Десять дней в деревне

Георгий Разумов

    ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ДЕРЕВНЕ
    Глава из повести «Курсант»

ВНИМАНИЕ: В тексте встречаются ссылки на песни. Для того что бы прослушать песню достаточно пометить ссылку и правой кнопкой мышки нажать в окне "открыть ссылку".

Оказывается, не так-то легко, подготовится к перебазированию на другое место службы. Даже если пришел такой приказ. Самое сложное, оказалось, скатать шинель. Сделать скатку. Даже Фомин смотрел на расстеленную на полу шинель безумными глазами, до тех пор, пока не пришел Петр Фомич, старшина, прошедший с боями до Варшавы и награжденный орденом Славы 3-й степени. Петр Фомич, молча, расстелил на полу фоминскую шинель, стал на колени и начал по-особенному складывать складки и когда из разлапистой шинели получился ровный четырехугольник, быстро свернул его в тугую трубочку, согнул, перевязал концы хлястиком и надел скатку на Фомина. «Чистый корниловец» - сказал он. Потом он, еще несколько раз, уже медленно, рассказывая, что и как он делает, скатал в скатку шинель.
Я тоже взял свою шинель, отстегнул хлястик и расстелил ее на полу. Подходил, несколько раз к Петру Фомичу, смотрел, что он делает, старался запомнить и повторить его движения. В результате и у меня получился четырехугольник, может быть немножко косой. Начал его скатывать, но ткань была жесткой и тугой трубочки не получилось. Пришлось раскрутить и начать все сначала. Посмотрев на мои потуги, Петр Фомич сказал: «Когда скатываешь, работай не только руками, но и коленями». Попробовал. Было очень неудобно скатывать жесткую шинель в трубку и наползать на нее коленями. Но ничего, после третей или четвертой попытки, все же у меня получилась, более или менее ровная и тугая скатка. Повесил ее на спинку кровати и занялся следующим пунктом подготовки.   
То есть, сказано: получить у старшины роты вещмешок, сухой пайок, флягу, саперную лопатку и разместить все это, вместе со скаткой, на своей спине. Так, чтобы ничего не брякало, не стукало и не вякало. Если вы думаете, что это просто, то нет. Все вместе, это весело не менее тридцати килограмм, да плюс еще противогаз. Веселого мало.
Оказалось, что супайок это шесть банок тушенки, несколько банок рыбных консервов, галеты и сухфрукты. С голоду не помрем если что. Правда, радовало другое: в составе колонны машин были две полевые кухни. Значит, будем питаться и горячим.
Колонна машин была длинная. Десять машин ЗИС-150 крытые тентами, два газика ГАЗ-69 – это явно для начальства, реммашина, медицинская с красными крестами и еще две или три машины непонятного назначения. Машины были совсем новые, блестели свежей краской, шины колес были еще усеяны пупырышками от избытка резины.
Отъезд завтра в шесть утра. Куда? Никто ничего не знает. Но видно недалеко, раз на машинах. Страна то громадная, могли бы и далеко отправить, но тогда на самолетах. А так, где-то рядом, на Украине. Жалко, полететь бы на Урал, я давно хотел бы там побывать.
Ночью я долго не мог заснуть. Неизвестность будоражила. Мысли были путанные, ни какой четкости. И только заснул, как команда «Подъем! Строиться» прозвучало совсем некстати. Что-то начало снится, и вдруг эта команда. В глазах, как песком насыпано. Еле-еле отмылся холодной водой.
Физзарядки не было. Умыться, заправить постель и пошел снова строиться. Распределили по машинам. Наша машина – шестая. Пошли к машинам, начали грузиться. По-порядку мне сидеть в середине, по бокам, Бондарчук и Коваль. Ребята хорошие, но мне что-то неуютно. Встал, полез к выходу.
- Ты чего? - спрашивает меня Фомин.
- Да я, с краю сяду.
- Так тут же пыльно будет – сказал сидящий с краю Кудлай.
- Подвинься – попросил я Кудлая – вместе дышать будем.
Серега с удовольствием подвинулся, уступая мне свое место. А мне сразу легче стало, слева была свобода.
Наконец, после небольшой суматохи, колонна тронулась, и наша машина поехала, постепенно набирая скорость. Пока пыли было немного, дышалось свободно и вскоре, Васильков остался позади. Поехали!

