Черника

«Нужно иметь что-то общее, чтобы понимать друг друга, и чем-то отличаться, чтобы друг друга любить»

Поль Жеральди

«Футбол как атомная война. Здесь нет победителей, есть только выжившие»

Жозе Моуринью

«Раньше я боялся, что меня могут забыть. Теперь я боюсь, что меня могут запомнить».

Михаил Жванецкий



Это - художественный вымысел, не имеющий ничего общего с реальностью, ничего не пропагандирующий, ни к чему не призывающий и не преследующий цели оскорбить чьи-либо чувства.
Любые совпадения случайны. Все мысли, взгляды и идеи, изложенные ниже, стоит воспринимать исключительно как личные позиции лирических героев художественного произведения, на которых они не настаивают.


Август 2018 - Апрель 2019



«Ничего бы не получилось, если бы мне
не помогала
Алина Сергеевна Блохина. Спасибо, что не отказалась от этой авантюры, и выдержала все, пройдя непростой путь от холодного августовского вечера до сегодняшней весны.
Низкий тебе поклон и бесконечная благодарность».

 01.04.2019.


Александр Алейников, Алина Блохина


«Гоморра»

«Российский Дальний Восток и Сибирь полыхают. За считанные дни площадь пожаров достигла девяноста тысяч гектаров земли. Самая сложная ситуация в Амурской области и в Забайкальском крае. В этих регионах завтра, 8-го августа, будет введен режим чрезвычайной ситуации. Горят леса. Огонь вплотную подбирается к населенным пунктам. Пока большинство из них удалось отстоять» - складный текст прохладным тоном озвучил закадровый женский голос.
Единственным живым свидетелем новостного эфира в доме была Василиса Черникова. Длинноволосая стройная брюнетка, с глазами цвета морской волны, сидела подле телевизора, жадно потирая потные ладони и  периодически поправляя правой рукой сползающие на нос очки.
 Девушка испуганно переводила взгляд с экрана на руки и иронично улыбалась. Василиса, ещё будучи на первом курсе, набила на указательном пальце правой руки одно единственное слово – «БЕГИ».
Теперь эта татуировка в девичьих глазах излучала символизм планетарного масштаба. Потому что одно дело – смотреть новости про лесные пожары в Южной Сибири, сидя где-нибудь в уютном кресле на даче под Москвой, и совсем другое – находиться  в эпицентре показанных событий и ещё, к тому же, успевать смотреть телевизор.
Зазвенел мобильный. Василиса, не глядя на экран, знала, что звонит отец. Больше некому. Она всегда отвечала нехотя. Ввиду семейных перипетий, у них были натянутые отношения. Да и звонил он, как была уверена Черникова, для того, чтобы узнать отнюдь не про состояние дочери, а про дом. Не сгорел ли тот, выстоял ли? Возможно, какая-то доля истины в этом утверждении присутствовала.
Василиса выключила телевизор и встала у окна.
– Алло. - равнодушно процедила та в трубку.
          – Слава Богу! А то я думал, что связь окончательно накрылась. Вась, ну как там?
          – Дело - дрянь, пап. - ответила девушка, глядя на покрытое родинками и веснушками лицо в отражении. –Лес на окраине уже горит. Людей вывозят, пригнали пару автобусов для тех, кто без машин. Сижу на чемоданах. Ближе к ночи будем в Чите.
В ответ раздались томные вздохи. – Ладно, пап. - не желая попусту тратить время на телефонные переговоры, продолжила Василиса.
          – Связь прерывается. Не волнуйтесь за меня, скоро буду. - не дождавшись ответа, она бросила трубку и ринулась к столу, на котором одиноко лежала толстая тетрадь формата А4. На её обложке была приклеена аккуратно вырезанная бумажка с надписью «Черника».
Это был, своего рода, личный дневник, однако Василиса его таковым не считала. Она просто иногда записывала туда женские мысли различного толка, что-то рисовала, вклеивала стихотворения или фотографии. И так –  вот уже много лет. И почему-то именно сейчас ей вздумалось занести в тетрадь последнюю, как ей казалось, домашнюю запись, прежде чем навсегда покинуть отчий дом, обреченный на гибель.
«07.08.2018. 12.00
Мир вокруг нас напоминает кадры из триллера о конце света. Только это было не широкоформатное кино с многомиллионным бюджетом и жуткими декорациями. Это было то, чего мы с таким нетерпением и благоговением ждали всю холодную зиму и промозглую весну – жаркое лето 2018-го. На редкость жестокие морозы потихоньку приучили народ, что лето никогда не наступит. Однако опасения были развеяны, когда в июне ртутные столбики термометров упрямо поползли вверх за тридцатиградусную отметку. Поразительно, как изменчив человеческий разум. Теперь все с таким же нетерпением и надеждой ждут обратного  –дождей. Вот так и живем, не имея ни малейшего представления о том, чего же хотим на самом деле».
Василиса давно привыкла к постоянному запаху гари вокруг, даже перестала носить марлевую повязку. Она научилась ориентироваться при нулевой видимости, вызванной нависшим смогом, застилающим глаза, от которого день окрасился в оранжевые оттенки. Конечно, ей было страшно, но она старалась не выпячивать страх ни перед кем, даже перед собой. Наверное, поэтому, бегающие сейчас в панике мамаши с детишками за окном, считали ее дурочкой, которая всегда ходит в черном, несмотря на невыносимую жару.
Девушка действительно любила облачаться в черный. Ей идет этот цвет, но носила и цветные вещи, когда это позволяло настроение.
В здешних краях лесные пожары – довольно частое явление. Тайга горит каждый год. Василиса привыкла слышать об этом из новостей, от родителей. Всегда говорили: «Хрен с ним, далеко, нас не накроет». Только этим летом, когда стихия вышла из-под контроля, когда Черникова очутилась одна в родительском доме, практически отрезанная от большой земли огненной полосой, она пожалела о том, что не зазывала семью переехать в Москву, где та училась уже третий год. Она, как и все жители этого небольшого поселка, круглосуточно наблюдала за багровым заревом вдали, которое неумолимо приближалось. Теперь – страшно, теперь – накроет.
Жара перестала восприниматься как нечто аномальное, а превратилась в настоящее народное бедствие. Задача укротить огненную бурю встала перед простыми работягами, обросшими женами с детьми, немногочисленными пожарными расчетами и сотрудниками полиции, которые в данную секунду кричат: «Все назад от леса! Бегом, бегом!».
Оранжевая полоса вплотную подошла к поселку с трех сторон. Пламя – метров двадцать пять в высоту. Народ в панике, воя, кто в респираторах, кто – без, мечется по улицам, домашняя скотина ходит без присмотра, отчетливо слышен треск горящей древесины. Вот, едва не задев кроны деревьев, спикировал Бе-200, сбросив на полыхающий лес тридцать тонн воды, словно огромный синий кит всплыл на поверхность и дал залп. Затем самолет развернулся и ушел в сторону ближайшего водохранилища. Все без толку –капля в море.
Ведь пытались остановить. Ходили тушить. Беда, страх потери –сближают, как никогда. Вокруг поселка вырубали все, что успевали. Кто спиливал, кто оттаскивал тракторами, кто-то рыл траншеи и распахивал заградительные полосы. Люди уже неделю не спали. Ничего не уносили, ибо были уверены, что смогут остановить огонь. Затем, откуда не возьмись, появлялся порывистый ветер и сводил на нет многодневный человеческий труд, разнося на многие сотни метров горящую листву с травой.
Днем накануне стоял привычный зной, ближе к вечеру поднялся сильный ветер, но, как всегда, дворы допоздна были заполнены играющими детьми. Уставшие после очередного трудового дня противостояния с природой бренно шагали домой. Старики вели свои бесконечные неторопливые беседы о том, что дьявол сошел на грешную землю. В целом, все было более или менее спокойно.
Когда ночь перевалила за экватор, неспавшие вдруг ощутили, что надвигается что-то ужасное. От земли потянуло жаром, повисла звенящая неестественная тишина, словно остановилось время, затем обрушился очередной шквал ветра с потусторонним гулом – и началось.
Страшное, неотвратимое, но, по крайней мере, понятное и ожидаемое.
Почему возникают ошибки? Почему прогнозы не точны? Одни вопросы без ответов. Если на заре перед жителями стоял вопрос: «Как сдержать наступающего противника?», то теперь, спустя пару часов, исчерпав все возможности, вопрос зазвучал по-новому: «Как не попасть в огненный капкан и унести ноги?».
Что будет потом? Дома начнут вспыхивать в шахматном порядке, а через двадцать пять минут огненный смерч сотрет поселок с лица земли. Пройдет еще немного времени, и начнутся долгожданные дожди, наконец-то похолодает, люди смогут вдохнуть полной грудью, и жизнь войдет в прежнее русло, в той мере, насколько это возможно.
Почему сейчас девушка в последний раз окидывает взглядом пустые стены родного дома в одиночестве? События предшествующих недель спутали все карты в ее семье. Как выяснилось теперь – неизгладимым образом. И дело здесь не только в пожаре. Как кость в горле – беда приходила за бедой. Сначала мать Василисы серьезно заболела, старые болячки не давали покоя. Надеялись, что пронесет, но ее состояние лишь ухудшалось, от чего потребовалась госпитализация в область. Отец не бросил ее, что оказалось сюрпризом для Василисы, и поехал с ней в Читу.
Следить за домом в срочном порядке сперва отправился старший сын Кирилл. Он был довольно не плохим парнем, с мозгами, но весь свой потенциал пустил псу под хвост. Разумеется, все мы – неплохие парни до поры до времени, пока в нашу жизнь не врываются женщины, особенно, женщины при деньгах.
Так и случилось с Кириллом. И начал он со своей возлюбленной жить долгую счастливую жизнь где-то на югах. Вскоре Кирилл пустился во все орудия. Подсел на запрещенные вещества, начал пропускать крупные суммы через тотализатор и залез в долги.
Две недели назад, едва брат Василисы вошел в родные стены, прилетела весточка с южных берегов о том, что дама его сердца отчаливает в свободное плавание. И остался Кирилл у разбитого корыта, иронически сравнивая свое финансовое положение с внешним долгом Соединенных Штатов.
Василиса приехала следом, перечеркнув планы на оставшиеся каникулы, дабы помочь брату по хозяйству. Несмотря на сложные характеры, оба очень любили друг друга. Кирилл только в расположении сестры мог не бояться быть чересчур откровенным, мягкотелым и уязвимым, а девушка всегда была готова его выслушать.
Отец с матерью, напротив, давно друг друга разлюбили, но за долгие годы брака настолько стали взаимозависимыми, что уже не могли разойтись  – просто привыкли. Так бывает. Оставалось только терпеть. Отец в принципе охладел к жизни, растерял всякую инициативу и просто плыл, куда прикажут. Нет, он не проклинал окружающих, сидя на лавочке с очередной бутылкой светлого нефильтрованного. Он просто и безапелляционно забил на происходящее вокруг, изредка включаясь в процесс, как в случае с супругой.
В отличии от многих жителей поселка, которые до последнего уповали на чудо, надеясь, что огонь их не тронет, Кирилл сразу почуял неладное и убедил в этом сестру. Он смог через свои многочисленные знакомства за несколько дней вывести большую часть мало-мальски ценных вещей из дома в Читу, с условием того, что крайне оптимистично настроенный отец узнает об этом как можно позже.
Так и случилось этим августовским утром, когда Кирилл загрузил последнюю партию вещей и уехал. Василиса наотрез отказалась его сопровождать, несмотря на все уговоры. Она желала до последнего оставаться здесь, в поселке, попав под власть то ли чувства долга, то ли чувства вины. Сама она объяснить была не в состоянии.
Теперь девушка набивала последний оставшийся в доме рюкзак  вещами первой необходимости. Немного еды и воды в дорогу, электронику, банные принадлежности, документы, косметику, даже легкую куртку со спортивными штанами положила, хотя, это было весьма странно, судя по погоде. Только свою любимую тетрадь она оставила в руках. Что-то подсказывало ей, что так будет легче пережить этот день, согреться в аду.
Василиса в последний раз окинула дом взглядом и вышла на улицу, символично оставив дверь незапертой. Снаружи творился сущий ночной кошмар. Стоял невероятный гул, человеческие крики и огненный ветер смешались воедино. Кто-то пытался усмирить разбушевавшихся коз с собаками, кто-то в панике заводил машину, кто-то бежал с ведром воды в сторону улицы, где уже вспыхнули пара домов, кто-то просто, еле различимый, стоял и смотрел на бушующее пламя, прикрыв лицо влажной футболкой. Она видела, как напротив дома ходила пожилая соседка, высоко подняв икону. Старушка громко читала «Отче», а затем и вовсе кинулась в слезы.
Переполненная ностальгией, она вспоминала, как щеголяла по двору совсем еще милюзгой, как ускользала от пристальных взглядов взрослых, сама не понимая как – ведь она просто вышла в полуоткрытую дверь. После чего Васе было невдомек, что дома уже поднялся визг и топот, и что на поиски ребенка отправлена целая флотилия юбок.
На этих улицах ее задирали соседские мальчишки, дразнили «Черникой». Василису это всегда приводило в ярость. Единственные, кому было позволено ее так называть – это старшему брату и ей самой.
Несмотря на все это, в глубине души она понимала, что отпускает дом, будто сбрасывает тяжелый груз, что ей становится легче, что близок час, когда ужасный день останется лишь воспоминанием.
– К автобусам! Бегом! Два уже отъехали! - раздался чей-то истошный крик. Василиса понимала, что мест хватит на всех, что без нее не уедут, но все же поспешила, дабы по единственной узкой грунтовой артерии добраться до большой земли, где нет ни запаха гари, ни дыма, ни огня, ни страха.
Огонь пожирал поселок со скоростью ветра. Сначала сигналила маленькая вспышка на одной из крыш, а через полминуты уже полыхали стены. Буквально на глазах пространство затянула черная дымка, от чего невозможно было определить время суток, не имея часов. Теперь Черникова уже не скрывала страх, едва не подхватив всеобщие крики. Она уже не думала о доме, не оборачивалась. Просто пустилась в бегство. Настоящее безумие, отчаяние и беспомощность.
В этой дымке она чуть не пропустила нужный поворот, ведущий улицу со спасительными «ковчегами». Выездная дорога и впрямь напоминала мост на светлую сторону. По обе её стороны открывалась единственная лесополоса, доселе не охваченная огненным варевом. Утекают последние минуты существования этого зеленого гуманитарного коридора.
Василиса втянулась в плотный людской поток, заполонивших площадь перед автобусами. Здесь теперь для многих не было ни соседей, ни местных, ни пришлых. Только охваченные животным страхом пленники стихии.
Девушка замедлилась, чтобы перевести дыхание, но толпа подхватила ее и через секунду она как будто плыла сквозь народ. Пытаясь нащупать под ногами клочок земли, Василиса оступилась. Но, вопреки человеческой панике, парочка крепких мужчин мгновенно подхватили Черникову. Однако та даже не думала о том, что пару секунд назад могла неловко свалиться, рискуя быть затоптанной. Ей куда важнее сейчас было сохранить в руках тетрадь, прижатую к груди.
Вот – народ разбредается в разные стороны, освобождая пространство. Подойдя к нужному автобусу, Василиса вздохнула с облегчением. Градус нетерпения внутри начал потихоньку снижаться.
Нависший гул из человеческих всхлипов, стонов и криков перекрывали один за одним просыпающиеся моторы, запевая свою грустную песню. Увы, здесь много дней никто не пел веселых. Против природы воевать бессмысленно. Дай волю человеку, заставь его бояться – он будет впиваться зубами в глотки собратьям, лишь бы подольше подышать воздухом.
Вопреки шуму, все отчетливее стал слышен собачий лай. Странно, но Василиса отвлеклась на него именно сейчас. Собаки, воющие сейчас не меньше людского, рыскали по всему поселку, но именно этот приближающийся одинокий собачий голос заставил девушку потерять концентрацию.
Наконец, перед ней пронеслось что-то такое же черное, как дым на окраинах. Дворняга с послушно летящим за ней поводком безжалостно рассекала людей. Бешено нарезая круги, она будто что-то бестолково искала, наводя ужас на и без того перепуганных бедняг. Василисе удалось разглядеть только еле видимый собачий силуэт. Её местоположение определялось только по очередному возгласу или, когда группа людей начинала шарахаться, желая скорее избавиться от четвероного раздражителя.
– Ева! Ева! Ко мне! Какого черта ты творишь?! - вот и хозяин объявился. И хоть в дыму этого человека не было видно, голос у него отлично поставлен. Как громко ни старался невидимка приманить питомца, та по-прежнему продолжила наводить шорох на площади.
«Ева» – нелепица какая-то, если речь действительно идет о собаке. Как-то несерьезно, либо же, наоборот - перебор. Также показалось и Василисе, когда она все-таки смогла распознать овчарку со взъерошенной шевелюрой и испуганными глазами. Собака на мгновение застыла, навострив уши. Василиса тотчас убедила себя, что овчарка пристально смотрит именно на нее и ни на кого более. К счастью или к сожалению, девичьи мысли оказались не надуманными.
Ева действительно смогла разглядеть в девушке непомерный интерес. Казалось, что сейчас, вот именно сейчас, у ее хозяина есть шанс броситься на поводок и локализовать это маленькое безумие. Но собака, как гоночный болид, сорвалась с места и, извиваясь на скорости, помчалась к Черниковой.
Василиса видела это, прекрасно понимая, что необходимо предпринять хоть что-то, забежать в автобус или укрыться за чьей-нибудь широкой спиной. Однако, вопреки здравому смыслу, она продолжила стоять, как яблоня в саду, без сил пошевелиться.
 Однажды, будучи еще в школе, она каталась на велосипеде по здешним лесным тропам, когда наткнулась на стаю таких же взъерошенных дворняг. Девушка хорошо помнит, как быстро крутились педали, ударяя ту по ногам, помнит взгляд, с которым одна из собак дольше остальных преследовала перепуганного ребенка. Она это помнит. Помнила и сейчас, но все равно продолжила стоять.
Собака в три счета настигает девушку и начинает истошно лаять, скалить зубы, то вплотную приближаясь, то отпрыгивая назад. Открытая агрессия по мановению волшебной палочки выбрасывает Черникову из состояния паралича.
До чего же силен и безжалостен страх. Она начинает истошно кричать. Девушке плевать, стоит кто-то рядом или нет, появится ли сейчас коренастый смельчак, преградит ли он путь озверевшему созданию – все это было не важно. Василиса словно провалилась в очень страшный сон, в котором её окружал высокий железный октаган, эта собака и больше никого вокруг.
Черникова ожидала самого худшего исхода, но то, что случилось потом, она и не могла представить. Наверняка это оно и есть – оправдавшее само себя ожидание, навязчивое «худшее». Ева ловко вцепилась зубами в тетрадь, так небрежно выставленную напоказ.
У Василисы в глазах буквально сработал код «Красный». Дабы не позволить собаке разорвать дело всей ее жизни на части, она, не подумав о дальнейшем, выпустила тетрадь из рук.
Похоже, собака этого и добивалась. Как только тетрадь оказалась в ее власти, животное без раздумий бросилось наутёк.
Обезумевшая от потенциальной потери девушка не думала сейчас о своем оставленном доме, о больной матери, о пожаре. Она просто бежала за собакой, оставив мысли в угоду действиям. Разыгралась, без малого, нешуточная драма.
 – Стой! - кричала она, не собираясь останавливаться. Ева также настроилась на длительный марафон неведома куда. Бежавшая по её пятам, девушка позабыла о площади с автобусами, оставленную уже далеко позади.
Василиса бежала по той самой дороге, которая была, своего рода, бутылочным горлышком – единственным выходом из огненного кольца. Пот щипал глаза, прокуренные легкие, казалось, вот-вот свернуться от нагрузок, но для Черниковой сейчас существовала только собака. Её кожаный поводок так и мозолил глаза. «Прибавь немного, ухватись, и будь, что будет» – простенькая, на первый взгляд, задача оказалась невыполнимой.
Ева, будто заговоренная, не давала шансов. Настроившись побить скоростной рекорд собаки Усейна Болта, она на одних инстинктах неслась сквозь дымку, словно насмехаясь над преследователем.
Пара заветных рывков до цели. Эта самая цель стоила того, чтобы вот так бездарно пустить псу под хвост все надежды на бегство. Зачем? Зачем Василиса все еще бежит? Ну не дурочка ли? Черт с ней, с тетрадкой. Села бы в автобус – и все. Пара шагов отделяла девушку от избавления. Избавление от страха, висевшим тяжкой гирей на шее, избавление от многодневных мучений, запахов, человеческих слез, смертной тоски и болезненного ощущения несправедливости – дивный мираж лихорадил женское воображение уже несколько суток к ряду.
Для Черники перспектива броситься наутек от невзгод меркла перед весомым аргументом. Сама мысль о гибели ее тетради внушала ей непомерный ужас. Она никогда не пыталась объяснить окружающим значение этой вещи. Действительно, в какой-то степени, Василису сейчас могла понять только Василиса. Кто-то скажет: «Ну и дура», кто-то спишет это на женскую сентиментальность, омирщение и фетишизм. Девушке всегда было на это плевать. Для нее никогда не существовало ни мужского, ни женского. Тогда в чем же дело?
В силу психологии и миросозерцания, все когда-нибудь любили сжигать часы в своих фантазиях, особенно в детстве. Все мечтали. Любили спасать планету от монстров, представлять себя всесильным и властным. Черникова не была исключением. Как и все дети, она рисовала в голове вымышленные эпизоды, центральным героем которых была маленькая девочка с веснушками на лице. Одиноко усевшись в кинозале, она смотрела фильмы про саму себя.
И в детском саду, и в школе она не прекращала просто мечтать. Ей не казалось это странным, несмотря на то, что погружения в сознание становились все более продолжительными. Василиса росла, мысли становились тяжелее. Её мирок рос вместе с ней в геометрической прогрессии. Кино в голове усложнялось: локации прорабатывались, повествование теряло линейность, обрастая все новыми и новыми персонажами со своими характерами, хронометраж ленты растягивался.
Со временем это вошло в привычку, стало рутинным делом, голова превратилась в подпольную лабораторию.
Маленький сгусток идеи, как цветок, раскрывался, выбрасывал семена и на глазах выжженная земля превращалась в огромную цветущую живую поляну.
Василиса отлично запомнила, как однажды для нее остановилась Земля, и все из-за таких родных и неотъемлемых замыслов. Очередной эпизод её многосерийного фильма принялся буквально терроризировать девичью голову, не давать покоя, навязчиво напоминать о себе, затягивать, банально мешать жить.
Дабы окончательно не потерять связь с реальностью, Василиса завела тетрадь, чтобы облегчить голову, выплеснуть все на бумагу. В тот день русалка наконец нашла свой берег, а тетрадка в будущем приросла к девушке монолитом.
С тех самых пор Черникова старается почаще погружаться в выдуманные миры, в которых ей было комфортно, где действуют ее законы, где жизнь персонажей зависит от черноволосой девушки с бледной кожей, где она могла быть Богом. Поэтому на вопрос: «Трудно ли им быть?», девушка с присущей ей легкостью отвечала: «Нет».
Сейчас Черникова бежала за Евой, забыв про тяжесть бесцельного блуждания по свету. Она переживет потерю дома, пожар, необдуманные поступки, но не переживет, если потеряет себя, заключенную на тетрадных листах в клеточку.
Как это часто бывает в пределах Российской Федерации – трагическое сплетается со смешным в единое целое. Василиса преодолевала этот изнуряющий забег отнюдь не в одиночестве. За ней по пятам неслось какое-то зеленоватое пятно, издали напоминающее бездомного, который пытался успеть под стать к открытию пивной ранним воскресным утром, только чтобы утолить похмелье.
Этот невесть откуда взявшийся мужчина и был тем самым нерадивым хозяином собаки, чей питомец бесцеремонно и нагло обвалил спокойствие Василисы, вернее, его осколки, учитывая обстановку.
Незнакомец пуще девушки желал остановить обезумевшую собаку – свою собаку – оно и понятно. Еще на площади, в гуще переполоха, ему не хватило каких-то сантиметров, чтобы поставить точку в этой истории, но судьба распорядилась иначе.
Будучи с ног до головы обвешенным погремушками – походный рюкзак, пояс с патронами, карабин Симонова с довольно дерьмовой оптикой – несчастный прикладывал в разы больше усилий нежели Черника, но все, чем ему оставалось довольствоваться – это плестись в хвосте, неловко перебирать ногами, гремя амуницией, и пытаться безответно докричаться до Евы.
Мужчина, хотя, скорее парень, величался Денисом Архиповым. Олицетворял собой классического героя литературных подворотен. Этакий «лишний человек», не герой своего времени, конечно, но все же. Человек, не нашедший себе применения в жизни, несмотря на, как считал последний, великий талант и просветительские способности.
Одно дело – на безрыбье одиозным волшебником колотить мотивирующую околесицу, и совсем другое – столкнуться с проблемой точечно.
Если отстраниться от дурных мыслей, происходящее в Сибирской глуши напоминало детскую сказку. Только эта сказка блещет не моралью, а чередой смелых и отчаянных решений.
Где-то сверху ненавидимое солнце не оставляет попыток пробить дымовую завесу и ясное небо, в котором купаются птичьи стаи. Тонкой невидимой нитью, но они связаны с жителями поселка, бьющегося в агонии - такие же обездоленные, напуганные, опустошенные и настоящие.
Ева, ведомая неограниченным сумасшествием, сворачивает с дороги в зеленое море таежного покрова. Тот маленький островок, не оккупированный оранжевыми языками, танцующими в разнобой, показался ей притягательным.
Василиса, а следом за ней и молодой незнакомый парень ныряют за животным. Спустя десятки, а, может, и сотни часов, припоминая этот мимолетный скачок, их окончательно изведет всего один вопрос: «Что это было - глупость или сознательность?».
В любом случае, это всё - дела будущие, неясные.
;
«Эффект прожектора»

