Киносценарий - ёлка у ивановых

сценарий полнометражного игрового фильма
по мотивам одноименной пьесы Александра Введенского (1939)

// текст пьесы введенского полностью вошёл в данный сценарий,
авторская пунктуация строго сохранена //

киносценарий изложен в свободной литературной форме


ВСТУПЛЕНИЕ

В улицах, закоулках, подворотнях сумрак и пустота. В них бежит собака Вера.
Сидит собака Вера.
Бежит собака Вера.
Дома будто пусты и тихи.
Гул глубоких сумерек.
Закадрово звучит голос: «...события, которые происходили за шесть лет до моего рождения или за сорок лет до нас. Это самое меньшее. Так что же нам огорчаться и горевать о том, что кого-то убили. Мы никого их не знали, и они всё равно все умерли».

НАЧАЛО

Настенные часы. Квартира.
БАБУШКА усаживается в кресло с книгой в руках, долго устраивается. Раскрывает книгу, листает, вглядывается, достаёт лупу, смотрит на страницы через неё и наконец начинает читать вслух, в это время мы можем рассмотреть интерьер с его бытовыми простыми чертами, а она читает:
- Картина первая. На первой картине нарисована ванна. Под сочельник дети купаются. Стоит и комод. Справа от двери повара режут кур и режут поросят. Няньки, няньки, няньки моют детей. Все дети сидят в одной большой ванне, а Петя Перов годовалый мальчик купается в тазу, стоящем прямо против двери. На стене слева от двери висят часы. На них 9 часов вечера. Годовалый мальчик Петя Перов. Будет елка? Будет. А вдруг не будет. Вдруг я умру. Нянька (мрачная как скунс). Мойся, Петя Перов. Намыль себе уши а шею. Ведь ты еще но умеешь говорить.
Замолкает. Смотрит задумчиво вдаль. Повторяет последние прочитанные слова…

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Комната в доме. В комнате большая ванна.  В интерьере угадываются элементы рождественского предпраздника, плывёт атмосфера лёгкого ожидания.
Слышен детский голос:
- Будет елка? Будет. А вдруг не будет. Вдруг я умру.
Повар берёт безжизненную ощипанную куру и укладывает на широкую разделочную доску. Оборачивается на других поваров, работающих рядом. В их руках тоже куры. Кур укладывают на разделочные доски.
Слышен голос НЯНЬКИ:
- Мойся, Петя Перов.
Нянька – женщина в годах – в шубе с рукавами, закатанными по локоть, нависла над ванной. В ванной зыбко сидят дети, а она смотрит за ними. Продолжает говорить безжизненно и мрачно, обращаясь к маленькому мальчику «одного года»:
- Намыль себе уши и шею. Ведь ты еще не умеешь говорить.
Петя смотрит снизу вверх на няньку.
- Я умею говорить мыслями.
Нянька чистит висящую одежду, мрачно поглядывает на Петю.
Петя мыслями произносит:
- Я умею плакать.
Петя закрывается от брызг разыгравшихся детей.
- Я умею смеяться.
Тянется к няньке, хватает за рукав. Нянька на мгновение замирает. Запрокинув голову Петя Перов очень серьёзно спрашивает:
- Что ты хочешь?
Слышны удары топоров поваров по разделочным доскам.
Девочка лет семнадцати, скрываясь за облачками пены, протягивает мочалку и зовёт Володю:
- Володя потри мне спину.
ВОЛОДЯ, мальчик лет двадцати пяти, послушно берёт мочалку. Девочка поворачивается спиной и взвизгивает, когда он энергично тереть спину. Она говорит, кряхтя и словно страдая:
- Знает Бог на ней вырос мох. Как ты думаешь?
Володя мрачно отзывается:
- Я ничего не думаю. Я обжег себе живот.
В углу на полу сидит, кутаясь во что-то мальчик семидесяти шести лет. Рядом с ним девочка тридцати двух лет, он тискает её, но оборачивается на разговор, сам произносит очень серьёзно, с подачей:
-Теперь, у тебя будет клякса. Которую, я знаю, не вывести ничем и никогда.
Девочка тридцати двух лет, брезгливо отталкивая мальчика семидесяти шести лет:
- Вечно ты, Миша, говоришь неправильно. Посмотри лучше, какая у меня сделалась грудь.
Только вошедшая в помещение девочка восьмидесяти двух лет слышит последние слова, злорадно хохочет:
- Опять хвастаешься. То ягодицами хвасталась, а теперь грудью. Побоялась бы Бога.
Слышны удары топоров по разделочным доскам, в таз летят ошметки кур.
Начинают бить настенные часы. Они точно такие же, какие висели у БАБУШКИ.
Девочка тридцати двух лет отталкивает мальчика семидесяти шести лет, вскакивает с пола. Раздражённо шипит девочке восьмидесяти двух лет:
- Я обижена на тебя. Дура, идиотка, ****ь.
Подбирает растерянные вещи, начинает собираться.
Нянька подаётся вслед за ней, подбегает раскрасневшая, унимая дыхание, хватает первое попавшееся под руку – топор одного из поваров. Замахивается на девочку тридцати двух лет:
- Сонька, если ты будешь ругаться, я скажу отцу-матери, я зарублю тебя топором.
СОНЬКА нагло смотрит на няньку, берет с разделочной доски окровавленные куриные лохмотья, агрессивно откусывает и демонстративно жуёт.
Петя Перов, оставленный без внимания няньки в ванной, играет с игрушками, говорит, хотя никто его не слышит:
- И ты почувствуешь на краткий миг, как разорвется твоя кожа и как брызнет кровь. А что ты почувствуешь дальше, нам неизвестно.
Девочка восьми лет рядом с Петей в ванной, кричит Соньке, издевательски выпевая слова, дразня:
- Сонечка, эта нянька сумасшедшая или преступница. Она все может. Зачем ее только к нам взяли.
Мальчик семидесяти шести лет, поднявшись с пола:
- Да бросьте дети ссориться. Так и до елки не доживешь. А родители свечек купили, конфет и спичек, чтобы зажигать свечи.
СОНЯ дожевала остатки курицы:
- Мне свечи не нужны. У меня есть палец.
Демонстративно облизывает окровавленную куриной шмётью фалангу.
Девочка семнадцати лет, всё ещё вздрагивающая под мочалкой ВОЛОДИ:
- Соня, не настаивай на этом. Не настаивай. Лучше мойся почище.
ВОЛОДЯ прерывается на какое-то время, смотрит на девочку семнадцати лет, словно сомневается, говорить или не говорить. Затем, оглянувшись на остальных, приближается и шепчет той на ухо:
- Девочки должны мыться чаще мальчиков, а то они становятся противными. Я так думаю.
Мальчик семидесяти шести лет отмахивается:
- Ох, да будет вам говорить гадости. Завтра елка и мы все будем очень веселиться.
ПЕТЯ ПЕРОВ, всё так же в ванной:
- Один я буду сидеть на руках у всех гостей по очереди с видом важным и глупым, будто бы ничего не понимая. Я и невидимый Бог.
Смотрит на остальных. Повторяет:
- Я и невидимый Бог.
Мальчик семидесяти шести лет покидает комнату. СОНЯ сощурившись смотрит на няньку, хватает из таза новую шметь. Сердитая нянька отбирает шметь, швыряет обратно. СОНЯ снова хватает шметь… Нянька отбирает. Соня, сжав кулаки, сощурившись, надвигается на няньку:
- А я когда в зал выйду, когда елку зажгут, я юбку подниму и всем все покажу.
Нянька злобно хохочет:
- Нет, не покажешь. Да и нечего тебе показывать — ты еще маленькая.
СОНЯ хватает таз. Нянька неудобно цепляется за таз с другой стороны.
- Нет покажу!
Начинается борьба за таз. Они задевают стол и несколько пустых блюд летят на пол.
Соня кричит:
- А то что у меня маленькая, это ты правду сказала! Это еще лучше! Это не то что у тебя!
Соня с силой толкает таз на няньку, нянька поскальзывается и падает, гремят блюда. Соня хохочет.
Опираясь на топор, нянька подтягивается, вскакивает на ноги, подбегает к Соне, толкает ту и – нависнув над повергнутой – замахивается топором, кричит:
- Ты заслужила эту смерть!
Наносит удар. Отрубает Соне голову.
Голова катится, катится.
Дети замирают в ванной.
Повара замирают над досками.
Куриная голова медленно, медленно и словно бы очень тяжело падает на пол. Начинает коротко вспыхивать и мелькать искажённая реальность: собачий бег, перелистывающаяся страница, дрожащая лупа в старческих руках, долго крутящаяся и неутихающая кастрюлевая крышка.
Голова Сони медленно выкатывается из-под стола на свет.
В возникшей тишине всё меркнет в затемнении.

Секундная стрелка часов ползёт медленно, вот она совершает скачок с деления на деление. В тишине звук переключающейся стрелки гулок и словно бы одинок. Но в следующее же мгновение всё пространство звука заполняет рёв людей.

