Бесприютное эхо

                БЕСПРИЮТНОЕ ЭХО
                (рассказ)

                Промах мгновенен, длинно раскаяние.
                Фридрих Шиллер

Жизнь не сказка, а скорее зебра, в ней то и дело белая полоса сменяется чёрной. А порой она может преподнести далеко не приятный «сюрприз», точнее казус, да такой, что небо с овчинку покажется.
В этом как раз и убедился Аббос Вали, который жил не тужил и ничего не хотел менять, так как мир ему казался прочным как гранит, щедрым как рог изобилия. Но, как оказалось, всё это до поры до времени.
Аббос Вали был стрелком, причём довольно метким и искусным, чем весьма гордился в душе. Набил себе руку, будучи с детства завсегдатаем клуба-тира. Но охотой или звероловством он не промышлял, а вот рыбачить любил, его с удочкой по выходным частенько можно было видеть на берегу озера или речки.
Он был мастером заплечных дел, выражаясь точнее, тюремным палачом, приводящим в  исполнение не подлежащие обжалованию приговоры суда о смертной казни. Правда, палачом он себя не считал, а жене, которая из его окружения только и знала, чем на самом деле занимается её благоверный, говорил, что он «законный государственный каратель».
А перенял Аббос эту непосильную каждому профессию в 23 года у своего отчима, замкнутого и медлительного человека с недюжинной физической силой. Хотя с детства увлекался игрой на различных музыкальных инструментах, ходил в театральный кружок и ему прочили карьеру жреца Мельпомены. Он и сам верил, что час славы его пробьёт, и всё же с благословения отчима выбрал его стезю и в жизни поймал другую волну. И вовсе не потому, что к профессии палача у него особо лежала душа, кровожадным он никогда не был и не имел садистских наклонностей. Причиной для такого шага, определившей его дальнейшую судьбу, стал самый банальный довод. А именно то, что у отчима была довольно приличная зарплата, что немаловажно для каждой семьи, особенно такой многодетной, в которой родился и вырос Аббос. У бомонда же доходы, известно, нестабильны. А колония, если туда устроиться выгодно на работу, - место «хлебное».
Правда, когда впервые в камере смертников через окошечко пришлось из табельного пистолета выстрелить в человека, сердце стало бешено колотиться, дыхание спёрло, в глазах потемнело. Убивать людей - это же не мух уничтожать и не тараканов давить. Присутствующий при этом врач, увидев его состояние, подошёл к нему и ободряюще сказал: «Первое крещение всегда даётся трудно». А стоявший рядом прокурор добавил: «Ничего, пообвыкните, работа есть работа, какая бы она ни была».
И впрямь со временем Аббос стал привыкать к своему ремеслу, человек ко всему привыкает, ко всему может притереться. И ещё он пришёл к выводу, что казнь через расстрел всё же лучше, чем гильотина или виселица. Он всегда метил так, чтобы одним выстрелом прикончить приговорённого, дабы отпала необходимость добивать его, избавить от мучений в предсмертный час.
Что и говорить, Аббос Вали не был инквизитором, душегубом или кровопийцей. Но работа, как сказал прокурор, есть работа, пусть и специфическая, не для слабонервных. Часто он ни сном, ни духом не ведал, кого нажатием на курок отправляет на тот свет, что это за личности, какого роду-племени, за что осуждены, где они совершили тяжкие преступления, откуда их привезли. Но он свято верил в справедливость правосудия, ни капельки не сомневался в том, что следствие дозналось до всего, всё доказано профессионалами, а судьи и присяжные вынесли беспристрастно правильный вердикт. И он не должен испытывать угрызений совести, кто-то же должен «выметать мусор».
Мало кому было известно, чем на самом деле занят в колонии Аббос Вали, каким трудом добывает хлеб насущный и обеспечивает семью, а он вскоре после поступления на службу связал себя узами Гименея с миловидной девушкой по имени Малохат. И на его и супруги радость у них росли две дочери-красавицы, которые незаметно превратились в девушек на выданье. На все расспросы любопытных он привычно отвечал, что работает надзирателем в  исправительно-трудовой колонии. Так отвечали и дочери, когда их спрашивали о профессии родителя, непременно с гордостью добавляя, что это важная и нужная работа, от которой зависит безопасность общества. Отчасти так оно и было. Роковой выстрел производить Аббосу приходилось не каждый день, в остальное время он по приказу начальства выполнял обязанности надзирателя и конвоира.