Лес прекрасен во все времена, но в летнюю пору здесь обосновалась истинная благодать. В зной кожу гладит легкая прохлада, а в холод, вдоволь нагревшиеся стволы деревьев, отдают свое тепло без остатка. Кем бы ты ни был, чары головокружительного зеленого убранства деревьев и стелющейся под ногами травы одурманивают, стоит поймать щекотание ветра на щеке. Сам начинаешь, как и все живое вокруг, выпрямляться, тянуться к солнцу.
Его лучи, струясь, острыми наконечниками прорываются к земле сквозь пирамиды елей и стройных сосен, зазывая своих меланхоличных приспешников в зеленые застенки.
В лесу грустно, но многие любят эту грусть - она им по душе. Таких грустных здесь пруд-пруди, но они друг друга не замечают. По началу кажется, что вокруг тихо, но со временем каждый шаг, каждый вздох бьет по ушам, словно рядом несется поезд. Чуток отвлекся, а лес уже зашумел тысячью невидимых голосов, и сердце затужило без боли. Какой бы скептик сюда ни пожаловал - рано или поздно и он начинает воспевать этот скорбный таинственный шум. Пожалуй, это и есть настоящая магия, которая сперва заманивает, протягивает ладонь, а после сковывает неокрепшие умы, заставляя уходить все дальше и дальше вглубь, не задавая вопросов.
Жизнь здесь кипит пуще московских магистралей и проспектов. По стволам снуют букашки, в воздухе жужжат комары, в чаще нельзя пройти, не запутавшись в липкой паутине. В листве щебечут птицы, внизу растекаются струйки муравьев.
Скоро все изменится. Еще вчера зеленые деревья сегодня оденутся в золотую парчу. За каждым легким ветреным дыханием упадут новые листья. Засинеет созревший терн, зацветут запоздалые одуванчики, желая успеть внести хоть какую-то маленькую лепту жизни, пока есть время. Все вокруг наполнится пренебрежительным вопросом: «Уже? Почему так скоро?». Минут неделя-вторая, а земля уже будет покрыта желтой листвой, аки теплым маминым одеялом. В оковах нагих стволов не будет слышно птиц, а осень пойдет дальше завоевывать пространство, заставляя все живое молить об одном спасении – весне, как это принято в лучших домах от Лондона до Архангельска.
«Лес прекрасен во все времена» - Василиса прокручивала эту фразу в голове снова и снова. Она частенько пропадала здесь, дабы укрыться от нежелательного человеческого взора. Бродила в одиночестве меж звериных троп, отбивая натиск насекомых, слушала несчетное количество нежных запахов. Такой лес, лес из ее детства, глубоко запал девушке в душу, отчего любая другая природа не шла ни в какое сравнение. Ни в Московских лесах, ни в каких бы то ни было других, она не чувствовала себя живым человеком.
Детство ушло, а домашняя тайга никуда не делась. И по-прежнему она пулей залетала сюда с превеликим наслаждением. Иногда одна, чтобы просто замкнуться ото всех, послушать Васю, узнать, что же она на самом деле чувствует, чего хочет, о чем мечтает, когда ничто не глушит голову. Иногда с друзьями, чтобы от души посмеяться, заливая горе «Балтикой тройкой», после очередной заваленной контрольной в школе.
Своеобразный «Зеленый завод по производству успокоительного, имени Василисы Анатольевны Черниковой» - так обозначалось таежное море вокруг поселка в записях девушки.
Деревья помнят много историй, людей, вещей, исходов. Сменялись друг за другом погода и власть, приходили и уходили люди, но одно оставалось неизменным и нетронутым - благодать в лесном лабиринте.
Девушка сама не ожидала от организма таких впечатляющих результатов. Не зря все же набирала форму по весне, вечерами нарезая круги в Бауманском саду. Километра три, два из которых сквозь лесные заросли - именно столько пролетела Черникова, прежде чем почувствовала, что сильно сдает в скорости. Бежать мочи уже не было. Жара сделала свое дело. Обессиленная девушка, жадно глотающая воздух аккуратно сыпалась на иссушенную землю.
Сложно определиться с тем, что ей должно ненавидеть сейчас больше. Свое горящее мокрое тело, удушающий зной, коряги под ногами, о которые она чудом не запнулась, собаку с тетрадкой или ее хозяина, который вроде и не смахивал на спортсмена, но все же  проскочил Чернику и до сих пор бежал, не сбросив груза с плеч. И откуда у него такой вечный двигатель? Или она сама виновата в произошедшем? Не доглядела.
Черникова не позволила себе продолжительный отдых. Как только что-то похожее на рассудок и адекватное восприятие действительности вернулось к девушке, ее рефлексирующие позывы прекратились. Причиной этому послужил все тот же лес. Знакомый, хоженый вдоль и поперек клочок земли, который в авральном порядке посетила Василиса, опустел. Она снова и снова прислушивалась, но ответом гремела горькая тишина, сдавливающая худую девичью шею невидимой цепью.
Зверье, коего здесь всегда водилось в достатке, как и люди, обезумевшее от огня побросало свои норы с гнездами и в панике бросилось наутек. Даже насекомые - и те исчезли. В это лето Москву облюбовали красивые оранжево-черные адмиральские бабочки. К удивлению Черниковой, в здешних лесах их было в сотни раз больше, чем в столице. Они попадались на каждом шагу, от чего казалось, что полчища комаров меркли на их фоне. Чувствуя свое превосходство, эти чудные создания не боялись облеплять все живое, что только могли облепить. Но сейчас не было и бабочек. Никто не чирикал, не шипел и не свистел - только обжигающий ветер гудел в верхушках деревьев.
Всё сгинуло. Вместе с живностью разошлись по швам и иллюзии о зеленой обители спокойствия, мира и благоденствия, которое казались Василисе целостными и непоколебимыми. Тайга за поселком, которой она хвасталась перед знакомыми в Москве, говоря о родных краях, зеленый массив, где она любила прогуливаться еще с тех времен, когда вся планета танцевала тектоник, а доллар стоил восемь гривен - теперь этого нет и в помине. Вернее, лес-то, вот он - перед глазами, но мертвый. Если проводить параллели с людьми, то тело - снаружи, а внутри - пресная безыдейная пустота.
Сперва в это не верилось. Не верилось в эту тишину - настоящую, невоспетую, одарявшую тебя горькими поцелуями тишину. Нет, это был не сон, не игра. В реальности никто не прилетит на голубом вертолете, не перезапустит день. Расскажи о передряге, в которую нырнула Василиса - упекут в больницу. Но нырнула же! Хотя, и рассказывать она никому и не планировала.
«Разгребайте сами, дамы и господа» - отец часто язвительно вторил эту фразу в любой непонятной жизненной ситуации. К сожалению, его голос   сейчас звенел в ушах девушки громче ветра, от чего ей хотелось просто распластаться по сухой земле и заплакать навзрыд от несправедливости.
Судьба сегодня выбрала сторону абсурда, судя по положению вещей. Черника, подкошенная физическими нагрузками на жаре, как раз на секунду задумалась о том, где была десять минут назад, вспомнила и про эвакуацию, которая вот-вот завершится, если этого еще и вовсе не случилось. Вспомнила про огонь, который ждать не будет и деваться, несмотря на все молитвы живиальных соседей, никуда не собирался.
У Василисы складывалось ощущение, что она попала в какой-то парник. До ниточки сырая, задыхаясь от духоты и смога, немощная, она судорожно крутила головой по сторонам, ощущая себя сбитой летчицей, пытавшейся сориентироваться на местности. Если бы не подступающая густая дымка, то Черникова без труда бы вышла к дороге, как делала это много раз в лесу. Однако гонимая мысль о том, что последняя все-таки заблудилась, не заставила себя долго ждать.
Она не знала, насколько далеко зашла, не знала, в какую сторону ушел тот парень с карабином и рюкзаком на спине. Более того, Василиса засомневалась, а в голове посыпались вопросы: «Стоит ли игра свеч? Поздно ли?». Готовая взвыть от надвигающейся паники, она услышала протяжный свист, прорезавшийся где-то поблизости, и мгновенно насторожилась.
Девушка научена опытом, что ветер, поющий здесь уже несколько дней - враг всей человеческой цивилизации, потому что за ним приходит пламя. Именно ветер решает, избирает и направляет. Если сам не засвидетельствуешь, то никогда не поверишь тому, что стоит ему появиться, как буквально в течение нескольких минут огонь меняет направление атаки на сто восемьдесят градусов, оставляя наблюдать за собой либо везунчиков, либо горемык. Это уж кому как посчастливится.
Свист повторился, затем снова и снова. То затяжной, то совсем краткий. Стало ясно, что ветром тут и не пахнет. Вокруг – только деревья в дыму. Замершие деревья, которые будто всю жизнь на что-то надеялись, покорно ждали, что их кто-то посетит, добрым словом одарит, заберет. Атмосфера методично выдавливала из Черниковой все чувства без остатка, не задевая одного - чувства одиночества.
Куда было деваться? Зря что ли прибежала, выдержала? Необходимо завершить начатое. Нелепо волоча рюкзак за собой, девушка устремилась в направлении звука, все еще надеясь, что его источник - не единственный живой человек, разделяющий сейчас её участь.
Увы и ах. Она ждала, что ее взору предстанет  высокий, широкоплечий мужчина, который породисто, вытянув шею, будет рассекать дым, не зная себе равных. А нашла только еле переставлявшего ноги, краснющего, сырого щуплого парня, который с виду походил на ветерана штурма Бастилии. Без белого коня, конечно, но с черной собакой, которая так и терлась у того под ногами.
Парень, только заприметив Василису, сразу сбросил рюкзак с карабином и, не спуская глаз с девушки, понес ей тетрадку и неполною бутылку воды, как вознаграждение за проявленную стойкость.
Дениса встретил не менее чем надменный женский взгляд человека, у которого внутри с каждым шагом его закипали внутренности, словно чайник по утру.
– Уходи. Воды попей - все, что могу. - откашлявшись, прохрипел парень, протягивая тетрадь. Черника, хоть и старательно сверлила незнакомца глазами, но вещь свою взяла, а сама продолжила стоять часовым, позеленев от злости.
– Хватит в гляделки играть. Уходи, пока башню не снесло и ведро не пробило. - настаивал Денис, слегка повысив голос. Странная просьба. Можно подумать, что сам Архипов не спешил покинуть это место, оставшись витать приведением меж стволов?
Парень, не дождавшись вразумительной реакции на свои действия, выудил из кармана два одноразовых «Лепестка» и ловко натянул один на лицо Черниковой. Едва он нагло поправил респиратор девушке, та, размахнувшись, отправила Дениса в нокаут хорошей, хлесткой пощечиной, вложив в этот удар всю злобу и ненависть, которую только смогла откопать внутри и за собаку, и за него, и за пожар, и за себя.
Тот рухнул навзничь.
Удар хоть и девичий, но обессиленному парню и того было достаточно - и так на ветру раскачивался, как флюгер. Внезапно ожившая Василиса, не стягивая со рта респиратор, всем горлом пустила в ход не вполне парламентские выражения, будто девятилетняя девочка, которая только-только пополнила свой лексикон отборным матом, и теперь хвасталась им перед обидчиком, не понимая значения большинства слов.
Денис уставился в заволоченное дымом небо, в ожидании, когда свист в голове утихнет. Он не спешил подниматься, понимая, что сил вымотанному организму никто не подкинет. Его сухие губы растеклись в улыбке. Ей-богу, красота!
Казалось, что тот вспомнил далекий школьный урок литературы, там, где было и про войну, и про мир, и про Болконского, и про небо. Кто знает, может, взаправду вспомнил, а может - почудилось.
А что до Евы? Собака теперь явно не блистала вспыльчивостью. Напротив, была абсолютно спокойна, даже равнодушна. Она, не обращая внимания на Чернику, покорно подошла к хозяину и принялась облизывать тому левую щеку, до крови рассеченную ногтями Василисы.
– Что же ты натворила, девочка моя? - риторически вопрошал Денис, почесывая у питомца за ухом.
Держу пари - здесь бы все и закончилось, измени Василисе чувство меры, а Денису - чувство хладнокровия, Однако ненавязчивое бегство в лесную глушь и минутное помешательство, сопровождающиеся истошной целенаправленной руганью не прибавляло девушке сил. Она быстро выгорела и теперь по новой старалась отдышаться.
Черникова вот-вот растечется патокой по траве, безутешно проклиная свою особу за то, что та добровольно разорвала связь с цивилизацией. Там, наверняка еще саврасками носится озверевший народ или же все куда хуже. Автобусы наполнились до люков и сейчас просвистят где-то поодаль, унося с собой человеческую память о том, что где-то в Южной Сибири стоял себе когда-то одиноко-одинокий поселок, в котором жизнь была не сахар, но его обитателям сей факт не насаждал, ибо они свято верили, что по-другому быть не может, потому что другой жизни сей народ знать не знал.
Но Василиса не слышала никаких автобусов. То место, где она, как казалось, совсем недавно пробегала - метров двести от нее. Теперь там сверкали десятки искр языков пламени. «Как же так?» - спрашивала она себя.
Ее не покидало ощущение, что это, как минимум, если не сон, то чья-та злая шутка. И этот злой шутник где-то поблизости сидит в кустах, потирая руки и пристально ее изучает. «Если это не шутка, то, может, спектакль или кино?» - подумала Черникова - и режиссер, забавы ради, под чутким присмотром, решил поместить ее в какой-нибудь надрывный драматический эпос, где принято лживо приукрашивать, стыдливо преуменьшать или же просто вольно или невольно скатываться в фарс.
Изрядно потрепав воображение, Василиса пришла к выводу о том, что самовнушение - не лучший способ для утешения и вновь обратила взор на Дениса.
Он не для демонстрации все еще лежал на земле и судорожно кашлял. Гнев девушки сошел на жалость. Она полезла в свой рюкзак, вытащила из него упаковку влажных салфеток и, присев, начала аккуратно вытирать ему лицо, пряча глаза от нерешительности, перейдя от холодного равнодушия к подобной фамильярности. Затем натянула на его лицо второй «Лепесток» и помогла подняться и перенести всю тяжесть тела на ноги.
 – Чувство вины в глазах женщины - это прекрасно. - язвительно процедил Денис сквозь респиратор, не скрывая улыбки, дабы немного сбить градус накала в сложившейся ситуации. Василиса поступила по уму и не ведясь на банальщину, только томно выдохнула.
Пока Денис отряхивался и омраченными глазами изучал с трех сторон приближающийся огневой фронт, который, как чума, повсеместно поглощал окрестности метр за метром, Черника с трепетом спрятала немного подпорченную, но все уцелевшую тетрадь в рюкзак, которая для девушки была той единственной сладкой пилюлей во всем этом бреду, а затем принялась жадно глотать воду и полупустой бутылки, стараясь заглушить жажду.
– Воду побереги. - обреченно сказал Денис. Казалось бы, тот был уверен, что за свою не слишком длинную, но все же насыщенную жизнь, он уже набил оскомину, повидал всяких передряг, в основном из известной субстанции, что про его жизнь будут слагать анекдоты и фельетоны какие-нибудь заскорузлые управдомши, но теперь все былые жизненные несуразицы походили на рояльную пыль. Корить себя за чудо невероятного «везения», которое захлестывает уже все мыслимые границы, за то, что в очередной раз на бильярдном столе он напоролся на яму с дерьмом было, естественно, делом полезным и поучительным, но не своевременным. Из ямы надо выбираться.
Денис с досадой плюнул в землю, подозвал к себе Еву, которой, в отличие от остальных, вообще было пополам на происходящее. Как ты рожу ни корчи, обвиняя четырехлапое создание в случившемся, она будет стоять особняком, молчать и только глазами хлопать.
– Как тебя звать-то, незнакомка? - обращался он девушке.
– Василиса. - буркнула она.
– Меня Денис. Будем знакомы. - сказал он и принялся натягивать на плечи рюкзак и карабин. – Уходить надо.
– Куда? - спросила Черника, прошибленная в пот от страха. Она ловко выдернула из кармана телефон, в надежде кинуть кому-нибудь весточку, чтобы кто-нибудь примчался и забрал ее отсюда, но сети, увы, уже не было...
– Чтоб тебе ни дна, ни покрышки! - прошипела Василиса безадресно, проклиная неблагосклонную судьбинушку. – Куда уходить? Я с тобой никуда не пойду. - она отрезала, темпераментно разводя руками.
– По ветру. - Денис указал пальцем в противоположную от огня сторону. – Дальше, в лес. Вместе эту кашу заварили - вместе и откушаем.
– Нет! Надо назад, к дороге! - спорила Василиса.
– А у тебя выбор есть? Ты разве не видишь, что там творится, Вась?! Не прорваться! Сваливать надо, пока не задохнулись. Не на первой космической, конечно, но быстро - насколько это возможно. Чего ты рисуешься? Пройдемся чутка в глубь, потом крюк сделаем, а там гляди - и стихнет все.
– Я никуда не пойду! Черт его знает, когда это стихнет, да и заплутаем в лесу до скончания времен. - кричала Василиса сквозь респиратор.
– В таком случае, сударыня, извольте откланяться. - Денис сделал характерный жест, прицепил к собаке поводок, и, хромая на правую ногу, побрел в том направлении, куда подгонял его горячий ветер. Сделав несколько шагов, он обернулся и ледяным голосом повелел: «Пошли».
Черника, не найдя более слов для отпора, только пророптала под нос: «Говнюк», и быстро зашагала вперед, оставив Дениса позади себя.
Представьте, что вы оказались в лесу с куцым запасом провизии и воды, без связи, компаса и карты, да еще и с угрозой в виде огня, наступающего на пятки, но с одной единственной и весомой целью - выжить. Василиса и Денис с его собакой теперь были вынуждены пробираться сквозь забористые заросли травы меж нескончаемых высоких деревьев, словно партизаны, рыскающие по тылам противника или же просто затворники, невольно бросившие удобства и блага цивилизации, познавая чудовищный мир контрастов.
Также и Черникова с Архиповым шли по выбранному пути сквозь дремучий лес, поклоняясь соснам и дубам. Шли то по камням, то перепрыгивая сквозь поваленные деревья на сухостое, то поднимаясь, то спускаясь. И то и другое с каждым шагом становилось изнурительнеее, от чего скорость и темп постепенно снижались. Вот так - без разминки и подготовки. Просто шли дальше в глубь, по звериным тропам, все откатываясь дальше на Юг, удаляясь от родимой, но уже погибшей вотчины. Шли, мечтая о привале, чтобы утолить ноющую боль в ногах, в поту, под присмотром солнца и зеленого купола. Шли, потому что должны были идти, сдерживая давление бескрайней пустоты безжизненного леса.
Двигались друг за другом гуртом. Василиса впереди, а Денис с Евой, по-прежнему прихрамывая на одну ногу, позади нее. Первое время шли в молчанку. Только парень бывало, перелезая через очередную мертвую сосну мог отвесить что-то вроде: «Устроили, блять, балет».
Василиса думала о мягкой постели, горячем душе и сытном обеде, все еще отказываясь верить в то, во что ввязалась. Она шаркала кроссовками, не подавая вида отчаяния, двигаясь наугад. Так далеко ей еще не приходилось заходить, поэтому Черникова, как и ее попутчик, не имела ни малейшего представления об их местонахождении.
Благо, хоть комарье все иссохло, да и смог остался позади, поэтому путники давно избавились от респираторов, подставив лица чистому воздуху.
На лице Дениса читалась озабоченность. Он с легкостью мог вырваться вперед, но ему всегда было комфортно плестись в хвосте, да и нога, потрепанная детской травмой отдавала болью в колене после недавнего забега. Чувство голода и жажда жизни подавляла прежние требования к комфортным условиям и пищевую избирательность. Пару лет назад, в армии, в учебке их гоняли в походы на несколько суток, поэтому сейчас он со всей серьезностью сокрушал своими когнитивными навыками непростую головоломку под названием «выживание», вспоминая все, чему учил хамоватый ротный.
Еда была повсюду. Буквально под ногами. Главное - уметь искать. Вот и Денис, стараясь не оторваться от спутницы, на ходу срезал своим потрепанным, но в бритву заточенным ножом то зверобой, то заячью капусту, то ежевику, складывая ту в алюминиевую кружку, то просто пух дикого бурьяна для костра и просто прислушивался. Прислушивался, чтобы уловить шум какого-нибудь ручья или же, чего уж мелочится - реки, но бесполезно. Словно кто-то специально вел их через что угодно, только не мимо водоемов. К тому же и лес все не иссякал. Хоть бы одна равнина, но нет. Это не могло не удручать.
Наконец, бедолаги наткнулись на неестественный, далеко тянущийся пробор меж деревьев, походимый на арку. Черника слышала об этом месте, но никогда здесь не бывала. Когда-то здесь пролегал проезжий тракт, соединяющий давно исчезнувшие поселения меж собой. Дорогу давно забросили, поэтому та уже порядком заросла, напоминая о себе лишь знающему глазу. Эта дорога превратилась в своего рода, городскую легенду. Мальчишки постарше пугали мальчишек помладше страшилкой о том, что есть в этом лесу некая забытая дорога, на которой творится чертовщина - пропадают люди или же сходят с ума. Аномальная зона, в общем.
Василиса уж точно не ощущала ничего аномального вокруг, но вот-вот была готова лишиться рассудка, не имея больше сил сдерживать давление звенящей тишины.
– Откуда ты? Я тебя в поселке не встречала никогда? Кто таков будешь? - развела молчание последняя. После вставила в зубы сигарету и с наслаждением принялась затягиваться, предчувствуя, что на табаке придется экономить, ибо каждая сигарета теперь на вес золота.
– Да, какая, собственно разница, откуда я? - взболтнул Денис и тут же себя поправил. – Только не сочти за дерзость, ради Бога.
– Брось. Просто интересно, с кем имею честь говорить. Расскажи, чем дышишь? Бог нас не слышит, а я судить не стану. Меня зовут Василиса. Василиса Черникова. Только ударение ставь правильно, на «е», иначе я свирепеть начинаю. Я сама из поселка. Родилась там и выросла. А так - в Москве учусь на психолога. Сюда на каникулы приехала отдохнуть. Но, как видишь, теперь здесь, с тобой, а должна была ехать в Читу. К своим. - окончив на минорной ноте, девушка умолкла в ожидании ответа.
– Ну, это. Меня зовут Денис. Денис Архипов. Сам я, - Денис запнулся. – Ну, будем считать, что тоже - из Москвы, например. Собака моя - Ева. Верный друг и товарищ, правда чудит иногда. - возникла неловкая пауза. – Не учусь нигде. После армейки, дабы от тоски не вздернуться, стал кататься по стране, чтобы денег поднять малость.  К вам попал случайно, по глупости. Сам неподалеку штаны просиживал, когда вся эта заварушка завертелась с пожарами - в ополчение позвали или в народную милицию, собственно, без разницы, как называть. Что-то вроде патрулей - ходили, ментам помогали, мародеров ловить, да порядок поддерживать.
– Это поэтому ты с ружьем ходишь? - Василиса насторожилась.
– Именно. Ты не бойся. Я им размахивать не стану. Если бы хотел тебя гасануть, то давно бы это сделал. - с улыбкой отвечал Архипов. – Пушку одолжил у ваших мужиков. Ну и народ у вас здесь. Я у него спросил: «Откуда аппарат такой? Боевое оружие, как-никак?». А он мне и говорит, что купил его у какого-то барыги на Арбате еще при Ельцине. Как он его сюда довез - ума не приложу. Еще и столько лет продержал. Видимо, опасаясь за свою шкуру, все-таки сплавил его мне при первом вопросе, да еще и пулек подкинул. А мне что? Ясное дело - взял. Пушка висит - пить не просит. Пускай, думаю, будет. Мало ли что?
– Ева - что за имя дурацкое у собаки?
– Да, эта давняя история. Лет пять уж минуло. Жила у нас во дворе бабка одна. Баба Юля. Странная женщина. Замкнутой очень была, почти ни с кем не общалась. Все сидела во дворе целыми днями в одиночестве со своей собакой, которую Евой звали. Когда баба Юля померла, ее всем двором хоронили, а собаки ее и след простыл. Ну, после этого половина двора, кто собак заводил, Евами их нарекали. Ну, и я в их числе.
– Мило. - разговор сперва сошел на нет, но Василиса заговорила вновь. – Долго идти будем?
– Скоро темнеть будет. В лесу быстрее темнеет. До темноты, думаю, протянем. А там видно будет. К воде бы выйти, а то запасов - кот наплакал. Ночлег я как-нибудь сооружу. Главное - вода.
Василиса старательно затушила сигарету ногой, понимая, что кто-то пару недель назад не соизволил этого сделать, из-за чего теперь она вынуждена терпеть все навалившиеся страдания. Из-за одного придурка - а столько можно было избежать, если бы не какой-нибудь особо одаренный школьник!
Чудо али нет, но молитвы путников ушли по адресу и спустя еще час, уже в сумерках они набрели на родник, который то появлялся из земли, то снова уходил обратно, а вокруг него порхали уже знакомые оранжевые бабочки. Счастью не было предела. Обессиленные, голодные, грязные - Василиса и Денис теперь с чистой совестью достигли привала.
Архипов выдал Василисе алюминиевую кружку с ягодами и ехидно подколол между делом:
– Это, конечно, не черника, тоже - сносно.
– Я чернику не люблю. От нее язык синий, и зубы потом скрипят. - только промычала Василиса.
 Денис кинулся из последних сил срезать ножом тонкие сухие ветки для костра.
– Ты что, готовился что ли? - в недоумении спросила девушка, уплетавшая очередной стакан кристально чистой воды, намекая на набитый всяким барахлом рюкзак собеседника.
– Нет, конечно. Я всегда с рюкзаком. В нем все самое необходимое.
– Почему?
– Я же передвигаюсь все время с места на место. Говорил же. Вот и рюкзак с собой таскаю - мало ли чего в дороге случится. Ученый уж.
– Чего тебя на одном месте не сидится? Путешествуешь?
– Да, какой там. Просто не сидится. - Денис попытался уйти от ответа. – Скучно, тесно. Вот и ищу себе прописку, чтобы успокоиться.
– И как? Успешно?
Денис не ответил. Странно, еще недавно она была готова закопать этого человека вместе с его собакой, а теперь с ним мило беседует. Хотя, что тут странного? Давить на горло друг другу сейчас - не самое лучшее время и место.
С минуту другую, и Черникова уже наблюдала за язычками маленького костра, освещающего ее лицо. Она опустилась на траву, опершись на березовый ствол, рядом с костром, сняла кроссовки, дабы ноги хоть немного отдохнули и поняла, насколько вымоталась за весь день и физически, и эмоционально.
– Нас найдут? - спросила она угасшим голосом, уставившись на костер.
– Конечно, найдут. Тебя, поди, уже ищут. А ежели нет - так сами выйдем. Куда деваться? - Денис поднес ей горячую кружку с только что закипевшей водой и сунул в нее сорванный днем зверобой. – Не унывай. Чаю лучше выпей, полегчает. И ягод возьми, с печеньем своим поешь. Всухомятку жевать - для желудка вредно.
Черника с удовольствием переняла кружку. Теперь она пережевывала каждый кусок еды, как последний - тридцать два раза, а то и больше.
 – У меня, еще есть, что покрепче. - улыбаясь, заявил Архипов. – Вчера с вашими мужиками в гараже каком-то посиделки устроили. Ну, я и утащил. Вот дела - вроде и молод, а уже такой старый, что бухаю в гараже! - он прыснул смехом.
– Мальчик, я такая старая, что уже не бухаю в принципе. - с долей издевки, но с улыбкой сказала Василиса.
Денис чувствовал, что уже даже стоять не может, хотя работы еще - непочатый край. Он уселся у дерева с противоположной стороны костра, где спала Ева и начал разминать травмированное колено.
– Что с ногой? Уж не я ли тебя так? - ожидаемо спросила девушка более томным голосом.
– Это? Это я в футбол в малым гонял. В школе футбольной занимался пару лет. Лучшим кипером во всем городе был! Пока на очередной игре меня один мелкий подонок не поломал. А еще думал, мол, пойду во вратари - так травму точно не получу. Хрен там был. До сих пор его рожа перед глазами. И «стык» тот помню. «Кресты» мне порвал. Долго не оперировали. Все думали - обойдется. Не обошлось. И теперь, при сильных физических нагрузках - нога ныть начинает. Ничего. Меня даже в армию с такой ного взяли. К утру пройдет. Ты мне лучше скажи, что за тетрадка у тебя такая, которую Ева моя стащила?
– Обычная тетрадка. Моя тетрадка. Там много личного.
– Понятно. Чего хоть там написано? Рецепты что ли?
– Не смешно. Просто моя тетрадка. Куда я много всего записываю. Еще со школы. Впрочем, это не важно. Ты не поймешь, наверное. Не обессудь.
Все стихло. И разговоры, и шум ветра. Гнетущая атмосфера ночи набирала ход. Василиса укуталась в свою куртку. Укуталась не от холода, а скорее от страха. Казалось, что за силуэтами деревьев кто-то томно выжидает, чтобы последняя только заснула, дабы напасть и разорвать ее в клочья. Все внутри как будто свернулось. И стало просто страшно. Очень страшно. Черниковой еще не приходилось спать под открытым ночным небом. И эта ночь не блещет бульварной романтикой, нет. Реальность - куда ужасней.
– Не бойся. - Денис словно почувствовал. – Здесь никого нет, кроме нас. Это просто лес. Утром все твои проблемы покажутся не такими уж и проблемами, стоит солнцу только взойти. Поверь мне.
– Может, и тебя здесь нет. - от безысходности бормотала Василиса в полудреме. - Может, все это просто очень дурной сон. Утром проснусь - и ничего этого не будет, и я все забуду, как тот же сон.
– Может быть. В любом случае, этого ты не узнаешь, пока не проснешься. Засыпай.
Денис и сам понял, что сильно переоценил свои возможности касательно подготовки ночлега. Последние силы он отдал на то, чтобы затушить костер, пряча слипающиеся глаза от дыма.
Затем оперся на дерево, аналогично тому, как поступила его новая знакомая, и заговорил, поглаживая винтовку, лежавшую на коленях.
– После травмы, когда повесил бутсы на гвоздь, мне стал часто сниться сон: я в полных «Лужниках», играю, на воротах. И вот - несется на меня с мячом молодой парень из другой команды. Ясное дело - выход один на один. Готовлюсь. Тот издали коварно пробивает - мяч по дуге идет, я его вижу, знаю, в какой угол прыгать, знаю, что смогу его взять. Но мои перчатки начинают гореть, я начинаю плакать. Потому что, я не смогу поймать этот чертов мяч.
Только после окончания монолога, до Дениса дошло, что Василиса уже заснула. Не отпуская мысль, что завтра он сделает куда больше дел, надо только сил набраться, тот так и замер. Завтра и трава будет зеленее, и разговоры длиннее, и ягод больше. Он не знал, что происходит, не знал, что делать, куда идти. Одно Денис знал наверняка - надо дождаться утра.
День тлел костром на земле, без устали стремясь к финалу, как биатлонист на последнем рубеже гонки.
Первый бесконечный день.
;
«Горные реки»

