Листафета

Федор Михайлович Достоевский. Преступление и наказание. Думаю, особых рекомендаций не нужно. Слава богу дома было полное собрание сочинений, а в конце восьмого класса задали на лето. Ну задали и задали, читать то зачем - а ты прочти, сказал отец, иначе школа все испортит.
Достоевского поминали часто и всегда заковыкой - сложный автор,  до сих пор никто не понимает, говорила экзальтированная тетя Эмма, только настоящая интеллигенция.
Рано поздно открыл и...
Снесло, сбило дыхание, попер адреналин и сердце упрыгало высоко наверх - не мог поверить глазам, разве такое вообще возможно. Второе открытие.
Первым была музыка. Тогда, в далеком семьдесят втором услышав битловский Хэй Джуд потерял душевное равновесие. До того слушал разные песенки - какие-то нравились, какие-то нет, но тут было совершенно другое - встреча, откровение, захват, растворение и восторг. Первая настоящая музыка. Собственно, с этого и началась моя музыкальная жизнь - возникло соединение, а понятие наполнилось чувственным содержанием.
Ровно тоже самое произошло с Достоевским. Четырнадцатилетнего, формально начитанного подростка захватило и понесло доселе неведомое - свобода, необъятная, не охватываемая и не вмещающаяся никуда, ни в голову, ни в сердце, ни в разум. Невозможно поверить, но первое, что поразило было не убийство или его нетипичное расследование, а небывалый объем нерегулируемой жизни - мыслей, вихрей, слов, поступков, эмоций и страстей. Важнее, последнее слово оставалось за человеком, что бы он не сделал или задумал - могущество, и можно все отменить в последнюю секунду.
Более того, начиная с обычного, рутинного трепа, персонажи очень быстро выходили к пределу - речь, как действие страшного напряжения, быстро сгорающий бикфордов шнур с ослепительной вспышкой в финале.
Я рос нормальным советским подростком - в доме действовали правила старших, во дворе - дворовые, на улице - уличные, а в школе - школьные, и в целом жизнь развивалась внутри этих установок. Зовут домой - можно конечно слегка потянуть, но все равно придется идти, звонок на урок - вынь да положь за парту, почитание старших - думай как хочешь, но наружу благодари и кланяйся, а своего собственного немного - пара эротических фантазий, пара героических, в основном простые удовольствия типа ситро, мороженное или киношки, поплавать с ластами, прокатиться на мопеде, стрельнуть из арбалета или мелкашки - остальное рутина, а тут Родион Романыч что-то такое придумали, и понеслось - огромный мир напрягся, забурлили нешуточные, главное, подлинные страсти и как из рога изобилия посыпались откровения и безумства.
Неужели все так просто, думал я, неужели достаточно одной мысли и одного деяния, чтобы закрутился вселенский водоворот, разверзлась бездна и человек встал на грань жизни и смерти, но зачем... Неужели устойчивость, предсказуемость и комфорт, доступ к благам, завоевание и владение женщиной, успех в конце концов не есть цель-вершина, не исчерпывают потребностей, зачем изводить себя исступлением.
Может, в сюровости есть сладость упоения отверженностью, а может, за счет толики безумства становятся доступней женщины и человек обретает магнетический ореал непонятно загадочного интеллектуала.
Тем не менее, поглощая атмосферу и не особо вдаваясь в интригу читал дальше. Старуха никакого сочувствия не вызывала, блаженная Лиза по большому счету тоже - конечно, убивать нельзя, но с их гибелью мир потерял мало, практически ничего - так на войне еще больше погибло, тогда как Родион Романыч вона как мучается, прям в настоящее сумасшествие окунулся, осознал и проникся ужасом содеянного - дальше и судить некуда.
Но ритм повествования, его нерв, особое петербургское дыхание - каналы, дворы, каменные колодцы, чердачное жилье, кабаки и улицы, перепады от безмолвия к безумству, срыв из речи в поступок, эквилибр на гране жизни и смерти, составлял главное, чувственно постигаемое содержание, и как же удивился, когда Федор Михайлович эмоциональным строем совпал до мельчайших с No Mistery от Return to forever.

Одержимость. Не индивидом или субъектом, а именно человеком, который снедаем свободой. Губительной и целительной, во зло или добро, сводящей с ума, невыносимой или спасительной, поскольку свобода первый человеческий предел, без нее нет и не может быть человека. И это не выбор, хотя и выбор тоже. Когда мысль возникла, математика к примеру - ее понимание, у дважды два больше нет свободы выбора, и нельзя проголосовать за результат, поскольку истина добывается математическим законом, правилом. Четыре и все. Но мысль, сама по себе, не добро или зло, и если мысль ужасна - греховна и безбожна, легко угодить в жуткий плен - адский ад, выход из которого один, страдание. По Федор Михалычу никаких по гамлетовски бесплодных тупиков нет, и человек одержим своим человеческим. В том числе грехами. Страстью, завистью или гордыней. Страдание целительно, но спасительна только любовь. Свобода во христе. И всякое человеческое, поскольку свободно обречено на сомнения и боли, страдания и унижения, грехи и падения, но к сожалению, не любовь, и веру. По сути, человек постоянно испытуем свободой, и пока не открыт и не раскрыт сам для себя в вере и любви, находится в состоянии искушения. И завершенности у живого нет, все может измениться в любую секунду, поэтому жизнь сродни лихорадке, тогда как покой и довольство верные признаки отсутствия.