Тема о том, чем на самом деле занимается отец на работе, для дочек была табуированной. Лишь Малохат точно знала, что приходится совершать спутнику её жизни в силу своих обязанностей и по указанию шефов. Хотя Аббос никогда не ставил её в известность о предстоящем процессе казни, она всё равно по настроению мужа догадывалась, что он опять кого-то кокнул, а сколько на его счету убиенных, палач уже и сам не помнил.
Аббос и Малохат женились по любви, жили душа в душу, но вскоре стало очевидно, что у них диаметрально противоположные взгляды на многие вещи. Малохат, сама кротость, была далеко не в восторге от выбора мужем профессии тюремного ката, но когда она об этом заикалась, он тут же её поправлял: «Я убийца по закону».
Был ещё один аргумент, против которого Малохат трудно было что-то возразить. Жалованье Аббоса в разы было больше её, простой учительницы, что обеспечивало достаток. Пусть их дом и не «кипел молоком и мёдом», но интерьер в комнатах свидетельствовал о том, что хозяева живут, если и не на широкую ногу, но вполне безбедно. И всё это благодаря мужу - профессиональному палачу.
Тем не менее, она как-то сказала, что чувствовала бы себя комфортнее, если бы он сменил профессию, пусть и на менее оплачиваемую, но не такую жуткую, тем самым смыл бы жирное пятно, которое добровольно на себе поставил.
- Пятно, говоришь?! – потемнев лицом, ответил Аббос. – Так вот, слушай, что я тебе скажу. Не так давно суд приговорил к смертной казни одного человека, язык не поворачивается назвать его человеком, а я привёл приговор в исполнение. Этот негодяй, этот изверг вломился в дом к семидесятивосьмилетней женщине, которая страдала диабетом и передвигалась на коляске, избил её, изнасиловал, потом начал грабить. Когда старуха стала слёзно умолять его не отбирать у неё обручальное кольцо, подаренное ей покойным мужем более полувека назад, с которым она не расставалась все эти годы, храня память о супруге, подонок схватил её за космы, повалил на пол, а потом задушил шнуром от утюга. А для пущей убедительности в том, что бессильная жертва испустила дух, всадил ей в горло отвёртку - своё извечное оружие. Ну чем не Чикатило?!
Тут Аббос перевёл дух и затем с решимостью, не терпящей возражения, отчеканил:
- Таких гадов, конченных мразей, асмодеев, таких волкособов я пускаю в расход, даже не моргнув глазом. Буду это делать и дальше, даже если вспять пойдёт Земли вращенье. Это моя, если хотите, Аннибалова клятва! Те, кто убивают, пытают беспомощных стариков и детей, жестоко глумятся над ними, не имеют права на жизнь. Но не суд лишает их жизни и не я, а они сами, раскурочив её, убивают себя своими злодеяниями. Я знаю, что эти отпетые нелюди уже никогда не пойдут по солнечной стороне жизни, волк меняет шерсть, но не натуру, волчьи инстинкты подавить невозможно. Они запрограммированы на преступление. Значит, я убийца смерти, вот!
Малохат молча выслушала тираду мужа, не проронив ни слова на его отповедь. После этого нелицеприятного разговора она долго не возвращалась к  запретной теме о работе Аббоса, чтобы лишний раз не бередить ему душу. Но однажды она вычитала где-то, что в Индии палачи испокон веков считались неприкосновенными, изгоями общества, их обходили, не подавали руки, не садились за один стол. Она сказала об этом мужу, ожидая его реакции. На что он коротко бросил:
- Страшнее смертного приговора наказания нет, но так велит закон, хоть он и суров. А я на службе, где приказ, если он дан свыше, необходимо выполнять беспрекословно. А пока смертную казнь не отменят, будет существовать и эта профессия.
Специфичная работа Аббоса контрастно отличалась от его мягкого характера, сильно диссонировала с его обходительными манерами, что импонировало окружающим. Казалось, мухи не обидит, ни за что не снизойдет до бестактной фамильярности. «Он добр как кот Леопольд, - за глаза говорили про него соседи. - Никогда ни с кем не конфликтует». И это действительно было так. В нём как бы уживались два разных человека, он был двулик, но отнюдь не двуличен.
Но порой он всё же ощущал на себе косые взгляды иных прохожих, которые, видимо, знали или догадывались, кто он на самом деле по роду занятий. А ему было хоть бы хны. В таких случаях Аббос говорил себе: «Ладно уж, кто-то, может, и осудит, а кто-то рассудит, займёт «золотую середину. Такова уж человеческая природа и с этим надо считаться».