***
Наш кортеж растянулся по степи длиннющей змеей. Интервал между машинами был установлен в десять метров, а то и более, и строго соблюдался. Никто не хотел глотать пыль впереди идущей машины. А пыли было много. Утро стояло ясное, спокойное, ни ветерка. Поэтому столб пыли долго клубился над дорогой, и оседал тогда, когда мы уже давно проехали. И интервал практически ничего не давал, но все же, пыли было меньше чем, если бы его не было.
Дорога была грунтовая, ухабистая, и нас неимоверно трясло, заставляя крепко держаться, друг за друга. Я же держался одной рукой за борт, другой за Кудлая. Так что практически и не подпрыгивал при очередном ухабе.
Периодически, примерно через час, делались остановки. Большей частью в глухой степи. И через некоторое время выяснилось, что мы едем по Черкасской дороге, хотя нам официально об этом никто не говорил, солдатское же радио все знает.
В самый город мы не заехали, поехали по окружной дороге.  Следующим пунктом, мог быть только Кировоград. Ну что ж, поехали в Кировоград. 
Мы с утра еще ничего не ели и есть уже давно хотелось. Запасливый Фомин вытащил из вещмешка буханку черного хлеба и два яблока и пустил по кругу. Мне достался кусок мякоти, так как горбушки были уже давно съедены, и огрызок яблока. И то хорошо, хоть что-то во рту подержал.
До Кировограда мы не доехали. Остановились на окраине, толи села, толи городка. Вдали были видны домики - одноэтажные избы крытые соломой и несколько двухэтажных кирпичных дома. Мы же просто разлеглись на траве, в чаше не очень густого леска. Но тени было достаточно и, хотя солнце стояло уже очень высоко, но в леску было тихо и прохладно.
Начальство, на двух газиках куда-то уехало. Пронесся слух, что эта поездка  оказалась ни какой-то там передислокацией. Ни какие-то там учения, или маневры. А просто пришел приказ министра обороны товарища Жукова, об участии армии в помощи уборки обильного урожая всем сельскохозяйственным предприятиям.
Значит, сейчас распределят по колхозам и будем собирать помидоры, либо свеклу, либо картошку или что там произрастает в данном районе. Мне эта работа, благодаря Свете, была уже известна – ничего сложного. Ходи по рядкам, нагибайся и срывай созревшие помидоры, либо выкапывай куст и собирай картошку в корзину. Работа простая, но нудная, если рядом нет симпатичной девушки. В данном случае их точно не будет.
Но это пока слух, а что будет в действительности не известно. Но слух вскоре подтвердился, приехало начальство, созвало всех командиров на совещание, там были отданы приказы, куда, кто, а почему никого не интересовало.
Завели машины, поехали дальше. Остановились. Взводный командует:
- Фомин, семь человек здесь. Называйте фамилии и назначайте старшего.
Фомин обводит глазами сидящих ребят и называет фамилии:
- Кравченко, Тарасов, Слатин, Кошель, Бабий, Ткачук, Разумов. Старший Бабий.
Мы встаем, забираем свои вещмешки и скатки, и по одному спрыгиваем через борт машины на землю. Машина заводится и уезжает. Мы остаемся стоять кучкой.
- Колян, что делать будем?
- Сейчас узнаем, вон кто-то идет.
И точно, по полю, к нам приближается какой-то мужик:
- Здорово хлопці. Ви що у нас працювати будете? Хто старший?
- Здравия желаем. Я старший.  Где жить то будем?
- А де хочете. Хочете по хатах розкидаємо, хочете в колишньому клубі влаштуємо.
- А что делать то будем?
- Так ось, треба нам силосну яму викопати. Допоможете?
- Треба, так треба. Выкопаем.
- Ну, що, пішли до клубу? Побачите.
- А где это мы находимся, что за село то?
- Село Оліївка, Олександрійського району.
- Александрия? А далеко ли от района?
- Та ні, кілометрів з десять буде.
Дошли до клуба. Хата с соломенной крышей, стекол в окнах нет, дверь скособочена. Ясно, клуб бывший. Хозяина нет.
- А почему бывший?
- Так ось, старий директор звільнився, а нового ще не надіслали.
Заходим внутрь. Комната большая, но темно, да и пахнет чем-то неприятным. Но ничего, жить можно. Даже столик есть и две лавки. Убрать только, натаскать соломы на пол, райская жизнь.
- Дядька, а вас звать-то как, и кто, вы тут будете? – Кошель приступил к допросу.
- Кличуть Микола Семенович, а буду я голова сільради.
- Очень приятно, а это тоже Микола, но только Бабий. Он у нас старший.
- Николай Семенович, нужно тут прибраться, тряпки нужны, ведро, веник, и скажите где воду тут брать? И солома нужна, пол застелить, и никаких кроватей нам не надо.
- Добре хлопці, все зробимо. А вода онде, в річці, Інгулець називається. Бери, не хочу. Я піду, заждіть, вам все привезуть. Бувайте.
- Ну что, ребята. Время то уже позднее. Поесть надо. Сухпайок есть? Есть. По банке тушенки на брата и галеты. А вечером сообразим, что тут есть, и чего нет. А сейчас, пошамаем, и на боковую. Вон под кустиками, хорошо спиться. 
Бабий, взял свой вещмешок, вытащил банку тушенки и вскрыл ее перочинным ножом. В воздухе заблоухало, а в животе заурчало. Все последовали его примеру. Поели. Такой вкусной тушенки, я никогда больше в жизни не ел.
- Нет, братцы, вы как хотите, а я пошел на речку. Ведь это же Ингулец, река моего детства. Ведь может быть, через какое-то время, та же вода будет так же ласкать мою девушку, как сейчас она снимет весь пот и грязь с моего тела.
- А ведь верно, хлопцы. Опять Разумов прав, пошли купаться.
И мы дружной толпой побежали к реке. Ингулец река не широкая, даже у нас, внизу, ширина не более десяти метров. Что же говорить о здешнем Ингульце, до берега рукой подать. Разделись, не купаться же в подштанниках, и плюхнулись в воду. Визжать не визжали. Но крику и шума было предостаточно. Накупавшись, мы выбрались на берег и разлеглись на траве сохнуть. Берег был топким только у самой кромке воды. А дальше было поле все заросшее одуванчиками. Хоть сейчас же берись и загадывай: любит, не любит, к черту пошлет.
Загадывать я не стал, а просто лег навзничь и стал разглядывать редкие облака в бездонной голубизне. Вода в реке тихо, тихо, шуршит, птицы чирикают еле слышно, хлопцы притомились, молчат. Солнышко, наконец-то и до меня добралось и что- то сильно стало припекать в боку. Я приподнялся, посмотрел, где тень, и на карачках быстро переполз под отцветший куст сирени. Там сидела какая-та жаба, но она быстро уступила мне место, и я вновь разлегся на своих подштанниках, не дав солнышку как следует обследовать мое тело.
Проснулся я от холода. Рядом со мной лежала моя одежда, и никого рядом не было. Куда подевались ребята, и сколько я проспал, не знаю. Наручные часы остались в клубе, солнца уже не было и было довольно прохладно. Я быстро оделся и пошел по дороге к клубу. Хотя, какая это была дорога, тропинка, почти заросшая травой. Но все же, она привела меня клубу, где я наконец-то увидел своих ребят. Плохо быть одному.
- Ну и горазд же ты спать! – как всегда сказал мне Валька Тарасов, когда я находил себе время и место посвятить его Морфею. То есть попросту поспать.
- Ну, а что тут происходит, что-то нас здесь мало, где все?
- Кравченко и Кошель пошли в Олиевку, разведать обстановку, Бабий у председателя, обсуждают объем работ на завтрашний день, Ткачук где-то здесь бродит хворост собирает, будем костер разжигать. Давай, присоединяйся, камни искать надо для очага. Вон, я место нашел, будем здесь заседать.
Место было хорошее, удобное, там уже лежало несколько камней, заготовка для будущего очага. Я когда шел от речки тоже видел парочку подходящих камней, решил вернуться и принести их. Камни были тяжелые, за раз не отнести, но зато очаг получился замечательный. Хвороста мы собрали целую кучу, на всю ночь хватит.
Пришли Кравченко и Кошель, принесли ведро с картошкой и бутыль с самогоном.
- В ведре будем чай кипятить, а картошку в углях запечем. Во, еда будет!- расхвастался Ленька Кошель.
- А в чем чай-то пить будем, из котелка-то неудобно?
- А вот, пошлем Жорку, он на баб положительно влияет, пусть выцыганит пару стаканов.
Пришлось и мне идти в село, побираться. Принес целых пять стаканов, ножик и три ложки. Так что понемногу начали обустраиваться.
Тут приехала машина и старшина Василий Егорович, привез одеяла, матрасовки и термос с гречневой кашей с тушенкой.
Ответственным за костер, Бабий назначил Олега Ткачука. Ткачук киевлянин. Он как-то рассказывал, как он с отцом на даче жарил шашлык. Так что ему и карты в руки.
Ужин получился шикарный, вскипятили чай в ведре. Испекли картошку, по котелку гречневой каши и пустили по кругу стакан с самогоном, как же без него любимого. Поели, выпили. Хорошо выпили. Сидим у костра, делимся впечатлениями.
Стало темнеть. Светит луна, появились звезды, яркие-яркие. Все небо усыпано звездами. Такого обилия звезд я уже давно не видал. Издалека доносятся звуки девичьих голосов. Слов не разобрать, но мотив тягучий, завораживающий.


ВНИМАНИЕ: Если хотите прослушать песни, то достаточно пометить ссылку и в окне правой кнопкой мышки нажать: "открыть ссылку"
 
   

- Ишь ты. Девки распелись, нас ждут, - радостно сообщил Кошель.
- Ну да, так уж и ждут, – засомневался Слатин.
- А что ты думаешь, для чего они песню завели? Нас призывают. Это сигнал такой: у нас в селе так всегда было, запоют девки в одном углу – идем туда, запоют в другом – значит, собрались там. А где девки, там и мы.
- Ну, так что, Бабий? Пойдем к ним знакомиться?
- Пошли. Но только без всяких происшествий. Они хозяева, мы гости. Ясно?
- А если парни полезут?
- Да нет там никаких парней, все разбежались. Одни малолетки остались. А если полезут – уходим. Никаких драк. Ясно?
И мы пошли. По голосу пошли. Кругом темнота, ничего не видно, даже кочек на дороге. Луна хоть светит, но только мешает рассмотреть дорогу, слепит. Голоса то справа, то слева. Значит, меняем курс, повинуясь девичьим голосам.
- А о чем поют? Что-то не знаю я такой песни, – спросил Слатин.
- Я знаю эту песню, но только девчонки поют ее неправильно. Они озоруют, а это печальная песня, там слезы должны быть.
- Если знаешь, то пропой. Подпевать-то придется.
- Да, не умею я петь, только слова знаю.
- Спой все же, как получится.
И Ленька противным таким голосом, подпевает девчонкам:

Візьму я крисилечко,
Сяду край віконця,
І ще очі не дрімали,
А вже сходить сонце.