Дети кричат:
- Убийца, она убийца. Спасите нас. Прекратите купанье.
Где-то на холодных улицах собака Вера остановилась и оборачивается.
Звучит музыка.

Проходные сцены. Улицы. Люди. Символы. Изобразительные детали.

Бабушка  долго наливает чай в чашку с блюдцем. Пар красив. Она возвращается в кресло, ставит чашку с блюдцем. Открывает книгу.

Слышен собачий вой.
Из затемнения: в двух шагах от Сониного тела лежит её же голова.
Открывается дверь, в помещение холодно заходят два полицейских. Один крупный и молчаливый, второй окидывает взглядом детей, тут же принимается за расспросы:
- Где же родители?
Дети хором:
- Они в театре.
Далее разговаривают дети и полицейский:
- Давно ль уехали?
- Давно но не навеки
- И что же смотрят, балет иль драму?
- Балет должно быть.
Петя, выделяясь звонкой репликой:
- Мы любим маму!
Полицейский:
- Приятно встретить людей культурных.
Дети (хором):
- Всегда ль вы ходите в котурнах?
Полицейский подходит к трупу и склоняется над головой:
- Всегда. Мы видим труп и голову отдельно.
Брезгливо рассматривает, поднимает за гребень куриную голову, лежащую неподалёку, оборачивается к детям:
- Тут человек лежит бесцельно, сам нецельный. Что тут было?
Дети (хором):
- Нянька топором. Сестренку нашу зарубила.
- А где ж убийца?
Возникает пауза. Полицейский переводит взгляд с одного на другого.
Дети тревожно переглядываются.
Из сумрака выступает Нянька:
- Я пред вами. Вяжите меня.
Полицейский достаёт из кармана шнур и принимается вязать Няньку. Она тем временем горловым голосом всхлипывает:
- Вяжите меня. Лежите меня. И казните меня.
Полицейский:
- Эй слуги, огня.
Закопошившись среди поваров к полицейским выходят слуги, суетливо чиркают спичками, разжигают свечи и, закончив, причитают:
- Мы плачем навзрыд, а огонь горит.
Нянька, словно обезумев:
- Судите коня, пожалейте меня.
Полицейский, довязав няньку, проверив крепость узлов отступает при этих нянькиных словах. Читает, дробя громкий текст:
- За что ж судить коня, коль конь не виноват в кровотеченье этом? Да нам и не найти виновного коня!
После настоявшейся паузы, нянька устало, но громко и отчётливо выдыхает:
- Я сумасшедшая.
Полицейский:
- Ну, одевайся. Там разберут. Пройдешь экспертизу. Надевайте на нее кандалы или вериги.
Один из поваров выступает вперёд:
- Тебе нянька и вериги в руки.
Другой повар взвизгивает из-за спины вышедшего:
- Душегубка.
И начинает плакать, убиваться.
Полицейский грозно:
- Эй вы потише, повара. Ну-ну, пошли.
Толкает няньку и дойдя до порога, оборачивается на оставшихся:
- До свиданья дети.

БАБУШКА читает вслух и медленно:
- Слышен стук в дверь. Врывается Пузырев-отец и Пузырева-мать. Они обезумели от горя. Они страшно кричат, лаят и мычат. На стене слева от двери висят часы, на них 12 часов вечера.

Дверь вздрагивает от стука. Это поначалу не разобрав, не могут открыть дверь пришедшие. Вот дверь распахивается и прямо на полицейских и няньку в дверной проём вваливаются, стараясь опередить друг-друга чета Пузыревых, эти двое обезумели от горя. Они начинают страшно кричать лаять и мычать.
На стене часы. На часах двенадцать часов вечера.
Звучит музыка.

Проходные сцены.
Конец первой картины.


КАРТИНА ВТОРАЯ

Бабушка стоит возле фотопортрета, висящего на стене. Рассматривает. Идёт на кухню, берёт тряпку. Приходит к фотопортрету, снимает со стены и заносит тряпку над ним… Но останавливается, откладывает тряпку. Идёт к шифоньеру, копается там, достаёт белый платок.
Долго протирает фотопортрет платком.
Бабушка сидит. На её коленях старенькая коробка из под конфет, в коробке - фотографии. Бабушка перебирает фотографии. Задумчиво смотрит вдаль, за окно…
Бабушка усаживается в кресло с книгой в руках. Раскрывает её.
- Тот же вечер и лес. Снегу столько, что хоть возами его вози. И верно его и возят. В лесу лесорубы рубят елки. Завтра во многих русских и еврейских семействах будут елки. Среди других лесорубов выделяется один, которого зовут Федор. Он жених няньки, совершившей убийство. Что знает он об этом? Он еще ничего не знает. Он плавно рубит елку для елки в семействе Пузыревых. Все звери попритаились по своим норам. Лесорубы поют хором гимн. На тех же часах слева от двери те же 9 часов вечера.
На часах 9 часов вечера.
Возле надрубленной ёлки собрались вкруг лесорубы. Они наблюдают, как один из них (это ФЁДОР) размахивает топором, нанося удары по стволу. Всего их четверо. Поют гимн.
Как хорошо в лесу,
Как светел снег.
Молитесь колесу,
Оно круглее всех.
Деревья на конях
Бесшумные лежат.
И пасынки в санях
По-ангельски визжат.
Знать завтра Рождество,
И мы бесчестный люд
Во здравие его
Немало выпьем блюд.
С престола смотрит Бог
И улыбаясь кротко
Вздыхает тихо ох,
Народ ты мой сиротка.

Под звучание гимна с каждым ударом вздрагивает верхушка ели. Спокойны и недвижимы верхушки других деревьев. Вдали золотятся людские огни. Стоят сани. Лицо Фёдора напряжено, сосредоточено. Удары мерны. Звезды сочельника тихо спят в свечеревшем небе.
Завершив пение, повременив, Федор повторяет последнюю строчку гимна, словно задумавшись:
- Народ ты мой сиротка... Нет, не знаете вы того, что я вам сейчас скажу.
Смотрит на лесорубов, переводя взгляд с одного на другого, отечески улыбается. Лесорубы, оглядываясь, движутся к сваленной ёлке. Подтягивают ту ближе к дороге. Начинают обрубать кривые нижние ветви. Фёдор следует за ними, не торопясь.
- У меня есть невеста. Она работает нянькой в большом семействе Пузыревых. Она очень красивая. Я ее очень люблю. Мы с ней уже живем как муж с женою.

Бабушка вздрогнула и проснулась.
Очки упали на колени.
Соскользнули на пол.
Кряхтя, бабушка дотягивается до очков. Сидит какое-то время с ними в руках. Затем снова открывает книгу. Читает вслух:
- У меня есть невеста. Она работает нянькой в большом семействе Пузыревых. Она очень красивая. Я ее очень люблю. Мы с ней уже живем как муж с женою. Л е с о р у б ы каждый как умеет, знаками показывают ему, что их интересует то, что он им сказал. Тут выясняется, что они не умеют говорить. А то, что они только что пели — это простая случайность, которых так много в жизни.