Так он рассуждал потому, что уверовал в безупречность и обоснованность выносимых судьями приговоров.
Так сменялись дни и ночи, время текло в своём однообразном русле, не внося никаких корректив в жизнь и работу Аббоса Вали. Да и он сам не желал каких-либо изменений и думал, что так и  дослужится до пенсии, которая уже была не за горами. И нисколько не подозревал, что Дамоклов меч уже висит над ним.
Однажды в посёлке, расположенном неподалёку от их города, произошло шокирующее преступление, ставшее резонансным благодаря вездесущим репортёрам из криминальной хроники. На безлюдном пустыре за посёлком обнаружили труп дородной молодухи. Ею оказалась местная жительница по имени Заррина. На теле убитой насчитали почти два десятка глубоких ножевых ранений, не совместимых с жизнью. Медицинская экспертиза выявила, что женщина находилась на третьем месяце беременности. Кто так сурово расправился с ней, за что? Следователи ломали голову и выдвигали различные версии, но напасть на след убийцы-оборотня не могли. Дело осложнялось тем, что он никем не был замечен в преступлении.
Подозрение пало на её мужа, хилого и тщедушного Дороба, который работал самоварщиком в местной чайхане и еще на  блошином рынке продавал всякую всячину, подержанные вещи. Главным аргументом, выдвинутым против него, стало то, что соседи наперебой начали говорить, что Дороб и Заррина жили как кошка с собакой. Всё у них шло наперекосяк, часто ссорились и бранились, что ни день муж материл Заррину, нередко дело доходило и до рукоприкладства. После одного избиения женщине стало плохо и пришлось вызывать «скорую помощь». Но при этом все умолчали о том, что и Доробу приходилось несладко и ему доставалось с лихвой. «Чингисхан какой-то! – охарактеризовал беднягу кто-то из сердобольных соседей. – Скандалы, похожие на девятый вал с картины Айвазовского, у них не утихали». Участковый милиционер тоже подтвердил, что в виде наказания за хулиганство Дороба не раз штрафовали и сажали в изолятор.
Так Дороб попал под разлад, хотя сыщики понимали, что состав преступления оставляет желать больших улик и фактов, доказывающих виновность подсудимого. Сам Дороб начисто отрицал свою причастность к убийству жены. Да, он признал, что часто цапался с ней и даже поколачивал, хотя и она ему спуску не давала. Он объяснил, что размолвки с женой у него происходили из-за ревности, потому что знал, что она наставляет ему рога, а он не даюс, то есть не куколд. Но на убийство он не способен. Дороб даже плакал, всячески доказывая, что он не виновен, что не его дело рук это страшное преступление, что он не мог взять на душу такой грех. Но все улики были против него, и его положение становилось всё больше безвыходным. Было видно, что он хочет многое сказать, но не может. Беда впилась в него всеми когтями и не выпускала из них.
Глядя на его жалкое лицо, на котором все эмоции читались мгновенно, на запуганные глаза, слушая сбивчивую речь, беспомощные и безуспешные попытки защититься, у следователей возникали смутные подозрения в виновности Дороба. В нём угадывались человеческие черты, внушающие сострадание, потому что в его словах не чувствовалось ни единой фальшивой ноты. Но как в запутанном лабиринте фактов найти хотя бы крошечную деталь, обосновывающую алиби подследственного? Как установить настоящего убийцу, если он на месте преступления не оставил никаких следов, за которые можно было бы зацепиться и развязать узел? Круг всё больше сужался, смыкался как обруч вокруг Дороба, бедолага уже больше не сопротивлялся, сознавая, что он обречён. Было ясно, что уже ничто не расплещет чашу его неизбывного горя. Однажды он в приступе отчаяния выдохнул: «Я чувствую себя как лягушка, которую варят на медленном огне». Услышав эту фразу, следователи переглянулись, но потом развели руками.
Как говорится, когда есть тело, есть и дело, и его передали в суд. Через некоторое время Дороба приговорили к расстрелу.
Как ни странно, весть о предстоящей казни, вопреки ожиданиям, он воспринял спокойно.
- Если бы, - сказал он искренне, - меня даже не арестовали по подозрению, то и на воле я уже подобно тому, как близнецы не живут долго поодиночке, много не протянул бы, настолько я был привязан к моей Заррине. Ну, какой без неё я жилец? Я срублен под корень. Скорее бы воссоединиться с ней. Вы убьёте меня, но любовь мою похоронить невозможно.
Страх ожидания смерти хуже смерти, но было видно, что он искренне считает, что только смерть спасёт его от чувства утраты и пустоты.
