След, гл. 6

Конец наступил наутро. Дачник, которого Свистун называл тифозником-мафиозником, сдержал слово и натравил на них деревню.

- Атас, на нас идут охуевшие пердуны! – вопил принесшийся, откуда ни возьмись, Свистун, забегая в каждую палатку и в каждый шалаш. – Быстро сворачиваемся! Живо! ****оворот деревенских собрал, они с кольями! Атас! Там еще псина гадючья с ними!

Народ всполошился. Мятлик собрался первым. Он подхватил самое драгоценное – остатки самокруток на донышке мешка Мухи. Продукты были брошены на произвол, дома и шалаши тоже. Личные сумки были не у всех, документы и подавно. Девушки и ребята продирались сквозь лес не самым ближним путём, не на село, а в противоположном направлении, по ухабистому и грязному просёлку, когда-то проезженному квадроциклами. Их сопровождал непрерывный собачий лай. Тяжелее всего приходилось Дорогуше и Котёнку, Алабама подбадривал их и подталкивал, а потом подхватил Котёнка на руки и понёс. Крики, лай и треск сзади постепенно заглохли, и только тогда они рухнули на опушке, у самого шоссе, чтобы передохнуть.

И лишь Алабама, бережно положив Котёнка на сырую траву, пошёл на шоссе голосовать...

…Они голосовали, шли пешком, садились на какие-то громадные смрадные машины. Они постепенно теряли друг друга. Где-то отсеялся Алабама с Дорогушей. Ирис уверила, что с ним Дорогуша в безопасности, и он вполне может отправиться с ней в родную деревню навестить бабку. Котёнка оставили в приёмной маленькой больнички у старой сердобольной фельдшерицы – он совсем не мог идти, простыл и сильно кашлял. Свистун сошел у дорожной забегаловки – проситься играть на свирели за харчи, а потом – автостопом до дома. Мятлик с багажом быстро распрощался, как и Муха, бросив на прощание, что искать его следует на прежнем месте, а сейчас ему срочно требуется к боссу. Что вызвало шквал проклятий и отчаяния. В конце концов, Шуга вручил багаж ему, и Мятлик, как глава коммуны, обязан был делиться.
А Инглард с Ирис и Татой очутились в пригороде небольшого городка – оказалось, они не так уж и далеко углубились в лес.

- Куда мы теперь?

- Ирис знает, она тут бывала.

- Не кипишуй, - отозвалась Ирис. - Я знаю это место, отсидимся, согреемся, потом – с Мятликом свяжемся, он девчонок не бросает, мы ему выгодные. Главное, на курево зашибить.

И она тут же принялась стрелять сигареты. Ирис вела уверено, и скоро они очутились в подвале не полностью заселённого дома. Подвал был тёплым и сухим, усеян ковриками, матрасиками и подушками, но производил ужасное впечатление. Тусклый свет оставлял клочья мрака в углах, между урчащими трубами, виднелись следы засохшей рвоты и нечистот – потому и смердело тут невыносимо.

- Дерьмоеды! – выругалась Ирис. – ***вороты! Нагадили и слиняли!

- И что, тут мы будем жить?

- А что, тебе плохо? Крыша есть, тепло, а что воняет… терпи. Приберёмся. Покуришь – пройдёт. Теперь достать бы…

- Ужасно… - Инге хотелось плакать, и она впервые пожалела о королевском дворце.

- Ну, мы не всегда тут живём, мы живём понемногу в разных местах. Иногда у Свистуна в квартире, иногда у Мурзика. Только они редко пускают всех.

- Ну, я пошла. В случае чего, потом ваша очередь.

Ирис ушла. Стало еще хреновее на душе, мрак засуетился, нагло предлагая себя.

- Куда она?

- Как куда? К татарам, продаваться.

- Что?

- Что слышала. Бордель тут есть, отстойный, зато всегда платят. Её еще и накормят, тогда нам принесёт – если не наглотается таблеток и не уснёт прямо там. Она меня пожалела на первый раз, и тебя тоже, но потом жалеть придется уже нам. Меня тошнит, Инга, а тебя?

Ингу тошнило от услышанного.

- Как – бордель? Ирис продаёт себя в бордель? Она позволяет делать это с собой без любви?