- Стой, стой, стой – возмущается Слатин – лучше не пой, дай дослушать как девочки поют. Я был с ним полностью согласен.
Наконец мы увидели белые платочки девушек, небольшая кучка которых собралась возле одной из хат. Они сидели в кружочке и самозабвенно пели:

Хоч дрімайте не дрімайте -
Не будете спати,
Десь поїхав мій миленький
Іншої шукати.

Мы не прервали песню своим появлением. Девушки допели до конца, мы подошли ближе.
- Добрый вечер, девушки, – почти хором сказали мы.
Девушки встали со скамеек, на которых сидели, низко поклонились и сказали:
- І вам добрий вечір, доброго щастя, молоді хлопці.
Кравченко взял дело в свои руки, он подошел к одной из девушек и сказал:
- Давайте знакомится – Владимир, – и, склонив голову, щелкнул каблуками сапог.
- Полина, - ответила девушка, опустив глаза к земле.
Затем Володька стал подходить к каждой девушке, представляться, и узнавать ее имя. Нам ничего не оставалось сделать, как повторить его ритуал. Таким образом, я узнал, что девушек зовут Полина, Катерина, Ольга, Степанида, Надежда…, а дальше я просто перестал запоминать их имена.
Это было просто невозможно, никакого соответствия имени и лица запомнить было нельзя. Девушек было человек десять или чуть более, ведь я их не считал. Запомнились только косынки, по-разному завязанные вокруг голов. У этой уголки завязаны на лбу, у этой уголки завязаны сзади, у этой под подбородком. Девушки по разному придумывали способы завязывания косынок, кому какой способ более идет, но косынка на голове должна быть обязательно. С непокрытой головой ходить было нельзя. Это касалось и волос – волосы должны были быть заплетены в косы, одну или в две, не более, и расположены были сзади, на спине, либо спереди – на груди.
- Девочки, а вы спойте, у вас это так хорошо получается, что просто заслушаешься - попросил Кошель – такие песни у вас красивые.
Парни принесли еще пару скамеек, мы сели рядом с девочками, и так уж получилось, что рядом со мной, по бокам оказалась, с одной стороны Надежда, а с другой стороны Екатерина.
- Заспівай Надійка, а ми підтягнемо, нехай хлопці послухають – попросила Екатерина.
И вновь зазвучала песня, тягучая, длинная. И в каждом слове этой песни были и слезы, и любовь, и надежда.

                https://www.youtube.com/watch?v=Kl1zjjAp-bI

Ой, у вишневому саду
Там соловейко щебетав.
Додому я просилася,
А ти мене не пускав.

А потом снова звучали песни, и не было им, казалось, ни конца и краю. Не все песни мне запомнились, но вот еще одна так и звучит в моих ушах:

                https://www.youtube.com/watch?v=tjhOIJwIpqE    

В саду гуляла, квіти збирала
Кого любила, причарувала.
Причарувала серце і душу,
Тепер до віку любити мушу.

Девчонки явно стали уставать. Сколько петь можно? Нужно было как-то менять направление вечера. И опять Кошель, решил исправить положение вещей:
- Девочки, а танцы у вас приветствуются, может быть, потанцуем? – предложил он.
- Так ось, як клубу не стало, так і танців не стало. Грамофон є у тітки Галі, та хіба ж вона його дасть?
- Даст, если Жорка попросит, у него это получается. Пойдешь, попросишь?
Пришлось мне вновь идти в незнакомый дом, просить граммофон. Взял я с собой Вальку Тарасова, куда же мне без него, и Екатерину. Надежда наотрез отказалась идти к тете Гали. Видно там были свои давние терки.
Екатерина подвела нас к дому тети Гали, но заходить внутрь тоже не стала. Дверь нам открыла дебелая тетка со сверкающими черными глазами. Пришлось приступать к дипломатии:
- Тетя Галя, простите, не знаю ваше отчество, но все ребята и девчонки хотят потанцевать, а музыка только у вас есть. Большая просьба, под честное слово, разрешите попросить у вас на вечер ваш граммофон. В целости и сохранности вернем. Гарантирую!
По всему виду, тетя Галя, была готова к решительному отказу, но ее добило и уничтожило последнее мое слово. «Гарантирую!» - его она точно не знала. Но весь мой вид и особенно мои честные глаза, сделали свое грязное дело. Тетя Галя вошла внутрь комнаты, а мы с Валькой за ней. На тумбочке, покрытой рушником с вышитыми на нем красными нитями маками, стоял древний, древний граммофон. Он явно был еще с дореволюционного прошлого, и только один бог знает, какими судьбами попал он в этот дом.
- Беріть, але я вас дуже прошу, нічого не зламати.
- Гарантирую, все принесем в целости и сохранности. Большое спасибо за сочувствие. А скажите, пластинки к нему есть?
- Он там, на поличці, виберете кілька пластинок. Але дивиться: у повній цілості.
- Большое спасибо. Искренне благодарим.
Я взял граммофон в руки, отдал его Тарасову, а сам подошел к полочке, где стояло несколько книжек и знакомые конверты Апрелевского завода. К счастью, среди песен, там были и танцевальные записи народных танцев, таких как «Полька» и «Краковяк», и случайно затесался вальс: «Амурские волны». Вот их я и выбрал. Еще раз поблагодарил тетю Галю, и удивился ее тоскующим взглядом.
Екатерина встретила нас широко раскрытыми глазами и такой же счастливой улыбкой. Валька нес граммофон, я нес пластинки, а Екатерина, подпрыгивала от нетерпения на каждом шагу. И мы быстро помчались к месту будущей танцплощадки.
Установив граммофон на табуретку, я сказал Вальке:
- Ты отвечаешь за граммофон. Никого и близко не подпускай. Чуть-что, зови меня. Слыхал, что тетя Галя сказала: «У повний цилости». Так что, гляди.
Поставили краковяк. Я этот танец помнил еще со школьных времен. Поэтому, уверенно подошел к Надежде и пригласил ее на танец. Видно этот танец знали все. Мы быстро выстроились в колонну по два, и с левой ноги начали двигаться под быструю мелодию танца. Пластинка закончилась, пришлось ставить ее заново и, по-моему, несколько раз. Потом пришла очередь польки. И Надю у меня отобрали. Потанцевав с Полиной польку, я вновь подошел к Надежде. Спросил:
- Ты вальс умеешь танцевать?
- Вмію. Навчилася вже.
- Тогда сейчас ставим вальс и покрутимся вволю. Согласна?
- Да.
И я с удовольствием, прижал к своей груди девочку, повел ее под неувядаемые звуки мелодии танца.
Потанцевали мы, правда, не долго, было уже довольно поздно, далеко за двенадцать. Завтра, уже сегодня, рано вставать, начинаются трудовые будни, а этот день подошел к своему концу. Какой длинный день!

