В объятиях бессмертия

1

Иван сидел на своей скамейке перед домом и курил. Это никак не влияло на его жизнь и здоровье, поэтому он мог курить сколько угодно, даже не переставая. Анна с нежностью смотрела на одинокого соседа, потому что сама была одинока и по возрасту своему сравнялась с Иваном. И она боялась, что перегонит его, что перегонит одна. «Нет, всё это глупости! Всё это не имеет смысла! Такого не делал никто. Меня на смех поднимут! Он сам посмеётся надо мной», - Анна отгоняла от себя свои желания, боялась их.

И всё же сердце Анны не умолкало, и она продолжала находиться в смятении. Девушка подавляла в себе неизбежность, но уже давно поняла бессмысленность и обречённость этой борьбы. Анна собиралась приготовить завтрак, хотя есть не хотела и думала о другом: «Может быть, и его позвать? Он ведь совсем один». Ветер дул, заставляя шептать под пасмурным небом листья, и быстро растворял в воздухе табачные дымы изо рта Ивана. Анна поняла, что сосед скоро накурится и вернётся в дом, что осложнит её задачу. Девушка неторопливо и робко, словно бы повинуясь чужой воле, подошла к забору Ивана. 

- Привет, соседушка, - архаично обратилась она к соседу. 
- Здорово, Анюта, - по-стариковски ответил Иван, выдохнув табачный дым.
- Скучаешь, я гляжу?
 - Есть немного, переделал я все дела свои.
- Понятно. А масло то у тебя постное есть? Я вот тут покушать захотела…, - за эти секунды Анна не смогла придумать ничего лучше.
- А вот ты знаешь, что перед завтраком полезно чай пить? - спросил соседку Иван.
- Нет, не знала о таком.
- А я вот знаю. Уже сам не помню, когда узнал… Зайдёшь?
Выбора у Анны не было уже давно, и она ответила:
- Давай. Сыро сейчас. Горяченького хочется. 


2

За порогом дома Анна перестала слышать ветер и поразилась воцарившейся тишине. На веранде Ивана она увидела лопаты и тяпки, прислонённые к стене, беспорядочно лежащие ящики, коробки, банки, обувь… В прихожей был старый холодильник, на скромном обеденном столе стояла лампа, несколько стаканов и пузырьки от лекарств. Анна удивилась бедному и неухоженному дому Ивана: «Неужели такой не может жить богато. Он мог бы себе накопить на дворец», - думала она. Иван посадил гостью на стул, а сам зажёг плиту и поставил на огонь чайник. Анна сказала ему:
- А ты обидишься, если я кое о чём спрошу?
- Наверное, единственное, что я хорошо за свою жизнь понял, так это то, что ни на что не надо обижаться. Всё тайное становится явным. Спрашивай смело, - ответил Иван, возившийся с чаем.
- А тебе надо есть и пить? В смысле я знаю, что ты ешь и пьёшь, но смог бы ты без этого обойтись?
- Обойтись бы вряд ли смог. Хотел бы так сильно, что на стены лез. И такое было. У таких хуже, чем у обычных: у обычных муки рано или поздно заканчиваются. У нас мучениям конца нет. Или они просто длятся и длятся.
- Ты, наверное, помнишь всё прямо с древности?.. Правда, что говорят о моей бабушке? - Анне этот вопрос дался с трудом, но она не могла упустить возможность его задать.
- Не о бабушке, а о прабабушке, - отвечал Иван. - Я только облик её помню, да и тот начал забывать. Мы теряем память, сбрасываем её, как змея свою кожу. Где-то раз за век. Только что-то очень яркое вроде революции или войны задерживается. Да и то: сначала помнится, потом снится, а потом в один момент и снится перестаёт.

Ничего не выяснив, Анна почувствовала облегчение и спросила Ивана:

- Ты говоришь, что хотя бы чуть-чуть помнишь её. И какой она была? У неё тоже было это родимое пятно на щеке? 
- Ты лучше, - сказал Иван, с улыбкой посмотрев на гостью. - А пятно было. Помню, мне ещё постоянно казалось, что её кто-то укусил за щёку.

