Глава 62. Падение Теночтитлана

Ровно в 12 часов из-за трансформаторной будки вышел капитан ****ов, выпил протянутый ему стакан водки, занюхал вьетнамской "звездочкой" и начал свой рассказ.

Братья Гастон и Ожен де Пердю родились уже в России и гремели как лучшие чучельники. Их отец, великий французский мастер Оноре де Пердю, бросил свое ремесло, потому что на его Родине уже сожрали всех животных и переехал в Россию, где  работы было невпроворот.

Он женился на горбатой, но состоятельной вдове Парасковье Щелевой, чей муж как-то пошел в лес на охоту и был трагически убит дятлом. Оноре открыл в доме на первом этаже чучельную мастерскую и дела его пошли в гору. Многие охотники желали увековечить свои подвиги, поэтому несли к господину де Пердю убитых выхухолей, бобров, лис и волков, которых он с сыновьями, родившихся от Щелевой, набивал соломой, вставлял в пустые глазницы пуговицы и придавал мордам счастливое выражение.

Так продолжалось до тех пор, пока в одну из холодных зим к нему не заявился сам Радзивил с охраной и  не приволок огромного медведя. Заказ отличался от привычных заказов пожеланием, выдававшим необыкновенный вкус князя, его нестандартное мышление и тягу к прекрасному- медведь должен стоять на задних лапах и держать  бочонок с медом.

Когда гости ушли, Оноре де Пердю достал нитки, иголки,  ножи, вывалил на стол гору  пуговиц и добавил дров в камин, чтобы было теплее и светлее. Когда в комнате стало жарко, огромный медведь проснулся от зимней спячки, широко зевнул, подошел сзади к сортирующему пуговицы по размеру Оноре, слегка придушил его, взвалил на плечо и быстро покинул жилище.

Нашли старика утром на площади- он стоял в раскоряку у дворянского собрания с бочонком меда в руках, набитый шишками и медвежьим пометом. На похоронах все плакали, только вдова заливалась неудержимым хохотом, бормоча что-то про вдовье везение, дятла и медвежье говно, что, впрочем, списали на мозговое расстройство из-за трагедии. 

Сыновьям пришлось взять бизнес в свои руки. Поэтому они не стали хоронить папашу, а почистив и набив соломой, выставили в витрине мастерской. Так и стоял Онре де Пердю за стеклом, облокотившись на ружье, по- доброму смотря на испуганных прохожих своими пуговичными глазами. Горбатая мать больше не могла видеть родное чучело мужа, поэтому, несмотря на свои 74 года, ушла из дома пешком и устроилась в Оренбургский театр прикладного балета вприсядку и проплясала  там, срывая овации, еще 25 лет в роли Ричарда Третьего.

Гастон от природы был человеком слова, поэтому с утра до поздней ночи ****ил посетителям о сроках выполнения заказов, Ожен же был человеком дела и с утра до ночи пытался изо всех сил воплотить ****еж брата в реальные чучела. Вот и сейчас он, заблевав всю мастерскую, пытался сделать чучело из скунса, застреленного графом Гермесовым на охоте в Америке.

Но тут в дверь постучали и, когда братья открыли, на пороге они увидели двух девушек, замерзающих от холода. Они не были бы французами, если бы не предложили галантно девушкам войти и не накрыли бы щедро стол ведром с луковым супом и лукошком с вареными лягушками. С собой девицы втащили огромный мешок.

Когда все изрядно выпили, поели и согрелись, девушки рассказали о себе. Ту что повыше, звали Параскея Соломоновна Передок, а вторая, что пониже и по-усастей,  полу-слепая Аграфена Мовшевна Заодно. Они были политическими и недавно бежали из ссылки, прослышав о блестящих мастерах-чучельниках.

Дело в том, что у них случилось горе. Их учитель, коммунист Сидор Елистратович Либерштейн, блестящий трибун и оратор, сидевший вместе с ними, лишился своего дара из-за нелепого случая. У него разболелся зуб мудрости, а зубной врач, сидевший с ними, разжалованный и лишенный всех прав и состояния, князь Борщевицкий, Абрам Африканович, пьяный валялся в углу.