***
Интерлюдия
Тетя Галя не знала слово «Гарантия». Да и не могла знать. В повседневной речи это слово тогда отсутствовало, как и отсутствовало само понятие «гарантирую». Люди строили или изготавливали вещи, как говорится «на века».
Взять например такую обиходную вещь того времени как «мясорубка», или «чугунная сковорода». Они передавались из одного поколения в другое, не теряя своего предназначения и способности выполнять необходимое действия.
Ну а строили? Строили тоже на века. Сколько уже лет «Римскому акведуку», или «Китайской стене», я уже не говорю об «Египетских пирамидах». Они стоят, и будут стоять вечно.
Я не помню, в какой из книг «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского или «Цусима» Новикова-Прибоя я вычитал, как строили тогда береговые укрепления. Я помню, как немец отчитывал русского мастера за некачественный бетон для береговой батареи. Он, оказывается «забыл» промыть пресной речной водой береговой песок, используемый в растворе с цементом для приготовления бетона. Причем промыть следовало несколько раз. Потому что, морские соли в песке резко снижают связывающее качество цемента, а значит и крепость бетона. А он «забыл». Как немец ругался! И заставил мастера переделать всю сделанную работу.
А кто у нас сейчас моет песок при строительстве домов?  Вот «сталинки» строили еще по старым законам, а «хрущевки» уже нет, и тогда появилось слово «гарантия». Гарантия на пятьдесят лет.
Так что же такое слово «гарантия». Гарантия – это обман. Обман покупателя товара, обман жильца, купившего квартиру в таком доме. Вообще обман всего, что изготовлено с «гарантией». Когда-нибудь, рано или поздно эта вещь сломается или испортится, в соответствие с «гарантией». А не будет служить долго и надежно, как это должно было бы быть, если бы не было «гарантии».
И выходит, что я обманул тетю Галю, пообещав ей «гарантию». Какая тут может быть «гарантия»? Валька мог споткнуться и уронить граммофон. Кто-то мог налететь в танце на табурет с граммофоном. И вообще, с граммофоном могло случиться все самое непредвиденное, и тетя Галя могла остаться без граммофона. Так что, пообещав гарантию доставить граммофон в целости и сохранности, я просто обманул тетю Галю. Мне было стыдно. 

***
Общего подъема не было. Но все как-то проснулись одновременно, хотя засыпали в разное время. Я посмотрел на часы, еще не было шести часов. Рядом шебуршил Кошель, собирая сено из плохо завязанной матрасовки. Валя Тарасов, мы опять спали рядом, сидел на своем плотно набитом сеном матрасе и складывал раздерганную шинель. Я приподнял голову, уже все возились, каждый в своем углу, но никто не спал, значит, придется и мне подыматься.
Бабий зашел в комнату, его постель уже была аккуратно убрана и свернутая шинель лежала в изголовье:
- Подъем, братцы – не по уставу сказал он – пошли на физзарядку. Можно в нательной рубашке. Утро довольно прохладное.
Солнце уже взошло, но где-то пряталось в туманной дымке. Было зябко. Мы кучкой собрались на полянке возле клуба.
- Делай раз – скамандывал Бабий, и широко расставил руки над головой. Мы начали делать привычный комплекс и через какое-то время, нам уже было не зябко. Проделав упражнения, Бабий решил все таки совершить пробежку. Видимо ранее он этот путь разведал, так как уверенно побежал по небольшой тропинке в сторону видневшегося вдали леска. Тропинка была узкая и мы, выстроившись цепью, побежали за Бабием, стараясь не попадать в многочисленные следы, прошедших здесь ранее коров. Пробежав, где то километра полтора, два, мы неожиданно для себя оказались возле небольших построек какой-то фермы. Видимо, это и было жилище тех самых коров. Навстречу нам вышли несколько женщин и какой-то мужик престарелого вида:
- Сідайте хлопці, поснідайте. Покуштуйте парного молочка. Тільки, тільки подоїли  – сказал он, и показал на какой-то довольно кургузый столик и пару скамеек, сколоченных из грубых досок.
И верно, там уже стоял бидон с молоком и туесок с яйцами. Видимо, это был наш завтрак. Молоко было теплое и вкусное, только пахло коровой, но это был довольно приятный запах. А вот сырые яйца я еще не ел, и не знал, как их есть. Оказывается, нужно было в остром конце яйца, осторожно проделать маленькую дырочку, всунуть туда сорванную веточку, и тщательно покрутить ее там. А затем высосать, через эту дырочку желтовато-кремовый напиток. Я это проделал впервые, и оказалось, что это неплохой способ, только жаль что без соли и хлеба. А так это был очень хороший завтрак.
- Кажуть, що ви викопаєте нам силосну яму? – спросил мужик.
- Выроем, только покажите где и чем – ответил Бабий и пошел вместе с мужиком размечать будущую яму. На ближайшем пригорке они разметили прямоугольник, размером десять метров длины и в ширину метра в три.
- А в глибину метра чотири. Так що роботи навалом. Беріть лопати и приступаємо – предложил он нам.
Мы разобрали принесенные лопаты. Мне досталась штыковая лопата с кривоватой ручкой и тупым лезвием.
- Надо бы отбить лезвие или заточить, а то много таким не наработаешь – спросил я у мужика.
- Ось на пні бабка встромлена, на ній ти і відіб’єш – порекомендовал он.
Я подошел к пню, приставленному к стене дома. И точно, в него была вбита железная ступня - бабка, наверное. Рядом лежал молоток. Я взял лопату в руки и стал старательно тюкать по лезвию лопаты, пока лезвие не заблестело.
Парни уже расположились по три человека на каждый край прямоугольника. Я подошел к Бабию и сказал:
- Давай я здесь стану, третьим с краю, а ты встань на середине ямы и капай поперек, лады?
Бабий согласился, и я вонзил лопату в мягкую землю и отбросил большой кусок жирного чернозема в сторону.
- Потом, когда дойдем до глины, надо будет чернозем собрать в отдельную кучу – посоветовал Кошель, тоже отбрасывая в сторону землю.
- Когда дойдем, тогда и будем – сказал Бабий – а пока копаем.
Мы копали до обеда. В три часа приехал Василий Егорович и привез два термоса с борщом и гречневой кашей с тушенкой.
- Корову забили, мяса на всех хватит – сказал Василий Егорович.
Каждому досталось по котелку  борща с большим куском мяса и по пол котелка каши. Мне досталась мозговая кость с прилепленной к нему солидным куском говядины. Борщ я ел в три захода, сперва я выхлебал густую, насыщенную овощами, плотную массу жидкости, потом съел мясо, а потом, принялся старательно стучать костью по крышке котелка, добывая из кости мозговую составляющую. Я очень любил эту пахучую добавку.
А затем я умял свой котелок каши. Встал с набитым брюхом и почему-то спать захотелось. И видно не мне одному. Все собрались возле посадки и Бабий стал выспрашивать:
- Василий Егорович, а как там наши. Где расположились, что делают?
- Да всех разместили по разным колхозам. Каждому нашлось дело. Мужиков то мало, а дел много. Фомин вот с ребятами ставок чистят, Бойко со взводом на уборке картофеля, Середа с ребятами дом строит. Все при деле.
- А когда в училище вернемся?
- Пока, никто ничего не знает. Будет приказ, вернемся. А пока Родина просит помочь.
Василий Егорович стал собираться, и уехал, а у меня глаза слипаются, и я не заметил, как заснул.
Разбудил меня, конечно, Бабий.
- Вставай, помахаем еще немного лопатами.
И мы помахали, так часиков до шести. В шесть пошли к клубу, по дороге искупались в Ингульце и пришли довольно бодрые.
Нужно сказать, что пока мы махали лопатами и делали перекуры для отдыха, мы периодически общались и с женским персоналом фермы. И чего мы тогда не наслушались. Событий в деревне было мало, и наш приезд, взбудоражил всю округу. А ночной концерт и танцы под открытым небом давали простор неизбежному женскому любопытству. Больше всего почему-то обсуждали Надежду. Да и понятно, ведь это она была инициатором и запевалой в этом неожиданном концерте. Да и танцевала она «непристойно». Как это так, крутиться в обнимку вместе с парнем? Это не девичье поведение.
И частенько, то одна из женщин, то другая подходила к нам и сообщала, что с Надькой дружить нельзя: «Бо вона порчена».
Разговор велся по-украински и я ничего не понял из этого сообщения: почему порченная, что значит порченная. Красивая, общительная девчонка, певунья, голос то вон какой, и это значит порченная?
И Кошель, понизив голос, почти шепотом, сообщил мне важную новость: «Она с мужиком жила и наверно не один раз».
- А где же мужик то? – спросил я.
- Никто не знает, поехала в город и приехала уже порченной.
- Так может, ничего такого там и не было?
- Было. Раз мать говорит, было!
Но больше всего меня заинтересовала другая новость, сообщенная женщинами. Оказывается, что пока клуб работал, то там была и радиола, и пластинки, и различное физкультурное оборудование. А где это все девалось, никто не знает.
И поэтому, когда мы пришли к клубу, Бабий попросил меня пойти вместе с ним в сельраду, поговорить с Николаем Семеновичем. Ему надо было отчитаться о проделанной работе, а меня попросил узнать о судьбе пропавшего имущества. Может быть, удастся узнать что-то о радиоле.

