1959. Плавни

Как помнит читатель, дело было в Астрахани, куда мы с подругой Таней забрались на студенческих каникулах с целью обследования волжской дельты. Погостив на острове Бородатых Вётел на Бузане, нацелились углубиться на юг, в низовья.

12 сентября в 16 часов присмотрели чудного котёночка, игравшего с братишками и сестрёнками в сквере, у крылечка какого-то дома, выпросили его на недельку у хозяйской девочки и погрузились в допотопный пароходик под гордым названием «Норд», отплывавший в Зеленгу. Котёнок был превосходен и получил актуальное имя Робинзон. Он ходил на верёвочке по всем апартаментам третьего класса (читай – по трюму), а мы упивались взятым в библиотеке Даниэлем Дефо вприкуску с дынями. От дынь трудно оторваться, даже когда полный живот.

Через шесть часов, уже ночью, наш гроб припыхтел в Зеленгу (ударение на последний слог). В маленькой гостинице возле пристани мест не было, и мы заночевали на дебаркадере. А утром я отправился на разведку. Прежде всего, надо разобраться, что это за Зеленга такая. На первое впечатление это оказался большой рыбачий посёлок, увешанный сетями, как чердак паутиной. Улицы немощёные, почвы чернозёмные, поэтому после дождей грязно. Но когда я справился о погоде, мне сказали: «Вот весной был дождик, да вчерась прошёл небольшой…»

Зеркальную гладь реки бороздят моторки. У берега они толпятся сотнями, но днём большинство в разъезде. Первый же рыбак, с которым я заговорил о лодке, покачал головой: «Трудно это будет, здесь бударка человеку, как ноги, тут пешком почти не ходят». «Вот и в Венецию попали», – подумал я. И всё же один доброхот взялся мне посодействовать. Забросив свои дела, он таскал меня по разным знакомым, но всё безрезультатно. Тогда он посадил меня на свою моторку и повёз куда-то вдаль. Проезжая мимо пристани, я помахал Тане ручкой.

Мы приехали в другой конец обширного посёлка, но ничего хорошего и там мне не перепало, если не считать большой грозди винограда. По дороге я расспрашивал своего возницу про этот край, и он объяснил, куда надо ехать охотиться, куда – ловить рыбу. К сожалению, это оказалось в разных местах. Тогда я ещё не представлял себе, о каких масштабах охоты и рыбалки тут ведётся речь, поэтому мы говорили на разных языках. На уровне наших запросов тут везде было довольно и дичи, и рыбы.
 
А пока, отдав предпочтение рыбалке, я выбрал «седьмую огнёвку» Белинского банка. «Банк» – это вовсе не денежное хранилище, а просто каждый из рукавов разветвившейся Волги, как, впрочем, и Бузан. А «огнёвка» – это пост бакенщика, заведующего обстановочной сигнализацией на судоходных путях.

Не найдя для нас лодки, мой провожатый предложил другой вариант: его знакомый почтовый агент каждый день развозит на катере почту по дальним рыболовным промыслам и может нас подбросить. А там, дескать, и лодку достанете. На том и порешили. Поблагодарив провожатого за участливое отношение к нашим проблемам, я купил в столовой на рубль целую авоську таранки и вернулся на пристань, предварительно напросившись на ночлег к подвернувшейся тут же знакомой девушке (она стала знакомой после этого случая).

Кто бы мог подумать, что в этом водном краю будут проблемы с арендой лодки! Лишённые свободы передвижения, мы оставались заложниками попутного транспорта. Мы ели таранку, облокотясь о барьер причала, и кидали очистки плавающим внизу уткам. Утки всегда приводили меня в восторг. Они так забавно глотали кости и шкуру воблы, что мы не могли на них нарадоваться. А когда, наконец, нарадовались, посадили Робинзона в авоську и пошли к гостеприимной девушке. Робинзон проваливался лапами в ячейки сетки и кричал благим матом. Но вот всё устроилось, и можно было расслабиться, спокойно покушать, почитать, пописать письма и погулять.

В результате прогулок мы выяснили, что:
– рынок превосходит бедностью все рынки Европы и Азии;
– арбузы есть в ларьках только зелёные (как снаружи, так и внутри);
– вместо скота зеленгинцы держат собак, а вместо кур разводят ворон: вороны на земле, вороны на крышах, вороны на заборах и на бельевых верёвках;
– в магазине имеются отличные туфли к моему парадному костюму, какие в Москве не сыщешь, – на обратном пути надо будет хапнуть.