Утро постучалось ожидаемо неожиданно. Из сна Архипова вырвал знакомый встревоженный женский голос.
- Денис, вставай. Надо убираться отсюда. – Василиса, в стремлении как можно скорее разбудить трепала его за щеки, от чего вчерашние царапины начали кровоточить.
Мало кто из нас любит рано вставать, предпочитая подольше понежиться в постели, пролистывая новостную ленту в экране телефона. Бабушкины рассказы повествуют о том, что люди вечно куда-то спешат, но не успевают, поэтому многое прекрасное ускользает от замыленного человеческого глаза. Вот и сейчас, у Дениса в голове обрывками всплывала давно пропетая бабушкина песня, про утренний рассвет на природе.
И все вокруг должно было напомнить эту песню. Веющая прохлада, чистый воздух, легкий золотистый туман, пронизывающий пространство, светлеющее небо, на фоне которого проступают силуэты деревьев, травинки поблескивают многочисленными алмазинками росы, последние звезды тихо гаснут, а обращенный к востоку край неба начинает розоветь, но, к сожалению, из-за высоких деревьев пока не видно солнечных лучей - все это действительно было. Но бабушкина песня, по-видимому, так и останется лишь песней.
Стоило Денису отогнать дремоту как он ощутил дыхание ветра, от которого легкая утренняя прохлада превращалась в ледяной смерч. А новый порыв принес с собой  запах гари.
Ни Архипов, ни Василиса не имели никакого желания восхищаться природной красотой, приветствовать солнце и требовать от мгновений каких бы то ни было остановок.
– День новый, а дерьмо все то же. - со злости, сквозь трясущиеся от холода зубы, сотряс воздух Дени,. Картина зеркально повторялась, как будто эти двое никуда и не продвинулись. Огненная полоса вдалеке старалась незаметно подобраться с трех сторон. Ветер по-прежнему действовал в одном направлении, не прекращая без устали парировать деревья даже ночью.
Сквозь недосып, злость и холод парочка принялась второпях сворачиваться, одинаково презрительно озираясь по сторонам, предвкушая очередной изнурительный марш-бросок, который казался бесцельным на первый взгляд, но цель в нем, как раз-таки, прослеживалась четкая - не получить в финальных титрах надгробную плиту.
В возникшей суматохе только собака, почему – то не подавала признаков паники и спокойно лакала холодную воду из родника.
– Что с водой? - спросил Денис, закидывая на плечи рюкзак с карабином.
– Три бутылки набрала. Все, что есть. - ответила Черника, завязывая шнурки. - На день хватит. Может, на два.
– А потом?
– Потом?! Да завтра мы уже дома… - хотела договорить Василиса, но Денис тут же отсек ее сверлящим взглядом под нахмуренными бровями.
Собравшись в несколько минут, подгоняемые ветром и приближающимся огнем, они незамедлительно выдвинулись далее.
Как и прежде - Василиса шагала впереди. Сегодня она двигалась куда грациознее, легче, чуть ли не по-кошачьи, бархатной походкой. Тому способствовал то ли холод, то ли ей взаправду новый день подарил куда больше сил.
Денис же, напротив, двигался тяжело, не расслабляя ни единой морщинки на лице, постоянно оступаясь, со злости раскидывая траву под ногами. Еще бы часик сна - и все могло сложиться иначе. Не пришлось бы трястись от холода, прежде чем солнце в чистом лазуревом небе заработало бы на полную мощность.
Вот она - свобода, перекочевавшая прямо в человеческие руки. Свобода, о которой мечтают многие. Свобода, спрыгнувшая с плакатов необременённых интеллектом либералов. Настоящая свобода. Без оков, преград и контроля. Иди, куда хочешь, делай, что хочешь. Никто и слова не скажет - некому. На все - твоя воля. Когда парочка выберется из этого леса, то первым делом, заведя разговор о свободе, обрушившейся на них искрящемся водопадом, расскажет, что, оказывается, за нее надо еще и платить.
– О чем думаешь? - спросил невзначай Денис после длительного молчания.
– Ни о чем. Если буду еще и о чем-то думать, то точно сойду с ума. - Василиса выдержала паузу. - А ты?
– Я не могу ни о чем не думать. Только если на огонь смотрю. Залипну без памяти на костер и так и просижу. Только тот огонь - он указал пальцем за спину. – Это, естественно, не то. Холодно что-то. Вот, помню, когда в армии служил, сначала под Питером в «учебке» полгода, а потом перевели под Краснодар на аэродром. Подразделение наше занималось обеспечением полетов и обслуживанием самого аэродрома. Короче, на аэродроме этом мы чуть ли не жили. А там, на Кубани - хорошо. Погода радует в любое время года. Не то, что здесь. Так вот. Пришла, значит зима аномальная. Середина декабря. Нападало примерно пять сантиметров пухлого снега, температура чуточку в минус ушла. Но всю часть в экстренном порядке переодели в полный зимний комплект: бушлаты, нателки. Холодно, говорят. Походил я так недельку и понял - жарковато. А я человек северный, поэтому мне реально жарко было во всем этом деле вальсом гулять. Ну, значит, подхожу к старшине, почву прощупываю. Диалог, примерно следующий:
– Товарищ старший прапорщик, разрешите? По поводу одежды.
– Что такое?
– Да, по поводу формы. Зима тут…
– Да, понимаю. Ветер тут холодный. Мерзнешь, вижу. - перебивает он. - Ладно, выдам тебе жилетку и варежки, только не просри.
– Да, мне бы наоборот - снять.
– В смысле?!
– Ну, я с севера. Жарко мне.
– Ладно, хер с тобой, отморозок ****ый. Снимай, мне проще будет. Только не попадись никому.
Денис сам было начал смеяться, но быстро понял, что шутка затянулась и повисло неловкое молчание.
– Хороший старшина попался. - вымолвила Черникова, как бы невзначай.
– Он вообще мужик отличный был. Боевой. Правда, с приветом. Грозный брал, когда мы еще не родились. Он после войны контуженный приехал, но службу продолжил. Чудил часто, а по ночам волком выл Странные были времена.
– Не думаю, что в сложившейся ситуации, эта лучшая тема для разговора. Не нам в это лезть. Своя войнушка - под ногами. - указав на деревья вокруг, возразила Василиса и достала из кармана полупустую, слегка мятую пачку сигарет.
Она избрала, что лучшем решением будет выкуривать не больше сигареты в день по половинке утром и вечером.
– Пожалуй. - тут же согласился Денис, желая увезти диалог в более комфортный лад. - Просто, на Юге - там классно. И тепло всегда, и море рядом, если что, и девчонки легко одеты. - закончил он с улыбкой.
– Я на море всего раз была.
– Да ладно? Шутишь? Всего один?
– Один. Но зато какой! Все из-за отца. Мне тогда пять лет было. Папа у меня крайне вспыльчивый человек. Привык все проблемы решать кулаками, а мы ведь - в двадцать первом веке живем. Ну, в общем у нас мужик на улице жил один. Гаражный кооператив на окраине видел? Вот там и у моего отца гараж тоже был, а по соседству за стенкой - гараж того самого мужика. И как-то отрубили во всем кооперативе свет. А у соседа - генератор был. Ну, мой папа к нему и наведался, мол, «сосед, угости электричеством, по-братски». Мужик его и развернул. Отец не стерпел такого и налетел на беднягу с кулаками, но бедняга шкафоподобный оказался сильнее и отметили батьку как следует. И вот - наблюдаем мы с мамой картину: возвращается папа домой весь грязный, в синяках, с куском арматуры, тяпает сто грамм. А дальше, уже в край обескураженные мы смотрим из окна, как взрослый мужик, семьянин, взбирается на капот машины того соседа и начинает усердно наносить ей ущерб. Потом бегом прилетает домой и заявляет, что мы срочно едем отдыхать в Анапу! В марте.
Лесной массив на пару десятков метров вокруг наполнился смехом. Это было нужно. Нет, не деревьям, но людям, тонущим в зеленом море.
– Вообще, это странно. С одной стороны, люди говорят, что они должны стремиться в необузданные дали саморазвития и самопознания, но при этом, те же самые люди пытаются подогнать весь мир под рамки своего собственного примитивного мышления. - добавила позже Черника.
– Странно, что ты об этом сейчас думаешь. - сказал Денис.
– Почему?
– Когда вторые сутки пытаешься хотя бы не сдохнуть, задумываться о философских вещах не приходится.
– Ну, это кому какая поляна краше. Кто же знал, что так получится? Кто планировал? Что же мне теперь - не думать вовсе? Да и посмотрим, как ты запоешь через время, если так и будем плутать.
– Как-то планировать, обустраивать свою жизнь через призму будущего - бессмысленно. Жизнь всегда вносит свои коррективы. Все равно, что посреди пожара, думать, на какой фильм пойдешь вечером. - иронично ответил Денис корча задумчивое лицо. – Вот я и запел! - подколол тот Василису.
Вскоре, солнце уже перекочевало за зенит, от чего воздух стал заметно теплее. Единственное, что не подводило и не ломало никаких логических надстроек в той пучине, в которой по уши завязли собеседники – так это время суток. За рассветом приходит день, за днем вечер, и так далее, словно катаешься на колесе обозрения. Только что ожидать от нового дня – знали, разве что какие-нибудь шаманы из племени коренных народностей. Но до них было не добраться.
Впрочем, как и до любого другого человека. Все люди там – по ту сторону зеленого барьера или купола. Смотрят, наверное, на все происходящее, и диву даются.
Зной разбивался о вереницы непохожих друг на друга деревьев. Разговоры путников то наполнялись задушевностью, то становились бессмысленными и затихали вовсе. Говорили обо всем и ни о чем, как это и бывает. Василиса по большей части молчала. Ей всегда нравилось просто слушать, нежели рассказывать что-то самой. Одно оставалось неизменным - двое, не считая собаки, продолжали идти.
Денис иногда переворачивал поросшие мхом камни, в надежде найти под ними что-нибудь съедобное или просто срезал встречавшиеся под ногами грибы. Ева окончательно оторвалась от реальности и тихонько шла понуро, лишь изредка набрасываясь на какое-нибудь растение или насекомое. Черника же представляла, как где-то в другой части леса уже рыскают поисково-спасательные отряды в оранжевых жилетах, с ориентировками пропавшей девушки в руках, а над их головами громко свистит аэроплан, в надежде увидеть ее черноволосую голову с высоты птичьего полета и подать сигнал на Землю: «Нашёл!».
 Но ничего, кроме пения листвы и редких птиц слышно не было. Даже животные - и те пропали. Лишь однажды Василиса наткнулась на свежий след то ли волка, то ли еще кого. Тогда Денис снял со спины карабин, передернул затвор и принялся шастать глазами по окрестным кустам для надежности и порядку.
– Тебя хоть в армии главному делу обучили? Стрелять  то умеешь? - забавы ради спросила Василиса.
– В армии меня не только стрелять учили, а еще тому, что худшее на свете - внеплановые разборки. - сказав, Архипов решил, что лучше теперь будет периодически стучать ножом по алюминиевой кружке, издавая громкий, подчас, противный звон, обозначая свое присутствие для нежеланных гостей.
Если же дело примет непредсказуемый оборот, и на горизонте замаячит медный таз, то шмальнуть разок в какого-нибудь оголтелого зверя - дело святое. Кому-то такой расклад покажется жестоким, бесчеловечным и мерзким, а кому-то это может спасти жизнь. Какие бы козни природа не строила, Денис понимал, что для крутого парня - мало быть готовым убить. Надо быть готовым и помереть.
Тогда Денис как давай рассказывать Черниковой про то, что волки гораздо больше, чем кажутся. Представьте их - и умножайте на два. Про то, что волчий мех невероятно толстый. Про то, что если взрослый волк решит на нее прилечь, то с этим надо просто смириться. Рассказал он и про то, что молодые волки во многом схожи с молодыми собаками - они такие же чрезвычайно бестолковые и глупые.
В общем, он рассказывал про что угодно, только не про то, как девушке теперь успокоиться после увиденного.
Вскоре дорога круто устремилась вверх. Окончательно одурев от подъема, путники взобралась на вершину гряды, с которой открывался потрясающий вид на холмы, увалы, такие же гряды покрытые лесом. Отсюда виднелась и пресловутая дымка вдалеке, и даже проглядывался огонь, приветливо подмигивающий снизу. Неизвестно, сколько часов они шли - на время попросту никто не смотрел - но световой день, хоть еще и не начал меркнуть, но близился к отметке. Стало понятно, что прошли они сегодня порядком.
Денис с облегчением объявил, что бушующий ветер переменился и, во всяком случае, сегодня, огонь их не потревожит. Но было кое-что и куда прекраснее - у подножья одного из холмов, километрах в шести, простиралась широкая река. Решив, что сегодня больше никуда не пойдут, а завтра, едва взойдет солнце, первым делом отправятся к воде, оступили обратно в лес.  Здесь треклятый ветер докучал куда меньше. Наткнувшись на вполне пригодную поляну для лагеря, товарищи по несчастью начали обустраивать ночлег. Вернее  Денис взял на себя всю тяжесть трудовой повинности, только иногда подключая к этому Василису.
Он без труда отыскал полутораметровый ствол и поместил его меж двух сосен, так что, бревно оказалось где-то на уровне шеи. Поставил вдоль него уже более тонкие ветки в большом количестве, после чего укрыл их толстым слоем еловых веток. Благо все комплектующие были под рукой. По итогу получился вполне сносный шалаш, под крышей которого могли поместиться двое.
Развели костер в выкопанной Архиповым небольшой яме. И Черникова пожарила все, что тот насобирал по дороге. Маловато, но лучше, чем ничего.
Ужинали уже затемно.
И снова - тьма, от которой жутко и сердце глухо стучит от каждого шороха, и от этой жути духом слабый запросто лишается надежд на рассудительные маневры, а лес все вторит звуками под присмотром полной луны, на которую некому выть. Разве что, двум изможденным и голодным представителям рода человеческого.
Лесной массив растворился в сумраке и поплыл. Кусты и деревья двигались в такт задумчивой вечерней песне в вязкой тягучей мути. Тихий ветерок пролетал над зелеными верхушками, что-то нашептывая.
Лес словно вздыхал. Завораживающее пламя костра рассекало тьму, наводя на размышления о чем-то мистическом и томящем.
Допив бутылку с теплой водой, Черника с полной импотенцией в созидании и общей вялостью организма безуспешно поднимала над головой телефон, с куцым процентом заряда, все еще надеясь найти связь, но глухо.
Закуривая половинку утренней сигареты, она пыталась настроиться на очередную ночевку впроголодь, вспоминая те же сигареты, только жевательные, по рубль пятьдесят, из далекого детства. В девятом классе та могла за три дня и куска в рот не положить, а в университете, тем не менее, после каждой пары оккупировала с подружками буфет, лишь бы утолить вечный студенческий голод.
Безрезультатно проклиная себя за то, что она родилась не в то время и не в том полушарии, Василиса первое время нервно грызла ногти с погибшим маникюром, а потом начала отряхивать одежду от песка, который и так был всюду.
Она вытащила из рюкзака свою тетрадь, распахнув ее на пустой странице, в надежде что-нибудь записать, но не нашла слов. Пустой день. Пустые разговоры. Пустые страницы. Без цели и смысла. Только воспоминания проносятся ураганом, в купе с зеленой свитой, которые сдавливают тисками ребра, заставляет сворачиваться калачиком на сухой земле и бояться.
Можно привыкнуть к голоду, к боли, а к страху – вряд ли. Потому что сила страха в том, что в реальности его не существует. В этом смысле, страха нет как такового. Но не верить в него, не поддаваться его зову, пытаться противостоять – невозможно.
Девушка скопила под языком достаточно иголок в адрес трагического стечения обстоятельств - вырос целый еж, но она все же продолжала сдерживаться, чтобы просто не взорваться в истерике, словно кто-то сейчас стучал молоточком по ядерной боеголовке, надежно спрятанную у той в кармане.
Денис сидел рядом, не менее уставший и опустошенный. Он разбирал свой карабин, тщательно рассматривая каждую вынутую деталь.
– Зачем ты возишься со своей пушкой? - отчаявшись, спросила Черникова.
– Здесь, как с женщиной. Подход нужен, забота. - без колебаний ответил он, а сам старательно пытался скрыть, что исподлобья не спускает глаз с Василисы. Женщины, с которыми он сталкивался прежде, по большей части подходили под типаж «Беспринципная, лишенная эмпатии, закомплексованная дрянь». К тому же, те барышни не брезговали ярко и безвкусно штукатуриться. Но Василиса никак не вписывалась в эти рамки.
Наоборот, виделась Архипову другой.
Казалось женщиной, которая чувствует бег жизни и не позволяет себе общаться с людьми, которые забирают у нее энергию. Которая умеет фильтровать свое окружение и не тратит жизнь на общение не с теми людьми. Которая не цепляется за тех, кто постоянно нивелирует ее ценность, потому что она ее знает и ощущает.
– Не смотри, а то влюбишься. Чего вылупился? - кокетливо сказала она. Денис только слегка улыбнулся, отвел глаза и сказал: «Жалко мне тебя».
– Жалеть меня не нужно. Жалость - плохое чувство. - молниеносно среагировала Черника, а после глубокого вдоха продолжила. - Так папа говорит. Хотя, я уже, и сама не знаю. Давно размышляю над этим.
– О чем? О жалости? - в недоумении спросил Архипов. - А чего о ней рассуждать? Прав твой батька.
– Не знаю, кто это сказал: «Неспособный пожалеть врага, не пожалеет и друга». Если вынести эту фразу на улицу, то в ответ услышишь «Враг не жалел нас никогда. С какой радости нам отвечать ему жалостью? Жалость - это мерзко. Жалость - это не по-русски». Они могут быть правы. Но что, если оглянуться назад? В сорок пятом - наши имели полное моральное право превратить Германию в руины, стереть с лица земли, одно поле оставить. Они имели на это все основания. Но они ведь этого не сделали. Нашли в себе силы остановиться, пожалеть. И сделали это те же мужчины, чьи дети упрекают сейчас таких простых пацанов, как ты, Денис, за немужское поведение, за проявление жалости. Мне часто бывает жалко мать, потому что она упахивается пуще скотных лошадей, часто бывает жалко брошенную собаку на улице. Я пытаюсь им помогать, не прошу ничего взамен. Просто жалко. Но я никогда не жалею себя, потому что не за что. Так что же такое жалость? Великодушие или слабость? Я не знаю.
Василиса чувствовала, что её мысли сливаются, как это бывает уже в полудреме, когда пытаешься не заснуть. Она хотела спать. Хотела прилечь хоть на сырую землю, хоть на раскаленные угли, но внушала себе, что если заснет, то лес так и быть - сожрет ее вместе с потрохами.
– Знаешь, Денис. - наконец вымолвила она тише прежнего. - Что-то я очень устала от такой жизни.
– Я тоже, Вась. Ничего, дотянем как-нибудь. Может, к китайской границе выйдем, а может - и к польской.
– Надоело это «как-нибудь». Да и тянуть куда? Никто не знает.
– Не переживай. Скоро - все закончится, а следом начнется что-то очень хорошее.
– Откуда ты знаешь, Ден?
– Так всегда происходит. Ярчайшие моменты жизни сменяют самые темные дни. И так - по синусоиде. Всегда. Я в это верю. Иди спать, Вась. Ты уже вся изжила себя. - заботливо, по-отцовски шепнул Архипов.
– Не могу. - чуть не плача процедила девушка.
– Мне что тебе, как в детском саду - сказку рассказать? - без злости спросил Денис.
– Про что? Про китайцев?
– Ну, про китайцев я не знаю. Знаю про японцев.
– Что ж поделать? Твоя взяла. Валяй.
Денис неторопливо начал свой рассказ, надеясь, что хоть это успокоит его спутницу.
– Однажды, давным-давно, монгольский правитель Китая Хубилай попытался захватить Японию. Был собран флот и подготовлены войска. Монголы представляли бешеную мощь. Они сходу захватили два острова - Цусиму и Ики, зверски расправившись с местными жителями. Перерезали всех, кого не пленили. Японцев такие действия шокировали. Никогда, ни в одном сражении они не убивали гражданских. Монголы же выжигали все, словно чума. Они метали катапультами огромные металлические шары, которые взрывались и воспламеняли все вокруг, ломали численностью и грубой силой, давили фалангой и брали напором.
Японцы оказались не готовы к этому. Их воинская традиция предписывала не атаковать первыми, рубить и собирать головы врагов. Самурай обязательно должен был сразиться с достойным противником один на один, но пришлось отступать. Японцы отошли на укрепленные позиции в ожидании подкрепления, которое должно было подойти с соседних островов и устроили кровавую жатву. Монголы сильно удивились настолько яростному сопротивлению самураев, которых было значительно меньше их и решили перегруппироваться, чтобы подготовиться к дальнейшим атакам. Но именно это и сыграло с монголами злую шутку. Поднялся страшный тайфун, потопивший множество судов неприятеля. Из-за шторма Монголы потеряли две трети своих войск, а оставшихся - истребили самураи. Тот тайфун японцы прозвали словом «Камикадзе», означающим «Божественный ветер» и оно стало нарицательным. Шторм действительно оказался чудом, небесным вмешательством. Если бы не он - монголы однозначно покорили бы Японию.
– А добрые сказки ты знаешь?
– Эта - разве злая?
– Я думала - сказка будет. А ты про монголов, которые не Японию взяли, но нас же победили.
– Тут ты не права. Не победили. Нас невозможно победить.
– Может, ты и прав. - Василиса сперва умолкала, а затем все же спросила. - А как думаешь, почему? Ведь и монголы, и поляки, и французы, и немцы.
– Ты посмотри вокруг. Все дело - в нас самих. Мы же друг друга презираем. Одна сплошная ненависть, нетерпимость и тотальное недоверие. Мы варимся в этом. Чуть что - грызем друг другу глотку. В чужих бросаем камни, а в родных - камушки. И так - пока камни не кончатся. Вот и думай. Представь, если вся эта накопленная ненависть и единящая сила, как переполненные горные реки, обрушится на того, кто посмеет нам помешать друг друга ненавидеть. Да мы же мокрого места от того не оставим. Будем рвать гада голыми руками. Так было, так есть и так будет.
– Почему?
– Потому что любить не умеем. Ни себя, ни других. Вот ты - умеешь? - спросил Денис.
Василиса промолчала.
– И я не умею. И изменить ничего не могу. Как бы я не хотел лезть на амбразуру с раскаленным сердцем и горящими глазами. Людям это не нужно.
– Почему? - снова спросила Василиса.
– Если б я знал, Вась. У всех разные причины.
– Мне кажется, нас просто не научили по-другому жить. - Черника подвела черту разговоров и все же потащила свое непослушное тело в шалаш, под зеленой крышей которого уже тихо сопела Ева.
Вокруг царила парализующая, притупляющая сознание темнота. Небосвод загорается миллионами звезд. Даже отсюда видны странные рисунки лунной поверхности. Кто видит в этом рельефе человеческий лик, кто-то - диковинное животное, кто-то - себя самого.
Все же, лунные свет позволяет различать силуэты деревьев и даже отдельные ветви на них, их четкую тень. Целый мир предстает покрытым серебристой краской.
Архипов еще сидел у костра, в беспамятстве, как казалось, уставившись на оранжевые наконечники пламени, которые то устремлялись вверх, то исчезали вместе с частым потрескиванием сгоревшей древесины. Приказано - созерцать, чтобы мозги в конец не окислились.
Вот и он до последнего таращил глаза с хмурыми бровями, устремив взгляд в одну точку. Покадрово пересматривал последние сутки своей жизни через призму анализа. День никак не хотел отпускать его, казался скомканным, неясным, упущенным.
Может, он что-то не то говорил сегодня? Или же, напротив, что-то не сказал? Хотя, какая разница? Разговоров будет еще вагон с тележкой. Запутавшись в паутине мыслей, он пытался все развязать.
Архипов мечтал вырваться из застенок человеческих предрассудков. Где люди боятся, аки черт ладана, любых вопросов. Раньше, он не придавал значения той мишуре, которую на него навесили сложившиеся ценности. Впустую тратил кислород, рассекая по морям пресной и безыдейной человеческой массы. Хотел размножиться, потом, через десятки лет просто и тихо помереть, чтобы его помнил только один человек - его ребенок - такой же говнюк, как и его отец, без страсти к созиданию, но со страстью к потреблению.
И так далее, не нарушая порядок, будто отлаженный механизм с программным кодом. Он не знал, кто придумал этот спектакль. Где все - отыгрывают роли, причем роли-то - одни и те же - статисты. Статисты, возводящие в ранг «Смысла жизни» монотонные выпячивания своей заурядной сущности перед другими и придумывание себе достоинств вместо того, чтобы обладать ими взаправду. Стремление оправдать чужие ожидания, что-то доказать. Едва родился - а уже что-то кому-то должен. Театральная постановка, на редкость дешевенькая, с отвратной актерской игрой и сценарием, да к тому же - при пустом зале. Цикличное и навязчивое позерство – разве это жизнь?  Существование - но не более.
Денис не считал себя каким-то контркультурщиком. Наоборот - часто путал Божий дар с яичницей. Его жизнь не такая уж рок-н-рольная, насыщенная.
Ему просто претила, раздражала всеобъемлющая подмена понятий. Он не ставил целью кого-то, унизить, растоптать, раздуть свое эго до масштабов вселенной. Он хотел одного - пожить. Ввиду пренебрежения к курсу, избранному сверстниками, где в качестве основного направления определялось одобрение окружающих - Архипов к своим годам не нажил ни друзей, ни врагов, ибо мало кто из окружающий хотел связываться с тем, кого другие одарили клеймом «дурак».
Хотя тот всего на всего жаждал человеческого отношения к себе, но со временем пришел к выводу, что от людей требовать указанного - неслыханная наглость, Денис ушел, хватив шапкой оземь. Даже сбежал, избрав за основу путь наименьшего сопротивления. Пережив длительную осаду в виде самокопания и апатии, после которой он, по мере скитаний и внутренних противоречий проникся идеей отчуждения.
Сбежал, в поисках людей, живущих своими головами, но раз за разом сталкивался, как ему часто представлялось, лишь с необразованными, бескультурными, непорядочными и существующими по навязанным понятиям бедолагами, которые не сулили никакой жизни, но бедолаги об этом как-то не беспокоились. Только вторили в полосе стагнации - «Нету времени».
И что парень вообще ищет? С одной стороны - благополучно отпустил все мирское, положив на общество со всей амуницией. С другой стороны - все же в поисках роет землю рогом на подсознательном уровне, раз за разом натыкаясь на камни. Все же, никакие катаклизмы не могли поколебать веру в то, что нормальные люди все же есть, но в массе своей - приходилось иметь дело с нежелательным контингентом вне зависимости от географии и времени года.
Едва ли он мог предположить, что поиски приведут его сюда - в этот бесконечный лес. Где он с попутчицей, будто рыбаки на одинокой льдине, ждут помощи, где-то на задворках Солнечной системы. Его спутница, такая же потная, грязная, уставшая, с засаленной головой и черными пятками уже спала, прижавшись к теплому собачьему тело, уютно расстелившемуся рядом.
Он видел в ней нечто родное, схожее. Нет, не во внешности, состоянии и настроении. В бездонных глазах. Видел такого же «дурака», каким нарекли его много лет назад. «Дурака», с опьяняющей жаждой жизни, рвущегося на свободу, вне зависимости от того, чем придется за это расплачиваться.
Откуда взялись эти ощущения, на чем они основываются - он, конечно же объяснить не мог. Предположения сам Бог велел как-то оправдывать. Но Архипов списал это лишь на чуйку, которая, как он считал, не подводит.
Денис выводил тонкой палочкой какие-то узоры на земле, потирая слипающиеся глаза рукавом пропахшей гарью кофты, и прислушивался к противному писку редких насекомых.
Никаких бурь - одно затишье.

