***
Николай Семенович был не в сельраде, а дома. Копался в огороде. Увидев нас, он подошел к калитке, открыл ее, цыкнул на большого черного пса, что бы ни гавкал, и сказал:
- Сідайте он там, зараз поговоримо.
Он указал нам на столик, стоящий в глубине двора, сам зашел в дом и принес пять яблок. Крепеньких, с красными боками.
- Ну що, викопали яму? На якій глибині зупинилися?
- Да где-то сантиметров на тридцать, а может чуть более, углубились.
- На тридцять. Порахуємо, так скільки ж це буде: тридцять, на десять, та на три. Буде дев’ять кубів. А потрібно? - десять, на три, да на чотири. Сто двадцять.
С такими темпами ви яму в строк не викопаєте. Потрібно глибше копати.
Сто двадцять ділити на десять, ділити на три. Буде сорок. Кожен день по сорок сантиметрів копати треба, тоді укладетеся в термін. А краще, йдіть на пів метра. Так надійніше, що встигнете.
- А мы что, только десять дней здесь будем работать?
- Десять, ні десять. Кажуть що десять.
- Ничего себе, по полметра – сказал я – у меня и так все руки красные и болят.
- Ничего привыкнут. Не ты первый копать начал – сказал Бабий.
- Можно покурить, Николай Семенович? – спросил я.
- Так курите, хлопці, і я з вами покурю.
Я вытащил свой кисет с махоркой, свернул козью ножку, набил ее щепотью махорки и закурил. Бабий, тоже вытащил кисет, но там у него лежал пакетик с нарезанными из газетной бумаги заготовками для самокрутки. Взяв щепоть махорки, он высыпал ее на бумагу, тщательно ее свернул, облизал и тоже закурил.
Николай Семенович, принюхавшись к выпускаемому дыму, сказал:
- Ну і погань ж ви курите, хлопці. Зараз принесу справжній тютюн. Самосад називається.
Николай Семенович зашел в дом и принес целую жменю пахучего, мелко нарезанного табака.
- Ось це тютюн, так тютюн – сказал он.
- Спасибо – поблагодарил Бабий. Взял у меня кисет, высыпал из него в свой кисет махорку, и плотно набил его принесенным табаком.
- Дома попробуем, с ребятами.
- Николай Семенович, вот бабы говорят, что раньше в клубе и радиола была, и пластинки, и физкультурный инвентарь. А где это все?
- Так на склад відправили. Як директор звільнився, так все на склад і відвезли.
- А можно ли взять радиолу, пока мы здесь? Вечерами потанцевать хочется.
- А чого ж не можна. Можна. Ідіть на склад в візьміть. Скажіть, що я дозволив. Тільки щоб все  акуратно було.
- А где этот склад? И кто там командует? 
- Ви самі не знайдете, доведеться з вами сина посилати. Він вам покаже. Миколка покажи хлопцям, де живе дядько Устинов.
Белобрысый пацан, лет семи, подошел к нам.
- А, Николай Николаевич? Покажешь нам, где Устиновы живут?
Мы попрощались с Николаем Семеновичем, и пошли вслед за белобрысым пареньком. Он быстро привел нас к хате, где в огороде копалась какая-то женщина.
- Хозяйка! – позвал Бабий. Женщина оглянулась и подошла к нам. На шум из хаты вышел и мужчина.
- Нас прислал Николай Семенович. Он разрешил нам взять со склада радиолу и пластинки. Поможете?
- Ну, пойдемте, помогу.
И мы вместе с Устиновым, пошли к складу. Склад этот был в хате барачного типа. Штукатурка там кое-где уже осыпалась, и были видны деревянные рейки, на которых она крепилась. На дверях дома висел громадный ржавый замок.
Устинов вытащил тяжелую связку ключей, поискал среди множества необходимый ключ, и сказал:
- Не знаю, где она лежит. Давно это было, больше года. Успели, наверное, все завалить.
И точно. Склад был забит до отказа временно не нужным материалом и оборудованием.
- Вон в том углу, на стеллаже где-то, лежит ваша радиола. А пластинки я даже не знаю где. Может быть там же, а может быть, и нет. Я точно не помню, куда их сунули.
До стеллажа нужно было пройти через груду досок, на которых сверху лежали кирки, лопаты и большая зубастая борона. В общем надо было все это вытащить на улицу, а потом уже искать радиолу. Мы с Бабием взялись за борону. Тяжелая штука. С трудом вытащили ее через дверь. Непонятно было, как ее туда смогли запихать. Но раз смогли, то и мы, с помощью Устинова, вытащили, а потом взялись за доски, за кирки. Все повытаскивали. Кое-как до стеллажа теперь можно было добраться. Радиола оказалась на самой верхней  полке стеллажа. Что бы ее снять, нужна была лестница. Пришлось идти к дому Устиновых, брать лестницу, и вот долгожданная радиола в руках Бабия. Пластинки, в картонной коробке, лежали в том же углу. Рассматривать мы их не стали, взяли как есть. Теперь надо было все вернуть на место. Опять помучились  с бороной, пока втискивали ее на склад. Устинов закрыл дверь на тяжелый замок, и мы пошли с драгоценным грузом в клуб. 

***
Ребята встретили нас настоящим триумфальным маршем в исполнении бумбукания на губах и ритмичными ударами единственной ложкой по столешнице. Получалось громко и торжественно. Мы гордо внесли радиолу в комнату, которую тут же Валька Тарасов забрал у Бабия, и понес ее устанавливать на стоящий в глубине комнаты столик.
Поискали розетку. Конечно, она находилась в совсем другом углу комнаты, непонятно зачем рядом выключателем, у двери. Придется переустанавливать. Хорошо еще, что провод был укреплен на вбитые в стенку роликовые фарфоровые изоляторы, и его легко можно было раскрутить и переставить, куда нам нужно.
Это серьезное дело было поручено Тарасову и Кошелю, так как он неоднократно клялся, что на электрике он зубы съел. Но нужны были гвозди, отвертка, молоток, пассатижи и они пошли к Николаю Семеновичу за инструментом.
А мы с Бабием, наконец-то, сели поесть, привезенный старшиной ужин. На этот раз это была пшонка, пшенная каша, с мясом давешней коровы, подливой, и, конечно, уже стояли два полных стакана самогона.
 Поев и выпив, чокнувшись за удачу с Бабием, я вытащил свой кисет с табаком подаренный Николаем Семеновичем, высыпал его на стол и свернул очередную «козью ножку». Закурил, и неожиданно для себя начал кашлять. Уж очень крепким оказался табачок Николая Семеновича. Что там, наша махорка.
Ребята, увидев меня перхающего и кашляющего, начали подходить к столу, и, свернув самокрутку, тут же стали кашлять и перхать. Некоторые, даже бросали самокрутку, заявляя, что такого табака им не надо. Я же, почти докурив свою «ножку», в конце концов, понял, как надо курить такой табак. Дело в том, что при сгорании хорошего табака образуется много дыма, намного больше, чем у солдатской махорки. Избыток дыма во рту и заставляет человека кашлять. Значит вывод один: надо уменьшить усилие вдыхаемого воздуха при вдохе. Я стал задерживать дыхание и перестал кашлять. Зато, какой приятный запах у этого табака.
Обычно, некурящий человек, заходя в комнату, где кто-то курил, заявляет: «Ну и накурили вы тут, дышать невозможно. Провоняли все». А здесь, когда к нам заглянул Устинов, то он первым делом спросил: «Чем это у вас так приятно пахнет?» Пахнет, а не воняет! Вот в чем разница!
Устинов принес еще одну картонную коробку с записями современных песен и танцевальных мелодий. Валька Тарасов, подключив радиолу к сети, поставил пластинку и мягкий, нежный голос Майи Кристалинской проник во все уголки сумрачной комнаты:

