Часть 3. казаки без дыма не гуляют. А судьи кто?

ISBN 978-5-9905357

УДК 159.9-056.450 (92)
ББК   63.3(0)-8+88.334,11
Б53 Бессмертный В. Ф.











Казаки без дыма не гуляют!
Рассказы для взрослых. Часть 3.
А судьи кто?

     Все рассказы в этом сборнике – художественный вымысел автора, хотя и основаны они на реальных фактах, взятых из жизни реально существующих людей и таких же реальных деяний этих людей. Это фактически документальная проза, так называемый нон-фикшн (англ. Non-fiction) - особый литературный жанр, для которого характерно построение сюжетной линии исключительно на реальных событиях, с редкими вкраплениями художественного вымысла. Все герои рассказов - вымышленные и имеют по два, три, а то и более прототипов. Первая часть – Пархомиада, которой больше подходит слово прохиндиада, так как посвящена прохиндею высшего класса Пархому. Во второй части освещается жизнь оборотней в мантиях, сюртуках, погонах и прочей государственной амуниции, здесь рассказы с эротическим подтекстом, потому что у оборотней всё не так как у людей, а всё наоборот. Об этом говорил Денни Де Ружмон в своём труде – Роль Дьявола: - «Дьявол делает всё в темноте, сзади и наоборот». Третья часть о современной судебной системе, так как жизнь вопреки всем законам природы и элементарной логики столкнула меня с хищной стаей оборотней в мантиях, и я не мог пройти мимо этой скользкой, почти запретной темы.  Ну, и четвертая часть о нелегкой украинской жизни сегодня, да и не только украинской. Правда, в четвертой части некоторые имена героев (антигероев) настоящие. Но это наша, уже российская история и от нее никуда не денешься.  Само действо первых трёх частей происходит на Украине, захваченной фашиствующими нацистами Бандеровцами, потому и негатив преобладает над позитивом, и я намерено во многих рассказах не называю истинного населенного пункта, где, на самом деле, происходили эти события, хотя живущие в тех краях люди без труда узнают их. Не называю, во-первых, потому, что происходили эти события в разное время и в разных местах, но для более органичного повествования я поместил их в одном месте и в одно и то же время. Во-вторых, чтобы никто не обижался, ведь такие же события могли происходить, и я даже уверен, что они происходили и происходят сегодня в других населенных пунктах Украины и не только Украины. Правя эти свои рассказы о чиновничьем, судейском и властном беспределе, иногда с ужасом думаю: неужели где-нибудь и у нас в России возможно такое или хотя бы нечто подобное этому чиновничьему скотству?
                Так что, если кто-нибудь узнает себя в отрицательных героях, не нужно выдвигать претензии автору. Ведь извращенная перестройка, бандитское убийство СССР и пришедшая ей на смену лживая антинародная американская демократия вкупе с западными гомо-ценностями породили на Украине, да и не только на Украине, этим может похвастаться любое постсоветское государство, столько моральных уродов, прохиндеев и оборотней, а иногда и просто убийц, что, если закрыть глаза и плюнуть в любом произвольном направлении, обязательно попадешь в такого морального или физического урода. Им, этим уродам, лучше прислушаться к народной мудрости, которая говорит: - «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива».
                Желаю всем приятного, веселого и поучительного чтения. 
   


















Действующие лица и исполнители.

     Абрам Бигшулер отец Пархома.
     Валя Поросюк – мать Пархома. Проктолог со стажем.
     Пархом Бигшулер (по матери - Поросюк) – погоняло Пархатый, истинный прохиндей местного разлива. Жулик, вор и оккупант. Торговец палеными баксами. В детстве его дразнили жидом и ротожопом.
       Мойша Цукерман – отец Ларисы и дед Вады (Ады). Зажиточный еврей-торгаш. Достойный представитель своего племени, но человек, по его словам, хороший. Представляется всем как хохол, так как не только ест, но и обожает, есть сало.
      Роза ХеровАя – мать Ларисы и бабушка Вады (Ады). Хохлушка иудейского происхождения, простая и добрая женщина.
      Израил Измаилович Сруль (по его рассказам Иван Иванович Сашко) – отец Вады (Ады).
     Лариса Сахарова – мать Вады (Ады). Женщина очень уж легкого поведения.
      Калмык Вадим - сосед отца Вады (Ады). Генетический отец Вады.
      Вада Сашко – дочь Ларисы и Сруля, жена Пархома. Пошла в мать. Плечевая. Не уступает мужу ни в чем, тем паче в проходимости.
    Лора – дочь Вады (Ады), отец пока неизвестен. Всем завидует и исходит по ночам желчью.
     Ната – дочь Вады (Ады) и Пархома. Зачата по пьяни. Как следствие этого - психически неуравновешенная девица. По поводу и без повода заливается идиотским смехом.
    Лёха Хвыля (погоняло Холуй) – муж Наты, человек неопределенной сексуальной ориентации. Регулярно ездит за границу, в Москву (Подольск) якобы на работу охранником, но деньги зарабатывает в Подольском борделе.
    Мазай (погоняло Мазан) – лох придурковатый, обладает исключительной проходимостью во все аналы. Легко переобувается на ходу.
    Хачик Абрамян по кличке Вакса. Настоящий армянин.
    Ара Лужок – местный олигарх.
    Тоня Плеер – руководительница борделя.
   Люся Гольчухонская – судебный пристав, хорошая девушка, но недалекая.
     Люся Путанко – бывший начальник судебных приставов, симпатичная девушка, без мыла пролезет в игольное ушко.
     Димон Семенюк – адвокат шабашник, взялся защищать бандюганов за большие деньги. Деньги прогулял, а суды все проиграл. За это благодарные клиенты выкололи ему глаза.
    Фисена–прохиндей местного масштаба, прирожденный парашник.
     Карл Непотребный – землемер, карлик, ростом полтора метра вместе с каблуками и начёсом.
     Ходосова Ульяна Йосифовна – сокращенно (***). Эксперт и землемер. Прохиндейка высшего разряда.
      Лжесвидетели: Шарикян, Щербатый и Потаскун.
  Судьи Коровиченского суда. Г. Коровичи.  Незалежная Украина:
      Клава Дидюк. Типичный оборотень в мантии с лошадиной мордой. Бывшая судья, ныне содержательница борделя в г. Сочки. Истинный западенец.
       Гриша Белена. Типичный оборотень в мантии. Бывший судья.   Загремел за взятки на нары. Профессиональный парашник. Окончил свои дни под чужим забором. Истинный западенец.
      Прасковья (Параша Абрамовна) Павленюк – типичный оборотень в мантии.   То ли мужик, то ли баба, существо без совести, но высочайшей проходимости, без мыла входит во все аналы. Прохиндейка высшего класса. Специалист орала. Любит деньги. Истинный западенец.
       Болеся Гаврилюк – примеривает на себя тогу Павленюк, но пока не получается, чуть-чуть не дотягивает. Типичный оборотень в мантии с садистскими наклонностями. Истинный западенец.
       Кишкадюк – (Дюк – герцог, дворянин, белая кость), по его словам, неплохой человек, все время пытается усидеть на двух стульях и пока ни разу ему это не удавалось, все время, почему-то падает. Подсиживал Председателя суда, и чтобы понравиться выше сидящим товарищам выносил абсурдные, неадекватные и противо-законные решения. Глава масонской ложи города Криворожи. Любит вафли и деньги зеленого цвета. Истинный западенец.
       Кал Калыч Кулёк – был порядочный человек и честный, грамотный судья. Один раз прогнулся и попался на крючок выше сидящих начальников, о чем до сих пор сожалеет и не может до сих пор выгнуться обратно. Сейчас аккуратно выполняет нелегкую работу оборотня в мантии. Истинный западенец.
      Кононюк, судья, выходец из прокуроров, хамло и моральный извращенец, но в душе поэт, утверждает, что стихотворение, которое пишут в привокзальных туалетах по всей Украине:
«Писать на стенах туалета, увы друзья не мудрено.
Среди говна вы все поэты, среди поэтов вы говно»,
написал именно он. А то, что его пишут другие, то сплошной плагиат. Стал судьей, чтобы на законных основаниях защитить свое поэтическое первородство. Позиционирует себя как потомок Конан Дойля. Истинный западенец.
Ли Си Цын Мокей Иванович – адвокат
Си Ни Цын Акакий Николаевич - адвокат
         Андрей Антонович Анан – председатель Коровического районного суда (КРС), честный и просто порядочный человек, раньше работал директором комплекса КРС (Крупного Рогатого Скота). На новом месте говорит, как будто никуда и не уходил, как работал в КРС, так в КРС и остался. Но здесь не знает, как пасти свое стадо. Как он сам говорит, он человек системы, а это такая система, когда честный и порядочный человек, принадлежащий к этой системе, незаметно для себя обрастает грязью этой системы и превращается в грязевик, некое подобие снеговика, у которого в основе не снег, а грязь. А по нашей украинской жизни, обязательно найдется человек, который в этой грязи не заметит хорошего человека и даст этому грязевику палкой по башке. Хорошо, если исход будет не летальный.
    Попок, Калякина и Кривозадова – судьи из местного краевого суда г. Криворожи, очень любят деньги. Типичные оборотни в мантии. Истинные западенцы.
   Влас (Вячеслав) - Семёра – по воле злодейки судьбы вынужден контактировать со всей этой поганой и алчной сворой.
  Влад (Владимир) Семёра – простой русский мужик, впитавший в себя всю мудрость простого русского жития.
  Колян Семёра – русский богатырь, кулак с морду Пархома



Предисловие.
      Комедия «А судьи кто?» это ремейк бессмертного произведе-ния Николая Васильевича Гоголя, комедии «Ревизор» в пяти действиях, написанная им в 1835 году. Само слово реме;йк происходит от англ. remake - «переделка» - то есть это фактически выпуск новых версий уже существующего произведения с видоизменением или добавлением в них собственных характеристик.
     Существует версия, по которой сюжет комедии «Ревизор» Н. В. Гоголю подсказал Пушкин. А еще сохранился рассказ приятеля Гоголя, А. С. Данилевского, о том, как они с товарищем по дороге в Петербург разыгрывали из себя ревизоров, и везде были приняты с большим почетом.
   Н. В. Гоголя многие назвали сумасшедшим и смеялись над ним.
Он еще в девятнадцатом веке говорил, что Сатана вышел в мир уже без маски. А кто видел это, кроме Гоголя. Антихристов дух находился и находится в мире всегда. И сегодня мы пожинаем уже и плоды этого сатанинского присутствия в виде тотальной коррупции чиновников всех мастей и всех рангов.
   Эта комедия Н, В. Гоголя рассказывает, как в одном уездном городе, от коего «три года скачи, ни до какого государства не доедешь», городничий, Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, собирает чиновников, дабы сообщить пренеприятное известие: письмом от знакомого он уведомлен, что в их город едет «ревизор из Петербурга, инкогнито. И еще с секретным предписанием»
     «В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу всё дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем». Н. В. Гоголь.
   Сценическая судьба этой комедии сложилась не сразу. Добиться разрешения на постановку удалось лишь после того, как В. Жуковский сумел убедить лично императора, что «в комедии нет ничего неблагонадёжного, что это только весёлая насмешка над плохими провинциальными чиновниками», только тогда пьеса была допущена к постановке.
   Вторая редакция пьесы относится к 1842 году.
   В ремейке этой комедии я также постарался собрать как можно больше дурного, грязного и нечистоплотного, которое процветает сегодня повсюду. Когда чиновничество, попряталось в свои норки как крысы и оттуда поблескивает злыми глазками, лукаво оценивая пришедших и решая с кого сколько можно взять.  Когда закон как дышло, куда повернешь, туда оно и вышло. В постперестроечное время сложилась такая система, точнее ее сложили вороватые чиновники под покровительством таких же вороватых своих начальников, когда теневые левые потоки денег непрерывно идут снизу вверх и обязательно доходят до самого верха. Иначе смысла бы не было в этой системе. Это система, где простому человеку некуда деться, или плати бабки или тебя до изнеможения будет гнобить всякая чиновничья шушера.  В этой системе и полиция, и прокуратура, и судьи и всевозможные кадастровики, реестровики, в общем разномастные, так называемые кадастраты. За основу я взял так иногда по незнанию называемое «правосудие», где больше всего требуется от человека в мантии честности, справедливости и беспристрастности, так как он решает зачастую не только судьбу конкретного человека, но иногда решает, ломать ему жизнь или не ломать. В его воле ставить запятую в выражении: - «Казнить нельзя помиловать». И судьи зачастую, если решение не проплачено, в наказание за это со спокойной совестью ломают ему жизнь. Сегодня послать человека в суд, всё равно, что послать его на слово из трёх букв. И это будут слова не «мир» и не «суд».
   Н. В. Гоголь говорил, что Сатана уже вышел в мир без маски и он собрал всю эту сатанинскую нечисть в одном флаконе, чтобы одним разом надо всеми посмеяться. Я тоже попытался собрать их вместе, но в нынешнее время это, к сожалению, выглядит не так смешно, как печально.












А судьи кто? Ч.3

Действующие лица

• Андрей Антонович Анан                председатель суда
• Параша Павленюк                его    жена               
• Галюся Гаврилюк                сестра его жены               
• Анька Графин                секретарь Анана
• Решала.                помощник Анана.               
• Кал Калыч Кулибяка, (Кулёк)             судья.      
• Жена его.               
• Кононюк (погоняло Рашпиль)              судья.
• Кишкадюк (погоняло Опоссум)            судья
• Ванька Купырь                столичный шабашник
• Лёха Хвыля (кличка Холуй)              Холуй Ваньки Купыря
• Фисена.                Местный мелкий прохиндей
• Семенюк.                Адвокатский шабашник
• Прокурор Кон.                Прокурор
• Мокий Иванович и Акакий Николаевич адвокаты Независимого адвокатского товарищества (НАТО)
• Ник Захаря.                официант у Лябли
• Паша Лябля.                хозяин забегаловки               
• Белена.                Бывший судья. парашник.
• Люся Путанко и Туся Коребанко. бывшие частные приставы. 
• Коребан.                частный пристав          
• Петро Михась, Щербак и Печенка.       полицейские.      
• Хачик    Абрамян.                торгаш
• Пархом.                главный местный прохиндей
• Дык-дык.                предшественница Анана               
• Гости и гостьи, фермеры, лжесвидетели, просители и прочая чиновничья и не чиновничья шушера.




Сцена первая.
       Ванька Купырь целый год не был дома, ездил в столицу Незалежной Украины город герой Киев на шабашку. Неплохо заработал, по случаю оделся как аристократ, но, когда до дома оставалось 60-70 км решил заглянуть к своей бывшей зазнобе Тусе Коребанко, которую только что выгнали из службы приставов, и она страдала дома одна и с которой давно он не пересекался в постели. С ним ехал и его односельчанин Лёха Хвыля, по кличке Холуй. Но когда они хорошо выпили и Ванька уже думал, где кому лечь, но расположиться так, чтобы Лёха не мешал ночному продолжению банкета, в дом завалился муж Туси, который тоже год не был дома, но по другой причине, сидел в тюрьме. Тот был здоровенный бугай и быстро всем троим всыпал по самое некуда, Туся Коребанко пошла в ванную комнату замывать разбитый нос и вытирать красные сопли, а Ванька с Лёхой не успели ничего сообразить, как после нескольких тумаков и пары пинков оказались на улице. Но вот незадача, сумка с деньгами и документами остались в доме. Они потоптались на месте, ноги, руки вроде целы, синяки, конечно, есть, но лицо целое и невредимое, а это главное. Иначе как с разбитой мордой и без денег возвращаться домой. Немного поразмыслив, уже хотели было идти в дом объясниться и забрать сумку, как Лёха толкнул Ваньку в бок, смотри. А там только что объявившийся муж уже шмонал их сумки и на глазах, обескураженных Ваньки и Лёхи, начал перекладывать их деньги в свой внутренний нагрудный карман.      
      Потоптавшись еще немного, видимо они еще надеялись на какое-то чудо, но, когда в открытую форточку полетели их документы, поняли, что денег своих им не видать, подобрав документы и радуясь, что хоть документы целы, они пошли в местную гостиницу при местной забегаловке. Без денег, под честное слово, что деньги завтра подвезут, в гостиницу их поселили, но не более. Кормить не стали.
     Как раз в это время всё погрязшее во взятках местное чиновничество, начиная с председателя суда Анана и кончая его секретаршей Анькой Графин, подрабатывавшей эскортницей, из полученного письма узнаёт о приезде из Киева некоего ревизоро, причем инкогнито да еще с секретным предписанием и в страхе ожидает его прибытия. Анан собирает у себя в доме своих соратников, читает им письмо и даёт указания всем подготовиться к приезду проверяющего.
    Местные маленькие чиновники, адвокаты Независимого адвокатского товарищества «НАТО» Мокей Иванович и Акакий Николаевич, случайно узнав о появлении неплательщиков в гостинице, решают, что это и есть тот самый ревизоро и докладывают о нём Анану. Начинается переполох. Все чиновники и официальные лица начинают суетливо думать, как прикрыть свои многочисленные грехи и испачканные этими грехами задницы. Андрей Антонович Анан сам некоторое время находится в прострации, но быстро приходит в себя и понимает, что нет иного варианта, нужно опережать события и самому идти на поклон к ревизору.
Сцена вторая
    Между тем голодные Ванька Купырь и Лёха, устроившиеся в самом дешёвом номере гостиницы, размышляют, где бы раздобыть еды и денег. Ванька пускает работникам забегаловки пыль в глаза, строит из себя большого начальника и всем рассказывает, как они, работники самого главного Министерства, заблудились и остались без денег, деньги остались вместе с вещами у сопровождающих их подчиненных и под эту сказку вымаливает обед из супа харчо и второе из курицы у гостиничного официанта Захари, а получив желаемое, выражает неудовольствие количеством и качеством блюд.
     Появление Анана в их номере является для него неприятной неожиданностью. Поначалу он думает, что на него, как на неплатёжеспособного гостя, донёс хозяин гостиницы. Но Анан сам откровенно робеет, полагая что разговаривает с важным столичным чиновником, который приехал с тайной миссией ревизии состояния дел в его суде. Он, думая, что Ванька Купырь и есть тот самый ревизоро инкогнито, предлагает ему деньги. Ванька, думая, что Анан - добросердечный и порядочный гражданин, принимает от него взаймы. «Я-таки ему вместо двух три тысячи гривен всучил», - радуется Анан. Тем не менее, он решает прикинуться наивным дурачком, чтобы таким способом побольше выпытать сведений о госте. «Он хочет, чтобы его считали инкогнито», - думает про себя Анан.  «Хорошо, подпустим и мы пыли в трусы, прикинемся, будто совсем не знаем, что он за птица». Но Ванька с присущей ему проходимостью, граничащей иногда и с наивностью, ведёт себя настолько непосредственно, что градоначальник остаётся ни с чем, еще больше убеждаясь, что перед ним тонкая столичная штучка, которая хорошо играет роль инкогнито и с ним нужно держать ухо востро. Тогда у Анана возникает план напоить Ваньку, ведь у пьяного на языке то, что у трезвого на уме и он предлагает осмотреть некоторые заведения города и потом переехать жить к нему. Ванька соглашается.
Сцена третья
     Далее действие продолжается в доме Анана. Изрядно захмелевший Ванька, завидев дам – жену Анана Парашу Павленюк и её сестру Галюсю, вспомнил молодость и решает здесь тоже «пустить и им пыль в глаза». Рисуясь перед ними, он рассказывает небылицы о своём важном положении в Киеве, и, что самое интересное, Ванька, когда входит в раж, сам верит во всё, что он только что сочинил. Он рассказывает о том, как он вращается со всеми членами правительства, играет в карты с дипломатами, которые наперегонки просят его подправить их доклады президенту. И он вынужден это делать, хотя это, ой как ему надоело. Рассказывает, как он лично встречается с президентом. Он якобы его тайный пресс-секретарь, а пресс-секретарь должен знать всё, особенно то, чего хочет президент. От этого на него иногда наваливается такая усталость, что он начинает заговариваться, но президент всё понимает и посылает его куда-нибудь на периферию по мелким делам, ну, просто отдохнуть, как сейчас. А простые министры специально задерживаются после работы, чтобы невзначай с ним поздороваться.
   Анан услыхав это думает про себя, ну, вот он и прокололся. Осмотрев свою свиту, убедился, что многие это тоже поняли.
     Здесь же на прием к Анану просится некий человек, которого Анан приказал гнать в шею, чтобы тот не мешал ему раскручивать дальше этого инкогнито. Так он поступал потому, что ему сообщили, что на помощь Власу Семере, которого они гнобили последние десять лет, принимая неадекватные решения и прикрывая тем самым местного оккупанта, прохиндея и мошенника, а по совместительству их постоянного спонсора Пархома, должны приехать адвокаты из Москвы и он принял того человека, за одного из адвокатов.
    Ванька приписывает себе литературные и музыкальные произведения, которые в силу «лёгкости необыкновенной в мыслях», якобы, «в один вечер, кажется, написал и всех изумил». И даже не смущается, когда Галюся практически уличает его во лжи. Но вскоре язык отказывается служить порядочно захмелевшему столичному гостю, и Ванька с помощью городничего отправляется «отдохнуть».
Сцена четвёртая
    На следующий день Ванька ничего не помнит, из того, что он сочинил и он просыпается уже не тайным пресс-секретарем, а уже тайным вице-президентом. Тем временем, официальные лица города «на военную ногу» выстраиваются в очередь с целью дать Ваньке взятку и таким образом прикрыть свои многочисленные грешки, а он, думая, что берёт взаймы (и будучи уверен, что, добравшись до своей деревни, он всё же вернёт все долги), принимает деньги от всех, включая адвокатов Мокия Ивановича и Акакия Николаевича, которым, казалось бы, незачем давать ревизору взятку, они и так на крючке у Анана. Ванька, не стесняясь сам предлагает дать ему деньги взаймы, ссылаясь на «престранный случай» и что он «в дороге совершенно поиздержался».
     Далее к Ваньке прорываются просители, которые «жалуются на председателя суда» и хотят заплатить ему натурой (вином и салом). Только тогда до Ваньки доходит, что ему дают взятку, и он наотрез отказывается, говоря, что вот если бы ему предложили денег взаймы, он бы взял.
    Однако, Лёха, когда был трезвый, рассуждал гораздо умнее своего шефа, понимая, она хоть натура, хоть деньги - всё равно это взятки, это как хрен редьки не слаще и забирает всё у купцов, мотивируя это тем, что «и верёвочка в дороге пригодится» и складывает всё это в багажник личной машины, любезно предоставленной Ананом.
      С нетерпением выпроводив последнего гостя, Ванька успевает поухаживать за женой Анана Парашей Абрамовной и её сестрой Галюсей. И, хотя они знакомы всего один день, просит руки Галюси, сестры жены Анана и получает согласие как Анана, так и Параши Абрамовны. Лёха настаивает, что им нужно срочно отсюда сматываться, пока не вскрылся обман, так как в противном случае бить будут очень сильно, да и в тюрьму можно загреметь. Ванька, протрезвев уже и сам это понимает, потому и решает срочно сматываться отсюда, напоследок отправив своему другу Игорю Литвинову письмо с местной почты.

Сцена пятая
    Анан уже видит себя генералом и мыслями уже живёт в Киеве. Мысленно вознесясь на эти недосягаемые для простого провин-циального человека высоты, он решает «запустить ежа в штаны» всем, кто ходил жаловаться на него Ваньке. Он куражится над ними и обзывает последними словами, но стоило фермерам пообещать накрыть столы на помолвку (а в дальнейшем - и на свадьбу) Галюси с Ванькой, как Анан их всех простил. Он собирает полный дом гостей, чтобы объявить всенародно о помолвке ревизоро с Галюсей. Параша Абрамовна, убеждённая в том, что уже породнилась с большим столичным начальством, начинает вести себя заносчиво с теми, кого ещё час назад считала себе ровней.
    Но далее происходит неожиданное. Прокурор по собственной инициативе вскрыл письмо Иван Иваныча Купыря (Ваньки), и из него стало ясно, что инкогнито оказался пустышкой. Андрей Антонович срочно звонит шоферу, чтобы тот молча разворачивался и ничего не говоря пассажирам, ехал назад, якобы за забытыми документами. Тот разворачивается, но Ванька понимает, что что-то здесь не так и пересаживается в такси. Через полчаса шофер возвращается один.
   Обманутый Анан ещё не успел прийти в себя после такого удара, когда приходит следующая новость. Остановившийся в гостинице чиновник из Петербурга требует его к себе.
    А тот мужик в очках, которого несколько раз прессовал Петька Михась по приказу Анана оказался помощником этого ревизоро и он несколько раз специально приходил, чтобы предупредить об этом Анана. А настоящий адвокат Семёры, прибывший из Киева, все это время общался с Ревизоро.
        Всё заканчивается немой сценой, как и в пьесе Н. В. Гоголя Ревизор.







Характеры и костюмы
Предложения для актеров, дабы им легче было играть характеры персонажей комедии.
    Председатель суда Андрей Антонович Анан, уже не молодой, солидный, слегка располневший и постаревший на службе чиновник. Хотя он и взяточник, как и все судьи и их окружение, но вид имеет очень солидный. Прическа из седых волос ёжиком, лишь подчеркивает эту солидность. Говорит ни громко, ни тихо; ни много, ни мало. Его каждое слово значительно. Хорошо поёт, потому и является желанным гостем на любом корпоративе. Черты лица его сами подсказывают, этот человек начал карьеру с самых низких чинов и добился определенного успеха. Быстрый переход от страха к радости, от грубости к высокомерию говорит о нем, как о человеке с довольно противоречивыми склонностями души. Одет, как всегда, с иголочки, должность всё же, обязывает, всегда и везде ходил в дорогом костюме с галстуком старого образца.
     Параша Абрамовна, жена его, познакомилась с ним на одном из корпоративов, где она работала эскортницей, их приглашали с сестрой Галюсей, чтобы те не давали скучать гостям. В общем, как в том анекдоте, на вопрос: - «А у вас здесь есть какие-нибудь развлечения?» Следовал ответ: - «Два. Параша т Галюся». Гости, естественно, были мужчины, и они не скучали. Профессионализм в интимной сфере Параши с Галюсей так понравился начальнику Андрея Антоновича, что тот посоветовал ему на Параше жениться, чтобы она была все время под боком. Анан не посмел отказаться, иначе его карьера могла закончиться уже следующим утром, но попросил разрешения жениться на ее сестре Галюсе, та и помоложе и не такая страшная на лицо. Но увидев в ответ недовольную гримасу начальника, в тот же вечер сделал предложение Параше.   
     Его начальник, как свадебный подарок выдал Параше свою старую мантию и обещал выправить все ее документы, необходимые для работы судьёй. Параша, хоть и была слаба на передок, но женщиной была бойкой, вскорости по проходимости ей в Коровиченском районном суде (КРС) не было равных. Она была очень любопытна по поводу личной жизни других людей и в подпитии сельский шовинизм и тщеславие лезли из нее как не переварившийся прокисший бульон при поносе. Быстро взяла власть над мужем потому только, что тот не находился, что отвечать ей в том или ином случае, но власть эта распространялась только на мелочи и состояла только в выговорах и насмешках. Если дело касалось дел серьезных, а это, как правило, были дела денежные, он так громко цыкал в воздух, что никто, в том числе и она, не смели в это время набирать полную грудь воздуха. Молодилась и любила носить короткие платья и юбки. По ходу пьесы, она несколько раз переодевалась в такие платья.
   Галюся. Младшая сестра Параши Абрамовны по матери. Пошла по стопам старшей сестры, также работала эскортницей и в этом деле превзошла даже саму Парашу Абрамовну. Когда ее спрашивали, а это правда, что она обладает даром ублажать сразу двоих мужчин, на что она, не видя подвоха всегда отвечала: - «Могу и двоих, и троих, но только не даром». О ее талантах прознал даже начальник начальника Анана и так же, как Параша она, вскоре одев свою личную мантию заступила на вахту судьей КРС. Судья из нее был никакой, но интимный талант перекрывал все ее недостатки, и она пользовалась большой популярностью на всевозможных корпоративах. Жила она в доме Анана, вместе со своей сестрой. Злые языки утверждали, что Анан поочередно спит то с ней, то с Парашей. Но на то они и злые языки, чтобы толочь воду в ступе и смущать честной народ. Но Анан при каждом удобном и неудобном случае любил говорить, что Галюся свой человек, на которого всегда можно положиться. Как именно положиться – не уточнял.
Ванька Купырь. Человек средних лет, эдак тридцати трех – тридцать четырёх, худощавый, но жилистый и довольно сильный, имел необыкновенную проходимость, без мыла мог в считанные минуты пролезть в любые анналы. Довольно эрудированный и ситуацию схватывал на лету и, если нужно, мгновенно мог поменять вектор своего разговора на все сто восемьдесят градусов, да так, что никто не мог его попрекнуть, что пару минут назад он говорил нечто противоположное.
    Ванька всегда был в движении, он был не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его довольно логична, но слова вылетают из уст его совершенно неожиданно для его оппонентов, так что они часто и не знают, что нужно или что можно отвечать на его вопрос. Карие глаза его бегали, как тараканы после дихлофоса, казалось, что они одновременно смотрят во все стороны. И это было почти правда. Ванька все вокруг замечал и беспрерывно анализировал. Его нельзя было застать врасплох. Одет был по последней Киевской моде, вышиванке на европейский манер.
Лёха Хвыля. Погоняло Холуй. Напросился к Ваньке съездить вместе на заработки в Киев. Как ни странно, но они хорошо заработали, и заслуга была как раз Ваньки Купыря, который на ровном месте развел на хорошие гривны нескольких киевских евреев.
   Ванька всегда говорил с серьёзным лицом, а Лёха всегда пытался ему подражать, но эффект почти всегда был противоположный. Лёха всегда смотрел вниз, сказались три года, проведенные у параши в Черном Лебеде, он был эдаким резонёром и любит себе самому читать нравоучения, якобы предназначенные для Ваньки Купыря. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с ним иногда звучали хозяйские нотки. Но Ванька быстро ставил его на место. Он хоть был и не умнее своего старшего товарища, но три года у параши, это не хухры-мухры и потому скорее догадывался, что Ванька думает предпринять, но молчал, не любил много говорить и молча обдумывал, как чего-бы такого от Ваньки поиметь. К тому же Ванька неоднократно ему выговаривал, ты лучше молчи, может и сойдешь за умного. Иногда ему это удавалось, но это было не из-за его какого-то точного расчета, а зачастую от шебутного Ванькиного характера, да и по жизни Ванька никогда не был жмотом. Одет Лёха был в один и тот же джинсовый потертый костюм.
 Адвокаты Мокий Иванович и Акакий Николаевич, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные, чрезвычайно похожи друг на друга, оба говорят скороговоркою и чрезвычайно много помогают жестами и руками. Мокий Иванович немножко выше и серьезнее Акакия Николаевича, но Акакий Николаевич намного развязнее и живее Мокия Ивановича.
Кононюк, судья КРС, человек, прочитавший пять или шесть книг и потому считал себя заядлым библиофилом. Большой охотник на догадки, так как знаний все же было маловато, всегда картину дорисовывал сам, опираясь на свою интуицию. Иногда попадал в точку и потому каждому слову своему придавал определенный вес, пока кто-либо не разбивал его домыслы в пух и прах. Говорил мало и негромким басом с растяжкой, хрипом и сапом, будто на ходу обдумывал, какое слово произнести следующим.
 Герл, Гера, Геша, Гер Герыч Кишкадюк, судья КРС, довольно полный, неповоротливый и неуклюжий человек, трудно осваивал грамоту и как закончил с такими знаниями юридический институт долго никому не рассказывал. По жизни был завистлив, злопамятен, но большой проныра и плут. Впоследствии выяснилось, что он глава местной ячейки масонов. Очень услужлив и суетлив перед начальством, но заносчив перед простыми людьми.
    Кулибяка (Кулёк Кал Калыч). Судья КРС. Считался самым грамотным судьёй в КРС. Его даже хотели забрать в Киев на большое повышение, но некто Влас Семёра слегка порушил его назревавшую карьеру, так как, не стесняясь во все инстанции обращался по поводу лживых и преступных решений Кал Калыча, в которых он, изменяя показания свидетелей отмазывал от Уголовного кодекса свою подругу Люсю Путанко. За это он как никто другой из КРС был зол на Власа Семёру и всеми возможными и невозможными способами ему вредил.
Адвокат   Семенюк – адвокатский шабашник, ему благодарные клиенты за его умение брать деньги и не исполнять обязанности, выкололи ему левый глаз и проткнули правое ухо, и он все время вертел головой, когда хотел что-либо услышать, поворачивался направо, когда хотел что-либо увидеть, налево. Со временем он вообще ослеп, но слышать стал лучше.
Прокурор, простодушный до наивности человек, но сам себе на уме. Всегда готов услужить, не забывая вытребовать свою долю. По ночам плохо спал и всё время перепрятывал деньги из одного места в другое.  Так как жена знала все его тайники, а он в свою очередь не знал, сколько и где он денег прятал, то жена безболезненно изымала нужную ей сумму, ставя его в тупик и он целыми днями на работе вспоминал, куда и сколько он спрятал.
Петька Михась. Полицейский, его отец во время войны работал полицаем у немцев. Петька пошел по его стопам, правда, ему пришлось взять фамилию матери, так как отцовская фамилия полицая высвечивалась на всех сайтах о полицаях. Когда милицию переименовали в полицию, Петька на полном серьезе стал утверждать, что он потомственный полицейский. Сохранил замашки отца, был жесток и заносчив. Не брезговал налупить невиновного резиновой палкой, а то и кулаком. Беззаветно любил деньги. Все знали его наследственность и с ним не связывались. Местных путан регулярно организовывал на свой субботник, те роптали, так как напившись Михась со своими товарищами по цеху особо не церемонились, те могли в качестве прелюдии пришпорить их резиновой дубинкой. Одна из них чего-то заерепенилась, так они ее этой дубинкой и изнасиловали. Но путаны терпели, так как другой работы здесь не было, а Петро Михась был им хорошей крышей и всегда их отмазывал, как от клиентов садистов, так и заезжих полицаев, заезжавших иногда сюда на шабашку.   
     Прочие роли не требуют особых изъяснений. Оригиналы и их многочисленные копии почти всегда находятся у вас перед глазами.
«Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвести электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг. Звук изумления должен вырваться у всех разом, как будто из одной груди. От несоблюдения этих замечаний может исчезнуть весь эффект последней сцены».


