Динары пятого халифа

Роман основан на реальных событиях, которые произошли в Москве и  Центральной Азии с мая 2018 по май 2019 года.


Глава 1. Приглашение в зону зла


Февральским утром, зевая,  зашел на кухню и заученными движениями, которые мог бы и закрытыми глазами  проделать, взял  пульт кухонного телевизора, нажал кнопочку, поставил на плиту турку, сковороду, расколол яйца…

Рядом на экране что-то бойко вещала яркая блондинка – телеведущая.  Сразу же узнал ее.  Это Эльвира. Участвовал как-то раз в ее передаче о туризме.

Прибавил громкость.

–  У нас в студии, – сообщила Эльвира, – президент клуба экстремального велотуризма Тарас Заробитчук. Клуб называется…

Последовала короткая пауза.

– …«Адреналин», – пришел ведущей  на помощь гость программы.

    – Клуб называется «Адреналин», – продолжила телеведущая.  –  Тарас – эксперт по выживанию в безлюдной местности. По профессии военный. Офицер. А велосипед – его хобби.

     Я еще прибавил на пульте громкость. Стал смотреть.

     Рядом с Эльвирой  скуластый темноглазый смуглый брюнет. У него волевой взгляд, добродушный прищур широко посаженных глаз. 

–  Куда собираетесь поехать нынешним летом? – спросила гостя ведущая.

– Для нас лето наступит в апреле. В пустыню двинем.

– И что же вас там привлекло? – допытывалась Эльвира.

– Маршрут проляжет через биосферный заповедник. Ученые задумали восстановить там фауну, которая была в регионе три века назад.

– Неужели сильно изменилась за три-то века?

– Некоторых ее представителей уже записали в исчезнувшие виды, – пояснил экстремал.

– В чем же экстрим? – заинтересовалась Эльвира.

– Там водятся хищные и  смертельно  ядовитые животные. Прошлой осенью по тому маршруту пыталась пройти одна группа. Результат плачевный.

На лице ведущей вспыхнул интерес:

– Кто-то пострадал?

– О тех ребятах больше ни слуху, ни духу.

– Как?! – изумилась Эльвира, – все пропали?!

– Бесследно. И спутниковая связь с ними оборовалась. Последний сеанс состоялся, когда проходили урочище с говорящим названием Юлим-Туза.

–  И о чем же это название говорит?

– В переводе – Гиблое Место.

«Интригует, – подумал я. История о поездке туда так и просится в сюжет романа или фильма ужасов».

– Разве их не искали? – заинтересовалась телеведущая.

– Еще как искали! Спасатели запускали там свои квадрокоптеры. Самолет легкомоторный летал. Но без толку! Никаких следов.

На лице телеведущей неподдельный интерес:

– А местные? Что местные-то говорят?
– Так ведь там за сто километров вокруг никто не живет. Археологи разве что наезжают. Они  прозвали ту местность «зоной зла».

– А сотрудники заповедника?

– Недоумевают. Чертовщина там, говорят, какая-то творится. 

Телеведущая поежилась.

– Мистика да и только!

– Вот! – обрадовался гость программы. – И я о том же!

– И теперь вы хотите  провести параллельное расследование? – продолжила Эльвира теребить вопросами экстремала.

– Именно так. Хотим ответить на вопрос, куда парни сгинули.

«Вот ведь как  бывает! – подумал я. – ищешь-ищешь  для путевого очерка тему, такую, что зацепила читателя и не отпускала... На ум ничего не приходит. Вчера до полуночи маялся – безрезультатно. А утром вдруг - бабах! Тема сама неба упала. Прямо в руки. И какая! Если постараться - можно бестселлер написать!»..

Внезапно рядом со мной раздалось сердитое шипение. Оглянулся и увидел, как из турки убегает   ее содержимое. Бросился к плите, выключил конфорки.

– Группу уже набрали? – спросила телеведущая.

– Почти. – ответил экстремал. – Вот найдем доктора, механика и выдвигаемся!

