Похороны моих соседей

 Светлой памяти Николая и Виктора. Царство Небесное! Упокой, Господи, души раб твоих!

      Мой сосед умер. Умер в Великий Пост.

  Неловко так говорить о человеке, который ещё осенью думал сажать чеснок или не сажать,копать грядку или не копать... Копать. Копать пришлось другим.

 Я толкнул дверь соседей,она была заперта, видимо, захлопнулась. Это было первое предупреждение, что мне быть на похоронах необязательно,и что без меня обойдутся. (В квартире с покойником дверь всегда открыта, -  не нараспашку, но открыта, люди туда сюда ходят).

  Однако, я не вернулся к себе в квартиру, а стал настойчиво звонить в дверь, и понял, что поступил неправильно. Раздалась дикая свиристель, а это нехорошо, когда человека отпевают.

  Сын покойного с удивленной миной на лице открыл мне дверь. Нехорошо получилось…
 Заплаканная вдова встретила меня на пороге.

  - Проходи, Леш, - сказала она, растирая красные от слез щеки.

 - На вот, возьми на помин души, - сунул я ей в ладонь тысячу, которую она сразу же скомкала где-то внутри своей заскорузлой ладошки, как грейфер житейский мусор.

  В небольшой комнате было много народа. Полуденный свет пробивался через стекло, за окном щебетали птахи. Посреди комнаты стоял гроб на подставках. Под ним был тазик с какой-то красной жидкостью.

  В гробу лежал мой сосед. Лицо его было необычно бледно, одутловато, как- будто выпуклое. Тело облачено в погребальный саван с молитвами, руки связаны.

 Вокруг покойника стояли люди со свечками. Впереди читала молитву старушка.

 Я встал вместе со всеми.

  Сосед всегда выручал меня.
 
 Однажды, у меня сломался дверной замок. Жена с дочкой шли из магазина, сунули в замочную скважину ключ, провернули его, и что-то щелкнулось и сломалось в замке, которые делают сейчас с определённым, недолговечным запасом службы.

 Я был на работе, помочь не мог. Выручил сосед.

 В другой раз, мне привезли из магазина холодильник. А я его занести домой не мог, потому что "загулял". Выручил сосед.

 У Николая был добрый скрипучий голос. Скрипучий с хрипотцой смех.
 Любил смотреть футбол. Свой старенький " Запорожец". Семью.
 Нас, соседей, любил,что сейчас редкость. Ребятишек называл "Штирлицы", а меня "Тяпкин", по фамилии деда, контуженного танкиста, любящего играть на гармошке.
 И много он ещё чего любил, и, наверное, недолюбливал.
 
 А теперь лежит спокойный, мёртвый, в гробу. Какая жизнь ждет его там за гробом? Какие у него будут соседи...

 Я вернулся домой. До выноса покойника оставалось полчаса, ждали батюшку.
 За холодильником у меня стояла баклажка: настаивалась водка на хрене - "хреновуха". Я "тяпнул" полкружки. Помянул, вроде как... душу успокоил, но не покойного,а свою. И получилось - разбередил. Не отлегло, не полегчало. Просто в кишках стало тепло. А по коже мороз.
 
 Я поспешил к соседу. На диване сидели женщины, обсуждали расходы на похороны. Стали раздавать свечи. В квартиру вошёл поп.

 Худощавый, с вьющимися волосами и тонкими чертами лица он одновременно выражал благодушие и смирение.
 
 - С Постом, милые мои. Вербочки нету с прошлого года?

- Нет, откуда у них...

- Плохо.

  Батюшка запел молитвы, размахивая кадилом, провожая человека в последний путь вложил в руки разрешительный лист с именем Николая и списком упокоенных сродников. Найдут ли они друг друга?
 
 В завершении молитв святой отец произнёс такие слова:"Не пройдет он (покойник) больше по земле - связаны его ноги. Не притронется к траве - связаны его руки. Не увидит этот удивительный божий свет, не услышит пения птиц, не вдохнет воздуха. Что жизнь человека? Не больше она пшеничного зерна, которое не прорастает, пока не оказывается в земле. Все там будем. Но пока мы живы в этой жизни, будем благодарить Господа за каждый прожитый день."Аминь".