   





















Сцена первая
Кабинет председателя суда Андрея Антоновича Анана.
Явление I
     Сам председатель суда Анан Андрей Антонович, судья Кононюк, судья Кишкадюк, судья Кулёк, прокурор Кон, полицейский
 Петро Михась, секретарь Анана Анька Графин и Решала.
.
Анан.  Я пригласил вас, господа-товарищи с тем, чтобы сообщить вам всем одно пренеприятнейшее известие.
 Кишкадюк. Два. Ёксель-моксель, два неприятных известия.
Анан. Да, два неприятных известия. Если одно мы еще можем сами как-то отрегулировать, это нам не впервой, то другое очень и очень неприятное известие. К нам едет ревизоро.
Анька Графин. Ревизоро это чё, такое фамилиё или имя?
Анан. (Слегка запнувшись). Это такое звание.
Кононюк. Какой ёкарный бабай, ревизоро?
Кулёк. Ёк макарёк! Как ревизоро?
Анька Графин. Я что-то читала про такого ревизоро, книжка даже есть такая, ее написал кажись Александр Сергеевич Гоголь, там как раз говорится, как во вражеской России тоже однажды приезжал ревизоро.
Анан. Ну, и чем там дело закончилось?
Анька Графин. Не знаю. Я ее только два месяца читаю и дочитала только до середины.
Анан. Не знаешь, так и не надо смущать честных людей, нам сейчас не до сказок Пушкина. Тоже мне нашла Станцы Дзяня. К нам едет ревизоро из самого Киева, причем едет инкогнитой. И еще с каким-то секретным предписанием.
Анька Графин. Кто это инкогнита – это чё, такое фамилиё или имя?
Анан. (Опять поперхнувшись). Кто, кто. Конь в пальто. Это такая работа, секретная, смущать честных людей.
Кулёк. Ёк макарёк! Вот, тебе и хрен с маслом!
Кишкадюк. Не было заботы, так вот нате, хрен в моей хате!
Кулёк. Ёк макарёк! Господи, спаси и сохрани! А зачем еще с секретным предписанием?
Анан. Я это как будто предчувствовал, сегодня ночью мне снились президенты Зелень с Порохом. Ходили по моей спальне, что-то вынюхивали, потом превратились в две огромные звездно полосатые крысы, я никогда таких не видывал, с носами и хвостами неестественной величины! Ходили, нюхали - и полезли ко мне в постель. Я хочу крикнуть, а крикнуть не могу. Хочу их прогнать, а ни руки, ни ноги не слушаются.
    Сейчас я вам прочту письмо, которое я получил от моего давнего друга, да вы его знаете по последнему корпоративу на теплоходе. Вот что он пишет: - «дорогой мой друг (бормочет вполголоса, пробегая письмо глазами) ... хочу уведомить тебя». Ага! Вот: -«Хочу уведомить тебя, что в ваш город приехал чиновник с предписанием осмотреть   работу всех ветвей власти, особенно твой суд КРС (значительно поднимает палец вверх). Я узнал это от самых достоверных людей, хотя он и представляется частным лицом, случайно попавшим в ваш город. Так как я знаю, что за тобою, как за всяким нормальным человеком также водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать того, что само плывет в руки…» (остановясь), «советую предпринять все меры предосторожности, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь рядышком с тобой инкогнито». Так вот какое обстоятельство!
Кулёк. Ёк макарёк. Да, обстоятельство скажем так необыкновен-ное, просто необыкновенное. Что-то назревает серьезное.
Кишкадюк. Зачем же, Андрей Антонович, отчего это нам? Зачем к нам ревизоро?
Анан. Зачем! Зачем? Такая, уж, видно, наша судьба!
    (Вздохнув.) До сих пор, благодарение богу, шманали других судей, а теперь вот пришла и наша очередь.
 Кононюк. Я думаю, Андрей Антонович, что здесь идет тонкая и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия... да… да… не перебивайте, хочет вести большую войну с Украиной, и наше правительство подослало своего чиновника, чтобы узнать, нет ли где здесь пятой колонны, нет ли где измены.
Анан. Ну, ну, это ты лишку хватил! А еще говоришь, что ты умный человек! В нашем городе измена! Что он, пограничный с Россией, что ли? Да по нашей грязи и за год никуда не доедешь. В мире есть два вида дураков, одни не понимают того, что должны понимать, другие понимают то, что никто не может понять. Так и ты с войной.
Кононюк. Нет, нет, я вам скажу точно, вы не знаете, а я в прошлом году был в Крыму, во вражеской России, так они там живут сейчас намного лучше нашего. Наш президент имеет тонкие виды: даром что бывший клоун, а он себе мотает на ус, если мы возвратим Крым, тогда и вся экономика Украины разом воспрянет и поднимется до невиданных высот. Ведь Крым можно сдать американцам под военную базу, а это же такие сумасшедшие деньги.
Анан. Что там президент, куда, что и на что он мотает, я не знаю, а я вас, предупредил. Смотрите сами, я по своей должности кое-какие распоряжения уже сделал, сейчас мои девчонки шерстят весь архив, изымают все дела, где мы накосячили. А то вдруг начальство скажет, а дайте мне это дело. А оно все в наших косяках. То же самое я советую я вам. Особенно тебе, Кононюк! Где это ты там упражнялся и вызывал на суд какого-то мертвого оккупанта, мошенника, фальсификатора и прохиндея? Или на суд приглашал несовершеннолетних – ты чё, вообще, педофил. Это все надо подчистить.
Кононюк. Да я чё, да я ни чё. Сейчас же прикажу это дело выбросить в мусорный ящик.
 Кулёк. Ёк макарёк. Мы же совсем забыли. Вторая неприятная новость, Влас Семера, которого мы так и не сумели до конца развести, привез из самого Киеву столичного адвоката. Надо как-то так сделать, чтобы он не встретился с ревизоро.
 Анька Графин. Там какой-то человек сюда давно уже рвется, хочет с Вами поговорить. Что с этим посетителем делать! Говорит, что приехал из самого Киеву и просится его принять.
 Анан. Да гад же твоей морде нехай, гоните его в три шеи, это видать и есть тот самый столичный адвокат. Нам сейчас не до него. И скажите приставам, что для всех у нас начинается карантин и пусть всех гонят вон. Пусть ссылаются на СПИД или Ковид, на какой-нибудь ящур или еще чего-нибудь придумают, и что мы временно прекращаем прием посетителей.
    Господин Кулёк, ты бы тоже подчистил свою переписку с Семерой, хотя бы там, где ты выправлял показания бывшего пристава Люси Путанко, это как – никак, а дело уголовное, нам этого только не хватало.
Кулёк. Ёк макарёк. Да там же целый том переписки, где он требует исправить показания Люси Путанко и записать так, как она на суде говорила.
Анан. Ничего страшного. Всю переписку спрячь куда-нибудь подальше, а если чего скажем, что дело находится в краевом суде и с нас взятки гладки. Не пойман не вор. Да, к слову, по поводу взяток. С сегодняшнего дня не брать никому. Я же ведь знаю, что все положительно закончившееся дела проплачены, а если кто-то из этих выигравших всё равно останется недовольным, подумает, что с него взяли лишку и всё расскажет ревизоро? Вы же прекрасно понимаете, что живёте вы все на широкую ногу, большие деньги можно только украсть, а честно заработать можно только геморрой.
    Да, еще. Что-то отчисления наверх упали. Вы чего не понимаете, что это не только мне одному, ведь мне же нужно и наверх отстегивать. Думайте хорошенько. Кто нас будет прикрывать, в случае чего?
Кулёк. Да я чё. Да я ни чё. Я же беру только натурой. А деньги ни-ни. Только очень редко. Не то что Кононюк. Не успел прийти, а уже деньги у всех вымогает. Вон последнее дело, не продлил аренду предпринимателю Паре, затребовал с него такие деньги, что тот посчитал лучше вообще ничего не платить и мы остались без денег. Так мы все скоро голые останемся. Да, еще он стишки свои поганые на стенах туалета строчит.
Кононюк. А я чё рыжий. Все берут, и я беру. Правда у меня опыта маловато, не могу так, как Кишкадюк базу подвести, лизнуть так, чтобы аж до самых гланд достало, и чтобы они сами деньги мне предлагали, но это же дело практики, дело времени. А стихи это мои, а что другие говорят или пишут, то сплошной плагиат. И стихи хорошие, назидательные, я сейчас прочту: - «писать на стенах туалета, увы друзья не мудрено…». Ну, как?
Анан. Стихи хорошие, но на стенах нашего туалета, все-же писать не надо. Зайдет так случайно, по какой-такой необходимости какой-нибудь серьезный человек, а там стены всякой ерундой расписаны.
      А ты Кеша Кишкадюк, гад твоей морде нехай, чё там косячишь. Почему приезжим армянам колхозную землю присудил, а колхозников Клепак кинул.
Кишкадюк. Дык, это. Колхозники, они же всю жизнь на земле провели, 37 лет в колхозе, устали, пусть отдохнут, а армяне, они же сами деньги предложили. Я же не могу от денег отказаться. Как можно отказаться, если дают? Если, дают, как же не взять. Это же святое. Для чего я, да и все мы на эту работу пошли. Чтобы безнаказанно могли брать взятки. Я вот даже привлек как посредника слепого мошенника Семенюка. Он деньги берет и мне передает. А если чё, я чистый, ни у кого не взял ни гривны. А со слепого Семенюка спрос гладкий, что с него возьмешь. Урод он урод и есть. Если чё, я ему посоветую прикинуться еще и глухонемым. Тогда вообще всякие неудобные вопросы отпадут.
Анан. А цыганка беременная, которая пришла за материнским капиталом, не имея вообще никаких документов.
Кишкадюк. Дык, есть у нее все документы, она притворяется, это у них такой новый цыганский бизнес. Водят ее под разными именами и по разным судам и везде она получает материнский капитал.
Анан. Так ты чего это, так ее и отпустил.
Кулёк. Ёк макарёк! Да вы чё? Как так можно. Она же ведь предложила переполовинить весь этот материнский капитал. Как можно от этого отказаться.
Анан. А бабки где?
Кулёк. Да вы чэ, ёк макарёк! А последний корпоратив мы на какие шиши гуляли.
Анан. Так это же Пархом спонсировал.
Кулёк. Нет! Ёк макарёк. Пархом спонсировал два предпоследних, новогодний корпоратив, когда Петро Михась не разобравшись, чуть не сломал ему шею и на Женский день восьмого марта, когда на теплоходе Пархому отбили все его причиндалы. Ну, тогда уже били все. Я - то здесь при чём?
Анан. Ладно, это хорошо. Главное не упустить этого Пархома, это же наша палочка-выручалочка. У него, как я знаю, все документы фальшивые, можно придраться в любое время к любой бумажке и в любое время доить до изнеможения. Да и в огороде у него закопано невесть сколько шмурдяка.
Кулёк. Ну, мы чё и делаем. Мы же аккуратно. Поэтапно.
Анан. И еще. Это касается всех, особенно Герлу Кишкадюка. Прекрати на время пьянки в своём кабинете, которые ты выдаешь за масонские ритуалы. У тебя Герл, как ни войдешь, прямо спиртзаводом воняет, даже чеснок, который ты ешь в немеряном количестве этот запах не перешибает.
Кулёк. Ёк макарёк. Это не от него, это от Кононюка, у него этого запаха уже невозможно выгнать. Он говорит, что в детстве мамка его слегка пришибла коромыслом с брагой, брага вся на него вылилась и с тех пор от него все время отдает немного самогоном.
 Анан. Да я это только так заметил вам. Мы ж не можем это дело вообще загубить. Это на время, как все утрясем с ревизоро, а потом и закатим пир горой. На счет же остального, что называется грешками, я ничего не могу сказать. Да нет такого человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Вон и в книжке «Грехи наши тяжкие» об этом подробно расписано. Это уж так самим богом устроено, и либералы проклятые, напрасно это замалчивают.
 Кишкадюк. Что ж вы Андрей Антонович называете грешками? Грешки грешкам - рознь. Я говорю всем открыто, что беру только натурой. А это совсем иное дело, это не взятка. Вот раньше брали борзыми щенками, это тоже была не взятка.
 Анан. Натурой, не натурой, на кой ляд мне эти твои борзые щенки, вон полиция устраивает для проституток субботники, тоже берет с них натурой, так что это все одно грешки и грешки немалые. А твои масонские оргии чем лучше субботников Михася?
Кишкадк. Нет, нет, Андрей Антонович.  Не скажите. Вон Кал Калыч на какой машине ездит? А я на простой Субару.
Анан. Ну, а что из того, что ты берешь только натурой. Зато ты не ходишь на митинги прославлять нашу новую власть, а это дело святое. Сегодня ты судья, а завтра сидишь в мусорном ящике с таким же мусорным ведром на голове.
 Кишкадюк. Да ведь я сам собою до этого дошел, собственным умом, сообразил, взятки, это уголовная статья, а натура, это так, безобидная шалость. Мы и у себя в клубе масонов рассчитываемся только натурой.
 Анан. Я вот смотрю на тебя и мне иногда кажется, что в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было. Ведь что такое суд. Это как иконостас любой страны, куда простому человеку хочется приложиться губами и стоять так всю жизнь, не отрываясь. Раньше это было такое завидное место, будто сам бог ему покровительствует. А теперь что? Какой-то ревизоро едет инкогнитой, да еще с секретным предписанием! А мы ни сном ни духом! Куда, мы катимся. А ты вот тоже иногда сделаешь такую рожу, что хоть стой – хоть падай. Одно дело если ее увидит какой-нибудь Семёра и с испугу выскочит из суда, а если на нее обратит внимание какой-нибудь серьезный человек? Ведь потом хлопот не оберешься. Как ему объяснять, что это не оскорбление, а лишь такая лицевая мимика. Если вот сейчас ревизоро примет это на свой счет. Из этого только один черт знает что может произойти.
 Кулёк. Ёк макарёк! Что же, нам теперь с ним делать? Я ему тоже несколько раз говорил. Вот на днях, когда зашел к нам прокурор, он скроил такую рожу, какой ни я, никто доколе еще не видывал. Он-то, как я понимаю, сделал ее от доброго сердца, думал, что так ласково улыбается, а мне претензии, по что человека оскорбляют. А прокурор пришел с деньгами по нашему делу. Нам вместе нужно совместно разобраться с местной армянской диаспорой, они вдвое уменьшили отчисления. Как мы будем дальше жить?
 Анан. Прокурор умная и ученая голова, это, видно по его походке, и знаний у него полная черепушка и объясняет он всё с таким жаром, что не помнит себя. Я раз слушал его: пока он говорил о немцах и поляках, ничего, а как добрался до России и ее политики, особенно его возмущает мост, который Россия построила до Крыма, зачем он этот мост Украине, он как кость в горле стоит, то я даже не могу найти подходящих слов, что же с ним такое сделалось. Я думал, что пожар, ей-богу! Как хватит стулом об пол. Мол, так будем мочить всех клятых москалей. Скачет, скачет по залу и приговаривает: - «Москаляку на гиляку, москаляку на гиляку!» Это, оно, конечно, правильно и патриатично, но зачем же стулья ломать? От этого нам же одни убытки!
 Кулёк. Ёк макарёк!  Да, он горяч! Я ему это несколько раз уже замечал, но он говорит: «Как хотите, так и думайте, но для родной Украины ни своей, ни чужой жизни не пощажу». «Лучше чужой».
Анан. Да, такова, как говорится се ля ва. Это по-французски. Чтобы вы знали. Вы не представляете, сколько вокруг нас психически неуравновешенных людей. А умный человек, он либо запойный пьяница, как наш бывший судья Беляйко, его же так и прозвали «Белена», за то, что он закусывал только коноплей, или же такую улыбку на лице соорудит, как наша бывшая судья Дык-Дык, я думаю все помнят её лошадиную морду, что при её виде хоть стой, хоть падай.   
Кулёк. Ёк макарёк! Не дай Бог служить прокурором! Все не только тебя боятся, но и ты сам всего боишься: всякий – який туда приходит и, хочет показать, что он тоже умный. А бедный прокурор ночью не спит, думает, куда деньги перепрятать, чтобы никто не нашел. Сам начальник, а приходится всем налево и направо говорить «чево изволите?»
  Анан. М да, это бы еще ничего и не такое переживали, вот что страшно - инкогнита проклятая! Когда враг смотрит тебе в глаза, сразу ищешь ключик, как к нему в душу заглянуть, ключик можно подобрать к каждому, а тут инкогнита. Мы вот мирно беседуем, а он вдруг заглянет: «А, вы голубчики здесь все уже собрались! «А кто, скажет, такой-то судья?» «А подать мне сюда этого судью».  «А кто этот плешивый судья?" – «И его сюда подать». Вот что худо, не знаешь с какой стороны и какой подлянки ожидать!
   
Явление II
Раздается стук в дверь и в кабинет председателя судьи вваливаются не совсем трезвые полицейский Петро Михась и прокурор. Петро Михась держит в руках резиновую дубинку и с удовольствием ударяет ею по ладони левой руки.
Анан. Ты это чего такой взбудораженный?
Петро Михась. Да сейчас одного ботана очкарика уму-разуму учил. Он видать не местный, но одет довольно прилично. Видит я иду и дорогу мне не уступает, ну, я его пару раз резиновой дубинкой и припечатал. Теперь будет знать, кто тут власть.
Анан. Мы его знаем. Это адвокат Власа Семёры, из Москвы приехал, черт его принес, как назло, не вовремя. Так бы мы и с ним договорились. Всегда договаривались. И не с такими. Хорошо, что ты его немного проучил, меньше будет здесь глаза мозолить.
Петро Михась. Когда я его несколько раз огрел дубинкой по спине, он весь прям восьмеркой изогнулся. Сразу видно приезжий. Не привык еще к нормальному обращению с властями.
 Прокурор. Объясните, нам господа-товарищи, кто едет, какой чиновник, зачем едет?
Анан. А вы разве еще не знаете?
Прокурор. Слышал от Мокия Ивановича. Он только что был у меня в прокуратуре.
  Анан. Ну и что? Что ты думаешь об этом?
 Прокурор. А что тут думать? Война будет с Россией. Вон сколько денег Россия в Крым вбухала, мост построила, если сейчас Крым вернуть, всю экономику Украины сразу поднимем.
 Кононюк. Вот, есть же еще умные люди кроме меня, прям слово в слово! Я сам же только что это говорил.
Анан. Да, оба пальцем слону в одно место под хвостом попали!
Прокурор. Это решено окончательно, будет война с Россией.
Анан. Какая война с Россией! Просто нам всем тут плохо будет, а не России. Это уже давно известно, не первый раз. Они и не таких били. Вон и письмо мне пришло и сон дурацкий приснился. Первый раз не знаю, что делать.  У меня письмо, что к нам едет ревизоро инкогнитой, да еще с секретным предписанием!
 Прокурор. Ну, если такой поворот событий образуется, то никакой войны с Россией не будет. Ну, и что вы думаете?
Анан. Да что я - то? Страху нет, а так, какая-то небольшая непонятка. Раньше, бывало, про все секретные предписания сообщали заранее. Пригласишь этого гостя, будто бы невзначай, будто и не знаешь, кто он, угостишь хорошенько, споешь ему пару песен и он себя чувствует, как в гостях у Кобзона. А нынче? Не знаешь с какого боку подход делать. Лучше уж и правда, была бы война с Россией. Война, же она всё спишет.
      Меня ещё смущает местное население. Вот слух идет, что Петро Михась на субботнике выпорол какую-то местную проститутку. А ежели ревизоро узнает об том. Скажет же ведь, почему ни прокурор, ни судья не реагируют. Может подумать, что у нас такие экзекуции проходят регулярно.
Петро Михась. Никто ее не порол.  Мы сначала хотели провести аресты местных торговцев палёной водкой, так как они нашему магазину устроили настоящую конкуренцию, а потом устроить корпоратив. А когда те выкатили нам бочку вина мы решили все это совместить и устроить по этому поводу общий субботник. Ну, а на субботник Анька пришла сама, вместо своей подруги Наты Хвыли. Анька каким – то образом узнала про бочку вина. А дело вообще было так. Сидели все чинно мирно, выпивали, закусывали и Анька ни с того ни с сего, как вскочила на эту бочку, сбросила халат… осталась лишь в кожаном купальнике из трех ремешков и давай себя лупить хлыстом, показывая приемы садо-мазо. Ну, и нечаянно, в запале, смахнула хлыстом со стола бутылку водки. Ну, а мы чё, мы ни чё, мы и её с бочки так же смахнули, как она со стола бутылку, ну и не без этого, добавили её же хлыстом. Да, это же была местная прости господи проститутка, Анька Графин.
Анан. (Анан обвёл глазами стол и сразу даже и не заметил вжавшуюся в стул Аньку). Это так и было?
Анька Графин. Так, да не так. Бутылка не разбилась и водки вытекло совсем немного. Но они заставили меня слизывать разлившуюся водку с пола, чтобы ни одна капля не пропала, это говорят не водка, а лечебный эликсир, и пока я слизывала, все по очереди лупили меня хлыстом. Я ж на прошлой неделе чего боль-ничный брала. Не могла от этих ударов нормально сидеть на стуле.
Анан. Ну с Анькой мы вопрос решим. За то что испортила субботник и подвела ребят, мы ей устроим свой субботник в суде, на первом же корпоративе, это она отработает. Ну, и премию выпишем.
Анька Графин. Это чё, правда? А сколько?
Анан. Истинная правда. Вот бывшие колхозники меня смущают. Говорят, что наш суд им солоно пришелся, говорят судьи берут много или отказывают в выделении земельного пая, а я, вот ей-богу, если и брал иногда, так только тогда, когда они сами же и предлагали. Я даже думаю, не было ли на меня какого-нибудь доноса из нашего суда. Каждому ведь хочется занять мое место. Все же, гад их морде нехай, как пауки в банке, вместе жрут да пьют, но каждый хочет соседа сожрать. Как бы нам для общей нашей пользы, всякое интересное письмо, которое прибывает на почту, как входящее, так и исходящее, как бы так немножко распечатать и немножко так прочитать. Если содержится в нем какая-нибудь ересь, сразу его ко мне, а остальные письма можно опять запечатать, впрочем, можно даже и не запечатывать, так отдать письмо, распечатанное.
  Прокурор. Это можно. Этому меня не учите, это я делаю давно и регулярно, но не то, чтобы из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть интересного на свете, это же ведь такое преинтересное чтение. Иное письмо прочтешь с таким интересом и наслаждением, что тебе тот самый «Плейбой» полистаешь, только бесплатно.
Анан. Ну и что, ничего не прочитали о какой-нибудь ревизоро из Киеву?
 Прокурор. Нет, о ревизоро ничего нет, «Плейбой» такую чушь не пишет. Вот недавно одно письмо прочитал, так там некто из самого окружения Президента целый список прописал, с кем он за последнее время имел интим. Презанятнейшие фамилии есть. И мужские, и женские. И подробности тоже.
 Анан. Ну, нам сейчас не до того. Но письмо мне все – таки оставь. А так, на всякий случай, попадется жалоба или донос, то без всяких рассуждений задерживай и сразу ко мне.
 Прокурор. С большим удовольствием.
Кулёк. Ёк макарёк. Достанется тебе когда-нибудь за это.
Анан. Ничего страшного. Так все делают. Не мы - таки, жизнь така и каждый выживает, как может. Если бы вы стали их публиковать, тогда другое дело, а так это дело государственной важности.
    Ничего мне не мило, у меня это проклятая инкогнита сидит в голове. Так и ждешь, сейчас дверь отворится, а там две эти крысы…

Явление III
Те же люди в кабинете, адвокаты
Мокий Иванович и Акакий Николаевич, оба входят, запыхавшись.