Анна смутилась и снова спросила:

- А обо мне такое кажется?
- О тебе - нет. Если бы казалось, я бы пытался найти и наказать негодяя, - с улыбкой ответил Иван, заставив улыбнуться и гостью.
- Расскажи о войне, - неожиданно попросила Анна.
- Не надо, деточка. Не то у меня настроение сейчас. Жду-не дождусь, когда она покинет меня.
- Извини, - извинилась Анна.
Иван приготовил чай и, разлив его по стаканам, сел рядом с гостьей. 
- Ну а своих маму с папой ты помнишь? - спросила Анна.
- Совсем не знаю, кто они были, - отвечал Иван. - И вообще не знаю, кто я такой. Может быть, я даже не русский. Меня помести сейчас в какой-нибудь Китай - лет через сто пятьдесят забуду и Россию, и село наше, и язык тоже. Только тебя забыть не смогу.

Анна улыбнулась и, обхватив ладонями стакан, сделала глоток чаю.
 
- Что же ты никаких родных не знаешь? Может, есть какие-нибудь братья, сёстры - такие же, как ты? - спросила гостья.
- Здесь кровное родство значения не имеет. Это не родинка… и не родимое пятнышко, - Анна снова улыбнулась. - Нет, я - настоящий «Иван родства не помнящий».
- А фотографии? Неужели нет никаких фотографий? - изумилась Анна.
- Семейных нет. А вот… Подожди секунду.
Иван отошёл, а Анна продолжила сидеть за столом, замирая от волнения. Она ожидала увидеть на фотографиях возлюбленных и детей Ивана: «Их, наверное, целая страна», - с сожалением думала Анна.
- Вот сейчас покажу тебе, - вернувшись, Иван поставил на пол большой деревянный сундук и достал оттуда множество фотоальбомов и просто фотографий, уложенных в стопки.
- Сейчас такое наследие на ладошке помещается: скачал на флешку - и всё. А мне приходится возиться с таким вот сундуком, - говорил Иван, задыхаясь от усталости.
Переведя дух, он отхлебнул чая и открыл перед глазами Анны один из альбомов. На старом чёрно-белом, скорее даже бело-коричневом, снимке Анна увидела разновозрастных крестьян, сидящих на фоне из белой ts-i:

- Это же наша, наша ts-ь! - воскликнула гостья.
- Да, наша. А что тебя так удивляет?
 
На снимке стояли довольные мужчины в картузах и косоворотках, старухи в платках, несколько худощавых стариков, дети, широко улыбавшиеся во время диковинного действа, бабы с яркими платками на плечах…
- Это же наши, наши предки! - восклицала Анна. - Расскажи, кто здесь кто.
- Я же говорю тебе, что забываю такое давнее прошлое, - отвечал Иван, чувствуя умиление перед наивным восторгом Анны. - Фотографии ведь уже сколько лет.
- Тысяча восемьсот семидесятый, - в верхнем левом углу Анна прочитала надпись: «Красновъ и братья. 1870». - А вот и ты! - среди прочих Анна разглядела высокого улыбающегося парня - это был Иван. Он стоял в сером пиджаке, хороших кожаных сапогах и мало чем отличался от других молодых людей на фотографии.
- Совершенно верно. Ты молодец, - искренне похвалил гостью Иван.
Анна продолжала напряжённо всматриваться в фотографию, отыскивая кого-нибудь с родимым пятном на щеке. Иван это понял и сказал:
- Не надо, Аня. С тех пор в мире всё так перемешалось: кто-то уехал, кто-то приехал. Ты вот сказала: «Это наши предки!» - а, может, их дети к нашей Гурьевке и отношения никакого не имеют, даже не знают о таком селе.
- А это всё друзья твои? - спросила Анна о других парнях на фотографии. - Наверное, тяжело постоянно их терять?

