Глава 14 Несбывшаяся мечта поэта

«Наконец-то, мечта скоро  сбудется», так думал я «и стану солдатом. Обязательно попрошусь на границу, чтобы первым принять бой за свою Родину». Невозможно было объяснить тех чувств, что переполняли мое сердце. Едва переступив порог родного военкомата, я встретил многих  своих единомышленников, что тоже мечтали стать пограничниками. Мы быстро подружились, нашли общий язык, рассказывали смешные истории, травили анекдоты. Потом, молодой прапорщик, чуть повыше меня, лопоухий такой, с длинным носом, как у буратино, повел нас на второй этаж двухэтажного старенького здания, для прохождения мед-комиссии. Дальше шли уже одни по длинному коридору, справа выделялись большие серые окна, выходившие во двор. Слева -  кабинеты врачей. За тем построились в одну большую очередь, чтобы перед молодыми медсестрами, блеснуть своим здоровьем. И запал мне в душу один паренек. На вид, не больше тридцати лет. Невысокого роста, такой неказистый, щупленький. Сразу было видно, что болен на голову. Или проще сказать, - дурачок. Я потом у ребят узнал, он частенько приходил в военкомат и просился в армию. К нему давно все привыкли, и все же насмехались над каждой его неразумной выходкой по полной программе. Особенно старший прапорщик Лихоманко, любил это дело. Здоровый бугай. С мощным подбородком и густыми рыжими бровями, глядел на нас волчьим взглядом. Презрительно. Но больше всего мне нравился у него мясистый, похожий на небольшую картофелину, нос, как же мне хотелось по нему треснуть. Родом Лихоманко был из Запорожья. Украинец. Мы, меж собой, называли его хохлом. Ребята рассказывали, как он измывался над одним допризывником. То заставлял двор мести, то туалеты мыть. Хотя не имел на это никакого права. И когда приходил проверять, как родные унитазы почищены, обязательно говорил: «Похвально хлопэц, похвально. Будэшь главным осонэзатором. А тэпэрь ыды, и уключ свэт уистыблюе».
 «Может быть, в вестибюле»? Пытался кто-то поправить этого злодея. А тот, как заорет:
 «Ты шо, салага, уздумал мени учить. Я табэ, шо казал? Уистыблюе, значит уистыблюе. Поды и уключ».
А кто поймет, включить или выключить? А это его еще больше раздражало. И потому, каждый действовал по обстановке. Если бы мы не жили в Советском союзе, то смело можно было предположить, что Украинцы нас в плен взяли. Вот и тогда, увидел больного на голову парня, что стоял в конце коридора, да как закричит на него: «Леха, ты шо, тут усе? А тама табе на первом этажу шукают. Усех усылают на фронт. Бачешь? А ну, марш! Бягом»!
А тот паренек все принимал всерьез и бежал от радости, чуть-ли не вприпрыжку.
Ребята смеялись до слез, над пакостной выдумкой старшего прапорщика, Лихоманко.
Потом, этот кровосос, то есть прапор, сел на стул, что стоял рядом с журнальным столиком и смотрел на нас исподлобья, с большой нелюбовью к ближнему. Как на врагов народа. Я подошел к нему, четким, строевым шагом, отдал честь и говорю:
«Товарищ подполковник, а как с оружием быть? Автомат с собой брать или там дадут»?
 «Слухай сюды хлопэц вныматэльно. Уторой раз пывтарат ны буду» Сказал старший прапорщик, и полной грудью выдохнул на меня, все свое старое похмелье. Или проще сказать, остаточное явление, после вчерашней, как видимо, хорошей попойки.
«У пырвых, руку к пустой головэ, нэ прикладуют. Усвой эту простую солдатскую ыстыну. У вторых, тама табэ дадут, ны тока твой, но и охфыцера аутомат носыт будэшь с полным боэкомплэктом. И ны куды ты ны дэнэшьса. А так, як ты ышо, и дубына стоыросовая, да ыдыот у прыдачу, яких и свэт нэ выдывал, то и выдро помойное с трапкою за собою тоскат будышь. И ны прыхоты ради, а для промывкы казарм и тухалэтов. Уразумэл Чиполына ты наш ны додэланный, у смысле горэ луковое»?