Федор смотрит на лесорубов, разведя руки, будто ожидая их реакции или ответных действий.
Лесорубы замерли, смотрят на Фёдора. Фёдор продолжает, сценически приближаясь к напарникам:
- Только она очень нервная, эта моя невеста. Да что поделаешь, работа тяжелая. Семейство большое. Много детей. Да что поделаешь.
Один из лесорубов произносит отчетливо и громко:
- Фрукт.
Фёдор в ответ беспечно пожимает плечами.
Второй лесоруб протягивая руку к Фёдору в успокаивающем жесте, мягко уточняет:
- Желтуха.
Фёдор согласно кивает, разводя руками и продолжает рассказ:
- После того, как я ее возьму, мне никогда не бывает скучно и противно не бывает. Это потому что мы друг друга сильно любим. У нас одна близкая душа.
Третий лесоруб, до того ещё хранивший молчание, подаёт голос:
- Помочи.
Федор взваливает на плечи ёлку, вместе со всеми тащит к саням и продолжает эмоциональный монолог:
- Вот сейчас отвезу дерево и пойду к ней ночью. Она детей перекупала и меня теперь поджидает. Да что поделаешь.
Федор и лесорубы садятся в сани и уезжают из леса. Сани удаляются по долгой дороге.
В чаще тем временем возня и шорохи. Вот в темноте мелькание, к дороге выходят звери. Жирафа, Волк, Лев-государь и Свиной поросёнок. Эти персонажи одеты в лохмотья, выглядят так, будто они забытые прежние люди, но теперь ставшие животной душой. Звери задумчиво смотрят вслед уехавшим лесорубам. Молчат. Жирафа медленно кивает длинной головой, словно бы соглашаясь с какой-то тайной сутью происходящего. Смотрит в небо, смотрит на друзей. Произносит, словно упустив мысль:
- Звезды блещут.
Волк тоже смотрит в небо, говорит:
- Как кровь овец.
Лев подступает ближе к лесным коллегам:
- Как кровь быков.
Свиной поросёнок, за это время отдалившийся по дороге, разворачивается и кричит издалека, будто боясь упустить возможность сказать своё важное слово:
- Как молоко кормилицы!
Звери идут вдоль опушки грузной и невесёлой походкой. Смотрят себе под ноги, красивая картина зимнего леса их не трогает, только изредка они поднимают головы. В один из таких подъемов Жирафа, будто заметив вдалеке что-то значимое замирает, всматриваясь и говорит:
- Реки текут.
Волк тут же подхватывает, как если бы он долго готовил эту фразу и сейчас дождался момента:
- Как слова овец.
Лев молчит. Звери смотрят на него в ожидании. Лев смотрит в ответ и соглашается:
- Как слова быков.
Свиной поросёнок отзывается тут же:
- Как богиня сёмга.
Звери какое-то время продолжают свой путь в молчании.
Вот они стоят на обрыве над замерзшей рекой. Смотрят вдаль.
Вдали золотятся людские огни.
Жирафа спрашивает:
- Где наша смерть?
Ей отвечает волк:
- В душах овец.
Лев отвечает:
- В душах быков.
Свиной поросёнок молчит. Звери поворачивают животные морды в его сторону.
Свиной поросёнок отвечает не сразу:
- В просторных сосудах.
Волк бросается с обрыва. Падает во взметённый снег. Вслед за ним кидается лев. И свиной поросёнок. Падают беззвучно.
Упавшие звери лежат, утонув в снегу, уже недвижимы.
Жирафа смотрит на мир свысока. Потом еле слышно произносит:
- Благодарю вас. Урок окончен.
Жирафа начинает отступать, пятясь. Её фигура растворяется в лесном пейзаже.
Контуры зверей – прежних людей, ставших животными душами, заметает нещадный снег.

Бабушка дочитывает:
- Благодарю вас. Урок окончен. Звери —Ж и р а ф а— чудный зверь. В о л к — бобровый зверь, Л е в-государь и С в и н о й п о р о с е н о к совсем как в жизни уходят. Лес остается один. На часах слева от двери 12 часов ночи.
Звучит музыка.

Проходные кадры.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Часы слева от двери, на них два часа ночи. Та же комната, где произошло убийство. Ванная полна воды. На воде – свечи. Их много. Отсветы плывут по стенам.
Пузырёв-отец с плачем тянет:
- Девочка моя, Соня, как же так. Как же так. Еще утром ты играла в мячик и бегала как живая.
За окном ночь. В комнате стоит гроб. В гробу тело и голова Сони Островой, уложенная на подушку.
Пузырёва-мать повторяет исступлённо на фоне слов Пузырёва-отца:
- Сонечка. Сонечка. Сонечка. Сонечка. Сонечка. Сонечка. Сонечка.
Пузырёв-отец поднимается на ноги и курсирует по комнате вокруг гроба, причитает:
- Дернул же нас черт уехать в театр и смотреть там этот дурацкий балет с шерстяными пузатыми балеринами. Как сейчас помню, одна из них прыгая и сияя улыбнулась мне, но я подумал на что ты мне нужна, у меня ведь есть дети, есть жена, есть деньги. И я так радовался, так радовался. Потом мы вышли из театра, и я позвал лихача и сказал ему: Ваня, вези нас поскорее домой, у меня что-то сердце неспокойно.
Пузырёва-мать умолкает. Долго смотрит в одну точку, потом широко зевает, закатив глаза. Начинает говорить, ещё не закончив зёв, от чего слова растягиваются и плывут:
- О жестокий Бог, жестокий Бог, за что Ты нас наказываешь.
Пузырёв-отец склоняется к гробу и тем же временем начинает сморкаться, не прерывая продолжающихся слов:
- Мы были как пламя, а Ты нас тушишь.
Пузырёва-мать достаёт пудреницу, водит в ней пуховкой, отдаёт Пузырёву-отцу и пудрится, уже не ясно, кому именно адресуя свои слова:
- Мы хотели детям елку устроить.
Пузырёв-отец, целуя Пузырёву-мать, перепачкивается в пудре.
- И мы устроим ее, устроим. Несмотря ни на что.
Пузырёва-мать раздевается.
- О это будет елка. Всем елкам ель.
Пузырёв-отец:
- Ты у меня красавица и дети так милы.
Тянется к Пузырёвой-матери с пудреницей в руках, надвигается на Пузырёву-мать.
Пудреница звякает на полу и долго кружится, как волчок, прежде чем утихнуть. Тем временем слышна возня и начинает скрипеть недвусмысленно диван.
Ножки стульев. Ножки стола. Ножки содрогающегося дивана. За кадром слышен голос Пузырёвой-матери:
- Боже, почему так скрипит диван.
Фрагменты обстановки и интерьера. В глянцевых поверхностях отражаются неясные движения.
Скрип дивана, звучащий на фоне, учащается, какофонирует.
Обескровленная голова Сони. Швы на шее. Вот губы чуть шевельнулись.
Слышен голос Пузырёвой-матери:
- Как это ужасно.
Наступает тишина. В ней Пузырёв отец, уронив голову на Пузырёву-мать, плачет:
- Господи, у нас умерла дочь, а мы тут как звери.
Пузырёва-мать тоже всхлипывает, бросается успокаивать Пузырёва-отца:
- Не умерла, не умерла, в том-то и дело. Ведь ее убили.
Открывается со скрипом дверь. Входит НЯНЯ с годовалым Петей Перовым на руках.
- Мальчик проснулся. Ему что-то неспокойно на душе. Он морщится. Он с отвращением на все смотрит.
Пузырёва-мать, подбирая одежду, отрешённо, словно бы и никому:
- Спи Петенька, спи. Мы тебя караулим.
Петя Перов пристально всматривается в темноту.
Тёмный угол словно что-то скрывает. Звучит тягучая нагнетающая нота.
Пальцы тела Сони чуть дрогнули. Нота разошлась.
Петя Перов робко спрашивает:
- А что Соня, все мертвая?
Пузырёв-отец застегнул последние пуговицы, отвечает:
- Да, она мертва. Да, она убита. Да, она мертва.
Петя Перов:
- Я так и думал. А елка будет?
Пузырёва-мать, отрешённо словно бы и никому:
- Будет. Будет. Что вы все дети сейчас делаете?
Петя:
- Мы все дети сейчас спим. И я засыпаю.
Роняет маленькую голову на плечо няни. Няня, приглядевшись к уснувшему Пете, осторожными шагами приближается к Пузырёвым отцу и матери, сидящим на диване. Протягивает ребёнка родителям. Те крестят его и целуют. Нянька удаляется с ребёнком на руках.
В наступившей тишине по стенам комнаты плывут отсветы, качаются тени.
Нога тела Сони чуть шевельнулась, но Пузырёв-отец и Пузырёва мать этого даже не замечают. Пузырёв –отец всматривается в темноту, настораживаясь, что-то привлекло его внимание.
Тёмный угол комнаты. Тягуче звучит нагнетающая нота. Словно бы что-то невидимое там метнулось и нота разошлась.
Пузырёв-отец резко поднимается с дивана и делает несколько отступающих шагов по направлению к двери, стараясь не поворачиваться спиной к тёмному углу. Он говорит, сбиваясь:
- Ты побудь пока одна у гроба. Я сейчас вернусь. Я пойду погляжу не несут ли елку.
Пузырёв-отец срывается с места и выбегает из комнаты. Дверь закрывается, словно бы подводя результат ситуации, но тут же распахивается снова. Это возвратился Пузырёв-отец. Он вбегает в комнату, нервно потирает руки, неясно мечется и натыкается на ванную со свечами. Вдруг становится смирным, обмякшим, плечи его покорно опускаются. Говорит он уже спокойным утихшим голосом.
- А кстати и свечей подкинуть надо, а то эти уж совсем отплыли в Лету.
Он разворачивается к жене. В глазах Пузырёва-отца золотятся то ли отсветы свечного света, то ли слёзы, то ли что-то значительное. Он низко кланяется гробу и жене, робко выходит.
Отсветы плывут по стенам. Плывут по лицу Пузырёвой-матери. Та смотрит на тело во гробу. Еле слышно начинает говорить, произносит слова чувственно, драматично:
- Сонечка, знаешь, когда мы поднимались по лестнице, надо мной все время летала черная ворона, и я нравственно чувствовала, как мое сердце сжимается от тоски. А когда мы вошли в квартиру, и когда слуга Степан Николаев сказал: Она убита. Она убита.— Не закричала беспросветным голосом. Так стало мне страшно. Так страшно. Так нелегко.
Что-то невидимое будто переметнулось с тёмного угла на потолок, промелькнуло по стенам. Утихло. Пальцы руки Сониного тела медленно сжимаются и медленно разжимаются. Звучит нагнетающая тягучая нота, но обрывается, когда дверь открывается нараспашку. Входит Пузырёв-отец, за ним Фёдор и лесорубы, вносят ёлку. 
Ёлка большая, нереальная, она быстро занимает всё пространство комнаты, колючие лапы касаются лица Пузырёвой-матери, касаются водяной поверхности ванной, свечи начинают потрескивать. Лапы ели чиркают по гробу. Лесорубы и Фёдор видят гроб, снимают шапки.
Пузырёв-отец, путаясь в еловых ветвях:
- Тише, братцы, тише. Тут у меня дочка девочка при последнем издыхании. Да впрочем (всхлипывает) даже уж и не при последнем, у нее голова отрезана.
Пузырёв-отец черпает свободной рукой (в другой у него шапка) из ванной воды, свечи пританцовывают. Водой он орошает лицо.
Фёдор, не сразу найдя слова, говорит медленно, неуверенно:
- Вы нам сообщаете горе. А мы вам радость приносим. Вот елку принесли.
Пузырёва-мать устало поднимается с дивана и пробирается к выходу.
Один из лесорубов кланяется:
- Фрукт.
Вслед за ним оставшиеся лесорубы тоже совершают поклоны со словами:
- Послание грекам.
- Человек тонет. Спасайте.
Пузырёва-мать покидает комнату. За ней выходят все.
В пустой свечи качаются на потревоженной воде. Отсветы плывут по стенам. Плывут по телу Сони. Плывут по обескровленной голове.
Голова произносит, кукольно подёргиваясь в такт словам:
- Тело, ты всё слышало?
Тело, так же подёргиваясь в такт словам, отвечает:
- Я голова ничего не слышало. У меня ушей нет. Но я все перечувствовало.
На часах слева от двери три часа ночи.

