Валюша

Предисловие-предупреждение автора:
рассказ содержит натуралистические сцены насилия,делайте выводы.
 
Павел Игнатьевич ухаживал за Аксюшей целый год! Это подкупало особенно.
Свадьбу сыграли скромно и тихо – зачем тратиться впустую?

Ну и что же, что старый, ну и что же, что не по любви. Зато хозяйственный. Дом поправит. С огородом пособит. Валюшу поставит на ноги, поможет учиться её определить.

Валюша, единственная дочка, была похожа на мать как две капли воды, только не такая измученная и постаревшая до срока: короткие каштановые волосы, чудесные синие глаза, бледное узкое личико. В детстве Аксюша намучалась с ней: Валя переболела полиомиелитом, отчего теперь приволакивала левую ногу. После 8-го класса ей надо было либо оставаться в посёлке и работать на фабрике, либо уезжать доучиваться в город – а как её отпустишь с такою-то ногой.

В небольшом посёлке все знали тихую, незлобивую Аксюшу – она преподавала историю и литературу в школе-восьмилетке. Школа была маленькая и недонаселённая.
Частенько старшеклассники её донимали: безобразничали на уроках, матерились, уроков не учили, курили нагло, не таясь, и цедили пиво на переменах, но аттестации требовали. Зато малыши её любили, и она вкладывала в них всю душу, удивляясь – как из таких-то ангелов вырастают оболтусы?

Павел Игнатьевич, старший бухгалтер на птицефабрике, прибыл в Андреевку всего года 2 назад, и сразу приметил Аксюшу. Разведён, не беден, представителен собой – крупный, с сытым животиком, с квадратной бородой и небольшой одышкой. Портили его разве только толстый красноватый нос да мясистая нижняя губа. Зато место у него хлебное!

Считали его бабы женихом не из худших: не похабничал, не щипал и не приставал, на праздники угощал шоколадками, а когда смеялся себе в бороду, то был похож на деда Мороза. Выпивал с друзьями только по праздникам и в меру, а деньги откладывал на новый дом.

После свадьбы, когда гости разошлись, и Аксюша осталась с П.И. наедине, ей вдруг стало не по себе: она никак не могла себе представить, как ляжет в одну постель с этим мужчиной, ставшим вдруг её мужем. Она робела раздеваться и стояла, запахивая двумя руками не застёгнутый махровый халатик – подарок П.И., и слышала бешеный стук сердца, да посапывание раздевающегося мужа. П.И. остался в трусах и засопел громче.

- Ну, иди, что ли, я тебя приласкаю. Ну, чего ты, боишься, что ли, как девка красная? Эх ты! Иди сюда, тебе хорошо будет! Лучше всех! Гляди, какой петух у меня! – и он горделиво приосанился.

Аксюша покорно подошла, пытаясь унять страх: под прикрытием надутого живота огромное багровое чудище целилось в неё хоботом, тяжело отвисающую мошонку покрывала гусиная кожа с редкими жёсткими волосками. Аксюша невольно помотала головой.

- Ну, иди сюда, я тебя поцелую. Вон ты какая ладненькая, гладкая, как девочка…
Она позволила снять халат и кружевные свадебные трусики.

- Вот ты какая! – бормотал П.И., щупая и сминая маленькую грудь толстыми пальцами и зажав её коленками, словно боялся, что убежит. Потом повалил на кровать и сам тяжело повалился сверху, широко раскинув её ноги. Аксюша охнула от боли, когда его член, потыкавшись с силой туда-сюда, наконец нашёл вход и резко вклинился в неё. Её нутро заполнила горячая масса – наверное, она должна почувствовать что-то приятное?

Её первый и единственный мужчина, Валюшкин отец, студент на практике, был нежен и ласков с нею целый месяц. Аксюша цвела и была счастлива, но практика окончилась, с нею окончились любовь и надежды, и Аксюша осталась одна. Их первая ночь была так непохожа на нынешнюю! Красивый длинноволосый парень играл на гитаре и пел ей песни. Потом долго и нежно целовал её всю – от губ до самых пяточек, целовал живот и пах так, что она извивалась от щекотного удовольствия, смеялась и замирала. А потом он положил её на себя, очень медленно и осторожно вошёл в неё - она только ойкнула от странного ощущения наполненности внутри, и заставил двигаться так, как ей самой хотелось. И ей было так хорошо, что дыхание прерывалось, в глазах мутилось, и внутри нарастало, назревало что-то невыразимо сладкое и острое, словно там вдруг засияла, запылала, расправила крылья жар-птица.

