Житие мое! Савлик

     Любой родитель, как мать, так, естественно, и отец, дегенератов и откровенных идиотов во внимание не принимаем, всегда желают, чтобы их ребенок устроился в жизни лучше, чем смогли это сделать они сами. Отсюда и пошла народная то ли поговорка, то ли просто молва, то ли просто крик отчаяния, мол, мы уж тут как-нибудь, но, чтобы наши дети жили лучше нас.
    В бедных семьях, где родители умные, они с детства приучали своих детей к труду и из них большей частью вырастали скромные, прекрасные и трудолюбивые люди, которые всегда находили свое место в жизни и со временем становились вполне обеспеченными людьми. В бедных семьях, где родители тоже умные, но умные не очень или другим умом, так как их ум часто бывает направлен на то, как бы где-нибудь что-нибудь стащить и быстрее пропить, дети вырастали такие же, под стать своим предкам.
     В богатых или просто зажиточных семьях, где родители не только дружат с деньгами, но и с головой, их дети вырастали если не работящие, но грамотные и с детства знающие, где и что они будут делать, когда вырастут. Со временем они заменяли родителей на их поприще и со временем приумножали их состояния. Иногда, правда, и почему-то очень быстро теряли все нажитое непосильным трудом своих предков.
    В богатых или зажиточных семьях, где родители были не совсем умными, таким богатство большей частью доставалось по наследству, по блату, за взятку или просто по родственным связям, нередко на прибыльных местах они оказывались, как говорили раньше: «через завхоз, или через завсклад», и как говорят сегодня: «через передок или через зад». Часто из-за их большой проходимости и малой требовательности и притязательности, как к себе, так и к своим чадам, дети их если не спивались и не заканчивали жизнь досрочно из-за передоза, набивали себе татуировки на все лицо, вернее начиная с лица и до задницы, наследовали от родителей эту их большую проходимость и умение без мыла влезть в любую задницу, предпочтительно уже с татуировкой и где-нибудь что-нибудь перехватить на халяву. Малой халявой, как правило они не хотели довольствоваться и потому все время находились в каком-то броуновском движении, которое требует много сил и времени, но без предсказуемого конца. Время они экономили, укорачивая ночи, а силы черпали в спиртном, прожигая ночи напролет и шляясь по барам или ресторанам. Если на рестораны или бары не было денег, не унывали и доводили себя до кондиции каким-нибудь напитком типа газированной «отвертки», от которых после двух-трех часов эйфории башка сама по себе отваливалась и никак не хотела становиться на место. Как правило, они всё умели, когда приступали к какой-либо работе и потом оказывалось, что они ничего не умели, когда их с этой работы гнали. Тогда они начинали трясти своих предков, типа батяня, гроши гони.
    Примерно в такой семье и родился Слава Кулёк. Его отец и мать были военнослужащими, отец его был, как он думал, армянских корней, звали его,  Агарон Ицхакович, а мать, которую звали Мариам Амаяковна сама не знала какого она рода, но почему-то оба не сговариваясь иногда заходили в синагогу и чувствовали себя там вполне комфортно. Почему их так туда тянуло, они сами не знали и не понимали.
    Оба подавали большие надежды, Агарон был на хорошем, даже на очень хорошем счету у начальства, поэтому все звезды получал досрочно и как следует и с кем следует их вовремя обмывал. Не отставала от него и Мариам, правда, чем она там занималась никто не знал, в том числе и сам муж. Ему сказали, что она работает в суперсекретном отделе, про который не то, что говорить, думать даже нельзя. Агарон и не думал, у него было много других забот. Но когда выяснилось, что он продавал армейскую амуницию и нашли его подельника, которому он предлагал уже боеприпасы, за защитой он обратился к своему начальству, которое он регулярно и обильно поил за счет этой самой проданной амуниции. Но те благоразумно от него открестились, а ему пообещали: лишнее сболтнешь зона тебя уже ждет, а так мы что-нибудь придумаем. В общем посадить его не посадили, оружие то он не успел продать, шматьё списали задним числом, а за остальные делишки поперли вон из вооруженных сил, правда звание майора оставили и его самого таким образом отправили на гражданскую службу. Супруга его вскоре получила звание подполковника, видимо хорошо справлялась со своими секретными обязанностями, ее шеф всегда говорил, что подполковник Мариам Кулёк именно та женщина, на которую всегда можно положиться. Как он ложился, когда и сколько раз на день, он никому не объяснял, а их окружение никак не могло пройти мимо такого жизненного сюжета и при удобном и даже не удобном случае, задавали друг дружке загадку: - «Какой должна быть образцовая семья военного Доблестной Украины?» и не дожидаясь ответа, еле сдерживая смех говорили:- «Это такая семья, где муж был майором, а жена была под полковником». Кто сразу не понимал, смеясь еще сильнее добавляли, звание «подполковник» в данном случае состоит из двух слов.