 Много ещё хороших слов говорил православный батюшка.

  2.

  Поп вышел:"С Богом!"

  Стали готовиться к выносу покойника. Приехали работники с ритуальной службы. Среди них выделялся один здоровый детина с пунцовым, вероятно, от постоянной пьянки лицом.
 
 Гроб поставили во дворе. Все, кто знал покойного, но не ехал на кладбище, могли попрощаться с ним. Раздавали платки на добрую память. Люди стояли на улице. Пришли с соседних домов. На лицах читалось недоумение: как же так!? Жил - был человек и нет человека...

 Но мы то живы. И кто-то уже начал посторонний разговор, кто-то по-деловому стал сновать между людьми.
 
 Гроб погрузили в газель ритуальной службы, провожающие пошли к автобусу.
На городских кладбищах не было места, поэтому хоронили за городом, в селе Александровка.

 Подъехали к широким воротам кладбища (а казалось Царства Небесного), открыли их и распахнули.
 
 Люди вышли из транспорта.

 Работники ритуальной службы не спешили. Они дополнительно требовали две с половиной тысячи рублей за то, чтобы донести гроб до могилы.
 
 Вдова полезла уже в кошелёк, но её остановила старушка- певчая: "Да, что это такое! На всем наживаются! За все уплачено! Я щас вашему начальнику позвоню! Вас выгонят, а других примут!"

  Слова певчей подействовали на мужиков. Без лишних слов они сделали свою работу.
 Между узкими прогалами могилок были видны их широкие спины, на которых колыхался красный гроб.
 
 Вслед ним пошли с табуретками под гроб я и ещё один провожающий. За нами пошёл народ.

 В тихом месте нашел своё пристанище мой сосед. На краю поля. Впереди рябила гладь озера, ветер перебирал листья деревьев, как будто расчесывал их, убаюкивая.
 
 Поставили гроб. Пришло время прощания. Надо было подойти с правой стороны. Все, кто хотел, подходили, говорили последние слова, прощались.

 Я поцеловал икону на груди Николая, попросил прощения, простился с ним:" Царства Небесное!"

 Гроб спустили в могилу. Бросили по горсти земли. В ход пошли лопаты. Появился могильный холм. Водрузили крест, возложили венки, поставили оградку. Дело было сделано. Оставались поминки.

  Мы ещё немного постояли. Я посмотрел в синее небо, в жёлтые поля с пробивающейся из-под земли изумрудной травой, на озеро, на деревья, на отдаляющихся людей. Видит ли это мой сосед?! Да упокой Господь его душу!

 Я сел в автобус. Сквозь запыленное стекло пробивался солнечный свет. Яркий, он в некоторых местах дарил тепло, но его тут же прогонял холодный ветер. Такое обманчивое тепло.

  В автобусе запахло соляркой, заскрежетала передача, захлопнулись двери. Мы возвращались в Саранск. Автобус приехал в столовую где-то на окраине, в промышленном районе.

 Двухэтажное здание, небольшое, с узким коридором и раздевалкой, похожей на кладовку. В первом зале, проходном, люди сидели за столами. Мы прошли во второй зал, где был накрыт постный стол к поминкам Николая.

 Зал был небольшой, точно рассчитанный по размеру стола, напоминающим скобу или букву "П". В промежутке стола сновали официанты, забирающие пустые тарелки, меняющие блюда.
 
 На крайнем месте правого крыла стола сидела старушка-певчая. Когда заносились новые блюда, она вставала, читала молитву и, к примеру, объявляла:"Суп- лапша, поминаем. Каша гречневая, поминаем". Лицо бабушки было строгое, востроносое, сухое и волевое. Мне вспомнилось, как она говорила у ворот кладбища:"Мы - то думаем с вами, что мы вечные. Наверное, так думаем!?"
Наверное, так.

  Во главе стола сидели близкие родственники усопшего, его жена, - Татьяна, два сына - старший, - Алексей, младший, - Виталий. Оба сына не были женаты, поэтому внуков Николай так и не увидел. Жили все вместе в одной маленькой квартирке с круглой печкой посередине, такой же, как и у меня. Соседи, как ни крути...

 Я сидел за столом в левом крыле рядом с маленькой старушкой, за которой я ухаживал, подкладывая "вкусняшки".

