Житие мое! Савл

 
    Поскольку новоиспеченный отец Корней (Корней означает Рог) заменил Савлику родного отца, то на его биографии придется остановиться подробнее. Родом он был из семьи потомственных пьяниц, которые из поколения в поколение вели нищенский, полупьяно и полуневменяемый образ жизни. А какой еще образ вести если каждое утро огромным усилием воли приходится напрягать свою последнюю извилину, дабы она подсказала, где и каким образом сегодня можно найти денег на выпивку. Когда после революции раскулачивали местных богатеев, у которых из богатства часто была лишь лошадь и корова, Корней был в первых рядах. Он не гнушался ничем, тащил с чужого двора все без разбору, то есть был самым непримиримым борцом с кулаками. Это быстро приметили его начальники и вручив ему связку ключей, назначили его на должность хранителя колхозного имущества. Корней начал еще усерднее раскулачивал односельчан и теперь все всё их добро тащил в колхозные амбары, что очень нравилось его начальникам, которые не могли нарадоваться, какого радивого помощника они себе нашли.
   Но, когда через некоторое время они решили описать свое вновь приобретенное богатство, то почти все склады оказались пусты. Выяснилось, Корней днем таскал добро в колхозные амбары, а ночью туда водил покупателей и за самогонку отдавал всё, кому что нравилось. Его хотели расстрелять, но приняв во внимание его нищенское крестьянско-пролетарское прошлое, приказали высечь по старой доброй традиции, розгами. Наказывал Корнея, как назло, его сосед, которого он несколько раз пытался раскулачивать, поэтому тот старался выполнить порученное ему задание на совесть. После этой экзекуции Корней затаил лютую злобу и на колхоз, на весь советский строй, на советскую власть и на всех советских людей. Но хоть и был он вечно пьяный, соображал и на людях своей ненависти никак не показывал, верил, что подвернется удобный случай и тогда уж он со всеми поквитается по полной программе. Эти шрамы от шеи до ягодиц так и остались у него на всю жизнь и когда Корней хотел на кого-то сильно рассердиться, он снимал рубаху, приспускал штаны и долго рассматривал свои многочисленные шрамы. После такой процедуры он по старой привычке напивался вдрызг и несколько дней к нему было опасно подходить.
   Когда, после нападения фашистской Германии на СССР объявили всеобщую мобилизацию, Корней понял, что ему не избежать воинской службы и он как-то разговаривая со знакомым трактористом, вёл при нём воинственные речи, враг не пройдет и что он скоро лично будет истреблять эту фашистскую нечисть на поле боя, но тут как-так получилось, что он неудачно сунул руку в работающий двигатель трактора и ему на правой руке оторвало два пальца, средний и указательный. Комиссия, собравшаяся расследовать это происшествие, самострела не усмотрела, так как тот тракторист красочно рассказал, как Корней собирался на днях идти в ряды советской армии бить фашистов и его оставили в тылу.
   Когда фашистские войска захватили город Криворожи он сам заявился в комендатуру и предложил свои услуги. Нужно ли говорить, что Корней был очень прилежным полицаем, всех кого знал и тех, кто его знали, в общем всех кого хотел подвел под расстрел и за довольно короткое время зачистил всю округу от своих обидчиков.
    Но сколько веревочке не виться, а конец все равно отыщется. Не прошло и трёх лет, как немцы под натиском советских войск покатились обратно на Запад, на свою историческую родину. Корней тоже хотел ехать с ними, но его лучший друг и комендант немец, которому он преданно служил, приказал его выпороть шомполами, чтобы тот не задавал ему идиотских вопросов.
    После этого дружеского прощания, Корней несколько дней не мог встать на ноги и в таком состоянии его и нашли пришедшие солдаты. На допросах он делал ударение на то, что немцы его заставили силой им служить, но он как честный советский человек, как мог им вредил и с нетерпением ждал прихода советских войск и при этом показывал спину, испещренную немецкими шомполами. Поскольку никто не мог ни опровергнуть, ни подтвердить его показания, он подведомственную территорию зачищал весьма тщательно, какие показания могут дать мертвые, его не расстреляли, а дали десять лет и билет на Магадан.
    Что там и как там на Магадане было все эти десять лет история не сохранила, но ровно через десять лет плюс дорога он заявился в родных краях. Вначале вполне успешно прикидывался незаслуженно репрессированным и невинно пострадавшим от клеветников завистников, но правда о его полицайском прошлом сама просилась наружу и вскоре, когда он в очередной раз включал пластинку про клеветников, всегда находился кто-нибудь из фронтовиков и в лучшем случае плевал ему в лицо, а в худших… вариантов было много, и часто он приползал домой весь в синяках и на карачках.