Наутро, чуть свет, мы были уже на ногах. Свернулись и вышли на берег. Почтовые катера ещё мирно спали, уткнувшись носами друг в друга. Мы присели на брёвна и наблюдали за медленно расходившимся над рекой утренним туманом. Собралось ещё несколько пассажиров. Вскоре вышли почтари, катера запыхтели. Мы влезли на палубу, и оттуда я увидел симпатичного щенка, игравшего с мамой-собакой у калитки ближнего дома. Щенок был бы нам весьма кстати, и я бросился туда. Но облюбованного щенка мне не дали – он и у хозяев был любимцем. Вынесли другого, чёрно-белого, чем-то похожего на енота, и я мигом доставил его на корабль, уже отдававший концы.

Речная гладь встрепенулась и забурлила под винтом. Острые волночки потянулись от форштевня. Катер взял курс на огромный шар из расплавленного золота, подымавшийся над рекой. Мы вытирали скамейки от обильной росы, кошки и собаки опасливо изучали судно. Вскоре Зеленга исчезла из виду, и по сторонам потянулись заросли тростника с вкраплением ракит. Летали чайки. Ленточками и угольниками тянулись бакланы. Впереди в воде торчали на длинных шеях их любопытные головы. Попискивали грациозные мартыны. Катер урчал мотором и разгонял всех. Мы аппетитно уплетали хлеб с джемом, кидая куски своим новым товарищам.

Внезапно выходили в раскат. Берега раздавались во все стороны, там и сям торчали большие и маленькие острова. Стояли рыбоприёмники, сновали парусные бударки и большие моторные баркасы. Мы завозили почту и шли дальше. Через пять часов прибыли на седьмую огнёвку. Ну и расстояния тут у них! Одиннадцать часов плывём от приморского порта, а моря ещё и не видать. Иную европейскую страну можно без следа утопить в этих бесчисленных реках, протоках и раскатах.

Седьмая огнёвка оказалась маленьким бакенным постом, пристроившимся на одном из островов береговой линии Белинского банка. На невысокой деревянной вышке возвышался маяк. Поблизости стоял рыбоприёмник, к которому мы и подчалили. Он представлял собой две сцепленные бортами баржи, из которых одна – приёмный пункт с конторкой, весами и магазинчиком, а другая – рыбовоз с несколькими трюмами. Наш катер выгрузил почту, а заодно и нашу компанию, и проследовал дальше, в сторону моря.

Рыбаки подъезжали с добычей. Длинными сачками черпали золото огромных краснопёрок, серебро лещей. Скользкие зелёные лини и шершавые полосатые окуни, длинные крапчатые щуки и светлые упругие судаки, пятнистые дряблые сомы и сверкающие красавцы жереха сортировались по корзинам, взвешивались на больших напольных весах и отправлялись в трюм, где пересыпались льдом и перекрывались тростниковыми циновками.
 
Робинзон увлёкся брошенным ему судаком, а мы поймали Вовку, парнишку лет пятнадцати с огнёвки, и подговорили его перевезти нас туда на своей моторке. На огнёвке нас встретили две большие собаки, о которых мы читали ещё в Москве в очерке Э.Дёмина об астраханских плавнях. Там он писал, как вечером, спасаясь от комаров, они забираются по лесенке на вышку маяка, что само по себе достаточно забавно, чтобы врезаться в память. Эта встреча повергла нас в изумление, поскольку прежде нам не приходилось наяву встречаться с героями прочитанных книг.

Бакенщик предложил нам маленький кулас, который мы решили тут же опробовать. Это плоскодонка, чуть больше стирального корыта, с шестом вместо вёсел. Мы храбро забрались в него и двинулись искать себе необитаемый остров. По узкой и извилистой поперечной протоке, которая впоследствии получила название Рыбный Ход, попали в море ряски с камышовыми островами. Продвигаться довольно трудно. Берега поросли толстым высоченным тростником, напоминающим бамбуковые заросли.

Почва окружающих островов была слишком мягкой для надёжного крепления палатки, поэтому мы вернулись в банк и поплыли вниз в поисках более подходящей протоки. Вдруг нас подхватило сильное боковое течение и повернуло в отходящий вправо рукав. Впереди виднелся открытый раскат, там ходили волны. В раскат на куласе выходить не советовали. Мы попытались остановиться. Шест не помогал, увязал в жидком дне. Попробовали передвигаться, хватаясь руками за ивовые ветки и прибрежный тростник. Вода бурлила с обеих сторон, кулас двигался по методу «шаг вперёд, два шага назад».

Тань стал нервничать, а когда я, неудачно сработав шестом, вылетел за борт, он и вовсе запаниковал. За бортом было по грудь и мокро, ноги утопали в илистом дне. С трудом взобрался я в наше корыто. В это время Тань, пытаясь удержать его на месте, ухватился за толстую ветку, нависавшую над лодкой, но течение вытащило кулас из-под его ног, и Тань повис на ветке над водой, поджав ноги и взывая о помощи. При всей драматичности положения это было настолько комично, что я не мог удержаться от смеха, которым впоследствии Тань неоднократно меня шутливо попрекал.

