Наваждение

Наконец-то я решилась! Да, я встречусь с ней, с этой разлучницей, посягнувшей на мир и покой в семье моей дочери. Я должна помочь, сама она с этим не справится, ей не по силам. А мне? Но прочь сомнения! Пусть даже я и сама не справлюсь, но хотя бы попытаюсь, это мой материнский долг.

  Неделю тому назад дочь позвонила мне ранним утром. Я едва успела очнуться от
 глубокого сна, когда резкий и настойчивый телефонный звонок в одно мгновение низверг меня из моего монотонного, но уютного мирка в пропасть тревог и     переживаний.
 - Мама! - дочь кричала в трубку, захлёбываясь от рыданий, - ты должна мне помочь! Поговори с ним, встреться с ней, с этой гадкой женщиной! Так не может больше продолжаться! Мы столько лет вместе, но он всё дальше и дальше от меня, я его теряю. Я знаю, ты сможешь! Ты слышишь меня?!
Да, я слышала, но молчала, оглушённая её криком, её болью, понимая,что она на грани истерики, на грани нервного срыва.
С трудом опомнившись, я только и смогла сказать: - Хорошо, я поговорю с ним, но как мне добраться до неё? Да и надо ли это делать?
 - Мама! До неё потом, потом! Мне сказали, что это его аспирантка. Мерзкая! Мерзкая!
  Испугавшись, что она пойдёт по второму кругу, понимая, что надо решительно
это пресечь, я сказала: - Хорошо, я поговорю с ним. и с ней тоже. Только, пожалуйста, успокойся! И повесила трубку.

  Надо сказать, что зять мой, человек глубоко интеллигентный, милый, мягкий по натуре, всегда вызывал во мне симпатию и платил мне тем же. Виделись мы не так часто, но при встрече радовались друг другу, всегда находили темы для разговоров и общались с удовольствием. Более того, возникало какое-то ощущение родства, словно мы были одной крови. Думаю, что не только у меня. Мы оба это чувствовали, дорожили этим и ценили наши отношения. Дочь же моя, надо это признать, была существом милым, но поверхностным, и я часто думала: какой странный альянс... Что держит этот брак? К моему глубокому огорчению, детей у них не было.
  И вот я отправилась к нему. Путь на Голгофу, иначе не скажешь.
Разговор был долгим, тяжёлым. Он был вежлив, сдержан, но ясно дал мне понять, что, да, ему очень жаль, но решения своего он не изменит. Мне показалось странным, что зять мой, на тот момент почти уже "бывший", безропотно дал мне номер телефона этой девицы, понимая, наверное, что я так или иначе его раздобуду, но при этом как-то униженно просил меня не говорить ей об этом, "не впутывать его в это дело", как он выразился. И вот тут, глядя в его растерянное  лицо, я впервые подумала о том, как мало его знаю. А впрочем, так ли уж хорошо мы знаем даже самых близких людей? Короче говоря, я уехала "не солоно хлебавши". Что ж, пусть так, но поскольку я обещала дочери, да и не в моих правилах было отступать, приготовилась к встрече с той, которая... Впрочем, я повторяюсь.
 Я представляла себе эту девицу... яркую, уверенную в своей правоте, привыкшую брать от жизни всё, что ей нравится, не останавливаясь ни перед чем. Не знающую сострадания и неспособную на раскаяние. И так далее, и тому  подобное подобное... Одним словом - ужасную особу!

  А дальше произошло нечто, повергнувшее меня в полное смятение. Началось всё с телефонного звонка. Представившись, я договорилась о встрече, чувствуя себя отвратительно, будто выступала в роли просительницы. Ожидая получить грубый отпор, приготовилась сказать в ответ всё, что о ней думаю, как вдруг услышала тихий, полный достоинства голос:
 - Да, я понимаю Вас. Конечно же, приходите.