***

Очень любил Героя нашего времени. С детства. Всех баб покорял красавец. Где галантерейностью, где отстраненностью, а где Казбичами с Азаматами, не суть, дамы млели по-любому. Одного не понимал, чего скучаем - Вера, Мэри, Бэла, вон их сколько, и служба непыльная, и денежное довольствие на уровне, море рядом, общество, приятная война с подвигами и конями. Рай, нет мучим тоской. Подумал, поза, с кем не бывает, заигрался в оригинальство, вот и прилипла маска, хотя девушкам нравится. Тем не менее, атмосферно, изящно и вкусно. Хорошая книжка. Вот со стихами наоборот. Лет в восемь выучил Бородино наполовину - правильные стихи, про войну. В школе Мцыри. Запала строчка про успел воткнуть и там два раза провернуть, остальное схлынуло - спроси, о чем поэма, не скажу, а по взрослости приоткрыл стихи и натурально ужаснулся. Хуже был только балет, но герой остался непобежденным.

***

М-да, Маркес, сто лет одиночества, Буэндиа, семейно древо желаний, волшебная фантазия другого измерения. Казалось, нет книги лучше, не может быть - ярко, волшебно, завораживающе. Плотный, неспешный поток, в котором раскрывается зерно - вкус и аромат. Так до конца и не дочитал - стоп, водитель занемог и машина встала. Что, почему - поди, пойми. Перегорела лампочка. Вокруг народ заходился восторгами, а мне мерещилась злобная левизна салонного хорошизма - текст обтекал, облеплял, обволакивал, не давал вздохнуть, но главное, чужой, поначалу сладкий, а потом приторно липкий кокон. Форсайты, и те милей, хотя презирал всей душой. Теперь понимаю, всему виной переедание, спешка. Мнение, восторг, обязательность соответствия - даже не в салоне-окружении, это перенос, отсутствие своего, себя. Хватанул, опьянило, вскружило, закашлялся и того... наружу.
Куба, любовь моя - роман из пятого класса с несбывшимся поцелуем и глубочайшим разочарованием от встречи с предметом детского обожания через шесть лет. Иракере старались, не смогли, Карпентер книжки подкидывал, Льоса, даж Борхес открытки слал из круглой библиотеки, хрен там, правда, одно время увлекался испанцами, Гойтисолами разными, хотя и взахлеб. Не помню о чем, но круто, революционная деятельность, быстрый секс, подполье, нонконформизм, яростная молодость - все как я люблю, даж это прошло, а Борхес остался по ту сторону света - на обратной стороне луны, все-таки пить надо уметь, и читать - тоже уметь, и думать.

***

Сага о Форсайтах. Истово ненавидел фильм, но прочесть прочел. Разумеется, не до конца. Не полегчало, хотя девочки замирали от восторга - еще бы, такая красота, все богатые и длинных платьях. Моя тетка - сестра Маришка поначалу яростно ненавидела Сомса - какой гад, возмущенно говорила она, какая сволочь, однако к концу саги полюбила всем сердцем и очень плакала на смерть героя. Мне было диковинно - где мы и где англия. Ну трутся друг об дружку, делят состояния, дурят, интригуют. Скучно и длинно. Решил, дамска блажь, и успокоился, оказалось Лондон пришел надолго - задал планку и теперь девушки мечтали предметно. Челябинск не для меня, говорили дамы повыше и томно закатывали глаза. Слава богу, вскорости объявился журнальный Ирвин Шоу и аристократическое внимание перепрыгнуло на молодых львов, богачей и бедняков. И как же удивился, когда узнал,что Голсуорси почитаемый в Британии классик, но еще больше, когда нашел соратника по борьбе - Вирджинию Вульф и ее "Годы". Объяснение простое, с младых ногтей я играл за "модерн" против "реалистов" во всем. Музыке, живописи, литературе и кино.

