Сказка про Настасью

В одном царстве, в таком-то государстве жил-был клюшник. Кто таков клюшник? Да нешто неясно: он, стало быть, клюки делал – для бабок всяких старых и дедков. Ну и себе, бывалоча, выстрогает палку крепкую. С такой палкой хоть в гору лезь, хоть от собак отбивайся. Загляденье, а не палка.

Да только не о палках и не о клюках я вам толкую. У клюшника у этого дочка была. Не сказать шоб красавица, а всё ж таки девушка пригожая да разумная. Хотя что там девушка – почитай девчонка почти что. Еще и пятнадцати годов ей не сполнилося. Мать ее (клюшникова жена) померла давно, так она – дочка-то –с малолетства по хозяйству была. А тут ей чевой-то в голову втемяшилося: замуж, говорит, хочу, тятя. А клюшник – он што? Хошь, говорит, замуж итить, так иди куды хошь, а только нет на енто дело мово родительского благословения. Молода еще, куды тебе замуж-то. А она в слёзы. Так ведь, говорит, когда я старая буду, хто ж меня и возьмёт-то? Клюшник уж хотел какую ни то клюку взять да девку по бокам поучить, да пожалел. И то, думает, пока молодая, так в самом деле замуж ей надоть.

– Ну, – говорит, – кого-нить себе присмотрела-то?

– А то как же, тятя! – отвечает дочка. Сама еще носом хлюпает, но такая вся уже довольная, прям сияет как медный грош.

– Ну и кто ж твой суженый-ряженый? – спрашивает ее тогда клюшник.

– Да нешто ты, тятя, ничего не видишь и не примечаешь? – говорит ему девка. (А ее Настасьей звали. Я прежде-то не сказывал, ну так теперь будете знать.) – То ж Василий, мельников сын.

Осерчал клюшник. Ты, говорит, что себе в голову забрала? Василий тот тебе не пара, он на богатой невесте небось женится.

– А я, – говорит ему Настасья, – и есть богатая.

– Да где ж богатство-то твое? – сердится отец. – Разве то, которое всякой девке дадено.

Настасья глупости эти мимо ушей пропустила да и говорит:

– А я ведь и правда богатая. Я грамоте знаю.

А это она верно сказала: пока тятя клюшки-то свои тесал, он сам дочку грамоте и обучил. А сам он откудова чаво знал? Да он вить когда-то у барина служил, там и выучился.

– И што тебе с той грамоты корысти? – говорит клюшник.

– Дык я ведь в город пойду, в писарки наймусь. За кажный день по алтыну получать стану.

Видит клюшник, с девкой не сладишь.

– Иди, говорит, хоть писаркой, хоть мельничихой, хоть в чёртовы бабушки запишись.

– Не, – говорит Настасья, – ты мне, тятя, худого не говори. А лучше ты меня благослови иконою Христовой.

Взял отец со стены образ Спасов, Настасья на колени бухнулась, ну он ее и благословил.

– Бог с тобой, – говорит, – дочка. Иди, авось возьмут тебя в писарки, копейку свою получишь, а там и за Василья мельникова сына пойдешь.

– Вот и хорошо, тятя, – говорит ему Настасья, – так и сделаю. А с Васильем у нас всё давно уже сговорено.

«Ну и хитра же девка!» – думает про себя клюшник.

Ну что ж, дал он ей хлеба краюху, туесок для воды колодезной, палку покрепче, проводил до околицы, перекрестил. И пошла себе Настасья в город, а клюшник домой воротился. Один он нонеча остался. Ну что ж поделаешь – жисть такая. А надо жить.

