Пархом в тюрьме

      В тюрьму Пархом не хотел. И даже никогда не думал, что его судьба сотворит с ним такую неловкую рокировочку. Но народная мудрость, о которой Пархом как-то подзабыл или вообще не знал и, которая шлифовалась веками, об этом всех предупреждала: - «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
                Настал по китайскому календарю год Петуха. Родной год Пархома. Пархом проиграл Семёре все гражданские суды, оккупированную им землю силами судебных приставов пришлось вернуть, за нанесенный моральный и материальный вред суд забрал у него земельный участок, который он так тщательно приращивал за счет оккупированной земли да еще  вместе  с домом, и выставил его на реализацию. Пархомовские гражданские дела плавно перетекли в уголовные, и по первому обвинению в фальсификации документов Пархом отправился прямиком на зону, тюрьму под символическим названием Чёрный лебедь.
                Вада расстроенная таким поворотом дела немного погрустила, но, когда прощалась с Пархомом, уже прикидывала свой стиль поведения без Пархома и чем больше она по этому поводу задумывалась, находила в сложившейся ситуации всё больше и больше положительных моментов. Для неё открывались бескрайние возможности вспомнить свою бурную молодость.
                Пархом же со сменой белья, нескольких килограммов сухарей, шматом сала и блоком сигарет, он сам не курил, но знал, что на зоне сигареты это валюта, облачившись в свою любимую куртку с потайными карманами, вдруг будут шманать, и в майке с эмблемой года, роскошным петухом на груди отправился в места не столь отдаленные.
                Буквально через несколько часов конвоир уже ввёл его в камеру. Открылась дверь, и толпа пар в тридцать любопытных немигающих глаз уставилась на него. Пархом в растерянности пожал конвоиру руку, тот растерявшись, ответил на рукопожатие и Пархом, памятуя правила этикета, которому его так больно учили еще в Таиланде, произнес: - «Добрый день». Толпа заволновалась, только что до них дошла информация, что зарезали одного вора в законе и они это обсуждали и сквозь эту толпу, уставившись такими же немигающими глазами на красавца петуха, к нему подошел его давний знакомый, бывший землемер по кличке Фисена, которому он привозил машину пшеницы и тот за это рисовал Пархому фальшивые планы. Фисена протянул Пархому руку, тот с радостью ответил взаимностью, и Фисена обняв Пархома, отошёл на несколько шагов назад, вытянул шею, ловко поиграл худым и острым, далеко выдающимся кадыком и, прищурившись, почти как Майкл Горбачев закричал фальцетом: - «Ку-ка-ре-ку». Пархом заулыбался, подумав про себя, начало хорошее, раз они так меня приветствуют. Но не успел он додумать свои благостные мысли, как Фисена со своим другом, бывшим судьей Беляевским, живущий здесь с погонялом Белена взяли его под руки, и повели мимо шконок в угол у двери, так называемый «север». Поставили Пархома около занавески и начали ознакомительный разговор. Разговор, обращаясь к братве, начал Белена, мол, я в свое время судил Пархома за изнасилование своей младшей дочери Наты, но отпустил его за несколько тысяч баксов, так что это наш человек. Около занавески Пархому бросили матрац, мол, пока это будет твоё место. Он, ничего не подозревая, уселся на матрац, за время переезда он подустал, и поскольку толпа несколько рассосалась, возле него остались лишь Фисена с Беленой. Пархом достал из сумки несколько сухарей и шмат сала, начал неспешно всё это пережёвывать. Зэки как-то потеряли к нему интерес, лишь его друзья как-то подозрительно терлись около него.  Пока он ел, они по очереди несколько раз сходили за занавеску по большому, издавая при этом весьма специфические и довольно громкие звуки. Когда звуки удавались особенно пронзительно, из глубины камеры раздавался смех. «Хорошая кампания, веселая» - подумал Пархом: - «Видно я попал удачно, да и старые друзья есть, если что не дадут в обиду». Купаясь в этих благостных мыслях и хорошо поев, довольный Пархом задремал. Очнувшись, увидел, как вся камера, кроме его и его друзей, аппетитно хрустя свежими огурцами и домашней колбасой, неспешно ведет беседу с еще одним вновь прибывшим зэком. Поскольку у Пархома с детства был слабый желудок, диарея и гемморой его преследовали всю жизнь,   у него выработался рефлекс, как только он видел, что кто-то что-то ест, у него начинались потуги, и его неумолимо тянуло в туалет по большому. Пархом не заморачиваясь зашел за занавеску и не спеша начал свой многолетний, отшлифованный временем ритуал по дефекации. Памятуя про своих друзей Фисену и Белену, которые при этом издавали соответствующие процедуре громкие специфические звуки, он себя не сдерживал и газовал от всей души, иногда даже пытаясь исполнить Марсельезу, как это делал один французский чувак.