«Майна»

Говорят, что человеку снится либо то, что он больше всего хочет, либо то, чего тот до мурашек боится. Чернике снился город. Большой город, в котором смешались все девичьи воспоминания о Москве, о школьных временах в провинциальной глуши, о людях, которые когда-то были с ней на короткой ноге.
Город, где феерия блещет через край. Город с его широкими проспектами, крутыми и узкими улочками, пропитанные зловонием от выхлопных газов, величественными памятниками, аллеями, показной чистотой и благоустройством. Город, где по вечерам высоко взбирались миллионы огней, сбивая с толку наивных работяг, отвлекая тех от отбросов, гнили и мерзости, царившей вокруг. Огни всегда обещали что-то новое, не испытанное, радостные, но раз за разом обманывали, словно борзые челноки на рынке.
Город, который требует, чтобы о нем рассказывали во всех колхозах нашей Многострадальной, дабы тамошние обитатели, побросав вилы с косами, разбегались по карте, словно муравьи. Потому что городу нужен ведомый урожай со всех жатв - иначе, он, и без того мертвый, рухнет, как карточный домик.
В своем сне Василиса видела множество лиц - одноклассники, однокурсницы, парни, с соседних дворов или из переходов московской подземки.
К слову сказать, Василиса была первой красавицей в школе, да и в университете оставляла за бортом всех сверстниц, приковывая на себе взгляды десятков парней, когда показывалась на горизонте. Однако решить - было ли то даром или же проклятьем, девушке оказалось не под силу. Ровно поэтому ей не представлялось возможным подсчитать, скольким лицам противоположного пола она являлась во влажных фантазиях.
Господа, хотя в основном, «товарищи» - не давали ей прохода, а когда получали отставку от последней, то одни неудачливые Ромео караулили других неудачливых Ромео, дабы устранить конкуренцию в борьбе за право стать единственным для юной Черниковой, и вволю куражились друг над другом в беспощадной и бессмысленной волне экзекуции где-то на пустыре за школой.
Порой красивые, подтянутые, прекрасно одетые материально обеспеченные мастера различных видов спорта или же получившие свою долю славы иным способом, меркли в девичьих глазах, стоило Василисе задать себе всего один вопрос: «А кто они без всего этого?» - и получить на него конкретный ответ: «Блеклые, скучные, мешки с костями, с отсутствием чувства собственного достоинства, без способностей к здравомыслию, мерилом жизненного успеха которых является не степень внутреннего одухотворения, а внимание со стороны общественности».
Черника довольно быстро осознала, что из любой, даже самой мерзопакостный ситуации, можно извлечь выгоду для себя любимой. Насмотревшись на неказистых друзей и подруг, она смекнула, что лучший способ, для успешного и внезапного маневра в случае необходимости - это стойкий непрошибаемый образ. Детали для этого самого образа она подчеркивала, проводя несметное количество времени в наблюдении за не самодостаточными сверстницами.
Со временем, в общении с противоположным полом, этот самый образ начал пускаться в оборот. Черникова превращалась в кокетку с воркующим голосом и игривым смехом, стремящуюся к раболепству и отличию от других, тем самым усыпляя бдительность очередного недоухажера, и пользовалось им в своих собственных целях, не всегда корыстных.
Неблагородно, но эффективно, к тому же - элегантно.
Её счастье продлилось не долго. Спустя некоторое время, это секретное оружие - безотказный и отлаженный до мелочей механизм - стало ее проблемой. Иногда последняя просто-напросто забывала переключаться. Девушка настолько привыкла к своему образу, что время от времени терялась в том, где она сама, а где он, и кто сейчас диктует ей руководство к действиям.
Из-за периодически возникающих внутренних коллизий она наделала уйму ненужных ошибок и пустила под откос пару вагонов со временем, пытаясь их исправить. В том числе - и с мужчинами. Порой, будучи в приступе очередной бессознательности, Черникова встречала молодого человека и решала, что это и есть тот самый романтический герой, сошедший со страниц её тетради, способный из-за нее на многое и принимала чувство удивления за любовь.
Затем несколько месяцев молодые люди обычно были вместе, но потом, Василиса, разочарованная избранником, оказавшимся в реальности не столь романтичный, а напротив, осоловелым мягкотелым дерьмом со сбитым ориентиром, оставляла его с далеко идущими выводами, осознав, что напоролось на то, чему противостояла.
Как бы то ни было, все это осталось там же, где и город из сновидения - где-то глубоко в памяти. Потому что жаркий августовский день обернулся для девушки тем днем, когда все, что могло пойти не так, пошло именно не так. И теперь яркая, броская, запоминающаяся Василиса была вынуждена блуждать по Богом забытому лесу в сопровождении парня, которого не в состоянии была прочитать, хотя ранее сталкивалась с подобным крайне редко. Глядя на Дениса, у девушки складывалось ощущение, что ей подарили торт, у которого срезали все розочки сверху. Тем не менее, она чувствовала, что если уведомит об этом Архипова, тот без промедления ответит, что торт без розочек - это по-прежнему торт, как ни крути.
День потихоньку запузырился. Открыв глаза, Черника обнаружила себя там же, где и ложилась - на сырой земле под еловым шатром, за пределами которого воплощался в жизнь пейзажный реализм какого-нибудь художника из девятнадцатого столетия. Солнце уже взошло и, поднимаясь все выше, бликами отражалось на бледном лице девушки. В отличии от ночи, когда окружающая среда тонула в жалобном стоне, с приходом утра лес слышался живее, в прямом смысле этого слова.
Округа звенела, жужжала, чирикала и пищала невидимой ватагой в набатном масштабе. Но, несмотря на постепенное умиротворение после стольких дней, тянущихся напряженной струной, тишина никуда не исчезла, от чего люди здесь млели. И от тишины, и от осознания своего тупикового положения. Одно слово - минор, хоть голову себе ломай.
Ветер, который по определению менял свое направление довольно часто, как и прежде чесал по ушам свою песню, но, что было в новинку - он не сулил за собой чувство тревоги и желание уносить ноги прочь. Единственным признаком его влияния оказался стойкий запах тины и сырости, принесенный с болотистой низины. Не «Живанши», конечно, но терпимо.
Вокруг веяло драматургией то ли Островского, то или Горького, то ли кого-то еще, явно, не из нашей жизни, заставляя разум выворачивался наизнанку.
Давным-давно через этот лес пролегали маршруты экспедиций первопроходцев и градостроителей, которые знали тяжесть труда, тащились от ужаса ежечасного риска, ценили силу крепкой мужской руки и задор крепкого русского слова. Теперь же, когда прежние ценности и нравы бесповоротно капитулировали перед новыми порядками, в этом же самом лесу без вести блуждали двое, изо всех сил стараясь не почить в Бозе, выбраться к своим или хотя бы до них докричаться, поставив на кон все, что было. Молодых людей скорее всего посещали схожие мысли о том, что лучшим, но куда более логичным и внятным исходом, было бы откинуться от паленой водки или разбиться насмерть, провалившись в канализационный колодец, нежели все вот это.
С каждым глотком чистого воздуха, считая мгновения после пробуждения, Василиса все выразительнее чувствовала, как ноют мышцы её спины и ног, после ночи, проведенной на твердой поверхности. Ощущала раздражающий зуд грязного тела и пожар сбитых в мозоли пяток.
Не без труда перевернувшись, по все той же женской спине пробежал холодок, и особа мимолетом оторопела. Девушка ожидала встретиться глазами с лежащим рядом Денисом и его собакой, но они как в воду канули. Окинув глазами окрестности после секундного замешательства, переросшего в испуг, она все же увидела сначала Еву, которая с нездоровым интересом не оставляла попыток вспороть носом твердый грунт, при этом чихая. Василиса несколько секунд изучала эту картину, пытаясь понять, зачем собака это делает. Следом взору предстал Архипов, который сидел чуть поодаль с какой-то тетрадкой на коленях.
Денис проснулся много раньше своей подруги. Подорвавшись с рассветом после очередного сонного паралича, этот непризнанный кудесник принялся изгонять чувство тягостного одиночества и страха. Как известно - лучший способ перепрыгнуть через жизненные пропасти - это уйти в многомесячный запой или же обратиться к более действенному решению - работать. Парень остановил выбор на втором варианте.
Сперва тот отыскал в своем бездонном рюкзаке синюю изоленту. Зачем? Затем, что едва Архипов выполз на свет Божий после неудавшегося сна, он наученным и зорким на мелочи глазом заприметил, что роса на траве вокруг их лежбища местами сбита. Это могло значить только одно - кто-то из «местных» совсем недавно заходил в гости, пока путники спали, но атаковать не стал. К тому же сделал неизвестный это настолько искусно, что даже Ева, отличавшаяся чутким сон, не проснулось. Ясное дело - либо волк, либо кто свирепей.
Денис панику не поднял, но свой любимый нож все же примотал к окончанию ствола карабина в несколько слоев - как учили - чтобы в кульминационный момент пойти в штыковую, дабы драгоценный боезапас напрасно не расходовать. Разумеется, Василисе он не собирался рассказывать ни о росе, ни об истинной принадлежности ножа на карабине, позаботившись об остатках её психического благополучия. А то после подобных новостей, у без того напуганной и отчаявшейся девушки шифер снесет окончательно.
После сего Архипов шастал по близлежащим окрестностям в поисках вкустностей к завтраку. Насобирав полную кружку свежих ягод, он пошаманил над вчерашним костром, чтобы сварить для мирно дремлющей Черниковой горячего утреннего чау, но не рассчитал со временем - чай, хоть и стоял у изголовья спящей, но давно остыл.
Итак, спустя несколько часов томительного ожидания, опустошив до последней капли свою бутылку воды, Денис, наконец, дождался пробуждения спящей красавицы. Последняя, однако, приветствовала того неодобрительным взглядом.
Парню в голову закралась мысль о том, что раз уж на то пошло, и их скитания, похоже, продляться еще не один день, то почему бы не взять за традицию с порога встречать Василису какими-нибудь хлесткими и острыми шутками, дабы та не падала духом с самого утра? Но, пораскинув извилинами, он не придумал ничего лучше, чем просто взять и несколько раз натурально крякнуть сквозь кулак, улыбнувшись. В армии их так учил общаться между   собой контуженный прапорщик, в случае партизанских вылазок на территорию условного противника.
Чернику этот жест вогнал в ступор. Но куда большее недоумение у нее по-прежнему вызывала тетрадка в руках Дениса. Неужели он позволил себе наглость бесцеремонно вторгнуться в девичьи мысли, так старательно записанные в её тетрадь? Василиса уже была готова вскочить и учинить внеплановые разборки, но присмотревшись, прогнала эту мысль.
Это была другая тетрадь. Не менее потрепанная, но все же  - другая. И Василиса, не скрывая интереса, поднявшись с земли, направилась к Архипову, который, к тому же, забыл про свою недавнюю улыбку и принял огорченный вид.
– Доброе утро. - не забыв о должных манерах, начала она. - Что это у тебя такое?
– Это? - сперва переспросил Денис поникшим тоном. - Это - мой рукописный альманах. Понимаешь, я футбол оставил еще в детстве, а вот он меня - не оставляет и по сей день. Я у деда своего подглядел. Он за «Динамо» московское болеет, вот и вел статистику всех их матчей еще со времен Яшина. Ну, и меня на это дело еще в школе подсадил. Свою тетрадь завел. Вот - отвожу душу, так сказать. До сих пор все записываю сюда. Успокаивает и отвлекает ненадолго. Как наркотик, в самом деле. В сеть уже давно всю статистику подробную выкладывают, а я все равно - свою веду. И остановиться не могу. Глупость на первый взгляд. Но, так хоть - какой-то смысл у меня в жизни имеется - записывать. Не для потомков, так для себя. А Завтра уже десятое. Они завтра матч сыграют, а я знать ничего не буду. И все не слава Богу! Если завтра не выйдем отсюда - беда, Вась, беда. - Архипов с сожалением вздохнул и опустил голову.
Василиса с понимающим видом уселась рядом. Девушка была далека от дел футбольных, разделяя мнение большинства о том, что футбол - это когда хамоватые ребята пинают мяч по полю, получая за это баснословные деньги.
Как бы то ни было, она давно сложила копья в надежде, что сыщет человека, который также будет просто отводить душу на бумаге, пусть и в весьма изощренной форме, но со схожей мотивацией. Это повергло Черникову в неописуемый внутренний восторг, который она все же предпочла скрыть.
– Не казни себя. - приободрила она. - Выберемся. Ничего еще не потеряно. - заговорила Василиса словами Архипова.
– В том-то и дело, что уже есть потери. - с досадой сказал Денис.
– В каком смысле? - уточнила девушка.
И тут Дениса понесло на утреннюю тираду с долгими паузами и томными вздохами.
– Мой дед, тот самый, который меня и надоумил тетрадь завести - странный человек. Уж не знаю я, что с ним случилось тогда, но лет двадцать назад он просто охладел к жизни. Замкнулся и забил на все вокруг. Только телевизор целыми днями щелкал, да на лавке вечерами сидел в одиночестве. Странные дела с ним сделались. И вот, спустя пару лет такой жизни, он окончательно ума лишился. Альцгеймер или нет - какая разница? Памяти все равно не осталось. С одной стороны, я не могу ничего изменить, а убиваться на публику, посыпать голову пеплом - лицемерие чистой воды. А с другой - все равно больно. Больно от того, что даже не можешь понять ход его теперешних мыслей. Улавливает ли он окружающую действительность? Думает ли о чем-то? Он вроде и живой, а вроде - мертвый. Смотришь на него, а в голове строчка крутится о том, что он еще не сдался, но уже и не боролся. Только с моим дедом все наоборот. И ты знаешь, Вась, что я понял? Что самое страшное? Смерть? Война? Голод? Нет. Самое страшное - проснуться однажды и не вспомнить, как тебя зовут. Забыть, кто ты. Забыть тех, кого любил, тех, кто тебя сделал. Вот так - по щелчку. И главное - тебе на это плевать! Плевать, что ты сам себя не помнишь. Просто и страшно. - Денис ненадолго поймал тишину.
– Так вот. Дед, хоть и лишился рассудка, но все же одну вещь помнит железобетонно. Помнит, что в среду, четырнадцатого июня девяносто пятого «Динамо» играет с «Ротором» в финале кубка России. Он не помнит, что матч давно прошел, не помнит результат, но помнит, что это - финал. «Динамо» тогда по пенальти выиграл. И ирония в том, что с тех пор они трофеев не брали, да и «Ротор» уже давно умер, но я все равно каждую среду, вне зависимости от времени года, звоню деду, говорю, что «Динамо» только что победил и взял этот чертов кубок, а тот каждый раз радуется, как в первый. Наверное, так  я заглаживаю свою вину перед ним, правда не знаю, за что. И вчера была среда. И вчера я не позвонил. - Денис умолк с поникшей головой.
– Гармонии у тебя нету внутренней, Денис. - осмелилась прервать молчание Василиса.
– У кого она сейчас есть? - риторически спросил Архипов.
– Не думаю, что это правильно - рассказывать о таких вещах незнакомому человеку.
– Ты сейчас серьезно, Вась? - без злости отрезал тот. – Мы с тобой третий день шатаемся хрен пойми где. Да у меня сейчас кроме тебя нет никого. Кому мне еще откровенничать, как ни тебе?
Оба заулыбались.
– Тем более, что ты тоже с тетрадкой ходишь, пишешь что-то.
– Ну, у меня там личное. Просто мысли вперемешку со сказами. - смущалась Василиса.
– Про нас с тобой? - иронично спросил Архипов, щурясь на солнце.
– Еще чего. Губу закатай, милый.
– Зря ты так. Рассказала бы все там - у себя в тетради.
– Что тут рассказывать? Мы же просто ходим по лесу - и все. Что тут интересного? Получится очередная буффонада для подростков, слепленная из говна и палок. Не более того. Нормальному человеку такое не интересно. - девушка не предполагала такое обстоятельства, при котором та бы в здравом уме позволила другим заглянуть в свою тетрадь. Все равно, что голой стоять и все наружу выплескивать на потеху зевакам.
– В любом случае, я бы написал что-нибудь про это. Пусть, хоть на бумаге - все будет хорошо.
 Через четверть часа троица, не желая долго засиживаться, расправила паруса по ветру и принялась осваивать несколько километров спуска к реке. Сверху, аналогично вчерашней картине - виделась дымка и покоренный огненной стихией участок леса. Трудно было сказать, продвинулся ли пожар еще дальше, или по пояс увяз без движения, упершись в передний край обороны еще нетронутой таежной степи. Одно было ясно и курице - угроза по-прежнему далека, а перспективы попасть под раздачу такие же туманные, как предрассветный лес.
Этот лес, не нарочно превратившийся в конец человеческой цивилизации для двух путников, не считая собаки, по-своему шумел, как тому было и положено. Похоже, он шепотом подсказывал дорогу своим пленникам. Те, в свою очередь, беспрекословно и упрямо вторили ему, но чарующий зов с каждым шагом только отдалялся все дальше и дальше.
