пережившие отцов. Часть 2 жизнь советской деревни

4. Глаза страшатся, а руки делают

На второй день после переезда в Кузинькину избенку мама встала рано, когда все провожали коров в стадо. Солнце только что сделало первый мазок коричневой краской за лесом. Видимо, сообразив, что не ту оно краску выбрало, растерялось и, как из ведра, облило верхушки деревьев багрянцем. Словно огромный костер полыхнул над лесом. Его отблеск отразился в окнах домов, запутался в ветках дремавшего вяза, в глазах мамы, предательски высветив одинокую слезинку, которая испугавшись света, упала в росистую траву. Она огласила окрестность серебристым звоном, вторя колокольному звону Красноборской церкви,   приглашавшей к утренней молитве.
Коровы уже щипали траву в Подкотяковском саду под крепкий мат и злые хлопки кнута Петьки Филаретова. Дорожная пыль, поднятая крикливым стадом овец, рассеивалась в воздухе и покрывала придорожную траву, делая ее седой, а мама все смотрела на огород, поросший бурьяном. Ее пугал тот огромный объем работы, который необходимо будет сделать. Осилит ли?
Она мысленно планировала, что и где будет сажать: рядом с гумном «1» тятенька разбросает просо или пшеницу, а остальной участок засеет картошкой. Между ними отведет небольшие грядки под морковку, огурцы и свеклу. Тыква хорошо растет и по картошке. Под капусту раскопаю небольшую  грядку в пойме «2» Барыша, рядом с огородом  Аннушки Кошкиной.

«1» - Гумно – здесь, дорога, отделяющая огороды от колхозного поля.
«2» - Пойма – место заливаемое водой во время половодья.


Мама встрепенулась, когда почувствовала на себе чей-то  пристальный взгляд. Это была ее мать, Татьяна. И сколько же времени она наблюдала за ней?
- Что, доченька, забота гложет?  Страх обуял? – спросила она. – Ничего. Бог не оставит в беде. Глаза страшатся, а руки все вынесут.
Мать с дочерью обошли участок. Для начала нужно скосить и выкорчевать укрепившие березки и осинку. Потом вспахать землю сохой: копать лопатой,  одной не осилить…
- Ну и приступай! Косу я сейчас принесу.  С малышкой посижу: - сказала Татьяна Федоровна и направилась к своему дому. 
К обеду трава на огороде была скошена. Мама собрала граблями «1» скошенную траву.  Копна «2» получилась огромной.

Дед Иван наточил сошник «3» сохи. Он знал, что сноху не остановить: раз она решила распахать огород, то она добьется своего.
Рано утром собрались подруги мамы: Настя, Рая, Катя Кошкина. Им помогали Пана и Толька. Настя была готова управлять сохой, мама впряглась в оглобли сохи, остальные тянули соху за веревки.
Встать за ручки сохи не каждый мужик смело возьмется: нужно не только выдерживать ровную борозду, но чтоб и глубина вспашки была одинаковой, чуть отвлекся, соха зароется в землю, тогда и лошадь не свезет ее с места. Наскочит сошник на камень или твердый ком земли и запляшет соха. Настя Братчинина знала это, но все ж  решила

«1» - Грабли – приспособление в виде колодки с зубьями, насаженной  на длинную рукоятку, для сгребания сена, для рыхления земли на грядках.
«2» - Копна – сложенное в кучу в виде конуса сено, снопы хлеба.
«3» - Сошник – часть сохи – острый наконечник, подрезающий пласт.


испытать судьбу. Первая борозда действительно была неудачной. Но опыт, приобретенный под руководством отца на своем огороде, помог ей обуздать соху: вторая, а тем боле третья и последующие борозды были проложены профессионально.
Работа шла споро. Уже к обеду более половины огорода чернела перевернутой землей, а по пашне гордо похаживали грачи и скакали юркие трясогузки, которых мы называли кузнечиками, в поисках дождевых червей и других букашек, проживающих в земле.
Пахари остановились перевести дух, убрать пот с лица, да Татьяна Федоровна подошла с горшком и кружкой кстати: холодный квас сладостно ласкал душу..
- А если бы и пирогами угостили нас, то и домой можно было не уходить, - выдохнула Настя, неустанная и заводная женщина.
На обед решили не прерываться, так как знали, что потом  будет очень трудно впрягаться в соху, которая с каждой ходкой становилась все тяжелее. А Татьяна, как волшебник к тому же достала из карманов запона «1» каждому по куску хлеба. Круто посолив хлеб солью и, запивая по очереди из кружки квасом, женщины повеселели и без умолку шутили.
Работу закончили поздно. Татьяна Федоровна пожарила картошки на керосинке, сделанной когда-то Капитоном Михайловичем, отцом, благо в бутылке оказалось немного подсолнечного масла.