 По другую сторону от меня сидели двое мужиков, которые работали вместе с Колей.
  Мужики первым делом свинтили крышку с бутылки водки, разлили по рюмахам.

 Говорят, что поминать покойного водкой - грех. Тяжко ему "там" будет от этого. И хотя все это знают, но представить стол без водки и вина непосильно русскому человеку. Вскоре, я и сам понял, что поминать водкой - грех.

 - Да, это все вредное производство... лампочки эти... ртуть. (Сосед работал на светотехническом заводе бригадиром, во "вредном" цеху).

 Соратники хлопнули по рюмашке. К ним присоединился и я: "Сосед я,евойный".

 Они посмотрели на меня, я посмотрел на них. Это были нормальные русские мужики. Сухие изможденные иссохшие тела их были чуть сгорблены. На лицах глубокие морщины, как борозды. Во взгляде вековая безнадега, на пальцах жёлтые пятна дешёвых сигарет.
 
 -А-а! - выдохнули они разом, вновь разлили, и потеряли ко мне интерес. Я же мешал водку с "Кагором", и безнадёжно пьянел.
 
  Небывалая тоска овладела мной...

 На работе я мучился головной болью,но "переболел". Надо было не пить и после работы. Но тоска разрывала моё сердце...

 В общем, я выпил. Потом ещё, и ещё. Как будто в утробе проснулся ненасытный зверь, жаждущий огня.

   С утра снова надо было идти на работу. Голова не то, чтобы болела, а налилась какой-то неизлечимой болью. Внутри меня всё тряслось, как в пустом холодильнике.

 Я побежал в "забегаловку", типа круглосуточное кафе в помощь страждущим.

 Навстречу мне, в который раз попался Вова, которого я знал по "кирзаводу" как мужика с "понятиями", немногословного, дающему всему свою оценку, делового, непьющего.
 
 Он уже давно изменился, начал бухать, стал вести совершенно непонятный образ жизни. Нигде не работал, перебивался случайными заработками, слонялся по улицам, как живой покойник. На его выбеленном лице очень выделялись чёрные точки угревой грязной кожи. Глаза были понимающие, но что они понимали, было непонятно. Скорее по-привычке они выражали внимание к собеседнику, прохожему, к кошке во дворе, которая выражалась в вечном скорбном взгляде.

 - Здорово, Лёха! Дай рубль, на хлеб не хватает, честное слово!

 Я дал пятьдесят рублей.

 У кафе стоял второй мой друг по кирзаводу - Виталя,у которого была кличка "Борода". Он работал на выгрузке- загрузке, и носился на вагонетке как старик- Хоттабыч. Виталя каждый день поддерживал кондицию: пил вино в розлив, правда немного. Бороду он сбрил, часто ходил по улицам с хмельной улыбкой, раскрасневшийся, как с парной вышел чуть припаренный.

 Работал Борода дворником:"А чё - на вино хватает!"

 У кафе их стояло трое: Виталя с блуждающими круглыми глазами, согнутый мужичок, который поздоровался со мной не поднимая глаз, будто внизу было что-то важное, и здоровый мужик, пьяный с пунцовой мордой. Согнутый пытался растолковать здоровому про знакомую бабу: " Она говорит - найди мне для "этих" дел. Денег дам..." Здоровый мотал головой, раскрыв рот, не понимая, что ему предлагают: стать проституткой или героем- любовником.

  Я зашёл в кафе-бар, ухнул три стакана вина подряд. Мужик за стойкой аж крякнул.
 
 Побежал на работу, понимая, что пьянею на ходу. Страшное это дело опьянеть - и ничего не помнить.  Со мной так и произошло. Я отключился - и как будто умер. Как будто оказался в пустоте.

  Проснулся я в сторожке соседнего полуразвалившегося предприятия на кровати, рядом бубнил телевизор, в углу на стуле смаковал сигарету Паша, старый человек, пенсионер.  Лицо его было бледное, с красными прожилками глаза смотрели задумчиво и болезненно, он курил и постоянно харкался.
 
   От Паши я поехал домой. Зашёл в забегаловку, чтобы в очередной раз поправить здоровье. Сам того не замечая, я сваливался в тяжёлый продолжительный запой.