Потом она долго ждала его возвращения – ей даже некуда было сообщить, что у него родилась дочка, - да так и не дождалась…

…П.И. ахнул, выдохнул и начал медленно раскачиваться.

- Ну, как, хорошо тебе? – Аксюша попыталась неопределённо пожать плечами. П.И. запрыгал быстрее. – А так – хорошо?

Аксюша сжалась и закрыла глаза.

- Чёрт тебя дери! – выругался П.И. и вдруг с рычанием стал двигаться ещё быстрее. Аксюше было больно и неудобно лежать, его борода карябала ей подбородок, а волосы мошонки растирали нежную слизистую. Открывая глаза, Аксюша видела его красную потную грудь, слышала одышливое сопение.

«Надо ему помочь, больше я не выдержу!» - подумала Аксюша. Она вспомнила недавний иностранный фильм с красивой блондинкой, которой достаточно было лишь поманить, и с кучей глупых мужчин, которых она так запросто обводила вокруг пальца,  - и попыталась подвигаться вместе с мужем – раз-два, раз-два, вверх-вниз, вверх-вниз, заелозила ягодицами по простыне – где же она, та самая жар-птица?

- Ну вот, то-то! – довольно произнёс П.И. Он подпрыгнул ещё выше – и вдруг громко и хрипло задышал, его глаза остекленели, а надутый живот расслабился и раскатался по ней, как тесто, подрагивая и сокращаясь. «Слава Богу»! – с облегчением подумала Аксюша.

Скоро она привыкла к его движениям, сопению и одышке, привыкла, как к ещё одной скучной и необходимой обязанности. Главным было другое – П.И. обещал дать деньги на обучение Валюши в городе, в текстильном техникуме, и на съём комнатки поблизости.

Пришла ранняя весна, размесила грязь по дорогам и огородам, потом ласковыми касаниями промокнула землю и осушила поцелуями. Валюша готовилась к экзаменам. Иногда заезжал на мотоцикле её приятель Пашка по прозвищу Лохматый – невысокий шустрый паренёк, рыжеватый и с веснушками, и увозил её то в кино, то просто покататься, а то задерживался вечером, и они занимались вместе математикой и физикой. Аксюша любила Пашку и радовалась, что Валюша не скучает одна, что у неё есть друг – а дружили они с первого класса.

Раньше Пашка частенько у них обедал или ужинал, но теперь присутствие П.И. затрудняло общение, тот недолюбливал тёзку, и Валюша стала чаще уезжать заниматься с Пашкой к его бабушке в соседнее село, практически уже давно слившееся с Андреевкой воедино. Либо они задерживались в школе, усугубляя недовольство и раздражение отчима.

Он стал вдруг придирчивым, пытался проверять тетрадки, строго выспрашивал об оценках, частенько гладил её по голове, как маленькую девочку, приговаривая: - Учись, дочка, учись! – Валюша съёживалась, но отодвинуться стеснялась. Иногда он посматривал на Валентину тяжёлым долгим взглядом, внезапно багровел и громко сопел.

Однажды он подсел к ней на диван против включённого телевизора, и как бы невзначай положил ладонь ей на коленку. Аксюша в кухне готовила ужин, на экране громко и вдохновенно переругивались герои очередного сериала. Рука П.И. медленно продвигалась всё выше и выше. Валюша словно закостенела, боясь дыхнуть, фильм потерял смысл, она перестала видеть и понимать происходящее.

Было противно и отчего-то жарко, ладонь казалась мокрой и липкой – или это она так вспотела? Вот жирные пальцы коснулись трусиков, залезли в них. П.И. уже не был похож на деда Мороза, а странный взгляд маленьких бегающих глазок пугал и гипнотизировал.