Наконец, мы вытолкались в банк, но и там встречное течение не собиралось сдаваться. Но и мы тоже сдаваться не собирались, поэтому вскоре нас нагнал баркас, шедший на шестах вдоль кромки берега, и взял на буксир. Я перелез на него и помог рыбакам толкаться своим шестом. Правда, много работать они мне не дали.

Добравшись до огнёвки, мы раскритиковали кулас, пообедали и занялись ловлей рыбы с мостков. Уже свечерело, стали покусывать комарики, и пришлось воспользоваться диметилфталатом. Он возымел действие: теперь комарики только вились вокруг, а садиться и тем более вставлять свои носы в нашу отравленную кожу не решались. Переночевали мы в доме бакенщика, намяв бока на жёстких сундуках.

На другой день, 15 сентября, нам выделили другой кулас, более солидный, с вёслами и необходимой ёмкостью. Он, правда, тёк, но это уже детали. Вовка оседлал свою лодку, и мы поездили по окрестным протокам в поисках острова, удобного для устройства лагеря. По дороге я подстрелил трёх бакланов. Они не очень пугливы, к тому же считаются вредными, поскольку поедают много рыбы, предназначенной для прокорма людей. В качестве спаниелей служили Таня и Вовка, доставая подстреленную дичь. К вечеру мы выбрались на сухой бережок, сфотографировались с трофеями, и Вовка поехал домой.

Я решил найти остров получше, да и Вовке с его юношеской беспардонностью вовсе было незачем знать местоположение нашего лагеря. Солнце уже садилось, когда я вернулся с хорошей вестью: есть такой остров! Мы быстро перебрались, запалили костёр (сухих сучьев повсюду было более чем достаточно), поставили палатку, ощипали двух бакланов (третьего отдали Вовке), порубили их на кусочки и бросили вариться.

Бакланы неожиданно оказались вкусными, хотя Тань поначалу есть отказался. Значит, питанием мы обеспечены: рыбы наловим, бакланов настреляем, а одного такого гуся нам вполне хватит на целый день, не говоря уже о двух, которые удовлетворят самый волчий аппетит. В том, что Тань скоро снизойдёт до этого блюда, я не слишком сомневался.

Утром 16 сентября мы изучили, насколько возможно, свой остров. Насколько возможно, потому что весь он зарос непроходимыми джунглями из ивового леса и высокого тростника. Пришлось назвать его Диким. Лодка наша стояла в маленькой заводи, скрытая между двумя стенами тростника. На берегу росла раскидистая ракита, излюбленное место отдыха Робинзона. Под ракитой – уютная площадка для костра. Отсюда вела тропинка к палатке, изгибаясь среди зарослей (не подумайте, что на Диком острове были тропинки; просто мы её уже проторили). Над палаткой почти сомкнулись ветви ракит. Дальше в одну сторону уходила жёлтая стена шестиметрового тростника, в другую – частокол ивового леса, переплетённый лианами.

Началась новая эра нашей волжской жизни. Дни стояли яркие и жаркие, хотя пошла вторая половина сентября. Холода, как нам сказали, обычно приходят сюда лишь в конце октября, так что насчёт погоды мы не беспокоились. Прежде всего, сняли палатку и занялись её капитальной переустановкой. Я рубил длинные тростниковые стебли, Тань складывал из них настил. Когда он стал достаточно толст, мы накрыли его сухими тростниковыми листьями и поставили палатку. Костёр в это время грел завтрак, собаки и кошки помогали нам в меру своих возможностей.

Кроме устройства ночлега, необходимо было позаботиться о топливе для очага. Сухостой торчал кругом в изобилии, и я взялся за его заготовку. Тань сортировал нарубленные жерди и тащил всё к костру. Такой крестовый поход за дровами мы устраивали впоследствии каждые три дня, и вечерами, когда, усталые, в потёмках возвращались из плавания к родимому берегу, дрова были под рукой, и жаркий огонь спешил внести уют в дикий ночной пейзаж.

Питались мы, как правило, два раза в день, если не считать холодных закусок в процессе разъездов. Иногда приходилось ездить на рыбоприёмку за хлебом. Там же мы покупали сахар, пряники и дешёвый джем.  После завтрака складывали остатки еды в кулас, звери помещались туда же, и начинались странствия  по дивным  зеркалам  проток.

На второй день жизни на Диком острове я отправился на рыбную разведку. На Нашей протоке (а наша протока, естественно, называлась Нашей), в сотне метров ниже по течению, частенько раздавались всплески. Я долго безуспешно крутил катушку спиннинга и вдруг поймал здорового жереха. Впервые в жизни я пережил счастливые минуты борьбы с рыбой. Правда, борьбой это можно было назвать с большой натяжкой, я вывел его за три минуты, но для первого раза и это было незабываемо.

