Сочельник 1996 года

…Идти на выпускной вечер не хотелось – я чувствовал себя чужим и лишним в новом коллективе. Девять лет я учился в одной из старейших школ города. Затем, по настоянию родителей, перешел в десятый – последний – класс недавно открывшейся гимназии. Некоторые называли ее «лицеем», вспоминая Пушкина и благоговейно закатывая глаза – «Путешествие в Арзрум» и «Кюхля» всегда пользовались у местной интеллигенции большим успехом. 
Набирали в гимназию отличников, талантливых старшеклассников из других школ города. Планировалось создать кузницу «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов», выявить и отделить «элиту» от «плебса». Благое намерение, в самом начале, натолкнулось на серьезные препятствия – отличников оказалось мало, не все они захотели переводиться в гимназию. Учителя школ всячески отговаривали своих питомцев от подобного шага, справедливо утверждая, что новоявленная гимназия, забирая лучших, наживается на их, учителей, многолетнем труде: мы тратили время и нервы, людей из них делали, а вы пришли на все готовое. 

Новые одноклассники оказались зрелыми реалистами – в свои шестнадцать лет они уже успели повидать войну,  не понаслышке знали об очередях, талонах и дефиците продуктов в условиях искусственной экономической блокады. Знаком был им и гул, сопровождающий землетрясение. Не было им чуждо, однако,  чувство искренней гордости за успехи своих школьных товарищей: после моей победы на республиканской олимпиаде они поздравили меня по местному телевидению, заказав модную песню и посвятив ее мне.
Костяк нового класса состоял из ребят, пришедших из одной школы и давно знакомых друг с другом. Их объединяли общие жизненные принципы и конкретные точки зрения на происходящие вокруг события, а волновали одни и те же вопросы. Мне импонировало их уважение, приятно было находиться среди них. Но мы были разными – я опять оказался одинок.

 С первого класса, кроме относительно большого объема общих знаний (да и то – в некоторых гуманитарных науках), я не обладал никакими иными ценными качествами в глазах своих сверстников и сверстниц. Уважали меня за начитанность, но не более. Был я наивен, ограничен, непривлекателен, непрактичен и слаб. С одной стороны, я не страдал из-за этого, ибо часто не понимал причин скверного отношения к себе со стороны конкретных людей и быстро забывал об причиненных мне обидах и нанесенных оскорблениях. С другой – в определенных судьбоносных ситуациях я чувствовал себя униженным и, сам того не понимая, неосознанно взращивал в себе целый букет комплексов неполноценности.

…Идти на выпускной не хотелось. Радоваться окончанию школы от всей души я не мог – впереди были вступительные экзамены. В случае провала или поступления на платный факультет вырисовывалась лишавшая возможностей для личного развития перспектива двухгодичной службы в армии постсоветского розлива с элементами криминального уклада. А поступить в вуз своими силами, на основе собственных знаний, на тот момент было сродни лотерее – уж слишком коррумпированной была вся система, а платная субсистема образования обязывала ее создателей к созданию драконовских преград для желающих попасть на бесплатное отделение.

Каждый день я занимался у трех репетиторов. Две учительницы готовили меня к экзамену по родному языку, а одна из моих родственниц, троюродная сестра отца, занималась со мной немецким языком. Каждый день я решал несколько тестов, зубрил наизусть неправильные глаголы и куски текстов, вникал в особенности отделения на письме деепричастных оборотов и в особенности значений слов-синонимов.  Денег на взятки участникам приемных комиссий у моих родителей не было, и мне было не до выпускного вечера.

– Почему нельзя сначала сдать вступительные экзамены, а после, со спокойной совестью, отпраздновать выпускной?  – спросил я как-то одноклассников во время собрания класса, посвященного организации вышеуказанного мероприятия.

Дюжина девушек и один юноша удивленно уставились на меня:

– Потому что результаты вступительных экзаменов станут известны поздно. Те, кому повезет стать студентами, начнут искать съемные квартиры. Тут и вопрос времени, и вопрос денег. В такой ситуации дата выпускного вечера попадет на конец августа, и мы тогда точно не сможем собраться, так как уже разъедемся.