Смертникам полагается оставить завещание, такую возможность дали и Доробу. На клочке бумаги он написал следующее: «Когда меня убьют и тело бросят в яму, постарайтесь, Аллахом прошу вас, чтобы моя голова была обращена в сторону Мекки, в сторону Каабы, которую я мечтал посетить, но не сумел накопить денег на дорогу».
Приговорённых не оповещают, когда их ведут в камеру смертников для исполнения утверждённого решения суда. Но когда Дороба привели туда, и за ним захлопнулась железная дверь, он понял, что за этим последует и задрожал мелкой дрожью. Когда в соседней комнате в присутствии прокурора и врача Аббос стал целиться, Дороб неожиданно вскинул глаза и увидел в окошечке дуло смертоносного оружия. Он закрыл лицо руками, по-детски всхлипнул и глухо запричитал:
- Пусть наша жизнь с Зарриной была похожа на одиночество вдвоём, но я всё равно любил её. Хотя сам я родился, но никому не сгодился. Заррина мне была не супругой, я считал её своей женой, а это разные понятия. А когда кого-то любишь, его невозможно ненавидеть, а тем более убить. Я не убивал, Аллах свидетель. Это судебная ошибка, правда когда-нибудь всё равно всплывёт. Как говорят у нас, солнца подолом не закроешь. Эх, сходить бы на ее могилу и сказать, что я любил и люблю только ее. Если бы меня и не приговорили, я бы все равно наложил на себя руки.
Неожиданно он прикрыл подолом рубашки свою голову, как когда-то Цезарь тогой перед смертью у подножия статуи Помпея, и вскрикнул:
- Я не…
Это были его последние слова, прежде чем он повалился на бок. А Аббос Вали почувствовал, как у него, как в первый раз при расстреле человека, дрогнула рука.
Где-то месяц спустя у Аббоса зазвонил телефон. Ему звонили нечасто, разве что только жена, которая всегда беспокоилась, когда он опаздывал на ужин. Голос был незнакомым, что ещё больше озадачило Аббоса. Неизвестный мужчина, не представившись, сказал, что им обязательно нужно встретиться, что это важно для него, но еще больше для Аббоса Вали, потому что это касается страшной трагедии двух людей – Заррины и Дороба, и что они оба связаны с ней. Незнакомец добавил еще, что хочет пролить свет на это дело, что правду знает только он и больше никто.
Аббос Вали был крайне удивлён, не знал, что и подумать. Но то, что предполагаемая встреча связана с делом, в котором он, казалось бы, поставил последнюю точку, это его сильно заинтриговало. А то, что незнакомец собирается раскрыть правду и внести ясность в это загадочное дело, привело его даже в некоторое замешательство.
Никого не оповещая, будучи человеком не робкого десятка и уверенный в том, что всегда сумеет за себя постоять, он пришёл туда, где они договорились встретиться. На скамейке под тенистым каштаном сидел рослый мужчина с заросшей щетиной, выпирающими скулами и затравленным взглядом.
Завидев еще издали Аббоса Вали, незнакомец поднялся с места, не сводя с него глаз, что говорило о том, что он его знает в лицо. Аббос же лихорадочно думал о том, знает ли он этого невесть откуда взявшегося человека, но ничего, к своей  досаде, припомнить не мог. Коротко кивнув, он присел рядом и внимательно посмотрел на незнакомца. Взгляд его словно вопрошал: «Кто ты? Чего тебе надо от меня? Не тяни жилы, давай выкладывай!».
Незнакомец не заставил себя долго ждать, кряхнул сначала для приличия и выпалил:
- Извините, что побеспокоил вас.
  И, усмехнувшись, добавил:
- Отнял столь драгоценное ваше время…
- Пустяки, сегодня у меня отгул, - снисходительно перебил его Аббос Вали. - Продолжайте…
- И продолжу. Еще как, - скороговоркой проговорил незнакомец, - потому что я должен вам это высказать, выплеснуть всё, что накипело. Иначе сердце не выдержит.
- И что же вас так сильно мучает? – недоумевая всё больше, спросил Аббос, а про себя подумал: «Уж не актёр ли это, не получивший ещё «Оскара»? А может, наркоман или психопат, который хочет разыграть, одурачить меня? Во всяком случае нужно держать ухо востро».
Словно читая его мысли, незнакомец без всякого намёка на театральность сказал:
- Я не тот, за кого вы меня принимаете. Вызвав вас на откровенный разговор, вначале всё серьёзно обдумал. И еще решился на этот шаг потому, что слышал от многих, что вы порядочный человек.