Валюша не выдержала, вскочила и, насколько позволяла нога, заспешила из комнаты.

- Чтой-то она сидела, смотрела, вдруг как вскочила – и пулей, - неприязненно проговорил П.И, появляясь на кухне. – Нервы у неё что-то не того. Рано ей ещё с пацанами гулять, вот что.

- Да ведь Пашка её с детства знает, всё равно, что брат, – пыталась возразить Аксюша.

- Неважно. Этот Пашка будь здоров кобель. Не удивлюсь, если он руки под подол запускает.

- Это Пашка-то?

- Дура! У неё возраст такой – следить надо. В этом возрасте и начинают – сейчас девки борзые. Знаешь, что они вытворяют? А ты своей поблажки делаешь. А надо бы в строгости.

Аксюша молчала, втянув голову в плечи, а П.И. распалялся всё больше.

- Гляди, чего в газетах пишут: они-то поболе тебя знают, каких только поз – и так задирают ноги, и этак, а то и просто в туалете школьном закроются после уроков – и прямо сидя на толчке и балуются, или же стоя у стеночки – никто и не догадается.

П.И. вошёл во вкус: - А то ещё соберутся командой где-нибудь в подвале – и фотографируют друг дружку в разных видах, как они все по очереди друг дружку имеют, а девиц потом ещё заставляют все ихние дела вылизывать, словно кошек каких…

- П.И., прекратите! – не выдержав, рассердилась Аксюша. – Бог знает чего наговорили – тошно. Мало ли что пишут, я всё это на себе примерять должна? Вон цари и царицы тоже много чего вытворяли, а мы их жизнь изучаем.

Вдруг П.И. просительно взял Аксюшу за мокрую руку, стиснул, придвинулся вплотную.

- Аксюша, - зашептал он жарко ей в ухо. – Пойдём, а? В постель, а? Покувыркаемся, а?  - он тянул её за собой, лицо наливалось кровью, и Аксюша бочком двигалась следом, как пластмассовая собачка на верёвочке…

…Прошло два дня. Аксюша задержалась в школе на родительском собрании, Валюша заканчивала учить литературу, чтобы потом сбежать с Пашкой на берег реки – любоваться, как на другой стороне цветут черёмуха и ирга. П.И. взял отгул.
Дверь в комнату Валюши тихо отворилась, и на пороге привидением возник отчим. Вид его был странен. Он пошатывался, как пьяный, и дышал громче обычного.

- Ну, как, дочка, уроки учишь или мечтаешь о чём?

- Уроки учу, – неприязненно ответила слегка напуганная Валюша и на всякий случай встала со стула, чтобы можно было быстрее улизнуть. Но П.И. захлопнул дверь и резко ударил по щеколде, никогда не используемой по причине небольшой перекошенности двери: дверь теперь была заперта намертво, такой клин слабыми пальчиками Валюше выбить не под силу. «Надо было стол пододвинуть», - мелькнуло у неё в голове запоздало. – «Да только такой и стол сдвинет мизинцем!»

- Расскажи-ка мне, дочка, как вы это делаете? – вдруг задушевно попросил он. – Потешь старого папашу. Как он тебя тискает? Трусы снимает, втихаря где-нибудь, пока бабка не видит, ножки раздвигает да суёт свою палочку, да? А может, и с братцем вдвоём, по очереди? И часто вы так?

П.И. медленно надвигался на онемевшую Валюшу: – Ну, расскажи, мне приятно будет. А может, и мне дашь потискать? Покажи мне ножки…

Валюша тихонько отодвигалась по стеночке, ближе к приоткрытому окошку, а П.И. говорил всё чаще и сбивчивей: - Я тебе сейчас покажу, что значит мужик, а не пацан. Ты такое видала когда-нибудь? Ну-ка, подержись чуток, дочурочка, у твоего-то мальца такого не-е-е-ту… - он почти привизгнул, и дрожащими пальцами расстегнув брюки, начал их стягивать. Огромная красная головка выскочила наружу, закачалась, освобождённая, вслед за ней вывалилась набухшая мошонка.

Валюшу затошнило. Она продолжала рывками продвигаться к окну, одной рукой закрывая рот, отворотила лицо.