                Вдруг Пархом инстинктивно почувствовал, что что-то в камере произошло, зэки перестали хрустеть огурцами, жевать колбасу и в камере установилась какая-то зловещая тишина. Наверное, нравится, подумал Пархом, и с удвоенной энергией издал еще одну такую руладу, что сам себе удивился. Он было уже подумал, что раз ведет себя так по-свойски, не стесняется, братва уже приняла его за своего. Не успел он додумать эти мудрые мысли, как на него обрушился град ударов. Пархом головой отодвинул занавеску и увидел, за столом сидят зэки, видимо старшие, вокруг них толпа, зэки рангом пониже их человек пять, дубасят его, чем попало. Били не сильно, но усердно. Фисена с Беленой держали занавески, чтобы их, не дай Бог, не порвали. Иначе предстоит объяснение с руководством тюрьмы.
                После пятиминутной профилактики, Фисена с Беленой объяснили ему, что по правилам тюремного этикета, западло срать, когда люди едят. Пархом обиженно посетовал: - «Ну, что вы не могли раньше мне это объяснить, а то эти козлы налетели как петухи». Не успели его друзья что-либо возразить, как только что окончившаяся пятиминутка возобновилась с новой силой. Когда уставшие бойцы отошли от Пархома, Фисена тихо так говорит ему: - «Петухи и козлы здесь ругательные слова, но это что, самое главное и самое интересное начнется вечером. Ты, кстати любишь маргарин?»
                После вечерней поверки, когда все вроде бы угомонились, к Пархому, как-то неестественно и скабрезно улыбаясь, подошел Фисена, протянул ему пачку маргарина и начал кружить вокруг него: - «Ко-о-о ко-ко ко-ко-ко. Ко-о-о ко-ко ко-ко-ко». Пархом непонимающе уставился на него. Фисена, что-то показывая на пачке маргарина, наклонялся всё ниже и ниже. Следом за ним, разглядывая пачку маргарина, наклонялся и Пархом.  А когда Белена, подкравшись сзади ловким движением руки сдернул с него штаны вместе с кальсонами и стукнул его ладонью по жирной заднице, Фисена ловким движением руки натянул ворот Пархомовской куртки ему на голову и Пархом почувствовал нечто горячее в своих аналах.  Теперь до него дошел смысл предстоящей экзекуции. Били его часто и много, он к этому привык, но такое с ним случилось впервые. Но к своему удивлению, Пархом даже испытал некое удовольствие от этой процедуры и потому не очень – то и вырывался. Белену сменил Фисена, Пархом не сопротивлялся, а тихо-тихо поднял упавшую пачку маргарина, он же ведь честно его отработал, откусил довольно приличный кусок маргарина, а остальное крепко зажал в руке.
                Эта процедура повторялась регулярно, вместо так любимых им сериалов по телевизору, которого в камере не было. А через месяц сам собой у Пархома прошел гемморой, и уже не так часто мучила диарея.