Я старательно тер горячую плиту. А по телевизору, тем временем, уже выступал полицейский полковник:

– В  столице  и Подмосковье  участились квартирные кражи. Сегодня в Одинцовском районе Московской области на Рублево-Успенском шоссе - на территории, которую москвичи традиционно называют Рублевкой - произошла  очередная. Из частной коллекции похищены многочисленные предметы старины, представляющие большую художественно-историческую ценность…

«Завтрак, – понял я, – придется готовить заново. Принялся тереть шершавой губкой сковорду.

– Есть все основания  полагать, – продолжал полицейский, – что орудует одна из этнических организованных преступных группировок. Такие сообщества специализируются на определенных видах преступлений. Грузинская,  например,  на  квартирных кражах. Их совершают организованные группировки так называемых «домушников». Роли в них  четко распределены. Ведь вор-одиночка не может быть таким универсалом, чтобы  и консьержку заболтать,  и сигнализацию блокировать, и камеры видеонаблюдения обесточить, и похищенное вынести. Наводчками же в таких группах выступают домработницы, приходящие няни, мойщики окон, электрики, сантехники, ремонтники, курьеры.

В другое время меня, возможно, и заинтересовало бы выступление этого борца с домушниками. Но в то утро, после сюжета  Эльвиры об экстремалах, захватили  совсем другие мысли. Потянулся к пульту.

– Готовятся серьезно,– продолжал информировать полицейский полковник. – Иногда по нескольку месяце…
Телевизор погас и замолчал. Это я нажал на пульте кнопочку.
В ту минуту думал, конечно же.  не о «домушниках». И не об отважных велотуристах-экстремалах. И даже не пропавших литовцах. Жевал неторопливо яичницу, смотрел за окно, где вдали высились небоскребы Москва-Сити и размышлял о там, как бы побывать в том таинственном  гиблом месте. Это ж как будет здорово, если действие в очередной истории перенесу  не просто в дикую суровую безлюдную пустыню, а в  мистический мир из которого по непонятной причине не возвращаются люди. Наведаться бы туда, потоптать то гиблое место собственными ногами, рассмотеть ее  изблизи, пощупать! Посмотреть, как поведут себя герои моего путевого очерка. И рассказать в журнале что из этой затеи получилось. Чтобы  читатель вместе со мной, мысленно побывал в той жуткой зоне зла. И пережил то, что теперь уже непременно предстоит пережить мне.

Все! Решено! Еду! 

Из кухни направился в свой уютный кабинет-спальню. Здесь провожу большую часть холостяцкой московской жизни. Московской потому, что кроме нее есть еще другая жизнь. Она  проходит в странствиях по воде, горам, тайге, тундре. Теперь вот меня позвали необъятные пески.
Обстановка в моем кабинете скромная: на письменном столе ноутбук, принтер, телефон. Одногое кресло. Вдоль одной из стен три сдвинутых застекленных книжных шкафа. За стеклами корешки книг. На другой – экран. С потолка кроме свемильника свисает проекционный монитор. Есть еще складной диван. И это все, что мне нужно, чтобы зарабатывать на хлеб насущный с маслом и икрой в издательствах, на телеканалах, и конечно же в редакции моего любимого журнала «Путешествие». 

Открыл шкаф, взял с полки телефонный справочник, приялся его листать…  Пока  безнадежно не махнул рукой… Проще найти иголку в стоге сена, чем телефон этого Тараса Заработчука. Заученным движением потянулся к телефонной трубке.

– Справочное?.. Нужен номер клуба экстремального велотуризма... Адрес… Вот адреса-то я и знаю... Не значится?.. Жаль...

Плюхнулся в кресло, развернулся к окну. Когда смотрю сквозь жалюзи вдаль на башни Москва-Сити лучше думается. Башни эт напоминают мне кривые скалы-останцы.
А разыскать этого экстремала надо хоть кровь из носу. Причем срочно. Случай-то подвернулся уникальный!
Потянулся к  смартфону, поводил пальцем по экрану. Приложил к уху. Женский голос, который еще несколько минут назад слышал не кухне, теперь раздался в моем аппарате.