- Так, так… - всё больше теряясь в догадках, произнёс Аббос.
- Мы с вами, пусть вы и косвенно, причастны к смерти невиновного лица, - глядя прямо в глаза своему собеседнику, сказал без обиняков незнакомец и тяжко вздохнул.
- И кто же этот невинно убиенный ангел? – насмешливо поинтересовался Аббос Вали.
- Дороб, его звали Дороб, - склонив голову, ответил незнакомец. - И расстреляли его вы, мне это доподлинно известно от одного моего знакомого тюремного надзирателя, стало быть, коллеги вашего.
- Вот оно что, - всё еще не понимая, куда клонит загадочный незнакомец, промолвил Аббос Вали. - Но я сам лично видел подписанные им признания. И апелляцию этот самый Дороб подавал в Верховный суд, но специальная комиссия оставила приговор без изменений, потому что тяжкое убийство налицо. Ничего тут не попишешь.
- Да при желании у кого хочешь можно выбить любое признание, - не унимался незнакомец.
- Я с вами не то что не совсем, а категорично не согласен, - возразил Аббос Вали. - Но меня занимает вопрос, какое отношение к этому делу имеете вы?
- Самое прямое, - бросил в сердцах незнакомец. - Жену Дороба убил я. Настоящий убийца - это я. А не он…
- Вы?! – изумлённо воскликнул Аббос. – Но ведь было проведено тщательное расследование, факты не подлежали сомнению, всё было неопровержимо доказано. Был суд…
- Суд? - перебил запальчиво незнакомец. - Произошла судебная ошибка, причём чудовищная, потому что убил я. Она была моей любовницей. Эта кокотка хоть и не была иконой стиля, не была Клеопатрой, но у неё был загадочный и притягательный ореол, природа наделила её аппетитными формами. В общем, в моём вкусе. Да она и сама никогда не куталась в кокон целомудрия. Кому угодно могла замутить голову.
- Но ведь она была замужем, - пытался урезонить незнакомца Аббос Вали. - А вы такое городите…
- Муж, говорите?! - криво усмехнулся неизвестный. - В шкале  её ценностей муж у неё был где-то на уровне отбросов или половой тряпки. Помню, как однажды с нескрываемым сарказмом так отозвалась о нём: «Он у меня как наш почти всегда пустой морозильник, пользы с гулькин нос, а тепла никакого».
- Ну, вы тоже скажете… - неодобрительно покачал головой Аббос Вали. - Но если бы Дороб был такой никчемный, так зачем бы она за него замуж пошла?
- Суженого, как говорится, конём не объедешь. Судьба, - нашёлся незнакомец.
Не зная как поступить, то ли встать и уйти или продолжать слушать бредовые, как ему казалось,  слова незнакомца, Аббос Вали молча взглянул на него. А тот, не догадываясь, что о нём думает собеседник, продолжил невозмутимо:
- Дороб был гол как сокол. Жили они бедно, нуждались, не вылезали из долгов, с трудом сводили концы с концами. А я обласкал её максимально, голубил, помогал, как мог, осыпал комплиментами. Потому так втюрился по уши в эту знойную женщину. Казалось, я вытащил призовой лотерейный билет. Да и на заработки в дальние края я поехал, чтобы погасить её долги. А она, эта залюбленная, утомлённая мужчинами, но ненасытная всегда милфа, в моё отсутствие выкинула подлянку, закрутила роман и стала флиртовать с каким-то парнем. Каково, а?! Представьте, в каком положении я оказался. Хотя и знал, что эта персона особого доверия не внушает, а  о мужа разве что ноги не вытирает.
- О мертвых плохо говорить негоже, - пытался охладить пыл незнакомца Аббос. - Так велит обычай, а он порой бывает сильнее даже закона.
