Навлон

Трубецкой такой человек, что давно уже не верил в справедливость и хороших людей, попросту не умел по-другому… Все началось с него самого, он самолично заложил первый кирпичик этой расстрельной стенки, что стерпит любые издевательства над собой.

Перед его глазами лишь сплошные Кресты и холмики могил, усыпанные грязно-коричневыми листьями осени. И подумать только, что это его личное кладбище… Что он перенёс многие захоронения сюда с родных мест по прошествию вымирания старших и близких родственников, а с детьми мороки немного. Он известный в кругах меценат и дети его уже добрый десяток лет делят предполагаемое наследство, называя поехавшим и каждый раз отмеряя и укорачивая его век все сильнее. Единственное, что им достанется это то, что не даёт ему спокойно спать по ночам, что ценит он больше всего в своей жизни и не в денежном эквиваленте. Организованный личный Некрополь и алтарь поклонения своему грязному и низкому падению, Чёртово кладбище Невинных… Кого он любил, до скрежета в зубах любил и уважал, но судьба исправно задавала один и тот же вопрос: «Ты или они?», а Аркадий исправно выбирал в любой ситуации себя. О нем будут переживать гораздо больше, чем о сироте, старом графе, рецидивисте, шайке бандитов, проститутке и может немного больше погрустят о докторе наук, потому что она дочь не последнего папочки. А он — офицер, это такая потеря кадра!

Кладбище каких-то юношеских надежд, идеалов, принципов и идей, что на самом деле — тень, вот как эта, от ольхи, что не засыхает, а процветает каждый раз дишь в одном месте — над низкой каменистой скамейкой, ибо Аркадий не может ходить долго. Ему нужен перерыв на «посидеть», иначе ноги будет крутить всю ночь. Последнее пристанище его молодости, когда казалось, что ему все по плечу и он приходил сюда каждый раз, опираясь на трость и точно становился тем самым юрким и молодым юнцом, которому отец всегда тыкал в спину длинным шестом.

Потому что офицеру нужно держать осанку. Осанку. Слово. Лицо. Достоинство. Держать судьбу за хвост.

Здесь ещё до чудовищного пожара стоял его прекрасный фамильный особняк и Аркадий готов был поклясться, что он видел в дверном проеме темную фигуру с возведённым ввысь револьвером, смеющуюся ему прямо в лицо в ту злополучную ночь с доливать первого на первое… Аркадий выпустил все пули, что у него были, ведь он сгорел тогда уже почти до самого фундамента и спасать было нечего. Их громкие рассечения воздуха на пару секунд останавливали хриплый смех Тарасова, но капитан корабля-призрака не может оставить корабля, он будет бороздить воды вечности беспрестанно и безостановочно… Пока его пристань, по фамилии Трубецкой, не испустит последний дух.

— Ты проживешь долгую жизнь, очень долгую… — едва шевеля синими губами произносил Алекс, не смыкая век, глядя прямо в глаза. На его ресницах образовались маленькие льдинки. Трубецкой безрезультатно пытался дрожащими от холода лютой Невы зажать его рану. Пальцы предательски сводило, как и зубы сжатые плотно от ледяных порывов ветра и его крики по поиску саней лишь усиливали общую дезорганизованность.

— Уж подольше тебя, — едко выплюнул тогда Трубецкой. Тарасом засмеялся кровавым и хриплым кашлем, пачкая Трубецкому форму.

— Мое предназначение окончено, мне терять уже нечего… — Алекс обнажил кровавые зубы, с каждым судорожным вздохом обмякая в руках Трубецкого все больше — А ты все потеряешь, жить уже не захочешь, но будешь… — говорил он уже полушепотом — Тебя не возьмёт ни огонь, ни вода, ни медные трубы, вокруг тебя будут дохнуть люди, а ты просто смотреть… — в последний раз улыбнувшись он закрыл глаза, безвольно откидывая голову на бедро Аркадия.

