Бревно
Возле двора Пархома лежало огромное бревно, кто его туда положил, когда и зачем никто и не помнил, но оно там лежало долго, и, как, ни странно, совсем не гнило и не прело. После трудовой вахты соседи иногда собирались и на этом бревне, будто на огромной лавочке вели свои неспешные беседы. Кто-то приносил стульчики или табуретки, последние использовались в качестве стола, здесь они играли в домино, в карты как-то у казаков вообще не принято было играть, и чего греха таить, нередко выпивали. Кампания была стабильной: сам Пархом, его соседи Влад Семёра и Ванька Купырь, Воха и еще какой-нибудь блуждающий казак, часто им оказывался тот, у кого с собой была хотя бы пол литра.
Одним летним вечером вся эта честная кампания сидела на бревне, обсуждая актуальные проблемы мирового масштаба и, как водится, пока не было Пархома, зная его склочный характер и жадноватую натуру, выпили по сто с небольшим грамм водки. Тут к ним подошел Пархом, и как-то незаметно разговор с мировых проблем перешел на Пархомовское бревно. Пархом, естественно, как хозяин, дал ему исключительную характеристику, и как - бы между делом обмолвился, это бревно лежит здесь очень долго, что его никто не украдет, так как оно такое тяжелое и потому неподъемное. После этой осанны бревну неожиданно установилась какая-то тишина, все думали, где взять еще хотя бы одну пол литру иначе весь сегодняшний отдых может пойти на смарку. Тут встал Семёра, сосед Пархома: - «Слушай Пархом, а если я один утащу это бревно к себе домой, то оно будет моим?». Пархом рассмеялся: - «говорю при всех, безо всяких аннексий и контрибуций, будет твое». У Пархома, бывало, когда его чуйка подсказывала, что где-то здесь рядом назревает магарыч, у него открывался необыкновенный дар речи, и он в этот момент мог мыслить не хуже Черчилля, взятого вместе с Муссолини. Семёра с Пархомом уже вложили рука в руку и предложили разбить, как в их спор вклинился Ванька Купырь. «Так, мужики, такие дела так не делаются. Спор спором, но не надо забывать, что вы здесь не одни, и чтобы завтра у вас не было разногласий, проигравший должен проставиться свидетелям, хотя бы пол литра». Все посчитали этот аргумент весьма разумным, а в нынешней ситуации и весьма актуальным и договорились, если Влад Семёра утащит бревно – проигравший Пархом ставит бутылку, если Влад не утащит, ставит он. У Пархома засосало под ложечкой, так у него, бывало, когда чуйка резко изменяла своё, только что пришедшее в голову положительное мнение, и стала подсказывать его, Пархома, близкое фиаско. Ванька уже хотел разбивать руки, как Пархом вставил: - «Я ставлю бутылку, если он утащит бревно и не сломается, то есть не сорвет себе ни поясницу, ни суставы». На этом Ванька разбил руки и все синхронно встали с бревна, освобождая поле битвы.
Здесь надобно сказать, что Влад Семёра хотя и был мужчина не очень высокого роста, где-то метр семьдесят с небольшим, но в молодости жил на Камчатке и был чемпионом Дальнего Востока по штанге в среднем весе и вольной борьбе. Так что он своё предложение делал не с бухты-барахты, а реально оценивая свои силы.
Все расступились, Влад затянул потуже пояс, ухватился за один конец бревна и без особых усилий его поднял. Один конец бревна развернул в сторону своего дома, затем взялся за другой конец. Его также развернул, и, буквально минут через пятнадцать – двадцать бревно уже лежало около его забора. Влад отряхнулся и почему-то пошел не к честной кампании, а к себе домой. Все недвусмысленно посмотрели на Пархома, проиграл, проставляйся. Но у того уже в голове чуйка все расставила по полочкам: – «я ж тебя предупреждала». У растерявшегося Пархома мысли бегали наперегонки из одного полушария в другое, как это, я и бревна лишился и с меня еще бутылка? «Не буду ставить пол литра, он хоть и дотащил бревно до своего участка, но ушел в дом, видимо поясницу сломал, а по договору в этом случае, магарыч с меня отменяется».