Жерех блистал на солнце своим боком и всё норовил уйти. С трепетом восторга я засунул его четырёхкилограммовую тушу в садок, лежащий на дне лодки. Сначала жерех лежал смирно, но вдруг начал бешено скакать вместе с садком, пытаясь пере-прыгнуть через борт. Я образумил его веслом по голове, связал покрепче и кинул в трюм, точнее, в тёмный носовой отсек, закрытый сверху опалубкой.

Хотя поклёвки продолжались, больше я никого не поймал, только потерял хорошую блесну. Ничего, этого зверя нам вполне хватит всем четверым. Начали покусывать комарики, солнце опускалось, протоки превратились в расплавленное серебро, и я направил вёсла к дому. От жереха все были в восторге. Он был до того красив, что жалко было его чистить и употреблять в пищу, но иначе он бы испортился.

На следующий день в целях изучения обстановки мы разъезжали по окрестностям и любовались удивительной природой этого своеобразного края, напомнившего нам Австралию, в которой, впрочем, мы не бывали. Бесчисленные протоки омывают ещё более бесчисленные тростниковые и ивовые острова. Вода светлая и зеркально гладкая, но течение везде очень быстрое, особенно в протоках, устремлённых к морю. Солнце печёт немилосердно и, если бы не обилие воды, это стало бы нестерпимым. Ветер, хотя и дует целый день, заметен только на прямых участках банков, совпадающих с его направлением, да на раскатах. На остальных пространствах ему негде разгуляться – всё перекрыто высокими стенами тростников и деревьев, и ему остаётся только недовольно шуметь высоко в кронах.

Среди растений здесь часто встречается чилим – водяной орех, который местные жители используют в качестве корма для скота, а также, после соответствующего приготовления, едят сами. Наслышавшись о нём похвал, мы наловили в Правой протоке массу этого самого ореха. Попробовали есть сырым – по вкусу он напоминает каштан, немного более мучнистый. Главная беда – его съедобную сердцевину надёжно охраняет очень твёрдая, толстая и колючая скорлупа, которую нелегко вскрыть даже ножом, поэтому слишком много времени уходит на обработку. Как говорится, овчинка не стоит выделки. Может быть, для экзотики мы и ввели бы его в свой рацион, но у нас и без того всегда было вдоволь пищи, поэтому мы отдали собранный чилим Вовке, который скормил его свиньям. А уж эти твари пережуют без обработки и рогатого чёрта.

По Первой протоке мы выбрались в раскат. Раскат – это что-то вроде озера чистой воды в стране проток и островов. Быстрое течение впадающих в него рукавов сталкивается, путается и, подхваченное ветром, наконец-то вырвавшимся на простор, пляшет на поверхности беспорядочным танцем мелких волночек. Эта сумятица ветров и течений создаёт раскатам дурную славу опасных мест в тихой обители плавней. Оно и понятно, ведь при сильном ветре, который здесь вовсе не в диковинку, в этих мелких и обширных водоёмах возникают настоящие маленькие бури.

На этот раз раскат выглядел вполне приветливо. Вынырнув из протоки, мы увидели неподалеку на воде стайку лысух – водяных курочек, которых здесь называют кашкалдаками. Поскольку мой первый в жизни охотничий трофей – именно лысуха, подстреленная из малокалиберки ещё в школьные годы в протоках на нашей реке Лиелупе, то её отменный вкус был мне известен. Я тут же обнажил ружьё и подбил трёх птиц, одну из которых найти так и не удалось: забилась в траву. Потом подстрелил ещё баклана и мартына. Мартын (птица вроде крупной чайки) оказался невкусным, и я их больше не стрелял. Баклан же и кашкалдаки прошли на ура. Впрочем, мы заметили, что баклан баклану рознь: мелкие, а точнее, молодые явно вкуснее взрослых, хотя последние из-за своих размеров выглядят гораздо привлекательнее и аппетитнее для охотника.

Дни проходили за днями, а мы вели привольную жизнь водяных царей. Наши звери души не чаяли и в нас, и в нашем образе жизни. Собака не могла расстаться с нами ни на минуту, и потому сопутствовала нам во всех разъездах. Более же самостоятельный Робинзон нередко предпочитал оставаться на острове. Тогда он поджидал нашего возвращения, сидя на развесистой прибрежной раките, и встречал нас радостным мяуканьем. Если же он отправлялся с нами, то бесстрашно расхаживал по узенькому бортику куласа и с интересом разглядывал окрестности.