*   *   *

А Настасья шла, шла – лесом, полем, полем, лесом, да снова лесом… Неблизко до города-то идти. Краюху свою съела уже, воду почти всю выпила. Заночевать бы, думает, надоть. Вдруг видит: в лесу – избушка, оконце светится. Постучала – не отвечает никто. Она тогда дверь толкнула и вошла. Смотрит: никого в избе нету, а на окошке лучина горит. Заглянула в печь – горшок с грешневой кашей стоит. Достала она горшок, ложку с печи взяла да зачала есть. Одну ложку съела, другую… Вдруг – зашевелилась каша! Настасья, даром что не робкого десятка была, а завизжала как зарезанная, с лавки соскочила, ложку наземь бросила, горшок весь чуть не опрокинула. Смотрит она на горшок – а из него голова показалася. Маленька така голова, а на ней шляпа островерхая. Человечек это, стало быть, был. Повертел он головой по сторонам, да и вылез весь из горшка, на стол стал.

– Ты, – говорит он Настасье, – что ж визжишь-то так? У меня ажно уши заложило.

– Дык как же не вопить-то, – ему девка отвечает. – Только зачала я кашу есть, а там что-то живое шевелится. Страсть какая! А ты кто таков, что за тварь Божия? Скажи, ответь.

– Я, – говорит человечек, – в грешневой каше живу, грешником называюсь.

– Что ж ты согрешил, – говорит Настасья, – что тебе такая служба определена?

– Что я согрешил – то не твово ума дело, – отвечает грешник. – А мне теперь в город надобно итить, грешневой крупы раздобыть. Как я ее сварю, так снова в кашу залезу. А то ты кашу-то поела, да и еще, небось, есть станешь. А мне, выходит, нынче и жить негде.

– Ты уж не серчай, Грешничек, – говорит ему Настасья. – Я ведь голодная была. Не знала я, что ты там живешь.

– Я не серчаю, – отвечает Грешник, – а только надобно мне крупы добыть. Так что ты давай ешь скока хошь, а потом я в город пойду.

– Так ведь и я в город иду, в писарки наниматься. Дозволь, я здесь ночь переночую, а там и вместе в город пойдем?

– Ну будь по-твоему, – говорит Грешник. – Ты на лавку ложись, а я сызнова в кашу залезу. А ты уж меня сверху крышкой прикрой.

Прикрыла его Настасья крышкой, сама потом на лавку легла – да так и проспала до свету.

*   *   *

Наутро встала Настасья, перекрестилась, Богу помолилась, с горшка крышку сняла:

– Доброго тебе утречка, Грешничек! Вставай, собираться пора.

Грешник из каши вылез, потянулся, отряхнулся.

– Ну, – говорит он девке, – ты каши-то поешь, да и пойдем.

Поела Настасья каши – эх, хороша! Взяла палку свою, туесок, да и пошли они. Впереди Грешник – ножки у него маленькие, но шагает торопко, Настасья за ним едва поспевает. Долго ли, коротко ли – пришли они в город. Грешник на базар отправился, и Настасья с ним пошла. «Авось-либо, – думает, – найду кого-нить, к кому наняться-то в писарки».

Вот пришли они на базар. Пошел Грешник по рядам – крупу высматривать. Сам-то он от горшка два вершка, но смотрит важно. Тут его одна баба кличет: «Ты что за барин такой, что важничаешь? Может, корову у меня купишь?» И смеется-то, и хохочет, и пальцем тычет. Тут Грешник как зыркнет на ее корову – та с привязи-то сорвалась, столы поопрокинула да и помчалась куды глаза глядят. Баба заохала, забранилася. «Что, – говорит ей Грешник, – тоже хошь ума решиться? Енто я тебе мигом сделаю». Баба молчит, белая вся стала. «Вернется твоя корова, – говорит ей Грешник, – я слово такое знаю, могу ее вернуть. А ты мне за то крупы гречневой дай. Мне много-то не надо – всего фунт один». – «Да где ж я тебе гречу-то возьму? – говорит ему баба. – Я ж корову торговала, а крупы-то у меня нет». – «Ну уж это я не знаю, – говорит Грешник, – а только мне греча нужна». Вздохнула баба, достала полушку из узелка, пошла в соседний ряд, купила фунт крупы. Грешник свое слово тайное сказал – глядь, бежит назад корова. Подбежала к бабе, стала смирно. Та Грешнику крупу дала, да больше уже ничего ему худого не говорила.