Если вчера днем Василиса умудрялась изящно дефилировать меж сосен, местами чувствуя себя королевой, то сегодня она с трудом чувствовала собственные ноги. Внутреннее ощущение сложилось такое, будто её Высочеству поставили «мат» первым ходом в новой партии, но королева не сидит на месте в ожидании послушать успокаивающие мантры, а все разруливает самостоятельно.
Денис также не достиг дзена, блуждая по чертогам сознания, в надежде узнать причину, по которой последний оказался здесь и сейчас. Сожаление — вот его вечный спутник, с которым тот, тем не менее боролся. Он учился на дух не переносить сослагательных наклонений. «Ах, если бы он не поехал сюда, если бы Союз не развалился, если бы Смолов не пижонил с хорватами…» - к черту эти миллионы «если бы». Ничего не изменить. Надо мыслить стратегически. Несмотря на данное убеждение, Архипов временами минутно слабел разумом - как сейчас - но следом быстро приходил в чувство.
Расстояние не было велико. Однако маршрут пролегал сквозь очередные заросли, полузатопленные низины, каменные глыбы и поваленные деревья. В одиночку, разумеется, пусть дался куда быстрее, но вместе - всяко дальше.
Прошло несколько часов прежде, чем доведенные до ручки пеклом изгои вышли из надоедливой рощи к низменной болотистой долине, по которой лениво простиралась река, вселяющая умиротворение. Весной, осенью и в дождливую летнюю пору долина превратилась в непроходимую, сплошь наполняясь водой. И только в периоды засухи проступали тропы и броды, по которым можно было без труда ее пересечь.
Не чураясь грязной речной воды, путники, бросились в заросли камыша и рогоза, чтобы вдоволь напиться. Наклонившись над водной гладью, обескураженная Василиса чуть не крикнула, увидев в отражении то, что стало с ее лицом.
Денис, смеясь, упрекнул ее в том, что такие вещи мало кого беспокоят в сложившейся обстановке.
– Меня, вот, беспокоит! - возразила Черникова. – Что ты ржешь? Окей, в какой-то параллельной реальности это должно быть смешно. Но почему это не так? Может, меня нашатырем шарахнуть?! Вы, мужчины, вообще никогда ничего не замечаете. Хоть голой перед вами ходи - всегда найдется что-то интереснее! Раз на то пошло, - девушка явно балансировала на грани срыва - То я и так сейчас должна была находиться в другом месте! Но вместо этого мотаюсь теперь с каким-то психом с пушкой и его глупой собакой! Ты вообще знаешь сколько за мной мужиков бегает? Знаешь, в каких местах я бывала? Тебя - сильно описуемого красавца - в такие места даже не пустят. Пошлют на три заветные. Я мыслю дорого и чувствую тоже дорого! - девушка злилась, боясь уступить Денису слово, потому что знала, что псих с пушкой окажется прав, а его глупая собака просто промолчит.
– Вот это у вас самооценка, барышня. Повезет кому-то с супругой. - выдохнул Архипов, почесав затылок.
– А что в этом плохого? Мы живем в век высоких технологий и низких самооценок. Меня всякие нерукопожатные персоны клеймили последними словами, упрекая в том, что я зазнаюсь. Когда слышу: «Вот это у тебя самооценка!» - всегда думаю: «А почему нет?». Я же не какая-нибудь упоротая и высокомерная сука. У меня нет времени загонять себя в комплексы и самобичевание.
Василиса остепенилась и сбавила обороты. Такое выражение лица бывало у Евы, когда она сделает свои собачьи дела в неположенном месте, получит строгий взгляд от хозяина и прижмёт ушки.
– Что до мужа? - продолжила та. - Я раньше думала, что после школы сразу замуж выйду. Ну знаешь, чтобы вообще не париться о будущем. Сидишь себе такая на диване, ешь конфеты и покупаешь всякую ерунду в телемагазине. «Счастливы вместе» смотрел? Вот, как Даша Букина.
– Смотрел. А сейчас как хочешь?
– То же самое, только без замужества.
Страсти улеглись, не успев толком разгореться. Арестанты зеленого лагеря теперь шли строго вдоль реки. Наверное, решили, что это единственный ориентир на местности, благодаря или вопреки которому они рано или поздно выйдут к своим. Никто не ждал, что рекой все закончится. Только в кино бывает, что вышел к водоему с нечеловеческой жаждой воды и жизни, и тут же наткнулся на удобно припаркованный катер с ключами в замке зажигания.
На долгий «блиц-криг» по болотистой местности не хватило ни сил, ни желания. И уже совсем скоро немногочисленная орава пересекла долину, а за ней началась очередная роща, в которой те и остановились на привал, сбросив все барахло.
Грешно было не воспользоваться моментом и не искупаться, чтобы остудиться, смыть весь накопившейся пот, грязь и горечь. Черника перед выходом из дома закинула в свой рюкзак и полотенце, и остальные банные принадлежности. Вот - те, наконец, дождались своего часа.
Василиса по началу долго противилась этой идее. Стеснялась. Но Денис заверил её, что голову не повернет, если та прикажет. В отместку на это, девушка любезно пропустила попутчика вперед, сославшись на то, что последняя будет присматривать за собакой. Денис намек понял, одолжил у Черниковой мыло без веревки, наказал Еве сидеть рядом, а сам удалился на должное расстояние, чтобы не шокировать подругу своим неглиже.
Пока Архипов плескался неподалеку, Василиса уселась в тени под первым попавшимся деревом, достала свою тетрадь и принялась что-то усердно записывать в компании с Евой, которая спокойно нежилась под последними лучами дневного солнца.
Через время Денис пришел обратно весь сырой, а его мокрую одежду облепили множественные насекомые. Он прекрасно понимал, что девушка ни за что не даст тому свое полотенце в единственном экземпляре, поэтому, натянув обратно всю одежку, он просто обсыхал на солнце. Архипов по пути обратно навыдергивал прибрежного рогоза, чтобы очистить его стебли и от лепестков и вскоре отведать. Рогозовый стебель довольно неплох на вкус, к тому же - питательный.
Когда Черника поменялась с компаньоном местами, уйдя, видимо, надолго, Денис уселся под то же дерево, не зная, чем себя занять. Перво-наперво он почистил рогоз и нарезал его на множество кусков, чтобы хватило хотя бы до вечера, а далее - полная фрустрация.
Как это и полагается человеку - со скуки мы начинаем творить досадные глупости. Денис и в этом преуспел. Заметив рядом лежавшую девичью тетрадь с закладкой внутри. Идея о том, чтобы просто взять её без спроса и взглянуть хотя бы глазком в написанное показалась парню привлекательной. Архипов знал, что Василиса еще Бог весть сколько будет отсутствовать, так как не имел понятия о том, что такое человек может у себя мыть столько времени, и взял тетрадь.
«10.08.2018. 16.00.
Пишу, чтобы не сойти с ума. Утром я вдруг вспомнила, что именно этот день мы все ждали. Всю прошлую неделю округа трепалась о том, что по прогнозу сегодня должны были начаться дожди, которых наша земля не знала последний месяц. На востоке виднеются серые облака, но пока - все еще жарко. Денис говорит, что ночью польет. Еще говорит, что если сильно польет, то лес быстро потухнет и мы сможем вернуться. Я - домой. А Денис сказал, что у него нет дома. Тем не менее, мы сможем вернуться к началу.
Странные и смешанные ощущения. Казалось бы, вот - апогей моих достижений. Спокойная, размеренная жизнь. Большой город, успешное обучение, свобода в действиях, уверенность в завтра. Ну, радуйся, ну хотя бы улыбнись. Нет. Все это рухнуло в одночасье. В душе стоит комок невысказанной боли. И вот - пишу.
 Чувствую себя старой покрышкой, лежащей на дне полузатопленного оврага. Третий день пошел, а ощущение, словно третий год. Ладно, хоть, от голода и жажды не помру. Странно. Целый кошелек денег, а я не знаю, что мне с ними сейчас делать. Оказывается - просто бумажки. Сигареты еще почти закончились. Говно.
Папа давно мне рассказывал про один город в Якутии. Он стоит на Лене. Лена 6 месяцев в году скована льдом, а так как в регионе почти нет железных дорог, то река служит крупной транспортной магистралью и зимой, превращаясь в автомобильную дорогу, и летом - для судоходства.
В этом городе сохранилось причудливое ремесло - выморозка. Из-за того, что тащить суда в верфи для ремонта занятие не дешевое, в этом городе работают выморозчики. Зимой, когда лед стоит, они просто добираются по нему к судну и ремонтируют его прямо на месте. Почему выморозка? Потому что, для того, чтобы добраться до поврежденного участка, например, в нижней части корабля, рабочий должен сначала взять бензопилу и вырезать внушительный кусок льда, чтобы получилась яма. Такие делают в гараже, чтобы удобно было копаться в днище у машины. Процесс выпиливания такой ямы и называют «выморозкой». Такой способ судоремонта гораздо дешевле и быстрее.
На самом деле все просто только на первый взгляд. А ты поди сделай это. Такая яма превратилась в могилу не для одной сотни мужиков. Одно неосторожное движение - лед трескается, и яму в секунды затапливает вместе с тобой. И все.
К чему я? Мужики прозвали такие ямы - «Майна». Мне кажется, что мое эмоциональное состояние сейчас - это майна. И я в ней. Одно неосторожное движение и меня с головой накроет ледяной водой, а я даже не успею ничего сообразить. Нет, я еще не сошла с ума, мне просто очень страшно. Хочется поскорее все закончить.
Закончить?
Убить себя что ли? Я отношусь к этому крайне негативно. Безоговорочно - нет. Все, расход фуфаек. По домам, девушки. Я прекрасно знаю себя. Знаю, что не убью себя. У меня не хватит сил, смелости. Как бы не было паршиво, как бы ни рвало на части.
Вообще, меня претит от сцен в кино, где показано, как людям что-то отрывает или, как кому-то ставят простой укол. Поэтому крупные увечья, как один из способов, сразу отпадают.
Быстро и безболезненно? Честно сказать, очень сложно сдержать ухмылку, когда ловишь себя на мысли, что у 99.9 процентов людей, которые выбрали путь «камнем вниз с крыши дома», как ни крути, но последняя мысль уже во время полета была - «Я передумал». Нисколечки не сомневаюсь. А если серьезно? Чисто гипотетически, допустим такое положение звезд, когда действительно все зашло слишком далеко. Без показухи. Действительно - все, пропасть, дальше некуда.
Представим, что критическая масса ошибок, глупостей и просчетов переварила за все края. Когда я, поливая дерьмом дебилов, сама не заметила, как начала поступать ровно также, как и они. Когда все мои отвернулись, опустив руки. Когда семья плюнула и оставила попытки преодолеть мою твердолобость. Когда даже самый терпеливый говноед сказал: «Вась, это уже ни в какие ворота. Прощай». И я на самом деле осталось одна. Без преувеличений. Одна. Что тогда? Я хочу, чтобы даже мое «Прощание Славянки» не выглядело легкой добычей. Чтобы это было трудно. Чтобы это был очередной бой, очередной вызов.
Я просто надену толстовку, джинсы с кроссовками, хлопну стопку, отключу мобилу, в наушниках будет играть попса в случайном порядке, а я выйду на промозглую, холодную улицу, где будет царить такой ветрила, что уши свернуться быстрее, чем я успею хлопнуть подъездной дверью, и пойду, превозмогая минусовую температуру.
Пойду без адреса. А в голове внутренний голос будет досылать последние снаряды: «Ну что, свинота? Ты же такая крутая? Такая вся из себя несчастная, брошенная всеми собачонка? Давай, дура. Дерзай, раз решила. Иди».
И я буду идти, пока не растворюсь в беспамятстве в купе с отказавшими от переохлаждения органами. Пойду крестовым походом на финальный сюжетный твист своей истории.
Ладно. К черту лирику. Я ушла купаться. Может, это поможет. Знаешь, как в детстве было? Когда купаешься на речке с подружками и радуешься каждый день только потому, что ты просто живая».
Денис совсем забылся, погрузившись в женские эпистолярии, а когда оторвал взгляд от слов, выведенных изумительным по каллиграфии почерком, то увидел то, чего, пожалуй, ожидал увидеть меньше всего.
Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор, как Василиса с завернутым полотенцем на голове встала подле него в ожидании, сложив рука на руку. Парень слегка дернулся с испугу и медленно поднялся, не пряча глаз, широко открытых в сожалении. Ему хватило секунды, чтобы осознать всю тяжесть совершенного поступка, но унижать себя оправданиями было себе дороже. Поэтому последний так и замер, взятый с поличным, и теперь просто пытался унять легкую дрожь в коленках, осыпаемый градом снарядов в виде женского презрения.
В контексте ситуации - это было что-то вроде выстрела себе в ногу. Из гранатомета.
Архипов предвкушал, что напряженная игра в гляделки вот-вот закончится, и хозяйка тетради изойдется на невиданную досели истерику. Вопреки всем ожиданием, Василиса продолжала сверлить его взглядом, да настолько свирепо и сконцентрировано, что страшно стало не только Денису, но и Еве, которая почуяла неладное, вскочила на лапы и замерла, наблюдая за происходящим, словно рефери на боксерском ринге.
Когда сдавливающая голову молчанка закончилась, Черникова заговорила настолько тихо, холодно и складно, что парень побледнел, в горле мигом пересохло, а его грудь была готова разорваться. Лучше бы она и вправду просто кричала.
– Кто тебе позволил? - девушка вырвала из его руку то, что принадлежало ей по праву. – Мальчик, а ты не охуел ли часом? Ты думаешь, раз ты мой единственный собеседник в этом чертовом лесу, то тебе все позволено? Если бы не ты и твоя собака - ничего бы этого не случилось. С этого момента я забываю, как тебя зовут. Пошел вон.
Василиса перешагнула за черту нервного срыва. Но это не значит, что человеческая истерика обязательно включает вопли, оскорбления и слезы. Временами, она куда страшнее. Пусть спасибо скажет, что не убила на месте.
Черника развернулась подошла к воде, и медленно опустилась на землю, устремив хмурый взгляд на водную гладь. Затем вытащила из кармана сигарету и нервно закурила.
Обомлевший Денис сперва стоял не шелохнувшись, а когда девушка начала дымить вторую подряд, он успокоил дрожь в руках, закинул рюкзак с карабином на спину, махнул собаке рукой и поплелся вдоль реки прочь без оглядки и с предательским молчанием.
Такой же бледный, опустошенный и раздавленный, он аккуратно переставлял ноги с видом, как будто шел на собственный расстрел. В воде отражалось его чужое и увядшее лицо, но он не смел на него смотреть.
Ева шагала впереди и на себе выражала состояние хозяина - скулила, прятала от солнца мокрые глаза, периодически терлась о руку Архипова, чтобы тот её только погладил.
Василиса все сидела, бегая глазами по мутной воде. По началу она пыталась не обращать внимание на сбитое дыхание, но потом сдалась, обхватила голову руками и вовсе застыла, желая избавиться от свиста в ушах. Эйфория и услада сменились внутренней пустотой. Она не жалела о том, что сделала. О должном не судят. Но разве от этого станет спокойней?
Прошло, наверное, минут пятнадцать. Черникова уже практически засохла и увяла, словно недельная роза в маминой вазе. Вдруг, раздался громкий хлопок, разрезавший покой долины протяжным эхом. Девушка сразу испуганно повернула голову в направлении грохота, но увидела только, как в верхней части леса взмыли в воздух десятки птиц.
– Дурак. - успела процедить она, прежде чем сорвала с головы полотенце, на ходу схватила рюкзак и побежала на звук.
Спустя несколько секунд - новый хлопок, затем еще и еще. Настоящая пальба. Собачий лай, сменившийся визгом. Перепуганные птицы в небе. Василиса начала во всю глотку на бегу кричать имя парня, которого прогнала, но ее вопли меркли на фоне грохота выстрелов.
События развивались настолько стремительно и неожиданно, что Василиса, напрочь выбитая из колеи шоковым припадком, поди и не вспомнит уже, как выбежала на поляну, где сидел, подобно ей, растерянный Денис, как на коленях у того лежала голова Евы, которую одной рукой он гладил по инерции, а другой зажимал фонтанирующее кровью перекушенное горло, не обращая внимания на брошенный карабин возле еще не остывшего волчьего трупа.
– Как же так, девочка моя?! - задыхаясь, в слезах вопрошал он.
Черникова бросилась к нему, но, не в силах помочь, все, что той оставалось - только заплакать.
– Тише-тише, родная. Все хорошо. Все будет хорошо. - продолжал молвить Денис, не в силах справиться с перекошенным от истерики лицом.
Ева беспорядочно снуила глазами и часто вздыхала, задыхаясь в предсмертной агонии.
– Смотри на меня, родная! - кричал Архипов, всхлипывая. - Не закрывай глаза! Прости меня.
Когда собачье тело в последний раз содрогнулось и застыло камнем, кусты в пяти метрах зашуршали.
– Мстить пришла, мразота тупая! - Денис подорвался за карабином. Василиса лишь на секунду успела заглянуть в красные обезумевшие мужские глаза, зрачки которых сузились до размера песчинок, прежде чем её оглушило очередной порцией выстрелов.
Закрыв уши, Черникова примкнула лицом к земле, так и не поняв, кто сейчас большее животное - обезумевший от горя Архипов или волчица, выпрыгнувшая на него из кустов, чтобы постичь участь быть расстрелянный в упор.
Патронов хватило всего на три раза, но их оказалось достаточно. Когда пошли затворные щелчки, Денис, истошно крича, принялся колоть бездыханное тело добычи импровизированным штыком.
Прекращать парень и не думал. Поэтому Василиса, превозмогая звон в ушах, накинулась на бедолагу, выбила его карабин, прижала лицом к груди, после чего оба рухнули на колени и завыли по-волчьи.

