Перекресток Ленина и Свободы

  Кто и зачем определил в стражники, приставил к Челябинску, как месту, которое не могу покинуть. Даже на пару недель, неделю. Два дня, и нужно обратно. Срочно.

  Зачем, что здесь зарыто

  Отец, который папа, был либеральным интеллигентом, антисталинским, чистым и честным, безоговорочно порядочным, умным, эрудированным и творческим человеком. Еврей без языка и синагоги. Никаких иудейских признаков. Став судьей обрел себя в полной мере.
  Право, закон, правосудие, как баланс меж справедливостью и свободой. Мерой свободы является справедливость, а мерой справедливости-свобода. Фемида слепа, когда взвешивает итоги, а когда оценивает - зряча.
  Судебная власть, говорил отец, в полной мере проявляется не столько в общеобязательной природе судебного акта, сколько в оценке доказательств. Во взгляде судьи, смотрящего на факты. Взвешивающего, измеряющего и непосредственного. Еще в той внутренней достоверности, порядочности, этичности и многоопытности, которые позволяет только этому взгляду быть судейским. Никакой другой не подходит. Этот глаз видит истину там, где всем представляется ложь, обман или пустота.
  И мама. Блестящий журналист, редактор, режиссер. Человек, которого можно было поначалу принять за одержимого. Профессией. Семьей. Ребенком. Отличница.
Все и всегда лучше всех. На пятерку с десятью плюсами.
  Золотая медаль, с отличием, Ленинградский Университет, факультет журналистики в пятьдесят седьмом. Потом, в шестидесятых, уже заочно, театральный. Тоже Ленинградский,  где преподавали Товстоногов и Карасик. С погружением за кулисы БДТ.
  Студия телевидения. Прямые эфиры, командировки. Тайга, Тундра, Памир. Металлурги и горняки, геологи и газодобытчики, золотоискатели и великие артисты. Спектр знакомств - от Камчатки до Рима. Игорь Жуков, Виктор Бокарев, братья Морозовы, Миша Плоткин, Геннадий Хазанов, Ариэль, Валерий Леонтьев.Врачи, учителя, староверы, пастухи. Мирошниченко, Дьяконов, Пивер, Кербель, Вербицкий. Театры и Киностудии, ансамбли и союзы художников, писатели и...
  Василий Аксенов, еще тогда, в пятидесятых, будучи медиком и автором не нашумевших рассказиков, приударял. В какой-то компании познакомились. Он - студент, она студентка. В гости ходил, провожал, пытался за руку подержаться. Отказала.
  Почему, сморкался в бумажку. А надо было в благородный платочек. Не прошел.
  Имя им - легион, а ей  - успех. Супер-женщина, супер-мать, супер-режиссер, супер-хозяйка. Круче еврейских мамочек. Под танк - с удовольствием, только покажите где. Героиня.

  Родительская библиотека - две с половиной тыщи томов. Литература, поэзия, театр, живопись, кино, скульптура, фантастика и философия. Право и телевидение, математические головоломки и энциклопедии, словари и подписки, старые журналы, газеты и даже альбом с вырезками. Полные собрания сочинений и отдельные тома, бумажные и твердые переплеты, внушительные, солидные или крохотные, иногда изрядно потрепанные, дорогие или изданные на  грубой туалетной бумаге, с картинками и кальками, литографиями и рисунками - волшебный мир советской книги, Достоевский, Куприн, Толстой, Пришвин и Гончаров, Блок, Цветаева, Пастернак и Паустовский, Шекспир и Лермонтов, Пушкин - небольшие симпатичные томики с красной лентой-закладклой, у нас они были коричневыми, а у дяди Робы - синими, Литпамятники, БНФ, БИЛ, ЖЗЛ, БП - полна коробочка. Сталин и вопросы языкознания, Бердслей, Живопись от SKIRA, Так говорил Заратустра - издание 1904 года, роман-газета с  Иван Денисычем,  Москва с Мастером и Маргаритой, а потом, уже привезенным из Италии отдельным томом, который практически не бывал дома - ходил из рук в руки будто фотомодель, Секст Эмпирик, Шекспир, Гете, Лопе де Вега, Кристофер Марло и другие. Калейдоскоп, парад планет, парадайз.
  Витя Бокарев - знаменитый скульптор-авангардист, памятник солдату у первой школы его работа, у которого хрущевские солдаты дважды громили мастерскую за экстракционизм, соорудил огромный, на всю стену стеллаж - тот самый, конструктивистский, скрипучий и деревянный, ни разу не симметричный, травленый и мореный, который я, став постарше, лично крыл кузбасслаком.
  Часть конструкции опиралась на вывезенные из Германии буфетные тумбы, часть на старый дедовский, командирский стол - огромный, двухтумбовый, с массивными ящиками и замками.
  На противоположной  стене тоже висели Витины нетленки -  что делать, приходилось хранить у друзей, и тоже немаленькие. Массивные деревянные доски, наборные, размером два на полтора  и весом в полтонны - понадобилось загонять в стену длинные стальные крюки, окрашенные и лакированные, с проступающий древесной фактурой, кропотливо резные, модерново-античные, где случились задумчиво-обнаженный, похожий на кентавра Орфей - Эвридика жила у дяди Робы на Солнечной, на другой, тепло-желто-бежевой, носившей имя "Отдых", на берегу ювенильного моря, в мягкой неге томительно-золотого заката возлежали три мужские фигуры,  в углу, в  черной шапке-ушанке, кровавой повязке от уха и курительно-завитой трубкой примостилась  сверлящая зеленым глазом, продолговатая голова-лицо несчастного Ван-Гога, у большого окна - сюрреалистическая доска со стекающим глазом и контурным изображением ладони, а на диванной тумбочке сияла ослепительной белизной, величиной в три арбуза и весом в три гири, покрытая луковками голова Томазо Кампанеллы.
  Чем только мама не украшала стеллаж - керамическими фигурками - три небольших коня, красный желтый и зеленый, рукотворными пепельницами - лапоть и ракушка, всякими макраме и плетенками, вазочками, старыми гнутыми фотографиями, которые стояли сами по себе, прикнопленными открытками - Ева из Италии высылала тоннами, или подвешенными на гвоздик бусиками. Вавилон.
  Когда по многолетнему материнскому "доколе" купили секретер из комиссионки - польский, горячей полировки, с откидной крышкой-столом и длинными рядами отделений мелкой всячины, часть стеллажной красоты попряталась, а лет в восемнадцать она затеяла огромный ремонт, обои, палас и важные перестановки, и стеллаж, хвала, небу, переехал в мою комнату, а его место занял темного дерева громоздкий гарнитур из Чехословакии -   со стеклянно-книжной витриной, баром-купе и платяным шкафом - скучная, однообразная, прямоугольная, но главное, современно отполированная последовательность объемов.
  Бокарев нашел работу в Жуковском и увез доски с собой, и на освободившиеся  крюки разместили любимую мамой керамику - три здоровые тарелки, северное сияние, трубачи, что-то еще, но, к сожалению, а может, напротив, к радости прогрессирующего атеиста, средневеково-оккультная мистика книгочеев, чудесная мифология, волшебное дерево и алхимия манускриптов исчезли из родительских мест навсегда.
  Книги, книги, книги - главная ценность того времени, само собой, не считая мяса, творога, масла или колбасы, и  когда в далеком  совхозе, носившем гордое имя "Путь Октября"  обнаружил книжный, более того, наткнулся  на  М. Бахтина и "Проблемы поэтики Достоевского", поперхнулся от счастья, да так, что едва не упустил стоящего рядом Кортасара, а выйдя на воздух и прижимая новинки к груди,  тут же побежал на межгород, чтобы поделиться радостью с отцом.

  Казалось бы, мне туда - в юристы. Или сюда, в журналисты-режиссеры-творцы.
И там, и там свои. Родные, доброжелательные. Они тебя знают, любят, помогут. Наставят. И если бы пошел сразу в юристы - Порфирий Петрович. Прошу любить и жаловать. По духу близкий, а если туда - левое, пафосное, художественное. О людях хороших, и пожалуйста, будучи адвокатом, пишу заметки.