Робин вообще не боялся ничего и никого, кроме нашего трусливого щеняги. А щеняга, коему мы дали звучное имя Дон-диги-дан-диги-дон  (припевка из модной кино-песенки), или попросту Дон, боялся всего, кроме Робина. Он не любил ездить в лодке из-за шаткости её статуса, но ещё пуще боялся оставаться без нас. Однако лишь только лодка подходила к берегу, он тотчас спешил покинуть ветхое судно. Несколько раз, полагая, что под бортом уже земля, он прыгал из лодки на плотный слой ряски и, к своему ужасу и нашему смеху, проваливался в воду. Надо сказать, что воды он боялся ещё пуще, чем всего остального. Молотя лапами, он отчаянно взывал о помощи, и мы вытаскивали его, мокрого, зелёного и жалкого, в лодку, после чего он долго отряхивался, а потом мёрз на ветру и дрожал.

На ночь мы не пускали его в палатку – не собачье это дело, – и Робин очень гордился тем предпочтением, которое ему в этом оказывалось. Но псу никак не спалось в одиночестве, хотя мы устраивали ему снаружи уютное гнёздышко. Он просовывал  свою чёрно-белую голову между застёгнутых пуговок в палатку и говорил, что если мы не хотим его пускать, то он и не полезет, а только посмотрит, как мы тут разместились и что делаем. Потом он укладывался снаружи, оставив, между прочим, голову в палатке. Нам не хватало твёрдости характера прогонять столь кроткую голову, но мы строго предупреждали, чтобы он не смел влезать весь. Он отвечал: «Ну что вы, я уже сплю», – и закрывал глаза.

Когда мы просыпались, Дон сладко спал рядом, свернувшись на одеяле. Робин из другого угла гневно говорил: «Фу, как не стыдно!» и жаловался нам на эту наглую собаку. Тогда Дон беспощадно выставлялся на улицу, где долго ещё ходил вокруг палатки, сглатывая обиду, а оскорблённый в классовых чувствах Робин ревниво следил за его силуэтом на просвечивающей стенке и кидался на него, если силуэт становился слишком чётким.

В очередной поездке мы исследовали Широкую протоку и её рукава. На Широкой долго охотились за бакланом, который плавал в воде и не подпускал на выстрел. Мы жалели, что с нами нет малокалиберки, и пытались подкрасться незаметно. Но он с помощью длинной, как перископ, шеи внимательно следил за нами, а когда уже казалось, что мы его перехитрили, вдруг куда-то исчез, словно утонул. Так больше и не появился.

Затем мы свернули в Танину протоку и безуспешно пытались ловить там рыбу. Далеко заплывать не стали, зная, как долго и трудно возвращаться на куласе против сильного течения. Потом заехали в узкую и очень симпатичную Лунную протоку, названную так за то, что по вечерам в её створе призывно смотрела, отражаясь в воде, большая яркая Луна. Уже в сумерках на Широкой протоке охотились на трёх уток, летавших большими кругами вокруг нас, то скрываясь за стенами тростника, то вновь появляясь на фоне темневшего неба. На выстрел они так и не подлетели, хотя мы искусно прятались в береговых зарослях. Когда уже в полной темноте плыли домой, высоко над нами летели невидимые гуси, оглашая ночное безмолвие гортанными криками.

В этот вечер мы были свидетелями интересного зрелища. Взглянув на звёздное небо с нашего острова, я увидел на севере, невысоко над горизонтом, растущую световую точку. Я подозвал Таню. Мы с удивлением смотрели, как точка увеличивалась и становилась всё ярче, словно приближаясь к нам. Вот она уже диаметром с пол-Луны и почти такой же яркости. Мы ждали, что будет дальше, но через две минуты соперница Луны растаяла, словно её и не было. «Атомный взрыв», – сказал я. Догадки посыпались одна за другой. «Взорвалась ракета»… «Новый тунгусский метеорит»… Возбуждённые, пошли спать, рассуждая о том, как мы оторваны от мира: начнись война, мы узнаем о ней последними. Ведь у нас не было с собой даже захудалого приёмника. Но на другой день всё было спокойно, и солнце всё так же ярко сияло на мирном небе.

Вскоре мы открыли чрезвычайно эффективный способ ловли рыбы. Поскольку нашу «сеть» – подъёмник – мы забыли на острове Бородатых Вётел, то решили воспользоваться чужими. В ближнем раскате обнаружили поплавки рыбацкой сети. Остановились, опустив якорь, и я  вылез в воду. Глубина небольшая, чуть выше пояса, вода прозрачная, а дно, в отличие от проток, твёрдо-песчаное, покрытое буйной растительностью.

Я пошёл вдоль сети и увидел несколько рыб, беспомощно застрявших в ячейках. Освободив их, я тут же взял их в плен. Это были лини и сазаны, каждый длиной сантиметров по 30-35. Решив, что на их место попадутся другие, мы отправились домой с уловом. Если рассуждать трезво, это был самый практичный способ лова, хотя и лишённый романтики. Действительно, какая разница, из реки мы вытащим рыбу или из сети? Рыба-то одна и та же. Считайте, что её тут и не было, потому что мы выловили её в реке. А уж кто там её съест, ей без разницы.