Иван тяжело вздохнул и, опустив взгляд к столу, ответил:

- Не клеилось у меня с дружбой на моей памяти, поэтому и терять… Поэтому и терять не тяжело, - это замечание далось Ивану с трудом: он боялся, что Анна посчитает его бесчувственным и бессердечным.
- Тут и девушки, вижу, есть, - выпалила Анна, надеясь на развитие темы.
- А вот и друг, кстати, - сказал Иван, показав гостье фотографию, на которой был изображён весёлый усатый матрос на корабле. За кормой на век застыло море с высокими пенящимися волнами. 
- Кто это? - спросила Анна. - Ты вместе с ним служил во флоте?
- Да. Это, наверное, с русско-японской осталось ещё. Я те времена уже забыл совсем. Переверни фотографию другой стороной.
- «Матросу Жухову от мичмана Антона Надеждина на память о службе на крейсере “Аскольдъ”», - прочитала Анна. - И что же: ты его совсем-совсем не помнишь?
- Совсем-совсем не помню, - уверенно ответил Иван.
Потом Анна увидела фотографию молодого улыбающегося человека, одетого во фрак и цилиндр. Франт стоял на площади, вымощенной брусчаткой. Поблизости работал упитанный дворник в фартуке и кепке, горожане сновали в разные стороны. На заднем плане фотографии навеки запечатлелись извозчик, натягивающий вожжи, и вывески магазинов и контор.
- Ух ты! - воскликнула гостья. - Никогда не видела тебя таким! Значит ты не только в земле ковырялся всю жизнь.

Иван довольно улыбнулся и ответил:

- Выходит так. В разных социальных ролях удалось побывать, как говорится.
- «Шёлковыя, шерстяныя и бумажныя ткани. Бархатныя ковры и скатерти»…
- Нет-нет, Анечка, - перебил Иван гостью, читавшую вывески. - Ты на эту букву «я» в окончании внимания не обращай: люди тогда говорили так же, как и сейчас, только писали чуть-чуть по-другому. Правила тогда были другие.
- «Шёлковые, шерстяные и бумажные ткани. Бархатные ковры и скатерти».
- Вот теперь правильно.
- А чего они после каждого слова твёрдый знак ставят? - спросила Анна, прочитав вывеску: «Складъ мануфактурныхъ товаровъ». 
- Не после каждого. После слов, которые на твёрдый согласный заканчиваются. Из школы то помнишь, наверное, как вы звукобуквенный разбор делали на доске и потом чёрточку подводили.
- Да-да, - весело подтвердила Анна. - Ещё скобочки квадратные рисовали там.
- Ну вот, совершенно правильно. Только тогда эта буква не «Твёрдый знак» называлась, а «Ер».
- «Ер»? - весело спросила Анна.
- Да, «Ер», - так же весело ответил Иван. - А мягкий знак назывался «Ерь». Всё просто и логично.
- Ну вот видишь: эти вещи ты всё-таки помнишь.
- Пока помню. Просто сколько-то лет назад, не очень давно, статью про старую орфографию читал в газете или журнале. Так вот.
На следующей фотографии Анна увидела солдат в серых шинелях и фуражках. Солдаты стояли в окопе и куда-то целились из винтовок со штыками.
- А это что? - с тревогой спросила Ивана гостья.
- Первая мировая, судя по форме нашей. Где это было и чем закончилось, не помню уже.
- И ты там среди них?
- Да, вот здесь, - Иван указал пальцем на безликого, ничем не отличающегося от других солдата. Всмотревшись, Анна поняла, что это действительно он.
- А что было бы, если бы в тебя попала пуля?
- В меня попадали пули, - буднично ответил Иван на вопрос гостьи. - И не только пули: осколки снарядов и бомб тоже попадали… Если бы что-то угодило в сердце или снесло голову, умер бы.
- Как! - воскликнула Анна.
- Очень просто. Всему есть предел. Просто мне везло почему-то. Смотри, - Иван расстегнул рубашку и, распахнув её, показал гостье своё тело. Следы от вытащенных пуль, шрамы от порезов, следы ожогов - всё это затмевало на Иване нетронутую металлом плоть, которая проглядывалась лишь островками.

Анна вскрикнула и в испуге закрыла лицо руками.

- Прости, прости! - тревожно заговорил Иван, обхватив голову Анны. - Я не должен был тебе это показывать! Ты права. Всё это в прошлом, всё это зажило! Слышишь!

Успокоившись, Анна убрала руки с испуганного лица и сама распахнула рубашку Ивана. Она нежно проводила ладонью по его бугристому телу, похожему на уродливую тёрку.