***

Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита. Это сейчас до молекул. Сериалы, аудио, видео,песни и танцы, опера и балет, миллион изданий, а тогда лишь шепот, журнал "Москва" из рук в руки, ночные бдения и фотолаборатория.
Рукописи не горят, бедного кота может спасти глоток керосина, никогда ничего не проси, особенно у тех кто сильнее тебя, тьма, спустившаяся со средиземного моря накрыла ненавидимый прокуратором город... Цитаты, улыбки, кивки, намеки. Круг посвященных, элита элит, библия, коран и талмуд в одном флаконе. Иешуа и Понтий Пилат, мастер и Маргарита, Воладн, Гелла, Азазелло и Коровьев, Берлиоз и Бездомный. На все времена.
Собственно, за всю жизнь было три катехизиса. Золотой теленок, Мастер и Маргарита и Москва-Петушки. Три источника и три составные части интеллигентной речи, без знания которых ты не попадал в круг посвященных.Можешь не знать тысячи наук, пройти мимо Пушкина, Достоевского и Толстого,пустить по бороде Лескова и Карамзина, Тургенева и Гончарова,само собой, Горького с Чернышевским, но тут вынь да положь - с любого места в любое время. Нет, кривая усмешка, презрительный шепот за спиной и приговор - не наш человек.
Первый раз прочел в журнале "Москва", а потом из Италии привезли посевовскую запрещенку, где была запрещенная глава "Сон Никанор Иваныча". Откровение по Михаилу

***

Москва-Петушки, 1969 год, кабельные работы. Трагические листы, написанные человеком, напуганным счастьем - Венедиктом Ерофеевым. Первое издание благо было в одном экземпляре, быстро разошлось. Картонная папка с прошитыми дыроколом листами от Саши Каунова - без всякой обложки.
Взяли две огромные канистры пива и стали читать. Вчетвером. Восемьдесят четвертый. Так и читаю до сих пор. Поэма.
Почему Евгений Онегин это роман, а Мертвые души - поэма. Любимый вопрос школьных литературоведов. Музыка, лирика, эпос. Путешествие из Петербурга в Москву, совершенное очарованным странником.
Потерпите, говорил Ерофеев читателям, ведь я-то терплю, но – пусть, пусть я дурной человек... я не знаю вас, люди, я вас плохо знаю, я редко обращал на вас внимание, но мне есть дело до вас: меня занимает, в чем теперь ваша душа, чтобы знать наверняка, вновь ли возгорается звезда вифлеема или начинает мерцать, а это самое главное...

***

Гамлет. Уильяма нашего Шекспира. Сначала увидел. Смоктуновский. Ничего не понял кроме поединков - зачем проткнул занавеску, а девушка сошла с ума и за что наказан Лаэрт, ладно - главное сражаются и, слава богу, не целуются. Хороший фильм, жаль в стихах - не по пацански. Взрослые принца поминали часто, особенно когда собирались гости, с уст не сходил.
Казалось, весь театр крутится возле быть или не быть -  тоже непонятно. Пить или не пить, понятно, спать или не спать, есть или не есть. Без вопросов, даже жить или не жить, а вот что такое быть, вопрос. Далеко не детский - взрослые вообще много чего непонятного лепят.
Однако застрял образ, как ни крути, герой - всех победил, и хотя сам того, но в принципе, молодец, знай наших. Ведь добрый поединок отвлечен от оснований, мало ли, откуда ноги растут, главное, результат.
Как-то из-за очередной ссоры с Гошей меня наказали, не помню за что конкретно, но смотреть телевизор запретили. Как назло вечером давали Гамлета, а Гоша, будучи кругом виноватым, нагло пялился в телек у бабы Симы, и потом страшным шепотом на кухне топил за крутые драки. Гамлет, удивился папа, надо было раньше сказать, я бы разрешил. Признаться, ошарашил сверх всякой меры - действительно волшебный чувак, если может отменить наказание. Потом, когда посмотрел, не понял начала - вроде, нормальные люди, сражаются на шпагах, а верят духам, но драка с Лаэртом очень понравилась, поэтому фильму поставил зачет.
Чуть позже, уже будучи подростком, махнул на смысл монолога рукой - древний человек, что-то такое возвышенно отвлеченное говорит - так на то и театр, и средневековье, и королевский двор, чтоб непонятно, но величественно, а смысл не важен. И Дон Кихот туда же, кто там еще, Вальтер Скот - тот конечно поинтересней, но похоже.
Тем не менее Гамлет зацепился всерьез, будоражил, выскакивал в слове, иногда оборачивался цитатой, почти как Пушкин, прижился. И только когда пришло время разбираться самим собой - приподнять покров земного чувства, заговорил во весь голос