Боль была настолько невыносима, что Либерштейна отвели к железнодорожной станции, привязали за руки и за ноги к рельсам, а зуб проволокой примотали к последнему вагону. Когда поезд тронулся, Либерштейна подняло гармонью вместе с вырванными рельсами из земли и он повис на полотне высоко в воздухе, как неведомый пророк, а состав встал.

 Присутствующие на станции люди повалились на колени и стали неистово молиться. Но тут кочегары подкинули еще угля в топку паровоза, из под колес посыпались искры, он дернулся и вырвал обе челюсти у Сидора Елистратовича, оставив под носом бесформенный кожаный мешок. Либерштейна кое-как сняли, но о пламенных проповедях речи уже не было. Прослышав о великих чучельниках, девушки совершили дерзкий побег и просят вставить учителю хоть мешок сена, но только чтобы он снова мог жечь глаголом.

Гастон, как человек слова, сразу поклялся, что его брат, Ожен, непременно все сделает, а тот, будучи человеком дела, скрепя зубами от ненависти к легкомысленному брату, вывалил из мешка стонущего Сидора Либерштейна и по пояс залез к нему в бесформенный рот.
 Потом вылез и заявил, что ничего не обещает, но попробует вернуть товарищу Либерштейну внятную речь.

Чего только не пихал в рот Ожен Сидору Елистратовичу- ничего не приживалось, начиналось отторжение и приходилось начинать все сначала. Ничего не получилось и с механической челюстью, сделанной из наковальни -как только Ожен вставил ее в рот Либерштейну, как она сразу вывалилась, раздробив тому ноги. Методом постоянных проб и ошибок выход наконец был найден, хотя ноги пришлось ампутировать.

Во рту Либерштейна прижились две челюсти от черепа огромного лося, найденного в овраге. Чтобы огромные челюсти с жуткими желтыми зубищами  влезли в его рот, пришлось долго кожу размачивать  с помощью воды, спирта, одеколона, мокрых газет "Искра", пакета со льдом, раскаленных углей, горячего пара, толстых носков или крупы.

 Когда с Либерштейна сняли повязки, перед собравшимися предстал импозантный мужчина с инфернальной внешностью- невысокий, гордый, с выпученными от натянутой кожи глазами, расплющенным носом и челюстями на полметра вытянутыми вперед, похожими на дыню "колхозницу- рекордсменку".

 Когда он открывал пасть, появлялись огромные желтые зубы в ряд, без клыков и всегда шел густой пар, даже если было лето. На место утраченных ног  Ожен сделал ему протезы из когтистых лап страуса - его убил граф Гермесов на охоте в Африке, привез домой, но страус протух по дороге и в чучела не годился .

   Либерштейн сразу же пошел на площадь, влез на телегу и начал агитацию своей пастью против царского режима. И хотя еще не было расстрела 1905 года, и еще не был разбит русский флот японскими кораблями, оратор произвел на жителей города  желтыми лапами с когтями и рылом такое впечатление, что полиция сама захватила почту, войска перекрыли вокзал, а генерал -губернатор  лично вынес Либерштейну ключи от города. Поскольку почты больше не было, а длинна железной дороги составляла всего три километра до лесопилки, в России так никто и не узнал о первой социалистической революции, произошедшей за пятнадцать лет до Октябрьской.
 

В оппозиции остался храбрый князь Гермесов с присягнувшей ему пожарной командой и оставшийся без работы почтальон и интеллигент Стигматов- Почесухин, больной клаустрофобией.

Не остался в стороне и знаменитый разбойник, бывший дьяк местной церкви, Авраам Теошвили, что грабил одиноких проезжих и экспроприировал часть урожая графа Гермесова, который крестьяне везли на базар. Он вышел из леса и стал верным учеником старика Либерштейна.

Либерштейн женился на Параскее Передок, а усатая Аграфена Заодно очень обиделась и ушла жить к интеллигенту Стигматову-Почесухину. Но и с ним жизнь у нее не заладилась- когда в молодости почтальон ловил рыбу в реке, его член отъел дерзкий карась, перепутав с куском дождевого червя, а слушать  стенания почтальона о судьбе русского народа, без такого веского приложения, она была не готова.