 Был вечер. В кафе «Березка» на полу сидел молодой человек и "клевал носом". В заведение набивались «синяки», с интересом разглядывая друг друга.

 - Встать не мог. Как только захочу встать, падаю - и скребу рожей асфальт. Ха-ха, - доверчиво, с детской простотой глядя на меня, сказал мужик с расцарапанным лицом, с пропитым и сивушным. И казалось «асфальтная болезнь» - это невинная шалость. Эх, мужики, почему мы не взрослеем!?

Я выпил. И в очередной раз "выпал".

  Очнулся я, когда женщина в белой одежде совала мне под нос ватку с нашатырем. Я валялся на полу в злосчастной "Березке", закрыл глаза: хотелось спать и не просыпаться, все равно где.
 
 Вновь сознание вернулось в полицейском УАЗике - буханке.
 
  Рядом со мной на скамье, обтянутой дерматином, сидел парень, который спал в кафе на полу. За столом офицер важно расстёгивал чёрную папочку, вытаскивая из неё листы; наклонив голову на бок он, как прилежный ученик, начал исписывать листы - сначала медленно, задумываясь, затем все быстрее.

 Впереди, в кабине водителя, сидели ещё двое полицейских. Там затрещала рация, и голосу в ней, искаженному радиоволнам, надо было "пробить" данные задержанных.

 - Фамилия как, имя?! - обернулся ко мне с пассажирского кресла патрульный. - Ага. Ясно. Приём! Не судим?

 - Нет, - прокашлял я, поперхнувшись. И слава Богу! - чего я хоть натворил?

 - Да ничего особенного: стоял-стоял, потом вдруг резко упал. Скорую пришлось вызывать... Нельзя падать... в общественном месте. Административное нарушение. Сейчас поедем в вытрезвитель, дунешь в трубочку. Затем в отдел: сфотографируют, просканируют отпечатки (сейчас современная техника в полиции), оформят штраф и пойдёшь домой...

  Домой меня привёз младший брат. Он всегда меня выручает в таких случаях. В 90- х я стал жить отдельно от родителей, брату было лет десять, мы редко встречались. И я даже не заметил, как он вырос, стал сильной волевой личностью с авторитетом в своих кругах.
 
 - Давай, Лех! Держи себя в руках! - в который раз говорил мне младший брат, провожая домой.

               
   3.

 Дома всё было скверно. Для детей вид пьяного отца навивал тоску и страх.  А у меня их двое: сын и дочь.
 
   На то время старшему - сыну, Владиславу, было 18 лет. Назвал я его в честь журналиста Листьева, потому что мы были "повернуты" в 90-х на свободе слова. Психика сына совершенно расшатана от компьютерных игр типа "Последняя фантазия", от перенапряга в школе, от безответной и нервной любви к однокласснице.
 
   Младшей - дочери, Надежде, на то время исполнилось 11 лет.  Родственники думали, что назвали ее в память о моей бабушке, Надежде Кононовне. А мы просто связывали с её рождением надежду, что всё в нашей жизни будет, как надо!
Девочка росла жизнерадостным ребёнком, и очень переживала каждую мою пьянку.

 Пьяный, я мало, что помнил. Но один момент мне врезался в память, как противная саднящая заноза.
 
 Мечась по дивану, одержимый бесом похмелья, я услышал, как дочь, сидя на своей кровати и глотая слёзы, чужим скрипучим голосом произнесла:"А давайте его убьем..."

 С утра я кое-как проблевался, и пошёл за очередной бутылкой. Поделать с собой я ничего не мог. Дома выпил бутылку, родных я не замечал. Когда в очередной раз потянулся сделать глоток, в "пузырь" впились руки супруги. Она выхватила бутылку и наотмашь ударила меня по голове. Я в ответ ударил в глаз. Прибежал сын и начал хлестать меня ремнем. Тем временем жена в очередной раз ударила по голове бутылкой. По волосам пошла липкая кровь.
 
 - Ну, что ты сделала, - сказал я, протягивая окровавленные руки к жене.

 - Да тебя убить мало!

  Я смыл холодной водой из-под крана кровь. Рана была неглубокая, и скоро кровотечение остановилось.

