Глава I Сталин

Деревни пошли одна за другой. Чаще встречались станции, на которых подолгу стояли, пропуская теплушки с заключёнными, казалось, что страна переселяется на север. Юг больше не грел, а холод видимо не приносил мучений своими ветрами. Во всей этой кажущейся нелогичной ситуации, хотелось найти хоть капельку здравого смысла. Но его не было. Да и мог ли он заключаться в том, что было прежде всего вредно стране.
Не хотелось ни о чём думать, кроме одного – в Москве ли её пункт назначения? И, если это так, то с какой целью именно здесь? Что будет с ней и множеством других, таких же, как и она стволов с далёкого Севера? На что их пустят, и будет ли от этого польза?
Пахло углём, дымом, сыростью, чем угодно, но только не морем. Его тут не было, да и не могло быть, если это всё же Москва. Да и небо тут совершенно другое. Облака, когда закрывали собой солнце, выглядели свинцово-серыми, отсутствовала в них та голубизна, сочетающаяся с ватной белизной небесной чистоты. Когда же выглядывало солнце, то на душе становилось тяжело. Но, от чего? Почему оно здесь так не радовало, как там, у неё на Родине? Чем отличалось оно здесь?
Думала над этим. Не понимала причины. Хотелось спать. Стук колёс убаюкивал. Никогда не спала ещё столько в своей жизни, сколько пришлось спать за время дороги.
Проснулась от резкого толчка. Состав дёрнуло. Все брёвна слегка встряхнуло.
Приехали, пробежала догадка.
Но, это ещё не Москва. Какая-то товарная станция, с множеством вагонов, складских лабазов, деревянных бараков, грузовичков, телег с лошадьми, рабочих, деловито идущих куда-то через пути, пролазя под вагонами. Подумала – наверно будут разгружать.

* * *

После выступления по радио председателя горсовета Пронина, в столицу постепенно возвращался порядок. Решающее сражение под Яхромой кардинально изменило ситуацию. Дом на набережной вновь заселялся возвращающимися с полпути беженцами. Но всё равно, некоторые квартиры репрессированных пустовали.
Мысль, почему именно та квартира, в которой была дверью оставалась до сих пор пустой, не давала покоя. Понимала; ещё много других, подобных ей разбросаны по всему дому, но, прежде всего интересовала, своя собственная судьба. Хотелось, чтоб власть, которая так скоропостижно могла прекратиться, всё же укрепилась, раз уж окружение под Москвой так и не произошло. Мечтала опять впускать в квартиру нужных Родине людей. Но, оставалась не у дел.
Квартира напротив так же пустовала. Герою соцтруда удалось выехать из столицы. Где он теперь, и вернётся ли, оставалось только догадываться. Аресты прекратились. От этого было как-то не по себе. Часто ловила себя на мысли, что чего-то не хватает. Хотелось острых ощущений. Но было тихо. И даже сводки с фронтов по радио не так сильно напрягали, как прежде. Ситуация кардинально менялась. И наконец, сражение под Яхромой поставило жирную точку в неудавшемся окружении.
Перелом, произошедший в ходе войны был не просто значим для её дальнейшего исхода в пользу СССР, он остался навечно неким надломом в головах Москвичей, считавших власть несокрушимой. Кольцо окружения не сомкнувшись вокруг столицы, крепко сдавило опустошённые пропагандой головы её жителей, напомнив о том неимоверном давлении, что было и ранее, но не так замечалось ими. Теперь же этот навсегда проникший в их головы шрам, напоминающий о глупости, из-за которой чуть было не оказалась потеряна столица, да и сама страна, крепко врос памятью о свободе.

Большее время будто спали, не следя за счётом дней, проходящих мимо. Комендант редко появлялся в их подъезде. Теперь жил в трёхкомнатной квартире, в дальней секции, на пятом этаже.
Сон прерывал только вой воздушной тревоги, напоминавшей, что где-то идёт война. И, даже риск быть уничтоженной, сброшенной на дом бомбой, не мог заставить не думать о том, что, если бы войска вермахта взяли Москву, жила бы сейчас в другом мире.
Зенитки отзвучали, и наступила тишина. Через пять минут после этого, обычно возвращались из бомбоубежища жильцы. Первыми бежали дети из квартиры на последнем этаже. Неугомонные, казалось ничто не может заставить их быть сдержаннее. Долгое сидение в подвале, требовало выхода энергии.
Но всё это воспринималось как должное, проваливалась в сон. Казалось, что вот так вот уснув однажды, проснётся в другой стране. Мирной, победившей в этой страшной войне. Изменившейся, ставшей добрее к своим людям. Заботящейся о них не на словах, а на деле.
Снилось прошлое. Вспоминала.
Поддоны с большими, но ещё без стекла окнами, стояли вдоль стен одного из цехов.
Завод, поняла сразу. Догадалась: - из меня сделают окно!
Как же это замечательно, показывать людям, каждый день разные виды. И, вовсе тут дело не в самой природе, что создаёт их, а в том, как именно компонуется тот участок окружающего мира, что виден из конкретного окна. Вот бы оказаться окном, смотрящим на море. Но, если это Москва, тут нет моря. Значит на реку. Тоже неплохо. По ней так же плывут пароходы, или катера. А это очень успокаивает, даёт возможность сосредоточится, оставшись со своими мыслями, развивая их. Может один из них и с севера?
Состав загнали в тупик и началась разгрузка.

