задрожала ива

задрожала ива, закачалась в растерзании. луна несла ее имя на солнце, и пепел рыскал в ее карманах, заключая наложниц в невозможный вечер. тихий север щекотал ее припудренные ноздри, злополучные камни стирали лица с ее стран, с ее гонимых территорий. в мехах было мое песнопение, подобно камню вина, и сердце звало свое счастье, запечатывая его в самодержавной руке. крохи смерти лились в мои ладони, я их перебирал, процеживал через веретено, уподоблял мнимым конвертам, сожженным на ветру неистовым заклятьем. в ненасытном вихре я проснулся, застав себя у порога звания, прочитав малоимущий восторг в печатях своего лица. кара мне улыбалась, просвечивалась сквозь изящество, сквозь маскарад подвижничества. в сыром заклятии я раскрылся, простирая свой ветер к горам, проговаривая мою целительную цедру. траурными были полночи пространства, и восток ущемленно костенел под памятками убогого трепета. я стихал в своей нечаянной буре, клекот был растворен в угасающем солнце, и пряди, космы коней сливались с гибельными ракитами сердец. я проклинал эту трезвонящую в пении полночь, я посвящал ей свои неистовые молебны. сквозь счастье она проникала, до самой утробы дотрагивалась глухими пальцами. частицы света несли весть, простертую память веяния протягивали они вечному гнету. сколько времени я был в урагане, сколько я освистывал его нерушимую монотонность. в ярости  я был, в неприспособленном ужасе, проклиная членораздельность мрака, и полосы света дико мацали по гребням моего сна, лазали по его эрегированным пальцам. мрак исчез в густоте понимания, и россыпи снега заночевали на его груди. полночь зияла тлетворной пеной у губ, и грязь лилась из ее век, из ее разодранных десниц. в памяти я был невинен, я не касался молотьбы преисполненных пробирок, и куклы стирали мое время, узаконивали мое проколотое настоящее. в спазме я орал, шепча в неузнанность призрака, в остервенении я изливался, сливался я частями в сгущающихся поверхностях. красота облекла мою тьму, завлекла к себе, обняла, крепко прижала к молотам настоящего. они пробили в ней брешь, невидимую, как ночь, и сок казней полился сквозь разрушенные стоны, и лебедь закричал человеческим голосом, и праздник залег на дне сравнявшегося кладбища.