- Бежишь? Сейчас я тебе покажу… - П.И., семеня в раскорячку, споро догнал её.

- Мама! – пискнула Валюша, крика не получилось, голосок сорвался и был слышен разве что мыши под кроватью.

- Молчи, дура, тебе хорошо будет. Неужто я тебя какому-то мальцу подарю?
И он так стиснул вырывающуюся девочку, что Валюша на мгновение отключилась, а очнулась от резкой боли в паху и от того, что П.И. вдруг взревел хрипло и начал издавать странные лающие звуки, двигаясь резкими прыжками, а внутри невыносимо больно двигался, словно заполняя весь живот, гигантский поршень. Пот тёк по волосатой груди ручьями, заливая ей лицо. Валюша извивалась от боли и страха, а он прыгал всё чаще и чаще, всё чаще и чаще ходил поршень. Ей отчаянно хотелось отключиться снова и потом вдруг проснуться, как ни в чём не бывало, на своей кровати. Но спасительное забытье не наступало.

Вдруг П.И., закатив глаза, хрипло выдохнул и задёргался, точно умирающий в конвульсиях: - Девочка моя, дорогуша золотая, как сладенько-то с тобой, - забормотал он. Движения прекратились, но боль не утихла. П.И. лежал на ней мешком, не двигаясь. Наконец он словно очнулся, всхрапнул, приподнялся на руках, ослабив нажим. Склизкая плоть ушла из неё. Беззвучно рыдающая Валюша ползком выбиралась из-под расслабленной туши.

- Ну, ты не плачь, чего там, ладно, - зашептал он. – Я тебе вкусненького чего подарю, рубашечку какую, музыку – только спроси. Я тебе много чего подарить могу – только смотри, никому ничего не говори, молчи, худо может быть.

- Всё скажу маме! – огрызнулась Валюша.

- Только попробуй, сучка! – взревел П.И. – Убью! Да и кто тебе поверит? Скажу, сама завлекала, заигрывала, щупать лезла, – он опять зашептал: - Ты помолчи лучше. А обвыкнешься – нам с тобой хорошо будет. Такая ты… сладенькая! Весь день бы… не уходил! Это сейчас я так, скоренько, а захочешь – приласкаю, понежу всю, везде исцелую… - Охая, он тяжело встал с пола, с пьяной тоской глянул, поспешно натянул штаны и, без труда вышибив щеколду, вышел вон.

Когда дверь за ним закрылась, Валюша поднялась сама, подняла трусики, отряхнулась, замедленно, как сомнамбула, вышла из дома на двор. Кое-как доковыляла до бани, пустила холодную воду из крана, сбросила липкое и омерзительно пахнущее платье, намочила его в тазу и, всхлипывая и постанывая, стала смывать с себя всю слизь, всю мерзость ненавистных чужих прикосновений, чужого вожделения, чужого буйного весеннего помешательства, чужого  насильственного вторжения в себя. Потом её всё-таки вытошнило, накатила и схлынула дурнота, стало легче. Поясница и низ живота ныли и были ей ненавистны не менее отчима, словно уже не принадлежали ей. Валюша не помнила, сколько просидела в бане. Её била дрожь. Ей казалось, что она слышит Пашкин голос, зовущий её, но у неё не было сил ответить.

Хлопнула калитка, быстрые шаги матери прозвучали по бетонным плиткам. Тогда, продрогшая, она накинула старый халат, выглянула из бани – и, наконец, решилась вылезти. Смеркалось. Она пробралась в дом, каким-то чудом проскочила мимо кухни, где ужинали мать с отчимом, в свою комнатку. Разобрала постель, улеглась, стуча зубами. Через полчаса мать постучалась, вошла: - Валюша, ты уже спишь? Не заболела ль?

- Да нет, - глухо выдавила Валюша. – Просто устала, много занималась. Голова что-то разболелась.