Мокий Иванович. Совершенно чрезвычайное происшествие!
Акакий Николаевич. Абсолютно неожиданное известие!
Все, перебивая друг друга. Что? Как? Где? Что такое случилось?
Акакий Николаевич. Непредвиденное обстоятельство, прям форс-мажор какой-то. Заходим мы в нашу забегаловку, ту, что рядом с судом…
Мокий Иванович. (Перебивая).  Заходим мы в нашу забегаловку, ту, что рядом с судом…
Акакий Николаевич. (Перебивая). Э, разреши Акакий Николаевич, я лучше расскажу.
Мокий Иванович. Э, нет, разреши уж я сам, разреши мне, у тебя и слог иной, а это человек столичный, а я регулярно бываю в столице, нравы их знаю и вообще…
Акакий Николаевич. А ты не собьёшься и что-нибудь не перепутаешь? А у меня, к слову, дочь вышла замуж за столичную особу, так что я теперь столичную жизнь лучше тебя знаю.
Мокий Иванович. Всё припомню, вот те крест, всё припомню. Припомню даже то, чего не было. Но могло быть. Только не мешай мне. Скажите же ему, чтобы Акакий Николаевич не мешал.
 Анан. Да говорите же вы наконец! Что такое, гад твоей морде нехай там приключилось? У меня и так сердце не на месте. Тут такая напасть, две крысы во сне, а тут еще Анька, адвокат, да какая-то инкогнита с секретным предписанием.
Все плотно усаживаются вокруг обоих адвокатов.
Мокий Иванович. Позвольте, мне, я все по порядку расскажу. Как только я вышел от вас, после того как вы зачитали злополучное письмо так я тогда же забежал, пожалуйста, не перебивайте меня Акакий Николаевич!  Так я зашел в мойку машин, что на первом этаже, под нашим офисом, но там у них не было воды, тогда я пошел на другой конец улицы узнать, когда будет вода.  Я хотел ехать вечером в гости и мне нужно было обязательно помыть машину. Но никого не нашел и пошел к Акакию Николаевичу, чтобы сообщить ему эту сногсшибательную новость. Но не застал Акакия Николаевича и решил зайти в забегаловку на другой стороне улицы от нашей конторы. Только перешел улицу, как столкнулся носом к носу с Акакием Николаевичем.
Акакий Николаевич. (Перебивая). Это аккурат возле офиса таксистов.
Мокий Иванович. Возле офиса таксистов, где они оформляют заказы на такси. Там, встретившись с Акакием Николаевичем я ему и говорю: -«Слыхали ли вы о сногсшибательной новости, которую только что получил Андрей Антонович?» А Акакий Николаевич уже слышал эту новость, от кого уже и не припомнит.
Акакий Николаевич. (Перебивая). Припомню, припомню, это я сейчас немножко забыл.
 Мокий Иванович.  (Отводя его руку). Когда припомнишь, тогда расскажешь, а сейчас не мешай мне, не мешай, а то я, как и ты, собьюсь с мысли и все забуду. Акакий Николаевич и говорит мне, надо бы зайти к Андрею Антоновичу, узнать подробности, но из кухни так вкусно пахло супом харчо, что мы решили сначала отобедать, а потом уже со светлыми мыслями нанести визит. А то у меня с утра в животе бурчало, будто там завелся какой-нибудь Ковид. Только что мы зашли через порог, как вдруг уже не совсем молодой человек...
Акакий Николаевич. (Перебивая). Вполне приличной наружности, в эдаком костюме, что сразу видно, человек из столицы.
Мокий Иванович. Да-да, весьма приличной наружности, в столичном костюме ходит по комнате размеренными шагами, и в лице имеет этакое интеллигентное рассуждение. Видно, что человек не простой, я это будто с утра предчувствовал, когда встал с левой ноги, я так и говорю Акакию Николаевичу: - «Здесь что-то не так!». Да. Да. Так и сказал.
    А Акакий Николаевич уже мне мигнул и так, пальчиком подозвал официанта Захарю. Захаря полтора года сидел в тюрьме за изготовление фальшивых земельных планов для Пархома, но человек он честный и весьма приличный и даже может быть где-то иногда порядочный. Жена его, хоть они полтора года не виделись, перед самым его приходом из тюрьмы родила ему ребенка, так он в нем души не чает, такой мальчонка получился аккуратный, похож правда на хозяина Захари Павла Ляблю, но это не важно, важно, что мальчик тоже будет работать в этой забегаловке, а может и вообще, откроет со временем свой ресторан. Подозвав Захарю Акакий Николаевич спросил его потихоньку: -«Что, говорит, это за человек?» – а Захаря и отвечает: - «Это», - говорит: - «насколько мы знаем, большой чин из Киеву, едет домой, это здесь недалеко, всего шестьдесят шесть километров». Говорит: - «что свита где-то заблудилась вместе с деньгами и вещами, а они вот вынуждены здесь прозябать и их дожидаться».  «Этот человек», говорит: - «очень большой начальник, каждый день звонит министру, а по Ф. И. О. он Иван Иванович Иванов, хотя фамилия у него может быть и не настоящая. Он уже целую неделю у нас живет, от нас никуда не едет, всем интересуется, забирает все на счет, а пока ни копейки не хочет платить». Как Захаря сказал, что фамилия не настоящая, меня как током шибануло, вот она думаю, та самая инкогнита и есть. «Ааааа», – вырвалось у меня.
Мокий Иванович. Да. Да. Сначала я сказал, «Ааааа», а потом и ты сказал. «Ааааа»! - сказали мы с Акакием Николаевичем. А какого ляду ему сидеть здесь одному, в двадцати метрах от суда, когда ехать до дому всего лишь шестьдесят шесть километров?  А? Так вот он-то и есть этот самый чиновник.
 Анан. Кто, какой это чиновник?
Мокий Иванович. Как какой? Чиновник, инкогнита, о котором вы получили письмо, - ревизоро с секретным предписанием.
Анан (В страхе). Что вы, Бог с вами! Это не он.
Акакий Николаевич. Он! Он! И денег типа не платит, и не хочет типа съезжать. Сидит неделю от нас в двадцати метрах, все вынюхивает. Кому же быть, как не ему?
Мокий Иванович. Он, он, вот те крест он... Как и говорил Захаря, все вынюхивает, такой наблюдательный: все обсмотрел, увидел, что мы с Акакием Николаевичем ели харчо, так он и в тарелки к нам заглянул. У меня сердце прямо так в пятки и ушло, и я чуть косточкой не подавился.
Анан. И давно он здесь? Где же он там живет?
Акакий Николаевич. Целую неделю живет в шестом номере, где раньше был склад ненужных вещей. В том самом номере, где в прошлом году цыгане дрались с армянами?
Анан. Господи, пожалей нас, грешных! Целую неделю! Да у них и жить то там негде.
Акакий Николаевич.  Надо как-то по-тихому туда вперед запустить Главу Администрации, может быть и батюшку с кадилом пустить....
Решала. А может туда запустить нашу борзую тройку Шарикяна, Щербатого и Потаскуна, напоить их и пусть они с пристрастием с ним поговорят, а Петро Михась, тут, как тут, на стрёме, мол почему приезжие буянят. Заберет и в обезьяннике его подержит пару суток и там всё станет ясно.
Анан. Нет, нет. Я уж как-нибудь сам. А вдруг это на самом деле ревизоро, а мы ему морду бить. Что он напишет президенту?
Решала. А может пригласить их выйти на улицу и устроить с их участием ДТП, их сделать виновными, а мы опять тут, как тут, их спасём.
Анан. Нет, нет! Бывали, и не такие трудные случаи в жизни, проносило, еще даже и грамоты и благодарности получал. Авось пронесет и теперь. Здесь нужно работать тонко, по дипломатичному.
    (Подумав, добавил): - Пронесёт в хорошем смысле этого слова.
   (Обращаясь к Мокию Ивановичу).  Ты говоришь, он человек не старый?
Мокий Иванович. Средних лет.
Анан. Это хорошо. Такого скорее пронюхаешь. Плохо, если старый черт, который прошел огонь, воду и медные трубы, а такой весь наверху. Вы, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или с кем – нибудь, например с прокурором как-то так, приватно, будто для прогулки наведаться, не терпят ли совершенно случайно проезжающие каких-либо неприятностей. А Петро Михась пускай рядышком ходит, делает вид, будто он каждый день здесь порядок блюдёт. Да пошлите за Главой Администрации Кутьком, пускай будет на стрёме, на всякий непредвиденный…
  (Перекрестившись от пуза, что с ним, бывало, лишь в самых критичных ситуациях, повторил): - «Дай Бог, чтобы и на этот раз… А то не дай Бог придется жить на одну зарплату, или», -    
    (перекрестился еще раз): - «на пенсию». Да позовите мне полицейского Петра Михася, пусть разнюхает обстановку.
   



Явление IV
Входит Петро Михась.
Анан. А где Семен Семеныч Кутёк! Скажите, ради Христа: куда вы все подевались?
 Петро Михась. Я был тут на проходной, блюл дисциплину. Как только узнал о приезде этой инкогниты, послал уборщицу двор подмести, а то там и асфальта не видно из-за грязи.
 Анан.  Ну, слушай же. Чиновник-то из Киева приехал неспроста. Соображаешь. Как ты там распорядился?
Петро Михась. Да так, как вы приказывали. Послал за Главой Администрации Кутьком Семеном Семеновичом.
Анан. И где он?
Петро Михась. Ищут.
Анан. А что, Кутёк опять пьян?
 Петро Михась. Как всегда пьян. Он же только третий день, как ушел в запой, осталась еще неделя.
Анан.  Как же ты это допустил?
 Петро Михась. Да чёрт его знает. Три дня назад за станицей случилась драка, опять цыгане подрались с армянами, Семён Семенович поехал их мирить. Пока поговорил с цыганами, еще на ногах держался, а после разговора с армянами, вообще упал в канаву с водой и его оттуда пока не доставали. Видать на сей раз и армянский коньяк был паленый.
Анан.  Так он что, так в канаве и лежит?
Петро Михась. Нет, из канавы он куда-то подевался. Сейчас его ищут.
Анан.  Теперь слушай меня. Хватит шляться вокруг суда, иди на перекресток, будто регулируешь потоки машин, да отслеживай все подозрительные машины. А там, где за судом куча мусора, пусть сломают забор, будто мы там делаем капитальный ремонт. Вот, что у нас за народ такой? Как только поставишь приличный забор, так сразу же его обоссут и засыплют мусором. Да, и, если приезжий чиновник будет спрашивать про службу, чтобы все отвечали: -«Всем довольны, даже очень и очень…», а всех недовольных, сам знаешь, что делать. Главное, чтобы это мероприятие сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю в церкви такую свечу, какой еще никто не ставил. Впопыхах одевает на голову коробку от новой шляпы.
 Петро Михась. Андрей Антонович, это коробка, а не шляпа.
Анан. (Бросая коробку). Коробка так коробка. Черт с ней! Не до этого! Да, тебе говорю лично, чтобы сегодня не слишком давал воли кулакам своим, побереги силы, после отъезда ревизоро, если что, наверстаешь, ведь я же знаю, ты так для порядка, конечно, всем подряд ставишь фонари под глазами - и правому, и виноватому. Повремени, сейчас и так светло.

Все выходят из кабинета в коридор.

Явление V

Параша Абрамовна и Галюся вбегают на сцену и встречаются со всей компанией прямо в дверях.
Параша Абрамовна. (В дверях Анан сталкивается с супругой). Где же, где же они? Ах, боже мой!..
   (Отворяя дверь.) Муж! Андрюша! Андрей! Ты куда уходишь и почему все идут за тобой. Куда вы все спешите? Андрей! Андрей! Куда, ты куда? Что, уже приехал? Сам ревизоро? С бородой и усами? С какими усами? Гусарскими?
 Анан. После, после, матушка!
Параша Абрамовна. После? Вот те новости - после! Я не хочу после... Мне скажи только одно слово: что он, полковник или генерал?
     (С пренебрежением.) Уехал! Я тебе припомню это! А все ты: -«Сестрица, сестрица! погоди, да погоди, сделаю начёс, мол я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе и начёс. Вот тебе ничего и не узнаем! А все твое проклятое кокетство, говорила тебе, выходи замуж за прокурора, как сыр в масле, каталась бы. А то одни женихи в голове.
Галюся Гаврилюк.  Да что же нам делать, сестрица? Неужели мимо нас все и пройдет? Но часа через два мы ведь все равно всё узнаем.
Параша Абрамовна. Через два часа! Большое спасибо. Прямо очень большое спасибо! Обрадовала ответом! Как ты не догадалась сказать, что через месяц или еще лучше через год можно узнать!
    (Свешивается в окно, обращается к уборщице, которая усердно метет двор.) Эй, Марфуша! Марфуша, ты слыхала, там приехал кто-то? Как не слыхала? Все слыхали, а она нет.
      (Марфуша машет руками как ветряная мельница). Глупая какая! Пусть себе машет, а ты бы все-таки расспросила кого-нибудь. В голове чепуха одна, все женихи сидят, небось и на внимание генерала рассчитываешь? Да у него таких как ты пачками в очереди стоят.         
    (Опять свешивается в окно). Марфуша, ты бы побежала за Андрюшей, побеги расспроси, да расспроси хорошенько, что за приезжий, молодой или старый, вообще каков он, - слышишь? Подсмотри в щелку и узнай все, и глаза какие, и волосы, и усы: черные или нет, и сразу же возвращайся назад, слышишь? Скорее, иди скорее, еще скорее! (Кричит до тех пор, пока не опускается занавес. Так занавес и закрывает их обеих, стоящих у окна.)

                Сцена вторая.

   Маленькая комната в гостинице. Постель, стол, пустая бутылка из-под дорогого коньяка, которую Лёха Хвыля нашел невдалеке от этой забегаловки, фирменные полуботинки, сапожная щетка и еще много всякой ненужной мелочи, оставшейся от предыдущих постояльцев.
                Явление I
Лёха в грязных ботинках лежит на постели Ваньки Купыря.
  Лёха Хвыля. Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, как будто бы целый полк затрубил в трубы. Вот не доедем, да и только, домой! Что ты прикажешь делать? Второй месяц пошел, как уже из Киева! Профукал Ванька у дорогой подруги последние денежки, теперь сидит, хвост поджал и не брыкается. Нужно же ему в каждом городе показать себя! И откуда у него в каждом городе подруги?
 (Дразнит его.) «Эй, Лёха, ступай посмотри комнату, лучшую, да обед спроси самый лучший: я не могу есть дурного обеда, мне нужен лучший обед». Да еще холуём обзывает. Эх, надоела такая жизнь! Горбатились всё лето, а в один миг хахаль его подруги все наши денежки изъял. Хорошо бы только его, а то и мои заодно. И пожаловаться некому.  Дома в станице лучше: оно хоть нет этих вшивых депутатов с их галантерейным обхождением, да и забот там меньше. Ну, оно, конечно, кто ж об этом спорит: конечно, если пойдет рассказ на правду, так житье в Киеве лучше всего. Деньги хорошие платят, да еще если какого-нибудь еврейчика на бабки разведешь… Одно плохо: иной раз наешься от пуза, а в другой раз чуть не сдохнешь с голоду, как теперь. А, всё он виноват. Что с ним сделаешь? Чуть что, выговаривает: если начальник молчит, лучше его не перебивать, сойдёшь за умного. Получил денежки и пошел кутить: через неделю, глядь - и посылает на толкучку продавать новые штаны. Вот теперь трактирщик сказал, что не даст ничего есть, пока не заплатите за прежнее; ну, а коли не заплатим? Лучше всё же быть сытым, чем умным.
(Со вздохом.) Ах, боже ты мой, хоть бы какой-нибудь жидкий бульончик! Кажись, так бы так, сам себя и съел. Стучится кто-то; верно, это он идет. (Поспешно скатывается с постели.)
Явление II
Мазай и Ванька Купырь
Ванька Купырь. Что, опять валялся на моей кровати в грязных ботинках?
Лёха. Да зачем же я буду валяться? Не видал я разве кровати, что ли?
Ванька Купырь. Врешь, валялся; видишь, вся всклокочена и внизу грязь от ботинок не высохла.
Лёха. Да на что мне она, эта кровать? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть стул и кресло раздвижное, мне так сидеть удобней. Зачем мне твоя кровать?
Ванька Купырь. (Ходит по комнате). Да, легко вставать, когда ты и не ложился вовсе. Посмотри, там у тебя в карманах сигаретки нет? Может где завалялась?
 Лёха. Да где ж ей быть, сигарете? Ты на второй день, как нас выгнали, последнюю выкурил.
Ванька Купырь.  (Ходит и губами молча что-то пришепётывает; наконец окликает Лёху громким и решительным голосом). Послушай-ка Лёха!
Лёха. Чего еще?
Ванька Купырь.  (Громким, но уже не столь решительным голосом). Ты сходи на кухню, к официанту.
Лёха. Куда?
Ванька Купырь. (Голосом вовсе не решительным и не громким, очень близким к просьбе). Туда, на кухню… Там скажи, что мне завтра привезут деньги, ну, и чтобы нам дали пообедать.
 Лёха. Да нет, не пойду. Не могу и не хочу.
Ванька Купырь. Сам же ведь голодный будешь.
Лёха.  Это так, но все равно не пойду. Если даже и пойду, ничего хорошего из этого не выйдет. Хозяин Паша Лябля сказал, что больше не даст ни завтракать, ни ужинать, ни обедать.
Ванька Купырь. Как он может не дать?
Лёха.  Очень просто. «Ещё», - говорит, - «и к прокурору или в полицию пойду, вторую неделю на халяву живете. Еще скажите спасибо, что на улице коронавирус и посетителей мало, а то бы давно выгнал в три шеи». Вы говорит: - «Мошенники», - мы, говорит: - «этаких прохиндеев и подлецов немало здесь уже повидали».
Ванька Купырь. А ты уж и рад, сейчас пересказывать мне все это.
 Лёха. Еще говорит: - «Так всякий может прийти, пожить, пожрать на халяву, а потом и смотаться втихаря». «Я», - говорит, - «шутить не буду, я прямо к прокурору, и чтобы оттуда сразу в полицию, в обезьянник».
Ванька Купырь. Слушай Лёха. А тебя за что холуём прозвали. Наверное, не за голубые глаза? Сходи прояви свою удаль. В следующий раз, когда поедем в Киев, я тебе ставку повышу.
 Лёха. Лучше я сюда самого хозяина, Пашу Ляблю позову, ежели придет, конечно.
Ванька Купырь. Зачем же хозяина? Ты поди скажи официанту, может там у них какие остатки есть невостребованные. Им их все равно выбрасывать, а так я заплачу. После.
Лёха. Ну, это можно
Ванька Купырь. Ну, дай Бог, может сегодня официант будет добрее.
                Лёха уходит.

Явление III

Ванька Купырь один.
 Ванька Купырь. Давно я так не голодал. Ужас как хочется есть! Сейчас бы и подошву резиновую съел бы. Немножко прошелся, думал аппетит пройдет, а он чёрт его побери, еще больше разыгрался. Да, если б я к Тусе Коребанко не заехал, давно бы уже дома объедался. Каких - то пару часов посидел, и вот, совсем без денег. Где же мне их раздобыть, а опять в Киев на заработки ехать не хочется. Да и не сезон.
                Явление IV
Ванька Купырь, Лёха и официант Захаря.
Захаря. (Грубым голосом). Хозяин приказал спросить, что вам еще угодно?
Ванька Купырь. Здравствуй, брат! Ну, что ты, как, сам здоров? Как твой сынок, я его давеча видел, славный малыш. Необычайно умный, не по годам. Видать весь в отца пошел.
Захаря. (Уже нормальным голосом). Слава богу, все живы здоровы.
Ванька Купырь. Ну, что, как ты сам думаешь, по какой части он пойдет, когда вырастет? Головка у него тыковкой, не иначе, как генералом будет.
 Захаря. (Уже почти ласковым голосом). Что правда, то правда. Мальчик исключительного ума. У меня тоже в школе по геометрии четверка была. Весь в меня.
Ванька Купырь. А как пандемия, проезжающих что-то маловато? А как у вас в ресторане? Хорошо ли идет бизнес?
 Захаря. Да, мне достаточно. Это хозяин жалуется, доход упал, приходится держать здесь всякую безденежную шушваль, надо же как-то выкручиваться.
 Ванька Купырь. Послушай, брат, там мне до сих пор обед не приносят, ты, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, - видишь ли, завтра должна объявиться вся моя свита с деньгами и мне сейчас, сразу же после обеда нужно заняться неотложными делами.
Захаря. Да хозяин сказал, чтобы больше ничего в долг не давать. Он даже хотел идти сегодня жаловаться прокурору.
Ванька Купырь. Да что ж жаловаться? Жаловаться каждый может. Ты вот посуди сам, ведь мне нужно есть. Этак я могу совсем отощать, а мне же этого нельзя, завтра-послезавтра встречаться с людьми из министерства, что они скажут? Мне сейчас очень есть хочется, и я, не шутя это говорю. А как подвезут деньги, ты и сам можешь рассчитывать на хорошие чаевые.
Захаря. Так – то оно так. Чаевые дело хорошее. Но хозяин, Паша Лябля говорил: - «Я ему ничего не дам, пока он не заплатит за прежнее».
Ванька Купырь. Да мы здесь так по-свойски, мы с тобой тут как два брата, ты же чаевые любишь? Мальчика чем будешь баловать? А ему нужны не только калории, но и витамины.
Захаря. Да что ж ему такое сказать?
Ванька Купырь. Да ты ничего ему не говори, мне нужно есть, ты принесешь, а деньги само собой, получишь в лучшем виде.
 Захаря. Пожалуй, я схожу, там у нас осталось немного харчо, хозяин оставил для своей собаки. Так я тихо половину отолью.
Явление V
Ванька Купырь один.
Ванька. Да, это будет совсем плохо, если ничего не даст. Может штаны фирменные продать, а купить себе трикотажные. Это будет совсем скверно, но, если ничего не даст, придется на это пойти.  Только, как вот я домой с заработков в этом трико приеду? Засмеют же. Нет уж, лучше поголодать, авось что-нибудь дельное и проклюнется. Всегда же везло, должно повезти и на этот раз.
   Было бы хорошо приехать домой в шикарном такси, подкатить этаким чёртом к соседу бизнесмену под крыльцо, осветить все фарами и сделать вид, что нечаянно ошибся, мол, проскочил свой дом. Как бы все они переполошились: - «Кто это такой?» А таксист в фуражке: - «Это Иван Иванович Купырь, собственной персоной, прибыл на отдых из самого Киева». Они же не привыкли к столичному обращению и будут только глазами блымать. А ты подкатишь к какой-нибудь молоденькой дочке: - «Так и так, прошу мол руки вашей дочери». Они даже и не знают, что это означает: - «Прошу руки…». Как есть хочется, прямо тошнит, кажется, сам себя сейчас съел бы или хозяйскую собаку…. А если приехать в трико с дутыми коленками…
                Явление VI
Ванька Купырь, Лёха и Захаря.
 Ванька Купырь. Ну, что?
 Лёха. Официант обед несет.
Ванька Купырь. Гордо поглядывая на Леху Хвылю. Видишь, меня здесь всё же уважают. Какого-нибудь давно уже свезли в обезьянник, а мне обед несут.
Захаря.  (С тарелками и салфеткой). Хозяин сказал, что в последний раз дает.
Ванька Купырь.   Хозяин, хозяин... Я плевать хотел на твоего хозяина! Я сам себе хозяин. Посмотрим, какой он будет хозяин, когда у меня будет полный карман денег. Что там такое принес?
Захаря. Суп харчо и жареное мясо.
 Ванька Купырь. Как, только два блюда? Нас же, как это говорится – двое?
Захаря. Это всё. Больше не дает. И то, это он выдал по моей просьбе.
Ванька Купырь. Чушь собачья! Я этого не хочу. Ты скажи ему: что это, в самом деле, такое! Нас двое и два блюда.  Этого мало.
 Захаря. А хозяин говорит, что этого еще много, можете один съесть первое, а другой второе.
Ванька Купырь. А кетчуп где?
Захаря. Кетчупа нет. Он денег стоит.
Ванька Купырь. Как же нет? Я видел сам, когда проходил мимо кухни, там много чего готовилось. И в столовой сегодня утром два каких-то испуганных человека ели харчо и еще много кой-чего с кетчупом.
Захаря. Да оно-то, конечно, есть, но, пожалуй, и нет.
Ванька Купырь. Как это нет?
Захаря. Да уж так. Нет и нет.
Ванька Купырь. А рыба, а котлеты, а все остальное?
Захаря. Да это для тех, которые с деньгами приходят.
Ванька Купырь. Наглец, ты все-таки. А я тебя братом обозвал!
Захаря. Дело хозяйское.
Ванька Купырь. Слушай брат. Как же так, они едят, а я не ем? Почему же я, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и я?
Захаря. Да, конечно, такие как вы, у нас впервой.
Ванька Купырь. Какие же? Я же тебе чаевые пообещал. Ты что, не любишь чаевые?
Захаря. Чаевые, это дело серьезное. От чаевых грех отказываться. Но это если их дают, а не обещают.
Ванька Купырь. Я с тобою, наглец, не хочу рассуждать на эту тему.
    (Наливает суп и ест.) Что это за харчо? Ты просто воды с чесноком налил в чашку, никакого вкуса нет, только воблой вчерашней воняет.
    Быстро вычерпывает и съедает тарелку супа. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Захаря. Как хотите. Наше дело маленькое. Тем более хозяин сказал, если не захотят есть, то и не нужно, отдай тогда собаке. Она хоть сторожем работает.
Ванька Купырь.  (Защищая рукой кастрюлю с супом). Ну, ну, ты не очень, знай с кем дело имеешь! Ты привык здесь обращаться с другими. Я, брат, не той породы! Со мной не советую, ежели чего я прямо министру и заявлю.
     (Ест куриное мясо). Боже мой, какое мясо!
    (Продолжает есть.) Наверное, еще ни один человек в мире не ел такую курицу, это какой-то петух неощипанный, видимо ровесник папы нашего президента, кажется, что он сейчас закукарекает как президент.
   (Обращается к Лёхе). А ты чего сидишь, как наседка на яйцах. Ты же видишь, какой у меня аппетит разыгрался. Еще чуть-чуть и ты вообще без обеда останешься.
Ванька Купырь. (Начинает жевать курицу и у него во рту что-то с хрустом ломается). Да что ж такое? Черт его разберет, что это такое, только не курица. Суп из топора, в последствии зажаренный вместо курятины.
    (Ест, облизывая пальцы.) Вот где мошенники, чем они интеллигентных проезжающих кормят! И зубы поломаются, если съешь хоть один такой кусок.
      (Ковыряет пальцем в зубах.) Жульё! Курица, как деревянная кора, ничем вытащить из зубов нельзя и зубочисток нет. Без зубов можно остаться от такой еды.
     (Вытирает рот салфеткой.) Так это, что, больше ничего нет?
Захаря. Нет. Это всё. А хозяин говорит, им и этого много.
Ванька Купырь. Какие подлые люди, кормят деревом, а дерут в три шкуры. Сам вон себе какую харю наел. Тебя небось так Захарей и назвали из-за твоей жирной хари. Небось и наел такую харю за счет проезжающих. Я сейчас же министру буду звонить. Я вас всех научу уму-разуму, как надо правильно обращаться с честными людьми.
Захаря убирает и уносит тарелки вместе с Лёхой.


Явление VII
Ванька Купырь и Лёха.
 Ванька Купырь. Правда, как будто бы и не ел вовсе. Аппетит только что разыгрался, а еда закончилась. Была бы мелочь, можно было бы сходить на рынок и купить пирожков с повидлом.
 Лёха. (Входит). Там зачем-то приехали местный прокурор и председатель суда, осведомляются и спрашивают про тебя.
Ванька Купырь. (Испугавшись). Вот гад трактирщик, уже успел пожаловаться! Что будет, если он в самом деле потащит меня в обезьянник? Лучше бы я штаны все-таки продал. Но если благородным образом, я, может... Нет, нет, все равно не хочу! Там народ ходит всякий. Нет, не хочу и не буду...  Да, кто они такие, как они смеют в самом деле со мной так поступать? Что я им проштрафившийся подчиненный какой-нибудь?
     (Бодрится и выпрямляет спину.) Да я им прямо в лицо скажу: -«Да как вы смеете, как вы вообще могли такое подумать. Да я прямо счас, прямо министру...» (Не успев договорить увидел в дверях прокурора и председателя суда, бледнеет и съеживается.)
   
