Мир вокруг нас

                - С чем вы смешиваете свои краски?
                - Я смешиваю их с моими мозгами, сэр. (Джон Опи)

       Бывает такое, что Полотна Великих живут своей жизнью. Живут, не прикасаясь к сарказму благородных современников: «…исписался Наш Великий», - и фальшивому участию потомков: «Творчество Великого Нашего оставило неизгладимый след и послужило руководящей нитью…». Молчат Полотна в залах перед сотнями случайных прохожих, под монотонное оглашение экскурсоводом заученного текста: «Главной темой экскурсии сегодня станет…, вы сможете прикоснуться к реликвии…, познакомиться с шедеврами…, проникнуться глубиной характеров…». А бывает, оживают картины вдруг, в тишине выставочных залов, в реставрационных мастерских, в хранилищах,  и становятся слышны разговоры, плач, стоны, молитвы, смех, когда-то смешанных красок.

                Разговор первый:

- Холодно – не голодно, а в лаптях – не в цепях. Ты, Гришка, раскинь умишком: в России всегда  жить было нерадовластно, но по чину – сытно и народоглассно.
- Ты, Прокоп, еще тот мизонтроп:  народу – не до власти, украсть, да пропить, вот  - народосчастье! Объединим цели? Первым делом, казну – переделим, с мужика снимем лапти – сапоги наденем,  казнокрадов  обложим не по силам налогом, в регионах – бедность? На кой нам Центр? Разгоним, посадим… Обложим оброком!
- И Устин не  смолчал: филантроп-мизантроп,  непригожие речи ты, Гришка,  затеял, не думай за лапти, думай о деле, а дело - не лаять на власть без умолку, нет в этом ни пользы, ни правды, ни толку…

                Часть 2. Реализм и Реальность.

         Августа двадцать первого дня одна тысяча восемьсот семьдесят четвертого года, в селе Пиявошное, мужики словили татя. Сей вор даже будучи связанным, брыкался, буйствовал, но одолели - волоком притащили в холодную и грязную избу на окраине села. Тридцать лет назад срубили эту избу под баню на деньги общины. На строительство спустили немало бревен и другого доброго материала.  Помещик в обустройстве помог:  закупил кадки, шайки, тазы, прочую утварь. Добрая мыльня вышла – жаркая, просторная. За десять лет всем миром только и замызгали: закоптилась печь-каменка, зачернились полки и лавки, входную дверь  в хмельном споре кузнец выбил с одного удара.  Кузнеца за глаза похаяли, сколотили наспех и на  время поставили новую дверь - она и осталась.  Сельский староста  разную утварь, что новее казалась, унес в свой сарай, чтобы нечестные людишки на нее раньше не позарились.  В последние годы община хоть и сохранялась, да все равно, что дух испускала. Крестьяне вольную получили, а худо стало и помещику, и всему свободному люду Пиявошного. 
         
         Однако, при поимке вора, старая баня пригодилась.  Как вора туда доставили - приставили сторожей. К становому приставу, с новостью, поехал староста. Месяц назад он был остановлен  ворами на дороге – немного побит, за не сопротивление, но лихо ограблен. С подводы старосты грабители  забрали четыре мешка овса, четыре пуда общинного меда, три пуда масла. Из карманов старосты воры вытрясли кошель с сорока пятью общинными рублями и кисет с табаком. Охранять злодея,  дожидаться  урядников для сопровождения  преступника в станицу, согласились деревенские мужики - Прокоп и Устин. У Прокопа вор вынул из кармана шесть рублей, вырученных за пять живых гусей на рынке.  Устин  пока примерял сюртук в торговой лавке,  упустил из виду заплечный мешок.  В мешке лежали отрез ситца,  сальные свечи и по мелочи – иглы,  нитки, атласная лента для  дочки-невесты. Утек мешок. Не гнушались воры нищими радостями, трудной копейкой, промышляли и диким разбоем.  За последние отнятые сорок пять рублей, не проданный мед, да и овес было жалко,  сельчане покричали и решили отомстить и испытать: не самим ли защищать свою собственность? Первым делом, снарядили подводу, в которой скрыли трех крепких мужиков с дубинками. Еще одного мужика с кнутом посадили на облучок, для поимки разбойников. В тот же день, на том же месте и те же воры, что ограбили старосту, остановили подсыльную повозку и были сильно биты. Двое, однако, утекли, а третьего – мужики сбили с ног и повязали.