 «Так точно, уразумел, товарищ генерал майор. Разрешите идти»? И не дожидаясь ответа, быстро повернулся к нему задом и  беспардонно, испортил перед ним воздух, и как ни в чем не бывало, встал в свою очередь, чтобы оттуда наблюдать за реакцией Лихоманко.
В коридоре, от гама и задорного смеха пацанов было невыносимо шумно. И потому, никто моей зловещей шутки не заметил, кроме прапора.
Морщины ярости пробежали по его широким скулам. Чисто побритое лицо побагровело от ярости и еле сдерживая себя от необдуманных поступков, хладнокровно, взял в руки газету, что лежала на журнальном столике и стал ее медленно листать и снова перелистывать.
 «Вон, глядите»! Кто-то шепотом сказал,  «кажись, наш прапор, знакомую букву ищет».
И сразу же раздался дружный  смех ребят.
Очередь еле двигалась. И все таки, настал тот долгожданный миг, и передо мной открылась дверь кабинета. 
«Следующий»! Послышался слащавый, звонкий голосок, как далекий колокольчик, молоденькой мед-сестры. Я вошел в кабинет, и первой, на кого упал мой взгляд, была женщина в белом халате. Ее кудрявые каштановые волосы колыхались от сквозняков доносившихся из оконных щелей.  Сочные губы, не знавшие помады, были под стать  пухленьким румяным щечкам. Она посмотрела в мою сторону, и я увидел ее глаза. Голубые, как небесная высь. Но к большому сожалению, на безымянном пальце правой руки светилось золотое кольцо. Первый признак, что она замужем. Интересно только кому досталась. Хотелось бы увидеть того мужика. Ну да ладно, что теперь говорить об этом.
Осмотрев меня с ног до головы, своим опытным взглядом, снова вернулась к  делам и продолжала что-то писать. На вид не старше тридцати лет. Не поднимая своих чудных очей,  не громко произнесла:  «Раздевайтесь»!
 «Как»? - ответил я.  «Ну давайте, для приличия, сначала познакомимся что ли»?
 «До пояса»! Так же холодно, продолжала она. И сурово добавила:  «Что? Юморной что ли? Тогда, вам, надо к психиатру. Там вас поймут».
«Нет, спасибо. Вы мне больше нравитесь». Сказал я и сбросил  рубашку на спинку стула возле ее стола. Дальше было все, как обычно. Сначала измерила мне давление. Спрашивала, есть ли какие жалобы, на здоровье, чем болел, когда болел и так далее и тому подобное. Потом взяла в руки стетоскоп и стала внимательно прослушивать мою грудную клетку.
 «Дышите». Грозно скомандовала терапевт.
 «Куда?»
 «Куда хотите. Только не в мою сторону».
Тут неожиданно открылась дверь и в кабинет вошел старший прапорщик Лихоманко. Принес какие-то бумаги и отдал их мед-сестре, что сидела напротив врача, за тем же столом. Медсестра мне не понравилась сразу. То есть не в моем вкусе. Худющая, кости да кожа. Все лицо сплошная косметика. Нос из-за ее худобы показался через чур длинным. Губы тонкие в фиолетовой помаде. Глаза как у жабы на выкате. Короче говоря одно слово — чучело. Волосы заплетенные в тонкую косу тоже окрашены, в какой-то непонятный цвет. Но голос был изумительный, из души шел. Знать душа добрая. На вид ей было лет двадцать или около того. Тонюсенькие, как две ниточки, брови, невольно навели меня на размышление: Сколько же этой бедняге пришлось терпеть, пока щипцами выдергивала каждый волосок. Ну ладно, что-то я отвлекся. Когда прапор отдал папку медсестре и хотел уже покинуть кабинет, тут я, не отдавая чести, громко, во весь голос отрапортовал:  «Товарищ маршал Советского союза, встаньте, пожалуйста, ко мне поближе. Я на вас, сейчас дышать буду, пока меня прослушивает терапевт».