Второй причиной моего желания не присутствовать на выпускном вечере было то, что я не умел танцевать, не любил пить и никак не вписывался в систему ценностей своего поколения. Я заранее представлял, какие тосты будут произнесены, знал, кто с кем будет танцевать на протяжении всего вечера, кто с кем и о чем будет говорить, кто сколько выпьет, кто как станет шутить, кто когда заплачет от переизбытка сентиментальных чувств к учителям, кто предоставит необходимое количество дров для шашлыка (и тут я ошибся, т.к. сам оказался этим человеком). В остальном я оказался прав – я знал, что мне будет скучно, и мне было скучно. Этакое «деревянное» ощущение искусственности, напряженности, принуждения не покидало меня на протяжении всего вечера.

Третьей причиной, окончательно добившей меня, стало известие о том, что на наш выпускной вечер, по приглашению моего одноклассника, придет несколько ребят из моего старого класса. Годом ранее они успешно третировали меня, и я со страхом представлял, что они могут выкинуть еще на этот раз.

Вразумительно объяснить удивленным родителям причину моего нежелания присутствовать на собственном выпускном вечере я не смог – сконфузился, превратился в зануду:

– Наперед ясно, как все пройдет. Ну, парни выпьют, ничего интересного. Танцевать начнут, а я не танцую. Вообще, мне сейчас не до развлечений – вступительные экзамены впереди.

Родителей мои доводы не убедили.

– Пойди, – сказала мама, – выпускной вечер бывает один раз в жизни.
– Пойди, – повторил отец, – потом будешь жалеть, что не пошел.

Повторялась история с последним классом музыкальной школы (разочарованный в своих возможностях, я решил не получать диплом о ее окончании – мать с отцом переубедили), и я последовал совету родителей.

…Мы собрались в просторном зале старого двухэтажного дома, любезно предоставленного нам семьей одной из наших одноклассниц.
Столы были расставлены в виде русской буквы «П» и ломились от еды и напитков – страна постепенно выходила из кризиса «темного и холодного» трехлетия начала «святых девяностых». Даже в «темные и холодные» 1991-1994 гг. пытались не экономить на организации школьных пати, что говорить тогда об июне 1996 года?
Подъехала группа местных музыкантов. Привезли синтезатор, музыкальные колонки. Я рванулся было показать свое искусство игры на фортепиано, сымпровизировал что-то в классическом стиле и разочаровал собравшихся.  Руководитель группы презрительно-вежливо попросил меня освободить место у инструмента.
Я уселся в углу, на стыке двух столов и, пребывая в мрачном состоянии духа, решил просидеть, не сходя со своего места,  всю ночь. Если не считать двух коротких, принудительных танго с классной руководительницей и одной из одноклассниц, я остался верен своему первоначальному намерению. Но в этом была и заслуга моего нового знакомого. Подошел один из моих одноклассников и познакомил меня с небритым зеленоглазым брюнетом:

– Мой кузен. Наш гость. Знакомьтесь. Присмотри за ним, а то мне еще надо девочек из парикмахерской привезти.

Мы разговорились, и уже через пять минут кузен моего одноклассника поведал мне всю свою жизнь, начиная с пятилетнего возраста. Он был старше нас на несколько лет, учился на ювелира и, несмотря на заверения в том, что в школе был круглым двоечником, разговаривал на том сочном, литературно-народном языке, на котором современное поколение говорить не может, ибо читает не те книги и общается не с теми людьми. Был момент, когда мне захотелось попросить у хозяйки дома ручку и тетрадку, чтобы записать некоторые выражения, фразеологизмы и пару эвфемизмов, которые употребил в своей речи мой визави. За последние двадцать лет я встречал лишь двух человек, которые так мастерски, без употребления ненужных заимствований и тавтологических вкраплений, владели родным языком. Оба они принадлежали к моему поколению и были родом из южных районов.