 Поэтому от отчаяния стреляла в Либерштейна, когда тот, стоя на  высокой навозной куче,  рассказывал крестьянам о равенстве и братстве, но сослепу промахнулась и тяжело ранила графа Гермесова, который следил из-за сортира за проповедью Либерштейна.

 Оратор от страха потерял сознание и его на руках понесли в здание бывшего дворянского собрания рыдающие рабочие и крестьяне. Тело раненого графа пожарные с грохотом  и звоном увезли на машине в лес и положили вместе с орденами в шалаш.

Авраам Теошвили немедленно потребовал начать красный террор против контрреволюционеров, но кроме раненного графа и обоссавшегося от страха Стигматова-Почесухина, таковых не нашлось, да и не факт, что Гермесов выживет.

Но слаба та власть, что не может за себя постоять, поэтому на следующий день Аграфену Соломоновну Заодно выпороли прилюдно под бабий вой и сослали доить коров в дальний коровник, а интеллигентного почтальона посадили в его же почтовый ящик и приказали под страхом смерти сделать ядерную бомбу. То ли от  клаустрофобии, то ли от жажды жизни, но бомбу он сделал через месяц и предъявил ее на 1 мая, за что был прощен и сделан депутатом Верховного совета.

2-го мая Либерштейн открыл сейф, пересчитал оставшиеся медяки и объявил о начале Новой экономической политики. На следующий день доярки Мымрина, Подыхаева и Якобсон уже торговали своим телом у вокзала, почтальон-депутат Стигматов-Почесухин продавал склянки с "Бакернбардином", "Усатином" и "Сверхстоином", а подлечившийся граф Гермесов выкопал спрятанные им золотые монеты и, выкупив весь Революционные проезд и улицу Мучеников Октября, устроил там питейные заведения.

 Когда Гермесов промчался на пролетке, разбрасывая купюры нищим рабочим и крестьянам и крича, что "вы у меня все *** сосать будете", к Либерштейну ворвался бешеный Теошвили, и после нелицеприятного разговора отец Революции впал в кому, а на вопрос его жены Параскеи Передок, "Хули вы творите?", бывший дьякон сказал, что "Если будешь выебываться, то найдем  Либерштейну другую жену, например, Аграфену Заодно!"

Неизвестно, чем бы это закончилось, но в город вошли заблудившиеся кайзеровские войска и стали спрашивать, как пройти к Петрограду. Их встретил с хлебом и чачей сам товарищ Теошвили, долго говорил о российско-германской дружбе, а потом в подарок выкатил из сарая атомную бомбу и завел ее, пояснив, что это волшебная кастрюля-самоварка. Ровно через месяц  она сама приготовит вкуснейшую кашу на всю армию и сама откроется и будет кормить вечно германские войска.

 И передал карты, на которых красным карандашем в виде стрелок  указал, как пройти к Петрограду. Генерал Отто Виффельмарк долго тряс руку Аврааму Теошвили, не зная, что красные стрелки на карте вели в непроходимую глушь Иркутской области, где Авраам отбывал когда-то срок.

Наконец германские войска покинули город и дисциплинированным маршем ухуярили в сторону речки Тунгуски, где ровно через месяц ****уло так, что ученые до сих пор мямлят о каком-то Тунгусском метеорите и разводят руки.

У Авраама Теошвили была очень хорошая память, поэтому он немедленно решил вернуться к разговору о НЭПе и графе Гермесове, но Либерштейн скончался от ужаса, когда увидел в окно генерала Отто Виффельмарка.

Хоронили вождя всем городом, а потом у разрытой могилы передумали расставаться с любимым Либерштейном и решили сделать из него чучело.

  Гастон де Пердю, человек слова, поклялся у разрытой ямы, что его брат, Ожен, набьет Либерштейна соломой и вставит в глазницы лучшие пуговицы за два дня, а Ожен, человек дела, побелел, с ненавистью посмотрел на Гастона и пулей бросился в мастерскую готовить солому и подбирать пуговицы.