Слышен голос бабушки:
- Я голова ничего не слышало. У меня ушей нет. Но я все перечувствовало.
Слышен стук в окно. Бабушка подняла голову от книги, словно очнулась, смотрит пристально на окно.
В окне словно мелькнуло что-то блеклое.
Бабушка откладывает книгу, поднимается и идёт к двери.
Выходит в сени.
Выходит на крыльцо.
Выходит к воротам и смотрит на окна. Но там никого нет. И нет следов на снегу под окнами. Только ночь.
Бабушка застывает в печальном страхе.
Звучит музыка.


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Полицейский участок. За окнами ночь. Казенная обстановка. Слева от двери на уже знакомых часах 12 часов ночи. За столом возле окна сидит ГОРОДОВОЙ. За этим же столом, на стуле сбоку сидит ПИСАРЬ. Дымятся стаканы с крепким чаем.
Писарь, замерев с карандашом над листом бумаги, вертит карандаш, подбирая нужные слова. Склоняется над бумагой и пишет, проговаривая:
- У сургуча всегда грудь горяча. У пера два прекрасных бедра...
Городовой, следя за появляющимися карандашными строчками, обрывает его:
- Мне скучно писарь. Я целый день стоял затменьем на посту. Промерз. Простыл. И все мне опостыло, Скитающийся дождь и пирамиды Египетские в солнечном Египте. Потешь меня.
Писарь пристально и серьезно смотрит на городового.
- Да ты городовой, я вижу, с ума сошел. Чего мне тебя тешить, я твое начальство.
Городовой встаёт из-за стола, выходит в центр комнаты.
- Ей-Богу, аптеки, кабаки и пубдома сведут меня когда-нибудь с ума. Да чем сводить отравленных в аптеки, я б предпочел сидеть в библиотеке, Читать из Маркса разные отрывки, и по утрам не водку пить, а сливки.
Писарь фыркает, отворачивается и вновь принимается писать. Городовой какое-то время стоит молча, сохраняя позу, пока писарь вновь не подаёт голос:
- А что с тем пьяным? Что он, все еще качается?
Городовой:
- Качается как маятник вот этот, и Млечный путь качается над ним. Да, сколько их, тех тружеников моря, отверженных и крепостных крестьян.
Прерывая его, распахивается дверь. В помещении появляются СТАНОВОЙ ПРИСТАВ и ЖАНДАРМЫ, последних - трое.
Звонко и зычно становой пристав оповещает:
- Все встать. Всё убрать. Помолиться Богу. Сейчас сюда введут преступницу.
Жандармы расступаются, освобождая пространство перед открытой дверью. Писарь привстаёт со стула, глядя на дверь. Городовой отступает к стене.
Где-то из-за двери слышатся шорохи и шарканье, вздохи и причитания.
Вот появляются первые: это солдаты, вслед за солдатами повара, учителя греческого и латыни, слуги – все они волокут няньку. Вид у нянки потрёпанный: всклокоченные волосы, безвольный взгляд и общее впечатление изможденного утомившегося человека, замученного скорбью.
Становой пристав коротко командует:
- Оставьте её.
Люди расступаются, тем самым нянька оказывается в центре помещения, в центре внимания.
Становой пристав делает шаг вперёд с заявлением:
- Садитесь в тюрьму.
Нянка грузно садится на пол, поднимает голову, смотрит на окружающих, медленно переводя невидящий взгляд с одного на другого. Горестно произносит со значительными паузами:
- Мои руки в крови... Мои зубы в крови. Меня оставил Бог. Я сумасшедшая. Что-то она сейчас делает.
Становой пристав гаркает:
- Ты, нянька, о ком говоришь? Ты смотри, да не заговаривайся.
Он закашлялся и через некоторое время сипит:
- Дайте мне чарку водки!
Тут же подносят. Выпив, становой пристав крякает и склоняется к няньке:
- Кто она?
Нянька поднимает воспалённый взгляд.
- Сонька Острова, которую я зарезала. Что-то она сейчас думает. Мне холодно. У меня голова как живот болит.
Писарь, вновь склонившийся над текстом с карандашом в руках, громко декламирует с листка, наступая на няньку. Та во время произнесения строчек отползает по полу. Писарь надвигается, указывая перстом на няньку:
- А еще молода. А еще хороша. А еще как звезда. А еще как струна. А еще как душа…
Нянька прижалась спиной к стене и содрогается в рыданиях.
Подскакивает  городовой, отодвигая писаря, словно занимает его место, садится на корточки возле рыдающей няньки и приобнимает за плечи, тихонько говорит, приблизившись к скорбящему лицу:
- Воображаю ваше состоянье, вы девочку убили топором. И на душе у вас теперь страданье которое не описать пером.
Нянька смотрит глазами полными слёз.
Громкой голос станового пристава:
- Ну, нянька, как себя чувствуете? Приятно быть убийцей?
Доверчиво и искренне нянька отвечает:
- Нет. Тяжело.
Становой пристав нервно ходит туда-сюда по комнате.
- Ведь вас казнят. Ей богу, вас казнят.
Присутствующие начинают неразборчиво и эмоционально переговариваться.
Нянька сжимается. Подносит дрожащие руки к лицу. Терзается. Вот уже она просто сидит, потеряв яркие эмоции, глаза её широко открыты, смотрят вникуда. Раскачиваясь из стороны в сторону, она говорит, хоть никто её уже не слушает:
- Я стучу руками. Я стучу ногами. Ее голова у меня в голове. Я Соня Острова — меня нянька зарезала. Федя-Федор спаси меня.
Городовой начинает говорить громче всех, все смолкают:
- Некогда помню стоял я на посту на морозе. Люди ходили кругом, бегали звери лихие. Всадников греческих туча как тень пронеслась по проспекту. Свистнул я в громкий свисток, дворников вызвал к себе. Долго стояли мы все, в подзорные трубы глядели, уши к земле приложив, топот ловили копыт. Горе нам, тщетно и праздно искали мы конное войско. Тихо заплакав потом, мы по домам разошлись.
Все ждут, что он ещё скажет, потому что ничего непонятно. Но городовой молчит. Становой пристав, не выдержав, кипятится:
- К чему ты это рассказал. Я тебя спрашиваю об этом. Дурак! Чинодрал. Службы не знаешь.
Городовой, оглядываясь на няньку:
- Я хотел отвлечь убийцу от ее мрачных мыслей.
Слышен требовательный частый стук в окно.
Писарь вскакивает.
- Стучат.
Подбегает к окну, всматривается в темноту:
- Это санитары.
Кричит в окно, призывая жестами:
- Санитары возьмите ее в ваш сумасшедший дом.
Перебегает от окна к окну, следуя движению санитаров за окнами. Наконец раздаётся стук в дверь, кто-то из ближних людей распахивает дверь, санитары входят. Их трое. Войдя, они окидывают взглядом присутствующих, будто выгадывая, кто именно здесь умалишён. Под взглядами санитаров люди съеживаются, отодвигаются.
Среди людей неожиданно присутствует Наполеон – он в треуголке и мундире.
Один из санитаров:
- Кого взять — этого Наполеона?
Встревоженные люди спешно начинают покидать помещение, перетаптываясь, толкая друг-друга.
На часах слева от двери 4 часа ночи.
Люди выходят, запинаются за порог, ощеренно оглядываются, спотыкются, падают, напирают друг-на друга. Двор заполняется людьми. Люди останавливаются на улицах, оборачиваются.
Нарастает музыка.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Бабушка, закутанная в шаль, тепло одетая, идёт по улице. В руке – книга с заложенным между страницами газетным листком. Она осторожно спускается по скользким полугорочкам, подходит к темной избе. Заходит во двор, поднимается по крыльцу, стучит в дверь. За дверью тишина. Дёргает дверь, дверь не поддаётся. Выходит на улицу кричит так громко, чтобы её услышали внутри, хоть и выходит тихо.
- Зоя!.. Зоя!..
Над домами гудит ветер. В остальном на улицах ни звука. Тихие дома. Пустой переулок. В полях сухие травы подрагивают на холодном ветру. Ночь. Бабушка разворачивается и идёт по улице обратно.
Бабушка снова в комнате.
Она снимает шубу, раскутывает шаль, подходит к окну, тревожно всматривается.
Усаживается и открывает книгу на том месте, где обрывок газеты.
Смотрит на страницы, беззвучно шевелит губами. Снова поднимает напряжённый взгляд к окнам. Читает:
- Сумасшедший дом. У бруствера стоит врач и целится в зеркало. Кругом цветы, картины и коврики. На часах слева от двери 4 часа ночи. Врач. Господи, до чего  страшно. Кругом одни ненормальные. Они преследуют меня. Они поедают меня…