  Кто, как и когда засыпал голову антисоветчиной, и главное кому, мне, у которого все складывалось наилучшим образом - семья, двор и школа, практически, идеально.  Любили, опекали, заботились и учили. На совесть. Спорт, гитара, ансамбли, книжки, научные общества, шахматы, фотография. Мопеды, радиокружки, лодочные станции, горки, футбол и бокс. Бери не хочу. В сто двадцать первой - театр и три ансамбля, в нашей - парочка групп, плюс атлетик клуб поблизости, и можно играть теннис в рекреации прям посреди урока. Кожаный мяч, Золотая шайба, Зарница, Курчатовец.
  После шестого взмолился, почему остальные гуляют от пуза, а я до одиннадцати -  вняли и разрешили до двенадцати -  представляете, двенадцатилетнему подростку до двенадцати - без сотового телефона, пейджера или кустах сидящей мамочки. Корнеев хихикал - маменькин сынок, ему-гаду вообще ничего не запрещали - ночь, полночь, вылазки, Смолино - захотел, Сочи, захотел - Москва.
  Встречались в Соках. Идеальное место - акация, буйная сирень, укромные уголки, лавочки, столики, турник. Соки-Воды двор попроще. Ритма, к примеру, или Волшебницы. Актерское общежитие, коммуналки - нарезка для малообеспеченных и многодетных, но были и приличные дома - на Ленина, где собственно магазин "Соки-Воды" или тот, что лицом к Свободе. Почище, позажиточней - интеллигенция.
Садились лавочку ногами, лузгали семечки, вкруг дымили южноуральскими. Сиза, Горыныч, Драпа, Старикан, Сима, Охатик, Хабиб. Иногда Лобзик, реже - Иголкин.
Говорили о многом. Кто кого - Боцман Пантелея или наоборот. Чей удар сильнее - Страшилы или Пятака. Вспоминали похождения, съемы. Хвастались, делились героическим - задержаниями, приводами. Длинно плевались сквозь зубы, дерзили, зубарили, рассказывали анекдоты, иногда кувыркались на турнике, играли карты, коробок, чику или стеночку. Или под гитару - заунывный блатняк, а если появлялся Мишка Шубин, само собой, в подпитии, считай, праздник удался - мама милая мама, я тебя не ругаю, что меня ты так рано в дэвэка отдала...
  О политике ни слова. Не интересно, не касается - что-то официальное, строгое, плакатное.
  Мы с Корнеевым - интеллектуалы. Золотой теленок, Битлы и Ариэль. Одеты почище и морды кирпича не просят. Чистенькие. Лобзик - вообще пижон. Мелкий фарцовщик. Джинсики, заклееный пакетик из-под итальянской обуви, который выкупил у меня за два рубля, длинный хаир, хэвин гум, аглицкие присказки. Родопи в пачке из-под Мальборо - Корнеев подсуетился, продал за рупь пустую пачку.
  Плакаты, призывы, лозунги - мимо кассы. Поначалу надписи были вполне человеческими."Летайте самолетами Аэрофлота","Не забудьте выключить утюг" или "Пейте черный кофе". Но со временем поменялись."Коммунизм - есть советская власть плюс электрификация всей страны", "Выполним решения двадцать четвертого съезда КПСС", "Экономика должна быть экономной".
  Из Соков шли на Трубы, где слушали приключения хвастливого Петрика или алкогольные откровения Зюпы. Потом - Кассы, и пока Корнеев тер с Абрикосом за жвачку, я торопливо обнимал Свету. Жуир, а оттуда рукой подать до Огорода. Мекка.
  До танцев хорошо бы успеть постучать шариком, забежать к шахматистам, где с утра укушенный Сашка Корольков давал сеанс одновременной игры на четырех досках. Кандидат по шахматам, но мастер по шашкам - вполне мог стать чемпионом. Талантище. Увы, дальше горсада не продвинулся - бутылка.
  Или заглянуть в бильярдную. Валек - очередной уникум, самоучка - виртуоз, дневал и ночевал на столе. С детства и на деньги. Профессионал, катала недоделанный. Там и потерялся.
  Вечерами отец на кухне слушал Голоса. Би-би-си, Войс оф Америка, Немецкую Волну, а я ждал музыкального часа - Уилиса Коновера или Севу Новгородцева. Заодно глотал политику - Пиночет и Корвалан, арабо-израильский конфликт, еврейский вопрос, Буковский, Солженицын. Пока еще далекие, чужие, непонятные.
  В девять начиналось главное - танцы. Рассаживались у фонтана, прямо на бортик, курили и здоровались за руку, ибо ритуал. К десяти подкатывали Пантелей, Мотор с Вильямом и Пятак с Князем. Иногда Киса с Гусем. Если были деньги попадали внутрь, но чаще оставались снаружи - от снега город белый и никому нет дела, что от меня уходишь ты...
  Обожал анекдоты. Чапаев, евреи, но больше про Леонида Ильича - сиськи-масиськи.
... си-си-ли-си-че-ски срааа-ны идут на гав-но ... гм-гм... на-га-в-но-гу са-ре-ме-нем... Вчера... на пахаранах Суслава... гм-гм... Михал Дрэыча... гм-гм... кстати, где он... када заиграла музыка... гм-гм... тока я один дахгадался даму на танец пригласить...
  После танцев, разгоряченно вдыхая прохладу, делились прогнозами на девчонок, планами на завтра, необходимостью выяснить отношения с обидчиком или восторженно обсуждали Мухамеда Али. Весело шли до Пушкина, усаживались в скверике имени Самуила Моисеевича, где старшие и куда более просвещенные товарищи на чисто английском гитарили Битлов, Маккартни или Урию Гипп. Чем не Вудсток.
  Ежедневно телевизор показывал лична дарагова Леонида Ильича, который целовался с товарищем Хоннекером или обнимался главами среднеазиатских республик. Дикторы сдержано, строго-скорбным или твердо-оптимистическим тоном сообщали о милитаризме и поджигателях войны, успехах сельского хозяйства и необходимости перехода к интенсификации промышленного животноводства. Удои, гектары, тонны, километры, а из международной панорамы слушал лишь музыкальную заставку от Венчерез.
  Золотой Теленок - катехизис, талмуд, коран и библия в одном флаконе. Наш. С крышкой из Махабхараты. С любого места, вдоль и поперек, в лицах и монологах.
  Едкий сарказм, пересмешничество. Остап Сулейман Ибрагим Берта Мария Бендер-бей -  изгалялись с утра и до утра, высмеивали, выстебывали всех и вся - партию, комсомол и социализм, рабочего и колхозницу, деревню и город, умственный и физический труд. Непобедимые апологеты модернизма - громко перекрикивая кузнечиков.
  Школьные учителя были весьма серьезны, почти сакральны, когда дело касалось идеологии - прям, дыбило изнутри - долгие и продолжительные овации, депутаты встают, скандируют: Ленин, партия комсомол... Ленин, партия, комсомол...
  Любой реферат, статья, диссертация начинались со съезда, квантовая механика, микробиология, семиотика, кибернетика - как правильно заметил таварищ Брежнеу, у коммуниста нет никаких особых прав, кроме одного - быть впереди, быть там, где труднее.
  Ага,видали, знаем, двух слов связать не можете, трудоголики.
  Монументальная архитектура, заводы-гиганты, гидроэлектростанции, ледоколы - забава для первых шести классов. Удивляло, вселяло, радовало, но после седьмого, когда либидо бурлит, клокочет и рвется наружу, циклопы увядают - давай уже что-нибудь посущественней, поближе к телу.
  Однажды принесли карты. Ну, как карты,колоду фотографий. Сами понимаете каких, а потом появился порнографический буклетик с разворотом. Гром среди ясного неба, свобода во всей полноте неприкрытого действа - коттедж, пара мерседесов и пикник во дворе. Квартет, нагло и радостно глядя в камеру, без тени стыда, сомнения или неловкости, и весь коммунизм сразу лесом, минуты не простоял. Ячейка общества, образцовая советская семья, где обходятся без постыдных занятий, а денно и нощно пекутся о светлом будущем, да пошли вы...
  Нарастало постепенно. Шепотки, намеки, подмигивания. Оказалось, взрослые не совсем разделяют красную правду - только радио, газеты и телевизор, остальные смеются, плюются и презирают. Особенно, хорошие, которые с высоких этажей - салонно, жеманно, пафосно. С безопасного расстояния.
  Господи, да в любом итальянском фильме был накуренный бар с мартини, симпатичные автомобили, джаз и шикарные женщины - живые, эротичные, манящие. Или французском. И отношения сладкие - в койку без всякого замуж. Раз, и готово  воплощение мечт и дерзких подростковых желаний - и не надо никакого Бама.
  Потом, уже в институте, машинка заработает всерьез. Появятся тексты, книги Посев, длинный, полный ужаса шепот за Сталина, а клин в сердце забьет Архипелаг.  Фигура завершится и приговор состоится, пусть немым, тайным словом, но главное, будет приведен в исполнение, после чего все красно-коммунистическое станет резко отрицательным, в том числе, гражданское чувство, хотя внешне останемся под советской маской на целое десятилетие - афган, генсекопад, антиалкогольный закон, ускорение, катастройка, и Карфаген будет разрушен.

***

  Первый раз услышал имя от Гоши. Сказал, вождь Ленин, а тот поправил - еще Сталин, мол тоже в мавзолее, двое их там, короче.
  Удивился, ведь по телевизору показывали одного, и на мавзолее было написано Ленин.
  Спросил, отец замахал руками, зашипел. Понял, неуместно, раз папа сердится.

  Потом гуляя по Феодосии наткнулись на пустой постамент, остальные были в порядке - девушка веслом, пионер трубой, медведи и шишки. Только приблизились, как солнечный, погожий, бархатистый крымский денек отступил и внезапно наползла прохладная сумеречная тишь. С окрестных деревьев, будто по команде, сорвалась зловещая черная стая, набежали тучи и поднялся ветер.
  Тут был памятник Сталину, шепотом сказала Маришка. От пустоты, сумрака, заброшенности и шепота стало не по себе.
  Рано или поздно, что-то прояснилось - страшный человек, руководил страной, наводил ужас на весь земной шар, но умер за восемь лет до моего рождения.

