Глава X VIII Хосе

- Вот ваша квартира. Конечно без вида на Кремль, но, поверьте мне, планировка очень неплохая.
- Кто здесь жил до меня? – спросил человек в штатском, но явно с военной выправкой. Судя по той смелости его лица и проникающе глубокой улыбке, много повидавшего человека, двери командарма показалось, что перед ним военный лётчик. Но, почему же он в штатском? Что мешает ему надеть форму?
- Командарм, с семьёй.
- А дети у него были?
- Послушайте, неужели вам всё это интересно? – попытался закрыть тему комендант. Он не любил эти разговоры о прошлом, ушедшем времени, так, как жил сейчас, сегодняшним днём, и, поэтому не видел нужным оглядываться. Считал, что в ушедшем незачем копаться, всё равно ничего почерпнуть из него нельзя. Но, больше всего ему нравилось заглядывать в будущее. Он мечтал, если вообще можно было предположить, что этот человек способен мечтать. Скорее, представлял себя полностью состоявшимся человеком. Ни от кого не зависящим, свободным, вправе смотреть на окружающих свысока своего положения. Сейчас же ему приходилось нелегко. Его жизнь зависела от многих факторов, и, если бы не его, впитанное с молоком матери лицемерие, которого уже и не замечал в себе, то, давно бы сидеть ему в лагере.
- Да, мне интересно. Последний год, мне пришлось рисковать жизнью, ради других людей, и, теперь не хотелось бы занимать чужую квартиру, если остались претенденты на эту жилплощадь. Этим своим поступком я могу одним росчерком перечеркнуть всю свою жизнь, то, ради чего стал лётчиком.
- Можете не беспокоиться. Никто больше сюда не вернётся. Квартира полностью зачищена.
- В каком это смысле?
- Чистая квартира. Никого больше нет. Живите спокойно, - открыл дверь Командарма запасным ключом комендант, войдя первым. Остановившись в прихожей, бросив беглый взгляд по мебели в гостиной, смахнув пыль со стола, присел за него, сказал:
- Присаживайтесь с дорожки.
- Тут несколько комнат. Неужели мне полагается столько площади.
- Раз я привёл вас в эту квартиру, значит есть такая установка. Присаживайтесь, присаживайтесь. Вам следует принять квартиру и мебель по описи. Давайте приступим.
- А это так важно? - остановился у окна лётчик. Он смотрел на провал в линии городской застройки, на том берегу Москвы-реки, что клубился пылью строительной площадки.
- Очень, - подумал про себя; неизвестно ещё, сколько раз придётся заселять эту квартиру. А мебель на нём висит. Поэтому не позволит упустить даже табуретку, или царапину на ней.
- Какой унылый вид. Прямо на стройку. Что же тут было прежде?
- Церковь, какая-то.
- Какая?
- Не помню, - небрежно ответил комендант. Он нервничал из-за того, что ему мешали произвести ту работу, за которую впоследствии мог отвечать, в случае, если в неё прокралась бы хоть какая, мало-мальски малая ошибка. Родившись в «Худых бычках», деревни Воронежской области, он не знал Москвы, не интересовался ею, практически не выходя в город, всё своё время посвящая работе. Столица была страшна ему. Он не только боялся её, а ещё и ненавидел из-за этого страха перед неизведанностью и таинственностью своей богатой истории.
То ли дело деревня, где вырос. Знал её до самой околицы. Каждый кустик, сарай, калитку, каждое бревно, в перекошенных, давно не чиненных избах. Да, и в ней было проще, понятнее ему. Здесь же, поначалу, всё двигалось по каким-то неизвестным ему законам, которые не принимал, не хотел понимать, ненавидел, стремясь переделать по своему внутреннему разумению.
Но, как только понял; власть в силе, сразу же сориентировался. Вся деревенская глупость растворилась, будто снята рукой. Стал тянуться к руководству. Теперь не хотелось ничего менять. Принять, как есть, усугубляя, доводя до абсурда – вот, что требовалось для того, чтоб стать заметным. Видел, любые способы хороши для приобретения возможности заполучить хоть малую толику власти. И уж тогда не упустит своего, будто зажиточный «кулак», вцепившись в заработанное добро, увеличивая его количество. Вступив в ряды НКВД, вырос из простого помощника завхоза, куда пристроился по знакомству до начальника склада при комиссариате.