– Эльвира?.. Здравствуйте! Автор путевых очерков Игорь Баженов вас беспокоит. Напомню: в прошлом году..  Ах, так вы меня помните?!.. Просмотрел ваш утренний эфир. Интервью с президентом клуба экстремального... Да-да, с Заробитчуком. Очень хотелось бы пообщаться с ним. Но как на грех, не могу найти его телефон… Так... Записываю... Это мобильный?.. Спасибо, Эльвира!

     Набрал названный номер.

     – Здравствуйте, Тарас! С вами говорит автор путевых очерков Игорь Баженов. Посмотрел интервью с вами. Впечатлен. Хотел бы встретиться, побеседовать… Клуб ваш меня заинтересовал. Вечером? В шесть? Называйте место. Промзона?.. За МКАДом?.. Так… Старый, говорите… кирпичный?.. Двухэтажный? Так… Так… Подвальное помещение?.. До встречи!

Вечером снял с полки книжного шкафа, красочно оформленный сборник своих путевых очерков.  С хрустом поднял глянцевую обложку. На титульный лист, где написано  «Игорь Баженов. Тайна лесной пещеры» положил визитку. Подумал: «Пригодится». По опыту знал: такой прием безукоризненно срабатывал как аргумент, когда кого-то в чем-то предстояло убедить.

Меньше чем через час спустя я уже колесил по местности, которая после  столичного великолепия  выглядела невесело. Вокруг простирался тот самый пейзаж, который описал мне  Заробитчук:   высокие трубы, градирня, линия электропередачи, складские постройки, железнодорожные пути. Оставалось отыскать среди всего этого индустриального великолепия старый некогда жилой дом из красного кирпича.

Я притормозил свой  зеленый «нисан», поставил его на ручник, открыл дверцу, вышел,  осмотрелся. И действитель заметил кирничную двухэтажку с мутными окнами. 
Шины прошуршали по гравию. Встал у подъезда.
В подвал, вели высокие бетонные ступени. Остановился у массивной железной двери с фанерной табличкой:
«ТУРКЛУБ «АДРЕНАЛИН».

Потянул за скобу – дверь зарычала и открылась. Очутился в коридоре. Здесь царил полумрак. Помещение освещала лишь тусклая лампочка под потолком.

На стене рассмотрел  доску объявлений. Включил фонарик смартфона, высветил рубрики:  «Военные действия», «Сход лавин», «Наводнение», «Карантин», «Лесные пожары». Это, как я догадался, был перечень мест, которые привлекали экстремалов.

Внезапно с лязгом и скрежетом отворилась одна из дверей. В коридор упал свет. В проеме замер высокий длинноногий мужской силуэт.

– Вы Тарас Заробитчук? – спросил я наугад.
Вместо ответа силуэт сделаел жест, истолковать который можно однозначно: «Ну так заходи, коль явился!».
Я вошел. Окинул взглядом кабинет.

На видавшем виды письменном столе президента клуба «Адреналин» красовались старинный черный телефонный аппарат, ноутбук и стопа папок-скоросшивателей.
На стенах – карты и множество фотографий. На снимках отображены горные пейзажи и групповые портреты с неделю небритых мужчин. У стены выстроились в ряд стулья. А еще стоял потертый кожаный, сталинских, а может быть даже и ленинских времен диван. Обстановка говорила о том, что хозяин кабинета влюблен в свое дело  дорожит им. 
Повесив куртку на крючок вешалки-стойки, я присел на краешек антикварного дивана. А Заробитчук, пристально всматриваясь в мое лицо, явно пытался вспомнить,  где  видел меня раньше.

– Стало быть, о путешествиях пишете? – спросил он.

– Не только. О приключениях тоже, – ответил я, осматриваясь. Ведь во время путешествий всегда что-нибудь да приключается.

– Не без этого. А за интерес к «подвалу» спасибо, конечно! Мы свой клуб подвалом называем. Но сразу предупрежу: пресса нас вниманием не обделяет. Так что не представляю, что нового смогу  рассказать.

– А рассказывать пока ничего и не надо.

Президент клуба смерил меня удивленным взглядом.

– Тогда, что же вас привело сюда?

– То новое, которое у вас впереди. – И тут  взял с места в карьер. Заявил без обиняков: – Хочу отправиться в экспедицию вместе с вами.

На лице Заробитчука  проявилась кисловато-ироническая маска.