Танцевать мой новый собеседник не хотел, ибо обнаружил солидное количество спиртных напитков на столе перед нами. Пару раз его звали другие ребята, но он отвечал им, что с умным человеком пьется лучше, чем с ними. А они пусть лучше присмотрят за шашлыком и принесут еще по бутылке водки и шнапса к нам на стол.

…Под утро класс решил встретить рассвет у крепости, находившейся неподалеку от города. Такова была традиция – встречать рассвет после выпускного вечера. Мой новый знакомый дремал. Перед нами стояла батарея пустых бутылок из-под водки, шампанского, ликеров и шнапса – кузен моего одноклассника, помимо стальных легких (пять, до отказа полных, пепельниц), обладал луженой глоткой. Я же не только не курил, но и не переносил вкуса водки, поэтому за всю ночь выпил только несколько стаканов шнапса, съел два куска шашлыка и яблоко, запив это пятью стаканами минеральной воды. Когда мы стали собираться, будущий ювелир проснулся.

– Куда это вы? – спросил он, – продолжаете банкет на новом месте?

– Едем к крепости Железного короля – встречать рассвет, – пояснил я и предложил составить нам компанию.

– Нет, – отказался кузен, – это ваш рассвет. Только ваш и ничей больше. Кроме того (тут он подмигнул) есть для мужчины занятия более интересные, но вы это поймете, когда достигнете моего возраста и не будете краснеть при разговоре с одноклассницами и женщинами постарше. Сколько красоток в городе появилось….  Бросить их и ехать с вами?

Он встал, откашлялся, крепко обнял меня, торжественно, но в простых выражениях, поздравил с окончанием школы и сказал:

– Когда будешь в столице, и кто-нибудь посмеет сказать тебе о том, что над твоим глазом есть бровь (т.е. попробует обидеть тебя), или тебе захочется познакомиться с красивой девушкой свободных нравов – свяжись со мной через моего брата. Обидчиков твоих мы накажем по заслугам, а вместо одной девушки у тебя будет целый гарем.  С началом взрослой жизни, земляк!

Я смутился. Во-первых, я не верил, что поступлю в вуз и попаду в столицу. Во-вторых, в то время я полагал, что жители столицы, априори, поголовно обращаются друг к другу на «Вы», извиняются на каждом шагу и проявляют по отношению друг к другу максимум предупредительности и такта. Более того, они постоянно цитируют классиков, разговаривают о высших материях, занимаются спортом и являются профессионалами в своем деле до такой степени, что каждый из них написал не менее двух книг по специальности. Подобное мнение основывалось на наблюдениях за знакомыми и родственниками моих родителей в столице. В-третьих, точно было известно, что девушки на меня никакого внимания не обращают.

…К крепости Железного короля наш класс поехал в сопровождении музыкантов. Классная руководительница уговорила меня потанцевать: «Всю ночь просидел – с места не сдвинулся. Мы хотим посмотреть, как ты танцуешь».  Я жутко стеснялся, но согласился – не выдержал критики. Сделав несколько спазматических движений ногами и руками, я покраснел от стыда и отошел в сторону. Затем я удостоился замечания по какому-то никчемному поводу от отца одной из наших одноклассниц.
Расстроенный тем, что поддался на уговоры потанцевать и полученным незаслуженным замечанием,  желая побыстрее покинуть одноклассников, желающих продолжить веселье, я наскоро распрощался с ними и направился домой.

Было восемь часов утра. Через два часа я должен был идти на занятия к репетитору. Пройдя через Городской сад, напротив места, где когда-то находилась музыкальная школа, я повстречал одного из ребят, который перевелся в мой старый класс год назад, когда меня перевели в гимназию.

Мы поздоровались.

– Откуда? – спросил я его.

– С выпускного. А ты?

– С выпускного, только с другого конца города, – ответил я, – как все было?

– Да хорошо все прошло. А у вас?

– И у нас.

