Бибися

Наш двор как место, где мальчишки решают свои пацанячьи дела, играют в футбол и в прятки, дружат и дерутся, обсуждают последние новости,    ничем не отличался от других дворов в городе. Собственно, как такового двора у нас  не было. Была небольшая лужайка за домом с несколькими деревьями и трансформаторной будкой. Позднее там появились качели, а также столики для настольных игр.
Так случилось, что основным детским населением нашей многоквартирной пятиэтажки, были мальчишки, причём все примерно одного возраста. Соответственно, интересы и увлечения тоже были общими. Во времена, когда об Интернете и мобильных телефонах не писали даже фантасты, а на черно-белых телевизорах было всего  два канала, мы развлекали себя сами, насколько позволяла фантазия. Летом были походы на рыбалку на Танковое озеро, поездки на «лайбах» во все известные и неизведанные места по району, набеги на фруктовые деревья на плодобазе, через дорогу. По вечерам, конечно же,  обсуждения новых фильмов, мультиков, и рассказы «про страшные истории». Зимой – санки, коньки и хоккейные баталии, в которых воротами служили двери подъездов, а площадкой узкая пешеходная  дорожка перед домом.
Особым предметом наших увлечений и желаний считалось всё, что было хоть как-то связанно с «загранкой». Даже появление иномарки на  Проспекте было событием. Пацаны мигом собирались вокруг машины, горящими от восхищения глазами рассматривали со всех сторон, заглядывали в салон,  цокали языками, обсуждали достоинства, навороченность и крутизну автомобиля.
О «фирме», то есть о любой вещи, привезенной «оттуда», можно было только мечтать. Японская леска и яркие наклейки, значки и ремни, монеты и фломастеры,  и, конечно, жевательная резинка. Мы собирали всё это и обменивались всякими безделушками и  мелочевкой. На основе обладания импортными штучками заводилась  дружба и зарождалась непримиримая вражда, и наоборот.
Как-то у меня завёлся целый блок жвачек, и само собой появилось много новых друзей. Они ходили за мной ватагой и поначалу говорили мне всякие приятные, дружеские слова. На время я стал очень популярен среди своих во дворе. Кроме тех, кто по возрасту уже больше интересовался заграничными  джинсами, сигаретами и музыкой.
В один из дней лета ко мне подвалил долговязый очкарик по прозвищу Бибися. Он улучил момент, когда за домом кроме нас с ним никого не было, подошёл и поздоровался за руку, по-взрослому. После короткого обсуждения кое-каких глупостей, Бибися перешел непосредственно к делу. Он сделал серьёзное лицо, внимательно посмотрел на меня сверху вниз (он был на две головы выше), потом зыркнул по сторонам, чуть склонил голову и тихо, словно рядом были посторонние, сказал:
– Слыхал, у тебя есть жувы.
– Угу-м, – промычал я в ответ.
– А какие?
– Американские.
– А хорошие?
– Мятные.
– Пузыри дуются?
– Не, не дуются, они же мятные.
Бибися сделал вид, будто о чём-то напряженно думает.
– А точно американские? – наконец переспросил он. – А то, может быть, какие-нибудь «Педро» для диетиков, или «Пепперминт» для обсерунов в проруби…
– Не-а, – протянул я, – ну, может не совсем американские, может немецкие, или английские…  А что такое диетики?
Бибися хмыкнул и снисходительно, как  дурачка смерил меня с ног до головы. Потом, одной рукой приобнял  за плечо, другой поправил очки, точь в точь, как Валерка из «Неуловимых мстителей» и подвел к лавочке, на которую мы уселись.
– Понимаешь, Зелень (так меня прозвали во дворе пацаны постарше), диетики, это… такие люди… в общем, я пока могу тебе только сказать, что им нельзя жрать всё подряд. Но дело не в них.
Я взял за кончик жвачку, которую всё это время старательно и с удовольствием перемалывал во рту, растянул её на максимально возможную длину, потом отправил снова в рот. Бибися очень внимательно проследил за этой процедурой, и сказал:
-– У меня есть к тебе дело, Зелень. Секретное. Мы ж ведь с тобой друзья?
