Могильные души

Прохорову, пенсионеру из рыбачьей артели, уже второй год являлся во снах всадник с отсеченной головой. Кровь заливала азиатское лицо, окрашивала в красный кожу и доспехи. Да и гнедой конь его, казалось, потел кровью. Всадник с гортанными криками гнался за рыбаком, не давая ему ни отдохнуть, не спрятаться, и Прохоров счел бы сон обычным кошмаром, если бы каждый раз видение не повторяло в точности все приметы сезона. Ранней весной рыбак слышал треск льдин на реке, в июне в воздухе сверкал тополиный пух, в сентябре над погоней рокотал гром. А порой Прохоров видел то, чего не знал — поваленное бурей дерево, зашедшую на улицу волчицу, новый сарай на другом конце деревни... Дошло до того, что Прохорову стало страшно не только засыпать, но и выходить из дома, словно всадник предвещал скорую смерть.
Я быстро поняла, что фигура всадника не столь значительна, как дух смерти.  Но этот призрак вытоптал множество энергетических следов вокруг дома бедолаги. Рано или поздно всадник доконал бы живого.
Дело было в том, что дом Прохорова стоял на окраине, у кладбища,  сам погост упирался в холм, а холм оказался непростым. В недрах его в стародавние времена похоронили кочевника вместе с конем, и не узнать бы мне этого без похода на кладбище.
Я помню странные ощущения от этого места.  Сам погост — лабиринт, все разделено голубыми оградами на семейные участки, а между ними — узкие заросшие проходы. И ладно бы  могильные души ванек и настек держались тихо только в самых заброшенных местах. Нет, совершенно все призраки здесь вели себя тише воды ниже травы. Не показывались, пригибались к земле, прятались в деревьях и надгробиях. Страх у них был такой же, как у рыбака-бобыля — появится из ниоткуда всадник да и оборвет нить существования.
Я изрядно помучилась с ним, безымянным. Сын степей, он не желал ни жертв, ни танцев для успокоения и смеялся, когда я грозила уничтожить его останки. Знал ведь, что до них не добраться — закрыты щитом из камней, земли и корней. Всаднику бы поле, погоню да ветер  чтобы весело и пьяно, чтобы мертвый конь мчался как живой и сам чтоб — как живой. Что-то давало всаднику силу. Может, так горело в нем посмертное желание — продолжать скачку. А может, благословила его хозяйка этих мест, капризно подарив свободу даже от духа кладбища. Всадник мчался над землей мертвых и во снах живых. Призрачная кровь напитала землю обильней, чем дождь и снег, сама земля поддерживала существование всадника.
Я даже думала, не посоветовать ли рыбаку уехать в другой дом, или на другой край поселения, а лучше — прочь. Все равно рано или поздно деревня умрет. Но все разрешилось само собой.
В грозовую ночь в деревне скончалась бабка Шпилина. Ее прозвали Шпилькой за бойкий язык и тычки под ребра, коими она без стеснения могла наградить собеседника. Шпилька долгие годы работала завхозом на фермерском хозяйстве, которым жили деревенские, могла и в трактор сесть, и пьяных разнять, и заявиться к председателю в кабинет с требованиями. Муж у Шпилиной хоть и заведовал одним из двух магазинов в деревне,  ходил по струнке и говорил с оглядкой.
На похоронах вспомнили много историй. Однажды Шпилька отправилась одна по грибы. Ей показалось, что  рюкзак полегчал, хотя был забит под завязку. Обернулась — а за спиной Потапыч, прогрыз дыру и грибочки подъедает. Возмущенная Шпилька так обматерила его, что медведь от удивления и страха припустил прочь. А в другой раз собралась Шпилька с мужем на сеанс передвижного кинотеатра, а муж не явился, запил. Она отыскала его в поле. Он обнимал березу и жалился дереву на жизнь и жинку. Шпилька так разъярилась, что приволокла мужа на кино вместе с березкой. Так и сидели — она, березка и плачущий мужик посередине.
Погребли Шпилину у самого холма, ведь именно там раскинулся ее семейный участок. В ту же ночь Прохоров увидел сон, что скачет гнедой конь вокруг холма-кольца и никак не может попасть внутрь, лишь жалобно ржет, будто человек плачет.
Я тут же на кладбище, а там уже совсем другая атмосфера. Могильные души больше не жмутся к земле, страха в них нет, а погост накрыло белесым куполом чьей-то власти. Я дошла до самого холма, и меня встретила звонкая тишина. Ни всадника, ни коня, ни единого следа их присутствия, словно вымели все большой метлой. И вдруг явился мне призрак  Шпильки. Руки на груди, как при жизни, платье не то, в котором хоронили, а ее любимое, тигриной масти, на лице полный марафет.
— Я всадника ищу, — призналась я под ее строгим взглядом.
— Нет его больше.
— Как нет?
— Съела я его, — довольно ответил призрак, и я подумала, что и впрямь съела, у мертвых это не редкость.
— Шучу я! — залилась смехом Шпилька. — Заперся у себя в хате, пусть там и сидит. Будет знать, как наших обижать,- подытожила новоиспеченная хозяйка могильных семей.
Дух кладбища не возражал. Еще бы! При Шпильке все могильные души будут на своих местах, непорядка завхоз не позволит.
И ведь у двух призраков было одно желание, жить по-своему, только у женщины полей вдруг оказалось больше воли.

Примечание:
Могильная душа - в сибирской мифологии у человека много душ, после смерти одна из них остается у тела на кладбище