В зеркале отражается человек. В его руках ружьё. Он целится в своё отражение.
Кругом цветы, картины и коврики. Ненадолго в кадре оказываются знакомые часы, они слева от двери. На часах четыре часа ночи.
Человек, щурясь, целится в отражение. Не отрываясь от ружья, говорит:
- Господи, до чего страшно. Кругом одни ненормальные. Они преследуют меня. Они поедают мои сны. Они хотят меня застрелить. Вот один из них подкрался и целится в меня. Целится, а сам не стреляет, целится, а сам не стреляет. Не стреляет, не стреляет, не стреляет, а целится. Итого стрелять буду я.
Стреляет. Зеркало разлетается вдребезги. Кабинет в пороховом дыму.
Слышны торопливые шаги, заходит САНИТАР в белом халате, окидывает взглядом помещение и видит человека с ружьём.
- Кто стрелял из пушки?
Человек с ружьем, опуская ружьё:
- Я не знаю. Кажется, зеркало.
Он шагает по комнате, хрустит осколками зеркальных стекол. Спрашивает санитара:
- А сколько вас?
Санитар, собиравшийся тем временем уходить, уже взялся за дверную ручку, но теперь остановился и отвечает:
- Нас много.
Человек ставит ружьё в угол, собирает зеркальные осколки и складывает на подоконник. В них много неполных его отражений.
- Ну то-то. А то у меня немного чепуха болит.
Замирает и прислушивается.
- Там кого-то привезли.
Санитар:
- Няньку-убийцу привезли из участка.
Человек шагает к шкафу, открывает и надевает белый халат, фонендоскоп. Он - врач.
Санитар не торопится уходить, наблюдает. Врач неожиданно разворачивается и шагает к ружью:
- Она чёрная как уголь?
Санитар вздыхает, делает неясные движения руками:
- Знаете ли, я не всё знаю.
Он смотрит на врача.
Врач стоит перед ним, вскинув ружье, целится.
Глаза санитара округляются.
Врач мотает дулом в сторону, убеждая санитара отойти. Тот поспешно шагает в сторону. Врач опускает ружье к коврику у двери. Бормочет:
- Как же быть? Мне не нравится этот коврик.
Стреляет по коврику.
Санитар вскрикивает и отбрасывается к стене, сползает на пол, схватившись за сердце.
Врач бросает ружье, подбегает к санитару.
- Почему вы упали, я стрелял не в вас, а в коврик.
Санитар, отдуваясь, не может прийти в себя, так же держится за сердце. Плаксиво отвечает:
- Мне показалось, что я коврик. Я обознался. Эта нянька говорит, что она сумасшедшая.
Врач, помогая подняться санитару:
- Это она говорит — мы этого не говорим. Мы зря этого не скажем. Я знаете весь наш сад со всеми его деревьями и с подземными червяками и неслышными тучами держу вот тут.
Врач вытягивает руку с раскрытой ладонью и указывает на ладонь.
- Вот тут, ну как это называется?
Санитар, дрожа:
- Виноград.
Врач мрачнеет.
- Нет.
Санитар торопливо отвечает:
- Стена?
- Нет. В  л а д о н и !
Врач идёт по комнате, поднимает ружье и подходит к окну. Кладет ружье на окно. Говорит, не оборачиваясь:
- Ну впускай же эту няньку.

Входит нянька. Её взгляд отрешён, она не смотрит по сторонам, не обращает внимания на присутствующих. Как вошла, так и встала, смотрит в себя.
Врач подходит к няньке, встаёт прямо перед ней, рассматривая лицо. Та чуть слышно говорит:
- Я сумасшедшая. Я убила ребёнка.
Врач, тут же подхватывая, с иронической ноткой, но по-доброму:
- Нехорошо убивать детей.
Он молчит какое-то время. Нянька не поднимает глаз. Наконец врач твёрдо убеждающе говорит:
- Вы здоровы.
Нянька слабым светлым голосом:
- Я сделала это не нарочно. Я сумасшедшая.
Пошатывается. Сокрушённо и горестно добавляет:
- Меня могут казнить.
Врач оставляет няньку, идет к подоконнику, где оставил ружьё. Оттуда говорит с паузами:
- Вы здоровы. У вас цвет лица. Сосчитайте до трёх.
- Я не умею.
Врач старается переломить ружье.
Санитар подступает сбоку к няньке, обнимает за плечи и приникает щекой к щеке. Тонким голосом говорит:
- Раз. Два. Три.
Врач, не оборачиваясь от подоконника:
- Видите, а говорите, что не умеете. У вас железное здоровье.
На слове «железное» врач, ухватив ружьё за приклад, бьёт им о подоконник.
Нянька восклицает:
- Я говорю с отчаяньем! Это не я считала, а ваш санитар.
Перевернув ружьё дулом к лицу, врач заглядывает в жерло дула. Приникает глазом, не прекращая разговора:
- Сейчас это уже трудно установить. Вы меня слышите?
Санитар подскакивает к няньке, приникает щекой к щеке и пискляво говорит:
- Слышу. Я нянька. Я обязана всё слышать!
Нянька отшатывается и прижимает ладони к щекам, верескливо вскрикивает.
- Господи, кончается жизнь моя! Скоро меня казнят!
Врач морщится от звонкого тонкого крика няньки. Велит санитару:
- Увидите ее и лучше приведите елку. Ей-Богу это лучше. Чуть-чуть веселее. Так надоело дежурство.
Поворачивается к няньке, добавляет уже ей:
- Спокойной ночи!
Подходит к окну, возится с рамами и распахивает окно.
За окном внизу на дорожке, ведущей от больницы, больные в резиновых лодках. Плывут, отталкиваясь вёслами от земли.
Врач оживляется, заприметив больных. Складывает руки рупором и кричит с окна:
- С добрым утром, больные! Куда вы?
Сумасшедшие радостно машут в ответ, самый яркий из них кричит, так же складывая руки у губ рупором:
- По грибы, по ягоды!
Врач, с руками рупором:
- Ах вон оно что!
Санитар не выдерживает, перебегает пространство комнаты от дверей до окон, высовывается поверх врача и жалобно кричит вслед сумасшедшим:
- И я с вами купаться!
Врач выныривает тем временем из-под санитара, подходит к няньке, поправляя на груди фонендоскоп.
- Нянька, иди казниться. Ты здорова. Ты кровь с молоком.
С этими словами хватает шапку и выходит из кабинета.
Слышно, как снаружи бряцает о замочную скважину ключ. Нянька бросается к двери, тянет на себя, что было сил, но дверь уже заперта, замок снаружи проворачивают дважды.
Санитар с сияющим лицом закрывает окно, разворачивается к няньке. Начинает хихикать.
Вид у няньки жалостливый. Она прижимается спиной к двери. С ужасом смотрит на надвигающегося хихикающего санитара. Слева от двери всё те же самые часы. На часах шесть часов утра.
Нарастает музыка.

КАРТИНА ШЕСТАЯ.



