Глава XI Война в Испании

- Война в Испании. Неужели это так важно для России? – нарушила послеобеденную тишину лестничной клетки, дверь командарма.
- Безусловно. И мы должны помочь этой молодой республике, что оказалась беззащитной перед войсками фалангистов.
- Но, как? Разве это наше дело?
- Конечно! Ведь мы первая в мире страна, где победил социализм.
- Там, у стен Кремля сейчас идёт митинг, посвящённый республиканской Испании. Я бы открылась сама, чтоб ты смог увидеть, если не ключ в моём замке.
- Ты забываешь, что из моих окон лучше виден кремль и набережная полна народу.
- Но, как много народу! Ведь по радио ничего не объявляли.
- Ты не допускаешь возможности стихийного митинга?
- Я не верю в то, что люди способны объединится, чтоб высказать своё истинное мнение.
- Тссс! В СССР люди способны на многое. Но, не нужно об этом так кричать.
- Только войны не хватает.
- А как же! Нам давно нужна война. Правительство ищет повод доказать миру, что тот стоит на краю пропасти. Нужно лишь его подтолкнуть. Когда же, как ни сейчас это можно сделать? Самое время.
- Начав с малого, можно втянуться, и тогда уже не остановить.
- И славно! Давно пора начинать.
- Но, ведь война – это не только деньги и оружие, а, прежде всего люди. Причём самые лучшие из них. Те, кто нужен нам здесь, когда страна только начинает жить по-новому.
Шум открывающегося замка в двери героя соцтруда заставил их замолчать. Из-за створки показалась Галя. Она плакала. В руках у неё был чемоданчик. Не стала вызывать лифт, на секунду, в задумчивости прислонившись было к двери квартиры, поставив чемодан на пол, непроизвольным движением разгладив юбку и, словно впитав в себя из самого воздуха уверенность, стремительно пустилась пешком по лестнице вниз.
- Куда это она?
- Думаю к себе, в деревню.
- Никак уходит? – догадалась дверь командарма.
- Похоже на то.

* * *

Их грузили в порту, невдалеке от причала. Кукушка, маленький паровоз, проходя мимо, обдавал клубами белого дыма и пара. Силуэты рабочих, показываясь на время исчезали в дыму. Как они ориентировались в этом аду, можно было только догадываться.
- Наверно будут грузить на поезд. А там… - глухо ухнулось рядом старое дерево, ствол которого был слегка извилист, но не от возраста, а, скорее от тяжести огромного роста. Но, сейчас, когда они уже были распилены, кратно шести метрам, о былой высоте оставалось только догадываться.
- А там большая жизнь, - ответила сухонькая, последние годы чем-то болевшая сосна, которая находилась в самом низу.
Пролежали так несколько недель. И было непонятно зачем же требовалась такая спешка при их рубке. Куда торопился Донат Капитоныч, пропав в первый день после разгрузки баржи, изредка показывался здесь в порту. Но, уже не с таким злым выражением лица. По нему было видно, что старания прошли хорошо. Древесина поставлена в порт к сроку. Теперь же, её дальнейшая судьба находилась не в его руках.
Моторные карбасы, толкали перед собой загруженные лесом карбасы и баржи, причаливая к берегу, тут же разгружались, и сосна с лукоморья оказывалась тем самым всё глубже и глубже под ними. Уже жирные короеды пристраивались к её стволу, скрежеща своими клешнями. Неужели она так и пролежит здесь, в этом пропахшем дымом и мазутом порту, до самого того момента, пока не превратиться окончательно в труху, смешанную впоследствии ногами портовых рабочих с землёй?
Нет, не может такого быть! Она не так просто была рождена и выросла на не таком живописном берегу, чтоб так легко сгнить, пропав без вести, не оставив и следа, не принеся пользы людям. Ведь быть нужной можно не только создавая вид, но и воплотившись в теле, какого-то изделия. Мебели, шкафа, стула, табуретки наконец. Даже, если из неё сделают деревянные игрушки, она будет полезной детям. Ведь повзрослев, они возможно не срубят очередной сосны, ради глупости, позволившей пропасть на портовых складах.