– Ну и как ощущения после окончания школы?

– Да так себе, непонятно пока.

Мы распрощались. На выпускной вечер старого класса меня не пригласили. А скольким я помог во время контрольных и диктантов в прежние времена.… Впрочем, я бы и не пошел – в девятом классе стало ясно, что мы живем на разных планетах и в разных плоскостях. Просто я не замечал, как меняется мир вокруг меня. А мир не обращал внимание на то, что понимал и видел я.

Небо над головой было синее-пресинее. Всходило июньское солнце. С мокрого местами асфальта поднимался теплый пар – ночью моросил дождь. Нужно было увековечить прошедший день в дневнике. И я ускорил шаг.

…В сентябре я стал студентом.

Через три месяца, двадцать четвертого декабря, к двенадцати часам дня, наша группа сдала последний экзамен, сфотографировалась на память у входа в институт – у памятника известному поэту-символисту, и исчезла между крупными каплями ливня, столь нехарактерного для столицы в зимнее время года. А я, победоносно счастливый, направился в библиотеку кафедры немецкой филологии и захватил первую попавшуюся книгу in quarto красно-желтого цвета: «Как я убил Распутина», за авторством Пуришкевича. Я уже был знаком с творчеством этого черносотенца, скрывавшегося от большевиков в свое время под фамилией Евреинов… Его воспоминания печатал когда-то солидный советский журнал.
У библиотеки меня увидела заведующая кафедрой немецкого языка и литературы. Она хорошо относилась ко мне – знала, что я пишу стихи на немецком и обещала направить меня в следующем году на стажировку в Германию.

 – Какой сегодня день у немцев? – спросила она меня на немецком языке.

– «Хайлиге Абенд» («Святой вечер»), Сочельник, – ответил я.

– Вот какие мы хорошие, – улыбнулась она, – сделали так, чтобы ваш последний экзамен совпал с сочельником. Завтра сможете отпраздновать Рождество с католиками и протестантами, а потом – по нашей местной традиции.

   Мне еще предстояло добраться до дома, взять маленькую спортивную сумку  и поехать на автостанцию. Оттуда я, наконец, мог направиться в свой родной город. Стоило это немного: некоторая сумма денег за билет из моей мизерной стипендии отличника да около трех часов на видавшем виды ЛАЗе по разбитой дороге.

В четыре вечера, за час до отбытия автобуса, я был на автовокзале. Купил билет и прошел в зал ожидания. Странно – зал ожидания пустовал. Только одна пара – парень с девушкой, обоим – около двадцати пяти лет, отрешенно и страстно целовались в первом ряду – перед огромной, вырезанной из дерева, картой страны. Города и села на ней были обозначены разноцветными лампочками.
  В первый раз в жизни я видел, как прилюдно целуются парень и девушка. Более того, они вызывающе обнимались. Меня стало переполнять негодование.  Проявление чувств на людях я считал неприличным и непотребным для верующих. Представьте реакцию фанатика-аскета, случайно попавшего на пляж нудистов-свингеров.
С другой стороны, восхищала смелость этой пары. В то время взявшиеся прилюдно за руки парень и девушка, даже в столице, запросто становилась мишенью разнузданных фантазий немалого числа наших добропорядочных и лицемерных сограждан. С третьей – хотелось оказаться на месте молодого человека. С четвертой – я был так неопытен во всех вопросах, связанных с отношениями между женщинами и мужчинами, что окажись я на его месте, то поцелуи и объятия меня бы успешно избежали.

К пяти часам подъехал автобус – старый, ободранный сине-белый «ЛАЗ». Всем своим видом он взывал – отправьте меня на металлолом. Я оказался первым пассажиром – хотел пройти к своему месту в третьем ряду позади водителя, седого, невысокого мужчины. Он меня узнал:
 
– Ты, разве, не директора автостанции внук?

– Я, верно.

– Домой едешь.… На каникулы, – сразу определил подчиненный моего деда и резко выдохнул:

– Билет есть?