Узкий. Долгий. Тёмный. Коридор. Много дверей. Слаборазличимый силуэт, следующий вдоль по коридору, в одном из пятен зыбкого света обозначается как Фёдор, он одет во фрак, в его руках коробка конфет. Неожиданно, что его глаза завязаны.
Он подходит к одной из дверей, протягивает уверенным движением руку к дверной ручке, но не сразу находит её, промахивается.
Входит в комнату со словами:
- Ты спишь?
Слышен необычный женский голос:
- Я сплю, но ты входи.
Фёдор шагает вглубь комнаты, шагает осторожно и так же осторожно продолжает говорить.
- Значит ты вовремя. Смотри-ка я угощение припас.
- Откуда ты пришёл?
Фёдор, не сбиваясь, так же идёт по комнате, говорит. И так долго идёт, так медленно говорит, что комнате конца нет.
- Я был в бане. Я мыл себя щетками, как коня. Мне там в шутку глаза завязали. Дай-ка я сниму фрак.
Начинает стягивать фрак, расстёгивать рубашку, пуговица-за-пуговицей, но не резко, а так же неторопливо.
Тот же женский голос из темноты:
- Раздевайся. Ложись на меня.
Фёдор:
- Я лягу, лягу. Ты не торопись. Ешь угощение.
С этими словами приоткрывает коробку конфет и раскрытой протягивает в темноту. Поначалу никакой реакции.
Фёдор рыщет взглядом округ,  но никого не видит. Вытягивает руку с конфетами ещё дальше.
С хрустальным взвзоном маленькая ручка хватает конфеточку. Фёдор делает рывок, стараясь ухватить хозяйку ручки, но хватает лишь пустоту. В темноте слышится хихиканье. Фёдор усмехается, продолжает шагать. Ещё один хрустальный взвон. Он снова делает рывок, но так же безрезультатно. Теперь слышится заливистый смех. Фёдор обескураженно останавливается, больше никуда не идёт. Он перестал вытягивать руки с коробкой, прижал коробку к груди. Через промелькнувшую паузу женские маленькие ручки с хрустальным взвзоном сомкнулись у него на глазах, поползли вниз по лицу. Снова исчезли в темноте, но теперь нижней.
В слегка развеявшемся полусумраке он оказывается рядом с молодой служанкой.
Она забирает коробку со словами:
- Я ем. А ты делай свое дело.
Он ложится на неё, пока она ест конфеточку за конфеточкой. Каждая конфета исчезает в её губах с тем же хрустальным взвоном. Между делом она говорит:
- У нас завтра елка будет.
Фёдор, сосредотачиваясь:
- Знаю, знаю.
Служанка, отбрасывая в темноту пустую коробку:
- И девочка у нас убита.
- Знаю, слышал.
Служанка достаёт откуда-то тесьму и тоже завязывает себе глаза.
- Уже в горбу лежит.
Фёдор, ритмически вздрагивая:
- Знаю, знаю.
Служанка, обыденным голосом, точно справляясь о делах:
- Мать плакала. И отец тоже.
Фёдор поднимается с неё в полный рост, теряется головой куда-то в вышнюю темноту.
- Мне скучно с тобой. Ты не моя невеста.
Служанка, видя только ноги, смотрит вверх. Касается колена Фёдора, звучит хрустальный взвон.
- Ну и что же из этого?
Фёдор, почти невидный вверху, произносит:
- Ты мне чужая по духу. Я скоро исчезну совсем.
- Куда как ты мне нужен. А, впрочем, хочешь еще раз?
Фёдор переступает большой ногой через маленькую служанку,  проговаривая словно застревающие слова:
- Нет, нет, у меня страшная тоска. Я скоро исчезну словно радость.
Его незавершённый образ уплывает в темноту.
Служанка заскучала, протягивает руки, стараясь коснуться темноты, кажущейся осязаемой. Склоняет голову, прислушиваясь и задумчиво спрашивает:
- О чём же ты сейчас думаешь?
Голос Фёдора загрубел, снизился, тянется:
- О том, что весь мир стал для меня неинтересен после тебя. И стол потерял соль и небо и стены и окно и небо и лес. Я скоро исчезну словно ночь.
На лице служанки пятно света, она истерично отворачивается, закрывая лицо скрещёнными руками. Потом поворачивается с совсем другим  выражением лица.
- Ты невежлив. За это я накажу тебя. Взгляни на меня. Я расскажу тебе что-то неестественное.
- Попробуй. Ты жаба.
Служанка вскакивает и наступает на сторону темноты, с которой идёт голос. Гневно выкрикивает:
- Твоя невеста убила девочку. Ты видел убитую девочку? Твоя невеста отрубила ей голову.
Из темноты доносится кваканье, явно это голос Фёдора.
Служанка, зло усмехаясь:
- Девочку Соню Острову знаешь?
Прислушивается, но нет реакции. Тогда она с ещё большим нажимом:
- Ну вот ее она и убила.
Из темноты слышится рокотливое мяуканье.
Служанка слушает, замерла, ждёт ещё чего-то. Но Фёдор хранит молчание. Она не выдерживает:
- Что, горько тебе?
В ответ Фёдор поёт ей что-то неразборчивое птичьим голосом.
Служанка идёт по комнате на голос, вытягивая перед собой руки, но никак не может поймать Фёдора. Хоть она идёт на голос, но не настигла хозяина, а комната снова долгая, тёмная, бесконечная. Служанка гневно кричит:
- Ну вот, а ты ее любил. А зачем. А для чего. Ты наверно и сам.
Фёдор спокойно отвечает:
- Нет, я не сам.
Служанка останавливается, стоит задрав голову, выискивая Фёдора в вышине.
- Рассказывай, рассказывай, так я тебе и поверила!
Фёдор так же спокойно:
- Честное слово.
Она взмахивает руками, стараясь развеять темноту, кричит:
- Ну уходи, я хочу спать! Завтра будет елка!
Фёдор:
- Знаю. Знаю.
С этими словами из темноты сверху падает пустая конфетная коробка, попадает прямо на голову служанке. Та отпрыгивает, хватает коробку.
- Что ты опять приговариваешь. Ведь ты же теперь в стороне от меня.
Она склоняет голову над коробкой, осторожно начинает открывать её. Но её прерывает голос Фёдора:
- Я приговариваю просто так от большого горя. Что мне еще остается.
Забыв про коробку, служанка озираясь, отвечает:
- Горевать, горевать и горевать. И все равно тебе ничего не поможет!
Голос Фёдора тут же отвечает:
- И все равно мне ничего не поможет. Ты права.
Служанка снова смотрит на коробку. Осторожно начинает приоткрывать. Появляется тревожный звук, открывающаяся коробка в центре внимания. Но едва приоткрыв, служанка тут же закрывает коробку. Гневно разворачивается и цедит в темноту:
- А то можешь попробуешь учиться, учиться и учиться.
Замирает, дожидаясь ответа. В тишине звучит уставший голос Фёдора:
- Попробую. Изучу латынь. Стану учителем.
Она подносит коробку к уху, прислушивается. Чуть покачивает её… Вдруг в таком же такте покачивается комната. Едва устояв на ногах, она озирается, потом снова качает коробку, сильнее. Комната трясётся сильнее. Потеряв равновесие, служанка падает на пол, но не выпускает коробку из рук.
Коробка. Звучит нарастающая тягучая нота, какая звучала в гостиной возле гроба.
Служанка поднимается на ноги, комната раскачивается в такт её движениям.
Служанка поднимает коробку перед собой. Закрывает глаза. И громко произносит:
- Прощай!
Распахивает коробку.
Грянули аккорды!
Служанка спит. Никого нет. На известных уже часах слева от двери 6 часов утра.

ДЕЙСТВИЕ III
КАРТИНА 7

Ветер взвывает невидимый. В темноте ещё неразошедшейся ночи стоит бабушка, одетая в полушубок и закутанная в шаль.
Она находится возле избы неведомой Зои. В окнах нет света. Метёт позёмка.
В руке бабушки книга с газетным листом вместо закладки.
Бабушка подходит к изгороди, кричит:
- Зо!..
Но выходит только сип. Она захлёбывается холодным воздухом и долго откашливается. Успокоившись, поправляет  шаль, снова набирает полную грудь воздуха. Но не кричит, а замирает на полном вдохе.
В глазах бабушки страх.
Бабушка бежит, торопится вдоль по улице. Запинается, но бежит, бежит. Вид её перепуганный, безумный.
В комнате бабушка, не раздеваясь, а только откинув набок шаль и расстегнув полушубок, сидит с книгой в руках. Торопливо читает.
- Стол. На столе гроб. В гробу С о н я О с т р о в а. В Соне Островой сердце. В сердце свернувшаяся кровь. В крови красные и белые шарики. Ну конечно и трупный яд. Всем понятно, что светает. С о б а к а В е р а, поджав хвост, ходит вокруг гроба. На часах слева от двери 8 часов утра…

На знакомых часах восемь часов утра. Стол. Гроб.
В гробу Соня Острова. И мы словно бы погружаемся в покровы Сониного тела, наблюдаем, как стынет свернувшаяся кровь, как белые и красные шарики безвольно опустились на дно жизненных русел, как всюду проступает неприятный трупный яд.
В окне светлеющее небо.
СОБАКА ВЕРА бродит по комнате, обходит гроб. Садится в углу. Она заскучавшая, равнодушная и печальная.
Звучит песня собаки Веры.
Я хожу вокруг гроба.
Я гляжу вокруг в оба.
Эта смерть — это проба.
Бедный молится хлебу.
Медный молится небу.
Поп отслужит тут требу.
Труп лежит коченея.
Зуб имел к ветчине я.
Умерла Дульчинея.
Всюду пятна кровавы.
Что за черные правы.
Нянька нет вы не правы.
Жизнь дана в украшенье.
Смерть дана в устрашенье.
Для чего ж разрушенье
Самых важных артерий
И отважных бактерий.
В чем твой нянька критерий.
Федор гладил бы круп
Твой всегда поутру б,
А теперь ты сама станешь труп.