– Ну…
– … а друзья должны помогать друг другу, усекаешь?
– Усекаю, – нерешительно согласился я. Я пока ещё не знал, а точно ли мы с Бибисёй друзья. Знакомыми мы были точно, но вот, чтобы друзьями…
– Мне, понимаешь, очень нужно для одного очень важного дела три жувы, – быстро продолжил он, внимательно глядя из-за очков мне прямо в глаза. – Нет, ты не думай, что я у тебя прошу три жувы, я просто говорю тебе об этом как другу, понял?
– Понял, – ответил я. Бибися был года на два старше меня, и мне немного льстило, что старший разговаривает со мной, как с равным. И не просто разговаривает о своих делах, а просит об услуге.  Но поинтересовался, – а зачем тебе три?
– Это пока что секрет, – мрачно, приправив тяжелым вздохом, проговорил  Бибися. – А секреты, если ты знаешь, не рассказывают кому попало. И даже, иногда самым лучшим друзьям. Но так и быть, пока могу сказать тебе, что ты потом сам всё узнаешь.
Бибися обернулся по сторонам, вынул из нагрудного кармана рубашки завернутый в фольгу окурок сигареты, развернул,  чиркнул спичкой, быстро прикурил,  выпустил мне в ухо клубок дыма и зажал окурок в кулак.
– Я может быть даже сам тебе потом всё расскажу, – важно сказал Бибися, и снова оглядевшись по сторонам, украдкой сделал глубокую затяжку. Потом протянул «чинарик» мне:
– На, хочешь затянуться?
Мне, конечно же хотелось попробовать покурить (раньше я уже пробовал, но не распробовал), но я боялся что мама может унюхать запах табака, и тогда мне несдобровать.
– Да на! Дёрни, у тебя же жува, зажуешь и всё.
Я нерешительно взял сигарету.
– Ну, хер-ли смотришь? Давай быстрей, пока никого нет! – настаивал Бибися.
Я вынул изо рта жвачку, и сделал затяжку. Сигарета оказалась крепкой, я подавился дымом, закашлялся, из глаз потекли слезы. Бибися довольно усмехнулся.
– Ну как? Это «Ява-100», с поезда, – не без гордости сообщил он. Что означало: Бибися с другими старшими ребятами ходил на вокзал и в вагоне-ресторане проходящего поезда  приобрел дефицитные сигареты. 
– Нормально, – просипел я, и сделал ещё одну затяжку. Голова немного закружилась.
Бибися отобрал у меня окурок, аккуратно «забычковал» об угол спинки скамейки, и бережно завернул в фольгу.   
– Ну, так как? – спросил он после короткой паузы, – ты мне друг или не друг?
– Друг, – сказал я уже более уверенно. Но мне жаль было отдавать ему сразу три штуки. У меня всего оставалось пять или шесть.
– А раз друг, то давай, выручай! – потребовал Бибися.
Я молчал, и его призыв завис между нами. Видя, что я колеблюсь, он хлопнул себя по лбу, и радостно сообщил:
– О! Придумал! Слушай, Зелень, а давай, ты мне  их одолжи, а? Мне просто очень срочно надо, а я тебе через неделю отдам. Или даже так: ты мне дашь три жувы, а я тебе отдам четыре. По-моему, это справедливо… Один пацан, он живет в Центре, как раз должен мне пять штук. Он отдаст мне, я отдам тебе, и у меня ещё останется, – убеждал меня Бибися, – мне просто нужно сегодня, а он должен отдать в понедельник, понимаешь? Ну, давай, не тяни резину. Я же отдам, точно отдам, в понедельник. Или во вторник.
Я (больше для вида) посчитал на пальцах дни до следующего вторника, сегодня была среда. И спросил:
– А ты точно отдашь?   
– Ну, точно! Точно! Точнее не бывает. Я могу даже дать честное слово. Ну давай, неси, я тебя здесь подожду. Или давай, вместе сходим, я у дверей постою. Ну? Пошли!