  Шло время. Сталин прятался, но уже не так рьяно - нет-нет и проскользнет - то в фильме, то в разговоре, и к четырнадцати картина уточнилась - уничтожил интеллигенцию и ленинскую гвардию. Видных военачальников, комиссаров, наркомов, писателей, ученых, поэтов. С его подачи возникли лагеря и колонии, а он, поглощенный репрессиями, не подготовился к войне, поэтому длинно отступали и несли гигантские потери в сорок первом, а после войны организовал травлю генетиков, врачей и евреев.
  Говорилось шепотом, по секрету, с оговоркой "никому, никогда", и вообще, все порядочные люди анти-сталинисты, но вслух нельзя, ибо кегебе подслушивает.
  Иногда раздавалось противоположное, к примеру Алька - законченный, беспримесный сталинист,считал, при усах дело шло как надо, но кукурузник махом все просрал, а дарагой Леонид Ильич просто алкаш и придурок.
  Сталинистов было немного - в основном люди попроще или бывшие военные - выйграл войну, в один голос утверждали они. Построил заводы-гиганты, красивые дома, пионерские лагеря. Создал самую могучую в мире армию, лучшую физику, супер-оборонную промышленность. Снижал цены, сажал нерадивых чиновников, расстреливал казнокрадов.
  Интеллигенция Кобу ненавидела, при каждом удобном случае демонстрируя презрительное, непримиримое отношение - Мандельштам, Мейерхольд, дело врачей, ленинградское дело, тридцать седьмой, гулаг. Длинный перечень, но более всего убеждали ссылки на личный или семейный опыт - лагеря, лагеря, лагеря ,потом реабилитация. Массовая.
  Деда забрали в тридцать седьмом. Правда, быстро отпустили - хватило на всю жизнь. Старшая сестра бабы Поли, чахоточная, загремела по пятьдесят восьмой. Воркута, там и почила, царствие небесное. Среди родственников, друзей и знакомых полна коробочка - в каждой семье имелись выпускники таежных или полярных университетов.
  Плюс между строк, там и сям - книги, фильмы, спектакли, намеки, оговорки, поминания - тридцать седьмой, места не столь отдаленные, Магадан.
  Голоса, те напрямую, без стеснения. Галич и Солженицын.
  Короче, к шестнадцати сомнений не осталось - исчадие. Все, буквально все уважаемые, творческие, пожившие оказались претерпевшими, что уж говорить за еврейских - люто, с дрожью и болью в сердце поминали отца народов, и выбирать было не из чего.
  Другое дело "комиссары в пыльных шлемах". Тут сложнее, сам Окуджава выжал слезу - романтики, ранняя, героическая или мученическая смерть, светлые идеалы, стальные глаза. И шестидесятники, даже Стругацкие видели будущее как большую научную лабораторию - что может быть лучше. Коммунизм - добро, Революция - жестокая необходимость во имя добра, а Сталин - зло. Так сложилась фигура.
  Подлый, вонючий, мерзкий совок - от Сталина, а хорошее, пусть местами, немного, исключительно благодаря интеллигенции - серебряный век, политехнический, ленком, таганка и современник, и в отличии от икон подземелья, все те, кто состоял в союзе писателей, художников или композиторов, заранее объявлялись продажными, так как, отрабатывая непристойно-партийный заказ, творили не искусство, а идеологию.
  Получалось, связи между тридцать седьмым, девятьсот семнадцатым и гражданской войной не было. Просто хитрое исчадие, обманом и подлостью завоевав власть, чтобы удовлетворить свои людоедские амбиции и дикие комплексы, всех хороших поставило к стенке, и если бы не Хрущ с двадцатым съездом, истребили бы поголовно мыслящих и настоящих.
  В перестройку пойдет валом, стеной, стремительным домкратом - дети арбата свое возьмут, а на вопросы о Победе, Науке, Спорте, Образовании и Медицине будут отвечать односложно, вопреки. И я с пеной у рта, высоким гражданским пафосом и заломленными руками буду костерить, проклинать и ненавидеть, как-будто лично сам прошел лагеря и доносы, коммуналки и лишенчество, застенки, лесоповал и поражение в правах. Лишь спустя многие печали уразумею, что голосил и взывал не от себя лично - через плачи, стоны и обличения вещало поруганное, запуганное и преданное им господствующее сословие - владельцы смыслов.
  Те, которые заклинали, призывали революцию весь девятнадцатый век, мечтали, бредили свержением самодержавия. Разбуженные декабристами, укушенные Белинским и Писаревым, приставленные к делу Бакуниным-Нечаевым, они создавали кружки и подполья, метали бомбы и писали пламенные манифесты. Презирали, ненавидели русское бессловесное бытие, кондово-допотопный крестьянский быт и тихое, свечное православие. Не знающие труда, сохи или станка, умненькие Раскольниковы, погребенные примитивной идеей самовозвышения-самопожертвования, идеей насильственного осчастливливания беспросветно-коллективного чумазого, превращения "лапотной" России в сверхдержаву европейского типа, истово верили в возможность построения марксова царства, наступление эры справедливости и свободы, более того,  всемирной победы революции, на топливо для которой сгодился подручный народ. Которые расплевавшись, разделавшись с Христом, возлюбили, выкормили, обучили и выпустили на свободу бесов - мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови - господи благослови.
  Полыхнуло, да так, что не осталось ни одного постороннего - накрыло всех. Даже тех, кто дал безупречное поэтическое или литературное оформление революционной романтике, эстетике крови, этичности убийства во имя светлой идеи, кто с верного винта стирал многострадальные позоры, жег усадьбы, топил в крови соседей, а потом, уже будучи героем, шел служить в наркомпросс.
  И разоблачительный Двадцатый съезд обернется тайным сговором, списавшим ответственность с тех, утомленных кроваво-красным солнцем и расселенных домах вдоль набережной Леты, кто обманом-предательством выдрал власть в семнадцатом и разжег братоубийственную гражданскую, пригвоздившим кромешный ужас железно-советского века к чахлой груди кремлевского горца и, в конечном итоге, развалом союза.
  Слово - хитрая штука, многогранная, таинственная. Владельцы смыслов умеют повернуть на девяносто, развернуть на сто восемьдесят, обратить в отрицание или ничто. Вроде, нематериальное, на самом деле - живее всех живых.
  Привнеся в русскую бессловесность чужое слово, обернув его пафосом праведной крови, исцеляющего огня, искупительной жертвы и справедливого суда, они совершили невозможное - революцию, которая с азиатским коварством, руками Сталина, их и погубила, попутно захватив близких и далеких, причастных и случайных, невинно-безвинных и безымянно невиновных. И это не было ни возмездием, ни судом - обычный прагматизм, логика системы, процесс построения деспотии и утверждения соответствующей власти, осложненный многочисленными угрозами, исходившими, в том числе, от красной аристократии.
  Сын земли, последователь Диониса, он, поднявшись к вершинам аполлонического логоса, став единственным, наличным отцом, затмил и поместил в застенки весь пантеон прежних богов. И принеся невиданную сакральную жертву, просветил, оживил материю, заставив двигаться по собственному плану.
  И русская душа откликнулась. Ведь сама по себе будучи всемирной, пред-материальной и коллективной, она благоговейно подчиняется гласу бога-отца или движется по любви - по-христиански стихийно, но в отсутствии первого и второго стремительно возвращается к матери матерей - туда, где нет никакого логоса, лишь одна просветленная точка - собственно момент творения.
  Из разоренной, разрушенной и растоптанной великой империи, возникла другая - красная страна-монастырь, страна-казарма, страна-театр, страна-лаборатория, страна-завод, которая, перемолов миллионы судеб, одержав Великую победу и выйдя в Космос, в девяносто первом распалась, рухнув в объятия вульгарно-примитивной выгоды.
  Находясь обычности мы не видим мифа, героя, бога или антихриста - цены, коммуналка, школа, работа. Прозаичное, обыденное, рутинное, и наша личная история, душа, бытийные основания отодвинуты вглубь, в невидимое. Сама жизнь, реальность, действительность воспринимается только как здесь и сейчас, остальное  несущественно, ибо не налично - в лучшем случае, костюм пристойности. Тем не менее мы все еще там, в революции, гражданской, тридцать седьмом и великой отечественной - краешком, той частью души, которая когда-то слилась с Неуловимыми Мстителями, Валей-Валентиной, Гренадой, Павкой Корчагиным, Василием Теркиным, Курчатовым и Гагариным, и которая до сих пор не высказана в слове и не вписана в существующее.
  Это и есть живое состояние, где в точке страдания болью и скорбью длятся гражданская война и тридцать седьмой, Гулаг и Холокост, а в точке радости сдержанно салютуют Победа и Космос.
  Поэтому будучи закрытыми, замкнутыми, заинтерьеренными, захваченными чужими словами, заваленными вещным хламом, зарутиненными повседневностью, мы все еще по-человечески, по-христиански живы. Мы все  еще укрываем пленкой помидоры, высаживаем рассаду и топим нехитрую садовую баньку. Закатываем банки, сетуем на погоду, вытираем носы нерадивым чадам, ждем тепла и верим в чудо. Архаичны, коллективны, талантливы, язычны и богобоязненны, все еще живем в заколдованном мире, и поэтому небезнадежны.

***

  Новости дозировали строго по рецептам. Радио, телевизор и Правда с Известиями. Аргументы и факты, Гудок, Медицинская или Комсомолка, и всякая печатная бумажка, это не просто плод воображения автора, репортера или журналиста, но глас наиважнейшего, органа - ЦК КПСС или ЦК Профсоюзов, МПС или ЦК Комсомола.
  Там, в недрах сакрального государства рабочих и крестьян, они и шевелились - съезды, пленумы, конференции, за счет чего  бурно развивались науки и искусства, дружба народов и технический прогресс, социальная защищенность и чувство глубокого удовлетворения, и когда накипало посильней, органы делились печатным словом - безошибочным, выверенным, веским - передовицы, молнии или паркет, о людях хороших или садоводстве, производственных показателях и встречных планах.И утро советского человека непременно становилось радостью.
  Еще бы, планов громадье, успехи зашкаливают, а недостатки на учете - все как один, и скоро, буквально вчера, начнется всесоюзная кампания по их окончательному искоренению, ибо уже завтра ученые, на основе указаний последнего съезда, рьяно памятуя о том, что сказал лично дарагой генсек, изобретут вакцину или средство.
  Перевернут реки, засеют гектары морозоустойчивыми оливами, а производственные силы удесятерят хитрыми внедрениями и передовыми достижениями.