Всё бы хорошо, только зачем-то проезжему рыбаку-калмыку понадобилось, невзирая на наши протесты, навязать нам двух здоровых сазанов из своего улова. Ему, видите ли, некуда было их девать, и так хотелось сделать нам подарок, что во избежание кровной обиды мы вынуждены были его принять.

В тот вечер мы вспоминали остров Бородатых Вётел и готовили рыбные блюда на первое, второе и третье. Даже звери запривередничали и ели рыбу только в жареном виде. Мы рубили её топориком на крупные куски, обваливали в панировочных сухарях и жарили большими партиями. Но всё же это было не то, что жерех. Жерех – хищник быстрых проточных вод, поэтому мясо его гораздо вкуснее, чем каких-то травоядных тинолюбивых линей и сазанов.

Пока мы жарили и ели рыбу, в сухих зарослях тростников началась отчаянная возня. Сначала мы подумали на своих зверей, но, убедившись, что они в полном составе поглощают ужин, стали вслушиваться и всматриваться. Халтурщик Дон всю ответственность за безопасность лагеря свалил на нас, а сам на посторонние звуки не обращал внимания. Было уже темно, а наши фонарики решительно отказывались работать на добровольных началах. Нам осталось предположить, что хулиганят кабаны, зарядить ружьё пулями и пойти спать. К счастью, кабаны нас не тронули, и ночь прошла спокойно, но зато и мы остались без кабанятины.

Как-то к вечеру, проезжая по Белинскому банку, мы увидели, что Вовка довольно успешно ловит рыбу с берега на блёсны, которые выпросил у меня. Я тоже стал забрасывать спиннинг с лодки и поймал жереха кило на полтора и судачка поменьше. Когда я выудил ещё одного жерешка, Вовка с завистью стал поглядывать в нашу сторону. Но тут, как водится, клёв прекратился, и мы поехали дальше.

Проплывая мимо узкого и быстрого Рыбного Хода, который пока ещё так не назывался, заметили там частые всплески. Свернув туда, я забросил блесну, стал подтягивать, и её сразу потащило в сторону. «Есть!» – крикнул я и быстро вывел к лодке бойкого молодого жерешка. Он кидался в разные стороны, и Тань никак не мог поймать его в подсачек. Наконец, вытащил, и я сразу сделал новый заброс. Теперь блесна пришла пустая. Но всплески продолжались, и третий заброс снова принёс серебристого красавца. Потом началась поистине фантастическая ловля: эти ребята хватали блесну наперебой, и за какие-то двадцать минут мы выловили восемнадцать жерехов, один краше другого.

Они были небольшие, тридцать-сорок сантиметров в длину, и сверкали, как серебряные слитки. Острые плавники и обтекаемая форма придавали им сходство с ракетой, но живость делала неизмеримо прекраснее. Столько рыбы нам съесть было не под силу, и я ловил лишь в пылу азарта, а ещё для того, чтобы сфотографировать улов. А то потом рассказывай рыбацкие байки – кто поверит! Манера выпускать ненужную рыбу в реку в те годы ещё не вошла в моду и казалась дуростью. Наконец, активность клёва упала, и мы, боясь, как бы она не возобновилась, смотали удочки.

По узкой Поперечной Канаве между высоких тростниковых стен можно было двигаться только на шестах, раздвигая лодочным носом травяные заросли. Сфотографировали мы наш улов в Быстром Ходу, немного не доехав до дома, ибо начало темнеть. К сожалению, ни в судовом журнале, ни в памяти не осталось сведений о дальнейшей судьбе рекордного улова.

А 22 сентября, возвращаясь из очередного круиза, мы попали в непогодь. Погода начала портиться быстро. Небо заволокли лохматые тучи, не слишком, правда, грозные, но очень неприятные после избаловавшей нас роскошной погоды. Впервые повеяло осенью. Северный ветер всё усиливался, неприветливо шумя в тростниках, вода стала свинцовой. Мы заторопились – как знать, что тут затевается, ведь никакого укрытия до самого дома не найти, а мы – полуголые, в жалкой лодчонке. Я усиленно грёб против ветра и течения, поэтому мне было тепло, а Тань начал зябнуть.

Пошёл дождь, а ветер всё крепчал. Тань, чтобы согреться, пересел за вёсла, но скоро выбился из сил. Кулас почти не двигался вперёд. Первая протока, по которой мы плыли, отличалась совсем неуместной сейчас прямизной, и ветер так и свистел навстречу, поднимая волну и пригибая до воды высокие стебли тростника. Бедный Дон забивался то под лавку, то в носовой отсек. Начало темнеть, а мы никак не могли добраться до Быстрого Хода. Только бы до него, а там густая чаща закроет нас от ненавистного ветра и, миновав развилку с Левой протокой, останется свернуть в Правую уже по течению и ветру, обогнуть наш остров и войти в Нашу протоку, где, хотя и снова против стихии, но дом уже рядом.