   Слава Кулек долго не горевал, так как его дед трудился в свое время батюшкой в церкви, эти связи с тех далеких времен дотянулись до сего трудного периода его жизни и один воцерковлённый знакомый ему предложил, со своим воинским дипломом, ты за год окончишь семинарию и сразу получишь приход. Так и случилось, не прошло и года, как он отрастил густую и окладистую чёрную бороду, поскольку у него была большая проплешина, он у заезжего клоуна из шапито прикупил парик с косичкой, правда рыжего цвета, но на это он всегда отвечал, настоящий армянин должен быть рыжеволосым и голубоглазым. При его небольшом росте в парадной рясе и с огромной бородой, он смотрелся весьма внушительно. Ну, и естественно, Агарон получил в придачу к бороде приход и кадило с полным мешком канифоли. Не сговариваясь все говорили, что он в этой рясе выглядит как самый настоящий судья в судейской мантии и намекая на преемственность добавляли, типа раньше судил сам Иисус Христос, теперь судить будешь ты. Ему это льстило, и он при каждом удобном и неудобном случае озвучивал свою схожесть с судьей. Теперь он как полноправный соратник самого Бога начал заботиться и о своем имидже. Перестал ходить в местный кабак пьянствовать с местными забулдыгами, резко перешел с левой паленой водки, пахнущей керосином на настоящий самогон, который он называл не иначе, как горилка или шмурдяк и вместо газеты «Правда Украины» стал пользоваться туалетной бумагой. В этой связи не будет лишним рассказать про один эпизод из этой культурной жизни батюшки Агарона. Так как тогда туалетная бумага была в большом дефиците, и все местные жители пользовались только газетами да журналами, Агарону по блату достали тончайшую папиросную бумагу. Перед трапезой, а он только трапезничал, а не обедал, он, как правило, ходил в туалет, дабы освободить побольше места для приема новой порции пищи. Всё шло своим чередом, дефекация прошла успешно, и он решил для удаления следов, так удачно прошедшей дефекации, испробовать новую папиросную бумагу. Оторвав солидный кусок бумаги, а чего жалеть, для себя ведь, приложил ее к нужному месту, но не успел сделать даже малейшее движение рукой, как бумага мгновенно размокла и порвалась. Он со всего размаху зачерпнул рукой остатки кала, но сразу это осознав, рефлекторно решил сбросить его, резко махнув рукой, но в горячке что-то не рассчитал и сильно ударился костяшками пальцев по стенке плохо оштукатуренной кирпичной туалетной кабинки.  Резкая боль пронзила кончики пальцев, и он инстинктивно прикусил зубами кончики пальцев, так он делал всегда, считая, что одна боль. нейтрализует другую. И, правда, через минуту он, помыв руки уселся за стол, но сразу заметил, соседи, сидевшие за столом как-то чересчур внимательно на него, смотрят. Один из них не вытерпел и показывая пальцем на его бороду спросил: - «А в чем, это собственно говоря, твоя борода испачкана? И почему такой от нее запах?» Тут только Агарон сообразил, когда он прикусывал кончики пальцев, в это время он и испачкал фекалиями свою бороду. Выскочив из-за стола, тенью метнулся к умывальнику, долго и тщательно мыл с мылом и с молитвой свою бороду, а вернувшись сообщил, это он упал лицом на пол и испачкал мусором свою шикарную бороду. Все сидящие с этим доводом согласились, видимо молитва, все-же помогла.
     Выйдя в первый раз на работу, самое первое и самое интересное, что он сделал, одевшись в праздничную рясу, исполнил свое заветное желание, с которым жил весь последний год. Агарон зарядил полное кадило канифолью и так дымя этим зажженным кадилом пошел по улицам к воротам своей бывшей воинской части и за полчаса наложил на них епитимью, по-нашему, по - простому – церковное проклятие, а заодно и анафему,  это то же самое, ну, как контрольный выстрел. Как никак, но он же бывший военный. Ему говорили, что напрасно ты это делаешь, ничего с ними не случится, никак это на них не подействует, они же атеисты, но он хитро улыбался и ничего в ответ не говорил. А когда буквально через неделю его жену отчислили из части за то, что она заразила сифилисом весь штаб этой воинской части, нескольких прапорщиков и десятка два солдат, все приумолкли, однозначно признав силу наложенных епитимьи и анафемы.