  Мы шли работать в приподнятом - с желанием и огоньком, важнее, не на деньги - скорее, против, чем за. Знали, после устранения межведомственных барьеров, магазины забьют товарами, преимущественно со знаком качества, очереди в поликлиниках рассосутся, а наполняемость витрин и прилавков возрастет.Наука рано-поздно свои достижения вобьет в сельское хозяйство, а умственный труд напрочь растворит физический. Классы отомрут, прослойки исчезнут и противоречия передохнут сами собой. И прольется дивный свет правды, и нации расцветут, и сразу резко сблизятся, отчего возникнет сверх-общность, где в секретных автоклавах  из малой искры возродится новый, доселе невиданный человек, который размножится и заселит прекрасное далеко целиком.
  Каждый год подписывались на Литературку, Известия, Челябку и Комсомолку. Науку-жизнь и Новый мир. Потом менялись, поэтому сверх подписки читали Иностранку, Огонек, Роман-газету, Знамя, Химию и жизнь, Технику молодежи, а иногда, крайне редко, журнал Америка.
  Баба Поля получала Здоровье, а еще где-то добывала Польскую Моду с выкройками - страшный, немыслимый дефицит. 
  Папа раз в неделю обходил книжные и обязательно что-нибудь приносил. Умное, загадочное, полное незнакомых слов - семиотика, лингвистика, парадигма. Или художественное.
  Алька за пятнадцать копеек покупал Крокодил, неважно какой, свежий или поза-поза-прошлогодний, и ржал, аки конь педальный. Особенно над Кукрыниксами или карикатурами Бориса Ефимова - поджигатели войны трепетали, а стрелок хохотал от пуза, мало того, бегал по квартире с разворотом, заставляя громко заценить юмор. 
  Баба Сима - только Работницу и только себе. Проси не проси, не даст.
  Мама с работы приносила Театр или Советский экран, а такие печатные формы как   Крестьянка, Советская женщина, Смена или Коммунист, видел только в чужих руках или киосках Союзпечати, что уж говорить за Наш Современник - честно говоря, не читал, но прогрессивная интеллигенция негодовала всякий раз, когда поминали всуе - черная метка антисемитизма.
  Вселенский охват - новости и политика, наука и искусство, поэзия, проза, юмор и мода. Еще двух-канальный телевизор и трех-программное радио.
  Театр у микрофона - четко, без истерик и рефлексии, зато с ярко-красной позицией. Всем полагалось иметь позицию - собственную, активную, гражданскую, разумеется, на двести совпадающую с генеральной линией, не побалуешь, и если в серьезном издании что-то написали, это было не поводом для размышлений или критического анализа, а сразу непосредственной истинной - высшая инстанция правды. Строение атома, скоростные поезда, биотехнологии или высокая химия. Прирученное волшебство.
  Наука приближалась к истине последовательно, шаг за шагом. Да, соглашались технари и гуманитарии, собственно истина, штука скользкая и во всей полноте недостижимая. Не беда, важнее понять феномены, понять принцип, природу явления, построить рабочую модель, после чего вовсю использовать в народном хозяйстве. Овладеть. Есть уравнение Бернулли для потока - очень прекрасно, ламинарный режим, турбулентность. Самолеты и корабли. Есть сопля Лаваля, тоже сгодится - сверхзвук.  Был бы результат, а от истины или заблуждения, какая разница - главное, километры и тонны.
  Человек, прежде всего идеология. Белый лист, на котором общество пишет свою историю. Какова идеология, таков и люд - важно, чтобы за правильное хвалили, а за неправильное порицали - всегда и везде, и если не дошло, осуждали и наказывали.
Поэтому гуманитарный уклад был построен на истовости, правда, с небольшими исключениями. Хитрость заключалась в том, что гуманитарное знание несмотря на официальное признание в качестве вершины всех вершин, в среде умников и ученых стояло далеко позади старенького паровоза, затерянного в подземных степях Лажастана - ритуальный поклон, обязательная ссылка на съезд, вымученная улыбка - мол сами понимаете, и забыли - дальше можно по делу.
  Согласитесь, всякое нематематизированное знание - суть гуманитарщина, что в условиях развитого социализма, означало принадлежность к идеологии. Больше - меньше, дальше или поближе, плюс или минус, не важно - произвол, фантазия и субъективность, исключающие всякую возможность соотнесения с научностью.
  Да, кивали умники, гуматирщина нужна, особенно для социалки. Ну правда, кто-то, исходя из главной цели - главного блага и главного страха, должен измышлять законы, учить языкам, рисовать веселые картинки или писать сценарии к всенародно любимым фильмам.
  Кроме того, интеллигенция, особенно дамы, обожали художественные тексты - прям, жили этим, дышали и банковали. Флаг в руки, и вперед. Только без претензий на значимое - не называйте себя наукой, не травите байки про истину или откровение, и не пытайтесь доминировать в серьезном дискурсе - тогда, почет и уважение, ветка сирени и гитара покажется мандолиной.
  С религией, слава богу, разобрались предшественники в пыльных шлемах - правда, с храмами немного перестарались, но в общем и целом - ничего страшного, меньше будут туманить людям мозги или отвлекать от полезного труда, мракобесы. Бабок уже не спасти, но подрастающему эти пилюли только во вред - школы достаточно. И раз без идеологии нельзя, пусть себе крутиться со знаком "истинно", "подлинно" или "верно", марксизма, ленинизма, дарвинизма - на самом деле, без разницы, ибо лишь ярлыки, прикрывающие суть - сказ власти о самой себе на простом, доступном языке и в терминах, взятых напрокат у материалистической методологии.
  Просто в жопу не суйте, улыбались глазами высоколобые, и будет вам щастье, поскольку настоящие герои - ученые, инженеры и физики, математики и биологи, если не мешать, быстро сварганят прекрасное будущее - вдоволь еды и вдоволь одежды.
  И-де-о-ло-гия. Вуаль, переменчивое облако смыслов, стиль и риторика. Заведомо ложная, но архи-полезная штука. Пусть топят - преподают философию, политэкономию научный коммунизм или историю партии. Холят новую и отрицают старую культуру - пишут, поют, играют, снимают. Соцреализм, жизнь, показанная в ее ведущих тенденциях. Бурлаки на Волге. Даже прикольно - надо же свободное время занимать, иногда чувствительно, со слезой, пафосом или праведным гневом, но по большому счету, субъективно. Поэтому не имеет никакого отношения к реальной действительности - суровой и серьезной материальности, хотите, стихии, которую необходимо приручить и обуздать, сделать пригодной для жизни - безопасной и удобной. И правящая идеологема, которая по идее должна была возвышаться над всем вообще, даже над политбюрой, по умолчанию содержала ряд полезных исключений - большое начальство, большая наука и искусство, которое на экспорт.
  Им можно отклонятся, читать под одеялом запрещенку, писать эзоповым, обобщать на мета-уровне и мета-языке и делать, разумеется под грифом "секретно" или "д.с.п." выводы прямо опровергающие постулаты классовой борьбы или предметно-материального превосходства.
  Потом, по тайному партийному заданию, теоретики практического коммунизма дыры залатают - объяснят исключения более глубоким пониманием основ, и радостно отрапортуют о закрытии очередного противоречия в теории познания.
  Два мира, два Шапиро. Важно, чтобы естественники не особо лезли к идеологам, громко не кричали "ложь и подлость", а те, соответственно, к ученым с призывами "не замай". Рано поздно, достигли рабочего равновесия.
  Наука пряталась в ящиках, академических или исследовательских институтах, библиотеках, специальных изданиях, кафедрах и лабораториях, а идеология царствовала в прессе, на экране, телевизоре и радио.
  На кухне топи, утопись - даже богу помолись, но на публике, на работе или митинге, вынь да положь - Ленин, Партия, Комсомол. Три источника, три составных части, первичность материи и вторичность сознания. Закон поступательного развития, планирование и две формы собственности - государственная и колхозно-кооперативная, а конформизм отрицался. И мещанство тоже.
  От людей ждали терпения, понимания, жертвы или подвига. Подождите, шептала идеология, скоро наши ученые, заводы-гиганты и прочие передовики наклепают телевизоров с холодильниками, мебелей и шмоток, тогда заживем.

***

  Когда мы перестали быть деревенщиной. Когда сказали пожалуйста, почистили зубы, сменили носки. Или влезли в джинсы, закурили с фильтром, выпили черный без сахара. Прочли мастера, отпустили волосы, шиканули аглицким словцом, подали даме руку. Деревенщиной ладно, вот когда подселился аристократический сноб - это вопрос.С чего, почему.
  Русская бабка, будучи чистейшей деревенщиной, играла барыню. Жена командира, комбрига. Ординарец, шофер, денщик, хотя не умела читать про себя, плохо складывала двойку с двойкой. Спесивая, капризная, холодная. Скупая на чувства, эмоции и поступки, а под конец придумала пик коммунизма - легла на кровать и пять лет не вставая мучила маму.
  В представлении глухой деревенщины барство - ничего не делание. Лежание на печи и раздача указаний. Капризы, претензии и повеления. Ей-бы пирожки печь, внуков выпасать, огород обхаживать - нет, губы ниточкой, демонстративные обиды, многозначительное молчание и стоны. Извод, аристократизм по челябински.
  Когда те, кто сторчал двор, сдвойчил школу или схалявил ститут, украв в перестройку вагон нержавейки, разбогатели, поперло. Из всех щелей. Катежд с джакузей и ландшафным дазайном, мартини бьянка, ночные девки и новая жена в целлофане. Гувернантки, садовник, секьюрити, эскорт.
  Тут понятно - Мольер.  Интересней другое - советский салон, интеллигенция. Не андеграунд, а вторые этажи - дети начальников, учащиеся престижных школ. Почему Англия. Не Франция, Нидерланды или Испания, боже упаси, Великая Российская Империя. Почему выдуманный, фантазный советский молодежный аристократизм носил английский костюм. Из-за Шерлока Холмса или Саги о Форсайтах.
  Феномен Нотр-Дама - десять лет из каждого утюга Эсмеральда - пророс, что ноготь большого пальца, впал вместо Волги в Каспийское море.
  Послушайте, были три мушкетера, Анжелика, Ален Делон, Фанфан Тюльпан, Бельмондо. Фантомас, Мигей Матье, Шагль Азнавуг. Мопассан, в конце концов. Испанцы, начиная с Дон Кихота - сплошь гранды. Шведская корона, датская, голландская - нет, Англия. Откуда столь глубокая связь с Виндзорами.
  Потому что не такая ужасная как Америка, агрессивная, наглая. Футбол, Битлз, Лондон, бритиш инглиш в школе. Стиль. Гармония классики и модерна, прошлого и современного. Империя, колонии, экзотика, наука и техника. Корни дуба, Ярмарка Тщеславия, Байрон, Оливер Твист, Шекспир.
  Всю загранку снимали в Прибалтике - Англию, Францию, Италию. Читали в переводах. Мучительно учили склонения, времена, ломали язык на предлогах. Монинг Стар конечно покруче, чем Работническо дело или Унзере Цайд, хотя все равно непонятно зачем - было еще, что-то очень важное, скрытое, молчаливое.
  И это что-то накрепко привязывало прогрессивную молодежь к туманному Альбинони. Сознательная форма - глубинная, укорененная.
  Аристократия - это Англия, а Англия - главная, первая, высшая. Самая-самая, остальные лишь реплики, повторы, кальки. Карикатуры. Поэтому в глубине образованного совка жил денди-костюм. На самом деле тот самый барчук из крестьянского представления, что ни фига не делает, капризничает и повелевает домашними. Тщеславие сыграло злую шутку и колонизация состоялась.
  М-да, Лондон испортил многие судьбы. Барчуки и барыни дело знали туго. Особенно барыни. Хорошие девочки - школу на отлично. Книжки, стихи, музыкалка, фигурное катание. Цветаева, Ахматова, Пастернак и Мандельштам. Серебряный век как отче наш. Кофе, сигареты и сухое вино. Полный артикул - на кривой козе не объедешь.
Народ попроще даже подходить боялся - только свои. Из хороших семей, престижных школ. С репутацией или рекомендацией. Вежливость, остроумие, начитанность, умеренное диссиденство. Заграничные шмотки, интеллигентные манеры и ореол тайны. Разумеется, романтической - с мечтой на выезд, а внутри хитрожопая крестьянка, искренне полагающая себя аглицкой барыней по ошибке заброшенной не туда. Цепкая, расчетливая, безжалостная - своего не упустит.
  Зато какая обертка, какая поза - изящное, чуть усталое, сдержанное кокетство, стильное, сбалансированное, самоироничное жеманство, тончайшее манипулирование.  Чистой воды аристократизм - без мелкоскопа не отличишь. Вот эта поза всю жизнь и потравила.
  На избранника возлагались большие ожидания. Обязательно из своих, перспективный, с хорошей репутацией, образованием, как минимум, подающий большие надежды. Чтоб обеспечивал, любил, уважал, боготворил и всю жизнь славил бога за удачную партию. Романтичный ухажер, пылкий любовник, интересный собеседник, и вообще, мужчина, которого не стыдно предъявить в свете. Будущий муж-спутник, способный предоставить бытовой и моральный комфорт - с прицелом на Москву, а вообще-то Запад.
  Конечно, никто напрямки не озвучивал полный перечень задач. Раскрывалось постепенно - если бы любил, мог, читай - должен, догадаться сам. Респектабельность, понимание, снисходительность, терпение. Вынь да полож. Чтоб рукастый - как Гоша из Москва слезам не верит - приятный бонус. Сильный, спортивный, умелый. С хорошо подвешенным языком, но не болтун. Высшее образование и карьерные перспективы. Если наука - звание, авторитет, зарубежные командировки. Завод - восхождение до главного инженера. Короче, успех - большой, многообразный, многоуровневый, вещественный. И все это в обмен на право быть рядом - пуще, мужем и отцом будущего ребенка. Допуск к телу, семью, круг или клан.
  Девчонки попроще были другими. Конечно они тоже кокетничали, жеманились, надували губки, стыдливо отворачивались, скромно хихикали и говорили мягкое нет, когда наступал момент истины. Но с самого начала, буквально с первого такта все было предрешено. Разумеется, при наличии симпатии и желания. Обоюдного. Оставалось лишь грамотно исполнить приятный ритуал. Искренно, весело - с цветами и танцами. Без лишних проблем. Главное, не переборщить, не напугать излишней интеллектуальностью, сюрреалистическим фантазмом или интеллигенческой бравадой. И тогда - зеленый по всем семафорам.
  Надо сказать, аглицкие барыни были в цене. Залезали в мозги по самый мозжечок. По ним вздыхали и сохли, а за знакомство готовы были заложить душу. Их добивались, любили, боготворили и ублажали. Хотя на самом деле, это именно они овладевали, укрощали, подчиняли и ставили морковку перед носом ослепленного осла. Далее следовали чисто технические процедуры. И все бы шло по накатанной, как вдруг взорвалась перестройка.
  Тогда сломалось все. Планы, карьеры, ожидания и перспективы. Мало сломалось, из людей поползла их истинная природа - человекообразная суть. Причем сама по себе. Лучше б оставалась в тени - подвел полдень.