- Ну да, блин, какая уж тут любовь, жрать и курить захочешь – еще и не то сделаешь, в первой подворотне ляжешь под кого угодно. И откуда ты такая недотрога выискалась, на мою голову. А может, у тебя дом есть, может, пригласишь к себе? Ты же откуда-то взялась?

- Не могу. Тата, поверь, я бы очень хотела… но боюсь, я и сама теперь не смогу добраться… - Инга закрыла лицо руками. Тата погладила её по коленке: - Крепись, прорвёмся!

Ирис вернулась очень скоро, злая и сумрачная. Села и сжала с отчаяньем голову: - ****ец, мы тут сдохнем! Мент не хочет меня трахать, а в обезьяннике тебя забесплатно оттрахают так, что живой не уйдешь, они наркуш не уважают.

- А татары?

- Нет больше татар. Разогнали их, падлы, мало платили. Перебросились они, а где теперь шарить – никто не шепнул.

Они были голодны, и отсутствие спасительной самокрутки начинало сказываться всё острее. И тогда Инга решилась продать второй из своих ножных браслетов. Браслет выдавился из узора и приобрёл объём и вес, чтобы Инглард могла его снять. Хоть это были и королевские браслеты, но далеко не самые ценные – ценные хранились в королевском хранилище и доставались только в дни торжеств. На этот раз вызвалась выйти Тата – Ирис стало плохо, её тошнило и знобило.

Тата оказалась более везучей на этот раз. Денег оказалось достаточно, чтобы они пировали целых три дня, и еще хватило бы на неделю – со жратвой, с самокрутками, да с медицинскими кругляшами.

Стало глупо задерживаться тут. Инга предложила съехать с отвратительной «квартиры». Они сели на автобус и отправились вглубь города.

- Пожалуй, я домой поеду, - угрюмо сказала Ирис. – Всё вытерплю, убираться пойду в туалеты, лишь бы мать приняла. А то она меня уже похоронила. Я слышала, у неё новый хер появился, пора разобраться, с чем его кушают.

Инга отсчитала ей третью часть оставшихся денег. Они тепло распрощались.

- Не думаю, что новый хахаль не навешает ей ****юлей, и она не вернётся к нам, - покачала головой Тата. - Но будем думать о себе. Теперь мы едем к Туте! – распорядилась она. – Пора связаться с Мятликом. И привести себя в порядок. Мы уже не в лесу.

Тате удалось дозвониться до сбежавшего любовника.

- Урра! Мятлик на месте! Он разрешил мне разместиться в комнате. Ах, Инга, как я его люблю, ты себе не представляешь. Он удивительный!

- Это его собственная комната?

Тата смутилась: - Да нет, не совсем… В квартирке один дедок живёт, дядя Петя, говорит, что фронтовик, да Мятлик не верит, сказал, что бывший зэк. Ну, это неважно. А мы с девочками оказываем ему кое-какие услуги, и он разрешает пожить.

- Вы за ним ухаживаете? Это хорошо, вы молодцы.

- Ммм… можно сказать, и так. Иногда он комнату сдаёт за «потрогать», и любит разнообразие, старый пердун.

- Потрогать?

- Узнаешь, подруга. Куда ты денешься теперь. Расплачиваться нам особо нечем.

Они оказались перед дряхлой пятиэтажкой, предназначенной к сносу, и живой пока ещё лишь потому, что некоторые жильцы отказались съезжать. Тата долго звонила, пока за дверью не застучало и не заскрипело.

- Кто?

- Это я, дядьпеть, я, Тата. Пусти!

Дверь открылась, словно осиротевший, разграбленный Сезам, квартирка оказалась полупустой и обшарпанной. На пороге, постукивая ходунками, стоял тот самый дядя Петя, тощий, обвислый, в седом пушке.

- Ещё одна? А потрогать? – сходу вопросил он, щурясь, и маленькие подслеповатые глазки заблестели.

- Потрогаешь, дядьпеть, - отозвалась Тата. – У нас совсем новенькая, тебе понравится. Пусти в дом-то, мы голодные, чайку бы попить.

- Денежки?

- А чё, Мятлик не заплатил разве?