***

Второй раз небо, первый был в семьдесят втором, когда услышал битловский хей джуд, рухнуло году в семьдесят наверно седьмом, или шестом, не сут - после пинкфлойдовского Shine On You Crazy Diamond, и на обломках обнаружилось то, что жило внутри, но было сокрыто от всякой психологии.
Недавно узнал, что музыкальные аккорды можно описать с помощью топологии. Так для созвучий, состоящих из двух звуков, а в алмазе топология задана именно чередованием звуковых пар, таким пространством будет лента Мёбиуса - мифологический символ бесконечности или змеи, пожирающей саму себя, скручиваемое и переворачиваемое пространство, где внешнее оказывается внутренним, а внутреннее - внешним. Короче, безумный алмаз высветил встречу с ангелом-искусителем, точнее, предстоящее грехопадение, а скорее, его истовое желание-предвкушение.
Воцарившаяся после укуса раздвоенность требовала своего осознания и легитимации, то есть, выхода из сияния и безумства, а для завершения себя во всей полноте нового тела, которым стала композиция Чика Кориа Ренессанс.
Трудно сказать почему змей выбрал тело фьюжн-мистерии - может, виной пограничность джаз-рока, как необходимость баланса над двумя безднами, или причина лежит в соприродной ленте Мебиуса двойственности жанра, но вслед за мистерией на пороге появилась книга "Из первых рук" Джойса Кэри, где бродяжничающий гениальный художник, пребывающий в состоянии творящего, совершенно безбашенного, не признающего над собой никаких правил субъекта, следует за поэзией Уильяма Блейка. Просто послушайте начало и все поймете сами.
"Я шел вдоль Темзы. Позднее осеннее утро. Солнце в дымке. Как апельсин за стеклом закусочной. Внизу сияние. Отлив. Грязная вода, солома, планки от ящиков, мусор и от одного берега до другого зигзагом — нефть. Как гадюка в снятом молоке. Древний змий, символ природы и любви.
    Пять окон льют свет в человеческий склеп;
    Одно ему воздух дарит;
    Второе доносит музыку сфер;
    А третье ему открывает толику бескрайних миров...
Темзу, скажем. Прибрежную грязь, сверкающую, как золотой слиток тридцать шестой пробы, прямо из огня. Говорят, когда выходишь из тюрьмы, скорей ищешь укромный уголок, темную норку, как кролик, спугнутый горностаем. Небо пугает тебя своим простором. Но мне оно нравилось. Я просто купался в нем. Я не мог оторвать глаз от облаков, от воды, от грязи. И я, верно, с полчаса приплясывал взад и вперед по Гринбэнк-Хард, скаля зубы, как горгулья, пока ветер, поддувая под штаны и задувая за шиворот, не заставил меня, как говорят, очухаться. Напомнил про глаза и печенку..."

***

Большая перемена, самое время окунуться и поплавать в мире прекрасного современного, а там снова хорошие новости из культуры - на евровидение, или как ево, оскар, поедет немало половин, но вопрос в том, откроется ли дальнее зарубежье миром других мужчин, который не пожелает установить тотальное господство над хрупкой детской или девичьей душой. Тем не менее, допрыгались, и церемония пройдет без ведущего, ибо не нашлось замены гомофобу Кевину - сами будут конвертики вскрывать и собственными ручками брать золоченые статуэтки. Самообслуживание.
Свои услуги предлагал, говорил, нет в мире ведущих негомофобов, а если есть, сразу гомофоб, только скрытый - то слишком часто мужское платье надевает, то слишком редко женское. Один кандидат не смог представить от жены справку, что последние тридцать лет семейный секс происходил строго по согласию, другой был уличен в том, что пропускал женщин вперед, а однажды в супермаркете, будучи разодетым в мужские штаны и темный пиджак, предложил девушке дотащить пакет и, конечно, это попало на камеры. Предки третьего воевали за южан, а значит вовсю участвовали в расовой дискриминации, четвертый не смог доказать наличие всевозрастающего чувства вины перед дочерью, несмотря на то, что за последние двенадцать лет дважды пропускал архиважные школьные мероприятия с ее участием, а пятый, как выяснилось, неоднократно привлекался к административной ответственности за требование называть его папой, дадди или отцом, чем причинял детям невыносимые моральные страдания. Хотя выход простой - Эйнштейн, которая тоже была женщиной.
Господи, благослови заштаты, хотя уже поздновато - телефонные провода ожили, поделили слова на правильно-неправильные и громко запретили неправильным ходить, после чего мир заполонили звуки волшебных флейт, эоловых арф и нежнейше-бесполых дисконтов, отчего рухнул Карфаген и немножко погибли Помпеи. Иерихоновы трубы, только наоборот. Глядишь, остальные одумаются, вернут из дальней ссылки достоинство и честь, подвиг и геройство, бога, душу и романтику с любовью - рано, поздно человечество скинет морок всего хорошего против всего плохого, и поставив мать-материю на положенное ей место устремится к возвышенному