А Настасья тоже по базару шла. «Кому, – кричит, – писарка нужна? Многого не прошу – алтын в день, да молока крынку, да хлеба краюху, да место у печки». Народ смотрит на нее – смеется: эка девка-то: и корми ее, и пои, и спать укладывай – да еще и алтын хочет! Резва! Походила так Настасья, походила – никто ее не берет. И никак она в разум не возьмет: все што ли тут грамоте знают и писать умеют – али вовсе никто отродясь книг не видывал.

Тут ей навстречу Грешник идет – фунт крупы тащит.

– Что, – говорит он ей, – нанял тебя кто?

– Нет, – отвечает ему Настасья, – никто не нанял.

– А что ты просишь-то за труды-то свои?

– Да мне, – говорит девка, – много-то не надо: мне бы хлеба краюху, да молока крынку, да место у печки, да алтын в день.

Усмехнулся Грешник.

– Ты, – говорит, – погодь немножко. К полудню придет сюда человек один. Важный такой, степенный, и очки у него на носу. Вот ему-то ты и сгодишься.

– Спасибо тебе, Грешничек, – говорит Настасья. – Только что-то робею я: вишь ты, очки у него!

– Ничего, – отвечает ей Грешник, – не робей. Он сурьёзный, но не злой. Не боись. А я домой пойду, кашу варить. А ежели тебе нужен буду – скажи: «Грешник-грешник, не греши, мне на помощь поспеши». Тут-то я и появлюсь.

Распростилася Настасья с Грешником, а сама принялась ждать сурьёзного человека в очках. И вот видит: идет по базару человек, на носу очки, в руках книжечка маленькая. Идет он, головой вертит, смотрит, слушает. Остановится порой, да в свою книжечку что-то и запишет. Дошел он до Настасьи, глянул на нее скрозь очки – девка чуть не обмочилася со страху.

– Ты, – говорит он ей, – кто такая будешь? Вроде как нездешняя. Не видывал я тебя ране.

Тут Настасья рот открыла – а сказать-то ничего и не может.

– Что ж ты так напугалась-то? – спрашивает очкастый. – Ты мне вот что скажи: готовить умеешь? Постирать, дом прибрать – сможешь?

Настасья головой-то закивала: могу, мол. А только всё молчит, не говорит ничего.

– Да ты, милая, говорить-то умеешь?

Настасья вдругорядь кивает – а всё ни словечка.

– Так что, пойдешь ко мне служить? Дам тебе хлеба краюху, да молока крынку, да место у печки, да по копейке каждый день. Согласна, што ль?

Ну и пошла Настасья к нему служить. А про то, что грамоте знает, – не сказала: заробела.

А очкастый этот оказался сказочником. Он, стало быть, сказки выдумывал. А может, и не выдумывал, а подслушивал. Вот так-то он ходит по базару – и всё слушает, и всё записывает. А потом домой приходит, достает бумагу, перо – и пишет. Бывало, всё порвёт, скомкает – и наново пишет.

А Настасья у него по хозяйству была – дело-то ей привычное. На базар сходит, поесть приготовит, дом приберет, на столе у сказочника чистоту наведет.

Как-то раз не было сказочника дома, а она у него в кабинете прибиралась. Всё прибрала, а потом видит – листы на столе лежат. Уселася она тут в кресло хозяйское и принялась читать. И так-то интересно всё: и про ковры-самолеты, про русалок, и про живую воду, и про Иван-царевича. Зачиталася совсем – да вдруг слышит шорох. Обернулась – а сказочник в дверях стоит, очками сверкает. Перепугалась Настасья, да только видит, что не злится хозяин, а чевой-то смеется.

