Устали оба от побед. Письма осени 1899 г

                «ПИСЬМА ТВОИ, ДУШЕНЬКА,
                ДЛЯ МЕНЯ ОГРОМНОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ…»

                (Избранные cтраницы из Переписки
                Льва Николаевича Толстого
                с женой, Софьей Андреевной Толстой)

                В выборке и с комментариями Романа Алтухова.


                ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

                ЧАСТЬ ПЯТАЯ. Годы 1896 - 1910.   
         
                Эпизод Сорок Восьмой.
                УСТАЛИ ОБА ОТ СВОИХ ПОБЕД
               (16 сентября - 7 ноября 1899 г.)

<То есть это - Отрывок из большой книги моей, представляющей ВСЮ переписку супругов за 1862 - 1910 гг.. - Р. А.>

Голые деревья... больше листьев нет.
Скоро ты устанешь от своих побед,
На меня посмотришь, и увидишь вдруг,
То, что я твой самый, самый лучший друг.

Ведь я тебя по-прежнему люблю,
И на тебя с надеждою смотрю,
И ты меня когда-нибудь поймёшь,
И подойдёшь, и за руку возьмёшь...

(Популярная классика)

_________

Состояние личных отношений и восприятия окружающего у Софьи Андреевны и Льва Николаевича Толстых к осени 1899 г. лучше всего характеризуют слова: «усталость», «утомление» и даже «изнурение». Соню ТРИЖДЫ, включая приступы в 20-х числах июня, посетила лёгочная вирусная инфекция, сопровождавшаяся болями и приступами «задушения» (ДСАТ – 1. С. 451). Сильнее прежнего стало беспокоить зрение: результат жадной экономии на корректорах и переписчиках при многолетней работе над рукописями и корректурами мужа, подготовке доходных изданий его сочинений. От переутомления в работе над романом «Воскресение» заболевал тяжело и Лев Николаевич — обострениями хронической болезни печени — и Софья Андреевна сознавалась в дневнике своём:

«В первый раз в жизни я ЯСНО себе представила, что могу лишиться мужа и остаться совсем одинока на свете» (Там же. С. 455). Без сомнения, такие же опасения посещали и Льва Николаевича, когда жена в моменты облегчения от приступов удушья делилась своим смиренным, религиозным настроением готовности к смерти. Кроме того, Лев Николаевич сознавал свою ответственность как во взятых на себя обязательствах перед щедро платившими ему издателями по ещё не оконченному, но уже публиковавшемуся в России и за рубежом роману, так и в судьбах духоборов, на завершение эвакуации которых из проклятой России в Канаду и первичное на новом месте обустройство всё ещё недоставало средств. Поэтому он не мог тратить время и силы даже на те конфликтные дискурсы с супругой, которые ещё годом-двумя ранее вполне мог поддержать. Как следствие и этого страха растраты времени и сил, и ослабления обоих от горестей прежних лет и болезней, которые обрушил на семейство Толстых год 1899-й — отношения двоих главных участников представляемого нами в этой книге эпистолярного диалога были как никогда хороши:

«…Спокойные, участливые друг к другу, без упрёков и придирок, как бывало раньше. […] Ревность его <Л. Н. Толстого> к С. И. Танееву совсем улеглась. Он, наконец, помирился с тем и понял, что наши отношения были самые невинные, дружеские, доверчивые и простые» (МЖ – 2. С. 543, 547).

А быть может, кто-нибудь таки довёл до сведения Льва Николаевича, к глубочайшему его конфузу, что Танеев — убеждённый гомосексуал? Кто знает…

В Москве, помимо самой Москвы, изводили обоих сильно гости, от которых подальше Лев Николаевич был только рад свалить — сперва в Пирогово, где навестил дочь Машу с мужем (а заодно живущего неподалёку брата), а затем, конечно же, в милую Ясную Поляну. 18-го туда приехала и Софья Андреевна. К 14 и 15 мая относятся два небольших письма Толстого к жене (см. 84, 342 - 343) и одно от неё (не опубликовано), о которых, по незначительности эпизода, мы ограничимся только упоминанием здесь.