- Но так всё и было, - отпарировал незнакомец. - Пусть лопнут мои глаза, если я вру. Когда я узнал о похождениях Заррины, я её позвал на пустырь, где мы обычно встречались, но не для невинных прогулок под луной. Позвал, чтобы вывести на чистую воду, осрамить. Хотел сказать, что чем больше шарик надувается, тем громче лопнет. А она, бесстыдница, и не думала что-либо скрывать, таиться. Это было не в её характере, своего небезупречного поведения она нисколько не стыдилась. Так и сказала, что завела себе нового, очередного любовника. И еще, унижая меня, так съязвила, что как ножом по сердцу резануло. Такие слова бросила в лицо: «У вас с моим новым хахалем, как говорят спортсмены, разные весовые категории. Он по всем параметрам на целую голову выше тебя. Да по сравнению с ним ты ниже плинтуса». Эти обидные слова прошлись катком по моему самолюбию, они прорвали плотину моего самообладания, я взбесился и слетел с катушек. Выхватил из кармана кухонный нож, который еще утром купил по наказу жены, и как разъярённый зверь набросился на Заррину. Не помню, сколько раз я всадил в неё нож. Я не планировал убийства, это произошло спонтанно. Она молила о пощаде, а я продолжал орудовать острым ножом, наверное, потому, что подсознательно понимал, что нельзя оставлять истекать кровью того, кого не смог убить легко. Ну, а остальное вы знаете…
- Ладно перевирать-то, наговаривать на себя, - остановил резко его Аббос Вали. - Но уж если это шутка, то очень злая.
- Всё, что я рассказал, это сущая правда, - качнувшись, ответил разом осунувшийся лицом незнакомец. - Кораном клянусь!
Аббос Вали озадаченно посмотрел на него. Если правоверный мусульманин клянётся Священным Кораном, то он не может лгать или произнести хоть одно слово вранья. Такой грех на себя взять нельзя,  боящийся Аллаха человек, который понимает, что ему еще предстоит в землю вернуть заёмный прах и предстать пред очами Господа, не посмеет пойти на это.
Наступило затянувшееся молчание. Первым его нарушил Аббос, всё еще не веря, что незнакомец поклялся священной книгой мусульман.
- Если убийца Заррины и впрямь вы, и это не скрываете, то почему бы вам не пойти в милицию и не сознаться в содеянном. Это называется явка с повинной и учитывается судом.
- Нет! Не дважды же за одно и то же. За меня уже сполна рассчитался Дороб, на которого насильно надели арестантскую робу, хотя он ни капли не был виноват, - незлобиво отмёл предложение Аббоса незнакомец. - Да, иногда дорога в рай на небесах лежит через ад на грешной земле. А я ещё хочу жить, потому что жизнь у меня одна, а не девять, как у кошки. Да и судебную ошибку, за которую жрецы правосудия ответят в Судный день, уже не исправишь. Вам же я раскрыл эту зловещую тайну потому, что стало невмоготу одному нести бремя такого греха. Ладно, я пошёл. Не поминайте лихом.
С этими словами незнакомец поднялся и пошёл прочь.
- Если и произошла судебная ошибка, знайте, я человек подневольный, - крикнул ему вдогонку Аббос Вали.
Проводив взглядом решившегося на откровенность незнакомца, который смешался с толпой прохожих, он ещё некоторое время продолжал сидеть, раздумывая над услышанной им историей, больше похожей на исповедь, дивясь превратностям судьбы. Вдруг он вспомнил, как целился в Дороба, а тот, закрыв лицо дрожащими руками, сказал ему, своему палачу: «Не убивал я. Это судебная ошибка». А если и впрямь ошибка? От этой мысли кольнуло сердце, стало жутко, Аббос даже испариной покрылся. К сожалению, в жизни зло сразу не разглядишь, оно коварно, но понимаешь это только тогда, когда обожжёт.
Он мрачно побрёл домой.
Первым делом Аббос Вали решил пойти к прокурору и рассказать ему о встрече со странным незнакомцем. А потом подумал, что из этого вряд ли будет прок. Незнакомец может притаиться и станет путать следы. Ищи тогда ветра в поле. А если и попадётся, может заявить, что слыхом не слыхивал, знать не знает, кто такой Аббос Вали. Поди докажи тогда, что ты не верблюд, ведь свидетелей при их разговоре не было. Значит, ему, Аббосу, выйдет боком. А незнакомец может предъявить ещё и алиби, вроде того, что в тот день ноги его не было в посёлке, где произошло убийство. И останется тогда Аббос в дураках, поднимут его на смех. Исходя из этих соображений, Аббос отказался от своего решения…
В ту ночь он долго не мог заснуть, ворочаясь с бока на бок. И на другой день не находил себе места. Он понимал, что наступил момент, когда человек остаётся наедине с самим собой. Стал прислушиваться к себе. И мучительно гадал, правду ли сказал незнакомец или нет. Но тот клялся и божился священной книгой мусульман, тем самым посеяв в его душе семена сомнений относительно виновности Дороба. Стало быть, если убийца не он и произошла судебная ошибка, то и он причастен к казни невиновного человека. Если судьи по ошибке дали промах и тем самым согрешили против истины, то он, опытный палач, промаха не дал, сразил наповал. Значит, и его с судьями связывает греховное родство и ему мучительно стыдно за такое родство. А если это не первый такой случай за многие годы его работы? И кто знает, сколько ошибок было на нашей грешной земле за историю рода людского? Если их сложить вместе, наверное, получится гора повыше самого высокого пика на Памире, а то и Джомолунгмы. От этой мысли, пульсирующей в мозгу как маятник, Аббоса всего передёрнуло, стало не по себе, муторно на душе. Вспомнив Дороба, он задумался о том, что не каждый рождается под счастливой звездой и не каждому дано уйти от незавидной судьбы. Да, Дороб не смог осчастливить свою жену, хотя очень хотел этого, потому что сам был несчастлив. Только счастливый человек может дарить счастье другим.