Командарм не спал. Казалось бы, всё налаживалось в жизни. Высокая должность, ответственность перед партией. Своя, такая замечательная, пятикомнатная квартира. Он незаменим, и делает важное для страны дело. Но, почему каждую ночь, к нему стали приходить его жертвы? Не открывал им дверь, но пролезали в его мысли, не давая уснуть, позволяя лишь тревожно дремать перед рассветом, кого нещадно уничтожал раньше, ради великой цели. Может, был неправ и следовало действовать мягче? Но, не мог, не имел права быть тогда мягким. Да и сейчас таковым не являлся. Что же сделал не так, перебирал мысленно свои воспоминания, анализировал их, пытаясь упорядочить, понять, оправдать себя. Но, зачем же я ищу себе оправдание, так, будто действительно виновен. Это твоя совесть, подсказывал внутренний голос.
Совесть.
Моя совесть. Конечно она у меня есть. Но, я честен и справедлив. Почему же так звучит во мне, заставляя мучиться о содеянном?
 Соединённом!?
Что же я натворил? Ведь просто жил, работал. Выполнял те задачи, что должен выполнить каждый, попади на моё место.
Место?!
Моё место. А ведь я сам выбрал его для себя. Никто не заставлял делать этого. Как же это произошло? С чего именно началось? Каков был тот, самый первый шаг, когда принял решение не принимать близко к сердцу, беспрекословно следуя делу партии. Могло ли быть это лицемерием?
Вспоминал:
Поезд встал на каком-то полустанке, под Воронежем. Доложили - машинист сбежал. Станция, как раз такая, где они меняются. И на следующем перегоне должен вести состав другой.
Приказал разыскать сменщика.
- Нигде нет. Не можем найти, - с идиотской улыбкой объяснил боец в обмотках.
Вывела из себя такая мелочь. У него приказ! Полк обязан быть в Воронеже сегодня! Командовал ротой в составе полка. Командир полка приказал разобраться с машинистом.
Пошёл на поиски с красноармейцами сам.
Зашли в здание полустанка. Крестьяне на тюках. Бабы, дети. Народу тьма. Касса забита досками. Никакого начальства. Все убежали.
Где-то в дымке, перед паровозом мелькнул чёрный мундир стрелочника.
Бойцы по одному взгляду поняли – привести живым. Но, догадался и стрелочник, моментально растворившись в струе паровозного пара.
Нашли, в кустах смородины у паровозной заправки. Привели.
- Где машинист? – взялся за шашку.
- Не могу знать ваше благородие.
- Не благородие я тебе! Где сменщик машинист? Нам состав вести.
- Убёгли все. Боятся.
- Сам садись в паровоз.
- Я не умею.
- Научишься, толкнул вперёд, сам полез за ним. Приказал и двоим бойцам, чтоб было кому уголь кидать. Паровоз был пуст. Убежал и помощник машиниста, лишь гудели от высокой тяги в раскочегаренном котле колосники.
- Поймали! Поймали! – послышалось из хвоста состава.
Выглянул. Вели машиниста. Дождался. Подвели к лестнице на паровоз. Держали крепко, за руки.
Приказал:
- Полезай в кабину.
- Не полезу. Я штатский. И ты не имеешь право мне приказывать, - словно не видя заражающуюся злость, не понимая, что последует дальше, заявил машинист. Всю жизнь отдал железной дороге, не мог жить без неё. Но, теперь, сегодня, как никогда понял – не сможет быть ей полезен, как прежде, если не примет ту власть, что пугала его своей степной дикостью, лишённой здравого смысла. Не видел в наступившем хаосе перевозок никакого смысла. Отсутствие расписания, постоянный аврал, задержки санитарных поездов. Трупы, раненные, беспризорные дети, бабы, мешочники, воры. Всеобщий хаос накрывал мир, в котором жил прежде, теперь же просто погружался в него, словно в трясину, готовясь в любую минуту уйти на дно вместе со всеми теми, что, как и он ещё хоть как-то держались на поверхности, проваливаясь, кто по щиколотку, или по пояс, а кто и глубже.
Кровь, словно ртуть в шашку Котовского, волной поступила в голову, залила собой сознание.
- Ах ты сука! – выхватил шашку, и…  рука сама сделала своё дело. Бойцы, державшие машиниста, увидев ненависть во взоре ротного, успели отскочить. Кровь фонтаном прыснула в небо, испачкав шашку и ступеньки приступка паровоза.
Вытер оружие о ветошь, валявшуюся на полу. Тихо, зловеще посмотрев на стрелочника, словно злой волшебник, сказал:
- Поведём сами.
Чуть позже, когда состав уже отъехал от станции, пришла в голову мысль: - Неужели под угрозой смерти человек теряет способность здраво мыслить?
Нет! - зло ответил сам себе.
Но, тогда должен сработать инстинкт самосохранения. …
Паровоз медленно разгонялся. Сильно качало на стрелках, при выезде со станции.
Меня никогда не убивали. …  И от этого не способен понять, что это такое.
Что это такое…
Что это такое…
Что это такое… - пульсировала в голове мысль.
Почему он не стал машинистом?
Машинистом!?
Да! Машинистом. Ну, или, на крайний случай, к примеру стрелочником.
Что за бред!?
 Мне всё это снится, пришла облегчившая ночной кошмар мысль.
А ведь и вправду, неужели, если бы я был машинистом, пусть и не поддержавшим революцию, то всё равно та настигла бы меня. Не в виде шашки, так пулей, или уж на крайний случай одной из многочисленных, не прекращающихся волн репрессий.
- Ты и есть машинист…
- Кто это говорит? – впервые услышал во сне голос так явственно, что показалось; он прозвучал наяву.
- Не всё ли равно, кто?
- Машинист – это ты?
- Теперь я это ты…
Черноземье. Хорошие урожаи. Но, пошёл учиться на машиниста. Окончил курсы. Если бы не та авария на их перегоне, долго бы оставался помощником. Но, она произошла. Погиб машинист. Предложили ему. Не отказался. Уже был женат, ждали первенца. Снимали половину бревенчатого дома на окраине. Мечтал иметь много детей.
Многое повидал на железной дороге, но не думал, что, когда-нибудь жизнь станет настолько тяжелее, что все невзгоды и проблемы, подкарауливавшие прежде будут казаться жалким подобием тех, что ждут в будущем.
Я убил сам себя, промелькнула догадка.
Прожигающая насквозь боль от удара шашки пронзила словно электричеством его тело, разрывая нервные окончания, лишая чувствительности. Каким-то непонятным образом мозг, ещё продолжая свою работу, отдавал приказ душе, не бояться лишиться самого главного, что было у неё при его жизни – тела, такого важного для него. Но, тяготил непомерный, необъяснимый, непостижимый гнев, обрушившийся вместе с этим сильным ударом на него сверху. Откуда же столько злости в этом человеке, что так просто лишил жизни, практически мгновенно, за считанные секунды превратив в гору отработавшего свой век мяса? Стало нестерпимо жалко этой потери, что влекла за собой небытие, как он думал в которое так стремительно уходила его плоть, словно отсекаемая за ненадобностью. Для чего я жил, боролся, побеждал, верил, надеялся. Стало жутко. Опускалась темнота. Что было за ней, и было ли?
Но, я же мыслю, значит ещё жив, забрезжила надежда.
Жив! Я жив! Значит я не убивал, и это всего лишь сон. Я проснусь и всё будет так же, как и прежде. Работа. Жена. Вилен. Просторная, заслуженная квартира.
- Заслуженная? Чем заслуженная? Моей смертью? И смертями многих других, таких же, как и я невинных. Тех, кто всего лишь хотел дожить свой век среди порядков и законов к которым привык, так, как вырос в них и не представлял себе другого будущего.
- Машинист – это ты. Теперь я знаю, что не я. Я командарм и жизнь моя предрешена.
- Я, или нет, какое это теперь имеет значение?
- Ты мёртв. Я знаю.
Знаю.
Знаю.
Знаю, - постепенно просыпался, повторяя это, теперь такое яркое для него слово. И было не так страшно возвращаться из мира сна, ЗНАЯ то, чего ранее не мог видеть, веря в свою святость, как вершителя судеб.

