Змей

l
Как-то утром, у подруги сижу в ограде. Курю. Ограда крытая. На улицу окошко с тюлевой занавеской. От нечего делать, сидя в кресле, бессмысленно в него пялюсь. Там, собственно, нет ничего интересного. Да и улица глухая, по которой днём-то редко кто ходит, а сейчас и вовсе, в седьмом часу, вряд ли кого или что высмотришь. Пасмурно, мелкая морось сыплет. В носу ковыряюсь, курю, в окошко зырю… Вижу: Змей идёт…
Не искуситель, не Тугарин, не Горыныч, не Эпидаврский… Не ещё какой-либо. И даже не зелёный (потому что всегда «синий»). Просто Змей. Погремуха у него такая. Правду сказать, больше похож на облупленного кота… Пёс его знает, козла, почему он был так наречён. Забулдыга, лет около шестидесяти. Маленький, страшненький, изрядно потрёпанный. Некогда докучавший всей округе, будучи необычайно задиристым (редкая драка обходилась без него), был, наверно, уже тысячу раз проклят. Неоднократно привлекался к уголовной ответственности за хулиганство, тунеядство и мелкие кражи. Теперь постоянно, но тихо, бухая, Змей прозябал в халупе, оставшейся от матери, давно сведённой в могилу. Здесь, по соседству. Из своей ветхой гарсоньерки он вынес всё, что можно. За исключением, пожалуй, трёхногого калеки-стола (один угол столешницы был положен на подоконник, дабы восполнить дефект), зассанного дивана и электросчётчика, оплата по которому последний раз была произведена ещё старушкой. В связи с чем, электричество там отсутствовало. Временами, Змей самовольно, минуя счётчик, «электрифицировал» хату. Монтёры вновь обесточивали… Печку, которую, естественно, тоже не вынес – топил, чем придётся… Короче, мелко-уголовная личность, с ярко выраженными блатными замашками. (Могу позволить себе такие подробности в описании интерьера жилища и быта Змея, поскольку видел своими глазами, – однажды его, бесчувственно-бухого, пришлось дотащить до дома, чтобы не пристыл к земле.)
Помню, пару раз предлагал ему двинуть в ухо, когда он спрашивал у меня мелочь, встречаясь на улице. Я не то чтобы питал ненависть к подобным субъектам, просто осточертели. Ещё бесит «борьба государства с алкоголизмом», вследствие которой был эксгумирован (притянут за уши, не оправдавший себя в своё время) советский закон о запрете продажи алкоголя с двадцати двух до десяти часов.
Подходишь утром к магазину, работающему с восьми, за хлебом свежевыпеченным, а тут пасутся несколько, подобных этому, люмпенов. До разрешённой продажи ещё два часа, но они не водку ждут, а некие «Боярышник» и «Боярку», которые не подпадают под запрет, поскольку являются лекарственным – во втором случае косметическим – средством, содержа притом изрядную долю спирта. Хозяева многих магазинов, как всегда, нашли лазейку. Если «Трояр» – сколько народу от него передохло! – теперь вроде не продаётся, то эти – в избытке… А ещё куча спиртосодержащих…
Я сам не являюсь заядлым трезвенником (а в юности, так вообще чуть не спился, и пить тоже приходилось всякое) и иногда позволяю себе некий оттопыр (крайне редко!). После которого, утро мне кажется последним. И нужна, просто необходима полторашка пива (стакан водки, разумеется, эффективнее, но водка мне не полезет, вернее – полезет обратно). Я несколько раз страдал, проснувшись, на заре и не имея возможности приобрести вожделенной «амброзии». Хотя, теперешнее пиво не уважаю. Да и раньше мы его в основном для девок брали. Ну и, кто запивает, тот водку запивал. Ещё «колёса» удобней в него бросать для ускорения эффекта. Бывают ведь такие лошади, которых пока доведёшь «до нужной кондиции», сам ни на что негодным станешь. (Был у нас, помню, постоянный поставщик. Валентином звали. Мужичонка лет пятидесяти. Зимой и летом в фуфайке, кирзовых лагерных ботинках и коротеньких штанишках. В профиль похож на шахматного коня. Он состоял на учёте в психоневрологическом. Раз или два в год отбывал там положенный ему курс лечения. А медикаментов груды – нам сбывал. За жратву, курево и чай. «Седуксены», «циклодолы», «димедролы», «пипольфены» всякие…)