Я вдруг почувствовал, что мне  некуда от него деваться. Теперь я просто не мог ему отказать.
– Ладно, жди здесь, я сейчас принесу, – я поднялся со скамейки.
– Точно принесёшь? – Бибися пронзил меня взглядом, – смотри, обещал.
Я поплелся домой. По пути мелькнула мысль, а может быть, ну его, Бибисю, тоже ещё друг! Просто не выйти во двор, а сесть посмотреть телек или почитать новый номер журнала «Наука и жизнь»? Но… я ведь пообещал. И он обещал вернуть. Обещания надо выполнять, так меня учили родители. Я поднялся на пятый этаж,  зашел домой и выглянул в окно на кухне. Бибися сидел на лавке, закинув нога за ногу и ковырял в носу. Ждёт. Надо идти. Я вскрыл последнюю пачку мятных жвачек, вынул три штуки, понюхал их на прощанье, и пошел на улицу. Бибися уже поджидал меня у подъезда.
– Ну что, принёс? – нетерпеливо поинтересовался он, и взглянул на часы, – давай быстрее, а то я уже опаздываю.
Он чуть ли не выхватил у меня жвачки, два раза их пересчитал, уложил в карман брюк и похлопал меня по плечу.
– Ну, лады. Пока, а то тороплюсь по делам, сам знаешь. В общем, в понедельник. А может и во вторник. Или лучше, чтобы уж точно, в среду отдам (он ещё раз взглянул на часы), в это же время. Ну, бывай.
Бибися исчез.
Я почесал затылок и пошёл за дом в поисках других своих приятелей.
За домом в одиночестве околачивался Лёшка, он как раз вернулся из пионерского лагеря, где «отдыхал» в третью смену. И ему не терпелось  много чего порассказать мне  про свою лагерную жизнь.  Когда он устал говорить, я рассказал ему последние новости во дворе, пока он был в лагере, в том числе про Бибисю и  жвачку. Лёха с интересом меня выслушал, потом спросил.
– Слушай, а ты мне-то дашь пару штук?
И мне стало стыдно, потому что я совсем забыл о старом приятеле, пока водил дружбу с другими ребятами. Как могло такое произойти? Правда, у меня ещё оставались те две жвачки из последней упаковки, которую я вскрыл для Бибиси. Но это был, как говорится, неприкосновенный запас, они мне могли понадобиться  самому, например в школе. Первое сентября было уже совсем скоро.
– Лёха, ты уж извини, я вот честно думал тебе оставить, но вышло так, что последние пришлось отдать Бибисе. Но он мне во вторник отдаст, или в среду. Я обязательно с тобой поделюсь.
– Ага, Бибися отдаст! Держи карман пошире, дружок! – зло отчеканил Лешка. – Потому что Бибися их тебе никогда не отдаст. Он у всех всё берёт и никому ничего не отдаёт. Он же Би-Би-Ся!
– Слушай, а почему его называют Бибися?
– Потому что! – Лёшка сплюнул в сторону. – Потому что он длинный, как Бибися, и врёт всё, как Бибися.
Мы помолчали. Мне всё же было не совсем понятно, почему всё-таки Бибися? А не, скажем, Штурпак, или Дылдон? Однако Лёшка, со знанием дела пояснил:
– Бибися, это потому что, кажись в Англии, или даже в Америке есть такое радио, «Би-Би-Си» называется. У нас пацаны словят его на транзисторе и слушают. Но его нельзя слушать, потому что они всё врут про Советский Союз. Это вражеское радио. И у них там есть антенна, направленная на нас. Длинная, наверное, антенна, чтобы через границу добивала. Понял теперь, почему Бибися это Бибися? Он тоже всё врёт и длинный, как антенна.
Теперь мне стало понятно. Но я всё же заверил друга:
– Он отдаст, никуда не денется. Обязательно отдаст, он обещал.
О том, что мы   курили, я рассказывать не стал, мало ли что…
– Ну ладно, – более спокойно согласился Лёшка, – посмотрим. Ну, пока.
Ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду следующей недели я своего должника так и не разыскал. Лёшка ничего не говорил и терпеливо ждал, когда моё терпение закончится. Но Бибися, как сквозь землю провалился, и никто из ребят не мог точно сказать, где он.
Лешка ходил задумчивый, может быть потому, что ему нечего было жевать. А может  потому, что о нём забыл лучший приятель.
Наконец, утром в четверг, он подошел ко мне и сказал:
– Всё. Это надо заканчивать. Надо пойти к нему домой и сказать родителям. А чего это? Взял и не отдает?!
Я выразил мнение, что вроде как неудобно, и даже как-то боязно идти к родителям Бибиси. Мы же не знаем, кто они такие, мало ли что могут сказать. Или сделать.
– Пошли! – Лёшка потянул меня за рукав, я знаю в какой квартире он живет. Ты, главное, не ссы. Я буду стоять рядом, а ты скажи, что он взял у тебя пачку жвачки и не отдает. Пусть отдаст!
Мы поднялись на третий этаж предпоследнего подъезда, и Лёха сам нажал на кнопку звонка. Я вдруг почувствовал, что у меня затряслись коленки.
Тишина.
Наконец дверь открылась, и в темноте подъезда, мне поначалу показалось, что на пороге возник сам Бибися, такой же длинный, нескладный, в очках. Только уж слишком заросший, что ли.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Лёшка, и подтолкнул меня в бок, мол, говори!
– Здравствуйте, – ответил старший Бибися, – вам чего?
– Мы… это… м-м-м, – я замялся, – в общем Биби…, ой, это… ваш Володя взял у меня жвачку и не отдает…
Старший Биби приподнял очки, потом снял их, протер краем пижамной куртки, которая была наброшена у него на плечи. Потом снова нацепил на нос. Мне показалось, что он с трудом сдерживает улыбку.
– Что-что? Не понял… То есть, Владимир взял у вас… что?  И не отдаёт?
Мне вдруг стало очень стыдно. Я напрягся, и с трудом выдавил из себя:
– Три штуки жвачек он взял. Пообещал отдать вчера, и теперь не отдает.
– Да, да! – подхватил Лёшка, – а он ведь обещал, между прочим…
– Так. – Папа Володи остановил его жестом. Потом ткнул в меня пальцем. – С ним всё понятно, у него взяли и ему не отдали. А вы кто такой, молодой человек? Адвокат, что ли? Или просто товарищ, которому всё это дело небезразлично? Или обидно за друга, за небольшое вознаграждение…
Мы в растерянности молчали.
– Когда Владимир взял у тебя эти м-м-м… жвачки? – строго спросил папа.
– В прошлую среду, – упавшим голосом и чуть не плача, пролепетал я.
– Ну-у-у… - папа махнул рукой, – так он их уже давно сжевал. Как же он отдаст? Ты соображаешь, что говоришь?   Он их теперь тебе никак не отдаст. Не надо было давать, и на этом я с вами, молодые люди, прощаюсь, сами разбирайтесь. А у меня работы по горло. А если ещё раз появитесь здесь, мне придется сдать вас в детскую комнату милиции. За фарцовку, ясно?!
Он ещё что-то говорил, а мы уже кубарем скатывались с лестницы.
Едва оказались на улице, я в сердцах сказал:
– Я же тебе говорил, что ничего не выйдет! Чуть было фарцовщиками не стали! Это всё из-за тебя.
Лёшка насупился и смотрел в другую сторону. Мне стало жаль друга.
– Ладно, жди меня здесь, я сейчас.
Я сходил домой, взял две оставшиеся пластинки жвачки и вернулся.
Мы сели за домом у трансформаторной будки поболтать и зажевать это дело. Через десять минут, мы уже смялись.
– Ну и батя у него, – сказал на прощанье друг Лёшка, – вылитый Бибися! Ладно, пока, а то мне ещё в школу собираться.
И мы пошли по домам.
Завтра было Первое сентября.