                https://www.youtube.com/watch?v=94Q9FcT5JsU

Ты глядел на меня, ты искал меня всюду.
Я бывало бегу, ото всех твои взгляды храня.
А теперь тебя нет. Тебя нет почему-то.
Я хочу, чтоб ты был. Что бы также глядел на меня.

А за окном, то дождь, то снег.
И спать пара и никак не уснуть.
Все тот же двор, все тот же снег.
И лишь тебя не хватает чуть-чуть.

Все притихли, слушая песню, и только когда она кончилась, я сказал:
- Давай откроем окно, поставим радиолу на подоконник. Пусть все услышат, в этой тишине, наши песни. Ей богу, они не хуже девичьих. И девчонки прибегут, потанцуем, а то и просто послушаем эти песни.
И я взял коробку и стал вынимать один конверт за другим, читая названия песен:

- Мне бесконечно жаль. Иван Шмелев.   
           https://www.youtube.com/watch?v=tQxRIfY8ybg
- Осенние листья. Гелена Великанова.    
           https://www.youtube.com/watch?v=AJL1HPSr8Mo
- Утомленное солнце. Александр Цвасман.
           https://www.youtube.com/watch?v=6KnWLAQvwVQ
- Я возвращаю ваш портрет. Георгий Виноградов.
           https://www.youtube.com/watch?v=Uk6o84NMWfs

Мы так и сделали: открыли окно и выставили радиолу. И, в притихшем селе, зазвучали мелодии уже ХХ века. И, они ничуть не отличались по музыкальности, по чувственности, по красоте слова и мелодии, от прекрасных народных песен. Преемственность поколений сохранялась. Танцы, вот, не очень, а музыка, да.
Нашелся Кравченко. Неожиданно он исчез, не сказав ни кому не слова. А вот появился, да не один, вместе с ним две девчонки Полина и Стеша (Степанида). Оказывается он пошел к Полине домой, а там застал и всю троицу – Надежду, Полину и Степаниду. Надежда идти в клуб отказалась, говорит - мать не разрешает. Пришлось мне просить Стешу пойти вместе к Надиному дому – уговорить мать отпустить дочь в клуб, потому что без нее песня не сложиться. Мать согласилась, сказав, что и сама придет послушать новые песни, старые то она знает.
Забрав Надю, мы пошли снова в клуб. Там уже было много народа. Достали скамейки: «Да вони ж то, на горище». На чердаке значит. Расставили. Ткачук развел костер, Тарасов ставит пластинки. Сидим, слушаем песни. А танцевать-то, хочется. А никто не решается войти в круг. Пришлось взять дело в свои руки:
- Разрешите пригласить вашу дочь на танец – сказал я, подойдя к скамье, где сидела Надежда с матерью.
- Так що ж це за танець такий. Це ж пісні.
- Танец называется – танго. Это танец южной Америки.
- Так ти його вмієш танцювати?
- Вмію – тихо сказала Надя.
- Ну добре, підіть, потанцюйте. А я подивлюся.
Я подал руку Надежде, она встала и мы вошли в круг. Я привлек за талию девчонку к себе, и мы начали танец. Надежда умела танцевать танго. Она легко отвечала на каждое мое движение, будто мы заранее договорились, как будем двигаться. Танец получался.
 
              https://www.youtube.com/watch?v=bbs5mdc3oho

Пластинка эта была с записью кубинского танго - «Бесаме мучо». Правда, потом выяснилось, что это танец называется «болеро», но мы были уверены, что танго. Что такое «болеро» никто не знал. Конечно, это был уже русский вариант танца, так двигаться как кубинцы, мы еще не умели и никто нигде нас этому не учил. Но танец был хороший, он завораживал своей мелодией и позволял чувствовать тепло девичьего тела. Правда, Надежда, ловко высвобождалась из моих страстных объятий, стараясь соблюсти дистанцию.
Постепенно круг заполнялся танцующими парами. Здесь уже были, не только мы, курсанты, а и взрослые местные парни. Не только из Олиевки, а так же из ближайших сел. Слухи то быстро разносятся, а что такое пару километров для юных ног.
Мы станцевали с Надеждой целый ряд быстрых и медленных танцев. С удовольствием покружились в вальсах, попрыгали в фокстроте, и опять, плавное танго невольно соединяло нас. Нам никто не мешал и, кажется, даже не обращал на нас ни какого внимания, танцуем мы или нет. Мать Нади, незаметно исчезла из вида, видимо, пошла домой.
Потанцевав около часа, я предложил Нади пойти прогуляться по окрестности. Она согласилась, и мы пошли к речке. Вечер был очень теплый. Черное небо сверкало звездами, и при их свете я видел улыбку, рядом идущей девушки.
 Я старался как-то разговорить ее. Надя, в начале, отвечала очень скованно, односложно, но постепенно скованность исчезала и диалоги становились все продолжительное и распространеннее. Я расспрашивал все о ее жизни, где училась, что закончила, где и кем работает, какие планы на будущее. Больше всего ей хотелось петь. Песня это была ее жизнь. Мы договорились, что на следующий раз, если он еще будет, то она договорится с девочками и они снова споют нам свои песни.
Шли мы, взявшись за руки, сталкиваясь иногда плечами идя цепочкой по довольно узким тропинкам. Время пробежало незаметно, и когда я услышал, что исчезли звуки радиолы, я проводил ее к дому.
Вернулся к клубу. Там уже было безлюдно, скамейки валялись разбросанные как попало. Костер был потушен. Окно закрыто. Свет в окне еще горел. Почти все ребята были в комнате. Оживленных разговоров не было, кое-кто укладывался на матрац, снимая гимнастерку, бриджи и сапоги.
Ткачук открыл банку килек в томате и с наслаждением на лице жевал галеты. Это было, так заразительно, особенно запахи, что я тоже полез в вещмешок, достал банку сардин в собственном соку и мгновенно ее съел. Я бы съел и вторую, аппетит был, но решил ее оставить как неприкосновенный запас – НЗ.  Разделся, забрался под одеяло и … провалился в неизвестность. Этот день тоже был завершен. Хороший день.