А то, что не спился – я не ставлю себе в за-слугу. Просто у меня нет предрасположенности к алкоголизму, вот сигаретакурением мучаюсь бо;льшую часть жизни, потому понимаю ситуацию. Но ангельским терпением не отличаюсь, вероятно, по причине расшатанных нервов. Утешаю себя тем, что, как мой дед говорил, «вспыльчивый нрав не бывает лукав»…
Так вот, эти, пасущиеся у магазина, обязательно, обступают тебя с неизменными просьбами: «Выручи, выручи». Сердце у меня доброе, а лицо, видно, выдаёт его доброту. Но ведь есть же предел. Я, пару-тройку раз отсыпав мелочи, понял, что теперь не отделаешься, не причинив некоторых телесных повреждений, хоть кому-то из них. Ибо словесные увещевания бессильны. Вроде и злости особой нет, и один-два-три червонца тебе погоды не сделают… Впрочем, если каждый день помаленьку, то и сумма сложится, например, за месяц. А главное, ты ведь не голодному кусок хлеба даёшь, а пропойце на бухло. Понятно, больные люди, грешно осуждать… А я причём! «Не постой за волосок, и бороды не станет… Чужого не надо, а своего не отдам!». Как мой дед опять же говорил. Да и люди ли это… Разве что бывшие. Или вовсе «тупиковая ветвь эволюции». Как, может быть, сказал бы Чарльз Иванович. Да и Ламарк, вероятно, хмыкнув, согласно кивнул бы.
В какой-то момент я поймал себя на том, что испытываю своего рода удовольствие, нанося время от времени эти самые «телесные повреждения». Раньше наоборот было: синяк поставил кому-то – целый день в расстройстве пребываешь – совестно. Щас заедешь кому-нибудь хорошенько – пять дней на бодряке ходишь. Вот что жизнь с человеком делает. Никогда не знаешь, каким станешь в будущем... Хоть в ментовку иди работать (шучу, конечно). Я на бокс пошёл, где во втором спарринге у меня зуб откололся. Теперь, может, хоть лицо не такое доброе будет… Да, к алкашам надо как-то проще относиться, но я уже втянулся. И теперь даже не всегда предупреждаю о своём намерении, просто – в ухо… Шибко обрыдло словосочетание «земляк, выручи». Особенно, если алкаши молодые, наглые. Смотришь на них, думаешь: «Лоси-то здоровые, пахать, что называется, на них можно».
ll
В тот момент Змей привлёк моё внимание небольшим букетом ромашек. Который нёс, украдкой понюхивая, направляясь к одному из домиков на противоположной стороне улицы. Повстречав бабку с коромыслом, сконфуженно убрал цветы за спину. Я, незаметно для себя, прильнул к холодному окну: «Куда чапает эта мелко-уголовная личность, с блатными замашками, со свежими ромашками?» (Не смог удержаться от этой заурядной рифмы. Извиняться, конечно, не стану. Просто те, кого покоробило, пусть сплюнут.) Мне настолько показалось это выходящим из ряда вон, что я усомнился в качестве своего зрения. Контраст, между рожей этого хмыря и букетом, был весьма силён. Правда, на мгновение, не знаю почему, я вспомнил себя самого в пору учёбы в начальных классах. После вольного лета трудно браться за уроки: отучившись в первую смену, или – чаще – прогуляв полдня, я частенько отправлялся к бабушке в гости. Чем приводил мать в жестокое волнение – о сотовых тогда ещё даже не слышали, да и домашнего тоже не было. А мои походы в гости носили обычно спонтанный характер. Возвращаясь вечером, я понимал, что буду непременно наказан дома шнуром от кипятильника. Дабы хоть как-то смягчить участь, мне казалось, что надо принести матери цветов. И я рвал в сквере Победы, такие оранжевые (не шибко ботаю), георгины, вероятно. Шёл так же нерешительно, как сейчас Змей, иногда пряча их за спину, дико смущаясь. Результатом моих «загулов» каждый раз была экзекуция. Цветы летели к чертям, я падал, подставляя спину, закрывая голову… О, кто теперь так волнуется за меня дурака!.. Лишь успокоившись, мать интересовалась, где я нарвал цветы. Бережно собрав, ставила их в воду, с досадой говорила, что там рвать нельзя. Через день-другой всё повторялось вновь…
lll
Я предположил, что там живёт самогонщица. Но почему Змей с цветами? Заподозрить его в сентиментальности не было ровно никаких оснований. Докурив, я начал зябнут. Поэтому не стал дожидаться, когда он достучится. Змей, робко постукивая, тоже трясся, хотя, наверно, больше с бодуна.