 «Вот я табэ, шас подышу, так подышу, шо выдыхат нэчем будэт». Злобно пробасил Лихоманко и достал из кармана записную книжку и карандаш. « Як твоя фамылыя»?
Мне ничего не оставалось делать, как  громко прокричать:  «Максим Лыков».
«Добрэ». Продолжал он.  «Одын кондыдат есть. Вот, слухай мени вныматэльно, Афанасий Клыков. Як закончишь усе процэдуры, пойдошь мэсты двор».
«На каком основании товарищ генералиссимус,» - возмутился я «и потом, моя фамилия не Клыков, а Лыков. И зовут не Афанасием, а Максимом».
 «Добрэ, хлопэц. Нычего. Ваша жалоба будэт рассмотрена у самое  ближайшее врэмя и на самом высоком уровнэ». Сказал старший прапорщик и уже хотел уходить. 
«А что будет дальше после того, как двор подмету? Какой туалет прикажете чистить? Мужской или женский»?  Полюбопытствовал я.
Тот косо посмотрел на меня и сказал: 
«Шо косаемо туалэтов, хлопэц, то ты их будэш отмывать тода, кода соызволышь напыться до вызгу поросачьего сывухи ыли ышо какой драны и облуешь усе полы и унытазы». И с этими словами Лихоманко скрылся за дверью кабинета.
 «Флюорографию давно делали»?  Спросила терапевт.
А я, вроде, как не расслышал и переспросил:  «Какую, говорите, графию»? - И мне уже трудно вспомнить, кто громче смеялась, врач или мед-сестра. Потом был хирург. Старичок, худенький, лысенький в очках, но через чур вредный. Две ноздри вместо носа были приклеены к его приплюснутому, наглому лицу. Ни бороды ни усов, похож на татарина. А может быть так оно и есть. У него тоже, вроде, немного отличился. А что? Он  велел, чтобы я  раздвинул ягодицы. И тот, старый дурень, стал смотреть мне в задний проход. Наверное для того, чтобы определить, есть у меня геморрой или нет. А я спросил его:
 «Ну что, товарищ профессор, отсрочки не видно»? И все. А сколько же было шума! Этот балбес, как начал бегать по кабинету,  да поносить меня, всякими выразительными словами. И про мать мою вспомнил, и про отца, и про деда. Все кричал и кричал. Аж, лысина блестела, щеки побагровели от ярости и негодования, уши торчком.
«Таким, как ты, не место в Советской армии». Кричал он.
 Ох, если бы вы  видели, как этот злодей  лютовал. А медсестра мне полу-шепотом пояснила, что почему-то всегда находилась за ширмой и что-то писала, не разу не вышла на белый свет. Только ангельский голосок  и слышал. 
«Хирург юмор не терпит и шуток не понимает, с ним лучше говорить на полном серьезе».
А я откуда знал. Потом были еще врачи. Вроде все прошло гладко. Честно говоря, многое позабыл. Как никак, три раза вызывали в военкомат. Три повестки на руки получал. Разве все упомнишь!  По-моему, больше никаких номеров не откидывал. И вот наступило, последнее испытание. Может быть, все прошло бы гладко, но когда под конец медосмотра спросили, были какие-нибудь травмы? Я не задумываясь ответил, что в детстве упал с качелей и получил  сотрясение мозга. Хоть я человек веселый, но врать не могу. Больше ни о чем не спрашивали. Дела мои сложили в одну папку и отправили к психиатру.  В тот кабинет,   очереди не было. Но ни это главное. Если бы кто-нибудь хотя бы намекнул, что психиатр совершенно не понимает юмора,  то и вел бы  с ним соответственно. Врач была женщина  не молодая. Лет под семьдесят. На старческом ее лице, кроме морщин, отчетливо выделялось большое родимое пятно на левой щеке. Утомленные глаза еле светились потускневшим зеленоватым цветом. Прямой с небольшой горбинкой носик был испачкан чернилами. Пышные, окрашенные в черный цвет волосы, завивались на концах возле плеч. Она сидела за столом одна, без мед-сестры, с милой улыбкой на худощавом лице.