- Ну ладно, доченька, отдыхай, мешать не буду… - Мать нагнулась, поцеловала её в лоб, погладила по голове и ушла. А Валюша не могла согреться до утра, её бил и бил озноб…
…
Стараясь не встречаться с матерью и отчимом, напряжённо следившим за ней, Валюша выскользнула из дома раньше времени, а у школы стала дожидаться Пашку. Пашка шёл один и сразу же заметил её: - Ты чего вчера не пришла? Я ждал целый час, к дому подходил, кричал…

- Паша, - перебила она. – Давай сегодня не пойдём в школу. Мне… поговорить с тобой надо.

- Ну, давай. Ты чего такая – заболела, что ли? А мать ругаться не станет? – удивился Пашка, но послушался. Пока Валюша смятенно ждала его в садике за школой, он сгонял за мотоциклом, усадил её, как обычно, в коляску и покатил на их любимое место у реки, где три дряхлые ивы нависали на самой водой, а рядом гнездились два удобных для сидения пня. Вокруг пней чернели старые и новые кострища, кучки бутылок, банок и не сгоревших цветных бумажных пакетов.

- Так чего же случилось-то, Валь? Я же вижу – на тебе лица нет! Валь, да не молчи! Ты чего плачешь? – Пашка не на шутку испугался, заглядывал ей в лицо, гладил по плечу. – Кто обидел? Скажи, я его отделаю…

- Да не отделаешь ты его, он тебя раздавит как мошку. Ненавидит он тебя.

- Кто?

- Отчим.

- Ну и что же… с того… он к тебе что - типа неравнодушен, блин? Пристаёт?

- Доприставался уже.

- Он… что-то сделал? – Пашка похолодел, голос его охрип.

- Сделал, Пашенька, вчера сделал…

Валюша снова хотела заплакать, но слёз не было. Кончились. Пашка онемел. Он молчал, отвернувшись и сжав кулаки.

- Пашка, родненький, не молчи! – Валюша подняла сухие, умоляющие глаза. – Не молчи. Что теперь делать-то, скажи, куда идти? Неужто опять домой?

- А ты матери сказала?

- Да разве такое говорят? Вдруг не поверит? Да и грозился он. Прибьёт ведь…

- Нет, это я убью гада! – прошипел вдруг Пашка и, внезапно, к её ужасу, заплакал сам, так безнадёжно – маленький и щуплый, плечи его вздрагивали, и Валюша не знала, то ли теперь просить утешения, то ли самой утешать. Она начала гладить его по голове, целовать мокрые щёки.

- Пашенька, знаешь, уж лучше бы ты меня любил, уж лучше бы я с тобой была… А, может, поедем к тебе – мне легче станет, если теперь ты… - шептала Валюша всё жарче и жарче, прижимаясь к нему дрожащим осквернённым телом.

- Ты что? – шарахнулся Пашка. – С ума съехала?

- Боишься? Брезгуешь? Или я хуже той москвички? Ну, пожалуйста, Паша, милый, тогда не так страшно будет жить! Он и так мать каждый день накачивает, что я с тобой, мол… Так что изменится?

- Так это же не то… Та девчонка чужая была, а здесь – ты. Ты – особое дело. Ты другая. Своя. Ты – друг.

- Да не хочу я быть только другом. Да и дружба-то куда денется? Ты думаешь, он остановится? Каждый день дрожать… А не поддамся или маме скажу – грозил ославить на весь посёлок. Ему-то больше поверят. Па-а-а-ша, люби меня-а-а, по дружески-и-и… Пойдём куда-нибудь, где нет никого…

Пашка раздумывал.

- Я знаю, куда, - вдруг решился он. – К брату в город, он на работе сейчас.
Пашка помог Валюше залезть в коляску, мотоцикл утробно взвыл, затарахтел, и они понеслись к городку, раздирая тишину сонного посёлка.

…Брат, услышав звяканье ключа, с чашкой в руке открыл дверь. Он был такой же невысокий и рыжий, лишь коренастей и шире в плечах. Пашка ошарашено вытаращился: - Ты чего?

- Я-то во вторую, да мастер срочно вызвал, сейчас ухожу. Обещал, если на полторы смены выйду – он как за две заплатит. А вот ты чего уроки прогуливаешь? – он внимательно разглядывал застывшую парочку. – Да ещё девочку с толку сбиваешь?