Если бы не революция, так бы и жил в своей деревне. Она дала ему многое – умение просчитывать наперёд, чтобы дотянуть до весны. Важно было это для него, когда стал руководить процессом расселения в доме, который в народе называли домом правительства, вцепившись в данное предложение обоими руками. И это было действительно так. Мог, правда не без корректировки сверху, практически самостоятельно выделять площади новым жильцам. Словно артист в цирке, куда нравилось ходить, ловко жонглируя квартирами, выхватывая именно те, что считал нужным для того, или иного претендента на жилплощадь. Единственное, чего не имел право допускать – это промаха.

Оставшись один, встал у окна, достал «Казбек», закурил.
Солнце разогнало своими лучами всю облачность над городом. Жалкие, рваные облачка где-то по краям горизонта прятались за небосвод.
Чатос, так называли самолёты эскадрильи, которой командовал, местные. В переводе с Испанского – это означало курносые.
Какой яркий народ. Видел много, таких важных для него качеств в Испанцах.
Вспоминал. Теперь не мог жить без того ритма, в который погрузился в Испании.
Шли над Пиренеями. Задача – разведка наличия аэродрома фалангистов в предгорьях.
В этом полёте был ведущим в тройке, состоящей из И – 15. Очень маневренный биплан, превышающий по своим показателям многие машины противника.
Впереди показались две точки. Сомнений не могло быть – самолёты националистов.
- Принимаем бой, - качнул крыльями, чтоб привлечь к себе внимание товарищей. Не хотел пользоваться рацией. Эфир хорошо прослушивался, и Русская речь моментально выдала бы их. Вскоре стало ясно, что эти две точки, на самом деле две группы истребителей по три в каждой.
До противника оставалось 3000 метров, когда стало ясно, что все бипланы. Heinkel Не- 51; разобрал тройку слева. Fiat CR.32 – понял, состав правого, так же укомплектованного из бипланов звена.
Расстояние между звеньями противника увеличилось, а, затем, когда до них было уже 2000 метров, Франкисты разлетелись, каждый по своим, только им ведомым траекториям.
Вышел в эфир, понимая, что, теперь уже и их распознали:
- Атакуем. Ноль третий справа. Ноль первый слева.
- Приказ понятен.
Разлетелись.
Высотомер показывал 3000. Предельно допустимую высоту без кислородных масок. Противник шёл не на много ниже.
Сквозь низкую облачность, кое-где проглядывали начинающиеся Пиренеи. Страна Басков. Снижаться было опасно. Местные горы не особо высоки, до 1200 метров. Но, и среди таких высот не поманеврируешь.
Солнце светило со стороны врага, высвечивая кристальную, девственную белизну облачности, плотно обнимающую рельеф местности. Кое-где, словно окутанные ватой, торчали ярко контрастирующие на солнце скалистые вершины гор. Всего пару месяцев назад его полк базировался на Кавказе. Приходилось летать над облаками. Но, те горы были выше, и от этого более предсказуемые неожиданностью своего рельефа.
Пока не было решения. Расстояние резко сокращалось. Единственное преимущество, что имелось у их Чатос – это скорость. Всего на 40 км в час, как по сравнению с Фиатами, так и с Хенкелями. Да и двигатель тянул лучше, хоть и не имея преимуществ в мощности, легко вытягивая ощутимо меньший взлётный вес машины.
Несмотря на гул и вибрацию двигателя, не имея остеклённого светового фонаря кабины, на миг очутился в необъяснимой тишине. Показалось; впереди ещё вся жизнь. Ненависть к противнику социализма, не дающая покоя на Родине, воплотившаяся в виде добровольного заявления на участие в боевых действиях в Испании, исчезла, растворилась в разрежённости атмосферы. Показалось, что здесь не имеет никакого значения, кто прав, кто виноват. Главное – это красота того неба, что обволокло горы, под их самолётами, со всеми касерио, пасущимися коровами, овцами, серпантинами просёлочных, опасных, идущих по краям крутых склонов дорог. Война словно прекратилась на какое-то время, будто и не начиналась, да и не могла начаться на земле. Всё стало на мгновение так ясно, отчётливо и понятно. Осознал; человек, создан для другого. Но, зачем же он тогда учился своему ремеслу? Для чего его, как некий хорошо отлаженный механизм, рассчитанный на уничтожение, так долго и тщательно готовили к тому, чтоб он уничтожал подобных себе?
Уже участвовал в авиа боях, понимал тактику противника. Пару раз был серьёзно задет, но, не покинув машину, долетел до аэродрома. Что это, везение? Не задумывался об этом. Ненавидел зло во всех его проявлениях ещё с детства. И теперь, когда страна готова была бороться с ним в Испании, получал удовлетворение от своего участия в этой борьбе.