Пристальней мы приглядимся к письмам осени 1899 г., которые, несмотря на значительные временные промежутки между написанием, можно рассматривать как один Эпизод великой Переписки — по единству обстоятельств, в которых протекало эпистолярное общение супругов. Для Толстого это — почти постоянное проживание в Ясной Поляне и напряжённая работа над романом, для Софьи Андреевны — многие суеты разъездов по делам семейным, личным и издательским. Об этих поездках и связанных с ними хлопотах вспоминает Софья Андреевна в мемуарах «Моя жизнь»:

«В августе сын Миша объявил мне, что учиться в лицее больше не будет, а поступит вольноопределяющимся в Сумской кавалерийский полк и, отбыв воинскую повинность, женится… Мешать ему в этом я не считала себя вправе, хотя чувствовала, как это было тяжело Льву Николаевичу видеть своих сыновей на военной службе.

Осенью я два раза приезжала в Москву по книжным делам, в которых мне много помогал Н. Н. Ге-младший <сын художника Н. Ге, покойного друга Л. Н. Толстого. – Р. А.>, этот милый человек, с которым мы дружно прожили вместе два года. Он помог мне поставить дело подписки на сочинения Л. Н. Толстого и продажи их на настоящее положение.

Лев Николаевич всё ещё жил в Ясной Поляне, по внешнему виду однообразно проводя время: утром писа;л, в 2 часа обедал, потом спал, гулял или ездил верхом, а вечером читал» (МЖ – 2. С. 547).

С первым из названных дел связано сентябрьское возобновление эпистолярного общения супругов. В дневнике Софьи Андреевна под 4 октября — воспоминания о ДВУХ поездках в Москву:

«Была два раза в Москве; в первый раз учитывала с Н. Н. Ге артельщика, прокравшегося в 6000 рублях. Во второй раз хлопотала об определении Миши в Сумской полк. Была у великого князя Сергея Александровича, просила принять Мишу сверх вакансий. Он был изысканно вежлив и любезен, и, несмотря на незаконность этого зачисления, Мишу приняли в Сумской полк» (ДСАТ – 1. С. 453).

К первой из поездок относятся не опубликованные письма С. А. Толстой, от 18 и 20 сентября, и два послания к ней мужа: письмо от 16 сентября и телеграмма 17-го, оба содержащие поздравления с днём именин (17 сентября). Письмо от 16-го имеет небезынтересную адресацию на конверте: «Москва, Хамовники, 21, д<ом>. Толстой. Матвею Никитичу Румянцеву, передать гр. С. А. Толстой» (84, 344). Матвей Никитич до 1907 г. был заведующим «конторой изданий» и складом книг, издаваемых С. А. Толстой. За множеством дел самой Сони могло не оказаться ни в конторе, ни во всём хамовническом особняке, и передача письма такому ответственному человеку, как М. Н. Румянцев была гарантией, что оно не затеряется среди прочих писем и бумаг, а будет по возможности быстро передано Софье Андреевне.

Приводим ниже текст письма к жене Л. Н. Толстого от 16 сентября. Оно интересно уже хотя суждением Льва Николаевича о самоубийстве, по известию в одном из полученных им от жены писем: сын племянницы Толстого Варвары Нагорновой, Борис Николаевич Нагорнов, двадцати двух лет, покончил жизнь самоубийством.