- Серый, ну ладно, не зуди, мы побудем у тебя пока? Валюшка с отчимом поругалась, ей домой нельзя, а в школу – настроения нет…

- Вы что, ребята, с дуба рухнули? Мне Ксения Григорьевна башку оторвёт, да бабуля добавит!

- Ну, Серый, пожалуйста!

Две пары умоляющих глаз уставились на него.

- Ну ладно, уговорили. Но чтоб вечером вашего духа здесь не было. И вообще, Пашка, смотри у меня, обидишь девочку – худо будет. Мне не соврёшь – по глазам узнаю.

Он отнёс чашку в кухню, вернулся в старой спецовке.

- Хлеб есть, картошка, масло, колбаса – с голоду не помрёте. Пока. – Он погрозил Пашке пальцем и закрыл за собой дверь маленькой квартирки, сразу налево – кухня, рядом – совмещённый санузел, прямо – комната окнами на восток.

Они босиком вошли в комнатку. Яркое утреннее солнце било в окна наотмашь, согревало пол, но им было зябко. Пашка стоял, опустив руки и голову, не зная, что делать дальше, ковырял носком кеда зазубрину в линолеуме.

- Валь, давай, я чайник поставлю, позавтракаем, а? – засуетился он вдруг. – Я за тобой как бы поухаживаю. Ты ж не ела?

- Я что, такая гадкая стала? – спросила Валюша, всхлипывая.

- Ты не гадкая… это я… гадом буду… если…

- Па-ша, - громко и раздельно проговорила Валюша. – Мы зачем сюда приехали? Потом поухаживаешь. Не сделаешь – руки на себя наложу!

Она задёрнула занавески – светлый полумрак ненадолго, но затенил тахту, теневые разводы от пёстрой шторки заплясали на старых, тусклых обоях. Обстановка была скупая – тахта с одной подушкой и бугристым шерстяным пледом, прикрывшим ворох неубранного, смятого белья. Письменный стол с горкой кассет и журналов, пара стульев и бабушкин комод в углу, на котором сиял маленький телевизор с комнатной антенной, а рядом – кассетный магнитофон «Corvas» - Пашкина любовь и гордость.
Валюша убрала диванную подушку, старательно застелила постель, сложила клетчатый плед. Обернулась.

- Вспомни, как у тебя с городской получалось…

Что вспоминать – там всё получилось само собой. Они долго целовались – она сама прилепилась к нему, повалила на сено, стала стягивать джинсы, потом – трусы в полосочку, сшитые бабушкой. Небось, ей не впервой было – так ведь и Валюша уже…
Пашка отчаянно хотел, чтобы всё у них получилось, и так же отчаянно боялся Валюшу обидеть.

- Слушай, тут у брата вино есть, полбутылки, после дня рождения осталось. Давай его… того…

- Умом двинулся! – ахнула Валюша.

- А чего? Тогда легче пойдёт! – он опрометью бросился в кухню, зазвенел, забацал, захлопал – и вот явился с тёмной бутылкой.

- Ну, что, по очереди, глоток тебе, глоток мне…

- Эх, Пашка-Пашка, рюмки-то принеси, что ж мы, как алкаши под забором – из горла!

- Ах, да! – хлопнул себя по лбу Пашка и ринулся за рюмками, радуясь новой проволочке.

Вино оказалось сладковатым и жгучим, и очень вкусным. Валюша выпила первую в своей жизни рюмку залпом, залихватски, закашлялась – Пашка легонько постучал её по спине. Потом, недолго думая, налил себе ещё.

- Будешь?

Валюша помотала головой: - Думаю, уже хватит. Уже действует. А на тебя – действует?

- Ага.

- Значит, будешь?..

- Ага! – Пашка энергично закивал. Чуть помешкав в ожидании Пашкиной инициативы, Валюша решительно подошла и стала расстёгивать его куртку.

- Я сам, – обречённо пробормотал Пашка и начал поспешно раздеваться. Валюша стянула кофточку и брючки, простое детское бельишко. И вот они стояли друг перед другом голышом и не решались друг друга коснуться, прикрывая ладонями животы. Наконец Валюша протянула руки, придвинулась, и их животы соприкоснулись.