– Так что ж ты, девица-красавица, – говорит сказочник, – мне не сказала, что ты грамотная?

– Да я ведь это… боялася, – говорит Настасья.

– Боялася! Вот это дело!

– А вы меня теперь выгоните, да?

– Выгоню? – удивился сказочник. – Это почему же?

– Так я тут без спросу ваши сказки читала.

– Смешная ты девица! – говорит хозяин. – Я ведь для того и пишу, чтоб люди читали. Что, понравились тебе мои сказки?

– Ох, – отвечает Настасья, – так бы целые дни и читала.

– А что, – говорит сказочник, – это можно. Ты ведь, небось, не только читать – писать-то тоже умеешь?

– Это я умею, – говорит ему Настасья. – Я вить в город и пришла писаркой наниматься. Хлеба краюху, да молока крынку, да место у печки, да по алтыну каждый день. Только штой-то не брал меня никто.

– Ха-ха-ха! – смеется хозяин. – Никто не брал – а тут как раз я объявился! Ты теперь вот что: хозяйством занимайся, как и раньше, а еще будешь мне писать. Я тебе сказку говорить буду – а ты ее записывай. Сможешь?

– Смогу! – говорит Настасья.

– Ну и отлично. А платить я тебе буду теперь по пяти копеек в день. Согласна?
Настасья только головой и кивает – будто бессловесная. Но сказочник-то уже знал: это она от волнительности язык проглатывает.

*   *   *

Вот так и началась у Настасья новая жизнь. Встает раненько, по дому всё приберет, приготовит что поесть – а потом у сказочника в кабинете сидит, записывает. Чудо что за работа: тебе сказки рассказывают, кормят-поят, да еще и по пятаку в день дают!

И всё у ей шло ладком да рядком, пока беда не приключилася.

Приходит раз Настасья с базара, глядь: лежит её сказочник в горнице на полу – и весь серый, что полотно домотканное. Ухо к груди ему приложила – и не поймёшь, дышит али нет. Насилу она его в креслы усадила, лицо ему водой смочила, листами бумажными его обмахивать принялася – ничего не помогает. Настасья уж было заголосила, народ хотела звать – да вспомнила про Грешника, друга своего:

– Грешник-грешник, не греши, мне на помощь поспеши!

И только сказать успела – глядь, пред ней человек появился в островерхой шляпе. Стоит, по сторонам озирается.

– Кто, – говорит, – меня звал?

Настасья-то к нему наклонилася и отвечает:

– Это я, Настасья, клюшникова дочь. Сказочник-то мой совсем плох! Боюсь, не помер бы.

А Грешник на сказочника посмотрел да и говорит:

– Эх, видать час его пришел. Ну ладно, ладно, не поливай меня слезами. Помогу я тебе.

Вынул он тут из кармана пузирок маленький, отхлебнул оттуда – да как прыснет тому в лицо. А сказочник вздрогнул да и очнулся. То ведь не простая вода была – живая. А Грешник тут и исчез – как сквозь землю провалился.

Сидит сказочник себе в креслах, гласа протирает.

– Чего это, – говорит, – со мной было-то?

– Да вы, я чай, задремали, – ему Настасья отвечает.

– Похоже, что так. А что тут за человечек был? Ростом не велик, в островерхой шляпе?

– Да нету тут никого, – говорит Настасья. – Не сквозь землю же он провалился.

– И то верно, – говорит сказочник. – Померещилось, видать.

А девка ему поддакивает:

– Чего только и не привидится часом. Чаю не хотите ли?

Попил сказочник чаю, сил набрался, за новую сказку принялся. Только всё у него в мыслях человечек в островерхой шляпе. Неужто привиделось? А потом рукой махнул: такое ведь только в сказках бывает.

