Семистрельная

Семистрельная.
Мы семейно всегда любили экзистенциальные темы. Вот тема смерти мне нравилась с детства. Моя мощная бабка наследница коломенских старообрядцев, ещё пятилетней водила меня на похороны.
 Я помню только одни, на Рогожской заставе, как мы собрались тогда с незнакомыми старухами в единоверческой церкви, где меня маленькой крестили. Это был восемьдесят четвертый год, я была страшно молода, а бабульки вокруг просто собрание мумий. Я помню настоящую поминальную кутью из разопревшей полбы с медом и черными надутыми изюминками. Помню, как сухие локти старух в самошитых тяжёлых, мшистых платьях задевали мою голову, покрытую платком.
- Покройся, озорница, - говорила строгая бабушка, когда я пыталась его снять.
Та мёртвая, единственная влипла мне в память ещё и потому, что ее звали, как меня. И сам храм, весёлый, нарядный, летний, с мельтешащими огоньками свечей, высоко стоящих над моей головой.
- Неужели можно быть такой жёлтой и сухой, и одновременно быть Катей?- думала я тогда, копаясь в мелких мыслях о вечном.
- Крестися, Катерина, Осподи, на лоб, Спаси, на пуп, Сохрани на правое плечо, Помилуй...на левое и добавь ,,Мя,,
- А что это : ,,мя,,?
- Меня, значит. Но ты говори: ,,мя,, 
Но вот это всё схлынуло. Время вытрясло шелуху и окалину, осталось только то, что было врезано намертво божьими резцами. Для чего? Для меня, для составления меня такой, какой я должна была стать.
Со временем ушли навсегда традиции прощания и траурные марши с пьяными задрогшими музыкантами, идущими за похоронными процессиями по дворам, за торжественными черными машинами, роняющими лепестки искусственных цветов и часто сами цветы под ноги провожающих.
А ведь кажется это всё вот оно, ещё рядом.
 Моя бабушка была последней, кого хоронили по- старинному, в землю Люблинского кладбища, в старой его части, где тогда ещё не было огромных площадей черного мрамора, семейных армянских могил. А прощались с ней у подъезда, поставив гроб на табуретки.
Это было начало двухтысячных годов. Сейчас всё изменилось в корне.
 Тихо приезжает труповозка, тихо выволакивают мертвеца, чтобы особо нежные соседи не дай бог не депранули от такого зрелища. Смерть приходит тихо, тайно. Она тоже толерантна к людям, у которых мода на искусственную скорбь. Они ведь все теперь чужие, эти соседи.  И не надо им ни с кем прощаться. Некоторые заказывают домашнее  отпевание, но тоже как - то осторожно.
 Да и не по - карману теперь москвичам успокаиваться в могилах. Последний приют дорог.
 Потому мне так понравилась сибирская традиция продолжать закапывать своих мёртвых в землю. Просто потому, что земли много, а крематориев там почти нет.
 Провожая Соньку в школу, мы часто наблюдали прощание или подготовку к нему. А умирали в Тайжине очень часто. Десять лет назад местные удивлялись почему. Быстро привыкли. В ДК поселка можно было столоваться на поминках и все этим, даже с удовольствием пользовались. Потом открыли марганцевый завод, стали экономить и отключать дорогущие немецкие фильтры. Хоронить дешевле, чем включать их даже раз в неделю, а уж обслуживание... И народ стал помирать ещё чаще.
 У дверей обшарпанных поселковых подъездов каждый божий день  алели одинаковые крышки гробов, поставленные ,,на попа,,
 Из квартир доносилось тягучее бормотание отца Максима, читающего ,,усечённый,, чин отпевания.
Отец Максим у нас вообще не стеснялся и вся его работа заключалась в двадцати минутах чтения, особенно при отпевании древних стариков. Родне было тяжело в узких комнатах стоять вокруг гроба и дышать свечным духом. Никто из местных не был привычен к церкви и ее правилам. Местные по - прежнему жили в безвременном гало коммунистической мечты. А отпевать было надо, как и крестить. Просто потому, что так делали все.