      Может быть так семья Агарона и погрязла бы в этих серых однотонных и монотонных буднях, если бы не одно его увлечение. Он с детства собирал спичечные этикетки. Люди, которые их коллекционируют, называются филуменистами. Так вот, Агарон и был этим самым заядлым филуменистом и накопил довольно солидную коллекцию, где его гордостью были этикетки царского и довоенного периода. Если кто-то думает, что спичечные этикетки, это копеечная ерунда, то он сильно ошибается. Некоторые этикетки стоят несколько сот, а то и несколько тысяч гривен. Агарон даже состоял в местном клубе филуменистов «Ринев Ус», что это точно означает никто не знал, но все участники клуба этим гордились. Там он познакомился с единомышленником Мазаем Валерьевичем Скотским, который занимался куплей-продажей, в общем, спекуляцией этикеток и путем изрядного количества махинаций и манипуляций тоже скопил приличную коллекцию. Мазай Скотский или попросту Мазан, был мужчина среднего роста с черной курчавой шевелюрой с небольшой проплешиной, на которую заглядывались многие женщины, раньше он служил прапорщиком в одной с ним части, но там они почему-то ни разу не пересеклись. Так вот Мазан был на хорошем счету у начальства, правда он иногда от волнения заикался. На одном из учений он вместе с другими прапорщиками должен был прыгать с парашютом. Инструктор показал всем кольцо и объяснил, досчитаете до десяти, дёргаете кольцо, парашют раскрывается и от вас больше ничего не требуется, поджимайте ноги и через десять минут вы будете на земле. Так бы оно все и случилось, если бы Мазан вечером перед прыжком не поругался с одной женой и был немного бит другой. Поэтому он пришел на учения уже в стрессовом состоянии. Когда все прыгнули, в том числе и он, все произошло как в анекдоте, когда заика парашютист упал на землю с нераскрытым парашютом и уже на земле произнес: - «Де-де-де-де-десять» и только тогда дернул за кольцо и затих. Мазан сначала нормально считал, но перед словом десять его как-бы заклинило, и он никак не мог выговорить слово «десять». Не долетая до земли метров сто-сто двадцать метров все услышав это: - «Де-де-де-де-де» начали кто кричать, кто показывать, как дергать за кольцо и Мазан успел все-же дернуть кольцо, парашют раскрылся, но он свалился на землю головой вниз и неподвижно замер. Когда к обездвиженному Мазану подбежали врачи и руководитель полетов, он как ни в чем не бывало вскочил, приложил руку к тому месту, где должна быть фуражка и начал докладывать, что прыжок прошел в заданном режиме, но ему вдруг стало плохо, его положили на носилки и отвезли в санчасть. Оказалось, что у него кроме сотрясения мозга еще и перелом шейного позвонка. Руководство части посоветовавшись, чтобы не выносить этот инцидент на вышесидящие круги, решили его лечить здесь, в своей санчасти. И, правда, уже через месяц он самостоятельно ходил по палате, но у него был какой-то бессмысленный взгляд, и он часто на польско-украинском суржике бормотал что-то несвязное, смачно перемежая свою речь матерными словами на нескольких языках.
     Из рядов доблестной украинской армии его комиссовали, а Агарон предложил ему должность дворника при его церкви и возможность носить хоругви на похоронах и церковных праздниках. Так они сблизились ещё больше и теперь регулярно ходили друг к другу похвастаться и обменяться новинками, ну, и конечно, пропустить стакан другой самогонки, которую гнал Мазай в больших объемах, так как за самогонку он выменивал, а чаще выманивал нужные ему экземпляры этикеток и гордо называл самогонку горилкой, а первач шмурдяком. На эти встречи Агарон всегда, для солидности надевал рясу и Мазай Скотский не преминул этим воспользоваться, каждый раз делал комплимент, как ему идет ряса и как он похож в ней и на судью и даже на Иисуса Христа.
    Когда они листали свои альбомы, Савлик, сын Агарона сидел с ними в одной комнате и играл коробками из - под спичек, составляя из них то поезда, то домики, то еще что-нибудь. Ему уже было шесть лет, но он был мальчик не по годам развитый и внимательно слушал, о чем говорит его отец с дядей Мазаем. Ему почему - то сразу запала мысль о том, что папе очень идет ряса и он выглядит в ней, как настоящий судья. Сам он не знал, что такое или кто такой судья, но ему это казалось неким божеством, которому все должны поклоняться и стараться быть на него похожими.