====================================
«1» - Запон – здесь, фартук с большими карманами.



Женщины молча поели и заторопились по домам, так как скоро нужно будет встречать коров и, отдохнув, приниматься за свои постоянные дела, которых делай, делай , все равно все не переделаешь.

                5. Филаретовы               

Отец-Николай Иванович был в большой семье самым старшим сыном.  Катя, Михаил, Настя, Саша, Анна, Пана – это его братья и сестры.
Дед, Иван Алексеевич, был среднего роста, на вид сухощав и жилист, но осанка у него солидная и кулаки внушительные. Лицо всегда суровое, кирпичного цвета от постоянного нахождения на ветру, на солнце, нос крупный, но не коверкал его лица, глаза живые, подвижные, готовые заметить всякое изменение вокруг него, иногда казалось, что он видит даже то, что находится сзади его, виски слегка впалые, усы черные, густые, волосы на голове густые. Но самая главная деталь на лице – это брови: густые, черные они то нависают над глазами, когда он сердится, то поднимаются на лоб, когда он чем-то доволен. Взглянув на брови, можно точно определить в каком  эмоциональном состоянии находится этот человек в данный момент.
Он не любил много говорить, бабушка называла его молчуном: он никогда длинными вечерами не находил время поговорить с ней.
Любая работа ему была по – плечу и он охотно ее делал. Только ему для колхоза доверяли мастерить телеги «1», дрожки «2», дроги «3», и дровни «5», так как были уверены, что сделанное Иваном Алексеевичем прослужит долги годы.

«1»-Телега – четырехколесная повозка для перемещения грузов (дров, сена, соломы и др.).
«2»-Дрожки – легкий экипаж. Беговые дрожки.
«3»-Дроги – длинная повозка с длинными дрогами «4» для перевозки строительных материалов (досок, бревен).
«4»-Дрога – продольный брус в повозках, соединяющий переднюю ось с задней.
«5»-Дровни – крестьянские сани для перевозки грузов.




Дед этим гордился. Когда выпивал, а такое случалось только на Пасху и в Рождество Христово, он часто повторял:
- А куды оне без меня? (Оне  - это колхоз). Вон, намедни, бригадир Христом богом просил сделать сани «1». Ну и подразнил я яво! Тот анды слезы пытался пустить. – При этом у деда брови поднялись на лоб, а на лице появилась  самодовольная улыбка.
К детям был требователен, ласково говорил с ними редко. На руки не брал даже когда ребенок в люльке кричал благим матом.
Однажды дед собрался идти в лес и велел нам с двоюродным братом Толькой – Маньшаем то же готовиться. Ему нужен был «материал» (молодые прямые сосенки для лотка, по которому ссыпают картошку в погреб). Мы были рады: может повезет поесть каких либо ягод.
До леса дед шел молча. Мы же с Маньшаем всю дорогу верещали, строили планы, как подступить к деду чтоб он разрешил собирать нам ягоды.
- Идут и трещат, как сороки… Вот неугомонные! Разве нельзя идти молча? – Ворчал дед, бросая взгляд в нашу сторону, тяжелый, колючий, вызывающий мурашки на животе.  Мы с Маньшаем умолкали на какое-то время. Спустя две – три минуты наш смех и щебетанье опять


«1» - Сани – зимняя повозка на двух полозьях


становились достоянием окрестных деревьев, которые, казалось, были готовы в любой момент встрянуть в наш разговор.
Вдруг из -под куста, что рос невдалеке от дороги, вылетела серая птичка. Мы подбежали к этому месту и увидели гнездо, в котором лежало шесть бледно – голубых яичек. Толька взял одно, чтобы показать деду, но подойдя к нему, он схлопотал пощечину такую, что упал в траву.
- Нельзя разорять птичьи гнезда. Птичка бросает его, если даже  стоит потрогать его. Да это и грех. Бог накажет вас.
Толька пытался заплакать, но увидев суровые брови деда, сползающие на глаза, пробубнил:
-Тятенька, я больше не буду. (Деда все дети называли: «тятенькой», а после и мама, и все внуки). Желание собирать ягоды отпало само собой. Мы молчали до прибытия домой. О случившимся в лесу мы никому не рассказывали.

