След, гл. 4

Так минуло еще три дня. А затем в лагере появилась Муха. Болтливая, вертлявая, черноволосая и хамоватая. Откуда она появилась, Инга не знала, но ребята встретили её как старую знакомую, а Мятлик сразу схватил за обе руки и долго держал, о чём-то с ней беседуя, поглядывал на Ингу, отчего всегда спокойная Тата бледнела и нервно теребила ворот штопаного свитерка.

Муха не понравилась Инге сразу. Конечно, она не имела права кого-то не любить, неписаное правило общины гласило о том, что все – одна семья, все они любят друг друга одинаково, и одинаково друг о друге заботятся, и в эту заботу включаются и сексуальные услуги, и право на любовь, но при этом всё совершается по обоюдному согласию. Но, во-первых, Муха постоянно была чем-то недовольна, во-вторых, сразу заявила, что новеньких не следует брать, и Ингу следует немедленно изгнать, и в-третьих, шпыняла самых слабых. Особенно доставалось от неё Котёнку и Дорогуше, которым больше всего выпало тьмы от жизни.

И главное – в самой Мухе скопилось тьмы больше, чем в других, мало того, мрак ей нравился! Муха принесла мешок кайфа и ощущала себя победителем, и все вмиг стали ощущать себя её должниками, её шестёрками, залебезили, захвалили…

И, наконец, Муха курила почти постоянно, куда больше прочих, а когда наступал вечер, круговая папироса была ей без надобности, она брала себе целую. Она принесла с собой целую сумку снадобья и всегда угощала Мятлика вне оговоренного времени, отчего тот, случалось, улетал из семьи среди бела дня, и уже не был способен руководить и давать советы…

Тата очень переживала. Она пыталась урвать у Мятлика сигаретку, чтобы ему меньше досталось, старалась всё время находиться при нём, отгоняя Муху взглядом, как будто её можно было отогнать, а когда Мятлик витал в своих снах, гладила его по голове, пока сама не отключалась. Сама Тата обычно курила меньше других, даже в кругу лишь слегка прикладывала белый конец к своим красивым полным губам, но теперь торопилась урвать от любимого.
 
«Интересно», - думала Инга. – «Какие сны снятся Мятлику? А Тате? А Ирис? А Свистуну? А Котёнку? Похожи ли они на мои?»

После чудодейственного дымка Инга переставала думать о доме, ей не хотелось никуда спешить, никуда уходить, и думалось только о том, как хорошо ей здесь с друзьями. Но веселая жизнь в лагере скоро перестала казаться Инге таковой, да и погода вдруг ухудшилась.

Поговаривали о том, что в посёлке их не любят, могут выгнать с поляны, и что скоро они свернут стоянку и вернутся в город, поживут там, а затем отправятся на юг – короткими переходами, автостопом, иногда каждый – своим путём. Инга почему-то страшилась любых грядущих перемен, что было на неё совсем не похоже. Ей очень не хотелось уходить из леса, где поблизости терпеливо ожидал её Пузырь. Но погода сильно испортилась и стала просто невыносимой.

Инга не должна была мёрзнуть в своём внесезонной полётной одежде, но её слишком часто пробирал озноб. Её прекрасный жемчужно-серый комбинезон стал жёваным, грязным и неприглядным. Омовения в стылой реке или под ледяной струёй родника самых стойких членов семьи внушали ужас, от холодной тоски спасали лишь вечерние посиделки у костра с сигаретками по кругу. Когда сигаретки заканчивались, тоска становилась невыносимой, Драко непрерывно стонал, а Мрак выползал из укромного угла и буквально вгрызался в её тело и душу.

С приходом Мухи стало меньше разговоров по душам, песен и танцев у костра. Ребята помрачнели, иногда затевали потасовки, и разнимать было некому. Дорогуша заработала синяк под глазом, Алабама разодрал ногу, и Ирис собирала травки и приматывала к его ноге. Жили ради вечернего курева, все остальное время нервничали и с подозрением смотрели друг на друга, огрызались, а вечером отмеряли листья скрупулезно, дрожащими пальцами, переругиваясь.
 