– Ах, вот оно что! Видите ли… В экспедиции каждый несет определенную функцию. В какой же роли вы себя представляете?

– Займусь журналистским расследованием.

– Заробитчук посмотрел на свежую запись в настольном календаре.  – Видите ли, Игорь. У себя на службе я помимо всего прочего еще и военный дознаватель. Так что расследовать – это вообще-то –  мое.

Раздался телефонный звонок. Заробитчук снял трубку.
– Клуб «Адреналин»…  Нет, волонтеры нам не требуются, спасибо!

Заробитчук положил трубку и вопросительно уставился на меня. Я же продолжил сражаться  за свое место под солнцем пустыни:

– Во всех подробностях поведаю о вашей  экспедиции широкой общественности.

– Человек, который это сделает у нас уже есть. Киношник он. Гоча Циклаури. Это ведь он помог организовать передачу по телевидению. Может пересекались?

– Не доводилось. Он сценарист?

– Кинооператор. Фильмы снимает. В группе у нас фотографом будет…  Правда, Гоча – сумасшедший, малость!
Заробитчук замолчал. Явно, выдерживая паузу, смотрел на меня.

– Сумасшедший – это хорошо. Гений обязательно должен быть с сумашединкой, – подержал я хозяина кабинета.

Заробитчук, с пониманием глянув на меня, и задумавшись, вспоминая что-то, заулыбался.

– Ворвался Гоча как-то раз сюда в «подвал» запыхавшийся. На животе дорогущая профессиональная камера болтается. Разговор начался такой, словно здесь не клуб «Адреналин», а палата в дурдоме.

– Что же он такого сообщил? – заинтересовался я.  И Заработчук во всех красках и деталях принялся увлеченно рассказывать. Видать, зацепил его за живое визит.
Я, никогда не видевший прежде Гочу Циклвури, ни разу не видел его лица но, слушая президента клуба «Адреналин», живо предстаил себе ту сценку. Вместо Гочиного лица представил себе его затылок. Итак… хозяин кабинета, восседал за столом и, с интересом, иронично, рассматривал визитера. В противоположный край его стола упирался кулачищами могучий  и плечистый кавказец.

– Собрался я в пустыню поехать на велосипеде, а мне говорят: альпинист-одиночка восхождение не совершит, и велотурист-одиночка пустыню не пройдет. В Москве несколько их клубов обошел. Уговаривал срочно поехать со мной. Боятся в предзимье.

– А что там, в пустыне, неужели барханы из золотого песка намело? – заинтересовался Заробитчук.

– Оттуда люди из заповедника не вернулись, – мрачно буркунул посетитель.

– Бывает. В предзимье, в запретную зону  заповедника, без особого на то интереса найти  дураков поехать немыслимо. Да и боязно. Ведь среди столичных туристов  уже пошла молва, будто люди в пустыне, пачками бесследно исчезают. – Тут в глазах Зарабитчука загорелся огонек сарказма. – Значит, говоришь, дружно отправляют с таким предложением по известному многим в Москве адресу: в клуб «Адреналин»? Хм!

– Отправляют.

– А сам-то ты, где был, когда те парни  пропали? – спросил хозяин кабинета.

Посетитель, растопырив мясистые пальцы   потер затылок пятерней и шумно вздохнул.

– Я там не был! Иначе бы меня сейчас здесь не было.
   
– Еще бы! – согласился   Заробитчук. – Коль оттуда люди не возвращаются.

– Ну так как? – теребил его кавказец вопросом.

– А никак. Ввели тебя, парень, мои коллеги в блудняк. В заблуждение то есть. Тебе к спасателям надо обращаться, а не к нам. Мы же не  спасатели. Мы экстремалы.

–  Разве я предлагал кого-то спасать? Некого там уже спасать. Поздно. 

– Зачем тогда ехать? И что искать-то? Их обглоданные скелеты? 

– Причину. Почему они не вернулись.  Вы будете искать, а я про вас фильм сниму. Ну, про то, как ищете.

Лицо Зарабитчука расплылось   в иронической улыбке.

– Знать, хотя бы приблизительно, где их косточки лежат.

