Волчьи присказки

Софа расплела косу, чтобы повязать красную ленту на березовую ветку, в девочке мало росту, отчего один из цветных концов касается темной земли. В изножье светлого дерева она опускает небольшую корзинку, в которой лежит пара хлебных ломтиков и яблоко, и, не оборачиваясь, припускает в сторону дома. Ветер раздувает ей волосы, шепчет глупости на ушко и обещает обязательно донести до чуткого волчьего нюха ее дар.

Таким ритуалом окрашено каждое пятничное утро, потому что именно оно особенное. Этот день – день сказочных историй, у которых хвосты и тени такие длинные, как концы у цветастых ленточек. Бабушка учила ее с самых маленьких времен, что каждой истории положено иметь должное начало и невероятный конец. Пятничный ритуал подобен таким историям: у него есть должное обещание и удивительное разрешение. Утром Софа повязывает ленточку и оставляет хлеб для зверя, которому крови не хочется, а вечером бабушка рассказывает ей сказку о том, кому шкура волчья жмет. Девочка бредит волками, те приходят к ней по ночам и в лес зазывают, и так сложно временами удержаться, что Софа иногда ходит во сне.

Бабушка говорит, что она светом лунным поцелованная, что стоит злодейке щеки ее рукой своей бледной коснуться, и девочке в кровати тесно становится. Иногда Софе удается даже выйти из дома, хотя бабушка строго следит за тем, чтобы окна и двери на ночь закрывались. Девочка ступает так тихо, что пожилой женщине сложно бывает уловить именно тот момент, на котором приключение только затевается. Софу луна зовет на улицу бежать, в лес стремиться, а сонному человеку сложно решить: что правильно, а что нет.

Когда мама приезжает в город и ложится спать в одной комнате с Софой, она всегда просыпается, стоит той лишь открыть глаза. Иногда мама ругается с бабушкой из-за нее, потому что сказки по ее мнению должны быть добрыми, а пожилая женщина не видит зла, когда история правду говорит. Софа ходит во сне, по пятницам чуть чаще, чем, например, по понедельникам, и очень любит бабушкины сказки.

Пройдя в дом, девочка берет из ящичка новую красную ленту и идет в кухню, где бабушка готовит что-то к ужину. Стоит той лишь взглянуть на внучку, она тут же качает головой, словно последней удалось ее удивить или расстроить, но это, конечно же, не так. Именно она научила девочку повязывать ленту на дерево, под которым еду оставляешь, чтобы издали видно было.

– Ты поди руки вымой да лицо умой, я газ убавлю, а после заплету тебя сызнова, – говорит бабушка.

София слушается, потому что в доме их так заведено, старшие пример младшим. Девочка маленькая самая, а бабушка – единственный взрослый, самый близкий человек в ее жизни. Мама, она приезжает редко, ей все время некогда, а папе и вовсе с работы бывает не выбраться. Родители живут в другом городе, а в письмах мало чему научить можно, тогда как бабушка всегда рядом, и совет у нее на любой случай имеется.

Женщина заплетает ей волосы обратно в косу и лентой красной подвязывает, говорит, что рыжий цвет надо до поры до времени скрывать, а то солнышко любить перестанет, коль зазнаешься с малого. Девочка спрашивает про веснушки, что все лицо облепили, но бабушка говорит, что те наоборот нужно ветру подставлять, чтобы тот лицо выбелил. Та Софе еще говорит, что коль отметины солнечные так сильны, то и счастью однажды быть не менее ярким. Девочка бабушке верит, потому ни на какие мальчишечьи шутки внимания не обращает.

Они ужинают на веранде дома, теплые летние вечера подобно шали на плечах, а треск сверчков в виноградных лозах – музыке. Разговоры в такой обстановке текут неспешно, как мед с чайной ложки. И когда тарелки пустеют, девочка сама берется убрать со стола. Бабушка же откидывается на спинку плетеного кресла и позволяет себе выкурить единственную за день трубку. Гвоздичный аромат набивается под крышу и кружит голову случайно попавшимся на его пути насекомым, те совершают несколько резких рывков, а после блаженно замирают у яркой лампы. Когда стол пустеет, а табак оборачивается пеплом, они возвращаются в дом.

Бабушка садится в любимое кресло, а София идет в дальнюю комнату за коробкой полной ниток. И дальше наступает ее любимое время – время сказок. У таких вечеров самый короткий срок – он длится от слова первого до последнего, будто женщина мудрая заранее длительность историй высчитывает. Провожать день такой никогда не жалко, если все сделать правильно, он обязательно повторится.

– Не волками сказ ценится, а уроком выученным, – начинает историю бабушка, в руках у нее старый мамин свитер, который нынче распустить стоит. София берет заготовленную загодя картонку и принимается сматывать первый клубок. Звуки стихают, даже сверчки за окном пение свое приглушают, чтобы тихий старческий голос звучал звонко и пронзительно, чтобы из тонких веточек-слов костер новой истории сложить. – Жил в одной деревне колдун, настоящий самый, такой, что домой землю с кладбища приносил, а от церкви подальше держался. Носил колдун шапку теплую, даже в жаркие летние деньки, будто уши у него мерзнут, но поговаривали, что тому, кто со злом повенчан, черт все волосы на голове повыдергивал, когда на шее катался. Но уж как на деле все было, я тебе не скажу, да и неважно это, ведь история о другом.