«Поздравляю тебя с именинами. Очень жалею, милая Соня, что ты не в Ясной. Погода ещё лучше, чем была: ясно, жарко, красиво. У нас все здоровы, начиная с меня. Я совсем хорошо себя чувствую. Андрюша вчера вернулся: — спокойный, добродушный, как будто ни в чём не бывало. Будем надеяться, что с годами он станет лучше. Уж то хорошо, что он лучше, чем был. Мише передал твоё письмо. Его сейчас нет; он пошёл с Алёшей Дьяковым <сын покойного Д. А. Дьякова. – Р. А.> возить овёс и потому не могу тебе сказать его ответ. Марь[я] Александровна здесь — переписывает. Вчера был англичанин, редактор «Daily Chronicle», с женою — как большинство европейцев — очень cultivated [культурный], но нет серьёзности — веры в то, что надо делать то, что разумно, а что всё неразумное, как бы оно ни было старо и уважаемо, надо бросать.

Таня нынче не совсем здорова животом.

Твоя новость ужасна и не выходит у меня из головы. При таком самоубийстве всегда ужасна мысль, что, может быть, можно было помочь и не сделал то, что нужно. А с другой стороны, видишь в таком самоубийстве только завершение того, что давно начато — беспринципной жизнью. А с третьей стороны, вспоминаешь себя в юности: и тоже такая же была бестолковая, бессмысленная жизнь и выбрался из неё. И его жалко и Варю. Утешительно то, что Бог по силам людей посылает испытания. И у ней духовные силы большие, несмотря на её кажущуюся незначительность, и вот ей посылаются такие испытания, которые она перенесёт и которые просветляют ещё её душу.

Прощай, будь здорова физически и душевно и приезжай к нам здоровая и спокойная.

Л. Т.» (Там же).

Ко второй же поездке, совсем краткой, относится письмо С. А. Толстой от 26 сентября, 5 ч. вечера, без ответа на него адресата. К нему Софья Андреевна сделала следующее примечание: «Письмо в Ясную Поляну из Москвы, куда я ездила хлопотать о поступлении сына Миши вольноопределяющимся в Сумской полк в Москве, где я хотела, чтоб оставался Миша» (ПСТ. С. 727).

Письмо следующего содержания:

«Милые все мои семейные и друзья, рассталась я с вами с большим трудом и огорчением. В Ясенках, как всегда теперь — большая толпа.

Невозможно было добиться носильщиков. Подошёл поезд, ждём с Варей — нет никого. Слышим свисток. Тогда мы схватили вещи, Варя плэд, я чемодан, и бежать. Ввалились мы во 2-й класс, и вдруг я чувствую — конец мне. По биению сердца чувствую, что дышать невозможно. Варинька испугалась страшно, я только могла выговорить: умираю. Даже кондуктор испугался и растерянно смотрел на нас. Но я ожила, и легли мы, 4 дамы, в дамское отделение, и спала я дурно, осталась боль в сердце и под ложечкой до самого утра.

Приехала домой, — Миша и не был дома вовсе. Это меня опять взволновало. Нашла телеграмму, что великий князь меня просит в 10; часов, в 11 у него обедня. Оделась, выпила приготовленный заботой няни кофе, наняла себе проездом карету и поехала.

Великий князь тотчас же меня принял. Он был удивительно любезен, спросил о здоровье Тани, Льва Николаевича и моём, говорил о бюсте Трубецкого, о Мише, что видел его, и на всё согласился и всё обещал, прибавив, что если ещё мне что нужно, то: “я всегда готов к вашим услугам, графиня, и рад исполнить вашу просьбу”.

Не знаю радоваться ли мне этому согласию, хорошо ли я сделала. Мне скорее стало грустно, и мои мечты в сторону жизни в Ясной разлетелись и мне это было жалко.

До великого князя я ещё поехала к Трепову и, не выходя из кареты, подала прошение и письмо моё по поводу дела Андрея Дмитриевича.

< КОММЕНТАРИЙ.

А. Д. Архангельский, студент, учитель Михаила Львовича; впоследствии академик, известный геолог. В 1899 г. Архангельский был за поддержку протестных акций своих товарищей был исключён из университета и лишён права жительства в Москве. Он приехал к Толстым в Ясную Поляну, потому что хлопоты ни к чему не привели. Только благодаря вмешательству в это дело С. А. Толстой Архангельский был восстановлен в правах студента. – Р. А. >

От великого князя поехала к полковому командиру, застала его; он очень любезен, научил, как дальше действовать и прислал старшего писаря, который написал все прошения, но ещё подавать их нельзя, пока не выйдет приказ великого князя. Мне же сейчас надо завезти памятную записку великому князю о том, чего я хочу.

