Глава XIII Арест

- В соседнем подъезде аресты.
- Да, мы тут, как в зоопарке, под наблюдением. Прослушка, стукачество. Но, почему? Зачем именно с теми, кто заселён в этот дом решением правительства, ведётся такая работа? Неужели все те, остальные, что разбросаны по всей стране не имеют отношения к происходящему?
- Думаю, что спрос с руководящего состава весьма велик. Дело в том, что, как бы ты ни старался выполнить план, или добиться модернизации армии, всё равно будешь неправ, так, как в подчинении у тебя находится не один человек, а сотни, тысячи. А руководить таким количеством простых смертных не делая ошибок невозможно. Вот их и арестовывают время от времени.
- Тогда зачем вообще назначать руководителей, не понимаю?
- Глупая. Это, своего рода некая конкуренция. Тот, что был ранее не очень жёсток, другой будет жёстче, следующий ещё страшнее. Так и совершенствуется вертикаль власти. Другого пути нет.
- Хорошо, предположим. Но, как же тогда знания?
- Какие знания!? О чём ты!?
- Мы теряем истинных учёных, инженеров, специалистов высокого класса.
- Я тебя умоляю! Это не так важно, когда страна стремительно развивается.
- Но, ведь без опыта нет развития.
- Опыт больше не нужен. Он отслужил своё. Посуди сама, главное наладить конвейер и поставить контроль вдоль него. Остальное дело техники.
- Но, так ведь нас опередят страны капиталистического мира.
- Никогда этого не произойдёт.
- Почему?
- Да, потому, что там всё ещё хуже. У них нет национальной цели, в отличие от нас. От этого им тяжелее у станков, нет огонька во взорах.
- А я вот думаю, кого из наших возьмут первым? Твоего, или моего?
- Разве это имеет значение? Какое наше с тобой дело? Мы должны слушать и запоминать, что происходит вокруг. Мы, всего лишь двери. Наше дело открываться НКВДешникам и закрываться за ними. Ротация населения влияет на нашу кровь, делая её свежее и богаче.
- И ведь никто не оказал сопротивления.
- О чём ты говоришь! Какое может быть сопротивление? Этот дом и так, как зона. Отсюда не убежишь. Кругом НКВДешники с собаками. А у тех, кто тут живёт одна лишь видимость свободы. Весь обслуживающий персонал; домработницы, повара в столовой, дворники, комендант, вахтёры, все в ответе за жильцов. Поэтому очень внимательно следят за каждым их шагом.
- Да, но ведь среди них много бывших революционеров, у некоторых имеется оружие. Особенно у кадровых военных. Вон у моего командарма именной наган. Его подарил сам Дзержинский. Хвастался им перед домработницей. Неужели, за те годы, что прожили здесь, они потеряли всю отвагу и смелость прежних лет?
- А была ли она у них?
- Была. Ведь не просто же так стали известными людьми.
- Смелость не присуща функционерам. Согласен, некоторые из местных жителей были прежде порядочными людьми, стремились к светлому будущему. Но сам образ жизни постепенно поглотил в них всё это стремление, выев до последнего кусочка, заменив сладким сиропом, променянного на него счастья.

И зачем я попала только в этот город. Почему не затонул на мелководье Белого моря, карбас, что вёз меня, с моими братьями в Архангельск? Но разве от меня самой зависело хоть, что-то? Разве могла хоть как-то повлиять на ход событий, допустивших то, что я попала в этот город и именно в этот дом, где нет Бога. Дом, один вид которого уже испепеляет в человеке веру в справедливость.
Пролежав в самом низу уложенных брёвен, в порту, дождалась погрузки.
Стукнув пару раз мыском своего ялового сапога в торец её ствола, словно проверяя на прочность, Донат Капитоныч сказал:
- Ничяго ящо. Потянет. Грузи отседова!
Ему была неприятна его работа. Хотелось уйти на более чистое производство. Даже вступил в партию. Но, всё, как-то не завязывалось, не везло. И на митингах, вроде говорил правильно, каждый раз беря слово. Да и показно покупал облигации. Но, видимо, всего этого было мало. Требовалось ещё, что-то нечто большее, никоим образом не связанное с самопожертвованием. Скорее наоборот, некое гипертрофированное лицемерие, которого на удивление не хватало. 
Вяло, практически бездымно подкатил паровозик-кукушка, таща за собой пустые вагоны.
Началась погрузка.
Дышать становилось всё легче и легче. Понятное дело, все те стволы, что навалились сверху постепенно оказываясь в вагоне, теперь ложились под низ. Появлялась перспектива оказаться на самом верху. Она радовала возможностью наблюдать за всей дорогой, но, и в то же время это не внушало веры в то, что дорога приведёт к благой цели.
Но, как поняла, жить в наше время можно всего лишь одним днём, ни в коем случае не задумываясь о завтрашнем, чтоб ни дай Бог, не спугнуть его.