«Может быть, всё-таки не надо…» - подумалось Пашке. Но решительность девочки невольно передалась ему, и он напрягся, вытянулся, словно перед прыжком в воду. Он прижал её к себе так сильно, как только мог, зажмурился и слепо потыкался в поисках рта. Валюша вздрогнула, но не отодвинулась и начала шевелить губами – как это правильно целуются? Сердчишко её отчаянно колотилось. Его губы оказались мягкими, мокрыми и чуть сладковатыми, как леденцы. Валюша представила себе, что это леденец, и начала старательно их облизывать. Пашка вздохнул и расслабился. Только то, что должно было быть большим и страшным, продолжало оставаться смешным и маленьким. Она потёрлась о его живот – это продолжало оставаться мягким, тёплым и безобидным, точно котёнок.

Вдруг Пашка икнул, отпрянул и одними губами произнёс: - Писать хочу!

Оторвался – и умчался в ванную. Он пробыл там подозрительно долго, бурно шумела вода, а когда он решился вернуться, то остолбенел: Валюша лежала на тахте, неподвижно, солдатиком, но раздвинув ноги. Тихо играла кассета – любимая Пашкина АББА. Закусив губу, осторожно, словно вступая в ледяную воду, он прилёг рядом точно так же, на спину, руки по швам, только ноги - вместе.

- Ну, давай же, родненький! – яростно зашептала Валюша, и, перевернувшись, подвинулась на него и затрясла за плечи. Она попыталась елозить по нему, чувствуя непонятное и приятное щекотание, которое хотелось продлевать ещё и ещё. Пашка только лежал с закрытыми глазами, задеревеневший и потный. Валюша снова начала облизывать его губы-леденец.

Пашка обнял её за худенькие плечи и попытался представить, что перед ним та самая москвичка, вот она теребит его, гладит, водит пальчиками в самых потайных местах, заставляя напрячься. Потом умело насаживается, помогая руками, бесстыдно и деловито – и Пашка чувствует, как это ему по кайфу. Она прыгает на нём, как резиновый мячик. «Ну, давай же сам, сам-то что?» - пронзительно шипит девица, и Пашка, переворачиваясь, сам начинает, задыхаясь и постанывая, скользить взад-вперёд, взад-вперёд, взад-вперёд. Ему хочется рыдать – но он не может заставить себя сделать то же самое с Валюшей, ему кажется всё это ненастоящим, детской игрой, а вот настоящее было бы подлинным кошмаром и поруганием.

Валюша, ничего не добившись, утомлённая, затихла без сил. «Пашенька!» - прошептала она нежно. Какой он милый, добрый, замечательный друг, только с ним покойно и надёжно, только с ним. Да, пожалуй, это самое главное – покойно и надёжно. А всё остальное – не обязательно. Это всё – потом. А сейчас пусть будет просто хорошо и покойно. Покойно…

Страхи ушли, истерзанные нервы успокоились, вино затуманило голову, и Валюша начала проваливаться в сон. А Пашка ещё долго лежал рядом, дрожа не то от холода, не то от страха и стыда. Потом он слез с тахты, накрыл Валюшу пледом и сам залез под него. Тут вино свалило и его тоже. Ребята проснулись только к вечеру, когда солнце из золотистого стало багровым, и одновременно отчаянно зазвонили будильники – на кухне и в комнате. Не глядя друг на друга, они вылезли из-под колючего пледа, быстро оделись. Оголодавший Пашка деловито приготовил на кухне чай и бутерброды, распугав семейку тараканов.

- Ешь, - скорее приказал он, чем пригласил. – Ты худенькая, одни кости.

- У самого одни кости, ушибиться можно! – огрызнулась Валюша и зевнула.

- Валюшка, слушай, может, тебе домой не надо? Оставайся у нас жить. Приедем в село – так и скажем всем: уходишь, мол, насовсем.

Валюша молчала обречённо.