Визитер извлек из кармана куртки лист бумаги, расправил ладонями на столе перед Заролбитчуком, ткнул волосатым пальцем:

– Вот то место на карте. Юлим-Туза называется.

– Это спутниковый снимок из Интернета. Откуда тебе название урочища известно?

– С квадрокоптера снимок сделан…
 
Рассказ посетителя заинтересовал  президента клуба «Адреналин». Он потянутся к телефону, набрал номер, дождался ответа.

– Привет, Йонас! Заробитчук тебя приветствует!.. А погода в Москве такая же, как и у вас в Вильнюсе. Оттепель. Глобальное потепление… Я тебя вот почему беспокою. До нас дошлаи слухи, что осенью ваши парни отправились в пустыню и не вернулись. Что тебе об этом известно?..

Тарас, прислушиваясь к каждому слову,  прижимал трубку к уху, а визитер, замер, уперевшись кулачищами в край стола.

– Так… Не ваши, говоришь. парни? Значит, член клуба «Гуолис» Юргис только один из  из них? А кто остальные?.. Не знаешь их? Друзья, небось Юргиса… А откуда Юргис последний раз звонил по спутниковому-то?.. Из какого-такого урочища?.. Юлим Туза?... Так… Интересно. А почему тебе его голос показался странным?.. Хриплый?.. А затем связь оборвалась, говоришь? Связь оборвалась, я думаю, потому, что он долго пытался дозвониться до местных спасателей и посадил аккумулятор в телефоне.

Заробитчук положил трубку и грустно посмотрел на визитера.

– Я говорил с литовским  коллегой, президентом Вильнюсского глуба «Гуолис». С  парнями теми действительно что-то серьезное стряслось. А что именно – загадка. Не знает никто.

– Ну и? – не унимается посетитель. – Надо ехать. И быстрой. 

– Быстро не получится. Туда экипировка нужна специальная. Дорогущая. Пока найдем спонсора, пока то да се, пройдет  время.

– О какой сумме речь?

Заробитчук смекнул, что этт кавказец сможет ускорить поездку. Взял бумагу, ручку, пошевелит губами, что-то написал. Подвинул визитеру.

– Где-то так… Примерная смета.

Посетитель взял листок, молча, потер пятерней  затылок. Удивления не выказал. И не возражал. Из чего Тарас  сделать вывод, что финансовая сторона для посетителя решаема. Он  продолжает «грузить» визитера.   

– Заповедник там. Абсолюто заповедная зона. Разрешение придется  выбивать. Сходу  может не получиться.

– А что ежели двинуть втихаря? Без разрешения?

– Такой номер не пройдет. Мы, экстремалы – народ законопослушный.

– Так ведь ради благой цели! Христиане пропали. И мы  все христиане. Не басурмане ж какие-нибудь. Ради благой цели люди идут  на подвиг. На  крайности.

– Ошибочка. Все мы тут браться во Христе, но крайние меры не про нас. Они для экстремистов. А мы не экстремисты, а экстремалы. Чуешь разницу?  – Вот если, не втихаря, а наоборот, прошуметь в прессе, как экстремалы  ради благой цели идут на риск – тогда точно сработает, поверь!

– В прессе? – посетитель продолжал разглаживать на затылоке морщины. –  А ежели по телевидению?

– Так  это еще и лучше! – обрадовался Зарабитчук. – Неужели можешь поспособствовать?

– Да не вопрос.

Такая вот сценка всплыла  в моем воображении. Но  подробный рассказ Тараса Зарабитчука и живописеую картину, которую я представил внезапно оборвал оборвал телефонный звонок.  Тарас  снял  трубку.

– Клуб «Адреналин»… Спасибо, фотограф у нас уже есть!

–  Ваша экспедиция вполне заслуживает того, чтобы о ней снять двадцатиминутный телевизионный фильм, – сказал я.

–  Вот Гоча его и снимет. Одержимый он. Таких людей, мало. Но еще остались. А одержимые в нашем деле – находка.
 
– Познакомиться бы с этим одержимым! – сказал я.

Заробитчук  вскинул руку и посмотрел на часы:
– У нас собрание в семь. Все подвалят. Оставайтесь – познакомитесь.