Еду обедать к брату и завезу записку в генерал-губернаторский дом.

Миша за время моих разъездов вернулся. Был на охоте у товарища, Кузнецова, в деревне, убил 3-х вальдшнепов, в хорошем настроении и впивался мне в щёки, целуя и благодаря меня за хлопоты. Ну вот и всё. Не знаю ещё, когда всё кончу. Нужно свидетельствовать подписи, вносить денежный реверс, подавать прошения, их только ещё составили. Надеюсь, на всё не более 3-х или 4-х дней. Целую нежно всех.

С. Толстая» (Там же. С. 726 - 727).

Почти все основные биографические известия этой осени о Льве Николаевиче так или иначе соотносимы с писанием им и публикованием романа «Воскресение». На частотность и характер переписки, как мы указали, влияли отъезды из Ясной Поляны Софьи Андреевны Толстой. В «Моей жизни» она вспоминает:

«2-го октября <дочь> Таня поехала в Москву сменить меня при Мише и Саше, а я с восторгом поехала в Ясную Поляну к Льву Николаевичу. На свиданье с Таней явился Михаил Сергеевич Сухотин. Таня тогда же решила что выйдет замуж за Сухотина.

[…] 13-го октября я опять поехала в Москву. Таня тогда решила съездить в Пирогово к дяде, Сергею Николаевичу, и к братьям своим, Серёже и Илье, в Никольское и Гринёвку. Туда прискакал и М. С. Сухотин… Эти поездки были как бы печальные прощанья со всем тем, с чем она расставалась, выходя замуж. Потом она оставалась одна в Ясной Поляне, а я с Сашей переехала в Москву уже совсем 22-го октября» (МЖ – 2. С. 549).

Толстой переехал в этом году зимовать в Москву 9 ноября. К временному периоду от переезда Софьи Андреевны до его переезда относится нечастый обмен письмами супругов, который мы представляем читателю ниже.

Вот письмо из Москвы Софьи Андреевны Толстой, 24 октября, в сокращении:

«Не знаю, почему не писала вам до сих пор; эти дни прошли так скоро, в трудах, что и не заметила. Сегодня посадила с дворником 72 деревца <привезла из Ясной Поляны. – Р. А.> и пересаживала клёны, весь день хорошо провела в саду, хотя погода гадкая, дождь, грязь, темнота.

Вчера весь день раскладывала вещи и убиралась. Дела очень много скучного, грязного, а делать надо. Иван Павлович очень хорош с Ольгой, и няня хороша, Денис УЖАСЕН, повар плох, но возможен, и если останется, я его налажу. Всё моё письмо не интересно, потому что я вся в неинтересной обстановке. Здоровье не очень-то хорошо. Вчера были сильные кишечные боли и расстройство, а ночью сегодня металась от бессонницы, а когда проснулась, чувствую в темноте что-то по лицу течет горячее — оказалось струёй из носу кровь лила, и бог знает, отчего. Глаза тоже плохи по-прежнему.

Поступила француженка, болтушка, добродушная девушка.

[…] Слушали с Сашей и Серёжей <пианиста> Зилотти; а вчера, — грешный человек, поехала посмотреть, как шикали и свистали Сафонову. Зашикают и заапплодируют, опять шиканье громкое — Сафонов бледный, долго нельзя было начинать. Под конец концерта опять то же. Полный скандал. А купцы, в которых ещё дух крепостной не допускает неповиновенья и протест начальству, — поднесли венок, и Михаил Морозов, полуидиот жирный, сын Варвары Алексеевны, разослал приглашение желающим, вследствие неприятностей, сделанных Василию Ильичу, ПОЧТИТЬ его и приехать на ужин к Морозову.