- А мама как же? – наконец произнесла она тихо. – Жалко её. Несчастная она с этим…

Они уходили из квартиры тихие и пришибленные, не зная, как их встретят, и что их ждёт. Пашка не гнал мотоцикл, как обычно, а ехал медленно, будто нехотя, озираясь по сторонам. Словно видел первый раз эти пышные луга и перелески, ещё только-только зазеленевшие первой зеленью поля – всходы были поздними из-за сильной суши. Изумительную аллею серебристых тополей, ведущую к посёлку, небольшой пруд – весь в окружении развесистых ив. Новёхонький особняк участкового рядом с ним, утопающую в цветущей черёмухе и вишнях школу, и за ней, в просветах – сизую полоску реки с меркнущим ввечеру небом в ней и над ней…
...

А дома бесновался отчим: - Нет её? Ах ты! Вот она его и ублажает сейчас, и плевать, что мать извелась. Вот послал мне Бог семейку! – и он истово перекрестился. – День и ночь думаешь о деле, а она… - и он с каким-то отчаянием всплеснул руками. – Я это точно знаю – сбежали, чтобы разврату бесстыдному предаваться. А ты, небось, покрываешь?

- Прекрати, П.И.! – вдруг резко отшила Аксюша. – Надоел ты мне с причитаниями. Ничего страшного не случится – лишь бы живы были. Ты, П.И., совсем помешался на этом деле. А что в нём хорошего? – вдруг добавила она тихо с неожиданной горечью, и в глазах её защипало.

Вот под окнами взревел и умолк знакомый мотоцикл. Аксюша и отчим, отталкивая друг друга, выбежали из дома, ринулись к воротам. Пашка помогал Валюше выбраться из коляски. Они открыли калитку, вошли и застыли на месте, боясь сделать дальше хоть шаг.

- А, вот они. Явились – не запылились, – зловеще прошипел П.И. – Ну, идите, идите сюда, голуби, сейчас будете ответ держать. Вот они, красавцы! Полюбуйтесь. Чем заниматься изволили весь день напролёт? Почему школу прогуляли?

- Валюша, что произошло? – удивлённо спросила Аксюша, переводя взгляд с дочки на парня. – Где вы были?

- Ясно, где, - перебил П.И. И он, злобно выругавшись, зашагал вперёд. Следом засеменила Аксюша. Пашка бросился вперёд и преградил П.И. дорогу, но отчим ударом руки отбросил его в сторону, словно мошку. Пашка, поднялся, утирая разбитую губу, снова бросился ему наперерез.

- Я Валю в обиду не дам! – крикнул он. – Поняли? Я больше не позволю насильничать! Я увожу её с собою – догнали? Больше не увидите, будет у нас жить, вот так!

- Валя? – вопросительно произнесла Аксюша, бледнея и хватая П.И. за рукав.

- Да, да, да! – закричала Валюша отчаянно и зарыдала, указывая на отчима: - Это он… он со мной сделал… знаешь, что? То же, что и с тобой. Не веришь? Сделал, сделал… когда ты на работе была, а он выходной взял… специально… Он давно подбивался! Вот так!

Аксюша то бледнела, то краснела, но словно застыла каменной статуей на месте.

- Позоришь меня? Поклёп возводишь? Я тебе чего говорил – молчи! Аксюша, верни девку, – зарычал П.И. – Не то худо будет. Убью. Обеих! – Он схватился за грудь, его квадратное лицо медленно багровело и мелко, студенисто дрожало.

- Ага! Чтоб тебя Кондратий хватил! – злорадно завопил Пашка, отодвигаясь вместе с Валюшей назад, к мотоциклу.

Аксюша, не обращая внимания на мужа, рванулась к дочери.

- Валентина, деточка, вернись, сию секунду! Дура, вернись, мы разберёмся. Хочешь, на колени встану? Вернись домой! – Аксюша хотела ухватить её за плечо, Валюша отшатнулась, ткнулась спиной в мотоцикл и неловко завалилась на сиденье коляски, подтянула руками непослушную ногу. Аксюша споткнулась и упала.

- А пошли вы все на хрен, – огрызнулся Пашка. – У себя сначала разберитесь!

Он отчаянно газанул, мотоцикл заревел сходу, подпрыгнул и рванул прочь.

- Валечка! – завопила Аксюша и ринулась вслед. – Доченька! Виновата я! Вернись, мы всё изменим!

Сзади, осев на недопиленное бревно, отчаянно матерился отчим.