«Проходите, садитесь», -  сказала она, указывая на стул, что стоял рядом с ее столом.
« Как, ваше здоровье? На что жалуетесь? Голова не кружится? Или, может быть, вас преследуют головные боли»? 
«Никто меня не преследует и голова не кружится.» Ответил я. «И даже таблицу умножения знаю. А кроме того, всю скотину, в своей деревне, по пальцам пересчитал, кроме председателя и агронома».
А эта бабуля, как бы не услышав моих дерзких слов, продолжала  дальше:
«Скажите, пожалуйста, сколько будет, если от ста отнять двадцать шесть»?
А я и говорю: «Ну зачем отнимать? Может, лучше прибавить? Отнимать, это дело хамское, Да и не прилично. Дело подсудное, спросите любого юриста,  он вам скажет.  От года и выше».
«Да, извините за то, что не верно выразилась. За день очень устала. Просто имела ввиду вычесть». Сказала врачиха и с той же, мягкой улыбкой, посмотрела на меня. «А все таки сколько»? Психиатр, повторила свой вопрос.
Я поскреб затылок и громко отрапортовал: «Сколько  надо, столько и сделаем».
«Та-к, хорошо. А пословицы какие-нибудь знаете»?
«А как же, конечно. И достаточно много».
«Тогда, давайте поиграем в такую игру. Я буду начинать, а вы заканчивайте. Заодно, скажите, в чем смысл той или иной пословицы».
И получив мое согласие, глядя  в глаза, настороженно спросила.
«И так. Что с воза упало, то»…
«Что с воза упало — не вырубишь и топором». - Не задумываясь ответил я.
Психиатр, от такой неожиданности, подалась назад, что даже стул заскрипел под ее худым телом. «Ладно. Хорошо. Допустим. Слушайте вторую. Любишь кататься»…
А я  сказал: «Любишь кататься, - имей сто рублей».
Она покачала удивленно головой, сделав при этом глубоко серьезное лицо, но позиций своих не сдавала. «Ну что же. Возможно у вас свое мировоззрение на этот счет, или просто дурачитесь. Ответьте тогда, в чем смысл, следующей. Не имей сто рублей, а имей сто друзей»?
И этот момент меня не застал врасплох. «Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей наглую морду».
Она больше ни о чем меня не спрашивала. Много всякого было в ее многолетней практике, но такого не могла припомнить, чтобы на вид нормальный человек, нес такую околесицу. В полном недоумении твердо постукивая авторучкой по столу и чуть заметно покачивая головой, после недолгой паузы сказала: «Я вам дам сейчас направление в больницу. В псих диспансер. Ничего страшного в этом нет. Там, вас, осмотрят хорошие врачи и дадут заключение, пригодны ли вы, для военной службы. Всего на два дня. И ровно через двое суток  выпишут».
Я оставил ее кабинет полон глубоких, печальных дум.  «А вдруг, не возьмут на границу? А вдруг в стройбат? Да нет, не может того быть. А вдруг»? Так рассуждая сам с собой,  я шел по коридору, не обращая внимание на смех и гомон пацанов, что язвительно подшучивали над глуповатым Лехой. И тут меня внезапно окликнул старший прапорщик Лихоманко:
 «Максым Лыков! Наконэц-то  табэ нашел. Голубок ты мой, сызокрылый. А то уже  волноваться начал. Усе давно у сборэ.  Одного табэ и ждом».
Я сразу понял что к чему. Прапор, свое слово держит. И метлу подобрал, для меня, по росту. Все, как надо. Конечно, мог бы я отказаться и послать его куда подальше, на все четыре стороны, но настроение было паршивое. И решил, что может быть работой, сделаю себе, какое-нибудь облегчение. Пока проходил по длинному коридору, попутно, ко мне присоединились еще несколько человек. Наверное, таких-же вредных юмористов, вроде меня. Такого же примерно роста, да и телосложением не обижены. Как в народе говорят, ломом с первого удара не зашибешь.