Но нет ничего вечного, это понимал даже Гораций. Закончилось курево у Мухи. Сама Муха куда-то исчезла, прихватив в уплату транзистор с давно севшими батарейками и крупу. Для всех наступили тяжёлые времена. Пора было разбегаться из лесу, да куда, и с какими дарами? Мятлик отлучился на почту в большое село в 10 километрах и там пытался кому-то названивать. Ребята верили, что он найдёт выход, но Мятлик застрял надолго. Дожидаясь его, все нервничали и согревались в шалаше, прижимаясь друг к другу. Наконец Мятлик вернулся, загадочно улыбаясь. А затем…

- Шуга, Шуга идёт! – вдруг утром радостно загомонил народ. Измученный Котёнок даже не шевельнулся, его трепало. По тропке шёл уверенным, крепким шагом красивый черноволосый и черноглазый парень.

- Принёс? – спросил Мятлик, не здороваясь, Шуга кивнул и скинул рюкзак. Общество встрепенулось. Рюкзак тут же подхватили Ирис и Свистун и унесли в палатку. Мало того, Шуга оставил в стороне, на просёлке, раздолбанный рыдван с продуктами.
Остальные стали усаживаться вокруг общего костра, девушки раскладывали тарелочки, мешали варево в котелке, на этот раз одну картошку, зато снова с травками – Ирис нашла щавель и сныть. Она говорила, что какие-никакие, а витамины.

- Свистун, сыграй, – попросила Ирис, когда все уселись, готовясь к ужину и самокрутке по кругу. Свистун взял самодельную свирель, которой дорожил больше всего на свете и всегда носил с собой за пазухой, и заиграл. Он оказался искусным музыкантом. Негромкая прихотливая мелодия завораживала светлой печалью.

 Инге снова привиделся Голубой Дворец, пение королевских горлиц и переливчатое журчание ручейков, каскадом спадающих с холма по специальным желобкам...

И начались танцы. Девушки кружились, словно подхваченные ветром осенние листы, или как первые холодные снежинки, или как хоровод подёнок, прихотливо и бездумно изгибаясь, подпрыгивая, кружась, сходясь и снова расходясь. К ним присоединился гибкий Алабама, движения которого были изощрены и полны затаённой страсти…

Шуга не остался с ними, зато, в отличие от Мухи, ничего не прихватил с собой.
Питались они скудно и просто – из тех запасов, которые подкинул в рыдване Шуга, частенько девушки шли в лес по грибы и ягоды, удаляясь все дальше. Однажды Дорогуша притащила целый мешок яблок, и они два дня ими наслаждались. Почти все худели и слабели.

- Бабуся к себе зовёт жить, – хвасталась Дорогуша, - зовёт поселиться, и то – старая, а я молодая, глядишь, таблеточками разживусь, а ей дрова порублю да воду потаскаю. А чего, и ей хорошо, и мне, дочка у неё померла, никого нет, а я тоже свободная, без мамки, без бабки, буду жить в деревне да покуривать – а чего, зимой сиди себе у печки, грейся. И уйду, не сомневайтесь!

Инге вполне хватало малости, она умела обходиться малым благодаря Горацию – при условии повышенной питательности. Но откуда было взяться питательности? Гораций недополучал протеинов. А Инга… Единственное, чего ей почему-то постоянно не хватало, это самодельных трубочек с вкусным дымком, в котором таилось столько лучистой энергии, невероятных картинок и гормона радости, одной по вечерам хватать перестало. Утром Ингу подташнивало, иногда кружилась голова, и сводило ноги и руки. И Инга сказала об этом Мятлику.

- Надо подработать, - сказал ей Мятлик, сладко улыбаясь. – Заработать на вторую.

- Что значит – подработать?

- Съездить с Татой в посёлок и собрать денег.

- А где эти деньги находятся?

- У людей.

- И нам дадут?

- А ты попроси так, чтобы дали, - и Мятлик, заглянув ей в глаза светлыми глазами, где колыхался Мрак, погладил по плечу, да и сдавил его. – Девочки научат.