***

Смерклось. Лес умолк. Сквозь рощу, прямиком к реке, спускались двое в гробовом молчании, оставив за спиной братскую могилу супружеской пары голодных волков, где вместо креста осталось лежать ружье, а вместо венков – были расстрелянные гильзы. Густые облака разрезали небосвод на части. Заметно похолодало. Разбитые общим горем путники все еще не могли поверить, что каких-то полчаса назад над их головами пронеслась смерть, действующая, как всегда чересчур сумбурно, быстро и нелепо, без высокопарных эпитетов.
Быть может, с минуты на минуту пойдет благословенный дождь и тогда, опухшие от слез лица Архипова и Черниковой будут меньше бросаться в глаза.
Денис не бросил Еву. Осознав, что похоронить собаку по-человечески не представляется возможным, он нес ее бездыханное тело к воде. Василиса ласково придерживала его за рукав. Говорить что-то было бессмысленно. Надо было просто идти.
Где-то в глубине бессознательного, Архипов радовался тому, что еще мог плакать. Он никогда не вытирал и не прятал своих слез, если те все же выступали. Был уверен, что плакать полезно. Вся мерзость выходит и становится легче. К тому же, если на то пошло, то слезы указывают на то, что душа, хоть и зачерствела, но, тем не менее, что-то человеческое до сих пор теплится внутри, каким бы говном ты не был, но еще «Жив курилка!».
В новостях, наверно, не расскажут, о том, что где-то на берегу мирно бегущей реки лежит тело Евы, которой Василиса не нашла слов для прощанья. Только взяла Архипова за руку, но этого оказалось достаточно, чтобы хозяин питомца пришел в себя и все-таки сказал:
- Люди любят тебя, за то, что ты проводишь время с ними. За то, что ты всегда готов им помочь словом и делом. За то, что ты рядом. За то, что ты их обеспечиваешь теплом, заботой, лаской и еще кучей всего. За то, что ты всегда ответишь на звонок среди ночи, за то, что не дашь человеку сгинуть в одиночестве. - после небольшой паузы Архипов закончил. - Сегодня умерло единственное существо, которому ничего из вышеперечисленного от меня не требовалось. Оно любило меня только за то, что я просто есть.
Что будет дальше? Двое побредут во тьме обратно на гряду, шарахаясь каждого куста. В то место, где уже построено лежбище, дабы укрыться от надвигающегося дождя. Вернувшись туда, где начался день, они рухнут рядышком под еловым шатром, даже не разводя костра, закутавшись во все, что только смогут отыскать в своих рюкзаках, чтобы не замерзнуть насмерть.
– Не отходи от меня. - незатейливо скажет Денис вместо «Спокойной ночи», без зазрений совести и мыслей о вычурной романтике.
– Не отойду. - ответит Василиса.
И оба провалятся в сон, чтобы набраться сил для завтрашнего пути в царстве безмолвия, где их никто не ищет, как бы парочка не надеялась.
Учитывая обстоятельства, при которых оба исчезли, скорее всего они уже объявлены сгоревшими в бушующем пламени, которое охватило поселок, а после - и десяток квадратных километров леса за ним.
В этих краях гуляет молва, о том, что по ошибке объявленный мертвым - долго живет. Поэтому - пора возвращаться домой или в место, где все еще не упущено, чтобы это доказать.
А солнце? Оно еще взойдет.


«Улица Красная»

Говорят, что существуют явления в жизни, которые обязан увидеть каждый человек, иначе, считай и не жил. Многие наивно полагают, что одно из них - дождь. Да не просто дождь, а дождь в лесу. Да непросто дождь в лесу, а самый настоящий ливень. И этот лесной ливень служит прямой дорожкой к осознанию бренности бытия и истинной миссии всего человечества. А тот, кто не был свидетелем этого, кто не замер в восхищении от спектакля, поставленного природой - не достоин звания «человек». Интересно, вспомнили бы эти седовласые идейные борцы за все прекрасное свою сказку, если бы оказались в лесной лощине, усеянной валунами, или на безымянной гряде с пологими склонами холодным августовским утром?
Утро выдалось на редкость паганым. Началось все еще с вечера. Когда тучи подходили морской волной издалека, а после, как шустрые мухи начали свой неумолимый и беспощадный сбор над головой в ожидании приказа открыть огонь. Поднялся настоящий ураган, который был не прочь гнуть даже самые толстые деревья. Затем стали накрапывать одинокие капли, которые вскоре переросли в нечто большее, и небо будто опрокинулось резким и шумным океаном.
Порой некоторые птицы не перестают обозначать свое присутствие даже в дождь. Только не в этот раз. Самые стойкие сороки и те, перестали трещать и растворяясь в этом обволакивающем шипении белого шума, в купе с обострившемся запахом мокрой листвы и хвои. Сладкая амброзия? Едва ли.
Все этого ждали. Ждали, что дождь принесет с собой чувство победы, эйфории и заслуженной награды. Но никто не думал, что вот так - сразу. Быстро, страшно и холодно. Неимоверно холодно. Даже и не вспомнить, когда температура в этих краях падала гирей к земле так быстро. Когда сутки назад было за тридцать, а теперь - дай Бог будет градусов десять. И нет никакого чувства облегчения. Здесь - только истощающий холод и пустота, заставляющие нервно молчать, прислушиваться и скукоживаться.
Утомленные солнцем не спали практически всю ночь. Из-за густых черных туч было темно, как в сумерках, а солнце, как не пыталось пробиться зенитным прожектором на землю - увы, сделало все, что могло, но безуспешно. Василисе сейчас было хуже всего. Она слушала, как сквозь заслон еловых веток их самодельного логова пробивается все больше и больше капель. Вслушиваясь, её сердце сжималось и всей душой желало вырваться.
Черникова смотрела вдаль, безраздельно влекущую за собой в тягостном ожидании решающего сражения, все пытаясь отвлечься от немеющих на холоде рук, бесконтрольного клацанья зубов и частого надрывного дыхания. Её легкая куртка оказалась не способна согреть в таких условиях, а все, что смогли отыскать путники в своих вещах, было столь ничтожным, что считай, и не было ничего.
Денис же был куда приспособленной к таким переменам. Он и так снял с себя все, что только мог, чтобы помочь своей замерзающей подруге, но организм последней напрочь отказывался хранить какое-либо тепло, словно отталкивал, как завороженный.
Так, молодая девочка с пытливыми глазками и ее компаньон, подавляющий в себе малодушную мысль о том, что можно просто пересидеть непогоду, молча глазели то на буйство серости вокруг, то друг на друга, не находя ничего кроме растерянности и ожидания. Они оба негласно понимали, что их противостояние с природой достигло своего апогея, битва вошла в решающую фазу. Несмотря на то, что от голода уже начало крутить животы, а ноги не слушались под натиском ледяного ветра, их головы пропитались духом авантюризма.
Где-то за этим ливнем и непроходимым лесом лежит ключ к нормальной человеческой жизни. Или хотя бы к жизни, в которой не нужно никуда бежать, чтобы не откинуться. И этот ключ необходимо было добыть. При должной скорости - часов за двенадцать, если очень постараться, вложив последние резервы и отчаяние обреченных.
Денис постепенно выходил из оцепенения после вчерашнего. Он понимал, что будь сейчас один, то не рискнул бы искушать судьбу. Но видя, как продрогла и окоченела Черника, ему не составило труда осознать, что если они не выдвинуться сейчас, то завязнут здесь и не выберутся уже никогда. Василиса долго не протянет, сидя на месте, а зеленое море безвозвратно заберет ее, словно осенний призыв. Архипов не спешил играть в благородного, ему просто хотелось, чтобы все это закончилось, чтобы тарелка с кашей, которую они заварили наконец опустела.
Он никогда не блистал прозорливостью. В армии ему было довольно четко разъяснено, что командир из него, хоть и решительный, но вопиюще тупой. Поэтому немного посовещавшись, оба решили сорваться и пойти, одолевая последний трамплин к спасению. Хладнокровно, как шахматист, Архипов констатировал: «Вперед».
Свернулись в два счета. Девушка бережно спрятала на самое дно свою тетрадь, чтобы уберечь воды, а парень пытался набрать дождевой воды в дорогу.
Перед самым отплывом Василиса вдруг поняла, что именно сейчас парочке нужно наговориться, иначе они уже этого не сделают. Во-первых, в пути желание разговаривать быстро иссякнет, потому что из-за перманентного гула будет слышно разве что собственное дыхание. Во-вторых, вместо того, чтобы присесть на дорожку, лучше просто поговорить.
– Прости меня. - робко начала она вполголоса.
– За что? - тут же спросил Денис, как будто только и ждал, когда Черникова обмолвится словом.
– За вчерашнее. За то, что сорвалась на тебя из-за своих эпистолярий.
– Не стоит. Не хочу, чтобы ты казнила себя этим. Оба же виноваты. Не правильно было все. Надо нам без злобы обходиться, а то совсем озвереем. И пиши «пропало».
¬– Ты прав. Не нужно все это. - она выдохнула с облегчением и продолжила чуть бодрее, желая уйти от болезненной темы. - Что делать будешь, когда выберемся?
– Не знаю. Наверное, уйду в запой на пару недель.
– А как же - домой съездить? Мне вот, жуть как нетерпится после всего скорее к своим примкнуть. Маму повидать, отца, брата. Они меня ждут.
– Не знаю, как тебе это удается, Вась. Ты как будто меня насквозь видишь и чувствуешь. - он улыбнулся впервые со вчерашнего дня. - Знаешь, сегодня я с испугом поймал себя на мысли, что минуло четыре года с тех пор, как я ушел странствовать.
– Разве, навсегда? - удивилась Василиса.
– Почему я сказал «навсегда»? Действительно, я же туда с превеликим удовольствием несусь при первой возможности и буду это делать еще очень и очень долго. Я с нетерпением жду того дня, считаю часы, когда я вновь распахну дверь. Проблема не в этом. Какая первая мысль появляется у любого нормального человека, когда он сходит с поезда, вернувшись в родные края? Что-то вроде: «Наконец-то! Я дома! Здесь так хорошо! Здесь я в безопасности, здесь я могу не прятаться от самого себя». Эти мысли сидят и у меня в те моменты, но тем не менее, они вторичны. Они идут следом за самой первой, которую я буду держать до самой последней минуты пребывания там.
– Придется уехать. - понимающе сняла с языка девушка.
– Именно! «Мне придется уехать». - аналогично удивился Архипов такому сходству во взглядах, а после продолжил.
– Отсюда и вытекает моя проблема. Раньше, я никогда не носил ее в голове, жил без забот и хлопот, не задумывался о том, что все может измениться. Но теперь, дома, эта мысль всегда лежит у меня в запасе. С появлением этой мысли мой дом не изменился, изменился я. Я перестал быть его полноценным обитателем, как бы мне не было комфортно в нем, и какую бы мишуру мне не вещали остальные. Я по-прежнему люблю его, как себя, но я в нем - гость. Я в нем больше не живу, а пребываю. И примерно спустя год странствий, внушения и поисков, я понял, что родного дома, того самого, у меня больше никогда не будет. Это навсегда. Где бы я не был, я именно пребываю, но не живу. Живу я с людьми, а до отъезда жил еще и со стенами. Теперь стены не имеют никакого значения. Раньше было очень больно. Да и сейчас бывает, когда я прихожу в гости к разным людям и вижу, что эти люди не понимают значения того, что имеют под носом. Не знают цены некоторым вещам. От этого хочется орать и крошить им чердаки. Сейчас это просто данность. Дом ушел, но энергия, которой он меня питал осталась. Плохо мне было до тех пор, пока я не понял, что эту энергию можно пустить в другое русло. И как только я начал это практиковать, я нашел новые источники ее подпитки, некоторые из них неосязаемые, но все, без исключения, рабочие. Я больше никогда не обрету свой дом, потому что он мог быть только один. Настоящий. Именно тот самый дом. Дом, который я потерял. Все остальное - лишь место дислокации. Многолетнее и не очень. Дом, который я не ценил.
– Не жалеешь?
– Нет, ибо это был мой выбор. Тем более, я могу создать дом для других людей. Дом в том самом смысле этого слова, которое оно значит для меня. Для своих детей, например, но не для себя. Мой родной дом навсегда ушел в небытие, вместе с ним закончилась отличная история про мальчика Дениса. А вслед за ней началась другая, не менее топовая.
– Дурак ты. - отрезала Черникова. – У каждого есть свое место, поверь мне. Место, куда тебя тянет. Своя точка на карте, пункт назначения, где все становится понятно и просто. Ты просто плохо искал. Куда тебя тянет?
Денис задумался, чавкая губами.
– Краснодар. Вообще - Кубань. Там здорово. Тепло, хорошо. А какие там бабы! Ты бы знала. Правда, как только рот открывают - плакать хочется. Но в целом - здорово. Надо будет тебя свозить в Благовещенскую. Там море, запах, песок и закаты здоровские.
¬– Ты хоть плавать умеешь? - иронично спросила Василиса.
– Не, Вась. В воду я не полезу. На берегу посижу, пожалуй. Я рыбы живой боюсь.
¬– Серьезно?
– Да, серьезно. С отцом в детстве в заводи рыбу живую ловили, а она такая скользкая, противная. До сих пор в кошмарах снится.
Девушка засмеялась.
– Что ты ржешь? Разве, не боишься ничего.
– Нет, я боюсь. Но не рыб живых, конечно. Например, боюсь, что меня заберут по скорой в больницу, а у меня голова будет грязная. Ну как же я - с грязной головой-то? Ужас!
– Сейчас же - ты не сильно чистая, если что.
– Ой, да тебя я уж не боюсь. Привыкла за столько дней.
Вдоволь наболтавшись, собравшись с силами, двое вынырнули из гнезда и начали покорять последний рубеж.
С тех пор, как последняя пташка умолкла, деревья на миг застыли свечами в канделябрах, прежде чем пуститься в сумасшедший танец, а первые тяжелые дождевые капли запели свою мелодию, будто по мановению дирижера - прошло несколько бесконечных часов. Теперечи ветер гремел литаврами, упругая листва шелестела ему в такт, а потоки ледяной воды с неба доводили эту фантасмагорию до крайности. Никаких лирических мотивов сегодня не завезли.
Хватило пары минут, чтобы беглецы промокли до всех ниток, но это их не пугало. Вода застилала глаза, ветер сбивал с ног, воздух звенел страшным гулом. Не ясно - чувствовали ли свои конечности или нет, ибо каждая пядь земли давалась с боем. Но все это нивелировалось единственным желанием - выжить.
Распаляясь азартом, Денис в прямом смысле - тащил за собой Василису за руку, ибо та просто закрыла голову сырой курткой, предпочитая отвести глаза вниз. Архипов не слышал, как сбилось её дыхание, как чавкает вода в её кроссовках, как горит её тело. Он просто двигался вперед. По той дороге, по которой тремя сутками ранее они убегали от огня, вместе со всеми змеями, насекомыми, лосями и кабанами - они бежали прочь, как и все живое.
Теперь - люди мчались обратно в то время, как выжившие животные прятались в новых норах и под новыми незнакомыми деревьями. Лес как будто ни за что не хотел отпускать приятелей. Он, противясь, хлестал их ветками по лицу, а после каждой пройденной сотни метров усиливал напор ветра.
Архипов и Черникова старались двигаться четко и слаженно, несмотря на внутреннее волнение и нетерпение. Натруженные ноги с утроенным рвением шли вперед отчаянно и яростно. Но уже после двух часов непрерывного противостояния энтузиазм начал сменяться разочарованием. Во всяком случае, у Василисы, которая в практически полном бессознании болталась на руке Дениса, а ее ноги переставлялись сами по себе. Она не просила привала, терпела, потому что понимала, что нельзя останавливаться. Во всяком случае, пока идет дождь.
Денис изо всех сил пытался не сбавлять остервенения, не желая капитулировать. Назад пути не было, и парень даже не старался изображать спокойствие - жестко требовал идти и от себя, и от Черниковой. Он осыпал проклятиями все, что попадалось его взору, исчерпав все известные ругательства, но лес от этого не становился проходимей.
Архипов грезил надеждой о том, что когда этот чертов лес закончится, когда он сможет высохнуть, согреться и набить желудок до отвала, то превратится в принца Париса, который когда-то начинал: «В моей истории, как и во многих других, которые стоит рассказать, все началось с одной девушки».
Человек по своей природе - сказочник. От пещерных костров до современных мегаполисов - каждая точка нашей вселенной пронизана сюжетами и нарративами всех жанров и сортов, и нет ни одной культуры на земле, где бы это не прижилось. Традиционно – неотъемлемо от человеческого образа мысли - рассказывать истории. Это происходит из двоякой потребности - сохранить и обменять информацию. Так считал Денис. И неистово стремился вперед, чтобы сохранить и рассказать свою историю.
Василиса успокаивала себя мыслями о том, что после самых трудных дней, в жизнь врывается настоящая радость, покой и благодать. Оставалось лишь гадать, каких огромных размеров будет долгожданный подарок судьбы, когда девушка выберется отсюда, пройдя через настоящий ад. Но для этого необходимо двигаться.
Час? Два? Три. На часы никто не смотрел. Парочка вообще уже мало, что соображала, шастая, как лунатики во сне под неистовым ливнем. Было еще светло, когда воздух вокруг наполнился запахом гари. И Черника, и Денис встрепенулись. Понятное дело — вот оно, место, до которого дошел огонь. Помимо запаха гари, который будет витать здесь чуть ли не до зимы, стало заметно теплее, несмотря на дождь.
Вскоре зеленый лес отступил, и перед трясущимися от холода путниками предстало то место, где еще недавно пылали сосны и ели,  будто факелы. Земля была залита морем огня, волны которого вились вокруг деревьев, взбираясь клубами в небо, и облизывая раскаленные камни. Тут горело все - трава, листва, валежник, стонали деревья.
Под воздействием дождя огонь смолк. Только еще по-настоящему шипела и тлела земля, дым от которой застилал местность тонкой пеленой. Пустошь монотонно, но не громко шепталась испаряющимися каплями дождя. На месте некогда бывшего леса - теперь была черная безжизненная долина, усеянная сажей и пеплом, от которого ботинки в минуту почернели. Встречались также и большие пни, которые, вопреки ливню, до сих пор продолжали гореть. Некоторые деревья устояли. Их обуглившиеся тонкие стволы без крон выдержали сплошной огненный фронт лишь формально - оставшись стоять безжизненными ворсинками черного одеяла, укрывшего долину. На многих ветках сохранилась то, что осталось от листвы - могло показаться, что наступила осень, а редкая оранжевая листва вот-вот опадет.
Земля оставалась теплой, даже горячей. От этого Архипову и Василисе теплее не стало. Дождь-то, никто не отменял. Парочка заметно сбавила ход, в ужасе изучая окрестности, в надежде заприметить вдалеке хоть что-то, кроме нескончаемой черноты, но - увы. Черникова однажды даже вскрикнула, когда под ее ногами пронеслась чудом выжившая почерневшая от пепла белка.
Глядя на все происходящее, невольно задаешься вопросом: «Зажигающиеся звезды, по общему правилу - кому-то, да нужны. А что насчет леса?»
Девушка чувствовала себя слишком голодной сойкой-дивергентом в сумеречном лабиринте, которая вынуждена вычищать лопатой весь этот сумбурный бред, который, тем не менее происходил, воплощая перед глазами карусель безвыходности. К сожалению, теперь это не предотвратить, не изменить, не телепортироваться отсюда легкой на помине особой к тем, кто думал о Василисе, кто ждал её возвращения.
Все мы обречены на смерть, как ни крути. И Черникова - не исключение. Она обречена стареть, ведь молодость выветрится, как запах гари выветрится с годами в этом лесу.
Скоро она станет старушкой и даже не успеет ничего понять, а старость для женщины - это большое горе. От этого никуда не сбежать. У Василисы именно проходя через пятак выгоревшей земли вдруг обострилось желание как можно дольше оставаться собой - молодой, обаятельной, и главное - живой.
Эффект от политики агрессивного и маниакального навязывания ценностей жизни со времен яслей, оказывается ничтожным и мнимым, если ставить его в один ряд с этой пустошью, дождем и, в принципе, днем. Всего один день перевесил несколько десятилетий. Невзирая на свою пристрастность, злость и обиду, этот лес, а вместе с тем и путь через него обречены сегодня стать самыми продолжительными испытаниями для двух молодых людей.
Другого выхода у них просто не было - это нужно принять, как должное. Так устроен мир. Кто не грузит апельсины бочками, тот не ест. Кто не идет, наивно полагая, что все рассеется само собой волею Божественного вмешательства, тот остается зимовать в зеленом карцере, отсекая считанные часы до финального вздоха.