 Оттого и отец Максим очень не старался.
 Но тогда, в тот день, когда я вбежала в комнаты Славкиной бабули и увидела ее, маленькую и высушенную, будто бы это уже не человек, а гигантская саранча под одеялом, отец Максим мне помог. С чистым сердцем отозвался.
Уже несколько дней бабуля не могла умереть. Она то замирала, то отмирала и вращала мутными глазами, то снова забывалась и часто дышала, откинув голову. Видно было, что ее распирает какое- то дело. А она не может сказать какое.  Глазами не видит, не говорит, не слышит. Часует уже.
 Я вбежала в комнату, скинув  свои меховые унты и шубку, пахнущая снегом, села прямо на бабулину кровать и взяла её за узловатую ручку.
 Феня, наша родня, Славкина тетя, смотрела на меня подозрительно.
 В глазах ее читалось ,, все то вы, москвичи знаете, везде то вы бываете,,
- Крестик есть у бабули?- спросила я, глядя на едва живую старуху и не глядя на приятную женщину Феню.
- На что? Она и в бога не верила.
- Дайте ей в руку крестик.
 Снова одарив меня укоряющим взглядом, Феня вышла и вскоре вернулась с простым алюминиевым крестиком на черной верёвочке.
 - А говорили не верит...
 Бабуля слепо схватила крестик и сжала его в ладони, не открывая глаз, выхватив его подобно хамелеону из ночного укрытия .
 Я смотрела на неё и думала, что здесь точно что -то не так. Крестик...здесь в Тайжине отродясь не было храма. В Осинниках тоже. Значит, бабуля была в Кузне, посещала службу. Когда то. Крестик совсем гол. Значит, лет сорок он точно был на ней.
 - Знаете что, я схожу за батюшкой,- сказала я, выглядывая в бабушке что - то необычное.
- Зачем... Она же ещё...живая...она же...- возмутилась и заплакала Феня, высморкавшись в платочек.
- Причем тут это! Вы слышали что - то о соборовании?- спросила я её.
 - Ннет...а что это?
- Это таинство. Но оно для живых. И думаю, бабушку надо соборовать...
 Я встала, поправила шапку, снежинки на которой стали уже каплями.
- Измучила она меня... И себя... Не уйдет никак...- сказала Феня, тихо плача.
- Потому что она ждёт.  Вот поэтому.- сказала я и вышла.
 Я побежала мимо Сада Мира, через дорогу к храму- клубу, где с самодельной дощатой колокольни погромыхивали обрезанные  кислородные баллоны- колокола.
 В храме пахло настоящей церковью. Когда то юный мой Славка тут работал ударником на установке, играл в группе с пацанами. Клеил девок. Дрался за клубом. Теперь все чинно.
 Я вошла и  сразу двинулась  к работнице в сером платочке. Та выпучила глаза.
- Служба только по выходным! - выпалила она испуганно.
 - Мне нужен батюшка.- отрезала я.-  Соборование пусть проведет.
 Работница куда- то метнулась и пока я разглядывала серо- зелёные стены бывшего клуба, с навешанными на них иконами, издалека послышалось шуршание, шорох и тяжёлые шаги.
 Вышел необъятный отец Максим в черной шапочке и в полном обряжении.
- А...вы...я тоже так и понял, что никто из местных...
- Добрый день. Хотя...какой там добрый... У нас умирает бабушка.
- Умерла?- переспросил отец Максим цепко и совсем по - своему чину внимательно глядя на меня.
- Нет. Нужно соборовать.
Отец Максим улыбнулся в бороду. На самом деле он был моложе меня года на три, но сейчас казалось, что от собственной значимости он раздуется до митрополита.
- Я сам...не пойду, довезете?  Потом назад?
 Я кивнула.
 Выбежав из церкви бросилась звонить мужу. Он проснулся и немедленно подъехал на машине. А я у напряжённой моей непосредственностью  работницы купила лампадку и иконку ,,Семистрельную,,
 Семистрельная мне была по душе.