      Иногда, когда они, устав от перелистывания альбомов уходили на кухню выпить стакан другой горилки, он тоже начинал листать эти их альбомы и искал те этикетки, о которых у них шла речь. Через несколько месяцев он уже разбирался, где ценные этикетки, а где нет. Однажды он также листал очередной альбом, но то ли он зазевался, то ли самогонка быстрее обычного закончилась, но услышав близкие шаги, он воткнул этикетки между какими-то другими листами, быстро сел в свой угол и как ни в чем не бывало и продолжал строить новый небоскреб из спичечных коробок. Отец с дядей Мазаем зашли, Мазан взял свой альбом, и отец пошел его провожать. Через час прибежал всклокоченный Мазан, с криками, что у него пропали ценные этикетки, набросился на Агарона. «Ты их украл, ты, ты, ты, ты…». От волнения Мазан начинал заикаться и никак не мог выговорить те слова, которые хотел произнести. У Агарона после его слов о краже и недавно выпитой самогонки взыграла кровь джигита, и он схватил Мазана за волосы, тот не растерялся и схватил в свою очередь Агарона за бороду. Так склещившись они стояли несколько минут, пока альбом не выпал из рук Мазая и как в плохом романе, из него выпали те самые этикетки, о пропаже которых шла речь. Они их увидели оба и сразу и, не разнимая рук, довольно долго и тупо смотрели на эти этикетки, так как оба поняли, все этикетки всё это время были в альбоме. Первым пришел в себя Мазан, тихо отпустив бороду Агарона, сделал шаг назад и внятно, ни капли не заикаясь, что так магически подействовало на Агарона, произнёс: - «Я пошел за горилкой» и уже через двадцать минут вернулся с литровой бутылью шмурдяка и огромным шматом сала. Агарон посчитал это весьма приличной платой за вспыхнувший инцидент и вырванный клок бороды, да к тому же сегодня они немного не добрали в первый прием, так что и самогонка, и сало были как-бы абсолютно в масть. Через несколько часов дружеской беседы они вышли ещё большими друзьями, чем были до схватки, Мазан собрал рассыпавшиеся этикетки в альбом, при этом их молча пересчитал и убедившись, что всё на месте, поднял альбом, который так и лежал нетронутым, обнявшись и расцеловавшись с Агароном отбыл восвояси. Теперь и при встрече, и при расставании они усердно исполняли этот ритуал обнимания и целования. Видимо обоим им это доставляло огромное удовольствие.
    Так бы оно чинно-мирно продолжалось бы и дальше, но Савлик уже заразился этой идеей изъятия этикеток и уже продумывал, где и кому их можно продавать. Пока в его маленькой головке вызревали эти планы, он проводил эксперименты, то этикетки дяди Мазая переложит из одного листа в другой, то этикетки отца. Но они, памятуя о первом инциденте начинали усердно листать свои альбомы и найдя этикетки, начинали вспоминать, когда и зачем они их сюда переложили, но ничего не вспомнив всегда решали еще немного добрать самогонкой для просветления мыслей. Но, как назло, самогонка всегда кончалось перед самым приходом этого самого просветления, и они никак не могли совместить количество выпитой самогонки со временем прихода просветления. Но теперь, когда они знали, что их этикетки никто не ворует, решали при следующей встрече принять на грудь на стольник больше и таким образом все их вопросы будут решены. Эти благостные и взаимно любезные встречи продолжались много лет подряд.
    Но когда через несколько месяцев они не нашли пропавшие этикетки, задумались, где они могли их либо потерять, либо обронить, либо обменять. У них даже мысли не было, что в этом замешан мальчик Савлик, которому тогда уже исполнилось двенадцать лет. Но однажды к Мазаю подошел один знакомый и предложил купить редкие этикетки. Мазай полистал альбом и сразу узнал свои пропавшие этикетки. На вопрос, где он их взял, тот без задней мысли сообщил, что выменял у Савлика Кулька за мороженое. Взбудораженный Мазай пришел домой, обложил своё семейство семиэтажным международным суржиком, обильно замешанным на матерных выражениях, и удалился в свою комнату. Что-то произошло в его больной голове, и он позвал родных, чтобы те пригласили батюшку проводить его в последний путь. Так он думал поговорить с Агароном о его сыне Савлике.  Он раньше уже несколько раз сообщал родным, будто умирает, долго лежал в одиночестве, но батюшку никогда не звал. Теперь же, когда он решил пригласить батюшку, все облегченно вздохнули, может быть на этот раз уже точно он отойдет в лучший из миров. Когда пришел Агарон, Мазай лежал, скрестив руки на груди, обдумывая, как начать этот очень серьезный разговор, ведь Агарон может не поверить, вспылить и тогда ему несдобровать. В гневе Агарон всегда вспоминал, что он в душе джигит кавказских кровей со всеми вытекающими отсюда последствиями. И еще думал Мазай, если что, то в этом случае ни самогонкой, ни салом дело не обойдется.