* * *

Сейчас, находясь в Москве, не боялся так, как с 29, по 30 Июня, уединившись на Кунцевской даче, никого не принимал.
Страх прошёл.
Но осталась некая тоска. Да и что это был за страх? Никогда не боялся так прежде. Ни, когда участвовал в вооружённом нападении на перевозящих деньги из банка в банк полицейских, ни на горной, узкой дороге, скрываясь от преследования.
Не боялся смерти.
Но, что же тогда, в самом начале войны так могло напугать его? Может был слишком строг со своим народом и от этого чувствовал теперь некую усталость? Или из-за этого просчёта, что допустил в определении сроков нападения на Германию. Да, хотел напасть первым. Но, допустил страшную, непростительную ошибку, потеряв при этом треть техники и не менее половины состава РККА, мёртвыми, раненными и пленными.
Проклятая Богом страна. Тупой, ненавистный ему народишко, состоящий целиком из трусов и карьеристов. Видел их во всех. Знал, что поголовно стремятся к власти. Рвутся к ней, и готовы на всё, ради её достижения. Использовал это качество в своих интересах. Стравливал людей, наблюдал, затем арестовывал, как только видел, что совершают ошибки. Не мог и представить себе, что есть порядочные люди.
Вспомнил, как в детстве поймал десяток крупных богомолов, посадив в одну большую банку. Было интересно, кто из них победит, сожрав остальных. Поспорил с приятелями. Был уверен, что верх одержит тот, которого приметил сам, с одной слегка меньшей чем вторая, передней лапкой. Не мог объяснить свой выбор, но был уверен в нём, как никогда. Вообще мало говорил, не спорил попусту, но, был очень упрям, если дело касалось его интересов.
Оказался прав тогда. Выиграл три рубля, так, как спорили на деньги.
Вспоминал сейчас многое, в эти тревожные, тяжёлые, требующие принятия решений дни. Кажущееся с первого взгляда второстепенным, приходило из прошлого, становясь самым важным именно сегодня.
 Почему?
 Екатерина.
Первая жена. Она была младше на шесть лет. Никогда прежде не вспоминал, заставив себя забыть раз и навсегда. Её смерть сильно повлияла на него. Эту женщину, принесшую ему первенца, Якова, любил настолько сильно, что не мыслил себя без неё в жизни. Словно знал, что брак не продлиться долго, старался быть с ней всё время рядом, делал для неё всё, что было в его силах. Венчался в Тифлисском монастыре, тайно, так, как скрывался в тот момент от полиции.
- Вместе с Екатериной умерла моя любовь ко всему человечеству, - сквозь зубы, сам испугавшись своих слов произнёс на её похоронах.
Не уделял большего внимания Якову, нежели чем Василию, сыну от второй жены. Сам не понимал, почему. Но, наверно всё же чувствовал в нём напоминание о той, любви, что больше никогда не смогла зародиться в его сердце. Теперь рядом с ним не могло быть равного человека. Он стал другим, да и те слова, что сказаны им тогда, не могли вернуть назад, в прошлое.
Как ни старался с репрессиями, для которых лишь только создал благоприятную почву, сам не проявляя никакого энтузиазма, всё равно ощутил, когда на дачу в Кунцево приехали к нему Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия, Микоян и Вознесенский, опасение за свою жизнь. Первая мысль, как услышал шум подъезжавших к подъезду машин была; за мной.
Да, малодушно посчитал тогда, что приехали его арестовывать. Дальше, не задумываясь, мгновенно представил себе все последствия своего ареста. Молниеносный, по законам военного времени суд, или даже трибунал, а затем расстрел. И, к власти приходит, ну, скажем, Маленков …  Нет. Не он. Ему слишком рано. А, кто же? …  Берия. …  Ну, что ж возможно. Почему нет?
Умение предвидеть, не присуще многим, только единицам. Они и двигают время. Но, только те, кто с Богом, способны на это с пользой для окружающих.
А есть ли Он, Бог?
Есть, просто сильно отдалился от него, взвалив на свои плечи управление страной, никому не доверяя, даже Ему.
А, может Его и нет вовсе, испугала отчаянная мысль.
Но, тогда мне никто не сможет помочь, и останется уповать только на свои силы и волю. Но, разве не она помогла мне в сложные для страны годы, не дрогнуть, твёрдо стоять на своём? Нет, всё же исполняю Его волю на земле, будучи избран Им.
Хоть и думал так, но сам же и не верил своим мыслям. Первый раз ощущал полную беспомощность. Господь отвернулся от него. И, теперь, впервые понимал, что песчинка в руках Творца. Но, ни за что не хотел отдавать власть, готов был пересмотреть многое, даже в чём-то смирившись, но ни в коем случае не теряя её. Догадывался, точнее даже знал; для него нет другой жизни, вся она пройдёт здесь, на земле, лишив малейшей надежды на покой в ином мире.