Явление VIII
     Ванька Купырь, Анан, прокурор и Мокий Иванович. Анан вошел в конуру и в нерешительности остановился. Оба в испуге смотрят несколько минут один на другого, выпучив глаза.
 Анан. (Заходит в комнату Ваньки Купыря и немного оправившись, и вытянув руки по швам). Желаю здравствовать господа проезжающие!
Ванька Купырь. (Ещё не остыв после монолога про министра, кланяется). Здрасьте-мордасте! Мое, почтение, а ты кто будешь таков?
Анан. Извините за нежданное вторжение.
Ванька Купырь. Ничего, ничего, мы здесь уже всяких видывали.
Анан. Хотя это и не обязанность моя, как председателя суда, который находится вон там за углом, но мы ходим сюда время от времени отобедать, и я заодно узнаю, нет ли проезжающим, и всем интеллигентным людям каких – нибудь таких притеснений.
Ванька Купырь. (Испугавшись, заикается, но вспомнив, что он только что хотел звонить самому министру и к концу речи заговорил громко). Да что ж поделаешь? Я не виноват, свита затерялась в дороге, но завтра уже точно подъедет и я за всё расплачусь. Я, правда, заплачу. Завтра. Точно.
   А официант больше виноват сам, курицу мне подал такую жесткую, как дубовое бревно. А суп харчо, это вообще не харчо, какая - то жижа с чесноком, я хотел было выбросить его за окно, но моя интеллигентность мне не позволила этого сделать. А вдруг я там кого-нибудь оболью. Он нас морит голодом. И суп, и чай такие странные, воняют вчерашней воблой, будто они там ее, эту воблу всю ночь вымачивают.
Анан. (Робея). Извините, я, право, не виноват. На рынок кур привозят и торгуют местные фермеры, люди по большей части трезвые и поведения вполне приличного. Я уж не знаю, откуда ваш хозяин берет такую. А если вам здесь так не нравится, то позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
 Ванька Купырь. Здрасьте-мордасте! Нет, не хочу! Я знаю, что это значит на другую квартиру: в полицейский обезьянник. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?  Да вы знаете, я служу в Киеве. (Бодрится.) Да я, да я …самому министру… это вам здесь не халам-балам.
Анан.  (В сторону). О, Господи ты, Боже, какой сердитый! Все уже узнал, наверное, все уже рассказали проклятые алкаши! Он очень сердит, но ведь ты, Господи, старше, ты мудрее. Ты должен мнет помочь. Помоги, Господи. Ты же столько терпел. Ну потерпи еще немножко.
Ванька Купырь. (Храбрясь и распаляясь еще больше). Да вот вы хоть тут со всей своей полицией - не пойду! Я прямо к министру!
     (Стучит кулаком по столу.) Что вы себе возомнили. Я здесь с секретной миссией. Я вас всех…
 Анан. (Вытянувшись и дрожа всем телом). Пожалейте голубчик, не погубите! Жена, дети маленькие... не сделайте несчастными сиротушек.
Ванька Купырь. Нет, я не пойду! Какое мне дело, что у вас жена и дети, я должен идти в обезьянник, вот прекрасно придумано! Да я сейчас… я прямо министру.
  Анан. (Дрожа). По неопытности, ей-богу по неопытности. Мы люди маленькие, провинциальные. Не понимаем высокого склада речей. Сами подумайте, зарплаты не хватает даже на чай и пиво. Если ж и были какие грешки, то самая невинность. Что же до Аньки Графин, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета, это по недосмотру, в полиции. Не до конца разобрались и не ту высекли. Но мы ей премию уже выписали, и она никаких претензий ни к кому не имеет. Это выдумки местных завистников, это такой народ, видят, что если перед ними честный человек, то сразу и начинают ему завидовать. Если что, они и на жизнь мою готовы покуситься.
Ванька Купырь. Ну и что? Мне какое дело до них.
    (Ванька, понимая, что здесь что-то не так и опасность ему как-бы особенно и не грозит, слушал, одновременно размышляя.) Я не знаю, зачем вы мне говорите о злодеях и этой Аньке Графин. Мне нет до них никакого дела. Я здесь по секретному предписанию и моя особа нон-грант. Неприкосновенна. Не сбивайте меня с панталыку. Анька Графин, это совсем другое, это ваше дело, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко. Вот еще! Смотри ты какой выискался конь педальный!  Я заплачу, завтра же заплачу деньги, но у меня теперь нет. Свита затерялась вместе с деньгами и вещами. Но завтра приедут. Завтра же, ядрён батон, за всё и расплачусь. Я же потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки. А у меня секретное предписание, а это вам не лясы точить.
Анан. (В сторону). Вот ты и прокололся! С секретным предписанием! Ничего, может быть он думает, что он тонкая штучка, а мы так, вышли звёзды посчитать или на природе помочиться! Эк куда хватил, гад его морде нехай, мы тоже не лыком шиты! Какого туману тут напустил, думает мы здесь сплошной сельмаг и не разберемся что к чему.
     Но право, на самом деле не знаешь, с какой стороны и подступиться. Придется пускать в дело старый проверенный прием! Что будет, то будет, хватит воду в ступе толочь, надо приступать к практическим действиям.
     (Вслух.) Ежели вы имеете нужду в деньгах, то я готов служить вам сию минуту. Моя обязанность, как честного человека и по совместительству председателя суда, помогать проезжающим.
Ванька Купырь. Если можете, дайте мне взаймы! Я сейчас же расплачусь с этим хапугой, а завтра вам обязательно верну. Мне бы только пару тысяч гривен, но можно и меньше. Я страсть как не люблю быть должником.
Анан. (Поднося бумажки). Ровно две тысячи гривен, можно не пересчитывать.
Ванька Купырь. (Принимая деньги). Огромное вам спасибо. Есть же на земле украинской честные люди, не такие, как этот хозяин, прям чистый москаль, Паша Лябля. Теперь совсем другое дело.
Анан. (В сторону). Ну, слава богу! Деньги хоть взял. Теперь дело, кажется, сдвинется с мертвой точки, теперь дело пойдет на лад. Но надо ухо держать востро. Неизвестно еще, как все обернется. Я же ему вместо двух тысяч гривен три тысячи ввернул.
Ванька Купырь. Эй, Захаря, фиг тебе в харю!
(Зовет сюда трактирного слугу)! (Обращаясь к городничему и Мокию Ивановичу.) А что же вы стоите? Будьте, как дома, садитесь. (Мокию Ивановичу) Садитесь, прошу вас.
Анан. Ничего, мы и так постоим. Мы привыкшие к домашней обстановке, в разных там гостиницах, типа забегаловки, нам неуютно. Кстати, вы не хотели бы поменять место отдыха? У меня в доме есть прекрасная пустая комната, а моя супруга с ее сестрицей, они очень образованы и составят вам интересную компанию.
 Ванька Купырь. Сделайте милость, садитесь, пожалуйста. Я теперь точно вижу, даже совершенно отчетливо вижу откровенность вашего радушия, а то, признаюсь, я уж думал, что здесь нет вообще интеллигентных людей. А сестрица какова?
Анан и Мокий Иванович садятся. Акакий Николаевич выглядывает в дверь, где стоит прокурор и прислушивается.
Анан. (В сторону). Нужно быть посмелее. Он хочет, чтобы считали его инкогнитой. Хорошо, прикинемся, как будто совсем и не знаем, что он за человек.
    (Вслух.) Мы, прохаживаясь по делам с нашим прокурором, зашли случайно в эту гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому что я не так, как кто-нибудь иной, которому ни до чего дела нет, но я, как истинный христиан и украинец хочу, чтобы всякому смертному оказывался хороший прием, - и вот, как будто в награду, случай доставил такую возможность
Ванька Купырь. Я тоже сам очень рад. Без вас я, признаюсь, долго бы просидел здесь, совсем не знал, чем заплатить. Мне то ехать недалеко, но как говорил мой шеф, министр культуры, расстояний бояться не надо, надо бояться обоссаться в людном месте.
Анан. (В сторону). Да, рассказывай, не знал, чем заплатить? (Вслух.) Осмелюсь ли спросить: куда и в какие места ехать изволите?
Ванька Купырь. Я еду в отчий дом, в родную деревню.
Анан. (В сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение). В отчий дом! А? Брешет и не краснеет! С ним нужно ухо востро держать.
    (Вслух.) Хорошее это дело – путешествие. Дороги, они, конечно, выматывают, зато сколько новой информации. Новые встречи, новые люди. Как я понимаю, вы решили отдохнуть и проветриться, так сказать, получить удовольствие?
Ванька Купырь. Да нет, родители меня к себе требуют. Говорят, раз ничего толком не заработал в Киеве, поезжай лучше домой, хоть под присмотром будешь. Они думают вот так ты приехал в Киев, а тебя уже здесь все ждут с мешками денег. Сами бы поехали на заработки, я бы на них посмотрел.
Анан. (В сторону). Прошу ка полюбоваться, родителей приплел! А лучше ничего не мог придумать?
(Вслух.) И долго вы там думаете оставаться?
Ванька Купырь. Да я сам не знаю. по обстоятельствам. А я им прямо скажу, как хотите, но я опять поеду в Киев, что я буду здесь в глуши, да в грязи прозябать.
 Анан. (В сторону). Славно завязал узелок! Врет, врет - и нигде не собьётся! А сам ведь какой невзрачный, низенький, кажется, плюнул бы на него и одним плевком с ног сшиб, а потом ещё ногтем придавил и всю информацию наружу, как прыщ выдавил. Ну, ничего придет время ты у меня всю правду матку выложишь. Я тебя заставлю всё рассказать!
   (Вслух.) Справедливое замечание. Что можно там делать в глуши? Это все равно, что здесь: ночами не спишь, думаешь, что еще сделать такого эдакого для отечества, не жалеешь себя, а награда будет или не будет, кто его знает
   (Окидывает глазами комнату.) Кажется, эта комната сыровата.
Ванька Купырь. Скверная комната, и клопы какие – то неестественные. Чернобыльские видать, радиационные, таких я в Киеве ни разу не видывал: как собаки кусают.
Анан. Скажите! Такой просвещенный гость, и терпит - от кого же? - от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и на свет не следовало родиться. Да и темно в этой комнате?
Ванька Купырь. Очень темно. Хозяин из-за жадности отключает свет. Иногда захочешь что-нибудь эдакое сделать, почитать книгу или придет фантазия сочинить что-нибудь, - не могу: темно и всё.
Анан. Осмелюсь ли я попросить вас. Но нет, я недостоин.
Ванька Купырь. А что такое?
Анан. Нет, нет, и не говорите, я недостоин!
Ванька Купырь. Да что ж такое случилось?
Анан. Я бы мог сделать предложение. У меня в доме есть прекрасная комната, светлая, покойная. Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь. Не рассердитесь - ей-богу, от простоты души предложил.
Ванька Купырь. Наоборот, я с удовольствием. Мне гораздо приятнее в частном доме с хорошими людьми, чем в этой грязной забегаловке.
 Анан. А я так буду рад пообщаться с цивилизованным человеком! А уж как жена обрадуется, как она любит высший свет, как любит поболтать о том о сём! А её сестрица Галюся девушка самых воспитанных правил. Я ее личным примером воспитывал. Свой человек в доску. На неё всегда можно положиться. У меня родители привили мне гостеприимство с самого детства, особливо если гость из просвещенной столицы. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести. Нет! Нет! Не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Ванька Купырь. От всей души благодарю. Если на неё всегда можно положиться, то я готов это испытать. Я сам не люблю людей двуличных. Мне очень нравятся ваша простота, откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Явление IX

Те же и трактирный слуга Захаря, в сопровождении Лехи Хвыли. Захаря.  Ты просил меня прийти, я пришел, но подавать больше ничего не буду. Даром, как говорится, сразу за амбаром.
Купырь. Какой-же ты глупец и наглец, подай сюда счет.
Захаря.  Я уж недавно подал тебе счет.
Ванька Купырь. Я что же, помню твои глупые счета. Говори, сколько там напачкал?
 Захаря.  Вы в первый день спросили два обеда, а на другой день только закусили воблой и потом пошли все брать в долг.
Ванька Купырь.  Дурак! Как тебя здесь держат. Ты не видишь, кто перед тобой сидит? Как разговариваешь с офицером! Начинаешь, еще мне здесь высчитывать. Всего сколько намарал?
Анан. (Вставая и самопроизвольно руки держа по швам). Да вы не беспокоитесь, он подождет.
    (Захаре) Пошел вон с глаз и быстрее, тебе пришлют. Потом. Может быть. Не видишь, что ли, кто перед тобой сидит?
 Ванька Купырь. Ну, да, в самом деле, и то правда, рассчитаться я всегда успею. (Ванька прячет деньги в карман.)
          (Захаря   уходит).
Явление X
Анан, Ванька Купырь и Мокий Иванович.
 Анан. Не угодно ли будет вам сделать некоторую экскурсию по нашему городу, осмотреть некоторые достопримечательности в нашем городе, Дом Культуры или может быть заедем в полицейский участок?
Ванька Купырь. Зачем же, мать моя женщина, в полицейский участок. Я туда не хочу. Там есть обезьянник, но я же ведь уже считай рассчитался. А что там в Доме Культуры?
 Анан. Там посмотрите, какие у нас мероприятия проводятся, каков общий порядок дел.
Ванька Купырь. Это я с большим удовольствием, я готов, это я люблю. А то я за эту неделю здесь уже совсем одичал. Как потом к министру идти на прием, ведь и слова все нормальные позабывал.
Мокий Иванович выставляет голову в дверь.
Анан. Также, если будет ваше желание, оттуда в училище, осмотрите порядок, в каком преподаются у нас всевозможные науки.
 Ванька Купырь. Извольте, извольте с большим удовольствием.
Анан. Потом, если пожелаете посетить острог и городскую тюрьму, узнаете, как у нас содержатся преступники.
Ванька Купырь. Да зачем же тюрьму? Я не хочу в тюрьму. Я не люблю тюрьму. Уж лучше в Дом Культуры.
Анан. Как вам будет угодно. В Дом Культуры, так в Дом Культуры. Анан. Вам как, такси вызвать или же поедете на моей машине?
Ванька Купырь. Да, я лучше с вами поеду.
Анан. (Сергею Ивановичу). Ну, Мокий Иванович, вам теперь нет места.
Мокий Иванович. Ничего, я так, трусцой, за машиной.
Анан. (Тихо, на ушко Мокию Ивановичу). Только быстро все делайте.  Побегите, да во все лопатки и снесите две записки: одну в Дом Культуры, а другую жене.
    (Ваньке Купырю.) Разрешите мне попросить позволения написать в вашем присутствии одну строчку жене, чтоб она приготовилась к принятию почтенного гостя?
Ванька Купырь. Да зачем же записку? Но вспомнив про молодую незамужнюю сестричку жены Анана наи которую всегда можно положиться, сменил тон. А впрочем, почему бы и нет. Ведь тут вот и чернила стоят, только бумаги нет, но можно написать на этом счете.
 Анан. Я здесь прямо и напишу.
    (Пишет и в то же время говорит про себя.) А вот посмотрим, как пойдет дело после бутылки фирменной горилки с перцем и шмата сала в шоколаде. Горилка хоть и неказиста на вид, а слона с ног свалит. Есть у нас и крымские вина, но не по этой ситуации, еще подумает, что мы с москалями дружим и покупаем их крымские вина. Только бы мне узнать, что он такое на самом деле и в какой мере нужно его опасаться. (Написав, отдает Мокию Ивановичу, который подходит к двери, но в это время дверь открывается, и подслушивавший с другой стороны Акакий Николаевич летит вместе с ней на сцену. Все издают восклицания. Акакий Николаевич поднимается.)
Ванька Купырь. Что ж вы так? Не ушиблись ли где-нибудь?
Акакий Николаевич. Ничего, это ничего, это я спешил с приятными известиями, а это что, (показывает на нос), намажем горилкой, и оно к утру само всё и пройдет.
Анан. (Делая Акакию Николаевичу укорительный знак, и обращаясь к Ваньке Купырю). Это ничего. Это со всяким бывает. Прошу пожалуйте! А другу вашему я скажу, чтобы перенес ваши вещи ко мне.      
     (Обращается к Лёхе) Любезнейший, ты перенеси всё ко мне сюда, к председателю суда, дорогу тебе всякий покажет. Прошу покорнейше!
     (Пропускает вперед Ваньку Купыря и следует за ним, но оборотившись, говорит с укоризной Акакию Николаевичу.) Уж ты и нашел место, где падать.  Что человек подумает, они здесь все падают, они что, все нетрезвые. И главное растянулся, как черт знает кто такой.
(Уходит; за ним семенит Акакий Николаевич)
Занавес опускается.
Сцена третья
Комната первого действия
Явление I
Параша Абрамовна и Галюся Гаврилюк стоят у окна в тех же самых позах.
Параша Абрамовна. Ну вот, уж целый час без толку дожидаемся, а все ты со своим глупым жеманством: уже оделась, нет, еще нужно начёс сделать. Было бы лучше тебя не слушать вовсе. Такая досада и как нарочно, ни одной души! Как будто бы вымерли все разом.
Галюся Гаврилюк. Да, конечно, сестрица, через минуты две-три все узнаем. Уж скоро Марфуша должна прийти.
   (Всматривается в окно и вскрикивает.) Сестрица, сестрица! Кто-то вон там, по улице бежит.
Параша Абрамовна. Где бежит? У тебя вечно какие-то фантазии. Говорила же тебе, выходи замуж за прокурора. Так нет. Ну да, теперь и я вижу, кто-то бежит. Кто же это бежит? Небольшого роста и в черном пиджаке.  Кто же это, нет пойму? Как же это досадно! Кто ж это может быть такой?
 Галюся Гаврилюк. Это Мокий Иванович, сестрица.
Параша Абрамовна. Какой Мокий Иванович? Тебе всегда вдруг покажется такое, что хоть стой, хоть падай. Я ж тебе говорила, выходи замуж за прокурора. Нет, это совсем не Мокий Иванович. (Машет платком.) Эй человек, ступайте скорее сюда!
Галюся Гаврилюк. Нет сестрица, это точно Мокий Иванович.
Параша Абрамовна. Ну вот ты всегда так, нарочно путаешь, чтобы только поспорить со мной. Говорят же тебе, что это не Мокий Иванович, а кто-то другой.
 Галюся Гаврилюк. А сестрица, ну, и кто был прав? Видишь, что это Мокий Иванович.
Параша Абрамовна. Ну да, Мокий Иванович, теперь и я это вижу, - о чем спор то?
    (Кричит в окно.) Скорей, сюда! Ты тихо бежишь. Ну, где они? Да говори же оттуда – хочется скорее все разузнать. Что? Генерал очень строгий? А? А муж, где мой муж?
     (Немного отступая от окна, с досадою.) Ну, что за бестолковый человек, пока не зайдет в комнату, ничего толком не расскажет!
   
Явление II
Те же и Мокий Иванович
Параша Абрамовна. Ну, скажи, пожалуйста, тебе не совестно? Я на тебя одного полагалась, как на почти порядочного человека. Все вдруг побежали, и ты туда же!  Вот что значит стадный инстинкт. А я до сих пор ни от кого никакого толку не пойму. Не стыдно тебе? Я у тебя крестила твоих Ванечку и Манечку, а ты вот как со мною поступил!
Мокий Иванович. Ей-богу, кумушка, как скорый поезд бежал, чтобы быстрее засвидетельствовать моё почтение, бежал так, что до сих пор не могу дух перевести. Здоровеньки булы, Параша Абрамовна!
Параша Абрамовна. Здравствуй, здравствуй Мокий Иванович. Ну рассказывай быстрее, что там и как там?
Мокий Иванович. Андрей Антонович прислал вам записочку.
 Параша Абрамовна. Ну, говори, кто он такой? Какой у него чин? Генерал?
Мокий Иванович. Нет, не генерал, а не уступит и генералу: в лице такое видно образование и важные поступки. И строгий жуть.
Параша Абрамовна. А! Так это значит и есть тот самый ревизоро с секретным предписанием, о котором было писано мужу в письме.
Мокий Иванович. Совершенно настоящий. Я это первый открыл, ну, вместе с Акакием Николаевичем.
 Параша Абрамовна. Да, ты хоть расскажи, что там и как?
Мокий Иванович. Ну, слава богу, все вроде бы идет благополучно. Сначала он принял было Андрея Антоновича немного строго, сердился, стучал кулаком по столу и говорил, что в гостинице все нехорошо, готовят прескверно и к нему домой не поедет, и даже грозил Андрею Антоновичу тюрьмой и говорил, что он не хочет сидеть вместо Андрея Антоновича в этой самой тюрьме. Но потом, как разузнал про невинность Андрея Антоновича, покороче с ним разговорился, сменил гнев на милость и тотчас переменил мысли в другую сторону, и, слава богу, все пошло, как и раньше, своим чередом, в общем все пошло хорошо. Они поехали осматривать Дом Культуры. Сразу видно интеллигентного человека, интересуется культурой, видно, что это не какой-нибудь забулдыга, который тюрьмой интересуется, или же ещё чем. А то, признаюсь, уже и сам Андрей Антонович думал, не было ли на него какого тайного доноса, сейчас вон сколько завистников развелось, каждый думает подсидеть другого, себя считает ёлкой, а остальных хороводом вокруг этой ёлки. Я вроде сначала и сам тоже малька перетрухнул, но я же человек серьезный и сразу взял себя в руки.
Параша Абрамовна. Да тебе-то чего бояться? Ведь ты же не служишь в государственной конторе, деньги из казны не тащишь, чего бояться-то?
Мокий Иванович. Э, не скажите Параша Абрамовна, а кто с судьями договаривается, с кого сколько брать и с кого сколько причитается? А? А самим судьям деньги от просителей кто носит? Адвокат. То-то. Да и так, знаете ли, когда такой большой человек сердится, непроизвольно чувствуешь страх в самых ягодицах.
 Параша Абрамовна. Ну, что же, это все, однако, глупости. Лучше расскажи, каков он из себя?  Стар или молод?
 Мокий Иванович. И не старый и не молодой человек, он лет тридцати трёх, как было господу нашему Иисусу Христу, а говорит совсем так, как старик: - «Извольте, говорит, я поеду туда, а туда не поеду».
 (Мокий Иванович размахивает руками) Так это все непривычно. «Я», -говорит, - «и пишу, и читаю, но не люблю, когда в комнате темно».
Параша Абрамовна. А собой каков он: брюнет или блондин?
Мокий Иванович. Нет, больше шатен, и глаза такие быстрые, стреляют по всем сторонам, как у зверька в норке, так в смущенье и приводят, так и приводят, даже меня привели.
Параша Абрамовна. А что тут Андрюша мне пишет в записке? (Читает.) «Спешу тебя уведомить, матушка, что состояние мое вначале было весьма печальное, но, уповая на милость божию… за две соленые воблы, и особенно за полпорции щучьей икры сто двадцать пять гривен».
    (Останавливается.) Я что-то ничего не пойму, при чем тут соленая вобла и икра?
Мокий Иванович. А, это Андрей Антонович писал на черновой бумажке, это там какой-то счет был раньше написан.
Параша Абрамовна. Ах, да, точно, точно.
(Продолжает читать.) «Но, уповая на милость божию, кажется, все идет к хорошему концу. Приготовь поскорее комнату для важного гостя, ту, что выклеена национальными жовто блакитными обоями, к обеду готовить не трудись, потому что закусим по дороге, а горилки вели побольше запастись, да скажи фермеру Араму, чтобы прислал самую лучшую и самую крепкую, а не то я перерою весь его погреб вместе с его палеными бутылками. Целую матушка твою ручку, остаюсь твой по гроб жизни Андрей Антонович». Ах, боже ты мой! Это же, однако же, нужно же делать поскорей! Эй, кто там? Гришка!
Мокий Иванович.  (бежит и кричит в дверь). Гришка! Гришка!
Гришка входит.
Параша Абрамовна. Послушай: беги к купцу Араму, да постой, не спеши, я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между тем говорит): -«Эту записку ты отдай сторожу Фисене, чтоб он побежал с нею к купцу Хачику Абрамяну и принес от него вина и горилки. Да скажи ему сразу, напрямик, мы понимаем, что там, где армяне торгуют, еврея строить нечего, а Хачика предупреди, чтобы давал самого лучшего, и чтобы не жадничал. Андрей Антонович сегодня встречает гостя из столицы. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту жовто блакитную комнату для гостя. Там поставь кровать, пусти воду в умывальник, ну, и все остальное, прочее».
 Мокий Иванович. Ну, Параша Абрамовна, я побегу теперь посмотреть, как там генерал обозревает.
Параша Абрамовна. Иди, иди. Ты мне больше не нужен. Дальше я сама знаю, что делать.



   
Явление III
Параша Абрамовна и Галюся.
 
Параша Абрамовна. Ну, сестрица, нам нужно теперь заняться своим туалетом. Генерал столичная штучка, боже сохрани ударить лицом в грязь, и не дай Бог, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье с глубоким декольте, может быть он не женат.
Галюся. Тю, на тебя сестрица, голубое! Оно же ниже колен и мне совсем не идет и мне оно совсем не нравится, в таких платьях ходит половина города. Я лучше надену мини юбку цветную, та, что в горошек.
Параша Абрамовна. Цветную! В горошек. Ты говоришь всякие глупости, лишь бы только наперекор. Тебе сколько лет? В мини юбке сразу будет видно, сколько мужиков через тебя прошли и сколько еще могут пройти. Голубое тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое, я очень люблю палевое.
Галюся. Ах, сестрица, тебе не идет палевое! Оно уже как целый год вышло из моды, и оно же на полметра выше колен.
Параша Абрамовна. Мне палевое не идет?
Галюся. Не идет, я что угодно даю, не идет, для этого нужно, чтобы низ был белый, а верх совсем чёрный.
Параша Абрамовна. Вот даешь! А у меня глаза разве не черные? самые что ни на есть черные. Ты хоть знаешь, каких мы кровей. Я своё гинекологическое дерево веду аж от самого Рюрика. У нас у всех глаза черные. А ты какой вздор говоришь! Как же глаза не чёрные, когда я и в картах гадаю про себя всегда на крестовую даму?
Галюся. Ах, сестрица! Ты больше червонная дама.
Параша Абрамовна. Всё это пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама.
     (Поспешно уходит вместе с Галюсей и говорит за сценою.) Такое вдруг себе вообразит! Червонная дама! Бог знает что такое! Еще скажет бубновая!
     По уходе их отворяются двери, и Гришка выбрасывает из них сор. Из других дверей выходит Лёха с чемоданом на голове.



   
Явление IV
Гришка и Лёха.

Лёха. Где здесь вещи оставить?
Гришка. Сюда, дорогой товарищ, сюда.
Лёха. Постой, дай немного отдохнуть. Знал бы ты, про наше горемычное житье в последнюю неделю! На пустой живот всякая ноша кажется тяжелой.
Гришка. Что, дорогой товарищ, скажите пожалуйста, а скоро будет сам генерал?
Лёха. Какой такой генерал?
 Гришка. Да ваш дорогой товарищ, тот, что из Киева с секретным предписанием.
Лёха. Генерал? Да какой же он генерал?
Гришка. А разве он не генерал?
Лёха. Генерал, конечно, генерал, но только генерал с другой стороны.
Гришка. Как это понимать? А это больше или меньше настоящего генерала?
Лёха. Конечно, больше. Мы же с ним по гражданской службе, а генерал тот наш помощник по военной службе будет.
Гришка. Вишь ты, как! То-то у нас все забегали. К нам такой чин впервой приезжает. Скажите, дорогой товарищ, а войны с Россией не будет? А то как-тот неуютно. У меня кума там живет. Как я с ней под пушками встречаться буду.
Лёха. Послушай, ты, я вижу, парень шустрый. Лучше приготовь-ка там что-нибудь поесть, да побольше, а потом я тебе такое расскажу, что ты никогда не слышал, никогда не услышишь, да и не ожидаешь вовсе услышать.
Гришка. Да для вас, дорогой товарищ, еще пока ничего не готово. Простые блюда вы же не будете кушать, а вот как генерал сядет за стол, так и вы того же кушанья откушаете.
Лёха. Ну, а из простой еды, это-то что у вас есть?
Гришка. Щи, да каша пища наша. Ну, и к каше пироги с капустой.
Лёха. Тащи их, и щи, и кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. И вина не забудь. Ну, понесем вещи! После такого разговора и вещи стали легче.
      Оба несут чемодан в боковую комнату.

                Явление V

Полицейский отворяют обе половинки дверей. Входит Ванька Купырь, за ним Анан, далее Кишкадюк, Кононюк, Кулёк, Мокий Иванович и Акакий Николаевич с пластырем крестиком на носу. Анан указывает полицейскому на полу бумажку - все бегут и снимают ее, толкая друг друга впопыхах.
Ванька Купырь. Хорошие у вас заведения. Мне очень нравится, что у вас показывают проезжающим все в городе. В других городах мне ничего не показывали.
Анан. В других городах, осмелюсь вам доложить, какой-нибудь председатель суда, как простой чиновник, больше заботится о своей пользе. А здесь, можно сказать, и мыслей других нет, окромя того, чтобы своим прилежанием и бдительностью заслужить благосклонность начальства.
Ванька Купырь. Завтрак тоже был очень хорош, не то, что в этой забегаловке, здесь я совсем объелся. Что, у вас каждый день бывает такой завтрак?
Анан. На каждый день, оно, конечно, накладно будет, но ради уважаемого гостя, можно и потратиться.
Ванька Купырь. Я, грешным делом, люблю вкусно поесть. Ведь мы же для этого родились и живем, чтобы ежедневно и ежечасно срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба под соусом?
Кишкадюк. (Подбегая). Это тунец, ёпсель-мопсель, но приготовленный по нашему местному фирменному рецепту.
 Ванька Купырь. Очень вкусная рыба. По приезде в Киев велю подавать каждый день. Или через день. Или в четверг, в рыбный день. А где это мы завтракали? В Доме Культуры?
Мокий Иванович. Так точно, в буфете Дома Культуры. Театр начинается с вешалки, а культура, так сказать, она начинается с буфета.
Ванька Купырь. Помню, помню, там стояли красивые кресла, и детишки прыгали на сцене с криками: - «Кто не скачет, тот москаль» и «Москаляку на гиляку».
Анан. Это у нас клуб местных патриотов, готовим их с самого детства. Вдруг война с Россией, никто еще ничего не может сообразить, а у нас уже всё готово.
Ванька Купырь. А фильмы какие у вас крутят. Я у себя в Киеве привык к иностранным комедиям или боевикам.
Анан. Уж на что, осмелюсь доложить вам, как же она беспокойна обязанность председателя суда! Столько же на тебе лежит всяких дел, что порой и не разберешь, что это сегодня у тебя на работе, комедия или боевик, нам надо же все заявления посчитать, оформить, подшить и на некоторые даже ответить.  Если б человек был с квадратной головой, тогда оно да, тогда, конечно, но, слава Богу, пока все справляются и так. Иной председатель суда, конечно, радел бы лишь о своих выгодах, но я не таков, верите ли, даже когда ложусь спать, все думаю и думаю, а как бы всё устроить так, чтобы начальство само увидело мою ревность и всегда было миною довольно? Награда будет или нет, это в его воле, но мне хорошо уже тем, что я буду спокоен в сердце за свои успехи. Когда в суде порядок, то, чего ж мне больше надо? Даже и почестей никаких не хочу. Оно было бы неплохо одеть в праздник какую-нибудь медальку, но это так, просто несбыточные мечты.
Мокий Иванович. (В сторону). Вот же гад, как всё ловко расписывает, брешет, как соседский пёс на луну, какой антураж наводит! Дал же бог дураку такой дар!
Ванька Купырь. Да, это тяжкий труд, правда. Я и сам порой люблю иногда блеснуть талантом, иной раз прозой, а в другой раз смотришь и рифмы сами собой в ряд выстроятся.
Акакий Николаевич. (Мокию Ивановичу на ушко). Справедливо говорит, все справедливо, Мокий Иванович! Замечания такие мудрые, видно сразу, что человек многие науки превзошел.
Ванька Купырь. Скажите, пожалуйста, а нет ли у вас каких-нибудь обществ, где бы можно было отвлечься от рутинной работы, поиграть в карты? А то все дела, да дела, а отдохнуть некогда.
Анан. (В сторону). Ну, ну, знаем мы, голубчик, в какой огород заглядывает!
(Вслух.) Боже упаси! Здесь ни слуху, ни духу нет о таких обществах. Я сам карт никогда в руки не брал, даже не знаю, что это такое. Никогда не мог на них смотреть равнодушно и если вдруг увидишь, как играют в карты, то такое нападает омерзение что плюнешь, развернешься и уйдешь куда подальше. Как так можно, чтобы такое драгоценное время убивать на какие - то карты?
Кулёк. (В сторону). А у меня, ёк макарёк, вчера в очко тысячу гривен выиграл.
Анан. Лучше уж я это время на пользу государства употреблю.
 Ванька Купырь. Ну, нет, вы так напрасно судите. Оно, конечно, судья, он на то и есть судья, но, однако всё зависит с какой стороны посмотреть на вещь. Если, например, попадутся три туза, да еще шестёрка треф, забываешь все на свете. Ну, а если проиграешься в пух и прах, то оно, конечно, ничего хорошего в картах нету.
   
