Без названия

Смотрю на картины Эдварда Хоппера, и удивляюсь как так можно передать ощущения одиночества в каждой линии, как возможно передать то чувство тревоги, которое охватывает тебя каждый раз как ты взглянешь на его работы? Есть художники, чья душа чувствуется в картинах. Это особенный магнетизм, казалось, нет ничего особенного, но ты задерживаешь свой взгляд все дольше и дольше, атмосферность изображенного окутывает тебя, и ты оказываешься уже по ту сторону, там, в кафе полуночников, чувствуя вгрызающиеся в тебе чувство безысходного одиночества, и что означает это Одиночество?  Это не отсутствие людей рядом. Ведь диалог возможен, и прикоснуться можно, но ты чувствуешь –Ничего. Так же ты бы чувствовал себя с самим собой. Мы все вместе, но мы- порознь. И в протянутой руке не чувствуется тепла.  И в слове нет поддержки. Пустой звук. Это пустота.

Я погружаюсь в этот мир одиноких людей, задерживаюсь подольше в падающих прямых тенях, в голубом безразличном небе, ухожу мыслями вдаль пугающего золотистого поля, поднимаю голову на застывшие криптограммы железных проводов, а эти стены, я будто оказываюсь там, на холсте, они, равнодушные, душат меня, сжимаются, норовя раздавить через мгновение, смотрю через открытые нараспашку окна, но у меня не возникает чувство простора, или свободы, обратное, ощущение изоляции тебя от всего мира. Меланхоличная неопределенность, незаконченная мысль, движения, смысл. Это некий временной промежуток между мгновениями, напряженность момента, который застыл на холсте.
Картины Хоппера –это пуля со смещенным центром тяжести, поражает сильнее и болезненнее, смысловой центр смещен в некое мнимое пространство, которое не видишь, но чувствуешь. Это ускользающая реальность. Недосказанность из которой вырастает сюжет…
Почему же я начала этот рассказ, вернее, даже не рассказ, а некие наброски как мазки, которое возможно и не связаны смыслом, но имеют общий тон.
Это моя ускользающая реальность, но только в слове.  Крик против ветра, кричишь, а твой голос все дальше, он растворяется, исчезает, ускользает от самой себя.
 Так вот …почему же я начала с картин Хоппера, не знаю, серьезно, а возможно знаю, возможно, в его картинах увидела себя…

                ***
Мы называем друг друга «друзьями», «знакомыми» и т.д.,и т.п, но за всеми этими социальными клише есть ли что-то ещё? То самое Видение человека, некое связывающее тебя с ним чувство родственного, что-то, что тянет тебя все ближе и ближе к человеку? Начну с того, что весь ноябрь я была с человеком, которого не видела. То есть, знаете, я вижу его перед собой, знаю его имя, но он будто скрыт в темноте. Я смотрела на него, на этого человека из плоти, крови, спермы и костей, но он будто оставался где-то за пределами моего видения.

 В моём случае я не могла назвать его ни знакомым, ни другом, никем, это был кто-то, чье имя я знаю, но сам человек от меня очень далеко.  Возвращаюсь к тому последнему месяцу осени, и ощущаю сырость. Будто я проходила весь месяц с наброшенным на плечи влажным, дырявым одеялом.  Ноябрь тогда и вправду сочился влажностью. Промозглые туманы были каждый день. Они поглощали всё вокруг. Тёмные петляющие тропинки в парке еле виднелись за пеленой серости, фонари едва ли рассеивали свой тусклый свет. Улицы блестели от дождя. Запах разлагающихся листьев, и такой же привкус во рту.

Мне кажется, что в некоторых ситуациях ты становишься кем-то другим, просто ты не узнаешь себя, тобой  руководить некая сила. Что-то тёмное, архаичное, неподдающиеся объяснению, и рациональности. Она движет тобой, толкает вперед, в спину, и ты идёшь неизвестно куда, чувствуя в себе что-то иное. Новое.


                *** 
Встречались возле метро. Зеленый флуоресцентный значок метро плыл перед глазами, гипнотизировал меня, на тот момент он был самым ярким пятном на фоне туманной серости, которая затягивала собой город.  У меня возникало странное чувство уюта. Некий ориентир, которым можно руководствоваться как маяком для потерянных кораблей. Наверное, такое чувство возникло из-за сна накануне, в котором город исчезал, он затягивался чернотой, подползал как туман в романе Стивена Кинга, и я бежала от темноты, которая поглощала за собой пласты реальности, мир исчезал на глазах, пока я не оказалась в полуразрушенной подземке, и там, на повисших, ободранных проводах висел этот зеленоватый мигающий значок М. Я была спасена.
Сырость трепала волосы, пробиралась под шерстяной свитер, в котором было жарко, и всё же знобило. Неприятное чувство. Нечто лихорадки. 
А после я помню это беглое «привет», некая неловкость в объятии, колкость поцелуя от его щетины на лице. На той скамейке я представляла себя плавающей в тумане, в потоке своих мыслей, и сквозь эту пелену протягивалась рука реальности, которая на время вытаскивала меня из этого потока, из состояния, будто я нахожусь в околоплодном пузыре, где так комфортно и безопасно.