- Мятик мятиком, а за новенькую плати!

Тата сунула руку за пазуху, нащупала последние скомканные сотни, подумала, и вытащила одну. Дядьпеть успокоился, потом протянул пегую руку, поросшую редкими седыми волосками, и ухватил Ингу за талию. Руки оказались длинными и цепкими. Инга дёрнулась, а дед хихикнул, отпрянул и пошаркал вглубь. Девушки наконец-то вошли внутрь и захлопнули дверь.

- Уфф… - Тата сразу направилась в одну из двух комнаток и растянулась на продавленной облезлой тахте, тем не менее, аккуратно покрытой пледом, и погладила подушку. – Жива моя подушка, жив мой плед. Красота. А теплынь! Пойду, поставлю чайник, надеюсь, жив, курилка. А чай у дядьпети всегда имеется, да с сахарком, ему соц-защитница приносит. Садись, подруга, не тушуйся!

Тата вышла, Инга слышала, как на кухне хихикал дядьпеть и повизгивала Тата. Потом Тата вернулась с чайником, поставила на  стул. Снова вышла и принесла сахарницу, две щербатые чашки и две алюминиевые ложки. Села рядом с Ингой.

- Не вешай голову, жизнь отстойная сука, но иногда бывают исключения. Хочешь, я тебя повеселю немножко? Тебе развеяться нужно. Я понимаю, в деревне… это был полный ****ец. А тут дядьпеть немного охуевший, вполне себе безвредный, он ни на что не способен, ну, потрогаешь его причиндалы, потом он твои…

Ингу передёрнуло от отвращения. Но в сравнении с собакой и топориком дядьпеть и в самом деле казался безобидным и переносимым. И что теперь? Сколько они выдержат без курева?

Сладкий чай оказался жидковат, но согрел их и немного наполнил желудок. Тата добавила в него болеутоляющих таблеток, уворованных от дядьпети и придавших чаю досадный аптечный привкус. Тата пояснила, что таблетки дедку племянник доставляет, да тот не пьёт, разрешает Тате брать.

- А теперь – в душ!

Девушки с наслаждением залезли в щербатую ванну под теплую воду, которая показалась им верхом блаженства. Обнялись. И так стояли зачарованно под тонкими колкими струйками. Инге казалось, что с неё стекает скверна, черная и тягучая, как смола. Тата дышала покоем и безмятежностью, она была уютная, мягкая, округлая, полная противоположность собранной и крепкой Инге, которая с унынием понимала, насколько она стала неспортивной и неподтянутой, насколько потеряла форму. Инга поглаживала Тату по груди и бёдрам, Тата отвечала лаской на ласку.

Не прошло и десяти минут, как послышался перестук, и в ванную ввалился дядьпетя. Подошел вплотную и плотоядно уставился на распаренные женские тела.

- Молчи, – прошипела Тата в ухо Инге. – Пусть полакомится, старый пердун, суеручка. Нам еще крупно повезло. Видела бы ты, какие стриптизы ему Ирис закатывала.

Дядьпеть и вправду протянул дрожащую старческую руку и стал сладострастно поглаживать то одну, то другую девушку, подсовывая пальцы между бёдер, цапая ягодицы – до груди он не дотягивался, к своей досаде.

- Попочки, попочки, - бормотал он, - повернитесь попочками, я дырочку проковыряю…

- Два бутерброда, козлина, - меланхолично отвечала Тата.

- Ууу… сучонки… дайте попочки!

- Раздухарился, ***ручка. Три бутерброда. Четыре! И таблетки.

- Дам, дам, - пыхтел дядьпеть, трогая вожделенные попочки.

Инга дёргалась, но ласковые руки Таты успокаивали и убаюкивали, и Инга расслабилась и перестала замечать эти отвратительные дрожащие пальцы, шарившие по телу. Главное – они наконец-то чистые, они согрелись, но как не хватает курева…

Они сидели на тахте, завернувшись в плед, прижимаясь друг к другу с любовью и упокоением.

Ввалившийся, было, в комнату дядьпеть был бесцеремонно выставлен: - Совсем охуел. Достал, дядьпеть, с тебя на сегодня хва, объешься, суеручка!