* * *

Как всегда, не спал. Думал. Перебирал в памяти прошлую жизнь.
Палаты Аверкия Кирилова, что сохранились чуть поодаль от их дома стояли на гиблом месте, называемым раньше болотом. Боярин Берсень-Беклемишев начал строить тут свои палаты ещё в начале XVI века, но, по приказу царя Василия III был обезглавлен на льду Москвы-реки, ещё в 1525 году. Следующим хозяином стал Малюта Скуратов. Он издевался над своими жертвами в подвалах на пару с царским шутом Васюткой Грязным.
В то время, когда строили станцию метро Дворец Советов, нашли могильную плиту Малюты. У самой взорванной церкви Похвалы Богородицы в Башмакове у Москвы-реки, рядом со строительством на месте снесённого храма Христа Спасителя дворца Советов был обнаружен его фамильный склеп. Вспомнил, что в 1932 году, в «Вечерней Москве» читал в статье об этом. Там же, у склепа и поворачивал к Кремлю знаменитый подземный ход, ведущий из его палат.
Ванька Каин грабил здесь, на месте нынешнего дома на набережной, когда тут было ещё болото, проезжавших купцов. А совсем неподалёку устраивали кулачные бои. Какое-то неприспособленное для жизни место.
Не знал обо всём этом, но, узнав, не придал бы никакого значения.
Донёсся тихий шелест автомобильной резины. Затем еле слышное хлопанье дверьми, и …  шаги,
Как много тревог, страхов, непонятных надежд слышалось в них. А вдруг не за мной, а в другую квартиру, этаж, подъезд, а то и корпус, нашего необъятного дома, часть фундаментов которого сооружена из могильных плит соседнего кладбища?
Тогда есть ещё время, часы, дни, а может и месяцы. Но, что же дальше, что наступит потом? Ради чего мне так хочется жить, причём именно в эти последние минуты, будто они и есть самые нужные в моей жизни, и в них предстояло сделать, что-то очень важное. А, может и нет этого, чего я так и не сделал? И не должно быть, так, как весь путь был пройден не так, и не туда.
Кто-то бежит по лестнице вверх, до самого последнего этажа, чтоб проверить опечатан ли выход на чердак. Кто-то уже едет в лифте. Минуты превращаются в секунды. Обратный отсчёт времени заставляет сердце биться нестерпимо быстро. Оно, словно вырывается из груди. Но, всему телу при этом становится необъяснимо холодно, словно от ощущения близкой смерти, которую, показалось сейчас, уже переживал. Пахнуло сыростью склепа. Но, откуда? Из какого угла может быть навеян этот сырой смрад кладбища.
Нет!
Я жив и буду жить!
Я нужен делу, партии, стране!
Я должен это пережить.
Но, …  смерть …  она, где-то рядом. Уже идёт по лестнице. У меня пистолет, я могу успеть застрелиться. Ещё есть какие-то секунды.
- Это не за тобой, - деланно уверенно, но, не веря в каждое произнесённое слово, холодно, сквозь зубы от страха произнесла Люба.
- За мной. Я знаю, - зажёг лампу на тумбочке, нашёл тапки, прошёл в кабинет. Зачем-то открыл ящик стола. Холодное тело нагана, смотрело в лицо своим одним, широко открытым глазом ствола.
С грохотом закрыл стол.
Сзади обняла Люба. Сказала:
- Я соберу тебе вещи.
- Какие? Ты знаешь, что мне понадобится?
- Нет. Не знаю.
В дверь барабанили.
- Ну, вот и всё.
- Не говори так. Ты вернёшься. Это не дело промпартии.
- О чём ты Люба!? На дворе тридцать седьмой год.