Всю осень я носила чёрное пальто и мягкие замшевые перчатки, которые пахли сигаретами, а от воротника пахло духами, такими сладкими и странными, будто кондитерская фабрика, а может и нет, но я как-то зарывалась в этот аромат. Это была моя вторая верхняя одежда. Помню, как руки краснели от холода даже под перчатками. Холодно. Так холодно. На некоторых деревьях ещё держались листья. Моросил дождь. Город делал вид, что дышит и живет, но я не могла избавиться от чувства омертвелости всего вокруг и даже не замечала красоты ноября. Я видела ее изнанку.

Щелк…щелк...я под «взглядом” объектива.  Он фотограф. Любитель. Его мир –это взгляд через объектив. Черно-белые фотографии, чтобы сосредоточиться на самом важном. Цвет, он отвлекает, точно так же, как и Свет дня, уступающих перед Ночью с ее тайнами и пороками, гротескной красотой, и тишиной. Ночью легко спрятать, то, что освещает свет дня. Так же, мне кажется, и чёрно-белые фотографии, они скрывают некую тайну в себе, что-то, что хочется спрятать, лишив цвета, убрать лишний акцент.

Этот объектив превращался в некое подобие стены между нами.  Сначала мне даже было как-то непривычно, а потом я привыкла к этому. Он смотрел на меня через объектив, и мне казалось, таким образом, что я остаюсь защищенной.
Ноябрь остался снимками: перчатки, зажимающие сигарету в руках, движение губ в разговоре, уносящиеся ветром волос из-под объёмного шарфа, блики вечерних огней в глазах, наше общее отражение в зеркале лифте…
Я осталась там, на многих-многих фотографиях, запечаталась моментом в течении бегущего, не замедляющегося времени.

После у меня возникало ощущение будто я частями рассыпаюсь, остаюсь там-реальной, а тут, по эту сторону-  всё меньше и меньше меня, идущей по асфальту с сигаретой, с еще более глубокой пустотой, чем прежде, и единственное чего мне хотелось это ее утолить. Утолить голод. Такой сосущий изнутри. Такой болезненный голод. Ешь, а наесться не можешь.
Не считаете ли вы, что самое худшее одиночество, это как в примере с картинами Хоппера, когда ты с кем-то ощущаешь себя так же?

                ***

 Выпускаю кольцо дыма, и слышу рядом:
-как же они воняют
Сигареты. Да, кому-то не нравится их запах, и он, пусть будет Х совсем не понимает, что означает для меня этот дым. Знаете, курение — это некая иллюзия заполнения пустоты. Маленькие порции яда каждые пару часов.
И я отворачиваюсь в сторону, дым исчезает среди полупустых улиц, исчезает среди тёмных дворов, и мне так тошно. Я тут, но мои мысли вдруг перенеслись в конец октября, в тот день мы вроде встретились. Но вспомнила не встречу, а девушку, которая попросила закурить. На ее ногтях был облупленный лак. Ей, наверное, было не больше восемнадцати. Черные волосы в которых терялось заходящее солнце, подсвечивая ее потусторонним сиянием, а в глазах нечто глубокое, как бездонный колодец, и милая растерянность, будто на дно колодца кинули камень и это растерянность рябью разошлась по ее карим глазам.
 Прошло столько времени, а я помню, как её рука достает сигарету из пачки, и этот лак как облупленная штукатурка на стене… Ее я увидела. Увидела в свете, а не скрытую от меня за темнотой…
               
                ***
Помню мы гуляли по парку, и я остановилась, а он пошел дальше и мне стало хорошо. Мне стало хорошо от знакомого чувства уединения.
 Намеренно приостановившись я наблюдала, как его высокая фигура удаляется, становится маленькой и тусклой в рассеянном свете парковых испорченных фонарей.
 Я засмотрелась в темноту, где вырисовывались силуэты деревьев, уходящих вверх по склону, и чем дольше я смотрела, тем сильнее усиливалась моя тревога, нечто резонировала со мной из этой ноябрьской густой ночи.
Деревья показались пугающими, они будто зашумели листвой, хотя на ветвях уже не осталось ни листочка, и в этом шорохе листвы я слышала шёпот. Мне казалось, деревья начинают двигаться, что они вот-вот вырвут свои корни из-под земли и двинуться в мою сторону в этой шепчущей, царапающий темноте, и мне хотелось сойти с тропы, подняться на склон, к ним, затеряться среди несуществующего шума, но потом я услышала своё имя , и когда шагая к дороге , где так знакомо и монотонно ездили машины , обернувшись , я не слышала ничего , кроме окружающего меня гула , и деревья стояли обездвиженные , но внутри у меня не проходило чувство , что я нечто упустила , будто что-то осталось там ,скрытое от меня…