– Разумеется, – удивился я. Подобный вопрос для меня был излишен и оскорбителен. Если водитель знал деда, то он знал и весь наш род – так уж повелось в нашем небольшом старинном городе. И безбилетников в этом роду в течение последних 200 лет (именно на столько лет мы прослеживали свою родословную) не наблюдалось.

– Подождем еще минут пятнадцать, – сказал водитель и провел рукой по воротнику своего полушубка, – поздно уже, много народу едет домой, а последний автобус – наш. Подвезем, если по пути.

Забегая вперед, следует заметить, что автостанцию мы покинули без пятнадцати шесть, с опозданием на сорок пять минут. А смысл «благотворительной» акции водителя заключался в том, чтобы вместить в рассчитанный на 50 человек автобус по возможности много пассажиров. Например, более сотни – как в нашем случае. «Зайцы» благодарили водителя лично, и суммы эти были неплохой прибавкой к символическим зарплатам водителей в описываемые времена.

…Минут через двадцать после того, как я занял свое место, в автобус поднялся парень, на вид – мой ровесник. На нем был синий свитер, под свитером – белая сорочка. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели на мир настороженно.  Правая рука его была перевязана – от кисти до локтя. Он сел в первый ряд справа и стал рассматривать здание автостанции.
В кармане моей черной кожаной куртки постоянно находились маленький спиральный блокнот и ручка. В первый год пребывания в столице я записывал все, что привлекало мое внимание и казалось достойным для увековечивания на бумаге. Содержание блокнота я, потом, переписывал в дневник. 
Перевязанная рука и цепкий, колючий взгляд парня произвели на меня впечатление. «Интересно, что с его рукой?», записывал я в блокноте, «Давно я не видел людей с таким пронизывающим и, одновременно, благородным взглядом». В этот момент парень в синем свитере повернулся в мою сторону.

– Сигарет не найдется? – спросил он меня.

– Не курю, – сказал я, польщенный его вниманием.

Через некоторое время он спросил у меня – который час? Я ответил и, в свою очередь, спросил:
 
– Что с рукой?

– Ранение. Был на позициях в  (последовало название одного из приграничных районов). За пару дней до дембеля. Госпиталь. Сейчас – все, домой.

И я проникся искренним уважением к этому низкорослому, похожему на нахохлившегося воробья, парню, с копной черных, торчащих во все стороны волос. Возможно, я был наивен, но сейчас я с сожалением вспоминаю о той минуте: уже более двух десятилетий я не испытываю чувство  искреннего уважения, особенно к политическим деятелям, представителям правопорядка, старшим и высшим офицерам армии. Его во мне искоренили окружавшие меня на протяжении этого времени люди – соотечественники и иностранцы, и их нравы. 

…Внезапно автобус наполнился. Передо мной возник … кузен-ювелир. Он ехал «зайцем». Зеленые глаза его ярко блестели, крупные ноздри тонкого носа хищно раздувались – он поведал мне, что намеревается провести Новый год с родными и познакомиться с какой-нибудь свободной девушкой. На ловца и зверь бежит – через ряд уселась в кресло стройная, превосходно сохранившаяся женщина лет пятидесяти. Она сопровождала дочку-студентку – чудесное создание лет двадцати. Мать велела ей сесть со стороны окна и правильно сделала – мой старый знакомый мгновенно оказался рядом с заботливой мамашей и заговорил с ней. Через секунду в разговор была вовлечена дочка. Еще через пять минут я и остальные пассажиры автобуса услышали следующее:

– Юноша, да ты своим языком змею из ее логова выманишь, – восхищенно заявила мать девушки, – мы так мало знакомы, а я уже готова отдать тебе мою дочь в жены.

Кузен моего одноклассника довольно улыбнулся – он был циником, и если бы и взял двадцатилетнюю красавицу в жены, то только во временные, как это принято на Востоке у мусульман. Я же был в прекрасном расположении духа: вокруг столько незнакомых друг другу людей, но в автобусе царит дружеская, сердечная атмосфера. Место, обитое овчиной, уступили двум солдатам, направляющимся в отпуск. Никто не жалуется на неудобства. А кузен моего одноклассника – вообще в центре всеобщего внимания. Мне захотелось оказать ему уважение. Я встал и попросил его занять мое место.