Был у колдуна того сын, такой, о каком любой отец мечтает: и в доме приберет и забор поставит, сам дров наколет и печь разожжет. На все руки парень мастером слыл, одного только не делал – слово отца на веру не принимал. Говорил, что разные они с ним. Так и было, если рассказам очевидцев верить, посылал колдун сына за лапкой заячьей или кончиком лисьего хвоста, тот начинал расспрашивать: зачем тебе да для чего. Не хотел ничего о колдовстве ведать, говорил, что людям иначе помочь можно, что злое слово да взгляд недобрый виновного хоть и покарают, только после самому расправу свершившему разве что в петле прощения искать. Другое дело старушке палку выстрогать или воды от колодца вместо девы юной донесть. Колдун на такое разве что под ноги плевал и шел новые зелья варить, не отрава, конечно, но дело одно все небожеское.

Колдун тот человеком непростым слыл, говорили, нрав его нелегким был, такому под руку горячую попади, долго в церкви за душу молиться придется. Но одно все жители той деревни признавали, чаще всего врагам колдуна за дело доставалось. Коль решил такого обворовать, будь готов руку потерять или глаза лишиться, чтобы больше никогда на чужое не зариться. А коль тому расправа, кто за работу не заплатит, – так тут и говорить нечего. Но сына колдун за своеволие не наказывал, ругал бывало так, что трещали деревья в лесу от голоса сильного, а псы дворовые день напролет выли от страха, но подними тот руку на сына, вероятно, и небо на головы бы их рухнуло.

Одно правило всего в доме у колдуна соблюдалось неукоснительно, никогда на порог в роли хозяйки женщине не взойти. Так учил колдуна отец его, а того его отец и до него многие поколения, магия конкуренции не признавала – отдай добровольно жизнь или ту силою заберут. Но сын колдуна иной породы был, отца уважал, но его дорогой ступать отказывался, ничего общего с делами нечистыми иметь не хотел. Но покуда тот главное правило не нарушал, колдун сына прощал, считал, что срок его не пришел еще, но настанет день, и тот сам к знаниям потянется.

Но года сменяли друг друга, книги пылью поросли, и травы ссохлись, а сын колдуна стал к юной деве на двор ходить. Народ шептаться начал, и слухи до колдуна дошли. Ох и разозлился тот на сына, говорил, что в лес его прогонит, если тот головы не склонит и на путь начертанный не ступит. Но в ком зла нет, тому легко за идею сражаться, не пожелал сын отцу подчиниться. Тогда колдун погнал его из дома невесты, как пса безродного, наказав на шкуре своей испытать, что значит от двора ко двору мыкаться, но дома нигде не находить.

Никто из жителей деревни, слышавших тот разговор, не видел, куда сын колдуна подевался. Говорили, что был на глазах все время, а стоило раз моргнуть, и тот исчез. Долго гадали люди, что стало с парнем тем, но и их разговоры со временем стихли, также шли к колдуну, кто за помощью, а кто за тем, чтобы ближнего погубить. Позабыли, что тот сына своего не пощадил.

Житье со временем в привычную колею вошло, да новая беда приключилась, зачастил в деревню волк. Кто видел его, говорили, огромный, бурый и бесстрашный, ни огнем, ни словом такого не прогнать, жмется ко дворам и вынюхивает что-то. Одно странно – людей не трогает, как не замечает, рядом с человеком пройти может, тот поседеет в миг, а волк в сторону его и не посмотрит. Разве что к девам иногда будто приглядывается, сядет у леса на окраине, там, где колодец притаился, и ждет. Совещались люди, искали: чем зверя извести. Пошли сначала к батюшке в церковь за советом, да тот только о тварях божьих говорить и может, никакого дельного совета от него. Тогда-то и предложил кто-то к колдуну пойти, тот окаянный с бесом дружен, что-нибудь да придумает. И тот на свою беду дал им акониту волчьего семена, наказав у края деревни высадить. Так и сделал народ, и волку пришлось глубже в лес отступить. С тех пор никто его не видел.

Но каждой истории конец положен, колдун тот, чужого слова слышать не желавший, долго сына домой ждал, совсем стариком сделался: спину согнуло, бороду выбелило, а руки, те дрожать начали, да так, что зелья смешивать тяжело стало. Вечерами выходил на крыльцо и сына звал, надеясь, что чуткое ухо волчье услышит, а сердце сыновье сжалится, но цветы аконита на краю леса поблескивали, и их горький аромат до каждого двора доносился, то волку, на зов откликнувшемуся, – смерть.

– Не уж-то это все, бабушка? – спрашивает девочка после минутного молчания, она все ждала, что та вот-вот продолжит, но та ничего более добавить не пожелала.

– Все, – отозвалась бабушка, но на руках ее еще осталось немного нераспущенной ткани, а значит и вопросы лишними не станут.

– Что же это получается: три человека было – и все несчастными остались. Разве так в сказках бывает? – настаивает девочка, хоть и знает, что иногда бабушка бывает жестока, лишая героев счастливого конца, но Софа не была бы собой, если бы не боролась за каждую печальную историю.

– Отчего же несчастными: колдун всю жизнь призванию посветил, сын его, может, и по сей день по лесу свободным бегает, а девушка погоревала немного да вышла замуж за другого.

Софе иногда так грустно становится, когда бабушка сказку объяснять берется, потому как ничего хорошего и плохого не остается, а у морали вдруг вырастает тень. Мама в таких случаях говорит, что бабушкина душа крепко за землю держится, ей облака разве что с ватой сравнивать, а все ее истории – вычитанные присказки. Но сколько бы Софа не просила привезти ей тоже такую книжку, мама всегда забывала про ее просьбы.

Бабушка замечает, как притихла внучка, но на сегодня обещания ее заканчиваются, отчего она опускает в коробку остаток ткани, туда же складывает скатанные девочкой клубки и говорит:

– Пора ко сну готовиться.

Уже укрытая одеялом, сквозь сонную дремоту, Софа чувствует легкий поцелуй на виске и слышит тихие слова:

– Спи спокойно, девочка, во снах каждой сказке можно подарить счастливый конец.