Как же больно они стучат! Словно хотят сломать меня! А ведь я могу ещё принести много пользы.
- Подождите! Не стучите! – мысленно прокричала дверь. Она хотела, чтоб её услышали, но не могла издавать звуки, что понятны человеческому уху. Не моя вина в том, что командарм решил всё же закрываться на ночь на замок.
В тапочках, в кромешной темноте, нащупав на ощупь выключатель, зажгла в прихожей свет Надежда. Встала перед дверью, спиной к ней, доверяя, как крепостной стене, отделяющей от захватчиков осаждённый город. Спросила испуганно, но крайне сдержанно:
- Открывать?
- Нет. Я им живой не дамся, - уже в штанах, застёгивал на себе китель, ответил командарм, стоя босиком посередине столовой.
Из своей комнаты появился Вилен. Испуганно смотрел на отца, как бы вопрошая: - «И за тобой?»
- Как же тут тесно! – прошептал щуплый НКВДешник, своему товарищу на ухо. Благо то находилось всего в пяти сантиметрах от его рта. Те позы, в которых ехали в этом, рассчитанном на вывоз мусора и доставку еды лифте, не позволяли даже глубоко дышать. Но, как показывала практика арестов, не всегда открывали дверь. И, чтоб не делать много шума, начали пользоваться этим лифтом, так удачно запроектированным архитектором, будто бы знал заранее о предназначении его воплощающегося, в отличие от многих других, коллег проекта.
- Не говори. Вот, если бы всегда открывали сволочи! Так нет же, выёживаются гады! – ответил ему более озлобленный от ненависти к врагам товарищ. Он был деревенский и ненавидел шпионов за тот голод, что, считал устроили подобные арестовываемому ими. Верил в то, что везде пробрались предатели. Ничуть не смущало, что и на такие высокие посты им удалось просочиться. Не задумывался о том, что, если это правда, то неизвестно, каким образом вообще суждено ещё сохраниться его стране в том виде, что мог наблюдать из газет, радио и кино, кричащих о новых победах и достижениях. Обоих выбрал для этой сложной миссии лейтенант из-за их малого роста.
Лифт поднимался очень медленно, того и гляди грозясь застрять между этажами.
- Хочется в туалет, - сказал тот, что был Московским.
- Ты, что спятил!?
- У меня с детства страх перед маленькими помещениями. Начинается паника.
- Вот урод! Пристрелю! – сменил адрес своего гнева, ставший в один миг врагом, бывший товарищ.
Лифт, а точное, правильнее назвать его было подъёмник, остановился на заданном этаже. Следовало действовать быстро. Звук пришедшего лифта однозначно был слышен в квартире. Знали это, спешили.
Моментально открыв узкие створки дверок, вытолкнул первым своего бывшего непутёвого друга, деревенский. Тот выпрямился и глубоко вдохнул, но, получив тут же пинок в спину, опомнился, побежав в глубь квартиры, на свет. Хорошо знали планировки. Арестовывали каждый день.
Деревенский, пристроился за ним, держа пистолет наготове. Две маленькие тени, словно от гномов показались на стене коридора.
Командарм стоял лицом к двери. В руках наган. Не успел заметить низкорослых представителей власти.
- Оружие на пол! Руки за голову! - испуганно, словно устрашившись своего же собственного голоса, скомандовал только, что пришедший в себя после приступа клаустрофобии, обретающий уверенность боец.
Командарм, несмотря на неожиданность появления НКВДешника из кухни, резко сориентировавшись, направил пистолет на него.
Стрелять, или нет, промелькнула мысль. За мной сын. Пусть видит. Но, его могут случайно застрелить. И Люба, в какой опасной близости от меня. На мгновение замялся.
В эту секунду, из-за спины первого, мгновенно выскочил второй НКВДешник, одновременно с появлением, выбивая из рук командарма своей правой, маленькой, но утяжелённой пистолетом ручкой, наган арестовываемого врага народа.
От такой неожиданности, словно великан, обманутый лилипутами, выронил пистолет, тут же получив удар под ноги, упавшим телом резко сориентировавшегося, первого НКВДешника.  Словно срубленный ствол дерева повалился на пол.
Деревенский, подобрав наган, направил его на командарма, навалившись всем телом на его ноги, выжидая, пока второй НКВДешник наденет на того наручники, приказал домработнице:
- Что вылупилась!? Открывай дверь дура, пока не застрелил!
Надежда бросилась к замку. Руки тряслись. Не могла попасть ключом в скважину. Встав с пола, быстро отряхнувшись, НКВДешник отнял у неё ключ и провернув пару раз в замочной скважине открыл дверь. Громыхая сапогами, в квартиру, тут же ввалились остальные, во главе с майором.