Что за сумбур, какое рабство тому и тем, кто мерзее и подлее. Я очень злилась вчера. Сидела рядом с Татей Трубецкой, и мы сочувствовали друг другу. А муж её, князь Пётр Николаевич, так возмущён, что вернул билет и не посещает концертов.

< КОММЕНТАРИЙ.

Пианист и дирижёр Василий Ильич Сафонов (1852—1918) был освистан на первом симфоническом собрании РМО. Исполнялись: Глазунов, Берлиоз, Мендельсон и Вагнер.

Сафонов с 1889 г. был директором Московской консерватории. Как администратор он отличался деспотизмом. Софья Андреевна Толстая примкнула в конфликте к группе недовольных профессоров консерватории, возглавлявшихся её возлюбленным — Сергеем Ивановичем Танеевым. В октябре 1905 г., пользуясь, с одной стороны, знакомствами в Консерватории, а с другой — придворными связями, она накатала на Сафонова донос («докладную записку») против его деятельности в Консерватории на имя вел. кн. Константина Константиновича. Сафонова отправили в отставку, но С. И. Танеев, которого Соничка прочила на его место, от должности отказался: для заведования таким учреждением нужны были мужские “стальные яйца”, а С. И. Танеев был… – Р. А.>

Все эти дрязги меня захватили на минутку, а в сущности я всё думаю о Тане, о её грустном виде последние дни, думаю о тебе, Лёвочка, как твое здоровье, и бережёшься ли ты, об Ольге похудевшей и жалкой, об Андрюше, Julie и всей Ясной Поляне.

Приеду непременно повидаться, а пока целую вас всех нежно.

Сашина молодая курочка снесла яйцо, и она в восторге. Куриный интерес её не иссяк, а пока ничего её больше не интересует.

Подали лошадь. Прощайте.

С. Толстая» (ПСТ. С. 728 - 729).

Упомянутая в письме Julie — это Юлия Ивановна Игумнова (1871 — 1940), кузина знаменитого пианиста, профессора Московской Консерватории К. Н. Игумнова, ученица школы живописи, ваяния и зодчества, где познакомилась с Т. Л. Толстой. В 1896 г. она училась в частной мастерской И. Е. Репина. С 1899 по 1907 г. — переписчица и секретарь в доме Толстых. В 1901 г. она будет ухаживать за больным Толстым в Гаспре.

На приведённое письмо Софьи Андреевны Толстой ответил вот таким небольшим посланием с приблизительной датировкой — 26 (27?) октября:

«О тебе давно не знаем, милая Соня. Серёжа ничего не мог сказать про твоё здоровье, а это главное. Что после кровотечения из носа? У нас всё хорошо. Я по-прежнему не болен, но и не вполне здоров, — всё угрожающее состояние и нет охоты работать. Только тем утешаюсь, что на душе хорошо. Целую тебя и Мишу и Сашу. Про Сашу сейчас говорили, осуждали её, что она очень неакуратна, также как и Миша, — оба самые неакуратные с тобой. Таня всё хворает и дурна, и стара, но духом бодра.

Прощай. Ожидаем тебя 1-го, как обещала.

Л. Т.» (84, 345).

Не дождавшись этого письма, Софья Андреевна 28 октября отвечает на известия, полученные из открытки 26 октября от дочери Татьяны:

«Сейчас получила известие от Тани, милый Лёвочка, что твоё здоровье лучше и очень это меня обрадовало и подбодрило к жизни. Моё здоровье тоже не важно. Как глаза не состоятельны стали для работы, так и тело для житейской суеты. Сегодня у Крюкова у меня сделался такой припадок удушия, что я принуждена была бросить там Сашу и ехать по близости на Тверской бульвар к брату Саше, где Аничка <жена А. А. Берса. – Р. А.> дала мне гофманских капель, и где я опомнилась немножко.