***

Джек Лондон, Мартин Иден. Прочел лет в четырнадцать. До того были Белый Клык, Смок, Малыш, Морской волк, Лютый зверь, Мексиканец и Лунная долина. Молодежный автор.
Взрослые закатывали глаза - о, Мартин Иден, великая книга, станешь постарше, поймешь.
Вообще, этой присказкой изводили с малого детства. Как переживает мама по любому пустяку типа синяка или двойки - вот когда у тебя будут дети, поймешь.
Почему болеть нужно строго лежа в постели с компрессом на горле и влажной салфеткой на лбу, зачем хорошо учиться и быть вежливым со всяким старшим. Развод - вырастешь, поймешь, Сталин - вырастешь, поймешь. Как неохота объяснять, сразу  вырастешь - поймешь, отложенный на потом разум.
Достоевский, это когда постарше, Булгаков - рановато, обнаженка -  вырастешь, поймешь. Так я уже понял - хочу, интересно, прям, горит, а куда дальше расти не знаю, и когда стукнуло четырнадцать отец выложил Идена.
Прочел с интересом, только не понял мучений героя. Ну да, любовь, все дела, предала, сука - досадно конечно, но ведь есть другие бабы, тем более, под конец излечился. Добился успеха - наслаждайся, зачем тонуть. Однако засело, зацепило краешком правды - чувствовалось, не врет автор. Красиво получилось - печально, красиво и непонятно-понятно.
Куда подевался смысл, ведь Мартин открыл в себе речь, и внутренний источник плесканул текстом. Хорошим, рано-поздно грамотным, ликвидным. Заслуженный успех, деньги, слава и Руфь приползла на полусогнутых - одним словом, победа, трудовая, выстраданная и честная.
И на тебе,  все рухнуло - обесточилось и обессмыслилось, причем всерьез, без позы или деланного пафоса, а на самом деле, исчерпался. И как писатель, и как человек - ушло бытие, следом упорхнула душа и в живом здоровом теле воцарилась черная леденящая пустошь тотального неразличения. Такого, что акт смерти оказался единственным способом вырваться из бесконечного круга обезличенного числа.
Отказавшись от своего естества и судьбы, приложив неимоверные усилия ради достижения желаемого места, Мартин прозевал главное - сделку с дьяволом. Душа в обмен на результат, так как сотворив из Руфи кумира, совершил подмену - перед ним стояла не женщина, но идея. Помните у Федора Достоевского в Бесах - идея, словно хищная птица, завладела Кирилловым.
Лицом к лицу лица не увидать, и за счет собственно написанного Мартин осознал принципиальную обычность, рутинность и банальность страстно желаемого. Руфь, слава и деньги обернулись сиротством без волшебства и надежды, более того, утратив друга, стихийность и авантюризм, он уперся в заведомую порочность веры в себя, понимаемую как разумную волю, направленную на достижения, а на самом деле, утрату подлинно своего - места и сущности, бытия и души. В итоге, полная невозможность движения.
Инакость - тяжкое бремя, обрекающая не просто на одиночество, но на отверженность и непринятие самого себя, как существа имеющего полное право на на весь человеческий объем - быт и рутину, банальность и пошлость, женское и мужское, пустоту и неверие, землю и небо. Инакость, как богоизбранность или как исключенность, отверженность, как дар или проклятье. На самом деле, и то, и другое.
Выговорив и написав себя, на дне, в остатке Мартин не увидел ничего стоящего - источника больше не было, поэтому гамлетовский вопрос решился сам собой. Прощай, Гульсары

***

Началось с микробиологии. Невидимки за работой. Сразу захотел - микроскопы, пробирки, чашки петри, агар-агар, микробы, бактерии и вирусы. Потом гиперболоид инженера Гарина - срисовал из книги чертеж, сложил вчетверо, запечатал изолентой и глубоко спрятал. Секретная тайна. Иду на грозу - Белявский, Плятт, Лановой, и наконец, Митчел Уилсон. Живи с молнией, Брат мой - враг мой и Жизнь во мгле. Эрик Горин, тернистый путь в большую науку.
Подвал в форме буквы "Г" - центральный проход, а по бокам купе, образованные парой больших радио-монтажных столов, прикрытых аппаратурными стойками - поезд номер тринадцать, плюс левый карман для станков - токарный, фрезерный, сверлильный, мотальный и курилка на входе. Научная фантастика - печи, осцилоскопы, генераторы, лазеры. Транзисторы, тиристоры и диоды, конденсаторы и сопротивления, платы и индикаторы, кандидаты и доктора, студенты и преподы.Треп, блиц, чай, спирт, напряги и писанина, удачи и неуды, отчеты, командировки, конкуренция - грузины, американцы, немцы, японцы или канадцы, но главное, мечта и победа - большой лазер и  хитрая электро-магнито акустика, что берет на тысячу вольт выше солнца.
Желтая субмарина,где Зельдович с нелинейной оптикой в соседнем отсеке, и если по-правде, если убрать ложный пафос и общепринятые преувеличения, раздутое эго, филигранно расцвеченный рукотворный имидж, самовозвышение и самодовольство, наградной тон или эпитафическую патетику - настоящей работы, как научного целого, того, что серьезно продвигает теорию, эксперимент или практику, помогает по-другому смотреть на знакомые вещи или дает метод, улучшающий, совершенствующий или позволяющий добыть, увидеть принципиально новое, не случилось. Лазерное возбуждение, широкополосный прием и деталировка механизма образования ультразвука, не мое. Только воплощение - организация, оснастка, эксперименты, показания, расчеты и прикидки, а лазерный измеритель напряжений - просто изобретение, причем на пару с Петровичем.