   Тогда он решил сменить пластинку, да, говорил, признаю ошибку, но я свою вину за десять лет искупил. И, то ли люди уже устали бить ему морду, то ли проснулась исконная русская жалость, все-таки десять лет, это довольно большой срок, но бить его перестали.
    Поскольку у него не было двух пальцев и как механизатор он оказался совсем тупым, его назначили работать в колхозе объездчиком. Он вначале закочевряжился, целыми днями на коне, которого он боялся не меньше односельчан, но через совсем небольшой промежуток времени, буквально через два-три дня осознал прелести своей новой работы. Смысл ее заключался в том, что он должен был объезжать колхозные поля и заметив кого-нибудь из сельчан на этих полях, прогнать его с поля, составить списки нарушителей и раз в неделю положить этот список на стол председателю колхоза. Поскольку принцип работы в колхозе был: - «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё» - каждый колхозник считал себя вправе прихватить после работы что-нибудь из колхоза. Ту-то и проявил себя Корней. Не хуже Чичикова, тот даже в панталонах находил контрабанду, Корней мог толкнуть слегка застигнутую колхозницу, как из нее посыплется или пшеница или еще что-нибудь. Но это был крайний случай, когда в руках ни у кого ничего не было. А домой колхозники возвращались, кто с ведром пшеницы, кто с овощами или фруктами, нужно ведь как-то кормить хозяйство и самому надо есть. Да и дети дома сидели, ждали родителей с их трудовой вахты.
   Корней тщательно всех переписывал, что у кого нашел, и когда через пару дней к нему в калитку кто-то постучался, он даже немного испугался: -«Неужели опять будут бить?» но когда пришедший назвал его по имени отчеству, у него отлегло от сердца, а когда он попросил вычеркнуть его из списка за бутылку самогона, Корней выпрямил спину и… и милостиво согласился. На следующий день к нему уже шла целая делегация, он всех отправил восвояси, но последнему шепнул, чтобы приходили поодиночке. Прошло совсем немного времени и Корней понял, что всю принесенную самогонку он в одиночку осилить не сможет, друзей у него так и не появилось, никто не хотел марать себя связями с полицаем и немецким прихвостнем, потому Корней вновь пришедшему и всем последующим ну ухо тихо говорил: - «Лучше деньгами, лучше деньгами».
   Так бы оно и шло ни шатко ни валко, если бы к нему не заглянул профорг колхоза, некто Пархом Поросюк. Все его знали как отъявленного прохиндея, знал это и Корней, но, как ни странно, ни разу он его с поличным не поймал. Пархом вошел во двор к Корнею, огляделся оценивая по сторонам и как-бы невзначай произнес: - «В дом то пригласишь?» Тот обрадовался, это первый односельчанин, да к тому же сам профсоюзный лидер заявился к нему в гости, лёд-то тронулся господа присяжные заседатели. Заискивая Корней накрыл на стол, достал из кладовки бутыль самогона и через три часа они уже были друзьями. Расставаясь, Пархом вспомнил, зачем он приходил. Суть его прихода была такова, хватит тебе сшибать рубли и бутылки, нужно заниматься серьезным делом, а я тебе в этом помогу. И они вскоре наладили свой маленький гешефт, снабжение соседнего кабардинского села урожаем с колхозных полей.
    У Корнея все мало-помалу наладилось, кроме одного. Он никак не мог найти себе подходящую жену. Женился он несколько раз официально, потом еще несколько раз неофициально, но все жёны как на подбор, считали своим долгом наставить Корнею рога. То ли это его имя было причиной, либо что-то другое, но все, кого он приводил уже через месяц смотрели налево, а некоторые не только смотрели, но и оставались там на ночь. Некоторых своих жён Корней бил, но были и такие, что били его, но при расставании каждая из них считала своим долгом бросить ему в лицо: - «Полицейская морда». Одно в этой ситуации было хорошо, все они не успевали завести от него ребенка, но по этому случаю тоже все высказывались одинаково: - «Всё равно бы сделала аборт, не рожать же ублюдка от этой полицейской рожи»! Но, как и в любом правиле бывают исключения, это случилось и с Корнеем. Одна из его жен, законченная алкашка понесла и после родов сразу же отошла в лучший из миров, оставив Корнею мальчика, которого он назвал Петей, как его звали на зоне. Люди говорили, что это не его ребенок, но так как другой перспективы стать отцом у Корнея не было, он нанял няню кормилицу и та растила его Петю.
