Проша Кононюк

     Прокл Кононюк, по - простому Проша, был из семьи потомственных прокуроров. У них все были прокуроры, и отец был прокурор, и мать была прокурором, и дедушка с бабушкой и их дедушки с бабушками тоже были прокурорами, в общем Проша никого не знал, кто бы из их рода не был прокурором. Вполне естественно, что родители и его готовили к этой уважаемой и вполне денежной, при правильном расследовании любого дела, профессии. И назвали его Проклом не случайно, Прокл означало сокращенное слово «прокурор». К слову, его отца, как и деда тоже звали Проклами. Но для того, чтобы не путаться о каком Прокле в данном конкретном случае идет речь, младшего Прокла и дома и на работе вскоре все стали называть как в детстве, просто Прошей. К тому же к нему как-то непроизвольно прилипло погоняло «Конь». Друзья говорили, что это просто его укороченная фамилия, недруги говорили, что ему дали такую кличку, из-за того, что он как конь ржал во время оргазма, третьи говорили, что такую кликуху ему дали из-за непропорционально длинного члена. Но ни у кого не вызывало претензий его второе погоняло – «Рашпиль», которое он получил, из-за, его длиной и согбенной фигуры. Но Ванька Купырь не был бы Ванькой Купырем, если бы не привнес сюда и свое мнение. Старших он называл «проклятыми», а младших «проклятами». В общем кто их поймет, этих прокуроров, тем паче, что его друзья время от времени менялись местами с его недругами и гнобили друг друга по полной программе.
     Профессионализм семьи Проклов Кононюков заключался в том, что они могли любое дело повернуть таким боком и представить таким образом, чтобы и тот, кто жаловался и тот, на кого жаловались, оба чувствовали себя виноватыми, ну, и дело в конечном итоге поворачивать в пользу того, кто из них предложит большую сумму. А того, кто пожадничал или просто не имеет нужное количества бабла, гнобили уже по полной программе, да еще грозили посадить за то, что они такому честному прокурору осмелились предлагать деньги, но не дали. Да как они посмели! Все знали про эту честность и принципиальность династии Кононюков, но подлые мысли всё же закрадывались в головы сослуживцев, жили – то Кононюки не по средствам.
   Начал Прокл свою служебную деятельность при отце, так что крыша у него была хорошей, и, если бы не один случай, так бы и шагал он по своей карьерно - прокурорской лестнице. Но однажды его отец замутил большое дело, а в семье ненароком проговорился, теперь мы будем жить как боги, не то, что эти недотепы, нищеброды, сослуживцы, сшибавшие жалкие гроши с беременных цыганок и местных пьяниц. Семья понимала, что отцу перепало денежное дело и все уже готовили свои списки, что они купят на эту предстоящую большую халяву. Но их благостным мечтам на этот раз, не суждено было сбыться. Когда семья в благостном расположении духа со списками ждала отца с этой очередной, но на этот раз огромной халявой, он почему-то задерживался на работе. Все думали, неужели так много денег, что тот никак не может их донести. Прокл уже вызывался пойти навстречу, но его не пустили, зная вороватый его характер боялись, что он может себе отхватить большую часть и потому все смиренно ждали отца.
   Когда, не дождавшись отца, поужинали, а ужинать в семье Кононюков любили с размахом, с благостным расположением духа продолжили ожидать халяву, раздался стук в дверь. Прокл, как старший мужчина бросился открывать дверь, полагая, что это стучит отец, так как руки заняты сумками с деньгами и он сам не может открыть дверь, но в дом зашел знакомый полицай и сообщил: вашего отца ограбили и убили бандиты. Все наперебой стали расспрашивать, где деньги, он же должен был нести большую сумму денег. И то ли подействовал стресс, который они все испытали при этом известии, то ли сказалась уже смутная надежда, что деньги еще отыщутся, но они наперебой стали рассказывать и про эти деньги, и про то, как они достались их отцу. Полицейский был не дурак, сразу, по горячим следам достал бумагу, ручку и предложил всем написать про то, что только что они рассказали. Когда установилась неловкая пауза, одно дело слова, но написанные показания, это уже совсем другое дело, от них не откажешься, но полицейский сказал, если они напишут всё как было, то отцу уже всё равно, а деньги найдем и вам вернем. Слова «вернем деньги» подействовало отрезвляюще и все начали писать свою версию происхождения денег. Оказалось, что хоть никто и не говорил, но все знали имя и фамилию от кого отец должен был получить деньги.