                Явление VI

Те же, Параша Абрамовна и Галюся.
Анан. Осмелюсь представить вам моё семейство: жена Параша Абрамовна и её сестрица Галюся.
Ванька Купырь. (Раскланиваясь в разные стороны, одновременно оценивая обстановку, нет ли здесь какого подвоха). Какое счастье, что имею такое удовольствие видеть воочию таких прекрасных дам.
Параша Абрамовна. А нам еще более приятно видеть в нашем доме такую высокую особу.
Ванька Купырь. (Рисуясь). Нет, нет, совершенно всё наоборот, это мне еще приятнее.
Параша Абрамовна. Как можно так говорить! Вы это говорите так, для комплимента. Прошу вас садиться, в ногах правды нет.
 Ванька Купырь. Просто стоять подле вас, уже есть большая честь, впрочем, если вы так желаете, я сяду. Желание дамы для меня закон. Как же я счастлив, что сижу возле вас, а ведь еще утром я об этом и помыслить не мог.
Параша Абрамовна. Этот комплимент я никак не смею принять на свой счет. Наверное, после столичной жизни такой расклад вам показался не очень приятным.
Ванька Купырь. Это вы правильно подметили, абсолютно неприятен. Я привык жить в свете, вращаться в высшем обществе и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества и этот непреодолимый сельский шовинизм. Они меня убивают. Если бы, конечно, не этот случай, который меня так вознаградил за все эти невзгоды.
Параша Абрамовна. На самом деле, я как никто понимаю, как вам было неприятно оказаться в такой ситуации. Я, по молодости тоже иногда оказывалась в непонятной компании и среди чужих мужиков. Но Бог добродетелен и благодаря моему трудолюбию, всё всегда заканчивалось благополучно.
 Ванька Купырь. Впрочем, эта минутная беседа с вами перекрыла все мои неприятности.
Параша Абрамовна. Как так можно! Вы своим комплиментом нам делаете много чести. Я этого не заслуживаю.
 Ванька Купырь. Почему же не заслуживаете?
Параша Абрамовна. Мы живем в провинциальном городке, где грязь и гуси на улицах мешают нормально пройти цивилизованному человеку с хорошими манерами.
 Ванька Купырь. Да сельская местность, это да, но это тоже имеет свои прелести. Нет, нет, это конечно нельзя сравнивать с Киевом, Крещатик, площади, музеи, театры. Мой родной любимый Киев, чудный Днепр, что там за жизнь, правда! Вы, может быть, думаете, что я там простой чиновник, нет, сам министр со мной на дружеской ноге. Подойдет так тихо-тихо, ударит по плечу: -«Приходи сегодня ко мне обедать!» Я за пару минут даю распоряжение, что кому и как делать и я свободен, а там уж чиновники разные этакие крысы канцелярские, как зашелестят печатными машинками. Хотел было и сам пойти в Министерство, да, думаю, зачем мне это. И так ни от кого проходу нету. Ты идешь по лестнице, а охранник уже бежит со щеткой, давайте я вам, Иван Иванович, ботинки почищу, как же вы с такими ботинками по улице пойдете, вас же там все знают». (Городничий и все остальные слушают стоя). А, господа, а почему вы стоите? Пожалуйста, садитесь! А то мне начинает казаться, что я уже на работе и веду прием.
(Все вместе). Анан. Наш чин такой, что еще можно и постоять часок другой.
Акакий Николаевич. Чего уж там. Мы постоим.
Кулёк. Не извольте беспокоиться.
Ванька Купырь. Как говорил Суворов, в бане все равны, так что давайте без чинов, прошу всех садиться.
Анан и все садятся.
 Ванька Купырь. Я лично, не люблю никакие церемонии. Наоборот, я даже всегда стараюсь проскользнуть незаметно. Но у меня никак не получается скрыться, никак не получается! Все меня знают. Не успею выйти куда-нибудь, вдогонку уже слышу голоса: - «Вон, Иван Иванович идет!» А один раз меня даже приняли за министра обороны: все солдаты и офицеры выскочили из казармы и встали под ружьё. Я сразу даже и не понял, а один знакомый полковник говорит: - «У тебя такая выправка, что мы тебя приняли за министра обороны».
 Параша Абрамовна. Скажите, как бывает!
Ванька Купырь. Со многими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики им пишу. Со многими литераторами на дружеской ноге.
Параша Абрамовна. Так вы еще и пишете? Как это должно быть приятно быть писателем! Вы, наверное, и в журналы свои произведения помещаете?
 Ванька Купырь. Да, и в журналы тоже. Моих сочинений, много есть, уж и названий даже не помню. И все случаем: пришел в театр, а театральная дирекция говорит: - «Пожалуйста, Иван Иванович, напишите нам что-нибудь, а то не можем найти для постановки нормальной пьесы». И тут же в один вечер, пока готовился спектакль, всё и написал, всех изумил. Когда у меня хорошее настроение и когда нахожусь в хорошей компании с хорошей закуской, у меня в мыслях появляется легкость необыкновенная.  Правда я под своим именем не имею права печататься, я же ведь выполняю в правительстве секретную миссию, так что мои произведения можете найти под другими фамилиями.    
Параша Абрамовна. Скажите, а вам за это платят?
Ванька Купырь. Как же, как же. Я им всем поправляю статьи, но денег часто не беру. Зачем они мне? У меня и так жалованье…. Мне за последнюю работу, которую я сделал за два часа отвалили сто сорок тысяч гривен.
Галюся Гаврилюк. Так, наверное, и «Грехи наши тяжкие» и «Казаки без дыма не гуляют», тоже ваши сочинения?
 Ванька Купырь. Да, это одни из моих последних сочинений, а так у меня их много, все и не запомнишь.
Галюся Гаврилюк. Ах, сестрица, там написано, что это другого автора сочинение.
 Параша Абрамовна. Ну вот: я так и знала, что даже здесь будешь спорить со мной. Говорят же тебе, что человек не может под своим именем книжки выпускать.
 Ванька Купырь. Да, да это, правда, это точно, такая книга есть и другого автора, а вот другая книга, так это точно моя.
Параша Абрамовна. Верно, верно, я читала именно вашу книжку. Как хорошо и складно написано! Какой слог. Не проза, а прямо стихи какие-то. Читаешь и петь хочется.
 Ванька Купырь. Я, признаюсь, иногда литературой и существую. У меня на Крещатике первый дом в Киеве. Он так и известен, как дом Ивана Ивановича.
    (Поворачивается налево, потом направо и обращаясь ко всем.) Господа, если будете проездом в Киеве, прошу всех ко мне. Я сделаю завтра же распоряжение. Я ведь тоже гостей принимаю.
Параша Абрамовна. Я думаю, с каким вкусом и великолепием там все обустроено!
 Ванька Купырь. Да не говорите. Я всякий день на балах. Там у нас и покер свой составился: министр иностранных дел, американский посол, английский посол, немецкий посол и я. Бывает, так уморишься, играя, что просто это ни на что не похоже. А интересно взглянуть ко мне в прихожую перед завтраком, когда я еще не проснулся: чиновники из разных министерств толкутся в очереди и жужжат там, как шмели, только и слышно: жи... жи... жи... Иной раз и министр встанет в очередь.
Анан и прочие с робостью встают со своих стульев.
    Мне даже на конвертах государственной важности пишут: -«Вице-президенту Незалежной Республики Украина». Один раз я даже управлял министерством обороны. Получилось всё как-то странно, министр уехал куда-то за границу в командировку и там пропал. Где пропал, при каких обстоятельствах, никому неизвестно. Сразу же пошли толки, кому занять место? Много охотников из генералов находились и даже брались, но попробуют, не получается, чересчур уж мудрено всё. Кажется, что всё проще пареной репы и легко на вид, а как вникнешь - просто карусель какая-то! Видят, ни у кого ничего не получается, ну и ко мне. И в тот же день по улицам курьеры от всех воинских частей. Можете себе представить Крещатик забитый в обе стороны одними курьерами?  И все с государственными письмами, все с сургучными печатями, мне - то как быть? И все хором: - «Иван Иванович немедленно приступайте к своим прямым обязанностям министра обороны. А то страна уже третий день без министра, а если завтра война?» Я немного смутился, только что вышел из спальни в халате, хотел прием вести, вначале даже думал отказаться, но потом думаю: дойдет слух до президента, а это может и карьере повредить, да к тому же и страну нельзя оставлять без руководства: - «раз такой вырисовывается расклад, то извольте, господа генералы, я принимаю эту должность.   Так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо держи востро! Уж я если что, шутить не стану». И бывало, прохожу через министерство обороны - просто землетрясенье какое-то, все дрожат и трясутся как осиновые листья в зимнюю стужу.
               Анан и прочие трясутся от страха.
                Ванька Купырь горячится еще сильнее.
    Я на работе шутить не люблю. Я им всем задал такую острастку, что меня сам Парламент боится. А что в самом деле? Я такой, какой есть! Я не посмотрю ни на какие звезды. Я к президенту чуть ли не каждый день езжу. Если захочу, меня завтра же произведут в фельдмарш... (Резко машет рукой, поскальзывается и чуть-чуть не падает на пол, но с двух сторон поддерживается чиновниками.)
Анан.  (Подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). Го…го…го… сподин …
 Ванька Купырь.  (Быстрым, отрывистым голосом). Что случилось?
Анан.  Го…го…го… сподин …
Ванька Купырь.  (Таким же быстрым и отрывистым голосом). Не разберу ничего, что за чепуха.
 Анан. Го…го…го… сподин министр, не изволите ли отдохнуть?.. Вот и комната, и все что нужно для отдыха.
Ванька Купырь. Что за глупости отдохнуть. Что я сюда приехал отдыхать, у меня миссия государственной важности, я сюда приехал работать. Хотя извольте, я готов отдохнуть. Ужин у вас, господа, хорош. Впрочем, так же, как и завтрак. Я доволен, я доволен.
    Напевая: «Тунец, молодец, остальным будет песец», входит боковую комнату, за ним городничий.
   
Явление VII
Те же, кроме Ваньки Купыря и Анана.
Акакий Николаевич. (Мокию Ивановичу). Вот это, Мокий Иванович, человек! Махина! Вот, оно, что значит, человек с большой буквы! За всю жизнь ни разу не был в присутствии столь важной особы, прямо чуть не умер со страху. Как ты думаешь, Мокий Иванович, кто он по чину будет?
Акакий Николаевич. Я думаю, что может быть и генерал.
Мокий Иванович. А я так мыслю, генералы-то ему и в подметки не годятся! А если и генерал, то наверняка фельдмаршал. Парламент и Министерство обороны как прижал? Пойдем поделимся информацией с друзьями. Пусть знают, с кем мы вечера проводим. Прощайте, Параша Абрамовна!
Акакий Николаевич. Прощайте, кумушка!
Оба уходят.
 Кишкадюк.  (Кульку). Прямо ёпсель-мопсель, страх Божий. А почему, и сам не знаешь. А мы даже и мантии не одели для солидности. Ну, а если проспится, да в Киев как махнет донесение? (Уходит в задумчивости, произнеся:) Прощайте, матушка!
   
Явление VIII
Параша Абрамовна и Галюся.
Параша Абрамовна. Ах, какой приятный человек!
Галюся. Ах, какой же он милашка!
Параша Абрамовна.   Какое тонкое обращение! Запоминай, больше такую столичную штучку можно за всю оставшуюся жизнь не увидеть. Приемы, гости, высший свет и все такое остальное прочее. Ах, как же это хорошо! Я страх люблю таких людей! Я просто без памяти. Я же ему очень понравилась, я заметила - все на меня поглядывал. Кажется, он предложи – всё бы бросила и поехала бы за ним на край света.
 Галюся. Ах, сестрица, он на меня больше глядел! Ты как-никак замужем.
Параша Абрамовна. Пожалуйста, иди со своим вздором подальше! Это в данном конкретном случае вовсе не уместно. Муж есть муж, а живем один раз. Муж не стена, его при случае и подвинуть можно.
Галюся. Нет, сестрица, это право совсем не красиво!
Параша Абрамовна. Ну вот! Красиво, не красиво! Боже, тебя сохрани, никак не можешь, чтобы не поспорить! Зачем ему смотреть на тебя? И с какой стати он будет смотреть на тебя?
Галюся.  Правда, сестрица, все смотрел и смотрел, не отрывая глаз. У меня такое предчувствие, что завтра произойдет нечто такое, что изменит всю мою жизнь. А когда он начал говорить о литературе, то взглянул на меня так, будто я его муза. А потом еще раз посмотрел на меня.
Параша Абрамовна. Ну, может быть, может быть. Один раз и посмотрел, да и то видать так себе: - «Думаю, дай и на неё разок посмотрю, созрела девушка или нет». И то это всё от большого воспитания.
Явление IX
Те же и Анан.
Анан. (входит на цыпочках). Тихо вы.
Параша Абрамовна.  Чево?
Анан. И уже не рад, что напоил. Ну что, если хоть половина из того, что он говорил, правда?
   (Задумывается.) Да как же не быть правде? У подгулявшего человека всё само собой несется наружу. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Конечно, прибрехнул немного, но ведь не присочинивши не говорится никакая речь. С министрами и послами в карты играет и во дворец президента ездит. Так вот оно как, чем больше думаешь, тем меньше знаешь, что творится в голове. Будто ты стоишь на лобном месте, а они решают, помиловать тебя или повесить.
Параша Абрамовна. А я никакой робости в его присутствии не ощутила, я видела в нем только образованного, ученого и высшего света человека, а до его чинов мне никакой нужды нет.
Анан.  Ну, вы же - женщины! Одного этого слова достаточно! Вам все только шуры-муры на уме! А мне держи ухо востро, вдруг брякнешь что-нибудь не в унисон, вас то просто посекут маленько, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, Параша, обращалась с ним так свободно, как с каким-нибудь Сергеем Ивановичем.
Параша Абрамовна. Об этом уж советую не беспокоиться. Это ты у нас мужицкого воспитания, а мы обхождение знаем. (Посматривает на сестру)
Анан.  (Оставшись один). Ну, уж с ними разговоры говорить! Ума как у курицы. А оказия какова на самом деле оказалась? До сих пор не могу прийти в себя. Так поджилки от страха до сих пор и трясутся.
   (Отворяет дверь и говорит в дверь.) Гришка, позови полицейских Печенку и Петро Михася, они тут где-нибудь недалеко за воротами шляются.
  (После небольшого молчания.) Чудно все как-то теперь на белом свете. Хотя бы народ из себя был видный, а то худенький, тоненький - как его распознаешь, кто он на самом деле? Если военный, то он хоть выправку все-таки покажет, а этот как наденет пиджачок, ну точно пришибленная муха. А ведь долго упирался в гостинице, выделывал такие словесные кренделя, что, кажется нет никакой возможности добиться толку. А вот под горилку с перчиком и подался. Да еще наговорил столько, что многого не нужно было бы и знать, наговорил намного больше, чем нужно для понимания. Видно сразу, что человек еще молодой и неопытный.
   
Явление X
Те же и Лёха. Все бегут к нему навстречу, кивая пальцами.
Параша Абрамовна. Подойди - ка сюда, любезный товарищ!
Анан.  Тихо! Он что? Ещё спит?
Лёха. Нет еще, он долго просыпается, а сейчас немножко потягивается.
Параша Абрамовна. Послушай, товарищ, а как тебя зовут?  Лёха, матушка.
Анан.  (Жене и её сестре). Полно, полно вам! (Лёхе.) Ну что, друг, тебя как накормили, хорошо ли, сытно?
 Лёха. Накормили от души, за что я весьма благодарен, пища, правда простая, но зато много. В общем хорошо накормили.
Параша Абрамовна. Ну что, скажи, а к твоему начальнику много ездит министров и депутатов?
Лёха. (В сторону). А что же им говорить? Коли теперь накормили хорошо, значит, после еще лучше накормят.
 (Вслух.) Да, бывают и депутаты, и министры.
Галюся. Душенька Лёшенька, какой твой начальник прехорошенький!
Параша Абрамовна. А что, скажи, пожалуйста, Лёша, как он, женат или нет.
Анан. А ну, перестаньте, задавать пустые вопросы! Вы этими пустыми речами мне мешаете работать! Нечего здесь лясы точить без толку. Ну что, дорогой товарищ?
Параша Абрамовна. (Перебивая мужа). А звание или какой чин у твоего начальника?
Лёха. Чин обыкновенно какой, хотя это есть большая государственная тайна.
Анан. Ах, боже мой, вы всё лезете и лезете со своими глупыми расспросами! Не даёте поговорить о деле. Ну что, дорогой друг, как твой начальник?  Очень строг? Любит этак распекать или нет?
Лёха. Да, чего, чего, а порядок любит. Уж ему надо так, чтобы все в любой момент было на месте и в исправности.
Анан.  Мне очень, дорогой друг, нравится твое лицо. Ты должно быть хороший человек.
Параша Абрамовна. (Опять перебивая мужа). Послушай, Лёша, а как твой начальник ходит там, в мундире или как?
Анан. Полно вам, вы как трещотки какие! Здесь дело серьезное, дело может быть идет о жизни человека.
    (Обращается к Лёхе.) Ну что, дорогой друг, правда, ты мне очень нравишься. В дороге сам понимаешь, не мешает, иногда и чайку, и кофейку выпить, на улице теперь стало холодновато, да и грязь везде. Так вот возьми пол тыщи гривен на чай.
Лёха. (Принимая деньги.) За деньги благодарю. Дай бог вам здоровья! Я хоть человек и не бедный, но лишние деньги в дороге не помешают. Иван Иванович такой транжира, тысячу гривен и за деньги не считает.
Анан. Это хорошо, я и сам рад, что с тобой имею возможность поговорить. Вот возьми еще пол тыщи гривен, чтобы была уже ровно тыща.
 Параша Абрамовна. Послушай, Лёша, а какие женщины больше всего нравятся твоему начальнику?
Галюся. Лёшенька, душенька, какой миленький чуб у твоего барина!
Анан. Да постойте, отойдите, дайте мне поговорить по делу!
 (Обращается к Лёхе.) А что, дорогой друг, скажи - ка, пожалуйста, на что больше всего Иван Иванович обращает внимание, то есть что ему в дороге больше всего нравится?
Лёха.  Любит он, по ситуации, что как придется. Больше всего любит принимать гостей, ну, и его чтобы принимали хорошо, угощение чтоб было на высшем уровне.
Анан.  На высшем уровне?
Лёха. Да, только на высшем уровне. Вот уж на что я тоже на высокой должности, но до него далеко не дорос, но он всегда следит, чтобы и меня привечали на высшем уровне.
Анан. Хорошо, я понял, я тебя услышал, ты дело говоришь. Там я тебе дал на чай, так вот еще тысячу гривен сверх того на кофе.
Лёха. За что так привечаете? Я Иван Ивановичу про вашу доброту все расскажу. Приедем в его отчий дом, так и выпьем с ним за ваше здоровье.
Параша Абрамовна.  Приходи, Лёша, ко мне, посекретничаем и тоже получишь на чай.
Галюся. Лешенька, душенька, поцелуй своего барина от моего имени!
Из другой комнаты слышен небольшой кашель Ваньки Купыря.
Анан.  Тихо! (Поднимается на цыпочки; вся сцена вполголоса). Боже вас упаси шуметь! Идите себе уж!
Параша Абрамовна. Пойдем, Галюся, я тебе такое скажу, что я заметила у гостя, что нам вдвоем только можно об этом говорить.
Анан.  Ох, уж там они наговорят! Я думаю, поди их послушай и, если уши не заткнешь, то уши совсем завянут.
 (Обращаясь к Лёхе.) Ну, дорогой друг, теперь ты, конечно…
   (Открывшаяся дверь обрывает его на полуслове).
Явление XI
Те же и полицейские Петька Михась и Печенка.
Анан. Тихо! Гад вашей морде нехай! Как, косолапые медведи стучите своими сапогами! Так ввалились, будто пол тонны кто-то сбрасывает с крыши! Где вас черти носят?
Петро Михась. Были по приказанию на перекрестке.
 Анан.  Тихо! (Закрывает ему рот.) Чего орешь, как подбитая ворона!
    (Дразнит его.) Были по приказанию! Как из бочки рычишь.
    (К Лёхе.) Ну, дорогой друг, ты ступай приготовляй там всё, что нужно для Иван Иваныча, а мы тут уж как – ни будь сами. Все, что нужно и что есть в доме, требуй.
Лёха уходит.
Анан. А вы - стойте на крыльце, и не двигайтесь с места! И никого из посторонних в дом не пускайте, особенно этих обиженных алкашей! Если хоть одного из них пропустите, пеняйте на себя, все можем загреметь далеко и надолго. И этого самого адвоката очкарика гоните поганой метлой. Если увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, да хоть и не с просьбою, но похож на такого человека, что хочет подать просьбу, гоните взашей, так прямо хорошенько и толкайте!
   (Показывает ногою.) Слышите? Только, чтобы тихо. (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
   
 
Сцена четвертая.
Та же комната в доме Анана.
Явление I
Входят осторожно, почти на цыпочках: Кишкадюк, Кононюк, Кулёк, Мокий Иванович и Акакий Николаевич, прокурор - все в полном параде в мантиях и мундирах.
Вся сцена происходит вполголоса.
Кишкадюк. (строит всех полукружием). Ради бога, ёпсель-мопсель, господа, нам всем нужно быть начеку, скорее становитесь в кружок, да побольше порядку! Вы слыхали, и во дворец к президенту ездит, и парламент распекает! Они, по всей видимости военный, хотя секрет пока не раскрывают. Так что стройтесь все по - военному, обязательно по - военному! Вы, Мокий Иванович, забегите с этой стороны, а вы, Акакий Николаевич, станьте вот тут, с другой стороны.
Мокий Иванович и Акакий Николаевич бегают вокруг него на цыпочках.
Кононюк. (Обращаясь к Кишкадюку). Воля Геша, ёкарный бабай, конечно, твоя, я тебя неволить не имею права, но сегодня мы все в одной лодке и нам нужно было бы, кое-что сегодня предпринять.
Кишкадюк. А что именно предпринять?
Кононюк. Ну, как что, известно что.
Кишкадюк. Подсунуть как-то деньги?
Кононюк. Ну да, хоть бы и подсунуть. Ты же большой специалист по этому делу. Надо как-то так подойти, чтобы это не выглядело взяткой. А то не дай Бог, конечно!
 Кишкадюк. Опасно, ёпсель-мопсель! Еще раскричится, он как-никак государственный человек. А если в виде приношенья со стороны интеллигенции на какой-нибудь памятник?
Прокурор. Или же можно так, мол и так, пришли по почте деньги, неизвестно кому принадлежащие, заберите их и там сдайте в казну.
Кононюк. Смотри, ёкарный бабай, чтобы он тебя телеграммой куда-нибудь не сдал. Слушайте: эти дела так не делаются в цивилизованном государстве. Все вроде имеем опыт, на этом и живём, а скопились в кучу, как стадо баранов. Представляться нужно поодиночке, а между четырех глаз оно само и подскажет, как действовать. Надо так, чтобы глаза видели, а уши не слыхали. Вот как в цивилизованном обществе делается! Ну, вот ты, Герл, первый и начинай, у тебя самый большой опыт. Как неоднократно Пархома обувал, колхозников и Семёру кидал, помнишь, и здесь что-либо предпримешь. Пригласи его в свой масонский клуб на оргию. Если чего, если вдруг он к мужикам имеет отвращение, мы тебе тогда туда и Аньку Графин подвинем.
Кишкадюк. Так лучше уж ты ёпсель-мопсель: ты с ним почти ровесник, тебе и карты в руки.
Кононюк. Так уж лучше тогда Кульку, он самый грамотный, с его слов; он быстрее найдет способ, как провернуть сие мероприятие.
Кулёк. Я, ёк макарёк, не могу так, не могу, господа. Я, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня душа в пятки уходит и язык как калоша в грязи застревает. С простым людом на суде, это да, там я пожалуйста, там во весь рост, а здесь никак, боюсь все дело испортить. Нет, увольте, право увольте!
 Кононюк. Да, Гера, кроме тебя, некому. У тебя, что ни слово, то будто Цицерон на языке яичко снёс, да и масонский орден, это брат, тоже вещь и серьезная, и заразительная.
Кишкадюк. Что вы! Что вы: какой тут на хрен Цицерон! Ишь, что выдумали! Тут с простыми масонами иной раз так увлечешься, что иногда и на ромашку времени не хватает.
Все (Пристают к нему.) Нет, ты не только о масонах, ты и о сотворении мира, и еще о чём – ни будь высоком можешь. А мы, как все это утрясется, тоже вступим в масоны. Так что, Гера, не оставляй нас, наедине с опасностью, будь братом нашим, а если хочешь, то и отцом.
Кишкадюк. Отвяжитесь, господа! Я что вам, самоубийца?
В это время слышны шаги и откашливание в комнате Ваньки Купыря. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого.
Явление II
Ванька Купырь один, выходит с заспанными глазами.
Ванька. Я, кажись, придавил малька. Где они набрали таких тюфяков и перин, что я между них так вспотел, что даже на онурез подумал. Кажется, они вчера мне подлили чего-то за ужином, в голове до сих пор кто-то стучит как дятел клювом. Здесь, как я вижу, можно очень приятно провести время. Я очень люблю радушие и радушных людей. Мне, признаюсь, сильно нравится, когда мне угождают от чистого сердца, а не то, чтобы из интереса. А сестрица жены городничего очень недурна, да и сама его жена еще ого-го какая, что еще можно бы и за ней… Нет, мне, право, нравится, такая жизнь.
   Но, однако же, они меня принимают за какого-то большого начальника. Я им вчера, конечно, подпустил большого ежа в штаны, но сегодня и сам толком не помню, кем я им представился. Каким-то большим начальником. А если все вскроется? Бить, наверное, сильно будут. Да еще и в тюрьму посадят. Но вот как так уйти с поля боя, и бой не приняв, меня же никто не поймет. Это не по - нашему.
 
Явление III
Ванька Купырь и Кишкадюк.
Кишкадюк. (Входит и останавливается.) Боже, пресвятая бого-родица, пронеси благополучно, коленки так сами и подгибаются. На самом деле давать деньги намного труднее, чем их брать.
     (Вслух, вытянувшись и держа руки по швам).  Имею честь представиться: судья здешнего суда, Гер Герыч Кишкадюк. (Немного помолчав, добавил), глава масонского ордена города «Н».
Ванька Купырь. Прошу садиться. Простите, не расслышал, как вас зовут, Хер Херыч? Так, вы здесь работаете простым судьёй?
Кишкадюк. С две тысячи… года был избран пожизненно по воле президента и продолжаю судить до сего времени. А так зовут меня злые языки, на самом деле я Гер Герыч.
Ванька Купырь.  Ну, разница, признаюсь, не большая. А это вообще выгодно, быть судьей?
Кишкадюк. За это время есть и Дипломы, и Почетные грамоты. За прилежное судейство братья избрали меня главой масонской общины нашего города.
    (В сторону.) А деньги в кулаке жгут так сильно, что и сам кулак весь как в огне. Да, на самом деле давать деньги труднее, чем брать. Когда все закончится, надо будет Пархома поблагодарить, он же чуть ли не каждый месяц взятки нам дает. Ну, а если каждый месяц, то поди и привык уже. Не нужно ему никакой благодарности. Пусть и дальше носит. (Такие и другие сумбурные мысли проскочили в голове у Герла за какие-то считанные секунды.)
 Ванька Купырь.  А мне нравится масонский орден. Давно хотел поприсутствовать на каком-нибудь масонском вечере. Говорят, у вас и ромашка практикуется.
Кишкадюк. (Высовывая понемногу вперед сжатый кулак. В сторону.) Боже мой! Сам не знаю, где сижу. Точно горячие угли в штаны наложили.
 Ванька Купырь.  А что это у вас в руке?
 Кишкадюк. (Совсем растерялся и уронил на пол гривны.) Ничего. Это так, ёпсель-мопсель, пропуск на масонский ритуал.
Ванька Купырь.  Как так ничего? Я вижу, это деньги упали.
Кишкадюк. (Дрожа всем телом.) Никак нет.
   (В сторону.)   Боже, спаси и сохрани, вот я уже и сам под судом! И кутузку подвезли схватить меня!
Ванька Купырь. (Подымая.) Да, это гривны.
Кишкадюк. (В сторону.) Ну, теперь всё кончено – точно, окончательно пропал!
Ванька Купырь. А вы знаете что? Дайте их мне взаймы.
Кишкадюк. (Поспешно.) Конечно, конечно, с большим пребольшим удовольствием.
   (В сторону.) Ну, давай смелее, смелее! Никогда, когда брал деньги так не волновался. Вывози, давай, пресвятая богородица!
Ванька Купырь. Я, знаете ли, в дороге слегка поиздержался. Оно же как, там то, здесь сё... А я вам из деревни сейчас же их пришлю.
Кишкадюк. Как можно, как можно! Такая честь... Конечно, слабыми моими силами и кротким разумом, рвением и усердием к начальству, завсегда готов.
    (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.) Не смею более беспокоить своим присутствием. С пребольшим уважением, ваш похоронный слуга. Не будет ли какого приказания?
Ванька Купырь. Какого приказания?
Кишкадюк. Я как думаю, может быть дадите какое никакое приказание суду? Как нам судить дальше?
Ванька Купырь.  Зачем же? Ведь мне в суде нет теперь никакой надобности. Вы человек, как я понимаю, серьезный и солидный. Нет. Нет. Не будет.
 Кишкадюк. (Раскланиваясь и пятясь, не разворачиваясь, в сторону.) Ну, теперь город наш! Первая битва выиграна.
Ванька Купырь.  (По уходе его.) Да, этот судья - хороший человек.
   
Явление IV
Ванька Купырь и прокурор, входит вытянувшись и держа руки по швам.
Прокурор. Имею честь представиться, главный прокурор города. Ванька Купырь.  А, хорошо, милости прошу. Я очень люблю пообщаться с приятными людьми. Садитесь. Вы ведь здесь давно живете?
Прокурор. Так точно. Уже двенадцать лет.
Ванька Купырь. А мне нравится этот городок. Конечно, не так многолюдно, да и грязно везде. Но, ведь это же не столица. Согласны, что, это не столица? Да и этот сельский шовинизм у некоторых горожан. А так хороший город. 
Прокурор.  Истинная правда.
Ванька Купырь.  Ведь это только в столице нет грязи и нет провинциальных гусей на дорогах. Как ваше мнение, обо всем этом?
Прокурор.  Так точно.
    (В сторону.) А он, однако же простой человек, обо всем расспрашивает.
Ванька Купырь.  А вот, как на духу, признайтесь, ведь и в маленьком городке можно прожить счастливо? Ну, конечно, если деньги есть.
Прокурор.  Так точно. С деньгами можно.
Ванька Купырь. По моему разумению, чего человеку нужно? Нужно, чтобы тебя уважали, любили и искренне предлагали деньги, не так ли?
Прокурор. Так точно. Ваша правда. С деньгами и в куче дерьма можно хорошо устроиться.
Ванька Купырь. Я, признаюсь, рад, что мы с вами одного и того же мнения. Меня, конечно, назовут странным, но я человек простой, такой уж у меня характер с детства уродился.
   (Глядя в глаза ему, говорит про себя.) А попрошу-ка я и у этого прокурора денег взаймы!
     (Вслух.) Какой престранный случай в дороге со мной приключился, совершенно поиздержался. Не можете ли вы мне дать тысячи три гривен взаймы?
Прокурор.  Почему же нет? Почту это за величайшее счастье. Выручать хорошего человека это мой жизненный принцип. От всей души готов служить родине, вот возьмите.
Ванька Купырь.  Весьма благодарен. А я, признаться, смерть как не люблю отказывать себе в дороге, да и к чему? Я человек не бедный, даже очень небедный. Так зачем отказывать?
Прокурор.  Так точно. (Встаёт, вытягивается). Не смею долее беспокоить своим присутствием.  Не будет ли какого замечания по части прокуратуры?
Ванька Купырь. Нет, нет, ничего, ступайте.
Прокурор раскланивается и уходит.
 (Ванька раскуривая сигару.) Прокурор, мне кажется, тоже очень хороший человек. По крайней мере, не жаден и услужлив. Я люблю таких людей.
   