Где-то, минут через десять, были на месте. Двор по-началу, показался большим и грязным. Запущенным до предела. Как будто никогда и никем не убирался. И с незапамятных времен, ждал именно нас. Но глаза боятся, а руки делают. Ребята подобрались работящие. И мы дружно сметали мусор в одну большую кучу. Затем, совками грузили в ведра, выносили за территорию родного военкомата и высыпали в большую металлическую бадью на колесах, прицепленную к трактору марки ХТЗ, что в переводе означает, хрен тракторист заработает.
«Добрэ, хлопцы, добрэ. Пэрэкур» Крикнул старший прапорщик Лихоманко. «А хто нэ курыт, тот дальше работаэт».   
Тогда я понял, почему многие пацаны уходили в армию не курящими, а возвращались с папиросой в зубах.
«Вот было бы здорово, если бы ребят без вредных привычек в армии поощряли. Тогда все перестали бы баловаться табачком». Неожиданно в голову мою  пришла такая мысль. Но так, как не было среди нас, людей увлекающихся этим не хорошим делом,  продолжали работать. А прапор стоял рядом смачно затягиваясь сигаретой и как бы по хозяйски наблюдал за всем происходящим, важно скрестив руки на груди. До чего же морда противная. Ну прямо кирпича просила. Ох, как же хотелось ему подкинуть какую-нибудь подлянку. А он, боров красномордый, окурок бросил не в урну, что стояла возле подъезда, до которой можно было дотянуться рукой, а себе под ноги, да еще и каблуком раздавил, мерзавец. И заулыбался, наглой своей улыбкой, во всю харю. Тут, я естественно, не стерпел, и сказал ему: «Чем стоять возле нас и дышать пылью, лучше бы взяли метлу и слетали  в гастроном, узнали бы, водку привезли или нет».
Ребята все в хохот, а этот змей ядовитый,  посмотрел на меня искоса и сказал: «Знаэшь что, хлопэц, по моему я табэ скоро убью и суд мени оправдаэт». И тут же взял четверых ребят и повел их за собой в подъезд. Дверь скрипнула и с  грохотом закрылась за ними.
 «Тугие пружины», - подумал я. Прошло минут двадцать, как  они ушли. И вот, первым показался, старший прапорщик Лихоманко. А за ним попарно и пацаны, они тяжело передвигали тумбу и статую, точнее сказать, гипсовый бюст пионера, отдававшему, кому не известно салют. К этому времени, мы уже закончили уборку территории.
 «Ну, добрэ. Оставтэ эту статую здэсь у стэны, чтобы ны хто на нэе нэ споткнулса» Сказал прапор, все тем же хозяйским взглядом, осматривая двор.  «Похвально,  хлопцы, похвально. Совсэм другой выд. Усе свободны. Завтра статую снэсем у подвал, хотя надо бы было сэгодна. Ну, да ладно, оставым на потом. Клучи дома забыл». Еще раз на по следок Лихоманко внимательно осмотрел чисто подметенный двор и покинул нас. Были слышны его тяжелые шаги и скрип старых деревянных ступенек.
Он поднимался на второй этаж. 
«Другого такого случая не будет»,  подумал я. Ребята уже разошлись и двор был пустым. Мне понадобилось не мало усилий, чтобы затащить эту статую с тумбой в подъезд и поставить на самом проходе, при этом, раскрыть все двери настежь, кроме входной, с нее на всякий случай, снял  пружину и во всем коридоре вывернул лампочки. Затем, быстро укрылся за большим стволом тополя, что, как недремлющий воин, возвышался напротив военкомата. С трепетом в сердце, я ждал возвращения старшего прапорщика Лихоманко. О, как же я был доволен своей лихой выдумкой, что даже чуть не засмеялся. Но случилось непредвиденное. Пошел не прапор, а комиссар. Или говорить точнее, полковник, в сопровождении майора. Трудно выразить тот вопль,  «уй-я», громкий грохот, разбившейся статуи и отборный мат, доносившийся из подъезда. Дверь распахнулась и первым, на четвереньках, выполз полковник, а за ним, выбежал и майор, держа в руке головной убор комиссара, что успел подобрать на ходу, одновременно, стараясь изо всех сил, помочь старшему по званию, принять вертикальное положение.