***
 Чернозем закончился на глубине сорок, пятьдесят сантиметров  и дальше пола глина. Тяжелая, спрессованная масса. Она плохо поддавалась лопате, тупила ее и просто застревала в глубине при попытке выкопать хоть какой-то кусок. Приходилось очищать лопату от налипшей глины, отбивать кромку, что бы хоть как-то заострить ее. А на это требовалось время, и темп рытья котлована резко упал. За час тяжелого труда мы углубились на величину не более чем на половину штыка лопаты и то, не по всей длине ямы.
Приехавший на бричке Николай Семенович неодобрительно покачал головой, но оглядев кромки тупых лопат, уехал, и привез новые, заводского изготовления, лопаты с прямыми, гладкими рукоятками. С ними работа пошла быстрее, но все-таки к концу дня мы углубились на глубину не более чем на тридцать, сорок сантиметров. Так что ни о каких пятидесяти не могло быть и речи.
Устал я здорово, плечи и спина были как каменные, на руках уже появились мозоли, готовые вот-вот лопнуть, и тогда ни о какой работе уже не могло быть и речи. Но пока они только горели, но это еще можно было вытерпеть.
Побросав лопаты, в шесть часов мы, ссутулившись, пошли к речке. Выкупавшись, поплавав с полчаса, сбросив с плеч несколько пудов усталости, мы довольно бодро пришли к клубу. Там нас уже ждал ужин и заветный бутылек с самогоном.
Поев и соответственно выпив, мы разбрелись кто куда. Я завалился на матрац в клубе, и хотел было вздремнуть. Но, как бы ни так. Тарасов, включил радиолу и громкие звуки встречного марша, направили мои мысли совсем в другую сторону.
- Валька – сказал я Тарасову - давай ставь наши пластинки. Пускай музыка по селу пронесется, девчонки услышат, придут. И точно через какое-то время, на звуки мелодии вальса пришла первая группка девочек, человек пять. Нади среди них не было. Но вскоре появилась и она, вместе со с Стешой и Полиной.
В кругу уже кто-то крутился в быстром темпе вальса. Я подошел к Наде, пригласил ее на танец и мы закружились под неувядаемые звуки вальса «Сказки венского леса». И я вновь ощущал упругость девичьего тела под тонкой тканью ситцевого платья. Надя на этот раз уже более доверчиво отвечала на прикосновения, даже когда я невольно касался  крепких бугорков острой груди. Музыка вальса завораживала, и мы тонули в этой музыке, и не было вокруг никого, только мы, я и Надя. Вальс плавно перетек в танго «Осенние листья» и вновь мы были вдвоем, и никому не было дело до нас, а нам не было дела до них. Потом были опять вальсы, опять танго, фокстроты. Вечер длился, и надо было где-то передохнуть.
Лавочку нашла Надя, и вот уже который час, мы сидели и разговаривали. Разговаривали обо всем. Я рассказал Наде о всех событиях, которые происходили со мной. Она делилась со мной своими поступками, своими мыслями, своими намерениями. И хотя разговор велся на разных языках, она говорила по-украински, я по-русски, но для нас это был единый язык, для меня русский, для нее украинский. Я рассказал ей свою историю – ее вы сейчас читаете. Надя рассказала мне свою. Я ее помню во всех подробностях, как будто это звучало только что.   
В Олиевке была семилетняя школа, а десятилетка даже не планировалась. Надя закончила пару лет тому назад семилетку, получила свидетельство о неполном среднем образовании, и на этом ее учеба была окончена. Для поступления в десятилетку, надо было ехать в Александрию и жить там, что было просто не реально.  Мать ее бы никогда не отпустила, тем более что и по дому, и в колхозе, работы было предостаточно.
Аркадий Борисович, директор, руководил в клубе всеми клубными мероприятиями, и Надя с удовольствием учавствовала в них. Она и пела там, и все хвалили ее пение, и читала стихи, и участвовала в самодеятельности.  Но, потом Аркадий Борисович уволился, и клуб прекратил свое существование. Надя стала старше, и мать разрешила ей поехать в Александрию, поступать в культпросвет училище, по специальности методист по культурно массовым мероприятиям. Это было ей близко по духу, да и работа в клубе была бы обеспечена.
Документы в училище у нее приняли, и она прошла собеседование, вернее прослушивание ее голоса. Там ей сказали: «что у нее хороший голос, возможно меццо-сопрано, но над ним надо еще много работать, что бы правильно его поставить. А это возможно только в Одессе или в Киеве, где есть специальные учебные заведения - консерватории. А здесь ей вряд ли удастся, как-то его улучшить, но специальность методиста она получит, и сможет работать по специальности».
Для поступления надо было сдать несколько экзаменов, и Надя стала готовиться к их сдаче. Остановилась она жить у ближних родственниках и должна была ухаживать за маленькими детишками, пока родители были на работе.
В одно из воскресений Надя решила пойти в клуб на танцы. Там к ней подошел какой-то парень, высокий такой, чернявый, с усиками, и пригласил ее на танец. Говорил он с каким-то гортанным акцентом, явно не русский. Но парень, с виду был симпатичным и, протанцевав несколько танцев, он пригласил ее пойти прогуляться в саду.
Ей было неудобно ему отказать, и она с ним вышла из клуба. Немного походили они по саду, потом сели на скамейку и он начал ее целовать. Она, молча, отворачивала лицо в сторону, не позволяя ему добраться до ее губ. А он, внезапно, опрокинул ее на спину, задрал ее ноги к себе на плечи, порвал трусики и, сделал ее порченной. Потом встал, заправил брюки, повернулся, и ушел.
А она так и осталась лежать на спине, широко раскинув ноги. Немного полежав, как в тумане, встала, подняла порванные трусики и пошла к родственникам. Там никому, ничего не сказав, утром ушла пешком домой, в Олиевку. Только дома, разревевшись, она все рассказала маме. Они обе поплакали, но делать что либо, уже было нечего, нужно было жить дальше. А документы, так и остались в училище.
Мы сидели рядышком, она держала мою руку, и я чувствовал, как она, то сжимала ее крепко, крепко, то ее пальцы бессильно опадали и замирали в каком-то ожидании. Этот ее рассказ меня увлек, зацепил, взял за душу, такая несправедливость судьбы для юной девчонки. Я все время молчал, и когда она замолкла, сказал:
- Надо поехать, забрать твои документы. Они тебе еще, ой как пригодятся.
- Я боюся, мені страшно, а раптом він там?
- Не бойся, я с тобой поеду.
- Коли?
- Завтра воскресенье, а вот в понедельник и поедем.
- В понеділок? Не добрий день.
- Ничего, все будет хорошо.
Мы, еще немного молча, посидели вместе. Радиола уже затихла, я встал, взял ее за руку. Она поднялась, доверчиво прижалась к моему плечу, и я проводил ее домой. Мать еще не спала, горел в окне свет. Видно ждала дочку.
- До завтра, спокойной ночи!
- До побачення!
Она поднялась на крыльцо и дверь за ней закрылась.
Я повернулся и пошел в клуб. Там еще не спали. Меня встретили оживленные вопли. Перечислять их, право не стоит. О чем еще они могли думать. Похабщина и все. Увидев, что я не завожусь, и ни на какие вопросы отвечать не собираюсь, вопли стали стихать и постепенно умолкли. Я снял сапоги, ноги гудели, как после многокилометрового марш-броска. С удовольствием разделся, укрылся с головой и заснул. И этот день ушел в прошлое.