     Дело получилось резонансное, вскрылась многолетняя коррупционная деятельность Прокла старшего и на Прокла младшего все начали поглядывать то ли с презрением, то ли с неким опасением.
   Прокл видя такой расклад, взяв из отцовской заначки приличную сумму денег, пошел к отцовскому другу Герлу Кишкадюку с просьбой устроить его судьей в Криворожский суд. Тот покрутил у виска пальцем, ты мол, чего, совсем не соображаешь, твоего отца должны были пожизненно посадить, если бы его не убили, а ты с такой биографией предлагаешь мне тебя рекомендовать судьей, я что, самоубийца? И еще много чего нехорошего Прокл услышал и про себя, и про своего, отца, да и про всю свою династию тоже.
       Но Прокл же был родом не из простых колхозников, он знал, как делаются такие дела, молча достал увесистый сверток, и когда его развернул, Кишкадюк несколько раз сильно икнул, сделал довольно длительную паузу, с трудом проглотил огромный ком слюны, остекленевшими глазами посмотрел по сторонам, резко закрыл деньги тряпкой и уже полушепотом проговорил: - «Как бы там кто ни говорил, но мы с твоим отцом были лучшие друзья. Приходи завтра, нет лучше, послезавтра, я постараюсь все устроить».
   Через неделю Проклу выдали новую мантию с пожеланиями удачного трудового поприща и несколько раз намекнули, это дело нужно хорошо обмыть. Прокл сам был не дурак выпить, правда он предпочитал это делать на халяву, за чужой счет, но тут такое дело, придется проставляться.
   По залам и коридорам пошел слух, пришел новый судья, молодой и неженатый. Правда, вскоре выяснилось, что женат то он был уже три раза, но всегда скоропостижно разводился, и к тому же кто-то где-то по своим каналам раскопал одну немаловажную деталь, у Прокла было недюжинное, неподдающееся описанию простыми словами, мужское достоинство. Это мужское достоинство, которое он называл просто «орган» на самом деле было сантиметров под тридцать, но почему-то очень и очень тонкое, именно из-за этого ему с детства и дали погоняло «Конь», а фантазии друзей и недругов по поводу прозвища, это дело шестое. Понятно, что те женщины, которые знали об этом, хотели с ним переспать и хотя бы разок испытать это безразмерное по их меркам и меркам простолюдинов неземное блаженство в своих вагинальных недрах. Но они не знали, что ему еще ни разу в жизни не хватило силы поднять его до рабочего состояния, поэтому он очень щепетильно относился к этим намекам, и ни с кем на работе не хотел иметь интима. Это их раззадоривало еще больше, но подходящего случая не представлялось.    
    Женская фантазия лучшей и намного большей половины человечества, да и сотрудниц тоже, будила их воображение и ругала его жен, которые, по всей видимости не могли справиться с нахлынувшим на них счастьем. «Вот если бы я оказалась на её месте…» - думали они и удваивали свои усилия затащить его к себе в постель.
  Проша Кононюк длинный детина, под два метра, за что, собственно, он и получил прозвище «Рашпиль», три раза был женат, но почему-то очень быстро разводился. Жены перед разводом считали своим долгом ото всей души ударить чем-нибудь тяжелым по его причиндалам и у двоих попытки оказались успешными, они так перебивали ему  причиндалы, что его орган от ударов немного закручивался и сгибался, чем-то напоминая винт мясорубки, а при ходьбе от этого он испытывал нестерпимую боль и поэтому предпочитал почти все рабочее время проводить сидя в кресле.      