- Ты помнишь, как получил эти раны?
- Большинство не помню, - отвечал Иван. - А вот этот заработал в сорок третьем под Орлом, - он указал на большой кривой шрам, тянувшийся от живота почти до самого горла и деливший тело на две половины.   

Анна провела по шраму рукой, и Иван сказал:
 
- Может, этот осколок был мне нужен?.. Чтобы испытать тепло твоих рук? Выходит, даже такая боль имеет другую сторону.
- Хорошо хоть лицо целым осталось, - облегчённо выдохнув, заметила Анна.
- Да… Судьба по-разному хранит людей.

Потом Иван показал гостье снимок, на котором изображена группа людей, сидящих в машине «Промбронь». На мужчинах были кожаные плащи или куртки, все сидели в кепках. За рулём сидел ужасающего вида человек с худым скуластым лицом. Он смотрел в камеру большими бледными глазами и вызывал у Анны ассоциации с Кощеем Бессмертным.
- Это уже сразу после революции, - объяснял гостье Иван. - Это время на подходе к забыванию, хотя водителя я запомню надолго. 
- Кто это? - спросила Анна.
- Это теперь уже всемирно известный писатель Андрей Платонов. Он как-то был в наших краях, занимался мелиорацией: болота сушил попросту. Сейчас, подожди.

Иван вновь отошёл в глубину дома и вернулся оттуда с книгой. Он показал Анне обветшавший от времени и частых перечитываний сборник Платонова «Епифанские шлюзы».
 
- «Товарищу Жохову от товарища Платонова. Минует это нечто гробовое, Мы будем есть пирожного куски! 15.IV.1928», - прочитала Анна. - Можно, я возьму эту книжку почитать? - спросила она Ивана.
- Конечно, можно. Только тебе вряд ли понравится: Платонов писатель сложный, и писал он своеобразно, «коряво» что ли.
 
Потом Анна увидела Ивана, сидевшего рядом с колоритным черноволосым мужчиной - оба были одеты в костюмы, но галстуков не имели. Фотография была сделана в кабинете, на стене которого висели портреты Ленина и Сталина.

- А вот этого человека я точно долго не забуду, - сказал Иван. - Это Аркадий Иванович Ильинский - воронежский журналист. Он много где был, много чего увидел. Интереснейший человек. Он как-то ездил в экспедицию к северным народам и узнал там легенду о человеке с двумя рысями. Хочешь расскажу?
- Конечно! - ответила Анна.       
- Этот народ верит, что в древности жил человек, уже не помню, как они его называют, которого всё время сопровождали две рыси: одна шла справа, другая - слева. Одна рысь кусала любого, кто только имел мысль обидеть её хозяина, другая кусала самого хозяина, когда он был готов кого-то обидеть.
- Интересная легенда, - сказала Анна. - Я похожую где-то прочитала: о человеке с волшебным камнем. Человек всегда носил с собой камень, который не позволял ему попадать в место, где может случиться что-то нехорошее. Например, хочет человек свернуть туда, где скоро случится авария ; камень его туда не пускает. Или хочет человек попасть туда, где его оскорбят или убьют ; камень снова его туда не пускает. Хорошо это, наверное: и с рысями, и с таким камнем?
- Ты так думаешь? - скептически спросил Иван гостью. - Человека с рысями будут все бояться: захочет он любви, подойдёт к девушке, а та в страхе убежит, испугается зверей. И ни друзей у него не будет, ни жены. И проклянёт он, наверное, этих своих рысей. Кстати, по легенде он, по-моему, этих своих спутниц всё-таки убил каким-то волшебным ножом. А камень… Камень такой может подсказать, куда не надо идти, но никогда не подскажет, куда надо. Часто вообще бывает, что счастье скрывается там же, где и смерть… А Аркашу, кстати, посадили в тридцать восьмом.
- За что? - изумлённо спросила Анна.
- Это надо вот у этого спросить, - ответил Иван, указав пальцем на Сталина. - Он всё боялся, что его власти лишить хотят, всюду врагов видел… Вот уж Аркашке такой камушек тогда бы точно не помешал. Полностью согласен с тобой: в то время он всей стране был нужен пуще хлеба.