***

Повесть о настоящем человеке. Точка сборки, но можно и глубже копнуть, откуда такая сила и такая воля, где источник. И снова подходим с моменту творения. Русский человек краешком души так и остался в неподеленности, в том моменте, когда мир еще не выпал из среды, когда нет никакого многообразия, лишь потенция, контур, ибо первослово "да будет свет" уже произнесено, и после вспышки-осознания первородная среда исчезнет, а мир проявится во всем многообразии предметов, людей и отношений. Это его родина - самое святое, когда первая мать и первый отец рядом, когда пролился свет, но еще не исчезло единое общее, и там все плотно - в неразличении и единстве. Богу-отцу позволено, но никому более, никто кроме него не может посягать на материнскую среду, из которой произойдет и народ, и одна из его многочисленных вершин - человек, но как только это случается, русский рождается заново - уже как завершенный и совершенный воин-спаситель, более того, с поручением бога-отца и мандатом от всего народа целиком. И творит невозможное.

***

Долго вспоминал, перебирал и наконец решился. Подумал, а чего, друг Джон, этот крайний австралиец смог, чем я хуже. Получается, ему можно шведскими спичками баловаться, а мне только гамбургские счета платить, он весь такой многоязычный и толерантный, а я скучный педант-почвенник из Челябинска, он капелюхами слезы наворачивает, а мне остается дым глотать над горячей водой и громко сопеть в углу. Больше скажу, Джон хотя и выглядит отличником в очках со смартфоном, на самом деле частенько пропускал уроки ридны аглицкой мовы, и в каждой его пятерке сидят по меньшей мере две двойки по русскому и кол за поведение.
Все знают, волшебника из страны ос написал Волков, равно как всяк сущий в империи язык понимает, что Винни-Пуха сотворил Борис Заходер и только спустя вперед многие годы потом Милн, заменивший все русские слова на английский, самозванно объявил себя автором - клялся генетикой, кричал, Кристофер Робин мой, а медвежонка видели в Лондонском зоопарке.
Винни-Пух и все, все, все Алана Милна в переводе Бориса Заходера. Родители начитывали вслух задолго до создания мультфильма, и в маленьком детстве не было книги лучше. Единственная и неповторимая, а когда вышел мультик испытал разочарование - герои были совершенно другие, абсолютно непохожие на моих.
Став великим психологом дочь раскрыла страшную тайну - Винни твой жизненный сценарий, сказала она тонким намеком на Э. Берна, хотя когда полез смотреть умную книгу ничего кроме главы "муж-алкоголик" не увидел

***

Наконец то забрезжила надежда, а еще совсем недавно казалось, беспросветность заполонила всякий горизонт и на земле не осталось места подвигу - да, да, когда узнал о закрытии дома два кингстоны открылись и корабль Великой Надежды резко пошел ко дну.
Не будет более откровений, думалось оскорбленным мозгом, не будет сладких разговоров о главном, выяснения суперпозиций и квантово-молодежной запутанности. Современность жестока, плача рассуждал я, и все большое, важное и чувствительное меркнет под ударами неумолимого прогресса, но ведь дом - милый дом, это же из вечного, из нетленки, хотите, изнутри каждого человека, которому не чужды порывы и прорывы, который стремится к прекрасному и отвергает вульгарность.
Нет, нагло смеясь отвечало товарищ время, ты просто забыл о неумолимости - эпоха, меняющая другую, неумолима, и в этом трагедия, и в этом пафос, более того, смысл, ибо живое, чтобы остаться в живых, обязательно должно умереть.
Но теперь, когда повсеместно наступают свобода с демократией, когда социально ответственные социальные сети строго бдят за прогрессивностью всякого плевка или дискурса, когда цензором являются не цари или Гончаровы, а робот-партком, уместно и в какой-то степени рукопожатно, осудить, хотите, остудить, былое и думы.

Вощев всмотрелся в лицо ближнего спящего — не выражает ли оно безответного счастья удовлетворенного человека. Но спящий лежал замертво, глубоко и печально скрылись его глаза, и охладевшие ноги беспомощно вытянулись в старых рабочих штанах. Кроме дыханья, в бараке не было звука, никто не видел снов и не разговаривал с воспоминаниями, — каждый существовал без всякого излишка жизни, и во время сна оставалось живым только сердце, берегущее человека.
Андрей Платонов. Котлован. Самое яркое впечатление литературной перестройки