Не хотелось умирать, когда в руках было всё чего только мог бы достичь в земной жизни - власть. Имея её не хотел останавливаться. Требовалось мировое господство. Попытка создать империю, которая теперь на глазах превращалась в мираж.
Только так мог оправдаться перед Богом.
Но, как же посмел этот пивной прощелыга так запросто обвести его вокруг пальца! Ведь у него не было даже достаточно бензина, не говоря уже о самом вооружении и армии. …  Впрочем, теперь, когда эта хитрая сволочь уничтожила подготовленные к броску на Запад танки, самолёты и прочую технику, были потеряны сотни километров территории СССР, он уже не имел сил ненавидеть этого, не способного даже вырастить полноценные усы вождя. Все силы были истрачены на ту ненависть, что затмила его волю. Он был обескровлен, не имел сил ни на что. Не мог сосредоточиться, собрать волю в кулак. А, может, всё же это был страх? Он испугался этого крысоподобного болвана?
Нет. …  не его.
Это был испуг перед натворённым в стране. Он был недолговременным. Всего какое-то мгновение, и…  всё, прошёл, не оставив и следа. Не мог поверить в то, что поступал где-то неправильно. Ещё в юности, когда исполнилось восемнадцать, понял, что тот, кто с оружием и есть власть. Но, только лишь до той поры, остаётся таковой, пока не испугается применить оное. А применив не уберёт трусливо в карман, а продолжит с утроенной силой, ни на мгновение не сомневаясь в целесообразности своего решения.
Ненавидел оказываться в нерешительности, когда тебя опережают. Никогда не менял своих решений. Теперь же сам был таким. Не знал, что делать, как поступить, с чего начать. Расстреливать отступающих командующих, генералов и полковников, майоров и капитанов, было уже бесполезно. Страна обескровлена репрессиями, некого поставить взамен, не раз уже сменённых за последние годы военачальников. Каждый раз уровень верхушки стремительно падал. Но, это нисколько не пугало. Наоборот, считал, что таким образом только укрепляет исполнительность тех кадров, что назначал. Знал; только на страхе и безоговорочной дисциплине держится армия. Но, как же он ошибся, получив в итоге это, самое настоящее бегство, ибо отступлением сложившуюся ситуацию мог назвать только идиот.
- Мы приехали к тебе Иосиф с просьбой, - начал Берия, всё же успев поймать взгляд вождя, который тот пытаясь спрятать, нервно отвёл в сторону, делая вид, что ищет спички, так, как держал в руках потухшую трубку.
- Присаживайтесь, - слегка успокоившись от одного только слова, «просьбой», поставившего многое на свои места, сказал Сталин. Найдя коробок, зажёг длинную спичку и попыхивая короткими затяжками раскурил давно потухшую трубку. Наконец, когда табак разгорелся, глубоко втянул его ароматный дым, и, вернув себе былое превосходство во взоре, выдохнул дым длинной, прямой струёй.
- Наше предложение создать Государственный Комитет Обороны, который все здесь присутствующие хотели бы, чтоб возглавил ты, - совершенно не готовый к перевороту, так, как никто из составивших ему компанию не желал брать власть в таком случае в свои руки из-за большей чем в мирное время ответственности, сформулировал Берия.
Хотел облегчённо вздохнуть, но, сдержавшись, сказал:
- Слишком большое доверие с вашей стороны. Может среди вас есть желающие?
Все переглянулись. Хорошо играет, понял Берия.
В воздухе повисла тревожная тишина.
- Хорошо. …  Я прекрасно понимаю всю ответственность сложившейся ситуации. И, готов принять ваше предложение.

Встав первым, покинул помещение. Не сразу, с небольшой задержкой встали и остальные.
- Испугался, - коротко сформулировал Берия, когда все вышли из здания, и подходили к своим машинам.

Теперь, когда передовые части вермахта подошли к самой Москве, грозившись сомкнуть кольцо окружения, он испытывал схожее чувство. Не боялся остаться в осаждённом городе. Но, стремился выбрать самое правильное из всех возможных на данный момент решений. Ничего, кроме эвакуации в Куйбышев не приходило ему в голову. Ленинград окружён. Теперь Москва. Нет. Он не имеет права покидать город. Там, в Куйбышеве его уже точно арестуют. В этом был уверен. Ощущал некую защиту здесь, за кремлёвскими стенами.
Москву не покинет. Не отдаст власть никому. Это для него равносильно смерти. Понимал, что в стране, созданной им такой, как считал нужным, руководя по законам и подобию банды, держащей в страхе всю округу, ему уже не уйти с поста, оставшись при этом живым.
Власть в стране была сохранена дважды. Оставалось теперь её закрепить. И уж потом можно заняться реконструкцией, предав прежнюю мощь новым репрессиям.