Фашисты. Кто они такие? Наши союзники? Но, тогда почему же армия повстанцев, под предводительством Франко, поддержана ими, в лице Гитлера и Муссолини. Не понимал, но, беспрекословно, истинно, словно в Бога, верил своему правительству. Был готов умереть за идеалы, навязанные ему с самой юности.
Вниз! Резко вниз! Как можно круче вниз! – принял стремительное решение, где-то в глубине сознания, скорее чувствуя, чем видя, как справа и слева, взбираясь чуть выше, с виражом обходят Фалангистов ноль первый и ноль третий.
Сознание резко, стремительно, накатившей волной ненависти, вернулось к нему молниеносно, одновременно с принятым решением, концепцией воздушного боя.
Теперь, ввязался в него, ненавидел врага. Не было и тени сомнений в своём стремлении уничтожить его, как можно быстрее, пока тот не сделал с ним то же самое.
Возьму Фиат справа.
Лётчик слегка, на мгновение повернув в его сторону свою голову, дав этим понять – вызов принят. Попытался прошить очередью, слегка наклонив машину к низу. Но, было уже поздно. Прошёл под ним, прижимаясь к самой облачности. Её было видно, а уж, что под ней, сколько десятков, или сотен метров, отделяют дно его самолёта от верхушек скалистых гор, уже не волновало его. Решение принято. И отказаться от него не было сил. Нырнул в липкий, теперь показавшийся враждебным, несмотря на то, что спрятал его на несколько секунд туман. Казалось, что тот проник в его лёгкие, заполнив их, словно вода утопленника, идущего ко дну. Но нет! Не выйдет! Даже, если и есть на моём пути скалы, я пройду сквозь них, насквозь, словно бы их и нет. Прошью телом своей машины, как иглой толстую ткань, рождающегося костюма.
Резко, что есть сил, взял штурвал на себя. Чатос, послушно, даже, несколько более резво, чем мог бы в данной ситуации, взмыл вверх. Перед самым носом, левее, метрах в пятидесяти, мелькнула торчащая из плоской, похожей на стол вершины, острая, словно лезвие ножа скала. Рядом паслись овцы. Показалось даже; рассмотрел глаза пастуха, не успевшего понять, что произошло, но, тем ни менее испугавшегося на миг показавшуюся из низкой облачности стальную птицу.
Словно маску с лица сорвало пелену тумана и ударило в глаза ярким солнцем. Но, теперь оно было не впереди, а под брюхом. Не слепило, придало уверенности в своём манёвре. Шёл, как свеча, к самому, пронзительно голубому небу. Где-то справа, далеко и еле видно, промелькнул полумесяц. Всё, что говорило о том, что на земле бывает иногда ещё и ночь. И та тьма, из которой только что вынырнул, не испугав, помогла ему. Не боялся ночи, как ранее, ещё пару месяцев назад, при первых своих, боевых полётах в Испании.
Тело обмякло, потеряв свой вес. Показалось, что и сама тысяче двухсоткилограммовая махина истребителя, вместе с ним стала лёгкой, чуть ли не как пушинка.
Теперь, замыкая петлю, вводил самолёт в пикирование, наклоняя к земле, которая стала в этот миг небом. Где-то далеко внизу, примерно в 1200 метрах от него, не видя этот манёвр, виднелся Фиат, теперь он оказался под Хенкелем.
Завалился на левое крыло, стараясь зайти к ним двоим сбоку. Расстояние стремительно сокращалось, одновременно с мгновенно обретаемым весом собственного тела и корпусом машины. Словно набирая значимость прямо и уверенно шёл к своей цели.
Ноль первый, оказавшись теперь справа от него вёл бой сразу с двумя самолётами противника. Ноль третий уходил от огня Хенкелей, заходивших ему в хвост, теперь по левое от него крыло.
- Хосе прикрой меня, - услышал в наушниках.
Как не вовремя. Рука быстрее чем сигнал мозга сжалась на штурвале. Но, нет! Нет! Сначала те двое, что снизу, передо мной. Хотя бы одну очередь. Нервно пытался поймать в прицеле Фиат. Но, тот, словно бы сам шёл к нему в руки, через мгновение оказавшись в перекрещение мишени.
Нажал на гашетку.
Длинная, слегка по дуге, очередь стремительно отделилась от его самолёта. Мучительно долго преодолевая те около четырёхсот метров, что отделяли его машину от Фиата. Тут же взял слегка левее. Как бы само собой в прицел попал Хейнкель.