Крюков, как все доктора, сказал, что глаз новых он сделать не может, что действительно существует большое изменение зрения и предписал новые очки, души и ничего не делание. Т. е. не больше 3-х часов занятий и то НЕ ВГЛЯДЫВАЯСЬ в мелкое, не читая мелкого, и проч., и с перерывами в 15 минут ничего не деланья и даже закрыванья глаз. — “Таким путём вам хватит зрения, хотя и плохого, на вашу жизнь, а то можете дойти до того, что нельзя будет видеть ни при чтении, ни писать — вовсе”. — Всё это я и сама чувствую; чувствую, что эти последние два месяца мне стало тяжело и письмо написать. Сейчас пишу, а всё что-то заслоняет. — Ну, да на то воля Бога! — У Саши неправильность в глазах, сильнейшая близорукость, но глаза совершенно здоровые.

Сегодня едем с Сашей и Марусей в квартетное; мне уж не так совестно таскаться по концертам, потому что всё равно ничего делать не могу по вечерам. Не пишу Тане, так как она уехала, а в понедельник утром я надеюсь уже быть с вами, хотя очень неприятно оставлять Сашу и неоконченные дела. Приеду на два дня отдохнуть, с вами побыть. Благодарю Жюли за память. Целую тебя и детей.

С. Т.

28 октября

1899 г.

Что ты меня ни разу не порадовал своим почерком?

Варичка у меня пробыла ; дня и её увёз Воля крестить новорождённую и очень слабенькую девочку <дочь В. Н. Нагорнова. - Р. А.>. Варя очень кашляет, по ночам пот» (ПСТ. С. 729 - 730).

Ответное письмо Толстого — снова занятое, короткое, и снова без точной датировки, 3 или 4 ноября, в числе прочего — о деньгах, посылаемых на обустройство в Канаде переселившихся духоборов:

«Посылаем на Козловку, и я надеюсь получить от тебя известие, которое очень мне нужно, хочется знать, как ты себя чувствуешь. Мы с Таней ездили вчера в Тулу. Я видел Плевако и Маклакова, которых встретил, они ехали к нам и сделали, что мне было нужно. Денег оказывается больше, чем я думал. Если ты не послала, то пошли 10 000, а остальные оставь. Если послала, то всё равно. Это не важно.

Я чувствую себя хорошо, благодаря своему воздержному режиму, и ПОРЯДОЧНО работал. Целую тебя, Сашу, Мишу, и радуюсь мысли скоро увидать тебя.

Л. Т.» (84, 345 - 346).

Речь в письме идёт о посылке денег духоборам из средств гонорара за «Воскресение», частью из пожертвований. Посылались деньги в то время на имя правительственного агента, ведавшего расселением духоборов в Канаде, Мак-Крири (см. письмо к нему Толстого от 12 ноября 1899 г. нового стиля. - 72, 233). Духоборам Толстой писал так 6 ноября: «Посылаю вам собранные деньги. Я полагаю, что хорошо бы было считать эти деньги, так же как и другие средства, которые вы получаете от добрых людей и от работающих братьев, общим достоянием и не делить по душам, а давать больше тем, у кого больше нужда» (Там же. С. 238). При содействии Мак=Крири духоборы получали работу на железной дороге. При этом, однако, сам Мак-Крири смотрел на новоприбывших, как на продажный (работодателям) дешёвый трудовой скот, и скоро такие идеалисты дела переселения, как добросердечный и нравственно чуткий Леопольд Сулержицкий, порвали с ним отношения. Известясь о крайностях характеров и Мак-Крири, и Сулера, Толстой стал посылать деньги другому помощнику на месте, Герберту Арчеру (бежавшему, как мы помним, из Англии, от В. Г. Черткова и мороки с публикацией романа «Воскресение»), сочетавшему в себе чувство справедливости с английским практицизмом и сумевшему найти общий язык с Мак-Крири и подобными ему.