***

День полностью исчерпал себя. Выгорел, как и трава под ногами. Все постепенно иссякло. Дождь перестал. Ветер не стих, но по сравнению с его утренними концертами, теперь казался жалким всхлипом единственного расстроенного тромбона, который изредка напоминал о себе, подгоняя невидимой плетью в спину. Испарился и солнечный свет, ранее долетавшие до мертвой земли капли и дьявольский ураган, вместе с этим испарилось и второе, а затем и третье дыхание путников. Нескончаемым оставался лишь многокилометровый крематорий, в котором мужественно почили неисчисляемые кубометры древесины.
Тьма, которая выбивала из равновесия прошлыми ночами, теперь не оценивалась вовсе. Разве что, Архипов расчленял её тонким лучиком своего, как оказалось, водонепроницаемого фонарика. Обстановка напоминала поле яростной и жестокой битвы. Иле же - день после длительной осады какой-нибудь хорошо укреплённой крепости. Где противник, превосходящий числом и огневой мощью, нащупал брешь и сломил малочисленный гарнизон оборонявшихся. И теперь - после захода солнца взял паузу. А горстка выживших защитников крепости, прорвавшихся из кольца окружения, бренно чавкала ногами, пережив сначала невероятный кураж, затем апатию, а с приходом темноты все скатилось в унылое равнодушие к происходящему вокруг.
Они брели, не считая часов и метров. Брели, как ходячие мертвецы с перекошенными лицами, без ориентиров, забыв собственные имена и то, от чего они бегут, и к кому они должны по итогу выйти. Всякое разумное унеслось вперед - далеко и быстротечно, как дневной свет. И теперь требовалось несколько часов, чтобы его догнать.
«Ну когда-то это же должно закончиться!» - видимо решил кто-то сверху. По-другому и не объяснить, почему ровная поверхность под ногами Архипова вдруг иссякла, а его ноющее в усталости тело свалилось по крутому склону на дно небольшого оврага, напоминающего воронку из-под артиллерийского снаряда.
Пролетая кубарем над чьим-то гнездом, Денис словил затылком одинокий камень. Достигнув дна оврага, он свернулся калачом, вжался в землю и стиснул зубы, пытаясь унять звон в ушах и переждать острую боль. У парня не было сил не то, чтобы подняться, но и чтобы банально закричать, поэтому последний просто корчился от боли и мычал что-то невнятное.
Василиса не на шутку перепугалась, но не меньшее бессилие позволило ей только неловко, как на снежной горке по зиме, съехать вниз к Денису и припасть рядом в притирку с его телом без движения.
После минутного замешательства, одолевая головокружение и внезапную тошноту, Архипов поднял голову и увидел лежащую рядом Черникову с видом полного отсутствия всякого присутствия. Увидел, а затем услышал то, как она часто всхлипывала, а её руки беспорядочно гуляли в жутком треморе.
– Ну-ка, дай-ка… - он приложил руку к её сырому лбу и почувствовал то, чего опасался всю дорогу. - Детка, ты вся горишь! - неуместно пошутил тот, но девушка даже не открыла глаза, продолжая неумолимо трястись от холода и жадно глотать кислород.
Денис не растерялся. Не принимая попыток подняться, он нащупал в рюкзаке пузырек с живительным спиртом и положил горячую женскую голову себе на грудь.
¬– Не надо. - чуть дыша прошептала Василиса. - Я не пью.
– Как говорил мой дед: «Не пьют только на Небеси, а на Руси - кому не поднеси». - тем же шепотом сказал Денис.
Тихая ночь. Все живое и мертвое давно спит. Только бульканье стеклянной бутылки нарушает идиллию. На дне небольшого оврага посреди сгоревшего леса в полной и беспросветной тьме лежали двое - их лица запеклись сажей, от чего тех трудно было отличить от черной травы даже при дневном свете. Одежда пропиталась влагой и запахом гари и даже не думала сохнуть, но двум было на это плевать, потому что сегодня они уже вряд ли куда-то пойдут. Во всяком случае, пока не кончится водка, которая хоть немного согревает и заставляет внутреннее духовное развлекаться с фибрами.
Говорят, что жизнь - это извилистый и тернистый путь. И нет такого человека, который застрахован от непогоды или даже стихийного бедствия, повергающее все во мрак. Да, временами жизнь бьет ключом по голове, сбивая с ног, вынуждая страдать. Немногие, оказавшись в тупиковой ситуации найдут в себе силы не упасть духом и достойно выбраться из оврага. А некоторые отложат все дела, касающиеся вылазок до утра, чтобы немного расслабиться, наконец выпить по-человечески и немного пожить.
Через час бутылка опустела. Пили прямо так - чистяком - передавая друг другу по очереди. Стало немного теплее, а после нескольких глотков голодные и замерзшие тела развезло совсем. Василиса продолжала вжиматься в сырую куртку Архипова. Руки до сих пор тряслись, жар не отступил, но недуги в совокупности ослабели.
Как и в любых застольях, даже самых экстремальных, наступает время разговоров. Тем более - они не говорили почти весь день, а язык так и чесался.
– Как голова? - первой начала Василиса тихим голосом.
– Та, нормально. Болит только и перед глазами все плывет. Ну думаю, это пройдет. Не маленький. Больше за тебя волнуюсь. Простывшая вся, а тебе еще детей рожать.
– Ну, это мы еще посмотрим. Что, в папочки заделался? - шутливо спросила она.
– А что? Ты на внешность не смотри. Мои гены чистые - хоть облизывай. Тем более, ты девушка видная. Готовить и водить умеешь?
– Что это еще за намеки такие в лоб? Яичницу пожарить смогу. А права мне не дают. Меня папа с десяти лет за руль сажал. У него бордовая «Ауди» была. Классный аппарат, хоть и древний. Говорил, что я должна учиться, чтобы потом на права сдать успешно. В автошколе такой гад попался. Инспектор хренов. Я три раза город сдавала! И каждый раз он меня валил. Хорошо вам - мужикам. А над бабами за рулем все смеются. Вот, почему я бабой родилась?
– Ну, нам тоже не сладко приходится. Я вот - тоже часто жалею, что не бабой родился.
– Да что ты говоришь? И чтобы ты делал, если бы бабой стал?
– Давай, сперва ты. - повеселевшим голосом предложил парень.
– Если бы я мужиком стала, - начала фантазировать Василиса. - Я бы переспала с девушкой, конечно же стоя бы поссала хоть разок, напилась в компании мужиков, показала бы им свою фотку в женском обличии в инсте, сказала, что это моя девушка и поинтересовалась, что они думают о ней. Ну, в целом - все. А ты?
– Если бы бабой стал, - подумав, начал Денис - Не знаю. С сиськами перед зеркалом бы попрыгал и все.
Безжизненная долина наполнилась звонким пьяным смехом, после чего снова все стихло. Двое продолжали просто лежать, стараясь согреться. Василиса устремила глаза в черное пасмурное небо, а Денис устремил глаза на ее грязные волосы, почерневшую шею и дрожащие руки. Оба все прекрасно понимали без слов, но Черникова все же решилась сказать, чувствуя слишком дорогой подарок для своей скромной персоны в виде взгляда двух опухших мужских глаз.
– Денис, только давай без этого. Я вижу, как ты на меня смотришь. Не надо. Не лезь в это. - вымолвила девушка прохладным тоном.
– Почему? Разве я настолько безнадежен?
– Нет. Ты слишком хороший. Тебе это не понравится. Не хочу тебя мучать. Будешь потом весь в растрепанных чувствах на стену лезть. Оно тебе надо?
– Так ты объясни мне. В чем проблема? Один раз живем ведь.
Недолго посовещавшись с собой, Василиса начала свой долгий рассказ тихим голосом.
– Я называю это «Комплексом Малены». Надеюсь, ты смотрел фильм. С самого раннего моего детства люди, знакомые и нет, говорили мне, моим родителям: «Какая у вас красивая девочка!». И мне хотелось верить, что так оно и есть. Я стала принимать собственную красоту как самое ценное, что вообще есть во мне. Не дай Бог потолстеть, опрыщаветь. Ты что! Кошмар! Трагедия! Всё началось с отца. Ну, знаешь, говорят, что для девочки идеал мужчины это ее папа. Неважно, хороший или плохой. Всё равно – идеал. Папа всегда говорил мне: «Ты такая красавица. Ты же сама это знаешь. Не надо толстеть, это некрасиво. Не надо красить волосы, это неестественно». Я так боялась сделать что-то не так. Боялась выйти на улицу без косметики. А вдруг они расскажут моему папе, и папа больше не будет мной гордиться? В восьмом классе мне понравился мальчик. Я не могла ему признаться, потому что знала точно, что моя подростковая полнота, дурацкая чёлка и пухлые щеки его точно не очаруют. Понимаешь? Я не думала о том, что могу показаться глупой и неинтересной. Я думала о том, что выгляжу как-то не так. Я похудела, покрасила и отрастила волосы. Моя подруга как-то сказала: «Вась, вот ты что шестьдесят пять килограммов, что пятьдесят пять – разницы никакой. Ты всегда была интересной людям, как человек, как собеседник». Как я, пятнадцатилетняя, могла в это поверить? Конечно, никак. С тем парнем я так и не заговорила ни разу. Вдруг, я все ещё недостаточно хороша?
– Потом я поняла, что нравлюсь мальчикам. Не помню, в какой именно момент начала об этом думать. Помню только то, что неожиданно в моей жизни появилось очень много поклонников. И я хотела понравиться им всем. Я настолько запуталась во всех этих образах, которые примеряла каждый день, что перестала понимать, где я бываю настоящей и бываю ли вообще. Однажды, расставшись с одним парнем и буквально через неделю-две начав новые отношения, мама сказала мне: «Знаешь, как называется то, чем ты сейчас занимаешься? Думаешь, раз такая красавица, то можно по парням бегать?». Тогда меня задели эти слова. Не понимала, почему это я за ними бегаю? Теперь знаю точно: бегать «за» парнями и «по» парням – разное. Понимаешь? Я боялась оказаться ненужной, недооцененной. Если в отношениях шло что-то не так, я просто прекращала эти отношения. Мне было тупо лень разбираться, разговаривать. Я знала точно: такую красавицу можно только на руках носить, сдувать пылинки и восхищаться, как картиной в музее.
– Я стала считать себя картиной в музее, понимаешь? «Смотри, но не трогай. Если трогаешь, отдавай что-то взамен». Под «взамен» я имела в виду любовь. Мне всегда было важно, чтобы меня любили. Вернее, чтобы мне говорили это. Я знала, что меня не полюбят по-настоящему. Ты же не любишь девочек с обложки глянца. Они тебе нравятся внешне, ты испытываешь эмоции, не больше. Я – живая девочка с обложки. Со мной можно выйти «в свет», меня не стыдно показать друзьям. Но любить? О чем ты. Просто красивый кусок мяса в обёртке от любимой конфеты. А если вдруг кто-то все-таки осмелится полюбить... Не хочу об этом думать. Страшно. Не верю. Я ничего не смогу дать взамен. Я не собираю разбитые сердечки в копилку, я не такая. Мне больно от того, что кроме внешней оболочки у меня больше ничего нет. Но мне будет ещё больнее, если кто-то сможет увидеть меня настоящую. Мальчикам ведь нравятся дурочки. Тебе тоже, верно?
– Понял. - Денис рассмеялся.
– Что в этом смешного? Я тебе душу вывернула, а ты ржешь. Что ты понял?
Архипов с трудом поднялся на ноги, сдерживая позывы головокружения вместе с пульсирующей болью в висках и запел свою жалостливую песню, периодически разводя руками на манер театрального актёришки.
– Когда я был маленький, мне все говорили, что я хороший, добрый и умный мальчик. Что у меня будет красавица жена и много детишек. Но для этого я должен везде себя показывать, кривляться, выпячивать нутро, чтобы люди ко мне потянулись. Мне говорили, что мы живем в замечательное время, когда нам открыто множество дорог и перспектив. И этим надо пользоваться. Я им охотно верил. Со временем, лет в пятнадцать я начал что-то подозревать. Все сверстники обросли подругами, вниманием, мнимым уважениям. А у меня ничего этого не было. Потому что вокруг меня были одни приспособленцы, которые не обладали какими-то принципами и взглядами. Всегда шли по течению, подстраиваясь под других. Делая то, что ждут от них те же сверстники, но только не то, что хотели сами. Почему? Потому что это быстрый путь к человеческому одобрению. От меня люди ждали чего-то подобного, но я им ничего не обещал. Этот подход - двойные стандарты, показуха, предательство, лживые подыгрывания - мне это начало надоедать. Почему? Потому что с самого детства у меня не было ни физических данных, ни умственных возможностей, но была память. Серьезно - мама говорила, что эта какая-то патология. Потому что я помнил те вещи, которые помнить не мог. Наверное, это мое проклятье - помнить. Я помню детские сказки, в которых декларировалось плохое и хорошее, честь, справедливость, ответственность. И я это все запомнил. Увы, но под занавес школы я понял, что, видимо, эти сказки помнил только я один. Когда я влюблялся, девушки уходили к мудакам, а через время возвращались ко мне и рассказывали о том, что связались с мудаками, извинялись и просили моего внимания, говорили мне, какой я хороший и «не такой, как все». А я их разворачивал, потому что знал, что предавший однажды - предаст и еще раз. Мама мне говорила: «Денис, что ты сидишь? Видишь, как у других пацанов все получается? Потому что они не сидят на месте. Ходят, выступают, общаются, гуляют, разговаривают. Почему ты сидишь?» Я говорил: «Мама, ты что, не видишь, куда все катится? Они же - пустые? Ты слушала, о чем они разговаривают? Пустой, бессмысленный треп. Не поговорить, не подумать, не обсудить что-нибудь стоящее. А когда что-то идет не так - они переодеваются и подстраиваются под новых «героев», а старых - поливают грязью. Разве это жизнь? Мне это не интересно. Это - скучно, глупо и бессмысленно». Словно торгаши с рынка, которые будут с тем, кто предложит большую цену за третьесортный товар. Мама говорила, что это нормально. Да, они пустые и глупые. Но у них зато уже все есть, а у меня ничего не будет.
– Меня окрестили пчелой, которая идет разрушительной войной против меда. Быть может - это действительно была война. Война, где я пытался докричаться до других из вакуума. Ни за что себя не прощу за мысли и сомнения о том, что, может, они все правы - и я со мной действительно, что-то не так. Нет. Со мной все прекрасно, а вот с остальными - вопрос. Я знал, что, если у меня ничего нет - значит я не достоин. Мне нужно им стать, и все придет. Нужно время. Я быстро понял, что мне ничего не изменить, что война проиграна, не начавшись. Их примитивный, стандартизованный образ мысли - это не их вина. Просто не научили, вовремя не напомнили. Но эта беда - однозначно их. Так, если им на это плевать, почему меня должно это волновать? Это не изменить. Это было всегда, во все времена и на всех континентах. Каждому - свое. Бессмысленная жизнь по кривому трафарету? Да пожалуйста! Мне тоже стало просто плевать. Я не хотел им что-то навязывать, оскорблять и унижать. Грешно смеяться над больными и убогими. Я хотел лишь одного - чтобы меня не трогали. Я избрал образ заурядного подонка, который делит все на черное и на белое и говорит, что грешно - смеяться над больными и убогими, чтобы оградить себя от потока грязи и бессмыслицы. Мама говорила, что я стал очень злым, а я говорил, что, пускай я буду играть роль плохого парня, зато буду отгонять тех, кто действительно злой.
– Потом мне стало очень тесно. Тесно и одиноко. Вся наша жизнь - это старый потрепанный жигуль, стоящий во дворе без колес и двигателя. Многих этот жигуль устраивает. Они без задней мысли садятся в него и крутят руль, делая вид, что едят.  Как дети малые. Имитация движения без всякого движения и переживания о том, что колес-то, нет! А я переживал. Видел, что мой жигуль без колес. Я понимал, что если что-то не изменю в себе, не вырвусь на волю, то просто разложусь и сгнию, как те, с кем мне приходилось иметь дело. Мне нужны были колеса и двигатель. Я пытался это объяснить близким, но мама говорила, что я сказочник и дурак. Что вместо того, чтобы идти работать, я рассказываю сказки и трачу свою жизнь на бесполезное самокопание. Пришел день, когда я решился. Решился отправиться на поиски таких же, как я. Кто тоже ищет колеса и двигатель и тех, кто уже нашел и давно поехал. Тех, кто покажет правильный путь, объяснит мне, как снова стать человеком и научиться созидать, научиться жить, быть воспитанным и достойным. И я ушел, потеряв всякое место в жизни. Ушел искать. И нашел. Нашел, понимаешь? Их немного, но они есть - настоящие и живые люди! И мой жигуль поехал. Мне вправили мозги. Показали дорогу. Объяснили, что я безнадежно тупой и необразованный, но это можно исправить. И тогда - мой жигуль никогда не заглохнет.
– Когда мама начинает мне звонить и просить рассказать ей еще, что-нибудь из моих сказок. Я не обижаюсь на то, что каких-то пару лет назад, она меня за это упрекала. Наоборот - радуюсь. Я с удовольствием рассказываю. Потому что эта ее просьба после стольких лет непонимания, означает, что я все делаю правильно.
– Знаешь, как я находил тех, кто мне нужен? Меня вел какой-то голос. Внутренний голос. Моя совесть. Я думал, что мой голос - не имеет аналогов и воплощения. Но потом я побежал в этот чертов лес. Побежал за тобой. По началу я тебя испугался. Испугался, что ты говоришь тем самым голосом из моего котелка. Голосом, который служит мне компасом. Сейчас - я тебя не боюсь. Потому что ты напоминаешь мне дом, который я пытаюсь отыскать. Дом, внутри которого все счастливы и свободны. Дом, в котором, чтобы что-то прояснить, можно просто помолчать. Ты похожа на мою совесть. А моя совесть - мой злейший враг и самый верный союзник.
– Ты спрашиваешь: «Что ты понял?» Встретив тебя, я понял, что выиграл битву в войне, которую давно проиграл. И это дошло до меня только сейчас. Прости мне весь этот долбанный пафос, но без него в жизни никуда. - Денис заулыбался во все зубы и потрескавшиеся губы, затем отшатнулся, скривившись в недоумении и, не успев ничего толком сообразить нелепо рухнул на землю.
Василиса сперва подумала, что он придуряется на пьяную голову, но спустя мгновение смертельно перепуганная девушка бросилась к нему.
– Денис! Ты что удумал?! - она истошно кричала и била того по щекам. – Вставай! - девушка несоклько раз прокричала это слово, её голос сорвался на визг – Пидор грязный! Очнись! Хватит по свои лимбам ползать! Просыпайся! - Черникова в истерике продолжала лупить Дениса, но он не подавал никаких сигналов в ответ. – Что ты удумал?! Не надо! Не сейчас! Просыпайся, утырок! - кричала она, всхлипывая от слез. – Ненавижу! Чтоб тебе земля была стекловатой! Не вздумай помирать! Открывай глаза! Слышишь?! Очнись! Я же тебя на том свете, блять, достану! - все её призывы и старания не приносили результатов.
 