 Отец Максим сел впереди с пакетом где шуршали и позвенькивали предметы таинства соборования.
 - Добрый день...- сказал Славка, позёвывая.
-  Добрый... Хороший морозец стоит- крякнув, сказал отец Максим , умещаясь на маленьком пространстве.-  Приходите на службу...как нибудь...
- Хорошо!- прервала я отца Максима.- Придем, как сможем! А вообще то мы ходим, правда, не часто.
- Плохо! А надо часто! И в Осинники на ездите в храм?
Славка улыбнулся.
- В тот большой?
- Да!
- Знаем... Это наш товарищ его строил. Эх...знали бы вы как и на какие деньги...
- А это неважно! Я, конечно, тут только два гола, но у меня уже шесть человек...в приходе.-  отец Максим хотел снова что- то длинное сказать и глянул на Славку, тоже заросшего бородой.
- Нет, самоспасателю не мешает...- отозвался Славка на вопрос, плавающий в хитрых Максимовых глазах... Никто в Сибири кроме священников не ходил, как он.
- А...ясно...ну, как сможете, приходите...
 Мы довезли отца Максима до дома бабули, я проводила его, засветила перед Семистрельной лампадку, напугав Феню, и вышла дожидаться Максима  в машине, держа её прогретой. Мы тихо переговаривались со Славкой.
- Думаешь, поможет ей Максим?- спросил Славка грустно.- Как она быстро слегла...и никак не помрёт. Она давно уже так мается.
 - Конечно, поможет. Странно, что никто не догадался раньше.
- Она ж неверующая была. Работала в войну коногоном, потом на поверхности...Шестеро детей, дед помер в шестьдесят первом...Они религии боялись, как огня...
- Это неважно. Родилась то она ещё до революции, крещёная была.
- Это да.
- Ну, вот..  и крестик мне Феня нашла. Представляешь? Причем крестик хранила бабуля.
- Да ты что? Даже так? У бабули был крестик?
- Был и есть.
 Отец Максим вышел, отдуваясь, с красным лицом. Проковылял до машины, сел, хрустнув сиденьем.
- Она...открыла глаза и...улыбнулась...- сказал он одышливо.- сколько лет бабушке?
- Девяносто четыре скоро.- ответил Славка.
- Теперь спокойно ко Господу отойдет.- вздохнул отец Максим.
- Послезавтра.- сказала я с заднего сиденья.
- Почему...
- Завтра мой день рождения. Она не умрет завтра. Она не сделает этого.
- А отчего вы именно образ Семистрельной Богородицы взяли?- словно пытаясь меня разговорить, спросил отец Максим.
- Потому что умягчить хочу злые сердца. - ответила я.
Отец Максим пожал плечами и замолк. Он больше нас не звал на службу и ехал молча. Кивнул, когда мы протянули ему деньги и как- то все подозрительно смотрел на меня и Славку да так, что я сказала:
- Что, отец Максим, не поймёте кто мы и чего мы? В кого верим? Зачем приехали?
Максим ухмыльнулся. Он покивал головой, как сытый першерон, и попрощавшись вошёл в свой подъезд.
 Объяснять что то было бы долго.
 Бабушка на другое утро весь день улыбалась. Я нарядилась и накрыла стол у нас со Славкой на квартире. Мы узким семейным кругом отметили мой день рождения, тихо и без приключений. Пришли все дети бабули. Как оказалось в последний раз они сидели за одним столом. А наутро бабуля  тихо отошла.
И я понимала, что она меня так отблагодарила. Наверное, за то, что я услышала её без слов. Я, даже ещё не жена её внука, не мать его детей, а просто близкий в будущем, человек, только через год ставший продолжением её крови и  рода.
Семистрельную мне потом вернула Феня, с каким- то первобытным страхом, через мою свекровь.
 Я так думаю, испугалась Феня этих святых стрел.