  Вообще, салонность не люблю, как не люблю напускную светскость, деланную снисходительность, лицемерную доброжелательность или ложную принадлежность к высочайшей сфере. Не саму сословность - с ней ничего поделать нельзя, а именно салонность, как доминирующую стилистику, ярмарку  тщеславия.
  Мы - ни в коем случае не они, это не быдло и не хамло, не колхозаны или пролетарии, гопники или неудачники, не обслуга или прислуга - интеллигентные, порядочные, эрудированные и всепонимающие люди с хорошей родословной и правильным воспитанием, центровой школой и приличными знакомыми, со связями и достатком, элита. Здесь правильно одеваются и говорят, читают или пишут, возмущаются и делают карьеру. Правильно женятся, пьют кофе и заводят интрижки. Сплетничают, стригутся, пользуются косметикой и ездят к морю. Путешествуют, покупают, готовят и воспитывают детей, но самое главное, правильно себя подают - речь, имидж, статус, стиль и круг. Наш человек.
  И не дай бог заступить, не исполнить артикул или выпасть за границу требований, хотя для особо ценных - богатых, знатных или знаменитых, это практически нереально - ведь именно они придают ценность сообществу в целом, повышают статус и значимость и группы, и всех ее членов, можно попасть под остракизм, осмеяние или массовое презрение, потерять статус, перестать считаться своим, лишиться  привилегий и поддержки.
  Можешь быть дураком набитым, сволочью, подлецом, фискалом или ничтожеством,  но, если  признан за своего, блюдешь негласные правила и традиции,  умеешь быть полезным, обладаешь совокупностью интересных связей, знакомств или возможностей, будешь оставаться "нашим".
  Вот, чтобы стать своим недостаточно желания, воли или долгого стремления,
как минимум нужны начальные условия, скорее, совокупность - происхождение, образование, карьера, связи и деньги. То есть, ты уже должен быть там, только до поры до времени не проявлялся или не появлялся в конкретной точке, салоне или тусовке, и когда  выясняется, кто твои родственники, где учился, с кем дружишь и на кого работаешь, более того, в каких условиях живешь, трудишься и отдыхаешь, будто  здесь и родился - тебе рады, вежливо встречают, улыбаются, хвалят и благодарят, восхищаются и продвигают, предлагают и напутствуют, защищают и выгораживают. Так обустроено сословие, любое - низкое, высокое, только возможности разные.
  Спросите, чего здесь  не любить - ярмарку тщеславия, отвечу я - стиль, основанный на подчеркнутом превосходстве, снобизме, презрительном отрицании чужого и "низкого", продвигающий своих в ущерб всему остальному - таланту, реальным заслугам, мощности, работоспособности, пользе или порядочности. Если из наших, значит, лучше, выше и больше, талантливей и красивей, порядочней и моральней, и плевать, что это не так, что на самом деле все ровно наоборот, сословный принцип "мы - есть лучшее человечество" важнее, более того, столетие работает магнитом, исправно и круглосуточно.
  И правда, сословию есть чем гордится -  генераторы смыслов, охранители, интерпретаторы,  толкователи,  создатели и образчики стиля, традиции и формы, системы управления, производства и распределения материальных благ, духовные и интеллектуальные лидеры. Потомственная элита - люди, которые с рождения обращаются на высоких этажах социальной лестницы и от которых что-то зависит всерьез, например жизнь и судьба других - руководители, высшие чины, крупные авторитеты, столо - или воено-начальники, высшая бюрократия и меритократия, жрецы правящей идеологии, публично признанные или высшей силой назначенные держатели смыслов, а не просто обладатели соответствующего образования или волею случая взлетевшие на вершину.
  Хотя бывает и такое - залетел и прижился - революция, катаклизм, гражданский конфликт, ситуация, когда айсберг переворачивается. Или талантливый авантюризм.
Сколько людей пострадало, пытаясь проломить стену, проникнуть в святая святых - имя им легион. Нет, никто в харю не плевал и говном не кидался, достаточно ухмылки, интонации, и все остальные понимают кто есть кто - ваше место там, в людской, а здесь вы временно, пока нужны, полезны или уместны.
Гигиена и правильная речь  - изящный слог, хороший почерк, грамотное письмо, благопристойность, приятные манеры, чувство собственного достоинства и похвальные черты - вежливость, тактичность, скромность, профессиональная пригодность - приличное образование и перспективная карьера,  достойная работа, должность и материальное положение. Ничего плохого здесь нет, напротив, сплошное мальборо.
  Но как всегда плохое - суть продолжение хорошего, обратная сторона луны, хотите, мебиус, когда эволюционируя, двигаясь и развиваясь, светлое и замечательное незаметно обрастает тенями, приобретает темные, а  иногда и вовсе неприглядные стороны. Ортодоксальность, непримиримость к иначеству, слепое следование традиции, стереотипу, обожествление "своих" и  агрессивное неприятие других, избыточная демонстративность и унижение тех, кто победнее, попроще, менее образован, не модно одет или рожей не вышел. Личное, публичное, скрытое или явное.

***

  Отец считал союз жуткой страной, а Сталина исчадием, и хотя правозакона тут нет, не было и не будет, жить нужно честно - быть порядочным, законопослушным, интеллигентным и, что особенно важно, профессионально состоятельным, при этом
профессию выбирать подальше от идеологии - физику или математику, на худой конец, инженерию, где в счет ума и таланта можно достичь легального благополучия,само собой, относительного - все лучше, чем на заводе или колхозе. Стать доцентом, читай, профессором - рано или поздно, в основном за счет родственников, сложатся приличные жилищные, а доцентская зарплата позволит худо бедно жить-поживать - нормально питаться, отдыхать отпуск на море, прикупать демократовскую мебелишку, шмотки и книги с пластинками, а при удачном стечении может обломиться загранка - сперва Болгария, потом Чехия или Венгрия, дальше ГДР или Югославия, а если очень повезет - Италия.
  Не подкопаешься, и что там у кого в душе, любит, ненавидит или равнодушен, важен артикул лояльности - пара подобающих фраз за Ленина, социализм, прогресс и прочую няку, и ладно. Разумеется, комсомол и профсоюз, но не партия - туда не можно. Да, советский человек, но не истово, а с оговорками, понятными узкому кругу. Оказалось, узкий круг имел весьма значительный радиус. Сословно близкие, остальным было попросту наплевать, в том числе, пролетариям и трудовому крестьянству.
  И непременно быть настороже, избегать провокационных тем, откровенных разговоров, помни, в любом коллективе как минимум пара сексотов и столько-же доносчиков, на официальных мероприятиях вести себя скромно, на лекциях по общественным наукам не выступать, и вообще, идеологически не выделяться - ни туда, ни сюда, но, на всякий случай, весть необременительную, общественную нагрузку типа культ-массового сектора.
  Напротив, в науке, спорте или учебе, деятельная активность и признанные успехи всячески поощрялись и приветствовались. Знай наших. К числу законных удовольствий относились книги, особенно запрещенные, пластинки, сухое вино, черный кофе и сигареты с фильтром. Еще веселые, продуктово обоснованные, командировки в Москву, Питер, Киев, Ереван или Тбилиси, а если подфартит - Прибалтику. Шахматный блиц, дружеское застолье, анекдоты, отдых Крыму-Кавказе или Рижском взморье, изящный флирт и вообще жуирство, но главный элемент оставался неизменным - профессиональное, высоко-научное творчество. Призвание. Тут безоговорочно, особенно, если наука настоящая.
  В конце концов, счастье выглядело так. Любимая женщина, которая потом жена, семья и дети, родня во здравии, друзья - чур, подлинно-настоящие, трех, лучше, четырехкомнатная квартира в центре, машина и дача по желанию, профессорство на престижной кафедре, статьи и монографии, столичные конференции, ведомственный санаторий в Крыму, домашняя библиотека-фонотека и необременительный, достаточный для удовлетворения скромно-интеллигентных потребностей блат.
  И если бы не перестройка, так бы и было. Разменяв квартиру родителей мы получили двушку неподалеку от центра, а после смерти дедов образовалась реальная возможность слить две двушки в одну четырешку.
  Закончив аспирантуру и став заведующим лабораторией, а главное, проведя удачные лазерные эксперименты по термоупругости, оставалось лишь оформить диссертацию.
Начать, как водится, со съезда, и далее со всеми остановками - от теории, через эксперименты и расчеты, к внедрению. Ну, и пройти все бюрократические процедуры, что для меня большой проблемы не составляло, так как научных связей образовался воз и маленькая тележка - нас, меня, в том числе, знали, поскольку не так много действующих лазерно-акустических лабораторий, работающих под приглядом члена-корреспондента академии наук. Ближайший народ защиты проходил на ура, один по лазерной сварке, другой по голографии, остальные на выходе либо посередине.
  Мы вели обычную, почти научную, но главное, морально безупречную жизнь - пили канистрами из ближайшей пивточки или недорогое сухое. Иногда коньяк, но чаще спирт, которого с избытком хватало на все. Читали Петушки, Архипелаг, Лебедей, Зиновьева и Замятина, Владимова и Шапиро, пересматривали Тарковского, восхищались Босхом и Сальвадором Дали, презирали передвижников и Могучую Кучку, по возможности посещали гастроли Московских театров, взахлеб поедали рок и запрещенных бардов, особенно Галича - тот, собака, пробирал до нутра. Иногда подрабатывали репетиторством, курсовыми или дипломами, а летом шабашили, отдыхали на черном море, некоторые ездили к знакомым в Грузию.
  Все при квартирах, семьях и детях, и родня старалась вовсю - помогали как могли, банки, соленья, грибы и варенья - от бабушек, дефицитные продукты и шмотки от родителей или заграничных родственников. И много-много говорили.