Со свежими силами я сделал последний ответственный рывок, и мы свернули в Быстрый Ход, сразу скрывшись от ветра. Дело пошло веселее. Вот течение преодолено, мы вышли из Быстрого Хода, повернулись и резво полетели вправо, вниз, подгоняемые уже попутным ветром и течением. Дождь всё шёл, несильный, но мокрый и холодный, и мы уже мечтали о скором жарком огне и вкусном ужине. Дровишки-то заготовлены, сколько угодно…

Прищурившись, смотрел я на проносившиеся мимо тёмные берега, и вдруг страшное сомнение закралось в мою голову. «Тань, – сказал я, – а тебе не кажется, что мы не туда едем?» – «Ну да, – молвил Тань упавшим голосом и дрожа от холода, – да нет, что ты!».

Я перестал грести. Мы огляделись, насколько это было возможно в сгущавшихся сумерках. Нас быстро несло дальше, разворачивая. «Вон те большие деревья, – сказал Тань, – за ними поворот, и мы войдём в Нашу протоку». – «Оно, конечно, похоже, но не совсем, – неуверенно отвечал я. – Ну, посмотрим, не плыть же обратно». Нас пронесло мимо деревьев. Поворот налево, как и полагается, а потом… никакой Нашей протоки… поворот направо… впереди не видно было ни тростников, ни деревьев, – подозрительный тёмный простор открылся перед нами… И тут в сгущавшемся мраке – мама моя! – мы увидели белые гребни бушующего раската.

С возгласом отчаяния я круто развернул лодку на месте. Раздался треск, и в одной руке у меня осталась рукоятка весла. Наверное, это был самый драматический момент за всё наше путешествие. Попав в раскат на хилой, дырявой, плохо управляемой лодчонке, мы навряд ли выбрались бы оттуда. Нас бы унесло, лодку перевернуло и утопило, и никто не дал бы за наши трепыхающиеся в волнах тела и мелкого жерешка.

Однако мы не растерялись. Предательское весло было быстро настигнуто и схвачено. Соединить обломки в таких условиях было невозможно, и мы храбро заковыляли обратно. В одной моей руке была крепко зажата рукоять целого весла, в другой – обломок, и я остервенело грёб. Тань рулил доской от настила, не давая куласу уклоняться по ветру. Дождь хлестал в лицо. Медленно отвоёвывались сантиметры. В минуты передышки бросали якорь. Я-то знаю, что якорь не бросают, а отдают, но там было не до терминологических тонкостей.

Упорство победило, и вот мы снова у Быстрого Хода. Теперь-то мы запомним на всю жизнь, что по Левой протоке надо ехать налево, а направо – исключительно по Правой. Казалось бы, чего проще. Но вот, чуть выбивают из привычной колеи какие-либо внешние силы, и внимание отвлекается на их преодоление, грозя ударом судьбы с другой стороны. Очень важно поэтому не дать азарту борьбы усыпить бдительность, которая всегда должна оставаться «над схваткой» и настороже.

Правая протока быстро вынесла нас к Нашей, где снова в лицо ударил осатанелый ветер, но мы держались берега и продвигались, цепляясь за кусты своего Дикого острова. И вот – родимая бухта! Даже дождь прекратился, признав своё поражение. А с раскидистой ракиты в голос закричал заждавшийся Робинзон. Через десять минут жарко и уютно полыхал большой костёр, и нам не было больше дела до свирепого ветра, скрипевшего деревьями и гонявшего по раскатам седые свинцовые волны. А самое уютное место в мире – палатка – смиренно ожидала нас, и скоро мы, вкусно наевшись и переодевшись в сухие костюмы, засыпали под громкое мурлыканье Робина.

Наутро погода не улучшилась, и мы целый день сидели на острове, а потом стали собираться домой. Северный ветер принёс прохладу, и в возвращение жары уже как-то не верилось. 24 сентября, собрав лагерь и загрузив в кулас весь наш скарб вместе со зверьём, рано утром мы уехали на рыбоприёмник к почтовому катеру. По дороге удалось заснять любопытную сценку. Робин и Дон сидели в лодке, уютно устроившись рядышком среди вещей. Какой уж разговор происходил между ними, неизвестно. Но, видимо, Дон, имевший на Робина застарелый зуб, позволил себе какую-то дерзость. Тогда Робин размахнулся лапой и врезал ему настоящую пощёчину. На трёх снимках, хоть и нерезких, этот сюжет оказался запечатлён вполне документально.