* * *

Построившиеся в шеренги, все в одинаковых, грязных, рваных, наскоро залатанных ватниках, вдоль железнодорожного полотна ждали погрузки заключённые. Судя по уставшим, с признаками интеллекта лицам, осуждённые по 58 статье.
Товарняк медленно следовал мимо них. Наблюдала со своего места в вагоне за ними. Думала, остановится ли состав, или так и проследует дальше. Поняла – не остановится.
Зачем?
Ведь все они, словно бы едут на север взамен им, срубленным стволам, но не для жизни, а чтоб повалить ещё и ещё много деревьев, самим при этом погибнув, оставшись там навечно.
Она ехала на юг. А всех этих людей, самых важных, нужных стране, тех, что помогли ей встать на ноги, везли на север.
Может в нём, этом севере есть, что-то важное для страны, помимо самого леса? Какая-то тайна, что была занесена сюда староверами, полуязычниками, пытающимися спастись, спрятаться от наступающего мира, с его новыми, безжалостными для них, людей старой закваски законами.
Но, мир менялся. И теперь уже нигде не было возможности спрятаться от всепоглощающего бега времени, перестраивающего планету, переселяющего народы, меняющего течение рек, делающего искусственные моря, осушающего настоящие.
Все, словно объединённые одной мыслью, печалью, горем, стояли эти люди, провожая состав с Северным лесом. Им было непонятно зачем их везут всё дальше и дальше от их родных мест. Но, вагоны с брёвнами наводили на них не только ещё большую тоску, но и давали догадку о том, что, кто-то, уже там ждёт их с топорами и пилами, винтовками и собаками.

* * *

- С собой можете взять только самое необходимое. Станок для бритья, папиросы, спички.
- Куда вы его забираете?
- На беседу, - ухмыльнулся майор.
- Так, значит он вернётся? – блеснули надеждой глаза Любы.
- Время покажет, - улыбался кривой, хитрой улыбкой майор. Ненависть ко всему в этом доме, особенно к людям, получившим право проживания в нём, отчётливо проступала на его лице. Сам бы с превеликим удовольствием поселился здесь. Считал, что достоин. Знал, что не каждый способен быть таким хладнокровным и беспощадным, каким был. Понимал, что ценят за это. Но и в мыслях допустить не мог, что, вот так вот, когда-нибудь оступится в чём-то, позволив прийти за собой ночью.
- Папа, я верю, что тебя отпустят.
- Спасибо Вилен, - обнял сына, поцеловав в лоб. Знал, что не вернётся. Был готов к аресту уже давно. Очень переживал, что не удалось оказать сопротивление. Но, в то же время понимал; мог стать невольной причиной гибели родных. Что всё это не только бесполезно, но и опасно последствиями для его семьи.
Вспомнил, как благословлял его в детстве дед. иконой, но, тут же испугался одной только мысли о Боге. Но, что-то кольнуло его память. Одна маленькая, словно пущенная кем-то, тоненькая стрела, пронзила его сознание пониманием того, что когда-то, очень давно верил; молитвы помогают. Отверг, сломал, выбросил в сторону эту мысль, как сломанную вражескую стрелу. Растоптал, наступил на неё. Сухо сказал:
- Прощайте.
У лифта ощутил; на душе стало легче. Теперь бояться нечего. Больше пути назад нет. Не нашёл в себе сил застрелиться, да и с лестницы головой вниз не прыгнуть. Между трёх маршей, плотно занимала всё свободное место сетка лифтовой шахты.
А, виноват ли я? Да и в чём? В смерти врагов!?
И зачем только ввязался в весь этот процесс, который теперь, увы не остановить!?
Дверь за ним закрыл вахтёр. Кабина медленно поехала вниз.

 - Моего арестовали первым, - сказала своему другу дверь. Я проиграла. Теперь мне скрипеть.
Ничего не ответил друг, дверь, напротив. Да, и разве так важен был этот, оказавшийся таким страшным в жизни результат.