Явление V
Ванька Купырь и Кулёк, которого почти выталкивают из дверей. Сзади его слышен голос почти вслух: - «Чего робеешь?»
Кулёк. (Вытягивая руки по швам и не без трепета.) Имею честь представиться: судья Кулёк Кал Калыч.
Ванька Купырь.  А, милости просим! Садитесь, садитесь. Не хотите ли сигаретку выкурить? (Подает ему сигарету.)
Кулёк. (Про себя, в нерешимости.) Ёк макарёк. Вот тебе раз! Уж этого никак не предполагал. Брать или не брать? Я же не курю.
Ванька Купырь. Возьмите, возьмите; это качественная кубАнская сигаретка. Конечно, не то, что в Киеве. Там, я куривал кубИнские сигары по двести пятьдесят гривен штука, это вот сигары, просто пальчики оближешь после того, как выкуришь. Вот спички, закуривайте. (Подает ему спички.)
Кулёк пробует закурить и весь дрожит.
Ванька Купырь.  Да вы прикуриваете не с того конца!
Кулёк. (От испуга выронил сигару себе на штаны, плюнул на нее и, махнув рукою, про себя.) Ёк макарёк! Сгубила проклятая робость!
Ванька Купырь.  Вы, как я вижу, не охотник до сигар. А вам я признаюсь, это моя вторая слабость. Вот первая, это насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен и пройти мимо красивой девушки. А как вы? Какие вам больше нравятся - брюнетки или блондинки?
     (Кулёк находится в совершенном недоумении и не знает, что сказать.)
Ванька Купырь.  Нет, скажите откровенно: брюнетки или блондинки?
Кулёк. Не могу знать. У меня жена, дети малые.
Ванька Купырь.  Нет, нет, не отговаривайтесь! Мне хочется узнать непременно ваш вкус. Мне говорили, что вы здесь самый грамотный судья и ваше мнение мне очень интересно.
Кулёк. Осмелюсь предположить…
    (В сторону.) Сам теперь не знаю, что говорить, проклятая робость. С простым людом запросто, а с большим начальником язык и ноги сами по себе отнимаются и становятся как чужие.
Ванька Купырь. А! не хотите сказать. Верно, уж какая-нибудь брюнетка сделала вам маленькую загвоздочку, а жена и не догадывается. Признайтесь, сделала? Сделала?
                Кулёк молчит.
Ванька Купырь.  А! покраснели! Видите! видите! Отчего ж вы не говорите про брюнеточку?
 Кулёк. Оробел, совсем оробел.
     (В сторону.) Продал проклятый язык, за гривну продал!
Ванька Купырь. Оробели? Да, в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Кулёк. Так точно.
Ванька Купырь. А тут по деревне слух идет, что все дети слепого Семенюка на вас похожи.
Кулёк. Брешут, как голодные собаки. Этого научно еще никто не доказал, а самому Семенюку это дело всё равно, он же всё равно никого и ничего не видит.
Ванька Купырь.  Вот со мной престранный случай в дороге приключился, совсем издержался. Не можете ли вы мне дать тысячи три гривен взаймы?
Кулёк. (Хватаясь за карманы, про себя). Вот те штука будет, если нет! На днях же Пархома отшманал так, что тот бедный чуть от страху не помер. Есть, есть! (Вынимает и, подает, дрожа, ассигнации.)
Ванька Купырь.  Ну, что ж. Большое спасибо, как приеду в деревню, в отчий дом, так сразу и вышлю. Там то у меня денег куры не клюют.
Кулёк. (Вытягиваясь по швам.) Не смею долее беспокоить своим присутствием.
Ванька Купырь.  Прощайте. Жене и детям большой привет.
Кулёк. (Летит вон почти бегом и говорит в сторону.) Ну, слава богу!  Пронесло, так пронесло.
Явление VI
Ванька Купырь и Кононюк.
Кононюк. Имею честь представиться: самый молодой и перспективный здешний судья, Кононюк.
Ванька Купырь.  Здравствуйте, здравствуйте, прошу садиться.
Кононюк. Ежели вы помните, имел честь сопровождать вас и принимать вас лично в Доме Культуры.
Ванька Купырь. А. Да! Да! Помню, помню. Вы очень хорошо угостили завтраком. Как говорите рыба называлась – тунец. Хорошая рыба.
Кононюк. Рад стараться послужить родному отечеству.
Ванька Купырь.  Я – честно признаюсь, хорошая рыба, это моя слабость, - люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не так ли?
Кононюк. Очень может быть.
   (Помолчав.) Могу сказать, что себя не жалею и ревностно исполняю службу.
    (Придвигается ближе с своим стулом и говорит вполголоса.) Вот здешний прокурор совершенно ничего не делает: все дела запустил до безобразия, отписки по шаблону пишет, а вышесидящим начальникам взятки носит. Перед начальниками стоит на цирлах и в глазах чего изволите, а когда с подчиненными разговаривает, так там одна мать -перемать и слышна.
     Полицейский Петро Михась сущий дьявол, как какая-нибудь держиморда. Его отец полицаем у фашистов служил. Дорогу не уступил-получай палкой, деньги не принес - в обезьянник, мало принес – фингал под глаз.
     Судья Кулёк, который только что был перед моим приходом, считает себя самым умным, а показания свидетелей изменяет, а те ему за это деньги носят. А Люся Путанко вообще с ним натурой расплачивается. Здесь есть один местный чиновник – Семенюк, так, как только он из дома, Кулёк тут, как тут. И детишки Семенюка на него все похожи, даже девочка маленькая, один в один, как вылитый судья. А Семенюк слепой и ему всё равно на кого они похожи.
    Судья Кишкадюк вообще хрен моржовый, тупой и безграмотный и меня еще жизни учит, во взятках попрекает, что неправильно беру, нужно, как он, а поведения, если признаться пред вами, как перед Богом, это конечно, лишь для пользы отечества и я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, он поведения самого предосудительного. В своем масонском ордене устраивает секс оргии, но ни меня, ни женщин туда не приглашает. И что они там вытворяют, весь город только догадывается.
Ванька Купырь.  Скажите пожалуйста! А я никак этого не думал.
Кононюк. Не прикажете ли, я все это вам изложу лучше на бумаге?
Ванька Купырь. Хорошо, хоть на бумаге. Бумага, она все стерпит. А в дороге мне будет очень приятно прочитать что-нибудь эдакое, пикантное. Я, знаете, люблю в скучное время прочесть что-нибудь забавное. Как ваша фамилия, а то я что-то все её забываю.
Кононюк. Кононюк. Судья Кононюк.
Ванька Купырь.  А, да! Кононюк. И что ж, скажите, пожалуйста, говорят, что вы и стихи сочиняете?
Кононюк. Так точно. Я даже хочу создать свой писательский орден в пику масонскому ордену Кишкадюка. С одними женщинами. Тогда мы такую ромашку замутим, какая ему и во сне не снилась.
Ванька Купырь. И что же вы уже написали?
Кононюк. Могу прочесть моё самое знаменитое стихотворение. Его везде пишут.
Ванька Купырь. Ну, я слушаю.
Кононюк.           «Писать на стенах туалета,
                Увы друзья не мудрено,
                Среди говна вы все поэты
                Среди поэтов вы говно».
Ванька Купырь. Это хорошие стихи, актуальные. Я их где-то уже читал. Или слышал. А можете еще что-нибудь прочитать?
 Кононюк.  Не смею беспокоить, но остальные стихи еще требуют доработки, вот как закончу, так и прочитаю. (Раскланивается с тем, чтобы уйти.)
Ванька Купырь.  (Провожая.) Это хорошо. Это все довольно смешно, что вы говорили. Пожалуйста, можно и в другое время... Я это очень люблю.
   (Возвращается и, пока Кононюк не отворил дверь, кричит ему.) Эй, вы! Как вас? Я все позабываю, как ваша фамилия.
Кононюк. Кононюк.
Ванька Купырь. Что же вы как француз, так быстро уходите по - английски. Сделайте небольшую милость, со мной престранный случай случился в дороге, не поверите, совершенно поиздержался. Нет ли у вас взаймы денег – три тысячи гривен?
Кононюк. Конечно есть. Мы что в судьи пошли, чтобы там без денег сидеть?
Ванька Купырь. Скажите, как все это, кстати. Благодарю.
   
                Явление VII
Ванька Купырь, Мокий Иванович и Акакий Николаевич.
Мокий Иванович. Имею честь представиться: адвокат здешнего города, Мокий Иванович.
Акакий Николаевич.  Имею честь представиться: адвокат здешнего города, Акакий Николаевич.
Ванька Купырь. А, да, да, я уже вас раньше где-то видел. Вы, кажется, тогда неловко упали? Что же, как ваш нос?
Акакий Николаевич. Слава богу! Не извольте беспокоиться: присох, теперь совсем присох. Даже лучше стало.
Ванька Купырь. Хорошо, что присох. Я рад... (Вдруг и отрывисто.) Денег нет у вас?
Мокий Иванович. Денег? каких денег?
Ванька Купырь.  (Громко и скоро). Взаймы тысяч пять гривен.
Мокий Иванович. Такой суммы, ей-богу, нет. А нет ли у вас, Акакий Николаевич?
Акакий Николаевич. С собой денег не ношу, потому что я как адвокат, живу лишь ни нищенские пожертвования от посетителей.
Ванька Купырь.  Да, ну если пяти тысячи нет, так гривен пятьсот найдется? Я же знаю, вы адвокаты такими деньжищами ворочаете.
 Мокий Иванович.  (Шаря в карманах и приблизившись к Ваньке, полушепотом). Через нас проходят большие деньги, это правда, но мы же их все передаем судьям. Они сами боятся брать, так нас на это и подвигают. И отказаться нельзя. Не будешь им носить денег, ни одно дело не выиграешь. У вас, Акакий Николаевич, нет пятисот гривен.? У меня всего четыреста, да и то мелочью.
Акакий Николаевич. (Смотря в бумажник.) Двести пятьдесят гривен всего.
Мокий Иванович. Да вы поищите-то получше, Акакий Никола-евич! У вас там, я знаю, в кармане с правой стороны дырочка образовалась, так они в эту дырочку как-нибудь и провалились.
Акакий Николаевич. Нет, правда, и в дырочке нет.
Ванька Купырь. Ну, все равно. Я ведь только так. Хорошо, пусть будет двести пятьдесят гривен. Это все равно.
(Принимает деньги.) А что судьи? Если дело выигрышное, как они поступают?
Акакий Николаевич. Да никак. Прав ты или не прав, это не важно. Они дело повернут так, что даже если ты на сто, нет на сто двадцать и даже на двести процентов прав, повернут дело таким образом, что ты все равно останешься в дураках. У них же здесь образовалась настоящая мафия: судьи, полицейские, прокуроры, приставы и всякие разные кадастровики и реестровики, да и этот местный оккупант и прохиндей Пархом. Они же как змеиный клубок во время спаривания, не разберешь, где здесь чья голова, где чей хвост. Не поймешь, кто пьёт, кто жрёт, кто кого е…, ну, в общем, кто с кем спаривается. Так что, если деньги не принесёшь, дело никогда не выиграешь.
Ванька Купырь. Не может быть?
Акакий Николаевич. Может. Это дело очень тонкого свойства. У них много способов. Вон, Влас Семёра отказался им платить, так они его мурыжат более десяти лет. Самый простой способ – это подержать заявление у себя пару месяцев, а затем его закрыть из-за пропущенных сроков.
Ванька Купырь.  Да? И что, так тоже можно?
Акакий Николаевич. А вот еще. Приложишь, бывало, все справки, все бумажки и клеем даже приклеишь, а они бумажку одну выдернут и дело отсылают обратно, будто не все документы приложены. И так несколько раз, пока опять сроки не пройдут. А могут и вообще не смотреть ничего, нет, мол, такой-то справки и всё. И высылают обратно документы вместе с этой пропавшей справкой.
Ванька Купырь. Не может такого быть. Им же государство выдало каждому по мантии при совсем хорошей зарплате.
Акакий Николаевич. У них всё может быть, они в этих мантиях ходят там, как рабы в рясах. Сами всего боятся, но деньги берут. Им бы еще каждому по кадилу, они бы еще раза в два больше требовали. Вот давеча, Кононюк пригласил на судебное заседание покойника и еще возмущался, почему тот не пришел. И тут же пригласил туда же, давать показания, девочку десяти лет и мальчика шести лет. На что председатель суда по жизни человек лояльный, но и тот не сдержался, говорит, ты чё вообще, педофил что ли.
Мокий Иванович. А супруженица Председателя суда и ее сестрица, они вообще по молодости на панели путанили. Анана заставили на Параше жениться и за это его назначили его председателем суда. Параша вообще оторва, самая последняя мразь, её весь город ненавидит, дерет со всех три шкуры. Одному за то, что он отказался платить присудила, столько, сколько вообще денег не бывает, и когда он вовремя деньги не принес, так она приняла решение, чтобы он перенёс свой дом в сторону на три метра. А на суде так с ухмылкой говорит: - «Тебе как, с начала Решение читать, с середины или с конца?» Так он у нас уже пятый год судится. И еще пять будет судиться.
    А чтобы выпотрошить Власа Семёру наняла продажных кадастровиков, пригласила невменяемых свидетелей алкашей и вынесла такое Решение, что он уже десять лет не может его ни отменить, ни исполнить. А Пархома, в пользу которого она вынесла это решение, судьи доят как дойную корову, он каждый месяц носит им деньги. А местный полицай Петька Михась его еще подбадривает резиновой дубинкой.
Ванька Купырь.  Я, кажется, все в жизни видывал, но такие страсти?
Мокий Иванович. Вы поднимите дело Власа Семёры. Скоро будет юбилей, как он судится. Там его сосед Пархом, отвратнейший мужичонка, оккупант, фальсификатор и мошенник, оккупировал его земельный участок, так Параша признала все его документы законными, смоталась и в краевой центр, чтобы там тоже оплатить поддержку за свое решение. Вы же понимаете, в нашем суде нет ни одного дела, которое бы было бесплатно решено в чью-то сторону. Ни одного дела. У наших судей такая поговорка даже образовалась, хочешь получить положительное решение – гони быстро подношение. А иначе ни-ни. Вот если взять последнее дело Параши Абрамовны. Она, чтобы отмазать торговца наркотой сделала его свидетелем, в Решении просто переставила местами фамилии, а свидетеля сделала наркоторговцем и упрятала в Черный Лебедь. Говорят, такая рокировка принесла ей сто тысяч гривен.
Ванька Купырь. Не может такого быть? А я все думаю, что это они так все робеют. Знать и вправду рыло в пушку. Надо будет серьёзно с этим делом разобраться.
Акакий Николаевич. А взять ейную сестричку Галюсю. Чтотна ней пробу негде ставить это весь город знает. Но все знают, что она на особом счету, а председателя суда. Он где надо и не надо повторяет, что Галюся свой человек и на нее всегда можно положиться. Из нас никто на неё не ложился, потому она нас и за людей не считает. Мы для нее безвольные кассиры. Так вот она тому же Власу Семёре три раза заставила писать доверенности. Он принесет по всем правилам заверенную у нотариуса доверенность, она её покрутит, посмотрит в глаза и на руки, раз они деньги из карманов не достают, возвращает доверенность, как неправильно оформленную. И так три доверенности. А потом просто отказалась рассматривать его дело и всё. А этому слепому уроду шабашнику Семенову, который принес самодельную доверенность, она на неё даже внимания не обратила.
Мокий Иванович. Я прошу вас разберитесь, как начнете разбираться, скажите судьям, чтобы они сами брали деньги. А то мы ходим под уголовной статьей ни за понюх табаку.
Ванька Купырь. Хорошо. Очень хорошо.
Мокий Иванович.   Или пускай отдают нам половину. Вон, недавно, слепому мошеннику Семенюку оккупанты заплатили сто семьдесят шесть тысяч гривен, а нам от них достался только шиш с маслом. Может они и не платили, за такие деньги они бы все повесились хором, но в суд справку принесли и теперь судьи грозят ему налоговой инспекцией и доят его как элитную импортную корову.
Ванька Купырь.  Очень хорошо они устроились.
Акакий Николаевич. Извините, что так утрудили вас своим присутствием. Если что нужно, мы завсегда к вашим услугам.
 Мокий Иванович. Извините, что так утрудили вас своим присутствием.
Ванька Купырь. Ничего, ничего! Мне очень интересна эта информация. (Выпроваживает их.)
Явление VIII
Ванька Купырь один.
 Ванька. Здесь много разного чиновничьего люда. Мне кажется, что они меня принимают за какого-то большого государственного человека. Верно, я вчера им хорошо подпустил жару, засунул хорошего ежа в штаны по самое некуда. Экое дурачье! Напишу-ку я обо всем в краевую газету «Правда Киева» моему старинному другу Игорю Литвинову. Он пишет про судей и других воров разные статьи - пусть-ка он их тоже пропесочит хорошенько. Эй, Лёха, будь другом, принеси мне бумагу и чернила!
Лёха выглянул из дверей: «Сейчас».
 А уж Игорю Литвинову, это точно, если кто - то попадёт на зубок, - берегись, отца родного не пощадит ради крепкого словца. Впрочем, чиновники эти по своей сути добрые люди, это с их стороны хорошая черта, что они мне дают взаймы. Пересчитаю нарочно, сколько же у меня денег. Это от судьи Кононюка, это от судьи Хер Херыча Кишкадюка, это от судьи Как Калыча, какое всё же странное у него имя, это от прокурора… Какая замасленная бумажка!
     (Нюхает). Хорошо, что деньги не пахнут. Да это же в сумме получаются сумасшедшие бабки. А мы полгода в Киеве горбатились и меньше получили.

Явление IX

Ванька Купырь и Лёха с чернилами и бумагою.
Ванька Купырь. Ну что, Лёха, видишь, как меня здесь угощают и принимают? (Начинает писать.)
Лёха. Да, слава богу, вижу! Принимают хорошо. Только знаешь Вань, а что, если они узнают, кто мы на самом деле? Бить ведь будут сильно.
Ванька Купырь.  (Пишет). Да, это правда. Не дай Бог, конечно?
Лёха. Уезжать срочно нужно отсюда. Ей-богу, пора.
Ванька Купырь. (Пишет). Нет. Нет. Самому убираться из Рая. Это не по - нашему.
Лёха. Да это так, конечно. Но Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька - ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюнь на них! Не ровен час, какой-нибудь другой, настоящий наедет. Ох, как же сильно бить будут, да еще и в тюрьму посадят. Ты про этих судей слыхал, что говорят. Звери в рясах, им бы еще кадило и топор в руки и будет полный комплект. А нам под этот коленкор и машину хорошую бесплатно дадут. Хотя лучше ехать на такси, чтобы они наш адрес не пронюхали.
Ванька Купырь. (Пишет). Нет, мне еще хочется пожить здесь. Пусть это завтра. Сегодня еще гуляем, а завтра, в путь – дорогу. Лёха. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Вань! Оно хоть и большая честь нам, да всё, знаешь, лучше синица в руке, чем топор на голове. Надо уехать скорее, ведь нас, на самом деле, за каких-то других приняли и видать очень больших чинов. Да и дома уже ждут, беспокоятся, вон сейчас дороги какие, бандеровцы везде рыщут. А так бы как славно мы с тобой закатили! Деньги теперь есть.
Ванька Купырь. (Пишет). Ну, хорошо. Отнеси только это письмо на почту и, пожалуй, узнай, нет ли здесь частника на каком -нибудь Мерседесе.
(Продолжает писать.) Воображаю, Игорь Литвинов умрет со смеху...
 Лёха. Я, Вань, лучше отправлю его с человеком местным, а сам лучше буду укладываться, чтоб не прошло понапрасну время.
Ванька Купырь.  (Пишет). Хорошо. Принеси только мне конверт.
Лёха. (Выходит и говорит за сценой.) Эй, послушай, брат! Принеси мне хороший конверт, потом отнесешь письмо на почту, и скажи там, чтобы его приняли без денег и отправили как заказное, это государственная почта, да еще узнай, кто здесь таксует на каком-нибудь Мерседесе или другой хорошей машине, чтобы можно нормально доехать до дому по этой грязи. Скажи министра укачивает по таким дорогам. Стой, еще письмо не готово.
Ванька Купырь.  (Продолжает писать). Любопытно знать, где он теперь живет? Напишу до востребования, а там как будет, так и будет, куда кривая выведет. (Сворачивает лист бумаги и подписывает.)
(Лёха приносит конверт. В это время слышен голос Петро Михася): -«Куда лезешь, падла? Говорят тебе, никого не велено пускать».
Ванька Купырь. (Дает письмо Лёхе). На, отнеси.
Голоса фермеров. Допустите, господин полицейский, допустите! Вы не можете нас не допустить, мы пришли по вопросу государственной важности.
Голос Петро Михася. Пошли вон, пошли вон! Генерал не принимает, он еще спит.
Шум увеличивается.
Ванька Купырь. Что там такое?   Что за шум.
Лёха. (Глядя в окно.) Фермеры какие-то хотят войти, да их не пускает полицейский. Машут какими-то бумагами, видать к тебе на прием хотят попасть.
Ванька Купырь. (Подходя к окну.) А что вы, собственно, хотите, любезные?
Голоса купцов. К вашей милости, прибегаем. Прикажите, допустить и просьбу принять.
Ванька Купырь. Впустите их, впустите! Пусть зайдут. Лёха, скажи им: пусть заходят.
Лёха уходит.
(Ванька принимает из окна просьбы, разворачивает одну из них и читает): - «Господину главному генералу от фермера Фисены и других фермеров».

Явление X

(Ванька Купырь и фермеры с бутылями вина, салом и хлебом -солью).
Ванька Купырь. А что вы, собственно, хотите, любезные?
Фермеры. Просим защиты вашей милости!
 Ванька Купырь. И что же вам, собственно, угодно?
Фермеры. Спаси нас. Терпим надругательство уже который год. И терпим совсем понапрасну.
Ванька Купырь.  От кого же?
Один из купцов. Да все от здешнего председателя суда. Такого председателя суда никогда еще ни у нас, да и нигде не было. Такие страсти чинит, что словами и описать нельзя. За каждый поступок его человек пишет на нас доносы и суд решения принимает в нашу пользу, ежели только ему заплатишь.
    Полицейский Петька Михась, как схватит за шиворот, так и волокёт, а то и вообще фингалов под глаза наставит, что и света Божьего не видишь, а потом еще и ухмыляется: - «Ах ты, татарин! Чего зенки вылупил. Штоб твои очи повылазили!». И норовит так прямо пальцем в глаз и ткнуть. Мы и платить готовы. Но он же такие деньги заламывает, что нет никакого житья. Все потихоньку разоряемся. Но ему всего этого мало – ей Богу! Придет на базар и там тоже, бесплатно, что ни попадя, все берёт без разбора.
Ванька Купырь. Неужели, правда? Ах, какой же он мошенник!
Фермеры. Ей Богу! Такого мошенника нету больше на всём белом свете. Так всё и прячешь, когда его завидишь, а не успел спрятать или убрать товар, тогда считай разорился. Даже всякую дрянь берет, она ему не нужна, а он берет. Говорит если что, собакам скормлю. 
Ванька Купырь. Да это же настоящий разбойник!
Фермеры. Истинный крест! А попробуешь возразить призывает полицейского Петро Михася, его отец служил полицаем у немцев во время войны, и он перенял его повадки полицая, резиновой дубиной машет, где не попадя, норовя ударить прямо между ног. А если что, запрёт в обезьяннике, принесет ведро сырой и грязной картошки и пока, говорит не съешь, отсюда не выйдешь. А там же люди ходят, знакомые разные и все интересуется, что, как, зачем и почему. А ответить нельзя, один так попробовал, так ему этой картошки напихали в задний проход, он неделю не мог от неё избавиться и до сих пор хромает.
Ванька Купырь. Ах, какой зверь, прямо! Да за это просто пожизненное положено.
Фермеры. Если положено, мы все оплатим, будет хорошо тогда, когда они будут от нас подальше. Не побрезгуйте господин генерал, отец наш родной, защита семьи и Отечества нашим хлебом и солью. Да еще здесь фирменное вино, шмурдяк и сало. 
Ванька Купырь. Нет, вы это бросьте, я не беру совсем никаких взяток. Вот если бы вы, предложили мне взаймы тысяч пять - шесть гривен - тогда это совсем дело другое, взаймы я могу взять, а как приеду в отчий дом, сразу же и вышлю.
Фермеры. Спаситель, отец наш!
    (Вынимают деньги.) Да что пять тысяч! Уж лучше возьми шесть, только избавь нас от этого хищника.   
Ванька Купырь. Извольте, извольте, взаймы я могу взять сколько угодно и ни слова не скажу.
Фермеры.  (Подносят ему на серебряном подносе деньги.) Уж, пожалуйста, и подносик вместе с деньгами возьмите.
Ванька Купырь. Ну, и подносик взять, тоже можно.
Фермеры.  (Кланяясь). Так уж возьмите за одним разом и сальца с вином.
Ванька Купырь.  О нет, я взяток никаких, никогда, да упаси Господь, даже и думать не смейте…
Лёха. Господин генерал! Почему не взять? Возьмите! Скоро предстоит дальняя дорога, а в дороге всё пригодится. Никто не знает, какой еще фортель жизнь в дороге вытворит.
Фермеры.  Так уж сделайте справедливость, господин генерал. Если уже не вы, то кто? Тогда хоть в петлю полезай и не вылезай оттуда до второго пришествия.
 Ванька Купырь.  Непременно, это непременно! Я постараюсь. (Фермеры уходят. Слышен голос женщины): _- «Нет, ты не смеешь не допустить меня! Я на тебя нажалуюсь ему самому. Ты не толкайся так больно!»
Ванька Купырь. Кто там? (Подходит к окну.) А, с тобой – то, что приключилось, мать моя?
Голоса двух женщин. Милости твоей, отец родной, господин генерал, прошу! Повели, выслушать!
Ванька Купырь. (В окно). Пропустить их.
   
Явление XI

Ванька Купырь, Анька Графин и Люся Путанко.
Люся Путанко. (Кланяясь в ноги).   Прошу вашей милости господин генерал. Сжальтесь над бедной женщиной.
 Анька Графин.   Прошу вашей милости, господин генерал. Сжальтесь над бедной женщиной.
 Ванька Купырь.  А вы кто такие будете?
Анька Графин. Секретарь председателя судьи Анна Графин.
Люся Путанко.  Безработная, бывший пристав, здешняя жительница, Люсьена Абдурахмановна Путанко.
Ванька Купырь. Стой, говори прежде одна.
    (Обращается к Люське Путанко). А Путанко это что, имя такое или должность? Тебе, что нужно?
Люся Путанко. Прошу избавить наш город от этого председателя суда.  Пошли ему Бог всякое зло, какое есть на белом свете! Чтоб ни детям его, чтоб ни ему, мошеннику эдакому и прохиндею, никому из его рода удачи не было.
Ванька Купырь. А что такое случилось?
Люся Путанко.  Посадил моего мужа ни за что. Муж выращивал и торговал коноплей и маком, официальное разрешение от Петро Михася он получил, но, когда тот назвал сумму отката, сославшись, что и председателю суда нужно занести, никаких денег не хватило. Так этот председатель суда и посадил моего мужа, говорит, пока денег не насобираешь, не выпущу. А где он деньги возьмет в тюрьме, чтоб коноплю и мак растить, нужно быть на свободе.
Ванька Купырь.  Как же он это сделал?
Люся Путанко. Сделал мошенник, сделал - побей его гром на том и на этом свете! Еще говорит, нету денег, отработай на субботнике у Петьки Михася. Я же не против, я даже очень «за». Я сама люблю это дело. Но они когда напьются, звереют и суют свои резиновые палки куда ни попадя. А я женщина честная, ходить после этого вприсядку мне стрёмно. Все спрашивают, а я не знаю, что отвечать.
Ванька Купырь.  Хорошо, я понял. Ну, а ты чего хочешь? (Выпроваживает Люсю Путанко.)
Люся Путанко.  (Уходя.) Не позабудь, отец наш родной! Только на тебя одного надежда. А если чего, какой-нибудь субботник, я завсегда, с большой душой, всегда готова служить Отечеству.
Анька Графин. На председателя суда жалуюсь.
Ванька Купырь.  Ну, и что, и зачем? Говори, только коротко.
Анька Графин. Высек, господин генерал, истинный Бог высек!
Ванька Купырь.  Как так?
Анька Графин. По ошибке, отец наш родной, по ошибке! Решила я выручить подругу Нату Хвылю и сходить вместо неё на субботник к Петьке Михасю. Я с детства страсть, как люблю это дело, да и интересно было, как там все это происходит. Я там нечаянно разлила немного водки, а он говорит, что это у нас считается целебным элексиром и ни одной капли не должно пропасть. И заставил меня всю разлитую водку с пола слизывать. Я, то чё. Я ни чё. Я и водку люблю. Но они, пока я слизывала, лупили меня, где ни попадя резиновой дубинкой, норовя попасть прям в промежность. И хорошо, чтобы один лупил, а то один устанет, принимается другой. Я даже больничный брала.
Ванька Купырь.  Так и что ж теперь делать? И причём здесь председатель суда.
Анька Графин. Да делать-то, теперь, конечно, нечего. А за эту ошибку-то председатель обещал отработать у них на субботнике и еще выдать премию. Мне же какой резон от своего счастья отказываться, субботник, так субботник, всё уже зажило, а я страсть как люблю это дело, а премиальные деньги мне бы тоже не помешали.
Ванька Купырь. Хорошо, хорошо. Ступай, ступай! Я распоряжусь. Но вообще-то ты какая-то странная женщина!
Анька Графин. Правда? А Вы можете об этом сказать Андрею Антоновичу.
Ванька Купырь. О чём? Что ты странная женщина?
Анька Графин. Да! Да!  А то и муж, и Андрей Антонович, да и все вокруг говорят, что я шалава. А я просто люблю это дело. Странность такая организма. Мне всё мало и мало.
Ванька Купырь.  Хорошо, я Андрею Антоновичу всё скажу. Иди. Распоряжусь!
Семенюк. Прошу защиты, господин генерал. Я как инвалид по зрению вынужден прибегнуть к вашей защите. Я подрабатываю адвокатским шабашником, сами понимаете, денег на все дела не хватает, так что приходится и справки, и доверенности, в общем всё изготовлять самому. В начале всё было хорошо, но недавно Пархом заплатил мне сто семьдесят шесть тысяч гривен, да и то, заплатил лишь на бумажке, а на самом деле я с ним на халяву выпил литр его шмурдяка и всё, а судьи, как узнали об этом, озверели прямо. Мол, ты такую деньгу зашибаешь, а мы ни сном, ни духом. Сшибаем здесь мелочь. Давай, начинай с нами делиться. А чем делиться? У меня семья большая, я же слепой и для меня всё время ночь, а ночью разыгрывается основной инстинкт и потому дети идут один за другим. Да тут еще судья Кулёк, как только я из дома, он тут как тут. Несколько раз заставал его дома. Он стоит рядом, а я его не вижу. А он мне рожи строит. И жена, и дети помирают со смеху, а я ничего не могу понять.
Ванька Купырь. Так что же ты от меня хочешь?
Семенюк. Прикажите, чтобы Кулёк больше не приходил, а я если что, я завсегда готов. Любую документ сделаю с любой печатью.   
     (Кладет на стол увесистый свёрток). Вот возьмите на дорогу, потом отдадите. Там за дверью стоит Пархом, скажите и ему, а то он пользуется тем, что я ничего не вижу, подсовывает мне разные бумажки на подпись, а я даже и не знаю, что там написано. Так он мне и справку на сто семьдесят пять тысяч гривен подсунул. А если этим делом займется налоговая? Или прокуратура? Или Следственный комитет? Это, же мне сколько еще денег им всем тоже придется платить?
Пархом. Господин генерал! Разрешите представиться. Я, как представитель местной интеллигенции хочу официально заявить, так жить больше нельзя. Нужно начинать жить честно. С непомерными взятками надо заканчивать.
Ванька Купырь. Да, да. Взятки, это очень нехорошее дело. А в чём, собственно, заключается дело?
Пархом. Я, как местный интеллигент считаю, что нужно установить определенную таксу на все услуги судей, прокуроров, полиции и прочий чиновничий люд, чтобы человек заранее знал, сколько судьи с него возьмут денег за ту или иную услугу или справку. Вот давеча, был у них корпоратив, мне сделали заказ, я им принёс и шмурдяк и сало, но они же на халяву жрут в три горла. Когда не хватило, послали опять за мной. Пока я соображал, что к чему, Петька Михась начал резиновой дубинкой меня подбадривать, да гад так, что все время попадал по мужскому достоинству. Он с детства мне в этом плане завидовал. Они на халяву выпили весь мой шмурдяк, а я еще месяц не мог вести нормальную половую жизнь. Вон, Анька Графин, и та от меня отказалась. Говорит, такой долгий простой я не выдержу.
Ванька Купырь. И чем, собственно, я тебе могу помочь?
Пархом. Мать моя женщина. Я ж только что всё это устно изложил.
Ванька Купырь. Хорошо. Распиши мне всё это на бумаге, кому какая такса положена, я распоряжусь. Но, такса должна соответствовать должности или положению каждого человека.
Пархом. Мы, интеллигентные люди, понимает всё без подсказки, вот возьмите небольшой подарок от меня и моей семьи.
      (Достаёт из-за пазухи свёрток с деньгами, бутылку самогонки и завернутый в газету шмат сала). Надеюсь на ваше высокое покровительство и не смею более задерживать вас своей персоной. (Уходит, пятясь).
      В окно высовываются руки с просьбами.
 Ванька Купырь. Да кто там еще?
   (Подходит к окну.) Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно!    
   (Отходя.) Надоели, черт возьми! Не впускать никого!
Лёха. (Кричит в окно). Пошли, пошли! Не время, завтра приходите!
(Дверь отворяется, из неё высовывается фигура то ли бомжей, то ли алкашей: один с небритою бородою, другой с разбитою губой, далее в перспективе показывается третья мятая рожа с перевязанной щекой, это фигуры лжесвидетелей Шарикяна, Щербатого и Потаскуна, которые пришли просить денег у генерала).
 Пошел, пошел! Чего лезешь? (Упирается первому руками в брюхо и выпирается вместе с ним в прихожую, захлопнув за собою дверь.)
   