- Не хочешь дреды? – спросила Тата, поглаживая её плечи.

- А что это такое?

- А это такие косички, как у меня. Удобно – не мешаются, не пачкаются, не цепляются, и не надо причёсываться, и потом – красиво и стильно. Тебе нравятся мои? – Тата повернулась ко мне спиной.

- Очень нравятся. А мне будет к лицу?

- Даже очень. Много-много таких длинных косичек. Честно? Не представляю, как ты их носишь, они такие тяжёлые.

- Так и ношу. Привыкла. Совсем не тяжело. Зато… зато есть, чем гордиться.

- И то, шикарные, просто нереальные волосья, а станут еще нереальнее, точняк, все сдохнут от зависти.

Несмотря на дядьпетю и отсутствие курева, с неведомыми таблетками они уснули мирно, и даже Гораций приободрился и замурлыкал колыбельную. Инге снова снился Голубой дворец, только холм окружали не венценосные деревья, не изумрудные луга с рассыпанными по ним игрушечными и уютными резными домиками, а серо-бурое марево.

Утро началось с роскошного завтрака – стакана какао с булками, затем девушки старательно и честно прибрались, а затем отправились к Туте в подвальчик, по соседству с парикмахерским салоном. Подвальчик так и назывался – «Подвальчик», надо было пройти мимо большой комнаты парикмахерской, пробраться узким коридорчиком – тогда они и оказывались в довольно уютно обустроенном подвале с тату-салоном.

Сестрички расцеловались.

- Как Мятлик, как ребята?

Тата кратко пересказала летнее житьё-бытьё и представила Ингу.
Девушка была похожа на Тату, только худощава, с маленьким лицом, и вместо длинных дредов у неё был короткий тёмный ёжик, что делало её похожей на мальчика-пажа.

- Это – Тута, моя сестричка, - представила Тата. – Она – профессионал. Сделает по высшему классу. Сделаешь ей дреды?

- О чём речь, для тебя что угодно, - Тута зачарованно расплела косу Инге. – Грандиозная волосатость. Первый раз такую встречаю. Чаще приходят никудышные и полулысые, хотят лысину скрыть, а твоих волосьев на полк бритых солдат хватило бы.

- Давай-ка перекусим, - озаботилась Тата. – Принесу гамбушку от ребят и колы, а то сидеть долго придётся.

Тата сходила в соседнюю комнатушку и принесла еду, все с наслаждением перекусили.

- Это очень долгое и серьёзное дело. Готовься. Часа три сидеть придётся, потом еще три – я ж тут сегодня одна долбаюсь, охерею иначе.

Инга с опаской села в кресло.
 
В этот момент из соседней комнаты послышался стрёкот, и тут же следом визг и вой. Почти как у тарапухтов. Инга вздрогнула: - Что это?

- А, это Октябрёнок дурной девахе татушку набивает. Хочешь – и тебе набьёт. Он недорого берёт, ради Татки скидку сделает, он к ней неровно дышит. – Тута наклонилась к её уху: - Клёвый парень, не колется, не бухает принципиально, а Татка нос воротит, ты на неё повлияй, что ли. Так будешь бить?

- Нет, у меня уже есть татуха, спасибо.

- Покажи-ка.

- Смотри.

- Что ты мне кончик суёшь. Снимай всё, не бойся, тут все свои, и ты своя, а своих не лапают, да если и полапают – не беда.

Инглард принялась стаскивать комбинезон, ощущая, как напуганный Гораций стремится забиться поглубже.

- Вот это да! – глаза Туты расширились от восхищения. – Ребятки, скорее сюда, здесь такая татуха – высший писк!

Все сгрудились вокруг Инги и Горация. Восхищению не было предела. Ингу гладили по плечу и спине, и Инги было приятно и щекотно, чего не сказать о Драконе. А Октябрёнок, бритый налысо дюжий парень, забитый татуировками сплошняком, по макушку, даже благоговейно прикоснулся к плечу губами: - Грандиозно! Каждая чешуйка видна, каждый волосок. Цвета ошизенные, краска высший класс, не сраный Китай. Это бил Святой! Его рука! Скажи, это бил Святой?