Не спала и жена. Открыл глаза. Посмотрел на неё. Сказал:
- Люба, я не понимаю, что происходит. Все мои предложения встречают отпор. Я написал самому Сталину. Но, нет ответа. Неужели именно сейчас, когда всё мировое зло настроено против молодой советской России, мы так и будем прозябать в дореволюционном видении ведения войны. Надо развиваться. нам нужны новые, более мощные танки.
- Я тебя умоляю, будь осторожнее. Не так важна армия, как сам ты мне. Ведь я люблю в тебе, прежде всего смелого и решительного красноармейца, а не сухого и расчётливого в своих решениях командарма, которым ты стал совсем недавно. Вспомни, как нам было хорошо на Дальнем Востоке, пока тебя не перевели в Москву. Здесь мы словно поступились чем-то ради твоей должности.
- Да, но я должен приносить пользу Родине. И, если мне доверили эту работу, обязан делать её качественно.
- Зачем они прогуливаются во дворе с овчарками? Неужели мы так опасны.
- Они охраняют нашу жизнь от шпионов. У нас такой дом. Тут нельзя по-другому.
- Завтра в семь вечера поезд. Надеюсь тебя не вызовут на учения?
- Даже не буду отвечать.
Вспоминал Хабаровск. Тот день, когда обернулся, услышав слова незнакомой девушки, сразу догадавшись, что они о нём, и увидел Любу.
Полюбил ли он её с первого раза? Нет, не в этом дело. Просто, не сразу, но, как-то неизбежно пришло к нему понимание – это женщина переживёт его. Так неожиданно появившаяся мысль, не покидала потом никогда. Постоянно возвращался к ней. И, чем чаще это происходило, тем сильнее верил; наказание неизбежно. Слишком сильно любил эту женщину теперь, что так легко смогла попасть в его сердце, оставшись в нём навсегда.