Явление XII

Ванька Купырь и Галюся.

Галюся. Ах! Ах! Ах!
Ванька Купырь. Отчего ж вы так испугались?
Галюся. Нет, я не испугалась вовсе.
Ванька Купырь.  (Рисуется.) Помилуйте, мне очень льстит, что вы меня приняли за эдакого человека, который... всё… всем…так сказать всегда и везде. А можно вас спросить, куда вы намеревались идти?
Галюся. Я никуда не шла.
Ванька Купырь.  А почему, вы никуда не шли, если всё же шли?
Галюся. Я подумала, может быть где-то здесь моя сестричка.
Ванька Купырь.  Нет, мне все-таки хотелось знать, отчего вы так быстро никуда не шли?
Галюся. Я, вероятно, помешала вам заниматься государственными делами?
Ванька Купырь.  (Рисуется.) А ваши глаза прекраснее, чем все государственные дела вместе взятые. Вы никак не можете мне помешать, даже наоборот, можете принести удовольствие. Когда такие прекрасные глаза на тебя смотрят, все дела разрешаются сами по себе. Женщина по природе своей выше мужчины, мужчину Бог создал из праха земного, а женщину из живой плоти среди цветов и поющих птичек, и потому мужчина должен при женщине отставить все свои дела. Что я сейчас и делаю с пребольшим удовольствием.
Галюся. Вы говорите как-то по столичному, я вас не понимаю.
Ванька Купырь.  А здесь и понимать нечего такой прекрасной особе, как вы. Осмелюсь ли быть так счастлив, чтобы предложить вам стул? Но нет, вам нужен не стул, а трон.
Галюся. Правда, я даже не знаю, мне так нужно срочно идти. Я не могу. (Садится.)
Ванька Купырь.  Какой у вас прекрасный платочек!
Галюся. Вы насмешники, лишь бы только посмеяться над провинциальными девушками.
Ванька Купырь.  Как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу прекрасную шейку.
Галюся. Я совсем не понимаю, об чем вы говорите. Я вся такая противоречивая, хочу всё сразу: и туда, и сюда, и обратно. А вы говорите про какой-то платочек? Сегодня такие странные погоды стоят! Не знаешь, то ли весна, то ли осень.
Ванька Купырь. А ваши губки, сударыня, лучше, нежели всякая погода.
 Галюся. Вы все эдакое говорите. Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на память какие-нибудь стихи. Вы, верно, их много знаете.
Ванька Купырь. Для вас, все что хотите. Требуйте, какие стихи хотите? Вот, например, по вашим мотивам: – «Туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно». Сам только что сочинил. Истинный крест.
Галюся. Какие-нибудь такие эдакие, чтоб душа сама для любви открылась, а потом к вечеру, обратно закрылась.
(Пауза) Для других разных, остальных.
 Ванька Купырь. Да что там стихи! Я их столько знаю, что сразу и не вспомнишь.  А душу для любви я и так могу раскрыть.
Галюся. Ну, скажите же, вы мне напишете?
Ванька Купырь. Да к чему же об них говорить? Я и без того их знаю великое множество. Один стих я вам только что подарил.
Галюся. Я очень люблю такие вот разные, про всё такое эдакое, где в конце любовь.
Ванька Купырь. Да у меня много таких. Ну, пожалуй, я вам прочту ещё это: - «Мне всё равно любить иль наслаждаться, как бы хотел к тебе сейчас прижаться». И другие разные, теперь не могу припомнить. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая меня сжигает от одного вашего взгляда...
(Придвигает стул.)
Галюся. О! Любовь! Я знаю, что такое любовь. Когда я работала вместе с Парашей Абрамовной, я испытала всякую любовь. 
Ванька Купырь.  Тогда отчего вы отодвигаете свой стул? Нам лучше сидеть близко друг к другу. (Придвигаясь).
Галюся (Отодвигаясь). Да к чему ж это? Для чего ж близко? Все равно и далеко.
Ванька Купырь. (Придвигаясь). А вы представьте, что вам только кажется, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, быть вашим платочком, и мог бы так крепко держать вас в своих объятиях.
Галюся. Вы считаете меня такой дешевой провинциалкой, а я теперь дама строгих правил. (Силится уйти.)
Ванька Купырь.  (Продолжая удерживать ее.) Из любви, право, из любви, не сердитесь! Я готов на коленях просить у вас прощения.
    (Падает на колени.) Простите же, простите! Вы видите, я на коленях.
Явление XIII
Те же и Параша Абрамовна.
Параша Абрамовна. (Увидев Хлестакова на коленях). Ах, какой пассаж!
Ванька Купырь.  (Вставая) А, чёрт тебя подери!
Параша Абрамовна. (Галюсе). Это что значит, сестрица! Девушка, так сказать, созрела? Это, что за недостойные поступки такие?
Галюся. Я, сестрица, сама не знаю, как всё получилось.
Параша Абрамовна. Уходи отсюда! Слышишь, уходи. Здесь такое напряженное время, а ты взялась за старое. Мы же договорились, всё старое мы навсегда забываем, и я сама уже давно забыла. Теперь мы честные и уважаемые дамы.
Галюся уходит вся в слезах.
Параша Абрамовна. Извините, Иван Иванович, я, в таком смятении, что это всё значит?
Ванька Купырь.  (В сторону). А она тоже ещё ничего. Немного старовата, немного страшновата, но надо как-то развлекаться, пока есть возможность.
   (Бросается на колени.) Любовь моя, вы видите, я сгораю от любви.
Параша Абрамовна. Как, вы опять на коленях? Ну, встаньте, встаньте! Здесь пол мыли неделю назад.
Ванька Купырь. Нет, на коленях, и только на коленях! Я хочу знать и это вам решать, что такое мне суждено: жизнь или смерть.
Параша Абрамовна. Но позвольте, я не понимаю вполне значения этих слов. Смею предположить, вы делаете предложение насчет моей сестрицы?
Ванька Купырь. Нет, я влюблён в вас. В вас и только в вас. Жизнь моя на волоске и вам решать оборвать его или нет. Если вы не увенчаете положительным ответом мою любовь, то мне нет смысла жить дальше. Я прошу вашей руки.
Параша Абрамовна. Но позвольте вам заметить, я, как бы это вам сказать, я немного замужем. Хотя это не такая уж и непреодолимая преграда. Муж не стена и подвинуть можно. Я согласна.
Ванька Купырь. Замужество это ничего! Настоящая любовь все преграды преодолеет.
Параша Абрамовна. Я готова! На всё готова. Хоть сей же час. А жить мы будем где? В Киеве, на Крещатике?
Явление XIV
Те же и вдруг вбегает Галюся.
Галюся. Сестричка, Андрюша сказал, чтобы ты...
  (Увидев Ваньку Купыря на коленях перед Парашей Абрамовной, вскрикивает.) Ах, какой пассаж!
Параша Абрамовна. Ну ты чего? К чему этот ор? Зачем он? Что за ветреность такая! Вбежала, как угорелая кошка. Ну что здесь такого удивительного? Не понимаешь столичного этикету. Чего тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Совершенно не похоже на то, что ты восемнадцать лет отработала со мной на панели и ничего не понимаешь. Я не знаю, когда ты поумнеешь, когда ты будешь вести себя, как благовоспитанная девушка; когда ты будешь знать, что такое хороший тон и солидность в поступках.
Галюся. (Сквозь слезы). Я, правда, сестрица, не знала.
Параша Абрамовна. У тебя вечно какой-то сквозняк гуляет в голове. Ты берешь пример с сестер этих Кишкадюков-Кононюков. Что тебе глядеть на них? Не нужно тебе глядеть на них. У тебя есть примеры достойные подражания - перед тобою старшая сестра твоя. Дура дурой, а вот же, охомутала самого достойного жителя города, вот каким примерам ты должна следовать. А теперь я вообще думаю с Иван Иванычем в столицу переехать жить. И тебя возьмём.
Ванька Купырь. (Схватывая за руку Галюсю). Параша Абрамовна, не противьтесь нашему счастью, благословите на постоянную любовь!
Параша Абрамовна. (С изумлением). Так вы это в нее?
Ванька Купырь. Решайте сейчас же: жизнь или смерть?
Параша Абрамовна. Ну вот видишь, какая ты дура, ну вот видишь: из-за тебя, этакой дряни, высокий гость изволил стоять на коленях на грязном полу, а ты бегаешь тут, как сумасшедшая кошка. Ну вот, право, стоит, чтобы я нарочно отказала: ты недостойна такого счастья.
Галюся. Я больше не буду, сестрица. Честное слово, больше не буду.
Явление XV
Те же и Анан, вбегает запыхавшись.
Анан. Господин премьер - министр! Не погубите! Не погубите!
Ванька Купырь. Что с вами такое случилось?
Анан. Там фермеры вам жаловались. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Анька Графин тоже набрехала, будто бы я ее высек. Она врет, честное слово, врет. Она просто попалась Петьке Михасю под горячую руку, когда он был в дурном настроении.
Ванька Купырь. Провались эта Анька Графин в преисподнюю, мне сейчас не до нее!
Анан. Не верьте, не верьте! Это такие брехуны, им маленький ребенок не поверит. Они уж и всему городу известны за брехунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить, это такие бессовестные мошенники, каких свет еще не видывал.
Параша Абрамовна. Знаешь ли ты Андрюша, какой чести удостоил нас Иван Иванович? Он просит руки моей сестры.
Анан. Ты чего! Гад твоей морде нехай! С ума соскочила! Не слушайте её, господин премьер-министр, она после старой работы, когда часто напивалась вдрызг стала немного с придурью, такая же была и мать ее и весь их род.
Ванька Купырь.  Да, я точно прошу руки. Я влюблён с первого взгляда.
Анан. Не могу верить, господин премьер-министр.
Параша Абрамовна. Какой же ты мужлан, Андрюша! Когда такие вещи говорят тебе прямо в лоб?
Ванька Купырь. Я, не шучу. Я могу от любви свихнуться с ума. И тогда это будет ваша вина.
Анан. Не могу поверить, я не достоин такой чести.
Ванька Купырь.  Да, честь велика, но если вы не согласитесь отдать руки Галюси, то я не могу отвечать за последствия, вы нанесете такой урон государству, что оно может быть перестанет вообще существовать.
Анан. Не могу поверить, если изволите шутить, то так и скажите.
Параша Абрамовна. Ах, Андрюша! Какой ты чурбан в самом деле! Ну, когда тебе все толкуют?
Анан. Не могу поверить.
Ванька Купырь. Отдайте, отдайте! Я отчаянный человек, я решусь на все: когда застрелюсь, вас под суд отдадут.
Анан. Ах, ты, гад твоей морде нехай! Я, если что не виноват ни душой, ни телом. Извольте поступать так, как вам угодно! У меня, право, в голове теперь кисель какой-то, я и сам не знаю, что говорю. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не был. А в этом вашем любовном треугольнике я участвовать не буду, вас там и так семеро с лишним.
 Параша Абрамовна. Ну, благословляй!
Ванька подходит к нему с Галюсей.
Анан. Да благословит вас Бог, гад твоей морде нехай.
Ванька целуется с Галюсей. Анан смотрит на них.
Что за черт! Гад твоей морде нехай!
     (Протирает глаза.) Целуются! Гад твоей морде нехай, целуются! Точно жених!
    (Вскрикивает, подпрыгивая от радости.) Ай, Андрюха! Ай, Андрюха! Ай, главный судья! Вон, как дело-то обернулось!


                Явление XVI

                Те же и Лёха

Лёха. К отъезду всё готово.
Ванька Купырь.  Хорошо, хорошо, я сейчас.
Анан. Как? Вы хотите уехать?
Ванька Купырь. Да, вынужден ехать. Государственные дела, ведь я себе не принадлежу. Вместо брачного ложа грязная дорога, такая уж доля государственного человека.
Анан. А когда же, как вы изволили было выразиться, насчет, кажется, свадьбы?
Ванька Купырь. А это, да. На одну минуту только, на один день к дяде - богатый старик, ну максимум дня два-три, а потом сразу же назад.
Анан. Не смеем никак удерживать, надеемся на скорое и благополучное возвращение.
Ванька Купырь.  Как же, как же, я так расстроен. Первый раз по - настоящему влюбился и вот, такая оказия. Прощайте, любовь моя... нет, просто не могу выразить свою любовь словами! Прощайте, душенька! (Целует ее ручку.)
Анан. Да не нужно ли вам в дорогу чего-нибудь? Вы изволили, кажется, нуждаться в деньгах?
Ванька Купырь. О нет, к чему это?
   (Немного подумав.) А впрочем, пожалуй.
Анан. Сколько угодно вам?
 Ванька Купырь.  Да вот тогда вы дали две тысячи гривен, то есть не две, а три тысячи гривен, - я не хочу воспользоваться вашей ошибкой, - так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже было ровно было шесть.
    (Немного подумав) Вообще шесть плохое число, особенно в дорогу, лучше семь тысяч гривен.
Анан. Сейчас! (Вынимает из бумажника.) Еще, как нарочно, сегодня новенькие бумажки.
Ванька Купырь. А, да!
   (Берет и рассматривает деньги.) Это хорошо. Ведь это, говорят, новое счастье, когда новенькими бумажками.
Анан. Так точно, дорогой зять. Можно я вас теперь так буду называть?
Ванька Купырь. Можно. А я вас теперь буду называть папой. Вы мне будете родным отцом. Прощайте, Андрей Антонович! Очень обязан вам за ваше гостеприимство. Я признаюсь от всего сердца: мне еще нигде и никогда не было такого хорошего приема. Прощайте, сестрица, Параша Абрамовна. Прощай, душа моя, любовь моя, Галюся! Прощайте, ангел души моей, Галюся.
Анан. Как же это вы так, хотите ехать на такси?
Ванька Купырь.  Да, приходится как-то приспосабливаться. Хотел нанять какой-нибудь Мерседес или Порше, но здесь и приличной машины то нет.   
Анан. Так может быть воспользуетесь моей машиной и водитель совершенно случайно как раз тут как тут.
Ванька Купырь.  Нет, зачем? Это пустое, а впрочем, почему бы и нет, раз мы теперь родственники, никто не скажет, что это взятка.
Анан. Пусть теперь кто-нибудь скажет. Я его быстро умножу на ноль. Пожалеет, что на свет белый появился. Когда же прикажете ожидать вас?
Ванька Купырь.  Завтра или в крайнем случае послезавтра.
Прощайте, Андрей Антонович!
(Уходит за занавес, где гудит мотор машины.)
Голос Анана. Прощай зять дорогой
Женские голоса. Прощайте, Иван Иванович!
Голос Ванька Купырь.  Прощайте, все, до скорой встречи!
Голос водителя. Включаю форсаж!
Занавес опускается.
Сцена пятая
Та же комната

Явление I

Анан, Галюся и Параша Абрамовна.

Анан. Ну что, барышни? Думали ли вы, когда работала по вызову на панели, что судьба вам такой коленкор выкинет? Богатый коленкор, однако! Ну, признайтесь честно, ведь вам и во сне никогда не снилось - просто из какой-нибудь там прости Господи с дешевой панели и прямиком в столицу на Крещатик.
 Параша Абрамовна.  Совсем нет; я давно это знала. Это тебе в диковинку, потому что ты хоть и председатель суда, но простой мужик и никогда не общался с порядочными людьми.
Анан. Я сам, матушка, от природы порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Параша, какие мы с тобой теперь птицы заделались! А, Параша Абрамовна? Высокого полета птицы, гад твоей морде нехай! Постой же, теперь я, такого ежа подложу в штаны все этим жалобщикам и доносчикам. Не важно кто и что говорит за твоей спиной, главное, чтобы, когда ты обернешься они замолчали. А они будут молчать. Эй, кто там?
Входит Петька Михась.
    А, это ты, Петро! Позови-ка сюда, фермеров! Вот я их, сейчас! Жаловаться на меня? Вишь ты, какой проклятый иудейский народ! Постойте же, голубчики! Прежде Петро вас кормил картошкой, а теперь накормит кормовой свеклой. Перепиши всех, кто ходил жаловаться на меня, и вот эту Фисену в первую очередь. Он, наверное, подзабыл, как Пархому пшеницу возил с колхозного поля, а тот на весь город орал, что теперь для меня Фисена все что угодно сделает. Мать свою продаст, а для меня сделает. Да объяви всем, чтоб знали, какую честь бог послал председателю суда, что он выдает сестру жены своей не за какого-нибудь простого человека, а за такого, какого и на свете белом еще не было, он может все сделать, всё, всё, всё! Всему городу объяви, чтобы все знали. Уж когда торжество, так торжество на полную катушку!
Петро Михась уходит.
Так вот как, Параша, всё обернулось, а? Где же мы теперь будем жить? Здесь или в Киеве?
Параша Абрамовна.  Натурально, в Киеве. Как можно жить в этой дыре.
Анан. Ну, в Киеве, так в Киеве, а оно в принципе, неплохо было бы и здесь. Теперь, я думаю, мою должность можно послать к чёрту, не буду же я работать простым председателем суда, а может быть мне заделаться Председателем Верховного суда Украины?
Параша Абрамовна.  Натурально, что это за сельская должность!
Анан. Ведь оно теперь можно и большой чин зашибить, потому что он запанибрата с министрами и к президенту ездит, так может такое производство сделать, что и в генералы можно себя произвести? Как Параша думаешь, можно заделаться генералом, гад твоей морде нехай?
Параша Абрамовна.  Еще бы! Теперь, конечно, можно.
Анан. А, гад твоей морде нехай, как это хорошо быть генералом!
Параша Абрамовна.  У тебя же и адьютанты будут.
Анан. Ведь почему хочется стать генералом?   Потому что, случится, вдруг, поедешь куда-нибудь с визитом или на охоту, а твои адъютанты поскачут впереди: - «Андрей Антонович едет». Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там какой-нибудь председатель суда вместе с прокурором стоят и дрожат.  А!? (Заливается и помирает со смеху.) Вот что, заманчиво!
Параша Абрамовна.  Тебе все такое грубое нравится. Ты должен забыть своё общение с разными там Кишкадюками и Кононюками, они тебе не пара, тебе надо помнить, что жизнь нужно совсем пере-менить, эти твои старые знакомые будут всё время напоминать нам об этой грязи, в какой мы живем сейчас. Я даже боюсь иногда за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, как например, гад твоей морде нехай, какого в хорошем обществе никогда не услышишь. А вдруг его какой-нибудь министр примет на свой счет?
Анан. Что ж? Это, конечно, правда, но ведь в хорошей компании крепкое слово не повредит. Даже наоборот, сближает. А если кто из министров вякнет, то мы с Ваней его быстро поставим на место. Ишь ты, на кого хвост поднимают.
Параша Абрамовна.  Да хорошо, когда ты здесь был председате-лем суда, а там ведь жизнь совсем другая будет. Как всё сложится?
Анан. Да, там, говорят тунца каждый день подают.
 Параша Абрамовна.  Ему все бы только рыбки! Еще воблы закажешь. Опозоришь нас всех. Нужно бросать эти сельские провинциальные замашки. Я хочу, чтоб наш дом был первый на Крещатике и чтоб везде было такое амбре, чтоб можно было войти и только эдак зажмурить глаза и так стоять долго - долго и только радоваться своему счастью.
    (Зажмуривает глаза и нюхает.) Ах, как хорошо! А ты своей воблой там всё провоняешь.
Анан. Это я так. К слову. Конечно, тунец лучше воблы. Хотя к пиву и вобла неплохо идет.
Явление II
Те же и фермеры
Анан. А! Здорово, соколики!
Фермеры. (Опустив головы). Здравия желаем, отец наш родной!
Анан. Что, голубчики, как поживаете? Какие перспективы на урожай. Как торговля идет ваша? Что, мошенники, решили жало-ваться? Сами прохиндеи высшей пробы, да и ту ставить небось негде, туда же, жаловаться! Что, много взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят! Знаете ли вы, гад вашим мордам нехай, что...
Параша Абрамовна.  Ах, боже мой, Андрюша, мы же договорились, что ты этими словами больше не выражаешься!
Анан.  (С неудовольствием). А, мне не до слов теперь! Жизнь, это, в сущности, есть большая волчья тропа, по которой нужно пройти, оскалив зубы, но при этом остаться при своей шкуре. Знает ли вся ваша фермерская шушера, гад вашей морде нехай, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на сестре моей жены? Что теперь мне скажете? Сами обманываете народ, обвешиваете, воруете друг у друга. Да если бы мой зять всё это узнал, так вам бы гнить в тюрьме пожизненно. А тут обвесил, обманул, украл, набил себе карман и заважничал! Ишь ты, какая невидаль! Аристократы вшивые! Со своим свиным рылом и туда же, в калашный ряд с апельсинами! От того, что по литру шмурдяка в день выжираете, от того, что ли важничаете? Да я плевать хотел на всех вас и на вашу продажную важность! Как говорится: - «Судить меня дано лишь Богу, другим я сам укажу дорогу».
Фермеры (Склонив головы еще ниже). Виноваты, Андрей Антонович! Но мы готовы искупить свою вину. Что ни пожелаете, все в один миг.
 Анан. Что жаловаться? А тебе Фисена, кто помог, когда на тебя завели уголовное дело за воровство колхозной пшеницы? Я помог тебе, козлиная твоя рожа! Ты что, уже забыл это? Я, мог спровадить тебя на пару-тройку лет в тюрьму, а то и на все пять. Что скажешь? А? А я ведь повернул дело так, что тебе выписали эту пшеницу, как премию за хорошую работу, так ты еще за это и грамоту получил.
Фисена. Виноват, ну, что я могу сказать, виноват. Чёрт попутал.  Зарекаюсь вперед жаловаться. Уж требуй теперь что хочешь, но смени гнев на милость!
Анан. Виноват! Вот ты теперь голову опустил ниже колен.  А почему? Да потому, что моё взяло, а будь хоть немножко иначе, так ты бы на мне так потоптался, как тот петух на курице, втоптал бы в самую грязь, да еще бы куриным пометом сверху пометил. А когда ты еще был каким-то мелким писарем в колхозе, Пархому нарисо-вал всяких фальшивых бумажек, он весь твой двор колхозной пшеницей завалил, а потом сознался, что он их эти справки за взятку состряпал и их в суде признали фальшивками. Друзья Пархомовские хотели тебя вообще закопать живым, кто тебя отмазал? Кто так дело перевернул, что всех их определили в Чёрный Лебедь, кого на пару, кого на тройку лет. Пархом правда откупился, но он вор солидный, по мелкому не работает и потому имеет возможность регулярно откупаться. А этот слепой проходимец Семенюк, который тоже притащил кипу фальшивых справок. Тебе и ему по пять лет грози-ло, а не дай Бог пришли бы люди с Майдана, где бы ты был? То-то.
Фисена. Прости, Андрей Антонович!
Анан. Прости! Теперь, прости! А давеча что? Я бы вас всех на ноль помножил, да только теперь моё высокое положение не позволяет мне заниматься такими мелкими делами.
     (Махнув рукой.) Ну, ладно, Бог простит! Я не злопамятный, но только теперь держи ухо востро! Без ушей можно остаться. Я выдаю Галюсю не за какого-нибудь простого чинушу, чтоб стол там был накрыт, вино, сало, поздравление и прочее, понятно?
 Фермеры. Как не понять Андрей Антонович.
Анька Графин. (Подходит тихо-тихо). Я дочитала роман Александра Сергеевича Гоголя, «Ревизор» и знаете, чем он закончился?
Анан. Мне теперь эти твои сказки Кобзаря как щуке зонтик и зайцу стоп – сигнал одновременно, не хочу даже и слушать. Поди вон, не мешай умные мысли думать. Голова и так разрывается на части.
Анька Графин. Конечно, когда есть деньги и такие связи легко согласиться, что не в деньгах счастье. А про Пархома никто и не вспоминает.
Анан. А что с Пархомом?
Фисена. Так он вчерась окочурился. Как узнал, что Вы свою золовку выдаете замуж за генерала, которому он жаловался, тут с ним инфаркт с микардой и приключился.
Анан. Надо бы кому-нибудь поехать выразить соболезнование.
Фисена. Не надо! Редкостная мразь этот Пархом. Ему столько документов липовых сделали, от тюрьмы фактически три раза отмазывали, а он неблагодарная тварь как напьется на всю деревню этим хвалится. Всех сдаёт с потрохами.
Анан. Но все же про мёртвого, как говорит пословица, гад её морде нехай, нужно говорить или хорошее или ничего.
Один из фермеров. Хорошего про него сказать ничего не можем, как, впрочем, и все остальные, прохиндей такого уровня на всю округу всего один, а эта фраза в первоисточнике звучит так: - «ничего, кроме правды». Так что всё, что про этого ублюдка будут говорить плохого, это всё есть истинная правда.
Анан. (Задумавшись). Ну, всё же, он нам никогда не отказывал. И подарки, и корпоративы, и всё, так сказать, остальное, прочее.
Фисена. (Догоняя Анана в дверях, полушепотом). Андрей Антонович! Андрей Антонович! У Пархома зять только что из тюрьмы откинулся, можно его вместо Пархома запрячь. Только ему нужно подсказать, где Пархом свой шмурдяк закапывал.

                Все, в том числе и фермеры уходят, склонив головы.

               
Явление III
Те же, Кишкадюк, Кононюк, Кутёк и Кулёк с женой.
Кишкадюк. (Еще в дверях.) Ёпсель-мопсель, можно ли верить слухам, Андрей Антонович? К вам привалило необыкновенное счастье?
Кононюк. Ёкарный бабай, Андрей Антонович, почту за честь поздравить вас одним из первых с необыкновенным счастьем. Я так обрадовался, когда услышал, будто это моя родная сестра выходит замуж за генерала.
 (Подходит к ручке Параши Абрамовны.) Параша Абрамовна! (Подходит к ручке Галюси.) Галюся Абрамовна!
С. С. Кутёк. (Входит). Андрей Антонович, от имени Администрации города и себя лично сердечно поздравляю. Чтобы жить вам и всем вашим родным по сто лет и каждый год чтобы у вас прибавлялись детки. 
(Подходит к ручке Параши Абрамовны.) Параша Абрамовна! (Подходит к ручке Галюси.) Галюся Абрамовна!   
Кал Калыч Кулёк. Имею честь поздравить Андрей Антонович! Параша Абрамовна! (Подходит к ручке Параши Абрамовны.)
Жена Кулька. Душевно поздравляю вас, Параша Абрамовна, с новым нежданным счастьем.
Кулёк. Галюся Абрамовна! (Подходит к ее ручке.) Имею честь, ёк макарёк, поздравить с таким неожиданным мероприятием.
Жена Кулька. (Бежит вперед). Поздравляю вас, Галюся Абрамовна.
   