Выйдя в Белинский банк, мы свернули к хозяевам огнёвки попрощаться и предупредить Вовку, чтобы он забрал кулас с рыбоприёмника. Приехав туда, вскоре дождались почтового катера, и его капитан напомнил нам, что светлое впечатление от множества хороших людей, встречающихся на пути, непременно должно быть испорчено ложкой дёгтя в лице таких вот, как он, дрянных человечишек. Он не пожелал взять нас на борт, «да ещё со скотиной». У него, видите ли, не пассажирский пароход, а сугубо деловой почтовый катер. «Ну и катись на своём катере, – подумали мы. – Хватит на нём скотины и без нас». Примерно так же, только покрепче, отреагировали рыбаки с рыбоприёмника, и мы остались ждать другой оказии.

Солнце уже перевалило на западную половину небосклона и начало медленно опускаться, когда нас взялся подвезти до Зеленги один рыбак на большой моторной бударе. Целый день он чинил свой мотор и собирался ехать туда завтра утром, а когда починил, рыбаки стали просить его за нас: «Ну подкинь ребят, что тебе стоит! Всё равно отвозить моторку, сегодня ли, завтра». – «Ну, ладно, поехали, – согласился он. – Только приедем ночью. А то переждите до завтра». А нам, спрашивается, где пережидать – возвращаться на Дикий остров? Снова разбирать всё хозяйство? Или к бакенщику на жёсткие сундуки? Нет уж, спасибо, да и вообще возвращаться – не в наших правилах. Ночью – так ночью.

Стали грузиться, но не нашли Робинзона. Обшарили всю баржу, звали на все голоса, размахивали рыбой – тщетно. Как утонул. Уже отчаявшись, обнаружили его, наконец, под станиной напольных весов, где он изволил спрятаться. И даже открывал глаз, словно говоря: «Ну, чего разорались? Тут я, тут, никуда не делся». Наверное, надеялся остаться здесь, в рыбьем царстве. Насилу вытащили.
 
Теперь можно было ехать, и будара резво застучала починенным мотором. Хозяин продолжал на ходу его регулировать, а я рулил длинным румпелем, направляя лодку по фарватеру Белинского банка.

Темнота застала нас посреди дороги. Ночь стояла хорошая – тихая и не холодная. Ориентировались по огням бакенов и маяков. Дорога неблизкая, но скучно нам не было, потому что это спокойное движение по гладкой ночной реке благотворно ложилось на наши впечатлительные души, давало простор мечтам и ощущениям. Берега расходились всё шире, цепочки огней на них становились всё длиннее и многочисленней, мотор мерно постукивал и, наконец, замолк, обнажив тишину ночи, и мы неверными шагами ступили на твёрдую землю Зеленги.

Знакомую девушку будить не стали, а забрались на дебаркадер в пустой зал ожидания, соорудили из скамеек каюту и переночевали за милую душу. Перед рассветом в Астрахань ушёл пароходик, который мы проигнорировали, поскольку я пока не оставил мысль о красивых ботинках. Правда, сомнительно, что они до сих пор меня дожидаются. Но, с другой стороны, кому они тут нужны, в этой забытой Богом Венеции?

Днём мы перетащили вещи к знакомой девушке, побродили по Зеленге, купили-таки злополучные ботинки, отдохнули, почитали книжку и посмотрели в местном клубе детский фильм «Старик Хоттабыч». Затем, поужинав доступными припасами, завалились спать.

26 сентября чуть свет поднялись, собрали манатки, оставили червонец спящей хозяйке и погрузились на пароход – тот же самый гроб «Норд», что привёз нас сюда. Пса мы отпустили ещё прошлой ночью, благо его дом был рядом с пристанью, Робинзона же собирались везти в Астрахань и вернуть хозяевам, но в самый критический момент он снова исчез, и на этот раз бесповоротно. Оставалось надеяться, что здесь, в рыбачьем посёлке, житьё у него будет ещё и получше, чем в городе.

Приехали в Астрахань, а в комнатах отдыха у речного вокзала мест не было. Пришлось бегать по гостиницам. В одной из них всё же удалось зацепиться. Путешествие кончается тогда, когда в кармане лежат закомпостированные билеты домой. Скоро такой момент наступил. А пока мы доедали последние дыни и арбузы. Всего за эту поездку мы вдвоём проглотили около пятидесяти килограммов арбузов и почти тридцать штук дынь. Специально считали.

Астрахань провожала нас прощальной улыбкой солнца. Как-то там в Москве? А здесь непогода, видимо, была случайным капризом природы и к осени отношения не имела. Всё-таки тут ещё лето. До свиданья, чудесный край, мы непременно вернёмся, а пока нас ждут иные дали! Огромна и прекрасна наша страна, и надо иметь большое сердце, путешествуя по ней, потому что в каждом её уголке приходится оставлять его куски…