– Да ты что! – отказался он поначалу, – это же твое место, ты за него заплатил, а я, считай, довеском еду.

На самом деле (я, по неопытности, этого не понимал) ему хотелось продолжить разговор с сидящей впереди девушкой и ее матерью. С другой стороны, адресами и телефонными номерами они уже обменялись, а до нашего пункта назначения оставалось еще полтора часа езды.

– Только на пять минут,  – сказал кузен и добавил, – спасибо тебе большое!

В тот момент, когда родственник моего одноклассника уселся на мое место, а я стал рядом с ним, наш автобус заскользил по тонкому слою льда, съехал в поле и врезался в армейский «КРАЗ», который недавно привез солдат, отряженных начальством для расчистки дороги. Пожилой водитель, на момент аварии, увлеченно беседовал с сидящим рядом знакомым.

Все произошло за пару секунд: от удара я присел на месте и снова поднялся. Автобус был набит до отказа – я даже не смог упасть. Раздались громкие голоса мужчин, заголосили женщины, заревели маленькие дети. Паника в набитом автобусе. Я, на редкость оперативно, не выпуская из рук свою сумку, выбрался через переднюю дверь автобуса и даже помог спуститься нескольким женщинам. Женские визги и бессмысленные мужские восклицания меня рассердили, и, неожиданно для себя, я громко крикнул:

– Да успокойтесь вы, наконец! Хватит вопить, соблюдайте спокойствие!

Никто даже не посмотрел на меня, но вопли и причитания, внезапно, прекратились.

Рядом со мной  оказался дамский угодник-кузен.

– Плохо дело, – сказал он мне, – смотри, какой ветер.  И снег еще. Замерзнем все, надо ловить попутную машину, добираться до дома. Каждый сам за себя.

– А люди? – спросил я, сделав рукой характерный жест в сторону сбивающихся в кучу пассажиров.

– Детей жалко и солдат тех двух. А так – ничего, остальным ничего не сделается, если быстро соображать начнут, – ответил кузен и громко крикнул, обращаясь к нашим товарищам по несчастью:

– Люди, ловите попутные машины. Кто первым до какого города доберется, пусть машины пошлет, автобусы – за теми, кто здесь остался. Замерзнем, люди… Поторапливайтесь!

И он направился в сторону шоссе. Я побрел за ним. Наши товарищи по несчастью остались на своих местах – толпа не соображает так быстро, как это делает индивидуум, отчего и попадает во всякие неприятности. 

Подходя к шоссе, я только успел подумать о том, что гарантированно заболею при таком пронизывающем ветре и сильном снегопаде, в летних туфлях (в столице снега не было), как мы уже сидели на заднем сиденье белых «Жигулей», а мой приятель красочно описывал нашим новым знакомым происшедшую аварию. Всего в автомобиле находилось семь человек – водитель, его жена, три родственника и мы. Оказалось – едут в приграничный поселок через наш город.   

Минут двадцать мы ехали спокойно, я помолился за счастливый исход аварии – все же, кроме нескольких царапин и выбитого стекла, никто не погиб и не получил серьезных травм. И тут мы добрались до Варднавского перевала. Снега не было. Луна освещала белым светом окрестные горы. Автомобиль осторожно двигался по спуску. Внезапно водитель приказал нам немедленно выбраться из движущегося автомобиля и начать толкать его в сторону дороги, ибо нас стало сносить в сторону ущелья. Со стороны ущелья находилось мое место, но я даже не подумал об этом. Тотчас же я открыл дверь, выскочил из медленно движущейся машины и, вместе с другими, стал толкать ее в противоположную от ущелья сторону. Наша попытка увенчалась успехом. И только тогда я почувствовал, как моя левая нога – без обуви. Через тонкую материю носка я почувствовал противный холод льда. В мозгу стали проноситься рассказы врачей о том, как людям приходилось оказываться на морозе без обуви, и как печально оканчивались эти истории. Представьте же, что я ощутил, когда вновь оказавшись в машине на своем месте, я почувствовал под ногами чью-то (свою) туфлю… Она скользнула с ноги, когда я выбирался со своего места.