  Я ВПАЛ В ЗАБЫТЬЕ.ВО СНЕ ВСПЛЫВАЛИ ИЗ ТЕМНОТЫ РАСПУХШИЕ ПЬЯНЫЕ РОЖИ В КАКОМ-ТО ШУМЯЩЕМ, ШЕЛЕСТЯЩЕМ ВАКУУМЕ. СЛАСТОЛЮБИВЫЙ БЕС СТРАНСТВИЙ ЗВАЛ МЕНЯ В ДОРОГУ. БРОСИТЬ СЕМЬЮ И ИДТИ, КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ. ЖИТЬ ВОЛЬНОЙ ЖИЗНЬЮ! СТРАНСТВОВАТЬ НИ ХРИСТА РАДИ, А СЕБЯ РАДИ…

  НО ОТКУДА-ТО ПРИШЛО СВЕТЛОЕ ЧУВСТВО, ВНУШЕНИЕ ГОЛОСА ТВЕРДОГО, ИМЕНУЕМОГО ЛЮДЬМИ «СОВЕСТЬ»: «НЕСИ КРЕСТ СВОЙ. А КРЕСТ ТВОЙ - ВОСПИТАТЬ, ВЫРАСТИТЬ ДЕТЕЙ. ЖИТЬ В МИРЕ! СОБЛЮДАТЬ ЗАКОН БОЖИЙ».

 Я СТАЛ МОЛИТЬСЯ С ЧИСТЫМ ОТКРЫТЫМ СЕРДЦЕМ СВОЕМУ АНГЕЛУ – ХРАНИТЕЛЮ…

 ИНОГДА АНГЕЛОМ-ХРАНИТЕЛЕМ ОШИБОЧНО НАЗЫВАЮТ СВЯТОГО, ИМЕНЕМ КОТОРОГО НАЗВАН ЧЕЛОВЕК. Святой - небесный покровитель всех Алексеев, а Ангел-Хранитель у каждого свой.

   Молитва:

  "Святый Ангеле, предстояй окаянной моей души и страстной моей жизни, не остави мене грешнаго,
ниже отступи от мене за невоздержание мое. Не даждь места лукавому демону обладати мною, насильством смертнаго сего телесе; укрепи бедствующую и худую мою руку и настави мя на путь спасения".

           4.

   Весь следующий день я "отходил". Поставил возле дивана трехлитровую банку с водой и пил, затем блевал, опять пил воду. Во второй половине дня я что-то покушал. Выглянул в окно: в грузовую машину грузили скарб, тряпье. Пришла жена из магазина. Нос она зажала двумя пальцами: «Фу, вонища на весь дом! На первом этаже квартиру очищают от хлама. Гнилые доски мочой воняют! Фу!»

     Умер Витёк. Он жил один, много пил, большую часть жизни провёл в "психушке", соседям зла никому не делал, ходил с повернутой головой от галлоперидола.

  Он, как и я страдал с похмелья. И я давал ему взаймы денег, чтобы поправить его здоровье. Но вот – ничего ни поправить, ни изменить. Он умер. От человека осталась куча мусора и память, что жил такой человек и зла никому не желал. Царство Небесное!

   Правда в том, что у него, Витька, была жива мать-старушка, которая от его побоев ходила с синим лицом. У Виктора были дети, которых они «настругали» с не путевой женой, а затем, не в силах воспитать, оставили на произвол судьбы. Соц. служба их «раздала» по детдомам.

  Я не знаю, как похоронили Витька. Умер он в ходе очередной попойки. К соседу зашёл забулдыга, который бухал с Витей, и сказал, что тот не дышит. Труп увезли в морг.
 
 Может быть его кремировали, может передали в анатомический музей, может оставили в морге, где на нем учатся проводить вскрытия студенты. Может его похоронили по православному обычаю, ведь у него были дети. Приезжал сын, который жил и работал в Москве. Его жизнь была как угарный морок, и закончилась как сон, как наваждение. Был человек – и нет человека…

 Я тяжело вздохнул, отгоняя наваждение. Вздрогнул. Выдохнул. Болезненно как-то выдохнул, знакомое ощущение несвободы. Вышел погулять. Природа просыпалась, возрождалась перед Пасхой.

  Хотелось взлететь к небу, но надо жить здесь, на земле...