  Социализм - гнилая, порочная система, компартия - мировая секта лжи, Сталин - сплошной Гулаг. Короче, СССР - ад, тюрьма и казарма в одном флаконе, страна, где гибнет все талантливое, неординарное или инакое. Запад напротив.
  Высоченные зарплаты ученых, настоящие кино, музыка и литература, вдоволь еды и одежды, жизнерадостные, здоровые, улыбчивые люди, безупречный, в отличии от мерзко-советского, сервис, невиданная свобода передвижения и секс без ограничений - рай, в котором каждому по заслугам, и море волшебно-прекрасных возможностей от персонального компьютера до бунгало во Флориде.
  Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. По поводу и без. Более того, люди делились ровно надвое. Наших, кто понимает, и остальных - тех которые не понимали в силу собственной ограниченности либо по должности, и поэтому воспринимались совсем чужими, невзирая на степень родства, учебу в одном классе или проживание в соседней квартире.
  Фарцовщики - молодцы конечно, но все-таки не интеллигенция, торгаши - вульгарные и противные, но куда деваться, полезные, а начальство, само собой, тупые чурбаны и карьеристы - маленькие сталины.
  Дышать можно только в курилках, подвалах, бойлерных или на кухнях - там, где собирались настоящие люди, смелые и совестливые, неформалы антисоветской направленности, художники, музыканты, поэты. Реже, инженеры или ученые. Или просто пьяницы из подворотни - тоже годятся, поддержат любого, кто предложит дармовые пятьдесят. Эти представляли подлинно глубинный народ, голос которого отказывалась слушать злобно-коммунистическая власть.
  Так мы терли-пережевывали Афган, пока груз двести не наложил печать на уста, потом генсекопад - веселые похороны дорогова Леонида Ильича. При Андропове, правда, копеек на тридцать подешевела водка и стали отлавливать уклоняющихся работников, но Юрий Владимирович быстро приказал, царствие небесное, но когда под руки вывели глупо улыбающегося Устиныча, народ уже хохотал в голос - дорогие товарищи, вчера, после долгой и продолжительной болезни, не приходя в сознание приступил к исполнению обязанностей генерального секретаря коммунистической партии советского союза Константин Устинович Черненко.
  В восемьдесят четвертом здорово напугал сбитый южнокорейский самолет - казалось, еще чуть-чуть, начнется война, и вдруг наступило это. Поначалу удивились - молодой, еще шестидесяти нет, даже пятидесяти пяти, но говорит своим ртом, буквы не вяжет, слюнями не брызжет, приятным ставропольским округлым голосом. Выскочил из автомобиля, стал пожимать руки - это-ж надо-ж, вот повезло так повезло. Демократичный, и жену не прячет, но вскоре грянул безалкогольный закон. Прям, серпом по яйцам.
  Сначала пришла пленочка. Магнитофонная. Типа диссидентская. Какой-то кликуша полтора часа завывал о том, что все неудачи - дефицит, отставание в группе Бэ, нехватка персональных компьютеров и инвалидных колясок вызвано одной единственной причиной. Пьянством. Тут корень - не будет пьянки, рванем в поднебесье. И сама пьянка не наш порок, а проплаченная цэрэу диверсия. Народ молчаливо кивал, особенно первые пять минут - до законного глотка. И началось.
  Повырубали виноградники, ограничили торговлю, потравили сухое вино, ввели комсольско-безалкогольные свадьбы, талоны на водку. Трезвяки - под завязку, а потом письмо на службу и длительные разборки. Не побалуешь. Дикие, темные очереди, где люди ползли по головам, продавали места, иногда погибали. Дешевый, вонючий, гидролизный государственный алкоголь, самострочное вино из бог знает какой закваски, рукодельные скороспелые томатовки, клюквянки и смородиновки. Но больше, палево, химия и одеколон. Водку торговали ночные окна с бабушками, таксисты и цыгане ,а на кухнях появились баллоны с резиновыми перчатками на горле, друг другу дарили закваски, рецептуру и тару.
  Все смешалось в доме Облонских - тотальный дефицит и откровенно-наглое лицемерие, пустые прилавки под звонкое вранье о перевыполнении плана, отсутствие вещей повседневного спроса, объясняемое временными недостатками планирования, угроза атомной войны и набившая оскомину борьба за мир, извечный квартирный вопрос и бюрократическая идиотия.
  Алкогольное унижение ускорило процесс в разы, и, в конечном итоге, получили глухую, тотальную озлобленность, беспримесный нигилизм и полное неверие власти, газетам, журналам и телевизору. Плюс очевидное, плохо скрываемое, интеллигентское неприятие совка, некогда выражаемое шепотом, иносказательно, а теперь все громче и настойчивей. Фильмы, песенки, интервью. Следующим номером будет непонятно откуда взявшийся дефицит сигарет и зеленый, необжаренный кофе вместо черного.
  Короче, напрягли по самое нехочу, унизили, и светлых пятен не осталось - от этого государства только зло и мука. Точка. Проклятия зазвучали вслух и повсеместно - громко и внятно, с руганью и стонами, тут и черта подоспела - так жить нельзя, и лозунг обозначился - перемен, мы ждем перемен. И дождались...

   Песнь перемен услышал в Хосте, где отдыхали по блатной путевке - трубопрокатный санаторий торчал на самой вершине холма, тысяча ступеней вниз, и море - красотища, дух захватывает.
  Обычная, тупая, безвкусная столовка с первым, вторым и третьим, озабоченные сан-женщинки в белых халатах, процедурно-обезумевшие нанюханные дамочки и безвылазно пьющие их мужья-узники.
  Перед главным входом круговой бетонный плац для лечебной гимнастики и ступорных вечерних топтаний под заунывное камлание массовика-затейника-баяниста - милио, милио, милио алих росс, из акна, из акна, из акна, идиш ты. Помните, дядю Петю из Саратова - ну, того, которому места в запорожце не хватило, так вот, он играл лучше.
  Чуть ниже на укромной площадке под сенью южных растений кооперативное кафе - несложные коктейли, черный кофе, пиво, картинки на стенах и Кино с Наутилусом на всю Ивановскую - перемееен, мы ждем перемеееен. Еще Группа крови, Ален Делон и Гудбай Америка-о. Почти Запад, пили пиво и наслаждались свободой.
  Завертелись, посыпались откровения - Новый мир, Огонек, Знамя, чуть позже Век двадцатый и мир - наиновейший завет. Дети Арбата, Слепящая тьма, Ночевала тучка золотая - Рыбаков, Бек, Кестлер, Приставкин. Все о чем шептались, говорили намеками, иносказательно подтверждалось - какой подтверждалось, сто, тысячу раз превосходило по цифрам, ужасам и жестокости. Действительно, слепящая тьма.
  И откуда ни возьмись экономисты-пропагандисты. Кучей, батальон гусар летучих, где их этому научили - сам Абалкин, академик, лично, собственной персоной вошел в правительство, хотя запомнился другим - определением советской экономики как "лунный ландшафт" и анекдотом про звонки из колхоза имени Двадцатого съезда. У нас куры сдохли, рапортует колхоз - нарисуйте на стене круг, советует академик, свиньи подохли - квадрат, наконец, когда подохли все, академик горестно вздохнул - жаль, а у меня еще столько прекрасных идей.
  Реабилитировали Доктора Живаго - мучился, но не дочитал. Стихи к роману были изданы ранее. Никак не мог соединить. Лучше б не читал вовсе - роман, конечно. Вынырнули Войнович с Чонкиным, Солженицын с неполживостью. Дальше-больше, Жизнь и судьба Гроссмана, Котлован и Чевенгур Платонова, Скотный двор и 1984 Оруэлла. Убойный отдел отдыхает.

  Он лично позвонил Сахарову!
  Сахарова отпускают!
  Сахаров едет в Москву!