Фотографии сороковых годов Иван даже не стал брать в руки. И всё же без упоминания о войне в разговоре с гостьей не обошлось. Иван взял сложенную вчетверо газету и дал её Анне. Девушка аккуратно развернула газету «На штурм!» и стала бегло знакомиться с её содержанием: прочитала название, лозунг «Смерть фашистским оккупантам», шапки приказов, названия статей, повествующих о воинских подвигах и армейском быте. Рисунки изображали немцев, тесным рядом насаженных на штык, советских танкистов, слушающих товарища-гармониста во время перекура, старушку, которая с трепетными глазами положила морщинистые ладони на лицо солдата ; под этим рисунком была надпись: «Мама! Я скоро вернусь». На фотографиях, конечно, был Сталин, навеки застывшие моменты боёв, солдаты и офицеры, отличившиеся особой храбростью. В той газете Анна увидела солдата, зажигавшего самокрутку посреди голого весеннего леса. Лицо солдата было в грязи, пилотка и гимнастёрка тоже не отличались чистотой. Фотография открывала статью под названием «Перед атакой на Топкое».

- Это ты! - воскликнула Анна, узнав в, казалось бы неузнаваемом, солдате Ивана.
- Точно, - с улыбкой подтвердил он. - Корреспондент Лёнька Вампилов сфотографировал, когда я и знать не знал. Убило его часа через четыре.

Анна похолодела от ужаса и спросила:

- А разве корреспондентам надо было в бой идти?
- Бои иногда сами приходят, не ждут гостей. А смерти вообще всё равно: корреспондент ты, магнат, добрый или злой… Ну да хватит об этом.

Иван взял у Анны пожелтевшую от времени газету и, обратно свернув её, достал со стола следующую фотографию: это была деревенская свадьба. За длинным столом, заставленным снедью и выпивкой, сидели разношёрстные селяне. В центре сидели молодожёны, лица которых были совсем не видны из-за яркого серебряного света, лившегося из окна позади них.

- Это уже после войны было, в сорок девятом что ли. Большинства из этих людей уже давно нет, поэтому не старайся, - сказал Иван Анне, внимательно вглядывавшейся в лица на фотографии. - Но те, кто здесь, уже могут называться предками наших гурьевских. Вот жених и невеста, точнее муж и жена уже, - родители Тоньи глухой, например.
- Это родители бабы Тони, что жила на Отшибе? - изумлённо спросила Ивана гостья. - Жаль, разглядеть я не могу их.
- А вот этого клопа белобрысого видишь? - Иван указал Анне на ребёнка, сидевшего на руках одной из участниц торжества. - Это дед Мирон. Он и сейчас жив, в Махновке живёт.
- Да знаю, что жив, - сказала Анна, уставшая от удивления. - А у него есть эта фотография?
- Не знаю, может, и есть.
- А ты здесь где? - спросила Ивана девушка.
- Я в кадр здесь почти не попал. Вот видишь: только нос высунулся.

Анна с трудом разглядела размытый профиль Ивана, а потом сказала:

- А вот и бабушка моя, - на фотографии она увидела родное лицо с пятном на щеке. - И дедушка рядом с ней… Ты не можешь не помнить о них. Скажи, что там было?
Иван напрягся, но нужные слова словно бы сами возникли в его голове:
- Меня не было в Гурьевке, когда это случилось. Или не случилось - никто уже не скажет точно. Ты же видела газету: я в то время вместе со своей частью был. Да и вообще: уже всех этих людей почти не осталось, - сказал Иван, указав на фотографию. - Пройдёт ещё немного, и те, кто даже думает о таких делах, тоже скоро умрут: ни следа не останется. И вот ещё что: многие вещи вообще лучше из головы убрать. А то получишь ответ, и неведение счастьем покажется. Оставить это пора, уже давно. Тем более тебе.

Анна немного успокоилась, но послевкусие от напряжённого разговора толкнуло её прямо задать другой волнующий вопрос:
- А ты что? Вот фотография свадьбы. А твои свадьбы где? У тебя, наверное, этих жён было тьма?..