Держась за больное колено комиссар негодовал от боли и ярости: Седые волосы были  взъерошены, залысина крутого лба переливалась на свету всеми цветами радуги. По его вытянутому, худощавому  бледному лицу, было видно, какие он терпел муки.
 «Какая сволочь? Я вас спрашиваю, товарищ майор. Кто додумался поставить это чучело на самом проходе? И какая скотина, погасила свет? И вообще, что тут происходит»?      
 «Не могу знать, товарищ полковник! Я давал распоряжение старшему прапорщику Лихоманко, чтобы эту тумбу со скульптурой, нынче же отнесли в подвал. А как она оказалась в подъезде, понятия не имею. Ответил майор, вытирая пот с чисто побритого лица и короткой мясистой шеи. Его невысокая солидная фигура застыла в полной готовности. Простужено шмыгая курносым носом стоял весь во внимании, глядя на полковника снизу вверх, так как комиссар, был выше его, на целую голову, и только изредка моргал, то и дело поправляя очки.
 «Ну что же, спросим Лихоманко».- Вскрикнул полковник, стараясь встать на больную ногу, «обязательно спросим.»
Я по прежнему находился  за тополем и выглядывая из-за него, наблюдал за этой сценой не проронив ни звука.
 «Здоровэнки  булы, хлопэц, влып  ты по самые неболуйса и як сам понымаэшь, я молчат ны буду».  Послышалась знакомая речь старшего прапора.
Я мгновенно повернул голову на голос и увидел на втором этаже, в раскрытом окне, его солидную фигуру. И  понял, что единственный выход из этого нелепого положения,  надо бежать. И чем скорее, тем лучше. Пока, он не сдал меня комиссару со всеми потрохами. Но легко сказать... А как? Военкомат окружен со всех сторон забором из металлических прутьев с  наконечниками, напоминающими острие копий, поделенный на секции, тяжелыми железобетонными столбами. Если бы кто-то и попытался перелезть через такое неприступное сооружение, то мог бы поплатиться в лучшем случае, здоровьем. А в худшем… Об этом, даже не хотелось и думать. А до ворот, как до Китая пешком. И не замеченным прошмыгнуть, вряд ли получилось бы. И тут, совершенно случайно, я обратил внимание на одну из секций, того металлического частокола, что по чистой случайности, находилась от меня, шагах в пяти. Там не было двух прутьев.  «Вот так удача»!  Подумал я. И с невероятной ловкостью индейца, а главное, никем не замеченным, выбежал из своего укрытия, как раз в то время, когда из подъезда вышел старший прапорщик Лихоманко и закладывал меня, комиссару. Не знаю, что было бы со мной, если попал бы в руки полковнику. Вряд ли, он, простил свое больное колено и статую пионера, разбитую вдребезги. Скажу честно, мне крупно повезло. И я воспользовался этим небольшим лазом, и уже стоял на тротуаре, за столбом забора и выглядывая из-за него, краем уха, слышал бранную речь полковника:
 «Так, как говоришь, его фамилия»? Во все горло кричал комиссар, обращаясь к прапорщику.  «Лыков Максим? Под психа, говоришь, косит? Ну ладно, я его достану. От меня не уйдет! Все равно найду этого гада!  Три года, в мор флоте, палубу драить будет! Ничего! Там от высоты, голова не кружится! Кругом вода! Одна вода! А по выходным, немного суши и то, если не проштрафится. Я ему, такую анкету выдам, по ночам плакать будет».
Дальше слушать не стал и побежал к автобусной остановке. Потом была больница. Психиатрический диспансер. Определили меня в девятнадцатое отделение, где лежали Зэка, военнослужащие, психопаты и гении. И не на два дня, как говорила врачиха, а почти на две недели. Точнее, на двенадцать дней. Вот и верь, после этого, врачам. Врут, хлеще политиков.