***
 Утро началось с привычных процедур. Хорошо. Значит, входим в ритм. Пробежались по осенней дорожке, выпили парного молочка, высосали штуки три яичка, перекурили, разобрали лопаты и пошли выбрасывать землю из ямы.
Яма была глубиной уже выше груди и с каждым броском лопаты она становилась все глубже и глубже. Если так пойдет дело, то вскоре землю, вернее сказать, глину, придется вытаскивать ведрами.
Пришлось перестроиться. Вальку Тарасова погнали наверх, вытаскивать ведра и высыпать глину на уже довольно большую кучу, рядом с ямой. А мы, выкопав кучку глины, наполняли ею пустые ведра. Постепенно яма углублялась. Чтобы вылезти из ямы к обеду, пришлось уже опускать в яму деревянную лестницу.
Приехавший Василий Егорович, сообщил нам приятную новость, что работаем мы только до обеда, а после обеда отдыхаем, и вечером к нам должна будет приехать кинопередвижка и показать кино. Какое, Василий Егорович не знал, но что кино будет, то это будет точно. Воскресенье ведь – выходной день, а для нас хотя бы половина этого дня выходная. И то хорошо.
Пришлось в клубе делать генеральную уборку – освобождать место для просмотра кинокартины. Собрали в углу комнаты все матрацы, положив их, друг на друга, до самого потолка. Тщательно вымели из углов весь мусор, который успел уже там накопиться, выдраили до блеска половицы пола и расставили скамейки. К просмотру кинофильма мы были готовы.
Кинопередвижка на газике приехала около пяти часов дня. Народ стал уже собираться около клуба. Все уже знали, что будет показан только что вышедший из проката, новый фильм «Солдат Иван Бровкин». Некоторые его уже успели увидеть в Александрии, и делились впечатлениями, как и о самом фильме, так и об игре актеров. Ивана Бровкина играл молодой парень, Леонид Харитонов, и так же в фильме участвовали всем уже знакомые и полюбившиеся актеры  Михаил Пуговкин и Татьяна Пельцер. Все с нетерпением ожидали начала фильма.
В глубине комнаты киномеханик стал устанавливать аппаратуру, вездесущие ребятишки кружились вокруг него. На них изредка покрикивали, но разве их можно было отвлечь от такого события. Повесили большой белый экран.
Стемнело, люди стали заходить в комнату и рассаживаться на скамейках, кто, где и с кем хотел. Никаких билетов не было, фильм показывали бесплатно.    
Наконец зажужжала аппаратура, на экране задергались, вначале, какие-то пятна и начался фильм. Все притихли, всматриваясь и сопереживая за действием, происходящим на экране. Когда фильм закончился, гомон разговоров усилился, все встали и потянулись к выходу.
Я тоже встал и, разыскав в толпе Надю, подошел к ней.
- Ну что ты решила? Пойдем завтра в Александрию?
- Ні, мати сказала, що це не дуже добро йти вдвох з хлопцем забирати документи. Як буде час ми самі з матір’ю підемо та заберемо їх. А так робити просто не зручно.
Ну что ж, как мать сказала, значит так и будет. Пойдем погуляем еще немного?
- Ні, я піду до дому.
- Проводить тебя?
- Ні, я з мамою.
- Что же тогда, до свидания?
- До побачення.
 И Надя, не оглянувшись, подошла к матери и они вдвоем пошли домой по уже темной улице.
Механик собрал аппаратуру, снял экран, свернул его в трубку и, уложив все в машину, уехал.
А мы, стали убирать скамейки, расстилать наши матрацы и готовиться ко сну.
Я тоже стал разыскивать из кучи матрацев свой матрац, он у меня был приметный. На левом боку была прореха, из которой всегда вываливалось сено. Я все собирался зашить эту прореху, но так видно и не собрался.
Отыскал я свой матрац, оттащил его в тот угол, где мы с Валькой располагались на ночлег, нашел подушку,  укрылся шинелью и был готов опять устроить свидание с Морфеем, но не тут-то было.
Этот паразит Валька, закончив возиться с установкой радиолы, включил ее на всю громкость. Ну и какой же тут сон, когда слова песни «Мне бесконечно жаль своих несбывшихся мечтаний, и только боль воспоминаний гнетет меня….» вновь унесло меня в тихий сумрак теплого вечера.
В голове уже начались складываться строки нового стиха, слова искали рифму, а рифма требовала ритм, и вот-вот и стих появился бы на свет, но…. Неугомонный Володька Кравченко, вскакивая с матраца уже орет:
- А ну, подъем, лежебоки. Девчонки пришли, хватит валяться.
Я выглянул во двор и точно: во дворе стояли Стеша и Катерина.
- Заходите девочки - пригласил я их, открывая дверь в комнату.
- Ні, зараз Галина і Тетяна прийдуть, почекаємо їх тут, у дворі. А може ще хтось прийде, так краще вже тут їх будемо чекати.
Валька распахнул окно, выставил радиолу, и бодрые звуки новой песни раздались над уже заснувшим селом:
- Синий, синий иней лег на провода. В небе темно-синем синяя звезда….
Деревня недолго спала, уже через какое-то время к клубу вновь потянулись пары и скоро двор перед клубом был полон народу.

***
По моему, это был последний праздный вечер нашего пребывания в Олиевке. Следующие дни запомнились, как что-то бесконечно нудное, тяжелое. Тяжестью в плечах и пояснице, усталостью и сонливостью. По утрам Бабию долго приходилось расталкивать нас, чтобы хотя бы к семи часам быть около опротивевшей всем нам ямы. Обычно разогревались мы только к двенадцати часам дня, когда туман из глаз исчезал и, хоть как-то начинали понимать, что наступил новый день.
Яма постепенно углублялась. Может быть не так быстро, как хотелось бы Николаю Семеновичу, потому что он частенько долго беседовал с Бабием, после чего Бабий ходил хмурый и не разговорчивый.
Чтобы не осыпались края ямы, ее приходилось обшивать досками, а глина была все такой же плотной и тяжелой и с трудом подавалась уже затупившимся лопатам. Очень часто приходилось ее долбить киркой и лишь потом работать лопатой, выбрасывая с трудом отколовшиеся куски в ведра.
Мы ввели соревнование, сколько ведер, каждый из нас наберет. А вечером подсчитывали, и Кошель практически всегда выходил победителем. Он как-то ухитрялся на два, а то и на три ведра выкопать больше всех. Меньше всех набирал Ткачук, я же был обычно в середине общего списка. Я соревновался с Ковалем. То у меня было больше выкопано ведер, то у него. Хоть на одно ведро, но все-таки отличались.
Но тут началась портиться погода. Похолодало. Подул северный ветер. Небо потеряло свою голубизну. Все чаще и чаще тяжелые черные тучи сгущались на небе и проливались мелким и частым дождем.
Яму тогда накрывали тяжелым брезентом, а мы сидели в холодной комнате клуба. Несколько раз пытались затопить печь, но она очень дымила. Почему-то большая часть дыма выходила не в трубу, а в комнату, и тогда приходилось открывать двери и окна, что бы как-то проветрить ее. Матрацы отсырели и, накрывшись шинелью, мы долго согревали матрац своим телом.
Приказа уезжать все не было, и стали поговаривать, что надо было бы разбросать нас по хатам. Но так как большинство хат еще тоже не отапливались, то разговоры оставались разговорами.
Как только хоть немного прояснялась, мы шли к яме и продолжали копать, углубляя тем самым яму. В нее мы теперь спускались по двум скрепленных между собой лестницам. Но до четырех метров было еще далеко. Углубились на метра три с чем-то не более. Николай Семенович был очень недоволен, но понимал, что большего он от нас не добьется.
Наконец-то, когда мы дня два просидели в клубе, не куда не выходя. Шел холодный проливной дождь. Пришла машина и мы, даже не попрощавшись с девчонками, уехали в училище. Пыли не былою Была грязь.
И уже в училище, сидя ночью в ленинской комнате, стих, который начал было созревать в холодном клубе, прорвался словами об уже ушедшем лете и наступившей осени: 

Еще шумел в ветвях зеленый лист,
И песня соловья не вся была пропета.
Но непреклонный календарный лист
Отсчитывал последние минуты лета.

Еще любви и песен жаждал мир.
Ночная степь еще жила певучей трелью.
Но птицы уж слетались на прощальный пир,
И по утрам туманы укрывали землю.

Я чувствовал дыхание ее,
Хоть все вокруг еще жило, дышало, пело,
Но осень медленно свое
Уж делало преступною рукою дело.

А я, как мир, еще желал весны.
И я искал ее ушедшие мгновенья,
В загадочном мерцании луны,
В прохладном ветерке, в прощальном птичьем пенье.