Иван выдохнул и, опустив взгляд в стол, ответил:
 
- Не было у меня никаких жён. И любви я не знал. Была бы любовь, умер бы себе спокойно уже давно: и войн этих не видел, и шрамы не получил, - внутри у Анны всё опустилось. - Но и тебя бы не встретил.
- Ты хочешь сказать, что женщина тебя погубит? - с тревогой спросила Ивана гостья.
- Не погубит. Эта не называется «погубить».
И всё же Анне стало грустно, она не хотела никому нести смерть: «Всё равно это было наваждение какое-то. Блажь…», - с грустью подумала она.
3
В смущении и разочаровании Анна захотела подняться и уйти:
- Ладно, Иван. Спасибо за всё. Пора мне, - говорила она внутри себя.
 
И всё же Анну что-то удерживало рядом с Иваном.
 
- А вот это уже начала шестидесятых фотография, - говорил он гостье. - Здесь ты уже многих должна узнать. И место должна узнать - это в Ёжкино.
 
На очередной фотографии Анна увидела группу селян, стоявших рядом с горкой ржаного зерна. Снимок был сделан в жаркий летний день на току. Фотограф запечатлел преимущественно женщин, одетых в платки и халаты. Анна увидела там и свою бабушку с родимым пятном на щеке: плотноватая женщина, опиравшаяся на лопату, со смущённой улыбкой смотрела в объектив. Анна с нежностью вспомнила о своей доброй уязвимой бабушке, о том, как они все любили друг друга и старались не обращать внимания на косые взгляды соседей. На снимке Анна увидела одну такую соседку ; самую злую и страшную. В деревне все звали её просто по фамилии ; Якимова. Якимова по малейшему поводу припоминала Аниной семье легенду об их старушке, поднимала эту тему на всех застольях, в очереди в автолавку…

- Не зря на вас пятно это посажено! Не зря! - любила повторять Якимова.
 
По её вине в доме Анны пролилось немало слёз. Но Якимова недавно умерла, и даже в беззлобной душе Анны это вызвало нехороший восторг.
 
- А это дядя Петя? - нехотя спросила Анна, указав на улыбавшегося беловолосого мальчика, стоявшего в центре.
- Да, так точно: он самый.

Потом Иван достал снимок первосентябрьской линейки: малые дети и подростки с родителями выстроились у порога одноэтажной школы. В центре за трибуной стоял светловолосый человек с орденами и медалями на пиджаке. Фотограф запечатлел момент, когда этот человек широко раскрыл рот и поднял в воздух кулак.

- Это грязнинская школа, которая сгорела недавно?
- Нет, не та. Это та, которая была ещё до неё, - ответил Иван. - За трибуной председатель бывший - Крулёв. Слышала, наверное?
- Да, бабушка рассказывала.
- Хороший был мужик. Немало мы с ним поговорили, выпили… Я вообще никогда раньше таким одиноким, как сейчас, не был, - поделился своей болью Иван. - Никто ни с кем больше ни говорить, ни работать не хочет…
- А вот моя мама! Это ведь она!

Среди сельской ребятни, запечатлённой на фотографии, Анна разглядела свою маленькую маму всё с тем же родимым пятном.

- Да, так и есть, - с улыбкой подтвердил Иван. - Она тогда как раз в первый класс пошла. Ваша бабушка очень переживала, как твоя мама будет учиться, не жалела денег ни на книжки, ни на тетрадки, но, как ты знаешь, всё было в порядке.

На одной из фотографий Анна увидела школьный класс, где её уже подросшая мама сидела за партой в обществе своих одноклассников и одноклассниц. Среди них была и дочь Якимовой Надя. Матери Ани досталось много боли из-за того, что «пятнистая» успевала намного лучше Нади. На одном из родительских собраний Якимова впала в истерику и начала кричать:
 
- Выгоните эту пятнистую из школы! Вашем же дитям каково с ней сидеть рядом! Ещё получите болячку какую! Или так же дети ваши все в пятнах ходить будуть!

 Жители той деревни не отличались добротой, но тогда даже они попросили свою нервную соседку угомониться.

- Коли так боишься, сама Надьку свою переводи куды хошь, - сказал старик по прозвищу Щукач.
- Ты что, Щукач! - возмутилась Якимова. - Или ты не знаешь, что слово «куда» нельзя даже в мыслях человеку говорить!!!

Анна эту историю знала и, пользуясь случаем, спросила Ивана:

- А вот был у нас дед Щукач. Что с ним стало?
- Умер Анечка. И не здесь, причём, умер: в интернате тамбовском скончался. Я навещал там его.