*   *   *

Так они и жили еще цельный год. Настасья потихоньку и сама сказки выдумывать стала. Про устройство хитроумное, что к правнукам еще не родившимся отправить может. И про людей, что на других звёздах живут. И про волшебные лодки, что меж звёзд летают. Хозяин ее эти сказки прочел – и очень дивился:

– Что же это ты, милая, напридумывала такого? Откуда это у тебя? Такого даже и в сказках не бывает!

А Настасья ему и отвечает:

– А у меня бывает. А откуда это является – то мне и самой неведомо. Так, бывает, задумаюсь о своем – и тут мне мысль в голову приходит. И всё как комар жужжит да пищит. Пока не запишу – не успокоится. А как запишу – так сказка, почитай, и готова.

Посмотрел на неё сказочник, головой покачал да и говорит:

– Чудны;е у тебя сказки. Ну да каждому веку – свои сказки да рассказки. Твой век – новый, видать, тут новые сказки нужны. Пиши – небось, найдутся у тебя читатели.

А она и принялась писать. Целый короб сказок написала.

Хорошо ей жилось у сказочника. Да только она за Василья, мельникова сына, по-прежнему замуж хотела, да и за тятей своим соскучилась. Вот как-то раз приходит к сказочнику и говорит:

– Я, – говорит, – год да половину года у вас служила, худа не видала, и на том я вам благодарствую. А только пора мне домой – замуж выйти хочу. Да и тятя у меня старый уже, помочь ему нужна.

Сказочник в затылке почесал:

– Ну что ж, Настасья, жаль мне с тобой расставаться, но ты права: дело твое молодое, иди к отцу, пусть тебя под венец ведет.

Поклонилася ему Настасья в пояс, а он ей рубль денег дал, да хлеба на дорогу, да молока крынку.

– Заходи, – говорит, – иногда в гости. Может, детишек твоих понянчу.

*   *   *

И пошла Настасья назад. Вышла из городу, по лесу пошла. Думает, где бы заночевать. Глядь – а тут, откуда ни возьмись, избушка Грешникова. Она дверь толкнула, вошла в горницу, достала из печи горшок…

– Кто меня тревожит, кто спать не дает? – закричал человечек.

– Не кричи, Грешничек. Это я, Настасья, домой иду. К тебе вот зашла, проведать.

– Ну ладно, – говорит Грешник, – каши поешь, да поспать ляг. А утром иди себе дальше с богом.

Она так и сделала: каши наелася да всю ночь и проспала. А наутро с Грешником простилася и домой к себе пошла.

*   *   *

А дома-то отец её встречает.

– Эх, девка, – говорит, не чаял я тебя увидеть! Не забыла, видать, тятьку свово.

– Я тебя не забывала, – отвечает Настасья. – И про Василья, мельникова сына, помню. Я в городе у сказочника служила, ему сказки переписывала, да и сама писать научилася.

– Вот ведь дивное дело! – говорит клюшник. – Ладно, беги в своему Василью, покажись ему, порадуй.

Она и побежала. А он-то ее увидел, принялся ее целовать-миловать, к отцу-матери повел:

– Вот, – говорит, – моя Настьюшка.

А мельник с мельничихой на Настасью посмотрели – и полюбилася она им: девка справная да толковая, и в избу горящую шагнет, ежели нужда будет, и коня притормозит, если понесет. Да и грамоте знает – а это дорогого стоит.

*   *   *

Ну и сыграли свадьбу – всё, как у людей бывает. Мельник с клюшником обнялись и песни пели. Грешник в печке сидел, в горшке своем; а всё же нет-нет – да и выглянет потихоньку: охота ведь и ему на людей посмотреть. А сказочник-то в уголку пристроился – и всё пишет себе, всё пишет. Вот, вишь, и про Настасью сказку написал. Что, понравилася сказка-то? Ну то-то. А и Настасьины сказки тоже хороши. Будете в городе – купите себе книжку. Про сказочника да про Грешника, про звёзды да про лодки волшебные. Диво, а не сказки.