            Будучи на стороже, Устин и Прокоп  ожидали разрешения ситуации и разговаривали тихо, про разное. Сначала вспомнили старое: когда Пиявошное было крепкой деревней, прирастало новыми постройками, радовало крашеными палисадниками, высокими и налитыми яблонями, как душевно пели девки на девичниках в этой самой бане. Вспомнили,  как мальцами, они крутились по близости, и оба были биты мамками за раннее любопытство к девичьим прелестям. После спорили, кто виноват в убожестве: министры-казнокрады или новые порядки, пожалели царя и барина. Арестант большую часть времени вел себя смирно, подремывал. Один раз заскулил жалобно, когда Прохор и Устин разногласия по вопросу государственного устройства проявили: «Дяденьки, отпустите меня, ваш я. Родители в Пиявошном  жили. От чумы померли и дед, и бабка, и тятенька с мамкой, и сестрички обе, и кобыла… С семи лет я милостыней живу,  воровать – не воровал, а что до грабежа - случайно вышло,  товарищ проезжую  повозку остановил, чтобы  про работу в селе спросить, а вышло не так, совсем дурно вышло…». Мужики между собой заявление арестанта обсудили и решили: «Врет, паскуда, на жалость испытывает! По роже видно – ел от пуза и в глазах мученичества не имеет». 

           Когда ноги затекли, и в животе заурчало, охранники  пожалели, что согласились сторожить злоумышленника без смены. День был скоромный, в обоих домах к вечеру дымились щи, приправленные сметаной и салом.  Оба, по очереди стали поругивать старосту за медлительность, потом переметнулись на земский суд, станового пристава, единодушно осудили губернатора и прочих прихвостней, на этом остановились, так как арестованный сделался возбужденным. Он приподнялся плечами,  глаза загорели лихорадочно, показал голос, и речь его была медленной. Каждое слово поднимало изнутри смутное волнение и тревогу:  «Ребята, в животном мире охота  и прокормит, и  напоит, и это – правильно. В людском мире охота –это тот же промысел, что рыбу – из реки, что мясо - с зайца, забрать, как свое. Охотиться куда правильнее, чем ждать от господ милости. Вольному - Бог не противник, а смиренно благо дает. Кто волка осудит за то, что он волк? Волк овцу режет по природе своей», - голос арестанта становился тише и глуше.  Он говорил уже почти шепотом, но так же одухотворенно и убедительно. Ни Прохор, ни Устин слов уже не разбирали. Онемев, слушали про царя неблизкого, казнокрада ненасытного,  помещика алчного, про сапоги да про лапти, про чувственные удовольствия – завороженно, про овцу и прочую тварь.  Отчетливо услышали последние слова: «Мои товарищи и порядки новые не признают, и всякого лавочника, и ростовщика,  не признают, и поповской собственности тоже, и нет нам правил других, кроме тех, что сами себе установили».  На этих словах оцепенение сторожей прервал конский топот. Приближающаяся суета остановила красноречие  вора.  Уже спешивались всадники за дверью. Староста, зычно  известил, что за арестантом прибыли урядники.

                «Мир в конечном счете находится вокруг нас, а не перед нами.
                Глубина живописного изображения происходит неизвестно откуда,
                располагаясь, прорастая на полотне».
                Морис Мерло-Понти

               Разговор 2: Реальность - не Реализм.

-Твердость твоя, Григорий, и самоуверенность возникли не на пустом месте, а порождены совокупностью детерминантов, ее причинным следствием. Сплетни, интриги и провоцирующие речи способствуют слабости общественного сознания, но в целом, общенародная эмпатия и эмоциональная истерика, на данном этапе экономического опущения,  обществу,  не свойственны. 

-Затрудняюсь сказать, что я какого-то конечного обсуждения добиваюсь, но, по крайней мере, сложа руки не сижу: свою последовательную позицию имею, ее доступно всякий раз излагаю и отстаиваю. А коли в существе вопроса разобраться, то всему миру станет очевидно – меня травят! С какой такой целью? Ясное дело, чтобы, как минимум, лишить общественность права на грамотное вотирование…

- Ты, Григорий, представляешь собой сегмент команды, созданной для манипуляций общественным мнением - духовно незрелый и иноземно развращенный. У нас эта ситуация не вызывает никакого переживания. Нас возбуждает эмоциональная сторона стратегии собственного поведения. Ожидание веселья вызывает и итог сегодняшнего обсуждения.

          Вот так, жизнь, располагаясь вокруг нас, вдруг  заиграет красками на полотне. Герои, в рванье и лаптях, застыли, а жизнь продолжилась. Все те же молитвы, жалобы,стоны,все те же разговоры.

Перов В.Г. 1874 г. - взято из Инета