Соничка отвечала мужу письмом НОЧНЫМ с 5 на 6 ноября:

«Сегодня получила твоё письмо, милый Лёвочка, но уже поздно было изменить посылку денег. Из Тулы получено было 2822 р. 55 к. и от Маркса 6660 р. 90 к. С прежними выходило 10 900 р. с чем-то, забыла. Я подумала, подумала да и послала 9000 р., а 1900 с чем-то осталось. Можно опять послать, это очень не дорого и просто делается.

Сегодня, закутавшись, я выезжала, а вечер провела с Дунаевым вдвоём, а позднее играла.

Вчера Миша позвал солдата башкирца петь свои песни. Но никому особенно не понравилось: не характерно и голос плохой, наши в Самаре лучше пели.

Завтра еду в симфонический и жду, как гимназист какой, будут или нет свистать и шикать. Очень это глупо. А играть будут 8-ю симфонию Бетховена, и я радуюсь этому.

Саша здорова; мы продолжаем по вечерам читать Мольера, а по утрам она бегает к курам и собирает для тебя яйца. К её курам пришла чужая, оказалось от Жиро <т.е. из соседнего владения фабрикантов Жиро. – Р. А.>. Саша её хотела вернуть, а её просили пока оставить, и теперь курица зовётся МАДАМ ЖИРО и несётся ежедневно. Ещё Саша интересуется Мариной <дочь П. А. Сергеенко. – Р. А.>, которой лучше.

Жду Таню после завтра. Гроза надвигается, и мне жутко с ней расставаться. Стараюсь не думать, развлекаться и забываться.

Я всё ещё хриплю немного и кашляю, но без жара. Благодарю Андрюшу за письмо, берегу глаза и потому не пишу ему отдельно. Всех целую и кланяюсь.

С. Т.» (ПСТ. С. 730 - 731).

Заключительное письмо Л. Н. Толстого к жене, от 7 ноября, по незначительности его мы приводить здесь не будем: в нём Толстой извещает жену, что работается плохо, что настроен уже на отъезд который отнюдь откладывать не будет: «едем послезавтра с курьерским, как хотели» (84, 346). Обещание это было Львом Николаевичем исполнено.

Торопился он не просто так, а — на свадьбу дочери Татьяны и М. С. Сухотина, состоявшуюся 14 ноября и воспринятую обоими родителями как новую потерю. В связи с этим браком и отъездом дочери с мужем Толстой записал в Дневнике: «Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и оскорбительно. Я 70 лет всё спускаю и спускаю моё мнение о женщинах, и всё ещё и ещё надо спускать» (МЖ – 2. С. 552).

Впоследствии Толстой привык к зятю и с удовольствием навещал его и дочь в их имении Кочеты. Но на тот момент волнение расставания с дочерью, вкупе с напряжением завершавшейся уже работы над романом «Воскресенье» и мерзейшими, после Ясной Поляны, впечатлениями от мировой во все времена клоаки из клоак, Москвы — заболел обычным своим желчным расстройством, весь обблевался и слёг на две недели со столь привычными Соничке болями в желудке и печени и капризами: «от боли кричал на весь дом, но докторов не хотел звать и не принимал ничего того, что ему предлагали» (Там же. С. 553). Поправился совершенно он только к ближе концу декабря, к Рождеству, но это не помешало ему исполнить обязательства перед издателями романа: начав лишь с 5 декабря вставать с постели, он к 17-му не только завершил все основные работы по «Воскресению» (Дневник: «Нехорошо. Не поправлено. Поспешно. Но отвалилось и не интересует более»), но и написал довольно желчные письма духоборам (против «соблазна собственности») и студенту, желавшему стать народным учителем, А. И. Дворянскому (о религиозном воспитании детей — текст остро нецензурный и запрещённый в России по сей день), а также задумался в последние дни года над началом новой публицистической статьи о капиталистическом наёмном «новом рабстве» народа, названной впоследствии «Рабство нашего времени».

Выборка и комментарии: Роман Алтухов.
Ясная Поляна, 1 — 9 января 2021 г.