Лесорубы застыли у стен домов.
Косматая грива застыла под заносами в собирающемся в наст снеге. Рядом с ней из-под снега виднеется побелевшее свиное ухо.
К решётке прикасается рука, вот и сама нянька – косматая и бессонная – прижимается к прутьям.
Пьяный Фёдор цепляется за мёрзлый лёд, почти ползёт по крутой улице.
Жирафа на лесной опушке под нещадным ветром оставила позади себя вереницу следов, она оборачивается, оборачивается, оборачивается... И ковыляет дальше.
По коридору, так же ковыляя, идёт годовалый Петя Перов. Он неуверенно входит в комнату с гробом и собакой. Смотрит на гроб, старается дотянуться до кромки, но слишком высоко. Петя подходит к собаке, садится напротив неё и подолгу смотрит.
Петя Перов стоит на составленных в стопку книгах перед окном, смотрит за окно.
Он же смотрит через всю комнату на собаку.
Собака смотрит на него.
Петя Перов, утомившись .лежит, свернувшись калачиком, возле собаки. Вроде спит… Но нет, не спит. Через какое-то время после утихнувшего аккорда он произносит в задумчивости, не шевеля губами, будто мыслями – и голос звучит гулковато, с маленьким эхом:
- Я самый младший — я просыпаюсь раньше всех. Как сейчас помню, два года тому назад я еще ничего не помнил. Я слышу собака произносит речь в стихах. Она так тихо плачет.
Собака Вера отвечает ему так же медленно, задумчиво, не шевеля губами, с маленьким эхом:
- Как холодно в зале. Что вы, Петя, сказали?
- Что я могу сказать. Я могу только сообщить.
Собака Вера, будто не найдя, что ответить, жалуется:
- Я вою, я вою, я вою, я вою, желая увидеть Соню живою.
Петя Перов смотрит куда-то в сторону, видимо на гроб. Говорит:
- Она была непривычно неприлична. А теперь на нее страшно смотреть.
Собака Вера, тоже посмотрев в ту же сторону молчит какое-то время, а потом спрашивает:
- Вас не удивляет, что я разговариваю, а не лаю?
Петя Перов закрывая глаза:
- Что может удивить меня в мои годы. Успокойтесь.
Собака поднимается на передние лапы, говорит.
- Дайте мне стакан воды. Мне слишком.
- Не волнуйтесь. За мою недолгую жизнь мне придется и не с тем еще ознакамливаться.
Собака снова ложится, задумчиво произносит:
- Эта Соня несчастная Острова была безнравственна. Но я ее. Объясните мне всё.
Петя Перов:
- Папа. Мама. Дядя. Тетя. Няня.
Собака:
- Что вы говорите, опомнитесь.
Повисает молчание, спустя которое звучит медленный и тихий голос Пети Перова:
- Мне теперь год. Не забывайте. Папа. Мама. Дядя. Тетя. Огонь. Облако. Яблоко. Камень. Не забывайте.
Нянины руки поднимают Петю с пола. Несут по комнате. Уносят.
Собака лежит, смежив веки. Звучит её голос:
- Он действительно еще мал и молод.
Какое-то время длится время без действия, героев и реплик.
Стрелки на часах.
Комнатное растение в горшке.
Белые и красные шарики, безвольно упавшие на дно прежних жизненных русел.
Дверь в гостиную открывается. На пороге, держась за руки (и руками шамкая), появляются семидесятишестилетний Миша Пестров и восьмидесятидвухлетняя Дуня Шустрова. Почти вваливаются.
Миша, конфузясь:
- Поздравляю. Сегодня Рождество. Скоро будет щелка.
Дуня, конфузясь ещё пуще:
- Не щелка а пчелка. И не пчелка а елка. Поздравляю. Поздравляю. А что Соня, спит?
Собака Вера отвечает им с пола:
- Нет она мочится.
Дуня и Миша смотрят друг на друга и вот уже покатываются, рогочут в хохоте. Хохочут так, словно конце мира. До о-ду-ри.
На часах слева от двери девять часов утра.
Нарастает музыка. Есть хаос.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Здание суда.
Судьи в париках. Туда-сюда переходят люди. Но только будто всё прыгают и мельтешат насекомые.
Собирается с силами нафталин – белесые комки пришли в движение.
Стоят набычившиеся жандармы.
На часах слева от двери восемь часов.
Появляется судья в белом большом парике и тёмной мантии. Проходя к месту, приковывает внимание к себе. Дошёл и оглядывает всех.
Все ожидаючи смотрят.
Судья молчит, молчит, а потом, тихонько откашлявшись размеренно говорит:
- Не дождавшись Рождества – я умер.
И действительно умирает. Его подхватывают, оттаскивают в сторону, тут же воодружают другого человека, наспех перевешивая парик с прежнего судьи на этого. Замирают.
Судья смотрит на людей. Те с крайне серьёзным видом единогласно хором говорят:
- Мы напуганы двумя смертями. Случай редкий – посудите сами.
С разными интонациями, с разных ракурсов судьи проговаривают, каждый по фразе, за всё это время кадр не меняется:
Судим.
Будем
Судить
И будить
Людей.
Несут
Суд
И сосуд
На блюде.
Несут
На посуде
Судей.
Последняя фраза как точка.
С хрустом секретарь переворачивает страницу и начинает читать протокол. Все время составляет только один кадр – камера гуляет по залу суда:
Зимним вечером Козлов
Шел к реке купать козлов.
Видит шествует Ослов,
Он ведет с реки ослов.
Говорит Ослов Козлову:
Честному ты веришь слову?
Зря ведешь купать козлов,
А читал ты Часослов?
Говорит Козлов Ослову:
Чти Псалтырь, а к Часослову
Отношенья пе имей.
Говорю тебе немей.
Говорит Ослов Козлову:
Тут Псалтырь пришелся к слову.
На пустырь веди Козлов
Чтя Псалтырь пасти козлов.
Говорит Козлов Ослову:
Я не верю пустослову.
На тебя сегодня злы
Погляди мои козлы.
Отвечал Ослов Козлову:
Ветку я сорву лозову
И без лишних снов и слов
Похлещу твоих козлов.
Отвечал Козлов Основу:
Ветвь и я сорву елову
И побью твоих ослов
Словно вражеских послов.
— Голова твоя баранья,
— Голова твоя коровья.
Долго длились препиранья,
Завершилось дело кровью.
Словно мертвые цветы
Полегли в снегу козлы,
Пали на землю ослы,
Знаменем подняв хвосты.
Требует Козлов с Ослова:
Вороти моих козлов.
Требует Ослов с Козлова:
Воскреси моих ослов.
Во время чтения протокола, начинает звучать музыка, это песня, повторяющая текст протокола. Со временем песня превышает по уровню само чтение протокола, занимает всё пространство и теперь песня самостоятельно рассказывает историю.
Секретарь завершает чтение фразой:
- Вот и всё!
Судья:
- Признак смерти налицо.
Секретарь:
- Ну, налицо.
Судья (мягко):
- Не говорите «ну»
- Секретарь (мягко) Хорошо, не буду.
Судья:
Начинаю суд.
Сужу
Ряжу
Сижу
Решаю
— нет не погрешаю.
Еще раз. Сужу
Ряжу
Сижу
Решаю
— нет не погрешаю.
Еще раз. Сужу
Ряжу
Сижу
Решу
— нет не согрешу.
Я кончил судить, мне все ясно. Аделину Францевну Шметтерлинг, находившуюся нянькой и убившую девочку Соню Острову, казнить-повесить.
Нянька кричит, что есть сил, закладывая уши ладонями:
- Я не могу жить!
Секретарь, выбираясь из-за стола:
- Вот и не будешь, вот и идём к тебе навстречу.

Знакомые часы слева от двери, на часах 9 утра.
Бабушка:
- Всем ясно, что нянька присутствовала на суде, а разговор про Козлова и Ослова велся просто для отвода глаз.


КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Бабушка смотрит тревожно в окно. Тишина. Бабушка откладывает книгу. Торопливо повязывает съехавшую шаль, быстро застегивает пуговицы полушубка. И только, кажется, побежит снова куда-то, как хватает книгу, начинает быстро читать.
- Петя Перов. Сейчас откроют. Сейчас откроют. Как интересно. Елку увижу. Нина Серова. Ты и в прошлом году видел.
В коридоре перед дверями плотно прикрытыми гостиной стоит группа детей. На часах слева от двери 6 часов вечера. Дверь украшена цветами.
Петя Перов:
- Сейчас откроют. Сейчас откроют. Как интересно. Елку увижу.
Нина Серова – восьмилетняя девочка стоит рядом, держит Петю за руку. Она говорит:
- Ты и в прошлом году видел.
- Видел, видел. Но я не помню. Я же еще мал. Еще глуп.
Дуня Шустрова, девочка восьмидесяти двух лет вместе с Варей Петровой – семнадцатилетней девочкой – подкрадываются к двери, стараются заглянуть в замочную скважину, в щелочки, хотят рассмотреть, что там.
Семнадцатилетняя Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Дуня Шустрова, отлепившись от двери, мечтательно складывает руки замком:
- Я буду прыгать вокруг.
Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Дуня Шустрова:
- Я буду хохотать.
Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Тем же временем, Володя на фоне их разговора стыдливым басом тянет:
- Нянька, я хочу в уборную!
Нянка тут же подаёт голос из глубины коридора. Пока идет, говорит:
- Володя, если тебе нужно в уборную, скажи себе на ухо, а так ты девочек смущаешь.
Рядом появляется Миша Пестров – мальчик семидесяти шести лет.  Он искренне удивлён:
- А девочки ходят в уборную?
Няня, беря за руку Володю:
- Ходят, ходят.
Миша Пестров разводит руками:
- А как? Как ходят? И ты ходишь?
Няня, дожидаясь Володю в тёмном углу, откликается:
- Как надо так и ходят. И я хожу.
Володя выскакивает из тени:
- Вот я уже и сходил. Вот и легче стало. Скоро ли нас пустят
Варя Петрова – девочка семнадцати лет шёпотом:
- Няня. Мне тоже нужно. Я волнуюсь.
Няня:
- Делай вид, что ты идешь.
Вдруг открываются двери, в дверях стоят родители. Последующие реплики наслаиваются на диалог. Пузырев-отец торжественно говорит:
- Ну веселитесь. Что мог то и сделал. Вот ель. Сейчас и мама сыграет.
Миша Пестров:
- Куда ж бы она с вами пошла.
- Туда, куда царь пешком ходит.
Няня:
- Дуры вы. Сказали бы, что идете на рояли играть.
Петя Перов с печалью:
- Зачем ты их учишь врать. Что толку в таком вранье. Как скучно жить, что бы вы там ни говорили.
Пузырева-мать тем временем, еще в продолжающемся до этого обмене реплик, садится к роялю и поёт:
Вдруг музыка гремит
Как сабля о гранит.
Все открывают дверь
И мы въезжаем в Тверь.
Не в Тверь, а просто в зало,
Наполненное елкой.
Все прячут злобы жало,
Один летает пчелкой,
Другая мотыльком
Над елки стебельком,
А третий камельком,
Четвертая мелком,
А пятый лезет на свечу,
Кричит, и я, и я рычу.
Пространство пения расступается, на передний фон звука выступают реплики детей.
Петя Перов, зачарованно, с широко открытыми глазами:
- Елка я должен тебе сказать. Какая ты красивая.
Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Нина Серова – девочка восьми лет:
- Елка я хочу тебе объяснить. Как ты хороша.
Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Володя Комаров:
- Елка я хочу тебе сообщить. Как ты великолепна.
Миша Пестров:
- Блаженство.
Варя Петрова:
- Ах елка, елка.
Дуня Шустрова:
- Как зубы.
Миша Пестров:
- Блаженство.
Дуня Шустрова:
- Как зубы.
Миша Пестров:
- Блаженство.
Дуня Шустрова:
- Как зубы.
Миша Пестров:
- Блаженство.
Дуня Шустрова:
- Как зубы.
Пузырёв-отец:
- Я очень рад, что всем весело. Я очень несчастен, что Соня умерла. Как грустно, что всем грустно.
Пузырева-мать поёт.
Слышится вдруг за окнами:
 «Зоя!..»
От вскрика все вздрагивают, умолкают.
Начинает нарастать тягучая тревожная нота. Люди ёжатся, пугаются, бледнеют.
Володя Комаров достает револьвер, стреляет себе в висок. Капля крови чертит по скулам, стекает. Володя кричит:
- Засмейся. Вот и я застрелился
Побледневшая и не отнявшая еще рук от клавиш мама непонимающе оборачивается, она в состоянии ступора, будто оглушена.
Володя падает замертво.
Вот Пузырева-мать в состоянии ступора произносит, сбиваясь:
- Ладно не буду омрачать ваше веселье. Давайте веселиться. А все-таки бедная, бедная Соня.
Петя Перов, наблюдая за всеми, отворачивается со словами:
- Ничего, ничего мама. Жизнь пройдет быстро. Скоро все умрем.
Нарастает тягучая тревожная нота.
Пузырёва-мать встрепенувшись:
- Петя ты шутишь? Что ты говоришь?
Повисает молчание.
Пузырев-отец делает шаги к телу Володи:
- Он кажется не шутит. Володя Комаров уже умер.
Склоняется над телом.
Пузырёва-мать окончательно теряется:
- Разве умер?
Пузырев-отец, поднимает револьвер:
- Да конечно же. Ведь он застрелился.
Его слова резко прерывает восьмидесятидвухлетняя Дуня Шустрова, она сидит в кресле:
- Я умираю, сидя в кресле.
Скоропостижно умирает.
Пузырёва-мать отчаяшись вскрикивает:
- Что она говорит!
Миша Пестров:
- Хотел долголетия. Нет долголетия. Умер!
Умирает.
Няня суетится, кружится:
- Детские болезни, детские болезни. Когда только научатся вас побеждать?
Тоже умирает.
Восьмилетняя Нина Серова подходит к няне, касается трупа за нос. Плачет:
- Няня, няня что с тобою? Почему у тебя такой острый нос?
Петя Перов, отвернувшись от всех угрюмо произносит:
- Нос острый, но все-таки нож или бритвы еще быстрее.
Пузырёв-отец, приближаясь к трясущейся Пузырёвой-матери:
- Двое младших детей у нас еще остались. Петя и Нина. Что ж, проживем как-нибудь.
Мать содрогается:
- Меня это не может утешить.
Звучит нарастающая тягучая тревожная нота.
Пузырёва-мать кричит, закрываясь воздетыми руками:
- Что, за окном солнце?
Пузырёв-отец, торопливо рассыпаясь, успокаивает:
- Откуда же солнце, когда сейчас вечер. Будем елку тушить.
Петя Перов сжимает кулачки:
- Умереть до чего хочется. Просто страсть. Умираю. Умираю. Так, умер.
Петя Перов умирает.
Нина Серова кружится пританцовывает вокруг павшего Пети:
- И я. Ах елка, елка. Ах елка, елка. Ах елка. Ну вот и все. Умерла.
Умирает.
Возникает тишина. Пузырёв-отец шагает по комнате, переступая через умерших. Приговаривает:
- И они тоже умерли. Говорят, что лесоруб Федор выучился и стал учителем латинского языка. Что это со мною?
Смотрит по сторонам невидящими глазами. Касается груди в области сердца:
- Как кольнуло сердце. Я ничего не вижу. Я умираю.
Умирает.
Пузырёва-мать, рыдая:
- Что ты говоришь. Вот видишь, человек простонародный, а своего добился.
Слышно, за окном кто-то кричит: «Зо-о!..». Пузырёва-мать  вздрагивает, приходит в ужас, мотает головой, отступает и касается столика со свечами. Одна из свечей опрокидывается на пол, к ёлке, продолжая гореть. Занимается вата.
Начинает звучать торжественная страшная музыка.
Пузырёва-мать вскрикивает в полубезумии:
- Боже какая печальная у нас елка!
Падает и умирает.
Вот огнем занялась уже вся ёлка. Полыхает. Огни пламени расходятся по гостиной. Пляшут возле окон. Окна темны. Взгляд наш словно бы минует рамы, теперь мы на улице. Вопреки изначальному, пожара здесь не видно, не слышно ужасающего треска пламени. Здесь тишина, завывает ветер. И бабушка стоит возле изгороди. В руке сжимает книгу с газетным листом вместо закладки. Бабушка разворачивается и идёт по улице обратно.
Звучит музыка, музыка…
Бабушка уходит в темноту.
И только темнота.
Голос за кадром:
«...события, которые происходили за шесть лет до моего рождения или за сорок лет до нас. Это самое меньшее. Так что же нам огорчаться и горевать о том, что кого-то убили. Мы никого их не знали, и они всё равно все умерли».

КОНЕЦ