На другой день он решил встретиться с одним из трёх судей, вынесших приговор Доробу. Они были старые знакомые. Направляясь к нему, Аббос Вали говорил себе: «Он человек тёртый, бывал, что называется, и на коне, и под конём. И наверняка подскажет, что нужно делать в таких непредсказуемых случаях». Аббос Вали без утайки рассказал о встрече с незнакомцем и выложил всё, что его терзало.
К его удивлению, судья тоже признался, что и у него на душе кошки скребут, что интуиция подсказывала и внутренний голос говорил, что Дороб не виноват, что это не  злодей, а жертва обстоятельств, что ключ к разгадке тайны преступления не найден, в чём он пытался убедить коллег, заседавших в строгом режиме, но это ему не удалось, а выше собственной головы не прыгнешь…
После такого честного признания Аббос Вали совсем потерял покой. Сославшись на то, что простудился, несколько дней не выходил на работу. Он понял, что прежней жизни уже не будет. Ему всё время мерещилось закрытое руками лицо Дороба в камере смертников, который, не утолившись жизнью, в муках от своего бессилия закончил свой земной век. Он мучился от бессонницы, а если сон ненадолго смыкал его глаза, его преследовали кошмары, и он просыпался в холодном поту или пылая как раскалённая лава. Во сне он слышал то голос Дороба, то голоса других, возможно, также невинно убиенных. В том, что Дороб, которого с самого начала преследовал злой рок, и которому госпожа удача никогда не благоволила, умерщвлён по ошибке судей, он уже не сомневался. А от того, что это не его, а судей вина, ему легче не становилось, потому что понимал, что человеку за всё воздастся. Таков закон бумеранга. Однажды Аббосу показалось, что к Доробу пришло видение ангела, который протягивает к нему руки с неба. Эта картина была ошеломляющей по жестокой силе правды. Если Аббос Вали раньше казнил других, то теперь себя, казнил нещадно. Встреча с настоящим убийцей перевернула всю его жизнь, он переосмыслил её от начала до конца. Он чувствовал себя в положении человека, осыпавшего свою голову пеплом.
Голоса с потустороннего света, из царства безмолвия напоминали ему шум прибоя, знакомый ему с детства, прошедшего рядом с  большим горным озером. Эти надрывные голоса, сливаясь, превращались в гул, отдаваясь в ушах грозящим небесной карой звоном, перерастали в оглушительный рокот, потом расходились как дым без огня, как бесприютное эхо и проливались дождём с небесного свода.
Эти голоса как бы внушали ему: «Помни о своём отчёте перед Всевышним! С чем, с каким душевным грузом ты придёшь туда, к весам грехов и благодеяний?».
Однажды утром Малохат, заметив, что муж бледен как полотно, с беспокойством поинтересовалась состоянием его здоровья. Скрывавший до того свои вконец измучившие думы, Аббос как на духу поведал ей о преследовавших его кошмарах.
- Всё, с меня довольно! К собачьим чертям такую работу, это чёрное ремесло. Свет на ней клином не сошёлся. Ну и что из того, что кончилась череда моих беспечных лет. Завтра же напишу заявление об уходе! – бросил он под конец.
Услышав это, Малохат одобрительно кивнула головой, чему Аббос нисколько не удивился.
- Давно пора, - сказала она спокойно. - Хлеб насущный от Бога, а работы, когда у человека золотые руки, хоть отбавляй. Не пропадём.
- Да я и не собираюсь становиться байбаком, не в моём это характере, - ответил Аббос. - Главным добытчиком в семье должен быть мужчина.
Они прошли на кухню, и Малохат, накрывая на стол, сказала просто:
- Вдумаемся в эти слова великого Фирдоуси: «Трудяге-муравьишке причинять не смей ты малейшего зла. Есть и у него душа, и она ему тоже мила».