  Ах, Андрей Дмитриевич, Андрей Дмитриевич, знали б вы сколько копий об вас, дражайший академик, поломато. И об жену вашу, Елену Прекрасную. ЦРУ против СССР. Целая книжка. С картинками. Там утверждалось, во всем виновата жена-еврейка. Сам академик - врод, ничего, вменяемый, но вот жена-баба - оторва последняя, бьет ученого тапком по голове. Мне это пересказал Юра Гальцев. Отличный инженер, золотые руки - Юра, родной, подскажи в какой газете они, академик и евонная жена, могут дать опровержение, прокомментировать, уточнить детали. Юра взмолк и, сменив широкую самодовольную улыбку на дудочку, промычал, нуу...
  Сахаровская конвергенция - даже не стану комментировать, но бомбы у него получались лучше. Позже увидим старичка на трибуне - картавого, шаркающего, взывающе-назидающего. Краса и гордость советского диссиденства, узник совести, великий ученый, дважды герой, заточенный прямо на рабочем месте - живой символ сопротивления. Слабеньким голосом, но за демокгатию и п-пгава человека - вполоборота к Горбачеву и указательным пальцем вверх.
  Ему вторил другой мега-ученый. Лихачев. Наимудрейший Дмитрий Сергеевич - эманация интеллигентности, икона. Тончайший знаток русского слова. Любил Михаила Сергеевича искренне и отважно, прям, боялся, переживал, как за сына. Если Горбачева не выберут, задумчиво обласкивая и бережно обволакивая слова на аристократический, дореволюционный манер, демонстрируя при этом чуткое отношение к собеседнику в частности и миру в целом, говорил академик, уверен, будет гражданская война.
  Попов и Афанасьев, Собчак и Травкин, Бунич и Коротич. Белые лебеди перестройки, романтики межрегионалы. И в политбюре окопались хорошие - интеллигентнейший Яковлев, взявший под защиту прогрессивно-разоблачительную журнально-киношную смелость, очаровательный Шеварнадзе - бескорыстно преданный друг, который спасет в трудную минуту, ну и удивительный сам - каков подлец, смачно радовался отец, всех обхитрил, всех переиграл. Гениально.
  Но были и плохие, ортодоксы и ретрограды. Такие как Лигачев - именно ему молва приписала безалкогольное безрассудство.
  Ой, хоть бы Лигачева сняли, мечтали нанюханные, и как Горбачев его терпит. Как, как - кверху каком, не может поступаться принципами, будет его перестраивать через социализм, демократию, гласность и эти дела.
  Книги, публицистика, кооперативы. Заискрила, засияла, заблестела надежда - идет, грядет веселый шум, да, в магазинах пусто, зато в ларьках пиво по два пятьдесят, а если в банках, бельгийское или немецкое, по двадцать пять. И сигареты Космос, и шашлыки ,а еще вареные джинсы, маечки с паутинкой и брэйк-дэнс. Во, дают! Что важнее, видеосалоны. Победное шествие настоящего кино.
  Вожделенная Эммануэль, еще какая-то голая дура-смоковница из греческого эротического путешествия, Брюс Ли, Джекки Чан, Шварценегер и Сталлоне. Мало, в кинотеатры поползли невиданные ранее, подцензурные, отложенные на полку советские фильмы. Коммунист, Империя, что-то еще и наконец, Покаяние - дорога к Храму, туда и двинули

***

  Девяностые - отрезок тяжелый, и не по быту или материи, а по бытию-состоянию.   Вроде, все получалось - не упал, не уехал и не сгинул, напротив, заскочил в правильный вагон, сменил профессию, получил третье высшее, стал востребованным юристом.
  Обрел связи, клиентуру и влиятельных друзей, вернулся в центр - квартира, контора, заграница, но душа просела капитально - забросил книги и джаз, гитару и мечты.
  Ну, правда, какие  фантазии, алые паруса или космические перелеты, когда на уме клиенты и суды, заработки и связи, благополучие, статус и положение. Тут впору железные двери, охрана и сигнализация - подальше от, поближе к элите.
  Но в какой-то момент, даже сам не знаю в какой, струнка оборвалась, скорей, одна из многих, но почувствовать почувствовал -  потянуло наружу - туда, где пахнет улицей и Свободой.
  Именно тогда  случился малый Ренессанс - те, кто казалось исчез в мутном потоке перестройки, упал, сгинул, пропал или отъехал, вдруг поднялись на поверхность.
  Оказалось, живы и невредимы, чего-то сделали, добились или не сделали, достигли или профукали, поднялись, упали и снова встали, тем не менее - здесь, на месте, совсем рядом - двор и лавочка, улица или кафушка, бар или подвальная забегаловка.
  Вообще, небольшой отрезок вдоль Свободы, тот, что между проспектом и любимой улочкой Тимирязева, когда-то тишайшей, зеленой и благостной, а теперь расширенной и проезжей, уникален во всех отношениях. Центр, не шумно-машинный, а уютно-зеленый, общинный, дворовый, не замкнутый или по-рабочему хмурый, напротив - открытый и приветливый. Без драк или ругани, жлобства или мошенничества. Разве, по мелочи - ну дык, кто теперь хорош, дуб - осел, березки - тупицы...
  По правой стороне, тогда еще невырубленной или недорубленной, с широкими тротуарами, лабиринтом сиреневых кустов и акаций, располагались "Самсон" - питание для атлетов и магазин учебных пособий, итальянский гастробар и любимый Твист, Венецианский дворик - все называли его дворником, помпезный, с претензией на заоблачность, и небольшой, полностью скрытым  высоким кустарником, продуктовый с зонтичным летником, шаг назад - Юлькина наливайка, сделанная из парадного подъезда - лестница плюс крохотный  прилавок, кега с пивом, водка, сигареты и шампанское, большой салон Найфл - компы, телевизоры, холодильники и офисная мебель, сберкасса, невзрачная и облезлая - небольшое сумрачное помещение с высокой стойкой и терпеливыми кассиршами, еще советское, где пасся весь центровой пенсион -  бабушки и дедушки с бесконечной чередой непонятных сумм и секретно-мелким шрифтом, мужья, хмуро исполняющие коммунальный наказ или молодухи с колясками.
  Левая была не менее интересной. Железнодорожные Кассы, некогда важные, модерново-помпезные, сплошь витринные, занимавшие оба этажа большого дома, с огромным плакатом "СССР - великая железнодорожная держава", а теперь порезанные и почиканые коммерческой арендой, с бильярдным залом и круглосуточной барной стойкой - как-то ранним утром, не поверите, пять  утра - забрел за парой оживляющих глотков и наткнулся на грустного седого человека в потертом кожаном плаще - стареющий, подконьяченный мачо,  делать нечего, выпили, сгоняли три партии, выяснилось, хорошо знает тестя, мало того, ласково называет то Юркой, то Юрком, то Юрычем, недвусмысленно давая понять запредельную близость знакомства, или понтово оформленный, но  редко посещаемый бар с выходом на Тимирязева, где нас с Бондом повязали в день поминок по Петрику, правда, быстро отпустили, после чего его наказали на целую неделю - отобрали ключи и не выпускали даже на опохмел, стриптизный ресторан Аэлита - черные гладкие полы, подвесной потолок, тоже черный, на котором было приклеено, может прикручено, то ли Солнце, то ли Сириус - нержавеющая сфера с длинно расходящимися лучами, блестящие, удобные для голых танцев столы и многогранный дискотечный шар, а буквально за стеной - бар из закоулков и отдельных номеров, где вечерами уныло ощипывал гитару странный молодой человек и которого по-матерински жалели дамы, нижний буфет с верхними блюдами и паленой водкой, еще раз бар, теперь уже деревянными кабинками, шашлычно-армянская веранда, магазин эротических товаров с игривой стрелочкой поверх кружка, приподнятое на два пролета кафе с весьма недурной кухней и симпатичной барменшей.
  Твист, так называлось маленькое кафе на перекрестке Ленина и Свободы, аккурат напротив знаменитого стриптиз-заведения с космическим названием "Аэлита". Слева гастробар с приличной, но дорогой едой, а справа изысканный ресторан для совсем благополучных - Венецианский дворик. Первый этаж, квартира, отданная хозяевами под нежилое, которая из незатейливой дворовой наливайки выросла в полноценное заведение общественного питания.
  Два зала на десять столиков, огромные окна, крытая капитальным козырьком летняя веранда, телевизор и радио "Олимп", Балтика три из кеги и Балтика семь из бутылки, креветки - из мороженных в сваренные, дока пицца двух сортов - сырная и с чем-то, пельмени - жуткие, серовато-металлические, с острыми уголками и непонятным вкусом, но если запить кетчупом или майонезом под закусь пойдет, странного  происхождения бургеры - булки с котлетами и сырной нашлепкой, недорогая водочка, для тонких и чувствительных - мартини бьянка, растворимый кофе и чай из пакетика, а для совсем интеллигенции - жуткий сухарь от Фанагории, а может Фанаберии, сигареты с фильтром, чупа-чупс и кока-кола.
  Низкие цены, местный контингент, бесконечные часы работы, в том числе, утренние и дневные - короче, место встречи страждущих и одиноких, заблудших и готовящихся заблудиться. Старых и молодых, женских и мужских, состоятельных и бывших. Демократия.
  Шахматы, телевизор с муз-тиви на приглушенном звуке, кроссворды и карты, анекдоты и деловые встречи, веселый треп и любовные свидания. Один раз вслух читали Баяна Ширянова, другой - Петушки, а если градус вырастал до культуры, пафосно декламировали Шекспира или Пушкина. Замерев смотрели одиннадцатое сентября и чемпионат мира по футболу.
  Твист был центральным, самым посещаемым и возлюбленным местом - точкой сборки, началом начал, карнавальным стартом и поздним финишем - я на минутку, жарко, кружку пива, и побегу - так начинался почти каждый вечер. Потом, когда шла вторая, внезапно появлялся друг, подруга или просто знакомые и  следовало предложение продолжить  или закусить -  сотка, другая, цатая, всем шампанского и танцы. Или дискотека, бильярд, а потом, уже стопудово последний, посошок, который заканчивался Балтикой-семь на ближайшей скамейке.
  Стас с Иркой или без, большой Женька - в то время издатель поэтический газеты, которому что-то хорошее написал сам Вишневский - разумеется, не создатель врачебной мази, а поэт лирик-сатирик "внезапно кончился диван", на пару с бородатым очкариком или невысоким, архитектурно образованным евреем, футбольная мини-команда - хозяин фабрики мебели Сашка, его торговый агент Толик, подручный Ленчик, их братья Сашка и Сашка, два юриста-футболиста, бешеный патриот с триколором на древке, волшебно-юные официантки,  угрюмо-серьезный хозяин заведения, любитель ночных дискотек Димка, который по совместительству значился родным братом большого друга главного олигарха, иногда сам олигарх, а иногда его красавица дочь с подругами, Лелик-таксист, который с удовольствием развозил девчонок по дискотекам, доктор Игорь с ветреной студенткой, знаменитый сценарист Виктор Петров - автор фильма "Барак", друг Саши Каунова  и молчаливый любитель кофе, Фред с супругой - на субботнее пиво с креветками и двухчасовой треп за Израиль, евреев или анекдоты с мацой, потешно-серьезная банда дяди Коли - Николай Иваныча, человека женатого, когда-то служившего на средних должностях строительно-снабженческой части, человека при строгом костюме - местами лоснящемся и потертом, но безупречно черном, белой рубашке и галстуке, подстриженного и конкретного, человека, который в целях улучшения состояния тела утром принимал  ледяную ванну - Тимур и его команда - однорукий бандит, говорили, управляющий турбино-обанкроченным заводом, еще директор заброшенного НИИ - плотный, кучерявый мужик, который сходу выпивал графин под "вкусные" пельмешки с майонезом, и две жутко наштукатуренные  дамы - прям, Сцилла и Харибда, мимо не пройдешь - одна огромная, шумная и настырная, другая потише и поинтересней, но обе на гране фола, силовой заместитель губернатора с крепышом из думы, следаки из шестерки и менты из батальона охраны, азербайджанские ребята в кожанах - вежливые и приветливые, одноклассник Коля - водитель крупного авторитета, а может вовсе завгар, который однажды познакомил меня с Мишей Плоткиным, Петрик, царствие небесное - приехал с охоты, продолжил, и заснул в гараже под гул работающего двигателя, мужская половина нашего подъезда, Царя и его омоновские сослуживцы, вечно поддатый, с начищенными до блеска золотыми цепочкой и перстнем, глупо улыбающийся Бекет с пипидастером в руках - они с женой держали полуподвальный пельменный цех, чаще, его жена, охочая до пива и запретной любви, девочка с крысой на плече - младая наркоманка, которую приходилось силой доставлять в родные Палестины, еще одна девочка-мальчишка, поговаривали, лесби - скорей всего, так и было, плохо другое - умерла совсем молодой, экстравагантная красавица Любаша - да, да, та самая Люба из обреченного круга пустоты, а тогда активно светская, знаток секретов и милых шалостей сильных мира сего, староклассник по кличке "кишки" - два пива, три водки, вечно пытающий занять сто долларов на весьма прибыльный бизнес - глинтвейн-салон с фишкой из табачных листьев, Косякин - Саша, Шура, Саня, умнейший, образованный, милейший, филигранно балансирующий на грани алкоголизма и пьянства - пробавлялся фото-кино съемкой, и чтобы утром быть огурцом вечером, уже после последнего злоупотребления выпивал две горсти таблеток, или Петрович - туземный философ от голографии-вчера, Юрка Коваль - бывший межвузовский снабженец, заходил по субботам, и только после бани, аккуратно пил три по сто и шатко убывал на автопилоте, чиновники из госимущества или комитета экономики, в будущем великий, а в том настоящем, простой юрист Мишка, бывший тесть, который поставив машину, обязательно заворачивал на кружку пива, продавщицы из соседнего обувного или продавщицы из соседней одежды, парикмахерши с ближайшей цирюльни, поставщики пиццы и бургеров, торговцы книжных развалов под руководством легендарного Джетро - именно он продал мне Баяна Ширянова, мало того, вечером прибежал на литературный капустник, и низкопольный, похожий на Оби-Вана начальник охраны "Трех поросят" - знаменитой тогда дискотеки, занявшей место студенческой столовки, припомаженные менеджеры салона Найфл, а еще просто друзья, просто знакомые и просто прохожие. Вавилон, всех не упомнишь.
  Кто только не забредал - пацаны и девчонки, патриоты и либералы, чиновники и бизнесмены, футболисты и качки, торговцы книгами или коммивояжеры с баулами, омоновцы и следаки, бандиты и крутые, армяне и азербайджанцы. Пару раз видели заместителя губернатора с другом из думы. Правда, навеселе. Люди с похмелья - глубокого и не очень, или те, кому срочно позвонить, выпить чашку кофе, купить сигарет или скоротать полчаса. Школьники, которые шумно и скоро заполняли пепельницы фантиками, целлофаном и рваными бумажками, солидные мужики, бравшие без присяду сто грамм и бутерброд, зверообразный владелец магазина спортивного питания, которому  на секундочку в туалет, официантки из соседских заведений, залетавшие почирикать девичкими, деловые партнеры, пацаны в  кожаных куртках или менты, отстоявшие нелегкую смену. Иногда кто-нибудь приносил гитару и тогда вечер становился томным. Ленчик изображал Вертинского - романтично смотрел поверх голов, вздыхал, целовал ручки близким дамам, картавил, грассировал и декламировал волшебный декаданс.Полна коробочка.
  Доктор Игорь - блестящий врач, почти доктор наук, влюбился как мальчишка, разумеется, студентку, разумеется, свою, разумеется, ушел из семьи - он же джентльмен, что взять с влюбленного - швырнул к ее ногам, что имел. И поимел, вернее, поимели. Его.
  Успели родить двух детей, вовсю готовился к защите докторской - писал, исследовал, публиковал, ездил на конференции и тут, как всегда бывает в скверном анекдоте, грянули перемены. Роковые яйца.
  Умер старый заведующий - друг семьи, покровитель и научный руководитель, сверху  прилетела новая метла, которая тут же заявила - или делишься, или вылетаешь. 
  Делиться не захотел, и поперли - глупо подставили, объявили выговор, и сразу под сокращение. Ушел с гордо поднятой, и как только от успеха, денежного довольствия и благополучия, огромных надежд и блестящих перспектив остались рожки да ножки, красавица-студентка махнула ручкой.
  Я еще так молода, сказала она со вздохом, такая жизнь - сплошное унижение, кокетливо глянула на Игоря - мол удачи тебе, солдат, напоследок поцеловала детей - еще увидимся, и упорхнула в неведомую даль напару с московским гастролером-каталой.
  Игорь пацан местный, крепкий, важнее, пить бросил загодя, поэтому не опустился, а принял удар как мужчина - сжав зубы выстоял, мало того, быстро организовал бригаду-артель по выводу заблудших из пьянки-запоя, и снова пошел вверх.
  Материальное наладилось быстро, заулыбался, стал снова посещать кафе, травить байки и вдруг бах - встретил ее, по-настоящему свою, ту, которая стала верной женой, а детям любящей матерью.
  Теперь живут счастливо, дай им бог всякого блага, а молодуха приползла через полгода - обвислая и общипанная, без тени былой красоты или кокетства. Просила - умоляла понять, простить, принять, клялась детьми, говорила, дура - поезд на Юму.