Немало озадаченный, я поделился с подругой своим наблюдением, когда та проснулась. Потягиваясь и смеясь, она поведала, что там действительно живёт самогонщица, недавно взявшаяся за это грязное дело. Весьма пожилая дама, «невзрачной наружности, вот тако-о-ой вот окружности». И притом, гонит, как в округе говорят, скверное пойло. Змей же, когда есть копейка, ни за что не пойдёт к ней. Лишь, будучи совсем без гроша, просит у неё в долг. Никогда, между тем не отдавая. Та «поматерит-поматерит: помянет его мать, его рот, трижды проклянёт – но чекушку, всё-таки, нальёт». (Опять рифмы, блин, но мне подруга так рассказывала.) Змей, терпеливо всё выслушивает и продолжает просить. Льстит же её женскому самолюбию, преподнося ромашки, лютики, васильки разные… И своего добивается всегда.
Ради смеха мною было выдвинуто предположение, что тётка его завербовала для сбора, что чай ромашковый любит… Потом вопрошал подругу, как по её мнению, Змей зимой будет выкручиваться: где ромашки-то взять? Бабу снежную, что ли перед окнами ей будет лепить? Та, в свою очередь, пустилась в рассуждения о женском милосердии, о не равнодушии женщин любого возраста, «наружности и окружности» к вниманию и цветам, даже самым простым… Ну, тут я поспешил сменить разговор, изъявив настойчивое желание подкрепиться. (Может, шнур кипятильника висит в подсознании… А, Зигмунд Иванович?). Кстати сказать, подруга превосходно готовила. Нередко при этом цитируя старый анекдот, где жена говорит мужу: «Ты ко мне по-человечески – и я к тебе по-человечески».
lV
Зима была трескучая. Морозы, бывало, по две недели держали столбик термометра около отметки «сорок». Днём, словно забавляясь, позволяя ему подняться, лишь чуток, ночью опускали обратно. Незадолго до Нового года Змея нашли пристывшим к дивану. Из деревни приехала его сестра. Плача и вместе с тем отчаянно матеря своего младшего, хлопотала о похоронах. Бегала зачем-то по соседям, спрашивала: «Кому бы сдать хатёнку»… В целях экономии, «Peugeot» похоронного салона было ею отклонено. А вместо этого нанят сосед на «Таблетке». Вопреки обыкновению, прощания с покойником не было. Да и куда его завозить, в заиндевевшую халупу, и кто придёт прощаться… Лишь, следуя из морга на кладбище, водила немного отклонился от курса, чтобы провезти усопшего по родной улице. Кто из любопытства, кто ещё почему, вышли взглянуть, вздохнуть… Последний раз всё-таки.
…Единственный венок был куплен Гапонихой, той самой самогонщицей. На кладбище она, правда, не поехала. В числе нескольких старушек, проводила несчастного в последний путь пару кварталов. Напоследок украдкой перекрестила.