                Явление 1V
Множество гостей в сюртуках и фраках подходят сначала к ручке Параши Абрамовны, говоря: - «Параша Абрамовна!» - потом к Галюсе, говоря: - «Галюся Абрамовна!». Мокий Иванович и Акакий Николаевич, орудуя локтями проталкиваются на передний план.
Мокий Иванович.  Рад поздравить вас!
Акакий Николаевич. Андрей Антонович! Рад поздравить вас!
Мокий Иванович.   С благополучным окончанием!
Акакий Николаевич.   С благополучным окончанием сего кошмарного эпизода!
Мокий Иванович.  Матушка Параша Абрамовна!
Акакий Николаевич.  Матушка Параша Абрамовна!
Оба подходят в одно и то же время и сталкиваются лбами.
Мокий Иванович.  (Перебивая).  Галюся Абрамовна, счастлив поздравить! Дай бог вам всякого богатства, мешок с гривнами и сынка, этакого маленького генеральчика.
Акакий Николаевич. Галюся Абрамовна! (Подходит к ручке.) Счастлив поздравить. Вы будете теперь жить в столице, в большом домке, на золотой посуде кушать только мёд и сало, ходить в театры и очень весело будете проводить свое время.
   (Показывает двумя пальцами). Чтобы, можно было так вот на ладошку посадить, и укачивать! (Целуются).
    Жена Кутька. А я так, обрадовалась, так обрадовалась. Будто свою сестру выдаю замуж.  Мне говорят, Параша Абрамовна выдает сестру замуж. Я так обрадовалась, что говорю мужу: - «Послушай, Кутёнчик, вот так счастье Параше Абрамовне привалило, нужно немедленно идти засвидетельствовать свое уважение!» Параша Абрамовна искала достойную партию сестрице и нашла. Правду говорят, что есть Бог на белом свете и он сам отделяет агнецов от козлищ. Я так, обрадовалась, что не могла идти. Плачу, плачу, просто рыдаю от радости. Уже муж мне и говорит: - «Почему ты так рыдаешь?» «От счастья, Кутёнчик, от необыкновенного счастья, что и на нашей улице праздник объявился, это даже лучше, ежели бы на нашей улице перевернулась машина со сникерсами». Сама говорю, а слёзы так вот рекой и льются, и льются.
Анан. Господа, покорнейше прошу всех садиться! Эй, там, кто-нибудь, принесите сюда побольше стульев, начинается большое торжество.
Коробан. Частный пристав. Имею честь поздравить вас мой друг и пожелать вам благоденствия на многие лета!
Анан. Спасибо, спасибо! Прошу садиться, господа!
Гости усаживаются.
Кишкадюк. Но расскажите, пожалуйста, Андрей Антонович, каким образом все это ёкарный бабай, образовалось, так сказать, обрисуйте постепенный ход всего этого наиважнейшего в жизни нашего города мероприятия.
Анан. Ход дела весьма и весьма чрезвычайный и не поддающийся на первый взгляд никакой логике: господин премьер-министр соизволил собственноручно сделать предложение Галюсе. Я вам много раз говорил, что побеждает не тот, кто сильнее, и даже не тот, кто прав, а тот, кто готов идти до конца. Вот жизнь мне и подфартила.
Параша Абрамовна.  Да сделал всё таким почтительным и самым наитончайшим образом. Как человек, превзошедший многие науки, говорил чрезвычайно хорошо, будто стихи читал. Говорит: - «Я», говорит: - «Параша Абрамовна, из одного только уважения к вашим многочисленным достоинствам готов на всё. Вы решаете, жить мне или умереть». И такой прекрасный, воспитанный, образованный человек, самых благороднейших правил и поступков! «Мне, Параша Абрамовна, мне жизнь – гривна, я только потому так поступаю, что уважаю ваши редкие качества».
Галюся. Сестрица! Ведь это он мне так говорил.
Параша Абрамовна.  Перестань, ты ничего не понимаешь в современном политесе и не вмешивайся не в свое дело! «Я» - говорит: - «Параша Абрамовна, изумляюсь как в этой грязи мог вырасти такой прекрасный цветок». В таких лестных рассыпался выражениях, каких я здесь отродясь не слыхивала. И когда я из-за своей природной скромности хотела отказать: - «Мы, мол, никоим образом не смеем надеяться на такую великую честь», - он упал на колени и таким самым что ни на есть благороднейшим образом, отвечает: - «Параша Абрамовна, не делайте меня несчастнейшим из несчастных! Согласитесь ответить моим чувствам, не то я жуткой смертью окончу свою постылую жизнь».
Галюся. Сестрица, но ведь он это мне говорил.
Параша Абрамовна.  Да, конечно. Кто бы спорил и о тебе речь была, я же ничего этого не отрицаю.
Анан. А меня так даже напугал: говорит: - «Застрелюсь, застрелюсь!» Я, с испугу, гад твоей морде нехай, чуть было в штаны не наложил.
Некоторые из гостей. Скажите пожалуйста!
Кишкадюк. Экая штука приключилась, кто бы мог подумать!
Кулёк. Вот подлинно, ёк макарёк, судьба злодейка, не угадаешь, к кому каким боком повернется.
Кононюк. Не судьба, Гера, ёпсель-мопсель, судьба – индейка. Сегодня бегает, а завтра на сковороде жарится, великие заслуги выдающегося человека привели к этому великому счастью.
(В сторону.) Вот оно так всегда и бывает, свинье счастье само лезет в рот!
 Карл Непотребный. Ах, как, Параша Абрамовна, а как я рад нежданно свалившемуся на вас счастью! Вы не можете себе представить, как рад. Если нужно, я для вас кому угодно, какой угодно план нарисую. Уж я это умею делать!
Жена Карла. Где ж теперь, если это, конечно, не секрет, находится именитый гость? Я слыхала, что он уехал куда-то.
Анан. Да, он отправился на один день по весьма важному государственному делу.
Параша Абрамовна.  Уехал к своему дяде, чтобы испросить благословения, не может же такой большой человек, просто так вот взять и жениться. От этого может быть зависит судьба всей страны. В целом.
Анан. Испросит благословения и сразу же обратно. (Громко чихает.)
Поздравления сливаются в один гул.
Премного благодарен!  Завтра же и назад.
(Чихает еще раз.) Поздравительный гул; слышны другие голоса:
Голос Коробана. Я, как главный частный пристав желаю вам всяческого здравия, я весь к вашим услугам!
Голос Мокия Ивановича. Сто лет благоденствия и мешок с гривнами!
Голос Акакия Николаевича. Продли Бог на этом свете на вечные времена!
Голос Кишкадюка. Чтоб тебе ёпсель мопсель, пусто было!
Голос жены Кулька. Чёрт бы тебя подрал с твоей паршивой семейкой!
Анан. (Тщательно вытирает нос рукавом). Благодарствую, всех благодарствую! И вас также. Тем же самым и по тому же самому месту.
Параша Абрамовна.  Мы теперь в Киеве, на Крещатике намерены жить. А здесь, такой воздух отвратительный, деревенский уж слишком!  Признаюсь, иногда даже вообще дышать не хочется. Вот и муж мой, Андрюша, теперь генералом будет. Куда он будет здесь ходить с лампасами? И с кем он здесь общаться будет. Ни одного приличного человека в городе нет.
Анан. Да, признаюсь, господа, я, гад твоей морде нехай, решил окончательно стать генералом.
Кулёк. И дай бог этому случиться. А мы, ёк макарёк, здесь памятник поставим первому генералу нашего города!
Коробан. От человека невозможно, а от Бога все возможно.
Кишкадюк. Большому кораблю, ёпсель-мопсель, - большое плаванье в большом огромном океане.
Кононюк. По заслугам и честь, тут уж ни прибавить, ни убавить.
Кишкадк. (В сторону). Вот выкинет штуку, если и в самом деле заделается генералом! Вот уж кому генеральство, как корове седло! Ну, до этого еще далековато. Тут и похлеще тебя есть, а до сих пор в майорах ходят.
Кононюк. (В сторону). Черт его подери, уже в генералы лезет! Чего чёрт не придумает, когда Бог спит, может и вправду заделается генералом. Ведь у него важности, черт бы подрал его, на целую сотню хватит.
   (Обращаясь к нему.) Тогда, Андрей Антонович, и нас не позабудьте.
Кишкадюк. А если что случится, например какая-нибудь неловкая ситуация, не оставьте своим покровительством!
Коробан. На будущий год повезу старшего сына в столицу, определять на пользу государства, так уважьте, поспособствуйте с протекцией.
Анан. Я со своей стороны всегда готов стараться.
Параша Абрамовна.  Ты, Андрюша, всегда готов чёрти чего наобещать. Во-первых, у тебя не будет времени думать об этих мелочах. И с какого перепугу нужно обременять себя глупыми обещаниями?
Анан. Почему же нет, душа моя? Я, конечно, не подарок, но и ты, пардон, не именинница. Иногда можно себе позволить выразиться от души, да и пообщаться с бывшими коллегами. Ностальгия, однако. А иначе, как они узнают о моих успехах.
Параша Абрамовна. Можно, то можно. Оно, конечно. Но ведь же не всякой же мелюзге оказывать покровительство, что на это скажут в Парламенте? Или в министерстве?
Жена Кутька. Вы слыхали, какого она мнения о нас?
Жена Кулька. Да, она такая всегда была, еще с тех пор, когда работала плечевой проституткой. Я ее с молодости знаю, посади ее за стол, пак она и ноги свои, ну, понимаешь.

Явление V
Те же и почтмейстер впопыхах, с распечатанным письмом в руке.
Прокурор. Удивительное дело, господа! Чиновник, которого мы давеча приняли за ревизоро, совсем не ревизоро.
Все. Как не ревизоро? А кто?
Прокурор. Совсем не ревизоро, - я узнал это из письма.
Анан. Что ты? Что ты? Из какого такого письма?
Прокурор. Да из его собственного письма. Приносят на почту письмо. Взглянул на адрес - вижу: - «г. Киев. проспект Степана Бандеры. Игорю Литвинову. До востребования». Я так и обомлел. «Ну, - думаю сам себе, не дурак ли я, видать он нашел беспорядки в нашем городе и уведомляет начальство». Взял, да и распечатал.
Анан. Как же ты посмел?
Прокурор. Сам не знаю, какая - то неестественная сила побудила. Открой да открой. Позвал было уже почтальона, чтобы письмо отправить - но любопытство такое одолело, какого еще никогда в жизни не чувствовал. Не могу себе отказать и всё! Вот прямо так и тянет, так вот и тянет! В одном ухе слышу: - «Ёш твою так, не вздумай распечатать! Не лезь поперек батьки в пекло. Попадешь, как кур в ощип», а в другом будто как какая-то египетская сила, словно чёрт какой -то вселился, так и шепчет: - «Распечатай, да распечатай, распечатай, распечатай, иначе дураком всю жизнь ходить будешь!» И как придавил сургуч - по жилам прям огонь пошёл, это тебе не какой-нибудь сельский ёперный театр, а когда распечатал - мороз, ей-богу мороз до самых пяток пробрал. Руки дрожат, ноги дрожат, тело всё дрожит, и всё в голове помутилось.
Анан. Да как же ты осмелился распечатать письмо такой важной и уполномоченной особы?
Прокурор. В том-то вся штука и скрывается, что он никакой не уполномоченный и не особа вовсе!
Анан. Кто ж он, по-твоему, такой, что он, по-твоему, такое есть?
Прокурор. Да ни то ни сё. В общем черт знает что такое! Конь педальный.
Анан. (Запальчиво). Как ни сё ни то? Как ты смеешь называть его конём педальным, да еще и черт знает чем? Я тебя засужу, всех регалий лишу. Я теперь генерал…
Прокурор. Кто? Ты?
Анан. Да, я!
Прокурор. Коротки руки, да и ноги теперь коротки!
Анан. Знаешь ли ты, что он женится на Галюсе, что я сам теперь буду генералом, что я тебя в Чёрный Лебедь на всю оставшуюся жизнь законопачу?
Прокурор. Эх, Андрей Антонович! Андрей Антонович! Что Чёрный Лебедь. Чёрный Лебедь, это тюрьма для избранных. Она далеко. Вот лучше я всем прочту это письмецо. Господа! Садитесь пошире и позвольте мне зачитать это письмо!
Все. Читайте, читайте!
Прокурор. (Читает). «Ты мне Игорь сразу не поверишь, ведь какие со мной чудеса приключились, это тебе не халам – балам какой-нибудь, такое случается раз в сто лет, а может и реже, да и то не с каждым. По дороге домой меня лишил всех моих честно заработанных в Киеве непосильным трудом денег муж моей старинной подруги Люси Путанко, который неожиданно возвратился из тюрьмы, ну, ты ее знаешь, ты к ней тоже иногда захаживаешь.
   Хозяин забегаловки Паша Лябля хотел было уже посадить меня в тюрьму, и я бы сейчас летел, как фанера над Парижем в Чёрный Лебедь, но, ты мне еще раз не поверишь, по моей столичной одежке, которую я случайно выиграл в очко у одного киевского лоха и моего интеллигентного лица, весь город «Н» принял меня то ли за генерал-губернатора, то ли за какого-то премьер-министра, в общем за какого-то очень большого начальника. И я теперь живу у председателя суда, как у Христа за пазухой, как сыр в масле катаюсь, волочусь напропалую за его женой и сестрой жены, не решился только, с которой начать первой, но думаю правильно будет начать со старшей, жены председателя суда. Потому что, как мне кажется, она готова уже сейчас на все услуги, в том числе и интимные. Видимо сказывается ее прошлое, когда она плечевой объездила всю Украину.
     Помнишь, как мы с тобой обедали на халяву и как официант схватил меня за шиворот по поводу съеденных пирожков? Теперь совсем другое дело. Все мне дают денег взаймы, причем столько, сколько ни скажу, да еще благодарят, что беру. Оригиналы страшные. Ты бы со смеху умер. Ты, я знаю, пишешь статейки в разные журналы, так пропиши и этих придурков в свою литературу. Сам председатель суда туп и глуп, как сивый мерин».
Анан. Там этого не может быть! Там нет этого.
Прокурор.  (Показывает письмо). Читайте сами.
Анан. (Читает). «Как сивый мерин». Не может быть! Почему сивый. Ты это сам написал. И почему мерин?
Прокурор. Зачем бы я полез вперед батьки в пекло и сам стал писать?
Кишкадюк. Читай, читай!
Кулёк. Ёк макарёк. Читай дальше!
Прокурор.  (Продолжая читать). «Председатель суда глуп, как сивый мерин».
Анан. О, гад твоей морде нехай! Нужно три раза повторять! Как будто оно там и без того не стоит. У тебя что, в глазах троится?
 Прокурор.  (Пробегая письмо глазами, читает). Хм... хм... хм... хм... «сивый мерин. Прокурор очень добрый человек».
(Оставляя письмо.) Ну, здесь он, хрен моржовый, обо мне тоже немного неприлично выразился.
Анан. Нет, читай, раз начал читать, так читай до конца!
Прокурор. Да кому она эта белиберда нужна, чтобы её вслух читать?
Анан.  Нет, гад твоей морде нехай, когда уж начал читать, так читай до конца! Читай всё!
Семён Семёнович Кутёк. Позволь, я прочитаю. Я грамоту знаю, я, как никак глава Администрации и потому прочитаю всё без утайки.
   (Надевает очки и читает.) «Прокурор один в один как наш сторож Махмуд, тот хоть и мусульманин, но подлец пьет горькую, как лошадь пьёт компот и по ночам перепрятывает деньги с одного места в другое».
Прокурор.  (Поворачивается к зрителям.) Ну, поганец, попадись он только мне, все нераскрытые дела на него бы повесил.
Семён Семёнович Кутёк. (Продолжая читать). «глава Администрации Кутёк и...и...и...» (Заикается.)
Кононюк. Ну, и чего же ты остановился, неразборчиво что ли написано, а хвалился, что грамоту знаешь?
Семён Семёнович Кутёк. Да совсем нечеткие буквы, впрочем, ежу понятно, что человек он по сравнению со мной маленький, но негодяй большой.
Кононюк. Дайте мне! Вот у меня, я думаю, зрение получше будет. (Берет письмо.)
Семён Семёнович Кутёк. (Не давая письмо). Вот это место нужно пропустить, а там дальше идёт вполне разборчиво.
Кононюк. ЁКЛМН. Да позволь уже.  Я сам знаю.
Семён Семёнович Кутёк. Тогда я и сам всё прочитаю, далее всё идёт вполне разборчиво.
Прокурор. Нет, читай всё! Раз прежде все было читано, всё и дальше читай.
…Все. Отдайте, отдайте письмо! (Кононюку.) Читайте!
Семён Семёнович Кутёк. Сейчас. Сейчас.
   (Отдает письмо.) Вот, отсюда.
 (Закрывает пальцем.) Вот отсюда и читайте.
Все приступают к нему.
Прокурор. Читай, читай! Всё читай!
Кононюк. (Читая). «Глава Администрации Семен Семенович Кутёк, когда напьется, настоящая свинья в тюбетейке и как напьётся и упадет в канаву соответствует своему имени и отчеству».
Семён Семёнович Кутёк. (К зрителям). Совсем не остроумно! Свинья в тюбетейке! Где ж это видано, чтобы свинья была в тюбетейке? И при чём здесь имя-отчество? У других имя - отчество и похлеще есть. Например, Ходосова Ульяна Йосифовна.
Кононюк. (Продолжая читать). «Судья Кононюк насквозь   протухнул чесноком, он им старается выгнать сивушный запах Пархоменковского халявного шмурдяка.»
(К зрителям). Гад буду, и в рот никогда не брал чеснока. Что водкой от меня воняет, то это правда, мамка в детстве меня коромыслом с бурдюком шмурдяка слегка пришибла. И с тех пор не могу избавиться от этого запаха.
Кулёк.  (В сторону). Слава богу, хоть, про меня ничего нет!
Кононюк.  (читает). «Судья Кал Калыч Кулёк…»
Кулёк. Вот тебе на! Вот тебе бабка и Юрьев день. Накаркал.
 (Вслух.) Господа, я думаю, что письмо длинное и нет смысла читать эту дрянь до конца.
Карл Непотребный. Нет! Раз взялись, нужно дочитать до конца.
Прокурор. Нет, читай, читай!
Кишкадюк. Нет уж, раз взялся, читай!
Кононюк. (Продолжает). «Судья Кулёк считает себя в суде самым умным, но пока ума хватило лишь переделывать показания своей полюбовницы Путанко, да наделать уроду Семенюку детишек, а теперь он подбивает клинья к жене председателя суда Параше Абрамовне, видать метит на место Анана. Кулёк в сильнейшей степени моветон. Это, наверное, французское слово». (Останавливается.) А что такое моветон?
 Кишкадюк. А кто его ёксель-моксель знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а может быть, и того еще хуже. Или специалист по зачатию детей. Вон Параша Абрамовна по сей день бездетная. Может он ей чем и поможет.
Кононюк. (Продолжая читать). «Судья Кононюк самый молодой, но очень любит деньги. Из-за денег он по блату и заделался судьёй». Ну, в общем ясно. Этот фельдмаршал прохиндей похлеще нас будет. Как какой-то клоп: мал, да больно вонюч.
(Сворачивает письмо). Нечего читать эту ересь.
Все. (Почти хором). Нет, начали читать, дочитывай до конца.
Кишкадюк. (Выхватывает у него письмо). Судья Кононюк жираф в рясе, а не судья. Мёртвых и детей вызывает в суд, а когда те не является, сильно возмущается.
Кононюк. А я чё, я же ни чё. Я ж на похоронах не был. Откуда мне знать, что он окочурился.
Кишкадюк. «А вообще Кононюк хамло, каких свет не видывал, такое впечатление, что он таким и родился. Он хоть и самый молодой, но на пасквили самый плодовитый и стишки поганые любит писать на стенах туалета. После его посещения сего благословенного места, туда три дня невозможно зайти. Стоит такое амбре, что хоть стой, хоть падай.
   Судья Кишкадюк заказал себе мантию, как у клоуна.» Ну, кажется всё!
Кононюк. Нет! Не всё! (Берет у него письмо и читает дальше). Судья Кишкадюк типичный клоун в рясе. Законов не знает и всем, кто не даёт ему денег, пишет в Решении: - «Отказать». Даже сделал себе такую печать, чтобы себя сильно не утруждать подписями. Многих бывших колхозников лишил земельных паёв и отдал землю заезжим армянам. И ему никто не указ. Его главный девиз: - «Я не подсуден и пошли все на хрен». «А впрочем, все они народ гостеприимный и добродушный. Прощай, друган Игорь Викторович. Я сам, по примеру твоему, хочу заняться литературой. Мне тут их недоросль судья Кононюк интересную темку подбросил, как судьи, прокуроры и полиция берут взятки, не поверишь, у них есть такие занятнейшие способы, о которых даже на трезвую голову и не помыслишь. Напишу, как пособие для судей, прокуроров и полицаев. Скучно так жить, хочется пищи и для души. А правда про эту продажную свору всё равно восторжествует, хотя они про себя всем говорят, что это не правда. А я созрел окончательно, нужно чем-нибудь высоким заняться. Пиши - ка мне в Криворожный район, город Дубостар. До востребования».
Одна из дам. Какой репримант неожиданный!
Анан. Вот зарезал, так зарезал! Убит, убит, намертво убит! Ничего не вижу, всё как во сне. Кругом какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего... Возвратить, возвратить его назад!
(Машет рукою.) Как возвратить! Я, как нарочно, дал ему свою машину и своего шофера.
Коробейчиха. Вот уж точно, беспримерный конфуз случился!
Кишкадюк. Однако ж, черт возьми, он у меня взял три тысячи гривен взаймы.
 Кононюк. У меня тоже три тысячи гривен.
Прокурор.  (Вздыхает). Ох! и у меня тоже три тысячи гривен.
Акакий Николаевич. У нас с Мокием Ивановичем тоже...
Кишкадюк.   (В недоумении расставляет руки). Как же это, господа? Как это, в самом деле, мы так лоханулись?
 Анан.  (Бьет себя по лбу). Как я - нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума! Тридцать лет сижу на службе; ни один проверяющий ничего не обнаружил. Мошенников над мошенниками вокруг пальца обводил, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду и держал там, пока с них гривны не начинали сами по себе сыпаться! Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов!
(Махнул рукой).  Нечего и говорить про губернаторов. Так, а ведь они еще не далеко уехали, срочно мне телефон, позвоню водителю, он их сейчас тепленьких привезет обратно.
(Берет трубку и набирает номер)
Голос водителя. Слушаю Андрей Антонович.
Анан. Ты ведь еще недалеко уехал, тут сложился небольшой форс-мажор, новые обстоятельства, так сказать, тебе срочно нужно возвратиться обратно. Только ты дорогих гостей не тревожь понапрасну, ничего им не говори, а так тихонько развернись и быстренько домой, а если что, скажи, что забыл документы.
   Ну, сейчас мы с ними поговорим. Поговорим. Поговорим. И о делах государственных, и о сватовстве. Где Петро Михась? Пускай возьмет себе на подмогу пару мужиков покрепче, сегодня у них будет напряженный день.
Петро Михась. (Заходит с Решалой, полицейскими Печенкой и Щербиной). Прошу прощения за опоздание на столь важное мероприятие. Андрей Антонович и Параша Абрамовна, ото всей души поздравляю вас с неожиданно свалившимся на вас счастьем.
     Галюсю Абрамовну поздравляю отдельно. Я всегда знал, что ее ждет великое будущее и оно свершилось. Я…
(Анан его перебивает)
Анан. Ты чё, гад твоей морде нехай, издеваешься!? Какое на хрен важное мероприятие. Ты чё и мне хочешь, ежа в штаны запустить? Какое на хрен сватовство? Ты думаешь, мне мало? Ты думай, что говоришь! Ты знаешь, что этот чиновник вовсе не чиновник, а так, хрен его разберет кто. Лжец и вор. А лжец он тот же вор. Только вор крадет наше имущество, лжец крадет наш ум. Сейчас его привезут обратно, ты уж давай со своими ребятами, не подведи, по всей так сказать, строгости закона, опроси его хорошенько, с пристрастием. Да резины не жалей, я тебе именную дубинку выпишу.
Кулёк. Ёк макарёк. А вон этот очкарик, адвокат Власа Семеры здесь опять отирается.
Анан. Петро! Гони его в три шеи. Да поддай ему так, от всей души, чтобы вообще дорогу сюда забыл. Чтобы не восьмеркой, а десятью восьмерками завился.
 Решала. Я же сразу предлагал ему устроить встречу с нашими шестерками: Щербатым, Потаскуном и Шарикяном, они бы его и напоили, и в грязи изваляли, и всё про него узнали. Или можно было устроить ему ДТП, якобы он переходил улицу в неположенном месте, а тут Петро Михась при исполнении, огрел бы его несколько раз от души дубинкой, вон как столичный адвокат извивается после его процедуры, и этот фальшивый генерал бы был в наших руках, как шёлковый.
Анан. Да чего уж сейчас говорить. Ты уж лучше, как приедут, прояви свое умение, а то Петро как начнет махать дубинкой, его же ведь никто тогда не остановит.
    (Сделал паузу). Трёх губернаторов… Эх… Мать…
Параша Абрамовна. Но этого же не может быть, Андрюша, он же обручился с Галюсей.
Анан. (В сердцах). Да. Обручился! Хрен с маслом – вот, как обручился! Лезешь мне в глаза со своим обручением!
Галюся. (Вбегает запыхавшись, в обрезанном выше колен голубом платье). Сестрица, я на свадьбу одену это голубое мини платье. Я теперь столичная дама и должна выглядеть молодо и современно.
 Анан. (В исступлении.) Убери, гад её морде нехай, убери эту дуру отсюда. Завтра же на панель обратно пойдешь.
   Что смотрите? Ну, смотрите, смотрите, весь мир, все белое и чёрное человечество, все смотрите, как одурачен председатель суда! Так ему дураку и надо, старому подлецу!
      (Грозит самому себе кулаком.) Эх ты, толстожопый!  Портянку, тряпку принял за важного человека! Вон он теперь разнесет по всему свету эту историю. Мало того что станешь на месте посмешищем - найдется какой-нибудь писателишка, щелкопер проклятый, комедию про тебя изобразит. Вот что обидно! Ни чина, ни звания не пощадит. Все будут скалить зубы и показывать на тебя пальцем. Над кем смеетесь? - Над собою смеетесь!.. Эх вы!..      
     (Стучит со злости ногами об пол.) Я бы всех этих бумагомарак! У, щелкоперы, либералы проклятые! Чёртово семя! Узлом бы вас всех завязал и никогда не развязывал, в муку бы стёр вас и ваши бумажки, наделал бы с неё лепёшек, а эти лепешки свиньям скормил.
    (Сует кулаком и бьет каблуком в пол. После некоторого молчания.) До сих пор не могу прийти в себя.
   (За занавесом раздается сигнал машины). Ага, прибыли голубчики. Так, все вместе плотно обступаем машину, чтобы не дай Бог не ускользнули. А ты Петро с ребятами настраивайся, разборка сейчас будет по-взрослому, по-настоящему.
Голос водителя. (За занавесом). Что прикажете, Андрей Антонович.
Анан. Приглашай сюда дорогих гостей, пока вопросы будут решаться, чтобы они не скучали, мы с ними побеседуем.
Анан. Так ведь, Андрей Антонович, они как узнали, что вы приказали вернуться, выразили вам большой респект и решили вас лишний раз не беспокоить. Тут же пересели в такси и так поехали дальше.
Анан. А ты хоть узнал, куда они едут? Где живет его дядюшка?
Голос водителя. Никак нет. Когда мы ехали, господин генерал сам дорогу показывал, говорит, без меня опять можно заблудиться, как они давеча заблудились, когда ехали сюда.
Анан. Генерал! Генерал! Я утром тоже был генерал. Вот, истинная правда, если бог хочет наказать человека, то отнимает у него прежде всего разум. Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизоро?  Ничего ведь не было! Ну вот просто сопля высморканная, на пол ногтя и то не было ничего похожего - и вдруг все хором: ревизоро! ревизоро! Ну, кто там первый ляпнул, что это ревизоро? Отвечайте!
 Кишкадюк.  (Расставляя руки). Надысь ёпсель-мопсель, как это произошло, не могу объяснить. Точно туман какой-то из другого измерения, видимо черт все-таки есть на свете, он и попутал.
Кононюк. Нет, правда, а кто всё-таки первый ляпнул эту ахинею?
    (Показывает на Мокия Ивановича и Акакия Николаевича.)  Вот, они ляпнули, эти молодцы!
Мокий Иванович.  Нет, нет я ничего такого даже и не думал.
Акакий Николаевич. А я вообще ничего и никогда не думаю, не имею такой дурной привычки, я вообще здесь ни при чём.
Кононюк. Конечно, вы.
Кулёк. Конечно вы. Ёк макарёк. Кто ж еще? Прибежали как сумасшедшие из забегаловки: -«Приехал, типа, приехал и типа денег не платит, а в лице типа соображение».  Нашли важную птицу! Сообразили!
Анан. Натурально, вы! А кто же еще? Сплетники, правильно судьи вас держат на коротком поводке, лгуны проклятые!
Кишкадюк.  Чтоб вас черт побрал с вашим ревизоро и сплетнями!
Анан. Только рыскаете как шакалы по городу, да смущаете честных людей, сороки проклятые!
Кононюк. И пачкуны. Пачкуны проклятые!
Кулёк. Ёк макарёек. Два гондона штопанных.
Кишкадюк.  Сморчки коротконогие!
Все обступают их.
Акакий Николаевич. Гад буду, это не я, это Мокий Иванович.
Мокий Иванович.  Э, нет, Акакий Николаевич, так дело не пойдет, ты ведь того, этого, ну, сам знаешь…
Акакий Николаевич. А вот и нет, а вот и нет; первым то ты был.

Явление последнее
Те же и незнакомый полицейский.
Незнакомый полицейский.  (Вместе с очкариком, адвокатом Семёры). Приехавший по именному повелению президента Украины из Киева чиновник требует вас   к себе. Он остановился в гостинице.
Адвокат очкарик. (Подходит к Анану). Я к вам несколько раз приходил, хотел предупредить, что приехал важный чиновник из Киева с ревизией и секретным предписанием, но ваши товарищи отнеслись ко мне не лучшим образом.
   Кстати, с ревизоро уже как неделю общается адвокат вашего знакомого из Киева, некоего Семеры. Вы его должны знать.
        Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно вылетает у всех из уст; вся группа, вдруг переменив положение, остается как-бы в окаменении.

                Немая сцена

Анан стоит посередине комнаты в виде столба, с распростертыми руками и запрокинутой назад головою. По правую руку Параша Абрамовна и Галюся и с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними трезвый Глава Администрации Кутёк, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним Кал Калыч Кулёк, из-за своего малого роста потерявшийся среди других; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выражением лица, относящимся прямо к семейству Анана. По левую сторону Анана: Кононюк, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним Кишкадюк с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнести: - «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним прокурор, обратившийся ко зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на Анана; за ним, у самого края сцены, Мокий Иванович с Акакием Николаевичем, с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами. Прочие гости остаются просто столбами. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Занавес опускается.









 

      Василий Фёдорович Бессмертный – русский писатель, член Российского союза писателей.
      Его своеобразная энциклопедия-исследование, главный труд его, как писателя это, безусловно, двухтомник «Остаюсь Бессмертным», объёмом более 1-000 страниц и посвящён он проблеме извечного существования и непрекращающейся ни на миг борьбы на Земле   Добра со Злом.
      Эта общемировая проблема красной нитью проходит во всех его книгах, и эту проблему Василий Федорович Бессмертный исследует в своих книгах с разных сторон и с разных ракурсов, стараясь дать объективный ответ на этот животрепещущий вопрос: «Почему вообще есть на Земле Зло и почему оно так живуче?»  И эта книга, продолжение этого исследования. Суть ее в том: люди должны знать, почему мы в такой богатой стране живем так бедно, и кто в этом виноват. В этой книге он попытался приоткрыть занавес, за которым, как змеиный клубок притаились оборотни всех мастей, в мантиях, погонах и прочей госамуниции, и которые под красивыми лозунгами и такими же красивыми обещаниями пьют кровь простых людей.
     Василий Федорович Бессмертный русский человек и потомственный казак, родился и вырос на Северном Кавказе и считает себя лицом кавказской национальности. Он истинный патриот своей Родины и его книги пронизаны болью за судьбу России, за судьбу родного Отечества, за судьбу русского народа, против которого уже несколько столетий ведется необъявленная война на тотальное уничтожение. И его книги, по его мнению, хоть немного, но помогут выстоять в этой многовековой борьбе.