  Стас, бывший директор рынка. По молодости-фарце попал в передрягу, схолопотал срок, отсидел, а когда вернулся о нем позаботились - устроили на рынок, и не кем-нибудь, а самым главным. В перестройку поднялся выше неба -  летал в Дубаи с четырьмя охранниками за спиной, поил самолет, а потом гостиницу и пляж, а когда ходил в ларек за сигаретами, покупал окрестным пацанам конфеты и мороженки - всем кого видел. Короче, искрил по-полной.
  К сожалению, удача - птица переменчивая, особенно, когда счастливчик пользует ее без удержу или остановки, а пьянка, сами понимаете, дама серьезная - захочешь, не отпустит. Пробовал бросать - день, два, три, а на четвертый срывался. Пил много, правда, аккуратно - обязательно за столиком и только по сто грамм за раз, закусывал конфеткой и запивал водой.
  Начинал с утра, а потом строго и последовательно шел по графику, но вечером, если случались старые знакомые или молоденькие барышни, мог перейти Рубикон - так на то он и вечер.
  Рано-поздно отовсюду поперли -  с работы, семьи и квартиры, кому такой сдался - ни денег, ни вдохновения, ни кожи, ни рожи - пшел, собака.
  Хвала небу, нашлась добрая душа - Ирка-бухгалтерша, приютила, дала ключи от старенького Ниссана - мол, подольше за рулем, поменьше на стакане.
  Водил Стас прилично, даже если выпимши, слава богу, никого не зацепило. Перед праздником бросался занимать - на святое, просил он слезно, сам понимаешь, не могу прийти к ней без цветов. Хотя занимал и по будням, уже на водку или добавку - хочешь, под залог кассетника или видика, утюга или наушников. Что делать, давали, и так, и сяк - жалко человека, поди не чужой.
  Однажды поехали в лес, уже под вечер, вчетвером - двое надвое. Расстелили на капоте скатерку, разложили нехитрый закусон, аккуратно поставили сухонькое пойло, и тут, из машинного радио - Ив Монтан. Будто нарочно - осень, сумеречный лес, притушенные фары и томный танец на опавших листьях. Уединенность, тихая печаль и сладостная нега, а  на следующее утро - боль под лопаткой, крутил рукой, массировал грудь, немного выпил, и к обеду отпустило, а вечером того - раз и готово, без всхлипов и мук, Царствие небесное.
  Поминали в Твисте - суетно и разночинно, кто-то что-то сказал, несколько раз выпили, пошли покурить и разбрелись по-тихому - не первый, не последний. Тайная вечеря.

  И конечно, дамы - отдельная песня. Красивые до умопомрачения, что самое главное, нормальные, человеческие - теплые, искренние, воодушевленные или расстроенные, улыбающиеся или с грустинкой, болтливые и хмурые - девки, девочки и девчонки - свои, наши, родные. Лучшего человечество так и не создало.
  Красавица Юля, бухгалтер из поросят - высокая, стройная, черноокая и черноволосая, всякое знакомство с мужчиной, пусть совершенно мимолетное, рассматривающая как пролог к официальному предложению руки или сердца. Белокурая
  Аленка, тож бухгалтер - стремительная полька, вечно влюбленная, правда, в разных кавалеров. Другая Юлька - пышнотелая хохлушка, оставленная мужем при деньгах и шмотках, бесстрашная и веселая. Волоокая барменша из гастробара,  Блоковская дама, молчаливая и загадочная - Бекет неоднократно пытался, подкатывал, мило шутил, пьяно целовал руки, увы, всякий раз выпадало пусто. Наташи, Юли, Светы, Ирихи и Маринки, Анечки и Линки, Татьяны и Оли - золотой фонд человечества, краса и гордость нашей Свободы.
  Народ вальяжно перемешался туда или сюда, встречались, обнимались, пожимали руки, пили брудершафты или мировую, бегали курить или просто посидеть вдвоем. Волшебные дни - томные, солнечные, золотые - дни, полные надежд и желаний, легкой грусти и волнующей близости.

***

  Мучительно долго, будто пришелец с планеты Ка-Пэкс или случайно залетевший метеорит, жил снаружи нашей общей истории - прекрасный чужой хороший.Пока сам не сломал фигуру, не разбил молотком невыразимо прекрасную поверхность Климта. И только после этого яркий, сверкающий, разумно-рациональный уклад с внезапно ожившей материей, обернется горькой, удушающей пеленой разочарования, и снова, уже в который раз, попаду в любимое "недоконца", где незаконченный либерал-эмпирик уступит место младо-консерватору с метафизическим ароматом угрюмо-монастырского позавчера, но всему свое время.
  Время плакать, и время смеяться, время сетовать, и время плясать, время обнимать, и время уклоняться от объятий, время искать, и время терять, время молчать, и время говорить.
  Ветхий Завет, Книга Екклезиаста или Проповедника, глава третья, начало.