С ним на дуэли дрался его брат — Александр. Его Трубецкой убил ещё до того, как тот успел возвести курок для выстрела. Барьер был минимальный. Никогда бы не подумал, что Тарасов его ненастоящая фамилия и он мог жить как-то иначе, чем по законам улиц, а он был аристократом, ушедшим из дома по собственным убеждениям… Как они были похожи с братом, Трубецкой тогда сильно испугался и его рука тряслась, как поражённая нервным тремором. Не вызывала ведь подозрений спокойная немецкая и французская речь Алекса, хорошая осведомленность в мире литературы, ибо он никогда бы не увидел личную библиотеку Тарасова, сто находилась в сундуке его каюты. Там лежало всё самое лучшее, остальное же отправлялось на протопку корабля и даже стало неожиданно, когда этот достопочтенный господин желал разыскать брата спустя столько времени. Тогда Аркадию пришлось поднять не мало архивов, по пути обнаружив то, что медленно умирает его несостоявшаяся невеста Алиса в Париже, от какой-то неизлечимой болезни и давно уже умер тот шустрый мальчишка Матвей — провалился зимой под лёд и не смог выплыть. Что ему было уготовано, то его и настигло, но пугал другой факт…

Матвей приезжал в Петербург в тот год. Накрахмаленный, с присущим Европе лоском в штанах на подтяжках и рубашке, цвета вкусного кофе с молоком. Он давно остепенился, но в нем Трубецкой упорно видел Тарасова с его убеждениями. Аркадий же не мог не заметить, что отправлена была под шумок в самое пламя камина «История государства российского» Карамзина. Груди большие перемены и Аркадий все бы отдал, чтобы быть свободным в своих убеждениях, не задумываться что кому и как сказать и, наконец, обрести независимость и право на своё мнение. Но он — машина. Бесчувственная и беспощадная.

Он довёл до самоубийства Графа и Муху, они не выдержали стен Петропавловской крепости, не смогли заплатить за иное, и жёсткого обращения Трубецкого, что бездействием причинял гораздо больше боли. Он стоял и смотрел, не отводя взгляда от расползающихся кровавых пятен и слушая хруст ломающихся костей, словно это было самой прекрасной симфонией и зря он надеялся их расколоть. Для этого есть специальный инструмент, а если грецкие орехи колоть молотком, то и орехов не поешь и в конечном счёте слетит с деревянной основы железка и тебе придётся идти за Новым на новогоднюю ярмарку.

От побоев умерли оставшиеся челны банды. Если есть «Зачем» жить, можно вынести почти любое «Как». Этого «Как» у них больше не было. Феликс Эдмундович говорил, что тогда в нем уже был фундамент для того, чтобы стать лучшим чекистом.

Последней умерла Марго, что была с Тарасовым ближе всех, замыкая своеобразный седьмой круг Ада и Фауст прекрасно знал своего Мефистофеля. И за свой пожизненный срок гниения изнутри и продажу души совсем ничего не получил. Марго умирала в муках, когда ее держал на руках Трубецкой, она была ещё жива. Из-за того, что не смогла заплатить за дозу кокаина ее страшно избили и изнасиловали, хотя последнее было ей, наверное, не так противно. После всей истории с Новым годом нового века она пошла работать в публичный дом, однако с буйным характером, так и не обретя терпимости.

Всё умерли. Остался один Аркадий.

— Дедушка, а что за дяденька там стоит? Высо-о-кий, в каракулевой пилотке, чёрном пальто, у него в руках часы, как на нашем портрете, дедушка и твоя трость! — подбежал внук к Трубецкому, дергая его за рукав с призывом — он что-то хочет сказать тебе…!

Трубецкой обнаружил, что трости действительно при нем нет, как и дорогого брегета, который он с той самой ночи носил с собой, во внутреннем кармане у самого сердца. Как символ. Символ жизни, что у него могла бы быть и от которой он отказался… «Алекс сегодня шалит…» подумалось с теплотой Аркадию и в сухих его глазах с россыпью морщинок по периметру закрался безграничный светлый лучик. Он позволил внуки увести себя за собой, терпеливо выслушал оправдания, что он точно тут был! Трубецкой лишь кивал головой, он знает.

— Ты пришёл по мою душу, Алекс? — спросил в темноте Трубецкой, проснувшись оттого, что его навязчиво сверлят взглядом и с ужасом обнаружил первородным, что он снова молод. У него не болит не голова, не спина, ногу за собой он не волочит, а в зеркале отражался молодой человек, за один взгляд которого девушки готовы были падать штабелями. Час расплаты однако был близок и цену он заплатил не маленькую. Жаль, что количество нулей не решает ровным счетом ничего.

Алекс лукаво улыбался, катая меж пальцами старую монету, распластавшись в его кресле вальяжно, головой лёжа на подлокотнике, а со второго свесив ноги. В комнате разом вспыхнули свечи, дверь открылась и взору предстал Матвей, что держал в руках поднос с бокалами шампанского.