***

Согласно теории близнецов, шахматный кубик никогда не упадет маслом вниз, собственно, как никогда не раскрутится одинокий лазерный луч, тоскующий по фотонной паре, и растреклятая эмжэ будет давить землю-матушку с тупой непреложностью учебника.
Долгое время Америка была выдумкой - киношной картинкой из пластика, целлулоида и блестяще никелированных форм. Харлей-Дэвидсон, ковбой Мальборо, верблюд на пачке, оцинкованные барные стойки и буги-вуги. Казалось, в этой сказке все очень весело и ненапряжно, и кока-кола продается вместо трехкопеечной газировки, и жвачку выдают на сдачу от мороженки. Они носили каплевидной формы черные очки, косухи, ковбойские сапоги и шляпы, у каждого на ремне болталось два кольта, а с плакатов задорно играл мускулами Шварценеггер, и это было покруче строек коммунизма, пятилеток, ледоколов и мелиорации, как вдруг выяснилось, что Билл Гейтс живой человек, а не голливудская выдумка, хотя на Луну не высаживался.
Что же будет с нами, когда мы настолько подвержены чужой непреложности - не воле или случаю, а той бездушной силе, которая знать никого не зная исправно управляет разумом и судьбой, и что за блажь пытаться заглянуть в завтра, когда на дворе сегодня.
Смотреть как убывает кока-кола из запотевшей, искрящейся бутылки почти больно - так было вкусно прикасаться прохладному, мокрому телу, играть светом, наблюдая веселые пузырьки, а ты взял и выпил - опустошил и уничтожил, стер красоту и убил желание. Так попытка приготовить светлое завтра, обрекает сегодняшний день на забвение, превращая его в пустую бутылку, согласитесь, осенью лучше наслаждаться осенью, полной грудью ощущая роскошь багряного увядания, плавный бархат утренних туманов, ремарковскую отстраненность дробных дождей, медный отблеск вечернего солнца и пряный запах уходящей натуры, но ни в коем случае не выглядывать зиму, пусть легкий ласковый ветерок лениво перебирает опавшие листья, все случится само собой.

Несладкая участь ожидала заблудшего.Одно название, колдованный. Сунулись как-то миссионеры с духовным, да где там - сожрали и в отместку лес подожгли. Не горит. Вроде, сухой, скрипучий, ломанный - топь и слизь из соседних болот не пустили петуха. Правда, деревни обветшали.
Сидя на опушке он смотрел переливчатую синеву. Кусочек солнечного дня вырвал из сырости краешек леса, расцветил травы, поднял с насиженных мест окрестную мошкару. Следом вспорхнули, зачирикали птицы, встрепенулись, запели лягушки, зашуршали змеи. Полуденное оживание. Скрытая лесная жизнь, подогретая теплом несчастного солнца на какое-то время становилась обычной, подчиняющейся разумению.
По слухам Мохнатый попал. Рабство, а может обнищал и теперь влеком разным, что поделать - обстоятельства, куда против. Свобода тоже неплохо приспосабливается - Камышловские подмяли, а уродцам с Табанки по барабану, даже приподнялись.Тут важно, кто, а не почему - встало начальство, терпи, глядишь, учтут, деляночку подкинут по-тихому, главное, не залупайся и дотянешь до глубокой.
Клиффорд Саймак. Заповедник гоблинов

День десятый, последний, и начиная писать эту заметку, не знаю какую книгу предложить. Колыбель для кошки Воннегута или Степной волк Гессе, Хлеб ранних лет Бейля или Берлин Александрплац Деблина, Сто лет одиночества Маркеса или Жизнь и судьбу Гроссмана.
Сколько всего перечитано, нашего, не нашего. Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов, Фазиль Искандер, Андрей Битов, Виктор Некрасов, Юрий Трифонов. Глаза разбегаются. Паустовский, Ремарк, Хемингуэй, Фитцджеральд. Романы, рассказы, повести.
Русский девятнадцатый начиная с Пушкина. Гоголь, Толстой, Некрасов, Щедрин, Гончаров, Тургенев. Русский двадцатый и советский двадцатый. Великая литература Европы, двух Америк и Азии.
История, географические открытия, приключения, научная фантастика. Лем, Стругацкие, Шекли, Саймак, Азимов, Каттнер. Не дай нам бог сойти с ума.
Или театр, пьесы, Жан Ануй, Греческая трагедия, Островский, Шварц, Чехов, Горький, Вампилов. Так Лесков или Фолкнер, Горенштейн или Апдайк, Диккенс или Стерн. Рассматривая корешки зависаю подолгу у стеллажа, потом выхожу на балкон и в который раз закуриваю - ощущение, не читал ничего, вернее много, но толком ничего - проглотил как допинг. В юности сразу переносил прочитанное в реал, и девушки обретали подобие Настасьи Филипповны или Маргариты, а в речах чудились иносказания, аллюзии к Гессе или Маркесу, намеки и тончайший, многообещающий флирт.
Иногда, включив Билли Эванса и глядя на мокрую из-за дождя крышу кинотеатра Пушкина выдумал собственные истории. Примитивные, юношеские и очень романтические.
Роковая встреча, пронзительное впечатление, непонятно-загадочные речи, бар или ресторан, говорящий танец, страсть, неминуемое расставание, долгая преграда и большая любовь. Ричард Олдингтон. Все люди враги.