***

Обычное сновидение стремительно оборвалось. Когда Архипов открыл глаза, то с удивлением обнаружил себя лежащим на нижней полке в вагонном купе. Как-то все быстро и нелепо пронеслось у того перед глазами. Теперь ему нужно было время, чтобы немного прийти в себя. Было раннее утро. Или день? Он не понимал. Вагон мирно покачивался, лязгая и стуча о шпалы. Солнце било прямо в купейное окно, а по двери проносились тени столбов и редких построек.
Денис немного поерзал затекшими ногами, укутанными в белую простынь, прежде чем окончательно проснулся и протер мокрые глаза.
Следом он увидел руки. Руки на маленьком столике. Они показались знакомы парню, но он не мог вспомнить почему. Поэтому скинул с себя простынку и попытался усесться на полке. Едва Архипов оторвал голову от мятой подушки, он почувствовал нестерпимую боль в висках и тут же скривился в лице.
– Без резких движений, юноша. - неожиданно человек напротив заговорил добрым и до боли знакомым голосом.
Денис тут же поднял глаза и застыл в изумлении. Подле него сидели его дед с бабкой и приветливо улыбались. Сперва опешив от недопонимания, троица тупо таращилась друг на друга в молчании.
– Где я? - испуганно начал Денис. - Что за бред? Что вы тут делаете?
– Тоже, что и ты. - отвечал старик, не пряча улыбку. - Едем. - он показал пальцем на бескрайнее степное море пшеницы, проносящиеся за купейным окном.
– Что? Куда едем? – Денис продолжая настойчиво задавать воспросы.
– А куда ты хочешь, юноша? - все еще невнятно говорил собеседник.
Денис не скрывал настороженности и заметно нервничал, пытался унять несмолкающую головную боль и дождаться вразумительных объяснений. - Что со мной? Почему так больно?
– Ты разве еще не понял? Человек, стремившийся постоянно расширять свои границы рано или поздно находит их. И как правило – это заканчивается бедой. - старик разулыбался еще краше. – Ты головой ударялся?
– Допустим.
– Ну вот. Теперь у тебя крыша едет. В простонародии это называют «отеком головного мозга». Не знал, разве?
Парень только злобно усмехнулся - То есть, это все - типа предсмертный бред?
– Типа того, юноша. А ты что, ждал, что тебя встретит Петр перед вратами. Хрен там плавал. Каждому свое. Сам же говорил.
Денис поник в растерянности.
– Не расстраивайся - утешал старик. – Я всегда задавался вопросами и догадками, касательно того, что же там такое - на той стороне? И вот - ты скоро все и узнаешь.
– Почему сейчас? - Денис расстроился, опустил глаза и чуть не заплакал. – Я же жизнь свою не хотел просирать! Не хочу умирать. Меня же никто помнить не будет! Я ничего не успел! Рано мне постель сворачивать.
– А ты точно у всех спросил? Как же та девушка? Она, разве, тебя не запомнит?
Архипов вдруг вспомнил о Василисе. Представил, как она сейчас сидит одна, в сгоревшем лесу и тихо замерзает во мраке.
– Посмотри на нас с бабкой. - продолжил старик. – Когда я встретил твою бабушку, мне все стали твердить: «Брось ты. Сам не устал еще? У тебя пять лет нормальных отношений не было. Все время влюбляешься в ту, до которой тебе не допрыгнуть. Если бы знал, что влюбишься - полез бы?». Вчера, кстати, «Динамо» Кубок России выиграл. Ты мне, вроде про это говорил. Думаю, получится неплохая подводка к сути размышлений.
– Для меня любовь всегда была игрой в футбол. Только не между соперниками, между врагами. Долой спортивную этику. Это не игра, а настоящая битва не на жизнь, настощая война. Игра, где я стою на воротах, а в соперниках у меня любимая женщина. Странная параллель, наверное. Игра против команды-фаворита. Все мои предыдущие девушки, которых я любил, были непроходимы. Я в каждом матче много пропускал. Расстраивался, подводил своих. Играл закрыто, боясь сотворить глупость. Потом, после игр кто-то меня освистывал, кто-то поддерживал пустыми словечками, кто-то клятвенно кричал, что больше не будет смотреть матчи со мной. Но был человек, который всегда стоял у кромки поля, пропуская всю мою игру через себя, ровно также, как и я. Мой тренер.
– После игры, он навешивал мне подзатыльники, словно отец, не потому что я плохой вратарь, а потому что хотел, чтобы я выкладывался по полной. Мы вдвоем покадрово пересматривали мою игру. Он объяснял мне, где я накосячил, и что нужно было сделать, чтобы не допустить тех ошибок. Я стискивал зубы и просто терпел, потому что тренер говорил правильно и объективно. Моим тренером была твоя бабушка.
– Вспоминаю времена, когда я грезил другими девушками. Их было не так много. Я по-настоящему любил только двух. По крайней мере, я был уверен, что это - по-настоящему. Я все отлично помню. Достаточно быстро мне удалось убедиться в том, что любовь - это больше деструктив, чем созидание. Я смотрел на парочки в парках. Как они обжимаются, вылизывают друг друга. Мечтал, что когда-нибудь буду стоять также с той своей самой-самой. Помню, как боялся. Анализировал каждое ее слово, обдумывал, что же она имела в виду даже тогда, когда она не вкладывала никакого смысла в свои действия. Все силы тратил, чтобы ее прочитать. Ждал, терпел, мучался. Любое ее слово могло выбить меня из колеи, заставить бешено загоняться. Представлял, как буду признаваться ей в чувствах, как она бросится мне в объятья, признав во мне принца. Мы будем ходить, держась за руки, говорить, как мы друг друга любим, всем про нас рассказывать, пялиться друг на друга влюбленными глазами, кокетничать, сюсюкаться. Я шел на встречу с ней, возбужденно рисуя в голове план действий. «Подойду - поцелую - она станет моей навсегда». Затем снова проигрывал, разбивался. Клянчил у сердца перемирия. Иногда я ненавидел себя за то, что влюбился в нее. Хотел все изменить, если бы представилась возможность.
– С приходом твоей бабушки в мое сердце все изменилось. У меня исчезло ощущение пытки. Я никогда не боялся ее. Не боялся рассказывать ей все, что происходит у меня внутри. Выворачивать себя наизнанку, раскрываться, выглядеть немощным. Я ослабил пыл, перестал пропускать каждое слово любимой через микроскоп. Вообще, я понял, что все эти парочки, а вместе с тем и мои мечты с предыдущими девушками - иллюзия обмана. С бабкой мы никогда не играем роли. Все спокойно. Мы спокойно можем друг друга уловить. Уловить, когда нам хорошо вместе, а когда мы друг от друга немного устали. Когда мы идем вместе по улице, я не пялюсь на нее фальшивым взглядом того самого принца, желающим растопить ее сердце, а она не лезет в карман за образом непокорливого Севастополя. Раньше, по молодости, встретив нас вдвоем, могло показаться, что мы только что выжрали канистру сивухи с бомжами из соседнего гаража и теперь обреченно бредем домой огребать от мамы. Мы даже можем не разговаривать. Просто идти, слушая дыхание друг друга. Спокойно. Без ожиданий, иллюзий и ощущения, что кто-то что-то не то ляпнул мгновение назад. Её я не боялся с первого дня. И она меня тоже. Потому что нам это не нужно. Мы не ждем никаких заигрываний, подмигиваний и жарких объятий. Мы давно друга друга прочитали. Нам не нужен этот спектакль на публику. Мы можем просто идти, просто сидеть, просто говорить. Часто она может спокойно посмотреть на меня и все. По-настоящему. Без образа. Мы жестко стебем друг друга, ржем, как умственно отсталые.
– Я знал, когда она в образе. Когда в компании, были другие парни, например, она могла, потехи ради, включить «непокорную», начать стоить кому-то глазки. Обычно она на доли секунды останавливалась на мне и спокойно говорила глазами: «Не пали контору». Странно. Уже тогда мне казалось, что мы как будто женаты пол века. Прошли тот период фальшивых ласк и показухи, обрели какой-то фундамент, стабильность. Если раньше у меня была мечта обниматься, целоваться и ходить за ручку с любимой, то тогда я мечтал просто сидеть с ней за одним столом и спокойно смотреть друг на друга заспанными глазами в тишине.
– Принято возвышать любовь при помощи животных. Мол, волк вместе с волчицей. Лошадка вместе с лошадкой. Зайка с зайкой. Так у меня было и раньше. Например, я и моя любовь - лев и львица. С бабкой все было по-другому с самого её прихода в мою грешную жизнь. Я соврал. Ибо она всегда была со мной. Просто понадобилось время, чтобы это осознать. Я всегда любил её. Она - маленький цыпленок, а я - грязный неотесанный бобер, который катает её на спине.
– Я намеренно сказал: «С самого первого дня знакомства». Мне не хватало мозгов это признать. Потому что любой голкипер любит и чтит своего тренера, больше, чем кого-либо еще. И я - не исключение.
– Знаешь, когда я признался в чувствах твоей бабушке, она сказала, что не верит мне. Просила меня не делать этого. И знаешь? Мне наконец удалось понять, почему она умоляла меня не переворачивать игру, почему она говорила, что я не люблю ее, что все это - лишь похоть и физиология, и что нам не быть вместе в плане парня и девушки - это невозможно. Потому что если вратарь выходит играть матч с намерением закатать человека в газон, против своего тренера, который и сделал его вратарем, который видит в нем родного сына - это и есть самое настоящее предательство. Я не хочу с ней воевать, как было с другими мадамами. Я не предам ее. Не потому, что, это мой долг и обещание, а потому что я не хочу ее предавать.
– Именно поэтому я никогда не проклинал себя, за то, что связался с этой женщиной, никогда не мечтал все изменить, если бы представилась возможность отмотать время назад. Если бы я и вернулся назад, в тот первый день, то делал и говорил бы все то же самое. Ибо, если мне и послал кто-то сверху весь этот путь, то значит - так надо. Потому что благодаря маленькому цыпленку я понял, что такое - действительно любить по-настоящему. Без пустого трепа, ревности, скандалов и ощущения, что этот человек - моя собственность в силу закона. Просто любить. И нет никакого места ни у кого. Хоть на остров улети, хоть в Краснодар. Если не с кем туда ехать, то и счастья там не будет. А мне - есть с кем ехать. В этом и заключается мой свобода – просто любить.
– Все, старый. Заканчивай. - неожиданно перебила его сидящая рядом пожилая женщина. – Совсем замучил пацана. Отпусти.
– Куда меня отпускать? Я же умираю? - вопрошал Денис в изумлении.
– Как куда? Домой! - провозгласила женщина.
– Что я там буду делать? – истерично спрашивал Архипов
– Эка ты туповат, конечно, юноша. - по-доброму сказал старик. - Если ты не знаешь, что делать со своей свободой, значит она тебе не нужна. Ступай.
Через секунду Денис подорвался, как на морской мине. Его встретили прежняя головная боль и женщина, с голубыми глазами и веснушками на лице. Все вернулось. Тот же овраг, та же ночь, тот же зубодробящий холод и молящее о пощаде собственное уставшее тело.
– Денис! - радостно воскликнула Василиса, утирая ледяные слезы рукавом куртки.
Архипов растекся в улыбке. - Все. Край мне, Вась.
– Не мели чушь, идиот! Ничего тебе не край. Сейчас, полежишь чуток, отдохнешь. А потом - дальше потопаем. Сам же сказал, что до конца рукой подать.
Денис молчал. Только пытался нащупать руками сырую землю и надышаться ночным воздухом.
– Давай поженимся. - сказал он после недолгой паузы.
– В смысле? Каким образом? Где ты тут ЗАГС увидел? Совсем умом тронулся? - озадаченно спросила Черникова.
– А мы так - без ЗАГСов. Раньше же как-то без них люди дела семейные решали. Давай, не томи. - он засмеялся. – Согласна ли ты, Василиса-прекрасная, стать моей законной супругой?
– Ну ты и придурок, конечно. - Черника обхватила голову руками и резко выдохнула. – Ну, давай.
– Вот и славно. Где ты там? Иди сюда. - Денис стал искать рукой на ощупь лицо девушки. Смотря в его бегающие и пустые глаза, Василиса осознала, что парень уже ничего не видит.
Он как будто смотрел на снимок, на котором запечатлена Черникова. Правда, этот снимок Архипов сделал в единственном экземпляре, в момент их последней встречи. И только придя домой и отсмотрев пленку, парень с ужасом обнаружил, что в момент щечка фотоаппаратного затвора, он забыл снять крыжку с объектива.


***

Ночь все никак не заканчивалась, перевалив далеко за полночь. Густые тучи снова разверзлись ливнем. Завыл ветер, гоняя пепел по выезженной земле. На дне забытого оврага, полузатопленного водой, лежали двое. Бездыханное тело молодого парня с широко открытыми глазами и застывшей улыбкой и полуживая девушка, которая укуталась в его грудь с сырой тетрадкой в руке.
Василиса не спала. Скорее, делала вид, что спит. Весь прошлый час она тихо рыдала, кусая собственные руки и проклиная зазнавшуюся судьбу. Затем, в минуту мимолётного просветления трясущимися от холода руками она нащупала фонарик, и под тусклым светом одинокого луча записала что-то в свою тетрадь. Под конец девушка попыталась поджечь единственную оставшуюся сигарету, но зажигался напрочь отказывалась извергать искру под натиском природного душа, приносившего с собой отнюдь не бодрость, а скулящие судороги.
После она просто легла, не чувствуя ни рук, ни ног, ни редкого дыхания, ни времени, растворившись в беспамятстве. Легла, позабыв про все на свете. Будто и не было никакого пожара, тетради, щупленького парня с глупой собакой. Все это пеленой дыма смыла тихая безмолвная спокойная ночь.
Дождь прекратился, когда в долине послышался гул мотора, зазвенели топоры, а долина наполнилась гоготанием человеческих голосов. В этих краях, после побоища, устроенного огнем, по местам его прогулок всегда следует группа работяг в потрепанных куртках и высоких сапогах. Эти ребята день и ночь обследуют места огненной славы и заливают еще не остывшие очаги пеной, дабы бедствие не забудоражило округу снова. В дождь им верить не приходилось. Куда надежнее - все сделать своими руками. Все-таки, не боги же горшки обжигают.
Через пару минут один из этих ребят опустится на дно злополучного оврага, вздрогнет с испуга, окинет светом фонаря бледные лица трупов, пока еще не установленных личностей, аккуратно выудит из-под руки мертвой девушки тетрадку с закладкой на последней записи и прочитает:
«12.08.2018
Наверное, правильно - вовремя записать воспоминания. И вообще, написать воспоминая. Фиксировать их. Не просто так, а для истории. Для собственной истории. Красиво описывая все, что происходит вокруг.
Я не знаю, что записать, хотя очень хочу. В голове только крутятся строки из разных песен. Не помню, кто пел о том, что смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать.
Кажется, он был прав.
Пора прощаться.
До скорого.»

«Радиомолчание»

Добро пожаловать на типовую кухню однокомнатной квартиры на отшибе обычного тихого провинциального городка. За ночным окном с деревянными ставнями сыпет большими хлопьями снег. Он, нарядный и радостный, прячет уродство дворов. В морозном воздухе, задумавшись, опускаются снежинки. Деревья тяжело опускают сахарные ветки к земле под тяжестью белого плена. Чопорные пятиэтажки торжественно стоят квадратом. А снег белой шапкой ложится на карнизы окон и подъездов. Из-за него ночь выглядит светлее и беззащитнее. Три фонаря под окном обиженно и близоруко уставились друг на друга.
За окном холодно, а в квартире одиноко. И только лампочка пытается согреть, заливая стены оранжевым светом. На кухне сидит парень. Он вроде и сыт, и одет, но все равно его что-то беспокоит. Нет, не натужное гудение холодильника и не гора немытой посуды в раковине. Парень не помнит, как оказался здесь - на этой кухне.
Он встает из-за стола и идет в комнату, где стоит старый компьютерный стол из ДСП, кровать с проходившими матрасом и платяной шкаф. Необычайно тихо. Парень смотрит на часы, но они замертво стоят на отметке где-то около полуночи. Он смотрит на лежащий на столе телефон, но тот не работает. И от последнего парню становится пронзительно больно.
Он возвращается на кухню, начинает мыть посуду, не оставляя насущного вопроса касательно своего место нахождения. Потом, разобравшись с посудой, он перекладывает с места на место еще какие-то предметы. Совсем скоро парень начинает свирепеть от того, что ему приходится в одиночестве бродить без цели и смысла по незнакомым апартаментам.
Вернувшись в комнату, он понимает, что упустил одну важную деталь в прошлый раз. На подоконнике лежала рация. Простенькая рация, которую ему подарил отец, когда тот был еще школьником. Отец собрал для юного сорванца портативную радиостанцию, чтобы сын был всегда на связи.
Однако теперь, в этой неизвестной квартире, парень держал в руках только одну рацию, но имел понятия о том, у кого же сейчас вторая. Он врывается в эфир. Переключает частоты, но все они одинаково только поют белым шумом. В эфире - тишина.
Уже не пытаясь держать себя в руках, парень начинает судорожно копошиться в обрывках воспоминаний, чтобы во всем разобраться. Пожар, лес, его любимая собака, любимая девушка, ночь.
С крокодильими слезами и неподдельным отчаянием он опускается на пол, по-прежнему отказываясь верить в то, что он умер.
В надежде добраться до опровержения парень выскакивает на лестничную площадку. В подъезде тепло, ступени усеяны окурками и мусором. Где-то на этаже выше перегорела лампочка, а дверь квартиры закрывается с противным скрипом.
Он начинает стучаться в двери соседних квартир. Сначала робко, осторожно, а затем свирепо и громко, от чего по пролетом разгуливало эхо глухих ударов. Никто не открыл. Никакого милосердия.
Парень, шаркая вниз по ступенькам выходит на мороз. Во дворе гуляет безмолвие и тоска. Только ели ощутимый ветерок играется с медленно падающими снежинками. Между подъездами симметрично расположились клумбы, обрамленные по краям половинками покрышек. В середине двора раскинулась детская площадка, утопленная снегами. И только качели громко лязгают на ветру.
В некоторых окнах горит тусклый свет. То оранжевый, то фиолетовый, то голубой - в зависимости от светильника в комнате. На первом этаже дома зияет крыльцо магазинчика, неоновая вывеска которого вместе с тремя фонарями, кажется единственным лучом света в эту ночь, которая, по всей видимости, не закончится.
Закрытый двор, закрытый магазин, закрытые двери. Закрытое все.
Осознавая всю тяжесть одиночества этого чертового города, парень от безнадеги начал закидывать снежками окна, в которых горел свет, стараясь, если не докричаться, то хотя бы разбить одно стекло. Но ни единое окошко не дрогнуло.
Приняв за чистую монету бессмысленность своих потуг, он принялся бестолково наматывать круги по округе, вслушиваясь то ли в скрип рыхлого снега под подошвой, то ли в бескрайнюю уличную тишину.
Вдруг, что-то послышалось. Какой-то гул. Гул, напоминающий звук машинного двигателя. Парень начал крутиться вокруг собственной оси, пытаясь найти источник этого нарастающего звука.
В арке одного из домов блеснула яркая вспышка машинных фар, а затем во двор въехала старенькая красная «Ауди». Машина очертила окружность между домами, прежде чем остановилась прямо перед носом испуганного парня. Еще мгновение - и открылась правая передняя дверь, а из салона выбежала счастливая черная собака, оглушая двор своим звонким лаем.
– Ева! - воскликнул парень и принялся барахтаться на белом снегу в обнимку с дурашливым четвероногим созданием.
– Я же тебе говорила, что достану тебя и на том свете. - прорезался чей-то женский голос с водительского места.
– Вася! - кричал парень в сумасшедшем счастье. - Как ты меня нашла? - спросил он, заныривая в теплый салон.
Девушка не стала отвечать, а только протянула ему вторую рацию, которую он не смог отыскать в типовой однушке.
– Где все? Почему никто не выходит? - парень расчехлил свой ворох вопросов.
– Им это не нужно. - с улыбкой отвечала девушка. – Ну-с, куда едем? - вальяжно вопрошала последняя.
– На Юг! - громко скомандовал парень. Машина резво дернулась с места, а в её салоне гремели малиновым звоном задушевные разговоры обо всем и не о чем.
Старый, но надежный автомобиль, извергая клубы черного дыма рассекал мертвую тишину, унося двоих, не считая собаки, прочь из царства наглухо закрытых дверей, в которые вечность можно стучаться, но их никто не откроет.