Процитировав двустишие, Малохат глянула на мужа и поняла, что слова поэта тронули его сильно, и что он уже для себя принял окончательное решение. Кому-кому, а Малохат была известна лютеровская несгибаемость мужа, если он задумал что-то. Он и впрямь понимал, что история с Доробом станет для него причиной разлада с начальством тюрьмы, да и самими неприкосновенными судьями, и что они уже не сработаются. Когда человек остается наедине с самим собой, он себе не будет лгать.
В тот же день, придя в колонию, Аббос Вали встретил своего сменщика и поделился с ним о возможной судебной ошибке в отношении Дороба.
- Ошибка, думаешь? - ответил тот со спокойствием, покоробившем Аббоса. - И такое не исключено. Но если это и так, то зачем ворошить прошлое, судебная ошибка непоправима, всё былью порастёт, забудется. Если даже обвинительный вердикт в отношении Дороба признают ошибочным, что маловероятно, то ему это нужно как мёртвому припарка. Ошибки? А где их нет, кто только их не совершает. Это и ежу понятно. Конь о четырех ногах и то спотыкается. Ты зря терзаешь себя, Аббос. Ведь ты не причастен к ошибке, будь она неладна. Наше дело маленькое, получил приказ и нажал на курок…
- Нет, я абсолютно так не считаю, - перебил Аббос сменщика, которого хотел отчихвостить как мальчишку, но сдержался и тоном уверовавшего в  свою правоту человека добавил:
- А те, кому доверено решать судьбы людские, не имеют права на ошибки, нельзя всех стричь под одну гребёнку, потому что из-за ошибки может лишиться жизни ни в чём не повинный человек. А его тоже мать под своим сердцем вынашивала и родила на свет божий. И еще, никогда не надо забывать, что жизнь человеческая освящена Господом.
Дома, вспоминая об этом, оставившем в его душе неприятный осадок, Аббос продолжал размышлять: «Судебные ошибки. Кто за них будет в ответе? А если история с Доробом - лишь верхушка айсберга? Как жить, если по твоей вине нанесено оскорбление чувству справедливости?».
Идя обратно и размышляя над равнодушием и бездушными суждениями своего сменщика, Аббос вспомнил притчу о мудром царе Соломоне, которую однажды рассказала страстный книгочей Малохат. Известно, что у царя было кольцо, на поверхности которого была надпись «Все проходит», а на внутренней «Пройдет и это».
Когда Соломон превратился в древнего старца, он на ребре кольца в лучах заходящегося солнца слабеющими глазами заприметил еще одну надпись, которая гласила: «Ничто не проходит».
Вспомнив об этом, Аббос повторил про себя: «Ничто не проходит». Он еще раз убедился, что боль, поселившаяся в его сердце с тех пор, как он узнал, что причастен к убийству невинного человека, а быть может и не одного, уже никогда не пройдет, не покинет его.
На другое утро Аббос Вали пришёл к начальнику колонии и положил ему на стол заявление об уходе. Прочитав его, тот сделал большие глаза.
- Что так?
- Устал, как загнанная собака, запряжённая в нарты, - уклончиво ответил Аббос. - Как говорят музыканты, и между нотами нужны паузы.
Начальник с минуту помолчал, еще раз перечитал заявление, а потом назидательно сказал:
- Ты у нас всегда на хорошем счету. Аббос, знаем, что ты ничего не делаешь спустя рукава, всё у тебя исправно получается. Не припомню случая, чтобы мы хоть раз тебя бранили. Да и зарплату нам собираются повысить. А ты подаёшь заявление об уходе. Не вижу резона. Ты лучше пришпоривай своего иноходца, а не осаждай его. Может, передумаешь? Или выдержишь паузу, если тебе так хочется, и вернёшься на круги своя. Дорога такому стрелку, как ты к нам никогда не будет заказана.
- Нет, - твёрдо ответил Аббос Вали и решительно поднялся с места, - обратной дороги не будет, Рубикон перейден.
Он ещё хотел добавить: «Помните, что когда-то предсказали ясновидцы: «Большая чума не прекратится, пока не будет отмщенья…», но раздумал.
С этого времени голоса с того света перестали преследовать его.
А спустя полгода Аббос Вали прослышал о том, что некий человек явился в прокуратуру и сознался, что убийца Заррины это он, а не Дороб. Аббос вспомнил о встрече с незнакомцем и подумал: «Наверняка совесть загрызла. А она самый беспощадный судя на свете, от нее спасу нет».