    Третья жена оставила ему лишь гематому, которая прошла через две недели и без последствий.
      Но сотрудницы не знали еще одну особенность Прокла. Проша Кононюк очень любил поесть, но поесть это не то слово, которым можно охарактеризовать то действо, которое он воспроизводил за столом, некое подобие этого ритуала можно охарактеризовать словом «жрал», но и это было лишь жалким подобием всего, что Проша Кононюк воспроизводил во время приема пищи. Казалось, он в это время забывал все на свете, будто лет сто вообще ничего не ел. Накладывал себе на тарелку гору еды и забыв про соседей, про все правила приличия, чавкая как свинья и казалось, что, если ему в это время напомнить слово «этикет» он может вонзить вилку в глаз. Он не ел, он сжирал все это в считанные минуты и накладывал снова и снова. Но, как ни странно, как говорит народная мудрость, но корм был не в коня, он не поправлялся, и после каждой трапезы выходил из-за стола, будто беременная женщина на одиннадцатом месяце беременности.
   Но поглощение пищи это были лишь цветочки, ягоды проявлялись, когда быстро и плохо переваренная пища рвалась наружу, то есть в процессе дефекации. Этот процесс был не менее знаменателен, а по времени, как и сама трапеза, занимал минут тридцать - сорок. При этом на расстоянии до десяти метров разносилось такое амбре, что люди чертыхаясь быстро пробегали мимо кабинки, где заседал Проша Кононюк и потом еще пару часов не могли отдышаться.
   Проша Кононюк считал себя непризнанным поэтом, и все свои решения пытался облекать в литературную форму и хоть с рифмами он не дружил, но какую-нибудь грязную фразу дублировал раз по пять и в конце концов у того, кто читал его опусы в памяти оставалась лишь эта фраза. Свои стихи он придумать не мог, потому и переиначивал чужие и с видом, будто это он только что сам сочинил, читал своим сослуживцам. Апогеем своего творчества Проша считал стихотворение, которое чаще всех писали на стенах туалетов Криворожья: «Писать на стенах туалета, увы друзья не мудрено, среди говна вы все поэты, среди поэтов вы говно».
     Так как никто не знал первоисточника этого стиха, то спорить с ним было тяжело и все в конце концов с ним все соглашались, а между собой говорили, что это его автобиографическое стихотворение, но все-таки просили его прочитать еще что-нибудь. На это предложение он жаловался нехваткой времени, намекал, вы мол, и это стихотворение будете оспаривать и быстро ретировался. Вот когда я выпущу свой сборник стихов, тогда все всё и прочитаете.
    Но на досудебных, а иногда и на судебных заседаниях будучи в хорошем расположении духа он читал свои стихи:
«Хочешь, придурком, можешь быть,
Но бабками башлять обязан».
   Когда истцы с ответчиками недоуменно открывали рот, он с ухмылкой говорил: - «Шутка», и немного осклабившись редкими чёрными зубами начинал судебное заседание, но истцы с ответчиками его уже не слушали и начинали быстренько прокручивать в голове всевозможные варианты, что - бы это значило и сколько оно будет стоить?
   Как сказано было выше Проша ни разу не смог привести свое внушительное мужское (лошадиное) достоинство в рабочее состояние. Но это не совсем так. В детстве, когда отец его порол по голой заднице ремнем или хворостиной, он иногда попадал и по его уже с детства внушительным причиндалам. Но, как ни странно, Прошу это сильно возбуждало, и его пенис поднимался на дыбы как молодой конь и готов был к любым испытаниям. Все его жены не знали об этих особенностях Проши и потому так и разбегались не солоно хлебавши. Проша и сам не мог понять причину такого дисбаланса, пока не встретился с Пархомом. Пархом рассказал ему, как в тюрьме ему вылечили геморрой и что он после этого для себя уяснил окончательно и бесповоротно, любой недуг можно вылечить, только нужно найти нужного лекаря, правильное лекарство и главное правильное место его приложения и посоветовал ему обратиться к Белене, тот на зоне через задний проход лечил все болезни.