Инге пришлось согласно кивнуть, и Октябрёнок потрясённо склонил голову.

Расходились неохотно, пока Тута не прикрикнула: - Хватит смущать девушку, работайте, мелюзга!  А ты садись, подруга, вот удивила, - Тута покачала головой, – будешь говорить, что не пищала и не визжала – ни за что не поверю, тут столько работы. Я бы ужом вертелась. Теперь точно – пора менять причёску. Я бы на твоём месте перекрасилась. Скажем, в малиновый или зеленый.

Инга категорически отказалась.

Руки Туты были ласковыми и мягкими, как и у сестры, и Инга расслабилась. Она даже ухитрилась задремать. И ей вдруг привиделся родной дом, Голубой Дворец, флуоресцирующий в вечерних лучах Сиреневой Луны, за которой готовилась восстать ночная Луна, Зелёная, и набросить на Дворец еще одну нежную вуаль иного оттенка. А когда обе луны заблистают в полную силу, мир заполнится гармоничным сиянием и воркованием ночных перламутровых Птиц, и влюблённые выйдут из домов в сады и поля, чтобы слушать их переливчатое пение. Но счастливый сон закончился резко, и Инга очнулась.

Тута по-прежнему колдовала над её волосами, и Тата суетилась поблизости.
Тута поднесла к ней большое зеркало, Тата второе держала сзади. Сколько же Инга не смотрелась на себя в зеркало? Она помешкала, закусила губу…

Из зеркала на неё смотрело чудовище. Впалые серые щёки, синева под огромными унылыми глазами, сухие и бледные губы. Золотая корона больше не окружала голову сияющим нимбом. Зато позади вспенивался золотистый океан из пушистых крученых волн.

- Мы, понятное дело, немного подровняли, ага? А то ты не снесла бы такое украшение. Теперь можешь передохнуть, подруга.

Инга ахнула. Подровняли? Подрезали, значит. Но не очень сильно, слава Синей Луне!

- Тебе разве не нравится? – удивились Тата и Тута.

- Нравится, - искренне ответила Инга. – А это надолго?

- Ну, пока новые не отрастут. Тогда старые можно отстричь.

- А если не отрастут? – что-то горячо полыхнуло у Инги в груди и упало на дно океана, мрак в уголке левого глаза угрожающе приблизился – и глаз задёргался.

- Такого не бывает. Они всегда отрастают.

- Но только не у меня. Мои волосы росли до 15 лет. Теперь уже не растут.

- Ты что, больная какая? - Тута долго размышляла. – Попадос. Сама же согласилась. Предупреждать надо. Ну да ладно. Значит, будешь ходить с короткими. Или совсем без волос.

- Как это? Я не могу без волос! Без волос я уже не Инга Лард! – горячий ком внутри заледенел и затвердел, мрак зашипел. Она тихонько застонала.

- Как - да так, - встряла Тата недовольно, еще не хватало, чтобы сестричку обвинили. - Как Тута. А некоторые вообще налысо бреют. Очень клёво. Чего ты куксишься? У тебя форма черепа такая, тебе пойдёт без волос. А если еще одну татуху сделать на черепе, или оставить косу посередине, как у лапушки Наргис… Клевота!

- Наверное, лучше было сразу их чикнуть, - рассудила Тута. – Мы бы их толкнули. Мне дают хороший баблос за волосы, мы просто дурачье! – Тута вытащила сигарету и закурила.

Инга не выдержала больше и разрыдалась. Ей стало страшно. Знали бы они, что такое она без волос, и как её встретят дома лысую. Её никто не узнает, королевские волосы никогда не вспыхнут золотым огнём, когда на них наденут Говорящую Корону. Её объявят самозванкой и казнят.

- Вот дурочка, - Тата погладила подругу по голове. – Идём-ка домой. Покурим.

Инга позволила себя увести, а Тута ещё долго качала вслед головой и пожимала плечами, наверное, жалела об утраченной возможности заработать.

Инга шла, ноги двигались, Тата напевала, машины мчались – жизнь продолжалась. У себя дома без волос она уже не была бы живая, её волосы – символ королевского рода и власти, без них она всего лишь беспризорница. А впрочем, какая разница? Здесь-то она пока ещё живая!