Кнопка гашетки.
Длинная, но уже более стремительная очередь, словно подняла пыль с левой плоскости, так и не дойдя до фюзеляжа. Хотя…  впрочем, показалось. Нет…  неужели…  Разбил ветровое стекло кабины.
Стремительно взяв ручку управления на себя, свалился влево. Дал газу. Ушёл влево вверх.
Ноль первый горел.
Как не вовремя. Ну, ничего. Ничего. Ещё чуть-чуть. Педаль газа ушла в пол. Хотелось ещё придавить её ногой. Но, не было больше ходу. Неужели не достану. Тысяча метров…  Как это много для стрельбы. Ещё чуть-чуть. Ещё…  ещё…  Но, он же горит! Горит! Уже виден огонь. Эх. Как же я мог это допустить.
Два Фиата резко ушли в стороны, заметив у себя на хвосте Чатос Хосе именно в тот момент, когда был от них в трёхстах пятидесяти метрах.  На этот раз большой палец правой руки увереннее, со злостью давил гашетку выпустив длинную очередь в хвост одного из них. Стабилизатор заднего в щепки. Когда рассеялась пыль, самолёт оказался практически без киля и с частично обломанными плоскостями заднего оперения.
Непроизвольно напел:
- Аванти пополо ала рискоса
Бандера росса. Бандера росса
Аванти пополо ала рискоса
Бандера росса триунферат! …
Чуть левее и такая же жёсткая, злая, переполненная ненавистью очередь в хвост левого Фиата, прошла практически вся мимо, слегка скользнув по низу фюзеляжа. И… о Боже! Кажется, задела пропеллер! Тот закрошил щепками, вводя корпус самолёта в вибрацию.
- Буду сажать, - услышал в рации голос ноль первого.
- Это равносильно самоубийству!
- Попытаюсь спасти машину. Территория республиканцев. Думаю, подберут.
- Хорошо. Займусь правым флангом.
Теперь Фиат с остатками хвостового оперения уходил, максимально снижаясь к низкой облачности. Тот, которому повредил пропеллер, так же планировал невдалеке от своего друга с заглушенным двигателем.
Резкий треск разрываемой обшивки правой, верхней плоскости, вернул в атмосферу боя, дав понять – на хвосте третий Фиат, что в пылу боя упустил из виду. Резко свалился на крыло. Уходил в облачность. Неужели не повезёт второй раз, прокралось сомнение. Тут же прогнал его.
Самолёт слушался штурвала. Резко прорвал сырость облачности, заметил - находится над широким ущельем. Развернул машину. Быстро набрал высоту, теперь заходил от солнца. Шёл прямо на Фиат.
800 метров.
500.
400.
300.
Видел лицо Фалангиста. Глаза не выражали никаких чувств, словно стеклянные. Понимал – выглядит не лучше. Не стрелял. Ни он, ни лётчик Фиата.
Почему он не стреляет?
Одновременно открыли огонь.
Успел уйти в сторону, едва не задев крылом противника. Горел двигатель. Первый, еле заметный язык пламени показался из масляного фильтра. Разгорался моментально, пробив мотор огнём насквозь. Теперь пламя лизало мотор и слева. Показался чёрный дым.
Посмотрел правее. Ноль третий вёл бой с Хейнкелями. Их было двое. Третьего Фиата нигде не наблюдалось. Оглянулся Фиат не горел. Да и дыма не было видно. Но, он шёл по какой-то вялой траектории, уходя всё круче вправо, заваливаясь вниз, словно никем не управлялся.
- Буду прыгать, - предупредил ноль третьего. Знал, что были случаи, когда сбитым лётчикам отрезали головы. Но, при нём был пистолет. Давно решил для себя, что не сдастся в плен, если вдруг на земле его будут ждать фалангисты.
- Я справлюсь с ним. Один на один легче некуда, - отозвался ноль третий.

Вывели из Испании так же неожиданно и стремительно, как и были переброшены туда.
И, теперь, стоя у окна, смотрел на мирное небо Москвы, не понимая, зачем, для чего он сейчас здесь. Не мыслил себя без войны. Понимал, что был создан для боя. Чувствовал, что скоро начнётся. Хотел, горел огнём в груди, желанием участвовать в боях. Получив однажды ощущение боя, возможности влиять на ситуацию, понимал; он именно тот человек, что нужен своей стране, миру, в борьбе за светлое будущее. Не знал, как будет жить под мирным небом.