На одной из фотографий Анна увидела юношей и девушек, отдыхавших около реки: некоторые занимались шашлыком, другие купались, один парень рыбачил. На снимке Анна заметила свою маму, сидевшую вместе с другом поодаль от остальных.

- А это, видимо, Серёжа? - спросила Анна.
 
Она знала, что у её мамы что-то начиналось с «дядей Серёжей» - сыном соседки Рябовой. Дело уже шло к свадьбе, но Серёжа погиб в Афганистане.

- Говорила! Говорила я вам, что с этими пятнистыми счастья не будет! Вот связался твой Серёга с этой курвой, и что вышло! - говорила Рябовой Якимова.
 
Вечно тихая, а на тот момент ещё и убитая горем Рябова ответила:

- А Паша Сазонов с кем связался? Или и его любовь погубила?
- Да. Это он, - с грустью ответил гостье Иван.
- А как же ты в Афганистан не попал?
- Надоело мне воевать, Анечка, не хочу больше. Я перед ними рубашку распахиваю - сразу отстают.

В очередном приступе смелости Анна задала Ивану очередной вопрос:
 
- Кем был мой папа, знаешь? Может, хоть ты сможешь ответить?

Ни Аня, ни её мать, ни её бабушка не знали своих отцов. И никто из селян этого не знал, что давало Якимовой повод для ещё одного постоянного злословия:

- Мало всего, так ещё и приблудные все эти пятнистые! Нормальных найти не могут, так якшаются в Тамбове по рынкам да подворотням с кем попало! Небось, ещё и эту заразу на себе носят!

- Я не знаю, Аня, - отвечал Иван. - Честно, не знаю. Я и своих то не знаю и не переживаю по этому поводу. Мы и родители наши - разное совсем. К чему тебе это?
- Нас приблудными называют, - опустив глаза, сказала Анна.
- Ты же видишь свою маму, помнишь свою бабушку. Неужели ты о них плохо подумать можешь? А насчёт приблудных… Все эти церемонии не важны. После войны бабы к уцелевшим в ряд выстраивались. И никто потом ничего пикнуть не смел. Без этого нас бы уже и без войны не стало.

4

Чем современнее становились фотографии Ивана, тем больше Анна чувствовала необходимость вернуться домой. Она чувствовала себя, как человек, которому надо в туалет, но интересный фильм или важное дело удерживают его на месте.


Иван начал показывать гостье уже цветные снимки девяностых и начала нулевых годов. Теперь Анна почти не задавала вопросов о людях на фотографиях, потому что большинство из них знала и помнила. И всё же некоторые незнакомцы ей ещё изредка попадались:
 
- А это что за мальчишки? Не припомню их, - сказала Ивану гостья.
 
На снимке были два полуголых мальчика, стоящие у кустов смородины. Глядя на фотографа, они щурились от солнца.
 
- Это башкирята Сейфуллины. Они раньше с родителями у леса жили: там, где сейчас Широковы. Костик и Андрей их зовут. Хорошие мальчишки. Баба Настя, Егорки бабушка, рассказывала, что однажды выходит она из дома, а они - вот они! Два весёлых гуся! Ты представляешь, дожидались бабу Настю, чтобы сказать ей: «Бабушка Настя, мы ходили по вашему огороду, но ничего не украли и не потоптали. Мы просто нюхали цветы».
- И где же они сейчас?
- Вернулись вроде бы в свою Башкирию. Я сразу понял, что они тут ненадолго. Уехали, когда тебе два годика было.
 
С тихим удивлением Анна смотрела на молодые лица своих соседей и родных, вспоминала людей, умерших или просто когда-то мелькавших в деревне, а затем исчезнувших. Анна хотела спросить Ивана о судьбе гармониста, веселившего на фотографии народ в доме соседей Образцовых, о морщинистом старике, вечно курившем сигарету в мундштуке, об усатом мужчине, который часто появлялся в деревне на лошади, и других «мимолётных» людях из своего детства. Но чувство времени и страх упрёка приводили девушку во всё большее смущение и заставляли молчать. И всё же однажды она не удержалась:

- А вот эта бабка и ребёнок где сейчас? Мальчик был больной, по-моему.
- Да, совершенно верно, - отвечал Иван. - Это из Ежеедово старуха. У внука её ДЦП. Жив он сейчас или нет, не знаю. Карманова её звали. Когда она умерла, пацана в приют для детей-инвалидов определили.


