Как маленький

   Пятый класс. Осень, глубокая, как все её лужи, полная безысходности и листвы, что мешается с грязью под ногами. У нашего классного учителя выходной, а нам срочно требуется разыскать его. Тихая скромная Светланка потеряла маму, и осталась совершенно одна, а мы не знаем, что предпринять.
Ельмичка, так называли Светлану в школе, несмотря на то, что она не была белокурой, казалась похожей на цыплёнка. Тихая, немного сутулая, очень худенькая. Мелкие шоколадные капли глаз, густые брови, острый нос, - вот и всё, что я помню про её внешность. Но характер... Собранная, вся в себе, как бы постоянно настороже, смотрела вокруг, будто опасаясь чего-то. Вероятнее всего, она боялась того, что случилось, только мы-то не знали, что к тому всё идёт. Никто не знал, ни о чём.

   Ельмичку вызвали с урока, «с портфелем на выход». И то, как медленно и отрешённо Светланка окутывала голову серым старушечьим вязанным платком, повергло всех в ужас. Она брела по проходу между партами понуро и неуверенно, будто стараясь оттянуть время неминуемой казни. Мы вертели головами, смотрели беспомощно и испуганно друг на друга, в поисках ответа на единственный вопрос: что случилось?
Было непонятно, кто догадался первым, но то, что надо немедленно дать знать обо всём этом классному руководителю, предложил я.
- Ты знаешь адрес? - Спросил меня педагог.
- Нет..
- Зайди в учительскую, там тебе напишут. Не заблудишься?
- Нет. - Я замотал головой, и не только позабыв про портфель, но даже не накинув пальто, побежал в учительскую.

   Сжимая в руке адрес, написанный на листочке, я бежал по знакомым улицам города, и совершенно не узнавал их. Обыкновенно, по воскресным дням, я просыпался раньше родителей, едва расслышав протяжное «Мо-ло-ко-а! Мо-ло-ко-а!», бежал за молочницей, окликал её, и мы непременно обменивалис новостями и улыбками. Она, специально для меня, открывала новую флягу и, даже не перемешав её алюминиевым черпаком на длинной ручке, собирала в мой весёлый пузатенький бидончик все сливки, что густо и лениво пузырились сверху.  Я поспевал как раз к завтраку, а после уходил гулять. Бродил по городу, здоровался с домами, которые родились раньше моей бабушки, рассматривал лепнину фасадов, пересчитывал шаги и трещинки в асфальте. Казалось, я могу найти любой дом на ощупь!
   Город всегда был ласков со мной... Но только не сегодня.  Подменяя одну улицу другой, он пугал внезапным скрипом тормозов, угрюмыми лицами прохожих,  и я растерялся перед серым невзрачным видом и тех, и других. Когда адрес дома, у которого оказался, наконец совпал с тем, что записали в учительской, я подошёл к двери и постучал. Учитель почти сразу впустил меня, но я не смог заговорить сразу, а когда сумел, и сообщил, зачем пришёл, глянул на свои брюки и...  расхохотался.
Учитель от неожиданности присел на табурет в прихожей и с некоторым испугом глядел на меня, а я всё хохотал, хохотал и никак не мог остановиться.

- Я не поехал на автобусе, я долго бежал по лужам под дождём, но мои брюки совершенно чисты! Мама меня ругает всё время, что я, как свинёнок, одна лужа на весь район, но именно в ней пачкаю штанины до самого колена. Как ни стараюсь, у меня никогда не выходит, чтобы они оставались чистыми. Но сегодня я торопился, не разбирал дороги, и вот, полюбуйтесь! Мама будет удивлена. Мама. Моя мама!!! - И я вдруг зарыдал: от горя за Ельмичку, и от радости за себя, из-за того, что вот у неё мамы нет, а у меня... Справиться с чувствами я не умел, но понять их, что они такое, всё-таки вышло, и тут же сделалось ужасно... ужасно стыдно.
 
   Среди наших одноклассников, тех, кого воспитывала только мать было наперечёт. Большинство ребят после выходного рассказывали, как провели день с отцом, ходили с ним на рыбалку, к деду или баню, - о ванне дома той порой многие могли лишь мечтать. Да даже о субботней порке, за все провинности скопом, даже про неё сообщали с лукавой усмешкой и гордостью:
- Отец выпорол...
  Отец! А не какой-то там чужой дядька, который не имеет на это никакого права.
- За что пороли-то? - Спрашивали мальчишки друг у друга.
- Да, уж было за что. - Загадочно темнили они, усердно потирая ушибленное отцом место.

- Хорошо, когда у тебя оба родителя, случись что, в запасе, есть ещё один, а у Ельмички-то - только мама. И... что теперь? Куда её? В детский дом? А, может, к нам? - Всю дорогу до школы я мучил вопросами учителя, но он лишь молча придерживал меня за плечо, словно опасаясь, что выбегу на дорогу, как маленький, и попаду под машину. Когда мы уже почти подошли, то у крыльца увидели моих родителей. Отец был красен, мать, напротив, бледна. Заметив нас, они зачем-то взялись за руки, и пошли навстречу.
- Мы уже всё знаем. - Сдерживая волнение, сказала мать. - И... мы... - тут она обернулась на отца, тот, глядя мимо меня, с готовностью кивнул. - Мы хотим удочерить Светланку.

В тот миг я ощутил то, что описывают, как уходящую из-под ног землю. Совсем недавно я горевал о своём эгоизме и вот, опять!? Я чувствовал, как неотвратимо сиротею, как делаюсь совершенно лишним, посторонним, чужим. Я не был против отдать девчонке своих родителей, и был бы рад поделиться с нею двумя полками из трёх своей тумбочки в углу комнаты коммунальной квартиры. Но мне хотелось самому, чтобы сам, по доброй воле, а не насильно, когда отнимают за просто так. 


   Учитель крепко сжал моё, загудевшее от невыказанного несчастья плечо, и легонько подтолкнул к отцу:
- Вам есть о ком заботиться, у вас такой замечательный сын.
- Но мы всегда хотели девочку, - Вырвалось у матери. - И это шанс...
- У Светланы есть бабушка. - Перебил учитель. - Мы вызовем её телеграммой.

   В школу Ельмичка больше не пришла. После похорон,  бабушка увезла её к себе в другой город

   Когда наступило следующее воскресенье, осторожно, чтобы не разбудить родителей, я встал с кровати, оделся и вышел. Заглянув в кухню, увидел бидон. Вымытый и перевёрнутый вверх дном, он стоял в ожидании молока, но мне отчего-то было брезгливо дотронуться до него. Мне хотелось поскорее понять,- кто из нас двоих изменился больше, я или город. Я не стремился к одиночеству, мне просто хотелось побыть одному. 

   Вечером того же дня, засыпая, я слушал, как в кухне возмущённая мать говорит мужу о том, что «его сын», впервые за шесть лет, не принёс в дом молока, и, обычно молчаливый, отец, впервые за много лет ответил жене, проговорив что-то вроде: «Я люблю тебя намного сильнее, чем ты этого заслуживаешь».  Напуганный происходящим, я лежал с открытыми глазами, и представлял, как некогда весёлый бидончик покрывается липкой кухонной пылью, и его, чтобы не мешался, убирают сперва под раковину, а после уносят в сарай, или вовсе - отдают старьёвщику. Я отчего-то понял, что именно так оно всё и будет, а после расплакался, прикрыв голову подушкой. Горько и безутешно, как маленький.