   Между тем Агарон вставил ему в руки свечку и начал читать отходную. Мазай же путаясь в мыслях и сильно заикаясь, произнес: - «Ку-ку, пи-пи» и так несколько раз. Агарон, думая, что он бредит начал еще усерднее махать кадилом, чтобы до отхода души от тела успеть произнести все нужные в данном случае слова, ведь это как-никак не рядовой умирающий, а его близкий друг, но тут Мазай ясно произнес: - «Купи свечку, ведь задаром сгорит». Агарон от этих слов выронил кадило, а Мазай встал и пошел в свою комнату.
   Родные успокоили растерявшегося батюшку, мол, приходите завтра, завтра все будет нормально. Агарон ушел с бутылью самогона и коляской колбасы, а родные всю ночь прислушивались к шорохам из комнаты Мазая, которые прекратились лишь под самое утро. Когда, решившись ранним утром, они зашли в его комнату, увидели бездыханного Мазая, лежащего в большой куче изорванных купюр. Никто из родных даже не догадывался, что у Мазая столько денег. Оказалось, Мазай отрывал половинки гривен с номерами и их проглатывал, чтобы эти деньги никому не достались. Потом видимо, из-за обилия купюр отрывал лишь кусочки гривен с номерами и уже только их проглатывал, но в какой-то момент захватил слишком большой ком и не смог его ни проглотить, ни выплюнуть. Так он и задохнулся этими гривнами во рту. Позвали батюшку, Агарон после подаренной вчерашней самогонки и колбасы был в хорошем расположении духа, по укороченной программе, с учетом вчерашней отчитки, прочитал заупокойную молитву и распрощавшись, с очередной литровой бутылью самогонки в руках, так предусмотрительно выгнанной Мазаем и новым кольцом колбасы, отбыл восвояси.
  Родные не мешкая вызвали врача, он выписал нужные бумаги и перед уходом врач почему-то начал сгребать рваные гривны себе в мешок.  Родные Мазая сразу смекнули, что здесь что-то не так и несмотря на доводы врача, что им нужно будет после вскрытия сверить проглоченные номера на гривнах, отобрали остатки у врача. Тот, недолго думая, объяснил им, при вскрытии всё проглоченное можно изъять, за это время ничего там не испортилось, потом совместить с остатками купюр и банк обязан будет всё это принять и выдать нормальные купюры. Но без этих остатков, что остаются у них, они просто всё проглоченное выбросят и никому эти деньги не достанутся. Родичи, видя во враче весьма разумного человека предложили все найденное и изъятое спополамить, то есть поделить поровну, половина ему, как специалисту патологоанатому и половину им, как потенциальным наследникам. На этом и порешили.
   Агарон, придя домой решил с хозяйкой отметить этот прощальный эпизод и налил по полному стакану самогона. Не чокаясь, большими глотками, они протолкнули его в горло, но тут их обоих замутило, голова закружилась, и они попадали на пол. Когда утром к ним пришли знакомые, они лежали уже остывшие. Оказалось, что родные Мазая Скотского дали ему бутыль самогона, которую Мазай готовил для продажи. А для продажи он настаивал самогон на курином помете или добавлял туда еще карбид для крепости. Такую самогонку потом можно было разбавлять в два-три раза, а она все равно казалась крепкой и сшибала с ног, как отменнейший шестидесятиградусный первач. Но Агарон этого не знал, и они с женой на радостях махнули по граненому стакану неразбавленного самогона с карбидом. Внутри все обожгло, дыхание перехватило, и они, не думая, ни гадая, тут же отправились к своему другу Мазаю Скотскому в лучший из миров. Так в одночасье Савлик Кулёк в двенадцать лет стал сиротой. Когда собрались родичи решать, что с ним делать, порешили отдать его только что вернувшемуся из тюрьмы за службу во время войны полицаем у немцев двоюродному дяде Корнею Ковальчуку. У него был сын Николя, которого звали просто Колян, и он был ровесником Савла, так они по замыслу родных, должны были вместе жить и дружить.