    Когда пете исполнилось 12 лет и произошли эти события с Савликом. Корней сразу невзлюбил Савлика и при каждом удобном и неудобном случае пытался дать ему то пинка, то затрещину, а иногда, после выкушанной в одиночку пол-литры лупил всем, что попадалось под руку. Савлик рос маленьким, замкнутым и тихим мальчиком, но он быстро освоился в новой обстановке и знал когда можно показываться отчиму на глаза, а когда нет. Свободное время он проводил, перелистывая отцовские альбомы с этикетками. Отчим хотел их выбросить, думая, что это никому ненужные бумажки, но Савлик знал истинную цену многим этикеткам, альбомы припрятал и благоразумно об этом молчал. Рос он слабым и хилым, ябедничал, за это в школе его били и дразнили попенком, но он терпел и снова ябедничал, всё время держа в голове одну мысль, когда он станет судьей, со всеми расквитается по полной программе. С Петей они так и не подружились, хотя и учились в одном классе, видимо сказывалось классовое происхождение. Петя был, что называется тупым, весь в отца, унаследовал и его дурные привычки, с малолетства начал курить и пристрастился допивать остатки самогонки из опорожнённых отцом бутылок.
    Савлик же наоборот, учился хорошо, все предметы ему давались легко и школу он закончил хотя и не отличником, но в аттестате троек не было. С детства у него была одна мечта, он помнил своего отца в рясе, это одеяние казалось ему верхом совершенства, а разговоры о том, что его отец похож на судью, будоражили юный ум и стать судьей стало его идеей фикс. После школы Петя пошел на работу скотником, убирать навоз в коровнике, а Савлик сдал экзамены на юридический факультет и первого сентября приступил к занятиям. Примерно в это же время его разыскали бывшие коллеги отца, филуменисты, и узнав, что коллекция отца сохранилась в целости и сохранности предложили за нее такую цену, что он смог на нее купить себе небольшой дом и вскоре съехал от отчима. Корней долго бесился, как он прозевал такой куш, но дело было сделано и пути обратно не было.
   Всё было бы хорошо, но его постоянно тянуло в церковь, он не мог наглядеться на батюшку в рясе. Иногда он приходил и просил батюшку, пусть все выйдут я зажгу сто свечек и буду молиться один. Иногда батюшка соглашался, он то хорошо знал его родителя и когда приход был пустой, ведь как ни крути, продажа ста свечей, это уже была реальная прибыль для прихода, разрешал.
    Незаметно прошли студенческие годы, он отработал положенное время секретарем на побегушках и всё это время жадно впитывал плюсы и минусы судейского жития. Плюсов, при разумном раскладе было явно больше и, наконец, он примерил свою первую мантию. Вначале ему давали мелкие дела, которые он с легкостью разрешал, но, когда старший по возрасту коллега подошел к нему с предложением, надо со всех собрать энную сумму для шефа с недоверием узнал, что ни с одного дела Савл не взял ни копейки. Он ему не поверил и в сердцах выпалил ему прямо в лицо, мол, тогда какого х… (здесь прозвучало нецензурное слово) ты пошел в судьи? Шел бы в колхоз скотником или трактористом. Но Савл, хотя и был молод, но парень был себе на уме. Он решил, что лучше дождаться одного денежного дела, чем каждый раз светиться с мелочью. И такие дела время от времени появлялись, он получал приличный куш, но соображал и при встрече с шефом, то бишь председателем суда, аккуратно клал конверт ему в карман. Тот все понимал, на зависть другим судьям опять давал Савлу денежное дело, а на пятиминутках не забывал все напомнить про Савлову неподкупность. Но, потом добавлял, это не отменяет ежемесячной повинности, Савл же от нее освобождается из-за своей патологической честности.
    Так бы оно и шло дальше, чинно, благородно и денежно, но, как говорится, и у старухи бывает кое-где прореха. Не минул сей грех и Савла. На одну его хорошую знакомую, главного местного пристава Люсю Путанко подали в суд, она со своими приставами как-то там неаккуратно у местного жулика, вора и оккупанта по имени Пархом вымогала взятку и это стало достоянием общественности. На суде Люся с пеной у рта рассказывала, что никто из приставов к Пархому не выезжал, а взятки, да она вообще не знает даже, что это такое и как они выглядят. Когда Савл писал протокол и решение суда, ему это показалось как-то неестественным: все знали, что приставы взятку получили, но из показаний Люси получалось что никто при этом никуда не выезжал, а взятка как-бы сама по себе свалилась с неба. Нелогично. И он, недолго думая, решил, пусть лучше она будет выглядеть наивной дурочкой, чем лжесвидетелем, исказил ее объяснение и написал, что она не помнит, то ли кто-то выезжал, то ли кто-то вообще не выезжал и что она совершенно не знает, что означает слово «взятка».
   За это небольшое исправление показаний свидетеля Люси Путанко, которое на самом деле было уголовным преступлением встал вопрос расставания Савла с мантией. И на предстоящем корпоративе Савл решил уладить этот вопрос с шефом. Он знал, чем больше шеф, то бишь, в данном случае, председатель суда выпьет, тем он становится добрее. На этом Савл и решил сыграть и денег тоже решил не жалеть.


Рецензии