                ***
В квартире на четвертом этаже всегда было темно. Он выключал свет и в своей темной одежды сливался с чернотой.  Я любила стоять возле окна и смотреть на улицы, которые к вечеру пустели. Наблюдать за жизнью других через окна, в которых просвечивались силуэты людей. Иногда он становился сзади меня, и я ощущала, как его пальцы касаются волос.
Горячий кофе обжигал губы, но я не могла согреться. Не могла согреться и тогда, когда он обнимал, и я так крепко его обнимала в ответ, чтобы почувствовать хоть что-то, но ничего не ощущала, кроме осознания того, что я все свои чувства растратила где-то в другом месте.

 Иногда его лицо передо мной размывалось, и на его месте оказывался кто-то другой. Так, если бы происходил сбой в матрице, и изображение начинало двоить, троить, и я закрывала глаза, чтобы прогнать этот системный сбой.  Я умножала одиночество находясь с ним, и чувствовала, что просто играю роль, и меня нет во всем, что происходит. Не было ни в одном объятии. Не было меня и в переплётных пальцах, а, иногда, мне становилось неловко, когда он обхватывал моё запястье и целовал руку. В этом жесте было что-то интимное, и мне хотелось убежать от этой нежности ,которая ранила.

Сама квартира казалась мне норой, в которой я пряталась. Пряталась за шторами темно синего цвета, пряталась в ком-то, кто мне не дорог, тот кто просто случайно оказался на моем пути, и от этого становилось горько. Горько как от этого его кофе, которого я пила большими глотками.
А после я чувствовала, как его руки обхватывают мои плечи, чашка поспешно возвращалась на столик, содержимое расплескивалось, и все поцелуи были такими отчаянными. Я хотела почувствовать хоть что-то…
Моё разрушение со стороны так было похожа на нежность, но после которой я хотела только одного –бежать.  Как всегда –бежать…
                ***
Тени на потолке. Да, мне нравились эти тени на потолке, которые отбрасывали проезжающие мимо машины.  Я не могла отвести взгляд от этих линий, похожих на раскрытый веер. Я лежала голая, чувствуя холод простыни на бедре, водя рукой по ключице, наблюдала как минуту за минутой распускался новый калейдоскоп теней. И даже тут не было меня.
Была я и Х ,а одиночества было посередине. Оно смеялось и мне самой было смешно от всего это.  В тот момент мне показалось, я поняла, что значит Любовь, пытаясь отыскать ее порханием пальцев по лицу этого человека, но не смогла найти.

                ***
 Пытаясь разыскать Любовь, я каждый раз находила лишь временную остановку в этой квартире, в которой можно было на время забыться.
 Случайные попутчики. Случайные встречи. Так легко стереть ластиком. Так легко ,когда ничего нет внутри.
               
               

                ***
Момент, когда ты выходишь из-под контроля у самой себя. Я помню, как подорвалась в панике, как одевалась в спешке, все вдруг стало таким реальным , и плоским, примитивным до оскомины , и мне хотелось только бы скорее уйти. Стены душили. Его вопросы «что случилось» душили. Душила и жалость. Я обняла его, и мне стало жаль, что я стала его временным попутчиком…
Я выскочила из этой квартиры, и наконец-то побежала, не разбирая дороги. Всё осталось не более, чем сном, от которого я вдруг очнулась. Бежала по пустым ночным улицам, бежала в расстёгнутом пальто, чувствуя, как слезы горячим потоком текут по щекам, такие горячие и соленые, на вкус как кровь. Бежала, не замечая вокруг себя ничего. Это было удушье. А веревку снять не могла. Я ловила свое отражение в темных стеклах ночных магазинов, и там некое подобие меня с искажённым лицом и спутанными волосами.
По дороге пролетали машины. Их свет фар меня ослеплял.
Я натыкалась на ночных забулдыг, чувствуя запах мочи и алкоголя. Я спотыкалась, думая, что сейчас разобьюсь. Я знала, что нет двери в которую я могу постучаться, нет никого , к кому я могу прийти . Это было чистое отборное одиночество и паника от которой кружилась голова и весь окружающий мир вибрировал, мне хотелось оказаться в горячей ванной , в кипятке, чтобы можно было содрать кожу , и начать сначала.  Я не знаю сколько я так бежала , пока не оказалась возле метро.
До закрытия оставалось минут двадцать .  Из носа пошла кровь и я размазывала ее по лицу , и только потом поняла , почему у слёз был такой соленый привкус…