Глава 13 Новые знакомые

Игнатий шел, не торопясь, по проселочной дороге, опираясь на клюку и вспоминал недавний разговор с секретарем. И никак не мог понять, как можно быть таким материалистом, чтобы с такой ненасытностью, любить власть и деньги. И при том, каждого человека, измерять по своим меркам. А ведь, и он был когда-то ребенком. Неужели забыл? Или может быть уже с рожденья стал таким злым и жадным? Может быть уже с детства мечтал о власти? И шел к ней, не разбирая дороги. Как же так. Думал старец и не заметил, как его догнала телега, груженная мешками с картошкой, запряженная рябой лошадью.
- Здорово, Игнатий! - Послышался позади твердый мужской голос. - Давненько не виделись.
Старец оглянулся. И первым на кого упал его взгляд, это был, широкоплечий, русоволосый юноша, лет двадцати, с правильными чертами лица и зеленоватыми глазами, он держал в руках вожжи. Рядом с ним, сидел мужчина средних лет, окликнувший старца, если судить   по улыбки, цвету волос и небольшому прямому носу, можно было предположить — отец того юноши.  Оба одеты в легкую летнюю одежду, типа трико и футболки, ноги были закованы в тяжелые кирзовые сапоги.
-Пррр. - Натянул поводья русоволосый юноша и лошадь покорно встала.
- Здравствуй, Максим! И ты будь здрав, Григорий Александрович! - Опираясь  на клюку, произнес странник.
- Спасибо на  добром слове! И ты не хворай! - Вежливо ответил мужчина. - А мы вот, с сыном, в город едем. На базар. Картоха нынче уродилась, как никогда. И скотине, и нам хватит. Вот, решили, излишки продать, пока она в цене. Если с нами по пути, садись, подвезем.
- Благодарю за приглашение. - С низким поклоном ответил Игнатий и без особых хлопот запрыгнул на край телеги.
- Ну что, старик, многих с агитировал-то? - Усмехнулся Максим. И оглянулся на старца: - Жениться тебе надо. - Но едва хлестнув лошадь, как получил хороший подзатыльник от отца.
- Не юродствуй, злодей, - Закричал Григорий Александрович. - Человек, понимаешь, ходит, старается, несет в своих словах правду, для нас дурней, какую ни в одном учебнике не напечатают. Это же истинно святой, каких на земле-то осталось, раз, два и обчелся.
- Нет, Григорий Александрович, ты ошибаешься. Я не тот, за кого принимаешь. Я очень сильно обижен на себя. - Горько вздохнул старец и слезы выступили на его глазах. - Давно это было. Во время войны. Когда все здоровые, да работящие мужчины нашей деревни ушли на фронт. Остались старики, женщины, дети, да убогие, вроде меня. Ноги больные. Мерзнут. Вот и сейчас, даже летом, не снимаю бурок. Хожу в них. Так вот, трудились мы в поле, с утра до позднего вечера. Пришло время и с нами расплатились горохом. Каждому досталось почти по целому мешку. А тут ко мне подошла женщина, вдова. И слезно попросила:
«Игнатий, ты ведь, живешь один, а у меня четверо маленьких детей. Голодно нам. Отсыпь, пожалуйста, немного горошка, с тебя не убудет».
«Ну что же», сказал я,  «подставляй мешок, с превеликой радостью поделюсь».
А горох-то скользкий. Стал насыпать и почти весь он и ушел. Осталось на самом донышке. И так мне стало жалко его. И вот за это, жалко, будь оно трижды не ладно, сколько лет не нахожу покоя.
- Да не горюй ты, дедок. Наплюй на все это, и баста. Поди уж и война-то давно закончилась, а ты, все тот горох вспоминаешь. Чудак. Ей, ей чудак. Тут вон, двести голов скота со всем комплексом сгорело, даже костей не нашли. И то ничего. - Сказал Максим, и повернулся к старцу. При этом сделал хитроумную гримасу, прищурив один глаз и прикусив нижнюю губу. - Вот видишь эту пшеницу? - Продолжал русоволосый юноша, кивнув в сторону поля, что находилось слева от него. - Хороша! Правда?! Но такое зерно на хлеб не пойдет. Его на корм скоту растили. А теперь все. По-простому говоря, к зиме все с землей сравняют, что и духу не останется. И все таки, никак не могу понять, как это целое стадо могло сгореть, что и рогов, и копыт не осталось? И что так часто, еще до пожара, к нам приезжали гости из обкома? Почти, каждую неделю. И о чем, интересно, с председателем толковали? Есть у меня, конечно, кое-какое соображение, но я, лучше помолчу.
- Вот, вот. - Пробурчал Григорий Александрович, - сделай такую милость. Помолчи. А то, как бы чего не вышло. Потом хлопот не оберешься.
- Ладно, батя, болтать не буду, хотя должен заметить, что язык без костей, но это пол беды, как-нибудь с ним справлюсь. А вот ум куда  дену? Все равно не перестану думать и делать свои выводы.
- Я вот тебе, подумаю. Сделаю, выводы. Как сниму ремень, да так отхлещу, неделю, на стул не сядешь. И не постесняюсь Игнатия?
- Батя, что, пошутить уже нельзя? - Оправдывался Максим.
- Изо твоих, таких идиотских шуточек, тебя дурака, и в армию-то не взяли.
- Как не взяли? Почему? На сколько  я помню, твой сын, никогда на здоровье не жаловался.
- Здоровья-то у него, как у мерина. А вот с головой не все благополучно. Это же, как надо отличиться, чтобы в сумасшедший дом угодить? - Мужчина махнул рукой и в лютой ярости, посмотрел на сына. 
- Ну расскажи, чадо мое, про свою глупость несусветную. Порадуй старика. Пусть послушает, может какой совет даст, по какому месту бить, чтобы хоть немного умишка прибавилось в голове твоей неразумной.
- А чего тут рассказывать-то?! Вся беда в том, что я  человек веселый. Что поделаешь, таким уродился. А вот, когда мне вручил почтальон первую повестку в военкомат, радости не было границ, как будто слетал на седьмое небо.