Там же, у могилы Авраам объявил о принятии псевдонима "Железный",  аресте графа Гермесова, о конце НЭПа и о всеобщем переходе к коллективизации, что было встречено восторженными криками трудящихся, качанием и подбрасыванием трупа Либерштейна.

Графа намазали тушкой скунса и, отведя к окраине города, отпустили в эмиграцию, дав в руки ружье и пачку патронов. Поскольку все  звери удрали в ужасе от запаха, то граф, как ни старался, добыть себе обычного тетерева или зайца  не смог и чуть не умер от голода, но к нему сбежала Аграфена Заодно и выкормила его своей революционной грудью.

Революционное молоко сделало свое дело- граф неожиданно заявил о вступлении в партию и  попросил устроить на работу. В партию его приняли и поскольку граф вообще ничего не умел делать, но отлично сидел в седле, то его назначили на ежегодных парадах представлять с докладом армию генералиссимусу Теошвили.

 Из благодарности он отдал свой особняк, давно ему не принадлежащий, под усыпальницу для Либерштейна. Теошвили решил, что это не плохая идея и Сидора Елистратовича Либерштейна, набитого соломой, уложили на балконе особняка, чтобы желающие в любое время дня и ночи могли поклониться старому вождю.

А город  и деревня зажили счастливой жизнью. Весь урожай, молоко и мясо делились поровну, дома строились для всех семей бесплатно, школы открывались для детей без оплаты, лекарь лечил задарма, товары ширпотреба раздавались по первой необходимости, включая ведра, ночные горшки, калоши, подштанники, платья и расчески.

 А поскольку почты не было , журналы из столиц не получали, то и заграничные новшества были неизвестны, а отсюда и соблазны перестали смущать умы населения. Стали жить так, что дай Бог каждому.

Железный Авраам и церковь не обошел вниманием- сначала облетел вокруг нее на воздушном шаре с иконой в руках, а потом приказал поставить  внутри  автоматы, куда можно было бросить копеечку, получить свечку, разрешение на венчание и оформить отпевание.

 Собранные деньги шли на поддержание внешнего вида церкви, на подарки многодетным и на зарплату охраннику, что следил за порядком, а оставшегося без дохода  попа соблазнили должностью директора музея Атеизма.

И так длилось несколько десятилетий, пока однажды до старого графа Гермесова неожиданно не дошло, что РСДРП расшифровывается не Русская Социлистическая Дворянская Рабочая партия, как он полагал, а совсем по-другому.

 Тогда ненависть к режиму вновь стала нестерпимой и он стал посылать голубей с записками о чудовищном тоталитарном правлении руководства города и с требованием вернуть особняк. Причем сумел научить голубей передавать это задание из рода в род, даже после  смерти графа- когда старый голубь умирал, то молодой брал клювом из ведра такую же записку с адресом города  и летел в поисках кого-либо.

 В 2020 году олигарх Рэм Хахирев охотился в непроходимом лесу и наткнулся на берлогу. Когда медведь проснулся и понял, что попал, он вылез с плакатом, где говорилось, он что занесен в Красную книгу, а когда  это не помогло, вытащил саму Красную книгу в целлофане и долго тыкал когтем в раздел о медведях, когда и это не помогло, то лапой  указал на две серьги в  ушах, что означало последнего в роду, но все было тщетно. Когда прогремели выстрелы и дополнительно была брошена граната, на плечо олигарха сел задыхающийся голубь с листком бумаги в лапке.

 Хахарев прочел содержимое, сел на вертолет с охраной и приказал вылетать.
Диковинный город не выдержал встречи с новым капиталистическим порядком, как ацтеков с конкистадорами и в считанные часы со сказкой было покончено.

 В живых остались только столетние Гастон и Ожен, да и то благодаря иностранным именам.

Гастон, как человек слова, орал, что Ожен перевыполнит норму обжига кирпича, а Ожен, человек дела, сидя в углу кузова грузовика, что вез их в рабство на кирпичный завод  Дагестана, с неугасающей ненавистью смотрел на брата.