***

Степной волк. Герман Гессе. Тут надо быть молодым из конца семидесятых. Чтоб тебе восемнадцать, а на дворе семьдесят девятый, чтоб на вертушке Дженезис, на стенке Дали, в душе нонконформизм, в теле Вудсток, и красавица с небытовыми глазами на примете. Одно смущало, преклонный возраст героя. Полтинник. По моим тогдашним представлениям, столько лет давали дедушкам - людям, которые приписаны к бабушкам и внукам, а не к эротическим перелетам Ибица-Казантип. В остальном, круто. Именно круто, иначе не скажешь. Туманно, сюрреалистично, отвязано от общепринятой скуки, музыкально и страшно эротично. Интеллигентно эротично, в самый раз - без слюней и соплей, обрывов или длинного ухажерства, физиологии или аморалей. Люди, втянутые в тайну, обывательскими ритуалами не заморачиваются.
Я сказал Дженезис - верно, но еще Малиновый король. обязательно. Хотите читать волка, ставьте малинового короля. Роберт Фрипп - это он. Волк, король, волшебник. Весь в черном, смурной и гениальный, и если наберете в Википедии Steppenwolf, увидите, что это канадско-американская рок-группа, образованная в конце 1967 года в Лос-Анжелесе, исполнявшая тяжёлый блюз-рок с элементами харда и психоделии. Такая связь у науки с производством

***

Литературная эстафета оказалась сложнее, чем думал - корабль, влачащий по дну якоря. Идиот, Теленок, Мартин Иден, Бесы, Степной волк, Блистающие облака. Приключенчество, наука, авангард и модерн. Сколько всего читано, а в остатке сумбур. То одно вспыхнет, то другое вспорхнет. На самом деле, собственноручно, на свой страх и риск, без отца или другого авторитета отысканного и принятого в свое не так много. Капитан Блад, Петушки, Горенштейн, Бесконечный тупик Галковского, Дугинская Ноомахия. Из собственного больше расставаний. Теленок, Окуджава, Битов, Солженицын, Бродский. Или незашедшего в основания. Улисс, Томас Манн, Марсель Пруст, Карамзин, Радищев, Некрасов, Аксенов, Петербург Белого или Понедельник Стругацких. 
Если бы отец услышал мои сегодняшние почвенно-беспочвенные речи, ужаснулся. Неужели можно оправдать советский союз, увидеть в Сталине что-то кроме ужаса и людоедства, высказывать претензии к науке в целом и научной парадигме в принципе. Неужели можно разлюбить модерн с авангардом и топить за соцромантизм, пуще, соцреализм или, что хуже, усомниться в правильности просвещения, презреть демократию, удариться в примитивное богоискательство и отринуть все хорошее. Неужели двор, провинциальный советский двор с его нехитрыми правилами, стихийностью и пожизненным законом взял верх над прогрессивным, научно оформленным, логически непротиворечивым, культурно-просветительским, интеллигентским началом
Зачем тогда ночные разговоры на кухне, радиоголоса, чтение из-под полы про сталин-гулаг и почитаемые вершины штатно-глянцевого оплота свободы. И вообще, еврею, хоть и половинчатому, русское славянофильство, паче, почвенничество, что корове седло -  ни кроватей, ни умывальников, сплошные убытки.
Ну правда, чего голосить за банную идиллию или коллективный субъект - общину, где индивидуальность не целое, а только одна из многочисленных граней общего, русскую предматериальность или всемирную всеобщность. Стоны душевнобольного или лицемерная песнь отступника.
Очевидно, что реальность, в том числе планы, стратегии и подходы не может основываться на столь непродуктивной архаике - ортодоксальной сословности, невежественном жречестве или бесчеловечной парилке по-черному, как очевидна необходимость выборов и свободы во всех их мыслимых комбинациях, невмешательстве общего в частное, благость неподцензурности и красота протестного ума.
Все проще - семья, достаток и благополучие, здоровье и приличный досуг, пристойный костюмчик и рукопожатный дискурс, где свои отличают своих по первой ноте. Делать карьеру, поругивать власть и уповать на прогресс - чего полез в камушки.
Сами полезли, сами. Копни Сталина и полезет гражданская с революцией. Или сегодняшний вирус - тут же выскочит беспарднонная, коммерчески обусловленная, и от того не менее позорная, внеэтичность большой науки, мало того, страх и лицемерие сбежавшего подростка, шестидесятники окажутся троцкистами, а серебряный век кровным братом революционной целесообразности.
Никуда не денешься - либо правда, либо однобортный костюм с отливом


Картина Владимира Рябчикова "Зеркало" - https://www.liveinternet.ru/users/oleska2112/post450519275/