Через час мы уже въезжали в наш родной город. На одном из перекрестков центрального проспекта мы сошли, сердечно поблагодарив перед этим наших благодетелей. Как я уже писал, жизнь начинала постепенно налаживаться, а в такие периоды времени люди начинают обмещаниваться и терять человеческие качества. Оттого поступок подобравших нас людей имел в описываемый момент особенное значение. Пару лет назад они развезли бы нас по домам, даже если бы речь шла об их собственной жизни. А той ночью уже то, что они подвезли нас, следовало считать геройством.

На том же перекрестке я попрощался со своим попутчиком. Кузен моего одноклассника, без всяких сантиментов, распрощался со мной – его уже занимали новые идеи и мысли. Я поблагодарил его, а он ответил:

– Повезло просто. Слушай – а ведь с той девчонкой могло что-то получиться… Да и мамаша была еще в форме… Ладно, давай, встретимся еще в столице! Если что или кто – обращайся! 

Приближалась полночь. Я быстро шел по улицам родного города. Меня гнала гордость за принятое еще на перевале решение – как доберусь домой, сразу звоню деду и рассказываю об аварии, а он посылает автобус к мерзнущим в поле людям. Ночного освещения не было, но круглый желтый диск луны полностью его заменял. По бесснежным пепельным  улицам и тротуарам скользили черные тени ясеней, рябин, елей, кленов и дубов. Не было слышно не звука, даже собаки не лаяли. Я был абсолютно один. Прошел мимо дома бывшей одноклассницы. В его окне теплился слабый огонек настольной лампы.

Когда я открыл дверь, в коридоре меня уже ждали родители. Десятилетняя сестра стояла рядом и смотрела на меня с радостью и восхищением. Мать обняла и прижала к себе, отец взял за плечи и поцеловал в лоб. До появления первых мобильных телефонов должно было еще пройти несколько лет. Но мои родители, врачи-профессионалы, хорошо понимали, по какой причине междугородний автобус мог опоздать на четыре часа. Они вполне отдавали себе отчет в том, что со мной могло произойти во время потенциальной аварии.

– Наш автобус попал в аварию, – объявил я.

– Мы так и подумали, – сказала мама. Я не удивился: предчувствия мамы почти всегда сбывались. Ее интуиция помогла спасти больше людей, чем усилия международных организаций на протяжении ХХ века.

Отец, обращаясь к маме, повторял:

– Видишь – сбылось твое предчувствие… Правильно сделали, что стали молиться.

Я рассказал о своем вечернем приключении. Отец одобрил мое намерение позвонить деду. Я прошел в зал. Ни до, ни после той ночи в нашем доме никогда не горело столько свечей. Свечи были везде: у иконы, вокруг нее, на серванте. Мало в какой церкви мира в сочельник горело столько свечей, сколько в ту ночь в зале нашего дома.

Желтый телефон находился на телевизоре. Я позвонил деду. С гордым и одухотворенным выражением лица сообщил ему об аварии, рассказал, как добрался до дома. Услышав о ста с лишним пассажирах, дед сурово оборвал мою помпезную реляцию:

– ЛАЗ не может вместить столько пассажиров.

– Оказывается – может, особенно когда они следуют в одном направлении в разные города, а водитель – редкий альтруист, – дерзко и весело возразил я деду, затем даже осмелился дать совет:

– Там женщины, дети. Еще два солдата, без шинелей. А в поле ветер. Мокрый снег… Высылай два «Икаруса». 

– Придется, – задумчиво ответил дед и похвалил меня за своевременный звонок.