Кампания как-то нехорошо зашумела и неизвестно, что могло бы произойти дальше, если бы из своей калитки не появился улыбающийся во весь рот Влад. «Хоть я и выиграл, но я же, не мог, оставить товарищей, которые меня болели за меня без магарыча». Все посмотрели на Пархома, раз проиграл, давай иди за бутылкой. Тот помялся, но сказать было нечего, да и Ванька Купырь в таких случаях, когда на горизонте маячил магарыч, мог резко повысить голос и вполне доступно объяснить любому что к чему и для чего. Он произнес всего несколько прозаичных, но в данном контексте красивых и понятных слов и Пархом нехотя поплелся домой, а что делать? В споре долг, как долг карточный, отдавать нужно обязательно.
Пархом ушел, у кампании сразу откуда-то появились четыре стакана и пара соленых огурцов, Ванька Купырь, как главный разливающий, разлил по булькам четыре порции, выпили, закусили, а пустую бутылку спрятали в кусты. Тут появился Пархом с бутылкой самогона, Ванька забрал у него бутылку и также по булькам разлил на четыре порции. Пархом молча, говорить что-либо боялся, знал, Ванька Купырь, когда выпьет, никаких возражений не терпит и тихо-тихо, подвигался поближе к центру кампании, может и ему чего обломится, но мужики чокнулись и, не замечая Пархома синхронно отправили содержимое на постоянное место хранения. Пархом немного помялся и тут его прорвало: - «А я». Все уставились на него, Ванька Купырь, как всегда, за словом в карман не лез: - «А у нас только четыре стакана!». «Так я бы принес». «Правильно, иди за стаканом и с тебя ещё бутылка за обман». На лице Пархома нарисовался вопросительный знак, который Ванька тут же его погасил: - «Не хрен было друзей обманывать». А когда Ванька в подпитии произносил слово «хрен», все знали, что все остальные, более крепкие и более ёмкие слова у него уже на подходе и нужен лишь небольшой повод, чтобы они выскочили наружу. Знал это и Пархом, поэтому, немного еще помялся и, опустив голову, поплелся домой. Сейчас ему предстояло серьёзно объясняться с женой Вадой.
Мужики довольные нынешним вечером и удачным раскладом, отдых вполне удался, уселись на бревно, которое уже лежало на новом месте и стали гадать – вернется Пархом или нет. Прошло довольно много времени, или им так показалось без очередной подпитки и подогрева и они уже было хотели расходиться по домам, как вдруг из калитки появился счастливый Пархом и, размахивая над головой бутылкой с какой - то красивой иностранной наклейкой, направился к честной кампании: - «Вот. Только стакан не успел захватить, жена забрала». Все с уважением посмотрели на Пархома, и хотя все заметили его расцарапанное в кровь лицо, дипломатично не подали виду и не стали спрашивать причину, все прекрасно знали его жену Ваду, которая считала, если мужики пьют без неё, то это самое последнее подлое и паскудное дело, которое нужно предотвратить любым способом. Пархом со счастливой улыбкой протянул бутылку Ваньке. Тот не спеша, посмотрел бутылку на свет, попытался прочитать иностранную этикетку, понюхал открытую бутылку, дабы определить качество напитка, достал из кармана невесть откуда взявшийся пятый стакан и по булькам (только по булькам, с его слов другим способом точно не разольешь) разлил водку по стаканам, приговаривая после каждого налитого стакана непонятное слово «инстаграм». Глянув на вопросительные лица друзей, объяснил - «инстаграм» означает «иностранные сто грамм». Разлив водку, многозначительно поднял стакан и произнес тост. Когда у него было хорошее настроение, а сегодня у него было именно такое настроение, он говорил не только красиво, перемежая свою речь иностранными терминами, но и много. Его не перебивали, ибо в такие минуты на него накатывало красноречие, обильно раскрашенное его богатым личным опытом. Но сегодня определяющим в его речи было, что нельзя подводить друзей, мужская дружба самое сильное чувство и, невзирая на жён, которые дерутся и царапаются долги нужно отдавать. «И самое главное»: - Ванька многозначительно поднял над головой стакан и, сделав паузу по Станиславскому, выдохнул – «чтобы всё было по-честному». На том и разошлись. Правда, Пархома потом долго не было видно, а когда через неделю он объявился около бревна, царапины зажили, а новоявленных синяков под глазами, уже почти не было видно.
А на Влада Семёру Пархом затаил зло. Все знали, что Пархом не только с гнилой натурой, но и злопамятный. Поэтому расходясь по домам, все думали, как Пархом теперь реализует эту свою обиду.
Свидетельство о публикации №221010800511