                * * *
Около двери, на крючке, висел всегда кнут. Его касаться имел право только дед Иван. Он частенько приводил его в действие: провинись хоть сын или дочь.
Зимой как не топи печку, а к утру все равно в доме становится свежо. Раньше всех утром вставала бабушка Арина она растапливала голландку, а чтобы некого не разбудить. Она еще с вечера заполняла ее дровами, подкладывала под них лучинку или бересту, чтобы утром только поднести зажженную спичку.




Почувствовав движение воздуха в комнате и свет от голландки, раньше всех спрыгивал  с печки Санька. Он садился напротив очага и наслаждался теплом, исходящим из него. Потом  рядом с ним усаживалась Панка и, с заспанными глазами, Маньшай. Они боролись за лучшее место перед голландкой. Не обходилось без визга и слез. Так как Санька был сильнее, он никогда не уступал лучшее место, а за обладание им он беспощадно колотил не только младшего братишку, но и сестренку. Вот тут – то  и вступал в действие кнут. Дед сначала охаживал им Саньку, как зачинщика, а потом и Панку с Толькой, как мешающих своим ревом ему спокойно досматривать утренний сон. Воцарялась сразу же в комнате  тишина.

                * * *
Как – то Санька нашел гайку, привязал ее на нитку и стал махать ею перед собой, а стоящим рядом перед ним Панке и Маньшаю говорил:
-Ну, подойдите–ка ко мне! Попробуй, ну попробуй кто – нибудь!... Боитесь? Так – то!
В это время нитка оборвалась, а гайка отлетела в окно, разбив стекло. Вот это была самая настоящая трагедия! Даже дети знали, что достать стекло было очень трудно. Оно водилось только у Федора Никитовича Кошкина, но из – за гордости Иван Алексеевич никогда  и ни чего у него не просил.
Сашка, зная , что дед его захлещет кнутом до самой  смерти, решил сбежать из дома и скорее всего в лес: там летом на травах и ягодах можно прожить.

Весенние штрихи

Добравшись до полянки, на которой рос вековой раскидистый дуб, он решил, что лучшего места не найти. На дубу сделает себе лежанку и никакой  зверь до него не доберется.  Да спешить надо – скоро наступит вечер.
Заготовив лыко молодой липы для крепления жердей к веткам дуба, благо, складной нож, подаренный братом Николаем, он носил всегда с собой да и топор сообразил прихватить. Осталось отыскать жерди для основания лежанки, которые нужно еще затащить на дерево, а потом еще и папоротника предстоит набрать для подстилки. Дел уйма!
Санька забрался в свое логово, когда ночь разбросала свою темень не только  по ложбинкам и оврагам, но и по верхушкам деревьев. И только тогда он почувствовал свое безвыходное положение.
-Нет, никогда я не вернусь домой – решил Санька. Он пока не думал о том, как будет жить один в этом беспокойном лесу. Летом с голоду не умрешь: ягоды,  вишня, черемуха. А орехи?  А борщовка, медуница? Этих съедобных трав море!
Течение мыслей прервало странное уханье на вершине дуба, а на соседней березе кто – то щелкал, будто кнутом. Под деревом, в прошлогодней листве, затеяли драку неведомые жильцы леса. Из волчьего оврага доносился пронизывающий вой неизвестного зверя.
А когда на небе появились тучи, заслонившие звезды и луну, на землю опустилась такая темнота, что хоть глаз выколи: ничего не видать, сколько не приглядывайся вдаль. Откуда-то появился ветер. Он безжалостно набрасывался на дуб и старался изо всех сил переломать его мощные сучья. Кругом стонало, плакало, трещало, скрипело, выло, наводя неизъяснимый ужас на Саньку, повергая его в паническое состояние. В памяти четко промелькнули одна за другой сказки – небылицы про чертей, шишиг, леших и других несуществующих животных, о которых когда-то рассказывала мать. В голове бродили мысли одна мрачней другой. Санька почувствовал, как волосы на голове стали дыбом  и по спине разлился неприятный холод.
Молодые сосенки и одинокие кусты вишни наклонялись из стороны в сторону и, казалось, что они оживают, превращаясь в леших и вот-вот пустятся в пляс вокруг дуба, призывая и Саньку разделить с ними радость их оживления.
Санькой овладел страх до такой степени, что у него непроизвольно начали щелкать зубы, по всему телу пробежали мурашки, хотелось спрятать себя хотя бы под одеяло, но и его не было у него. А вой все усиливался и усиливался, и становился настолько страшным, выворачивая душу наизнанку.
Санька уже несколько раз повторил молитву «Отче наш», неустанно молился и просил у Бога только одного:
- Господи, пришли скорее утро!
Под утро ветер успокоился, тучи лениво освобождали небо, а оно, в знак благодарности, стало посылать на землю порции подсиненного света. А когда свет добрался до полянки, Санька соскочил с дуба и без оглядки помчался в сторону деревни. Ползком по картофельной борозде он добрался до хлева. Калитка была закрыта изнутри. С улицы забираться во двор было опасно: могли увидеть.