 И вот я стою перед дверью квартиры. Обшарпанной деревянной дверью в панельной многоэтажке спального района. Мне открыла девушка, не юная, нет, где-то под тридцать, но именно девушка, настолько она показалась мне хрупкой и беззащитной. Невысокая, с бледным лицом и большими, какими-то бездонными глазами глазами. Кутаясь в застиранный, но чистый халатик, она сказала чуть смущённо:
 - Проходите, пожалуйста. Присядьте. Сейчас я поставлю чайник. Мы же с вами
выпьем чаю, не правда ли?
В полной растерянности, никак не ожидая такого приёма, я ответила ей:
 - Да, конечно, почему бы и нет. Чуть заметно улыбнувшись, она исчезла за дверью. Воспользовавшись моментом, я попыталась собраться с мыслями, но все заготовленные слова - злые, обидные, и как мне казалось справедливые, вдруг куда-то испарились. Мне вдруг ни с того ни с сего подумалось, что она полная противоположность моей дочери. И не ощущая ничего, кроме гулкой пустоты в голове и смутного чувства вины, я отдалась на волю сложившейся ситуации.
 Она вернулась, разлила по чашкам чай, села и выжидательно посмотрела на меня. А я... Я молчала, не в силах вымолвить ни слова. Куда делась моя обычная реши- тельность? Моя способность, как искренне до этого полагала, не растеряться в любых обстоятельствах? Пропала бесследно.
  Видимо не выдержав затянувшейся паузы, она начала говорить. И вдруг я поймала себя на том, что слышу только звучание её голоса, но совершенно не различаю слов, лишь по интонации понимая, что она пытается меня в чём-то убедить. Да-да, не оправдаться, а именно убедить в своей правоте. В этом тихом ровном голосе не было ни тени агрессии или раскаяния, а только глубокая убеждённость в том, что она поступает правильно, что только так и должно быть. Наверное, она приводила какие-то весомые доводы, я же сидела и смотрела на неё как заворожённая. На это лицо, вдруг показавшееся мне таким милым, вглядывалась в необыкновенные её глаза, в которых было понимание и даже сочувствие. Ко мне - матери соперницы, что так неожиданно вторглась в её жизнь.
 Я ощутила необыкновенную цельность её натуры, твёрдость и непреклонность, скрытую под этой хрупкой оболочкой, и восхитилась ею.
На меня будто нашло озарение. Я как-то вмиг поняла моего зятя. Поняла, что он нашёл в ней и что так боялся потерять. Более того, я вдруг с ужасом осознала, что со мной происходит то, в чём невозможно признаться никому, даже самой себе - я подумала, что смогла бы полюбить её. Да-да, полюбить как собственную дочь,
не менее сильно. Мне захотелось обнять её, прижать к себе и долго-долго не
отпускать...

 С трудом отведя взгляд от её лица, я каким-то краем сознания поняла, что мне надо бежать, бежать без оглядки, пока окончательно не "потеряла" себя. Она ещё что-то говорила, но я уже ничего не слышала. Собрав последние силы, поднялась и на негнущихся ногах двинулась к выходу. Должно быть, я представляла собой жалкое зрелище, но мне было всё равно. Скорее, скорее уйти из этого "зазеркалья"! Я спасалась бегством.

 За спиной раздался скрип отодвигаемого стула, значит она идёт за мной. Сорвав с вешалки плащ, дрожащей рукой я нащупала замок, он легко повернулся... Уже за порогом, зачем-то обернувшись, я увидела в дверном проёме её, растерянную, и какую-то даже несчастную ( хотя, с чего бы это быть несчастной ей, победительнице!) И тут я не услышала, а скорее догадалась по движению губ,что она произнесла слово. Одно только слово:
 - Простите.
 Не дожидаясь лифта, я бросилась вниз по лестнице, почти выбежала из парадного и, не помню как, добралась до метро. Я не справилась с ролью обличительницы и чувствовала себя предательницей. Я предала дочь, не оправдала её ожиданий, я плохая мать... И это было самое меньшее, что я могла сказать о себе в данный момент, потому что облик этой женщины вставал перед моими глазами так ясно, будто она наяву смотрела мне прямо в лицо. И вновь, как тогда, в её комнате, я поймала себя на том, что любуюсь ею: любуюсь этим лицом, наслаждаюсь звучанием голоса, всё ещё отдающимся во мне.
 
 Я подумала (как ни странно, я ещё была в состоянии думать), насколько мало мы знаем себя, но сколь многое таится на дне нашей души, и как отчаянно мы боимся заглянуть в этот "колодец".
 О дальнейшем я старалась сейчас не думать. Да, пусть не справилась, но пройдёт какое-то время, я успокоюсь, скину это наваждение, встречусь с
дочерью и найду все нужные слова.

Но вот только скину ли? И когда? Не знаю...