— Ты сам отдал ее, организовав этот живой склеп. — подал плечами Тарасов — Есть кладбища души, где похоронены люди, которые были дороги. Я тебе, как был никем, так и остался, но ты так держишь, будто я, сказать не стыдно, смысл твоей жизни. Все умерли не понарошку, как могло бы быть, приложив ты чуть больше усилий, но для тебя — навсегда. Там ровно, телом к телу, лежат твои сослуживцы и друзья, расстрелянные в пик репрессий, предавшие свои идеалы, тебя, друзья и любимые, предавшие твои чувства… Но сколько тебе, девяносто три? И ты прожил жизнь так бездарно, зная, что твоя кончина придёт только от рук призраков прошлого… Право, умора! — экспрессия придавало в свете Луны ему жуткие очертания — Видел и суматоху временного правительства, и новую Россию и даже возвращение монархии в лице Сталина… — он точно пробовал каждое слово на вкус, смакуя разные оттенки пережитого негатива.

— Ты доволен, что я это увидел?! Позлорадствуй, посмейся, как ты любишь!

— Более чем. Право, ты обо мне такого плохого мнения? Я выиграл пари, где мои сто рублей, Кеша? — со смешком спросил Алекс и грустным напускным чувством обиды, переводя взгляд на Матвея, что протянул мужчинам бокалы с пузыристым холодным напитком. Обращение обдало ледяным потом.

— Я очень редко навещаю их в своих мыслях, останавливаюсь около свежевыровненных холмиков насыпи кладбищенской земли, кладу цветы или просто прохожу мимо. Я научился перешагивать, — тихо и четко разделяясь слова говорил Трубецкой под едкий комментарий Алекса, что он как и его далёкий предок редкостный трус. Кому он врет… Аркадий сдаётся — Кладбище внутри меня переросло в кладбище реальное. На нем растут сорняки, пыль покрывает гранитные камни и гниют кости, от него не стало легче, я думал меня это отпустит… Иногда я встречаю будущих постояльцев этого места на улице, разговариваю и иду дальше. Для них уже стоят камни у Стены Революционеров, они мертвые… Они об этом не знают, но я-то знаю. О мертвых плохо не говорят… — качнул Трубецкой головой с золотыми кудрями невесомо.

— Но моя могила навсегда осталась самой красивой, я польщен, — склонил голову рецидивист с показательным и отвратительно лживым польщением. Дразнился.

— Ты мне жизни не давал при жизни, после смерти, у меня была мысль выкинуть, что от тебя осталось на дно морское, как и положено капитану, — засмеялся Аркадий — смешно, это не могло тебя бы остановить… Ты бы меня в Кронштадте потопил. А это танцы на могилах какие-то, — Трубецкой слова выплюнул зло. Но больше на себя, чем на него.

— Танцы и в мое время мне казались и продолжают великой пошлостью, будто бы не в зале, а на похоронах. Право, гляди, сколько даже здесь везде свежих цветов… — Алекс со вкусом отпил шампанского еще, да так сладко зажмурился, ощущая, как иголочки пузырьков колят язык. Французское снова, будто бы иного мир не знает. За этикетки с провинциями виноградников готовы и друг другу глотки перегрызть в стремлении переплюнуть богатством и роскошью своих никчемных жизней — за что ты так любишь эти Лилии… — фыркнул показательно Тарасов.

— Вы думаете, господин, эти бутоны придают вечеру богатого убранства и изящества? А мне все еще видятся могилы. И танцы среди них! — Алекс шептал громко, театрально, даже будто бы нагнувшись к своему собеседнику: он тоже, кажется, не великий любитель танцев. Это была их первая встреча и нормальная, в общепринятых понятиях, когда он сбежал с часами достопочтенного графа в тот вечер, удачно провернув аферу.

— Лилии символ раскаяния.

— Господа, наш корабль отправляется через полчаса, мы же не хотим опаздать, правда, капитан и доставить пассажира не в срок? — спросил с лукавой улыбкой Матвей у Алекса, такой же, с нотками чертовщинки — курс: в лучшее будущее!

— И без обола? — шутливо произнёс офицер, все прекрасно понимая. Если он обернётся, он упрется взглядом в своё бездыханное тело на постели, сморщенное, но с застывшей улыбкой.

— Ты уже заплатил свой навлон, надеюсь не страдаешь морской болезнью.