           Остался один вариант: перелезть через крышу и укрыться на сеновале. О возвращении в лес не было и в мыслях.
 
Прошло три дня. Санька стал привыкать к своему положению. Ему даже нравилось, что не надо ничего делать по дому. Еды хватало: забирался под вечер в погреб и пил молоко прямо из горшка, а мать, догадываясь кто, опустошает горшки с молоком, стала оставлять вареную картошку, яйца, пироги или хлеб, завернутые в  чистую тряпку, в погребе на видном месте.
На седьмой день мать все – таки выследила, когда сын спускался в погреб, и уговорила его вернуться в избу:
- Чай не зверь он? Отец все-таки. Пожурит немного: не без этого, и все обойдется с Божьей помощью.
Но не обошлось! Отец хлебал щи из чугунка, когда Санька с матерью вошли в комнату. Он молча, встал из-за стола и направился к двери. Желваки забегали на его лице, густые брови как - будто прилипли друг к другу и грозно надвинулись на глаза. Сняв с гвоздя кнут, осмотрел его, как будто проверяя его на прочность, отец приступил к «обучению» сына. Бил он его с ожесточением. Кнут оставлял метки и на спине, и на плечах, и на руках. Мать пыталась умерить ярость мужа:
-Остановись, нечистый дух! Убьешь  сына – то! Бей лучше меня! – Стараясь отнять у отца кнут. Но отец был неудержим. Он отмахнулся левой рукой, попал по лицу матери Саньки, отчего она вскрикнула и упала на пол. Половицы окрасились кровью.
-Убивец! Остановись! – только и могла она крикнуть, но стон Саньки заглушил этот крик.
Санька сначала орал во всю мощь своих легких, но боль настолько отнимала силы, что стон с каждым ударом становился все глуше.
Отец или устал, или сжалился над сыном, повесил кнут на место со словами:
- Позаруй мне еще! - и ушел во двор.

Усевшись на последней ступеньке крыльца, Иван Алексеевич почувствовал тяжесть на душе, которая не проходила и после раскуренной самокрутки из крепкого табака. Он знал, что нельзя так жестоко наказывать детей, но никак не мог понять, какие силы управляют им в порыве гнева. Он чувствовал, что Арина ненавидит его после таких вспышек и жестокого обращения с детьми, но, несмотря на это он  скучал по ней, как когда-то в детстве скучал по матери, которая редко выкраивала время, чтобы взять его на руки, прижать к груди и погладить по голове, сопровождая это ласковыми словами. Да и всем его братьям и сестрам не доставалось в полной мере материнского тепла: уж слишком много забот свалилось на ее плечи. 
Если в детстве он не мог сполна прочувствовать ласку матери, то теперь свои чувства к жене он скрывал глубоко в душе. Ему иногда казалось, что Арина ощущает, каким – то образом, его душевную любовь и ему это льстило.