Анна с трепетом и нежеланием ждала, когда Иван покажет ей фотографии с ней самой. И этот момент, разумеется, настал. Анна увидела снимок, который хранился и в архиве её семьи. Там отображена весна с цветущими деревьями. За вспаханным огородом селян Плотвиных собрались многие жители деревни и в их числе Анины мать и бабушка. Под взрослыми на скамейке расположились дети: восьмилетняя Аня, её подруги Вика и Олеся и друг Олег. Белокурый Олег, вальяжно сидевший в центре детского ряда, обнимал за плечи Вику и Аню ; ещё одного человека с пятном на щеке. Аня много раз видела эту фотографию, но в доме Ивана смотрела на неё, точно впервые - с чувством острой ностальгической досады.
- У нас эта фотография тоже есть, - пищала Анна, опустив глаза в кусочки заварки, застывшие на дне стакана. - И тебя я помню: как ты стоял на огороде с фотоаппаратом.
- Да, было дело… Аня, можно спросить?
- Спрашивай. Только мне пора уже, - сказала гостья, впервые обозначив своё волнение.
- Почему у тебя не получилось с Олегом?
 
Анну этот вопрос удивил: она думала, что о тех чувствах никто не догадывается. Несколько лет назад она действительно пару раз гуляла с Олегом вдвоём, сидела с ним у костра, вела долгие задушевные разговоры и даже пыталась кокетничать. В то короткое время она провела несколько бессонных ночей, представляя себе близкое счастье, но…

- Он уехал в институт поступать, долго тогда в деревне не появлялся. Я несколько раз звонила, думала, что мы… мы…
- Я понимаю, понимаю, - помог гостье Иван.
- Я уже тогда поняла по разговорам, что не нужна ему. А потом он появился с Ленкой своей в деревне, женился. Ну ты знаешь.
- И больше ты не пыталась?
- Я не должна пытаться. Я - девушка.
- Да. Правильно. Хотя, наверное, не всегда.
- Мне пора, Ваня. Спасибо за всё. Мамка дома ругаться будет.
 
Иван с боязнью ждал этого, наслаждался каждой минутой общения с Анной, как человек, упивающийся жизнью перед скорой смертью. Он постоянно держал в голове неизбежность прощания с гостьей и постоянно об этом забывал. И вот переломный момент наступил. Ивану предстояло проводить гостью и вернуться в своё тусклое существование. Его отчаянию не было предела, и лишь память о водке, стоявшей в шкафу, давала ему утешение.

- Не надо, - сказала Анна Ивану, который хотел подняться со стула. - Не провожай. Сама дойду.

Анна поднялась, шаркнула стулом, и Иван почувствовал исчезновение тепла. Воздух быстро перестал пахнуть человеком: ароматы старого дерева и сырости снова взяли главенство. Не скрывая отчаяния, Иван опустил голову к столу.

- Масло то забери, - обратился Иван к уходящей гостье. - Ты ведь за этим приходила. И книжку тоже.
- Книжку не возьму, - сказала Анна, обернувшись. - Расхотелось.

Девушка с трудом покидала дом Ивана, расставание тяготило и её. Она с неприязнью представляла, как вернётся сейчас на холодную летнюю улицу, погрузиться в свои будничные дела. Её жизнь тоже не отличалась красками.

- Возьми Платонова, - мягко настаивал Иван. - Будет повод вернуться и посидеть ещё раз.
 
Анна подошла к столу и взяла «Епифанские шлюзы» и масло, налитое в двухсот пятидесятиграммовую бутылку из-под водки. Иван продолжал сидеть, забываясь во взгляде в стол. Девушка подошла к двери, выводящей на веранду, но остановилась. Коснувшись полуржавой скобы, она облокотила голову об стену - чувства начинали проламывать предрассудки и страхи. Иван всё понял. Выбора не стало и у него. Он ещё тяготился внутренними преградами, но они уже утратили свою сковывающую силу.

Так Иван обрёл подлинное бессмертие.