– Ни на минуту не сомневаюсь, что ваш одержимый киноопертор Гоча, привезет из пустыни богатый видеоматериал. И барханы в кадре будут, и  верблюды, и саксаулы. И даже черепахи с ящерицами. Но позвольте спросить, что диктор будет за кадром рассказывать  о вашем расследовании? Кто о нем увлекательно напишет? Гоча сумеет?

Заробитчук  растерянно смотрел на меня. Задумался. Искал слова.

– Кхм!.. Ну… Это ведь Гоча помог устроить мое выступление по телевидению.

– Минута-другая эфира на канале, которую вам Гоча в утренней информационной программе  организовал,  – это, приятно, конечно.  А что вы скажете о полноценной  двадцатиминутной документальной ленте? Кто поведает историю о том, как проходил поиск пропавшей группы? И  что случилось с пропавшими на самом деле? Способен ваш Гоча подготовить  такой текст?

Заробитчук растерялся окончательно.

– А вы, что же, сценарии тоже пишете?

– Да.

– Снимали по ним?

– Разумеется. И демонстрировали не по одному разу по всероссийским  телеканалам. Иначе разве стал бы я писать?

Едва заскрипела массивная железная дверь, как  Тарас  вскочил, помог изнутри ее открыть и впустил в кабинет стройную гимнастически сложенную русоволосую красавицу лет двдадцати пяти. Когда она вошла – у меня, признаться, даже сердце чуть екнуло – настолько она оказалась хороша собой.

«Ростом девушка выше среднего. Строго сомкнутые чувственные губы,  и умный взгляд, правильные черты лица… Большие выразительные серо-зеленые глаза, преисполненные искренности и душевности,   расплескивали сквозь длинные ресницы    беззвучный смех», – принялся я мысленно рисовать ее словесный портрет. 

     Зароботчук представил нас:

     – Игорь Баженов, Виктория Добрынина. Вика – медик, а Игорь - журналист, интересуется нашим «подвалом» и нами.
Хозяин кабинета  помог Виктории скинуть и повесить куртку, жестом указал ей на антикварный  диван. Девушка присела рядом со мной и принялась с интересом осматривать обстановку.  Я ощутил волнующий тонкий аромат  цитрусов, жасмина и лаванды. Поймал себя на мысли о том, а здорово,  если с этой длинноногой доведется  поехать пустыню вместе.

Железная дверь обиженно  взвизгнула. Следующий посетитель, запыхавшийся, чем-то сильно обеспокоенный и огорченный, не вошел. Он ворвался. И бросил с порога:

–  Привет, народ!  Если кто меня не знает – я Жека! Тот самый, у которого гараж в Марфино. 

«Приземистый крепыш среднего роста с круглым лицом, коренастый, как молодой подберезовик. Стрижка ежиком», – мысленно отметил я.

Жека устремился к хозяину кабинета.

– Командор, что за дела, блин!? От клиентов узнаю, что ты в пустыню собрался, группу сколачиваешь, а меня,  значит, побоку? Даже не позвонил. Или мой номер в контактах стер?

В воздухе зависла интересная пауза.

«Похоже, этот Жека  знает себе цену», – догадался я.

– Ты садись, Женя, – спокойно предложил Заробитчук.

Свирепо зыркнув на Тараса, Жека плюхнулся на стул.

– Ты  был бы нам действительно очень нужен, – начал Заробитчук… Очень. Ты классный специалист, но…

– Что «но»?! Что «но»?! – старательно заводил себя Жека,  как водители заводят остывший двигатель.

– Представляешь, как там опасно?   

– Ну! – Жека дерзко зыркнул глазами и раздул ноздри.

– Безводье, дикие животные, непроходимые пески…

– Я те чо, пацан какой?

– Ты лучше, скажи-ка, друг ситный,  что самое главное в экстремальном путешествии?

– Ну и?

– Железная дисциплина.

Жека поморщился. На его скулах проступили желваки. Он мрачно засопел, а Заробитчук продолжал:

– Не ты ли божился перед поездкой на Кавказ, что не будешь нарушать дисциплину? А вспомни-ка, что ты там отчубучивал!  По твоей милости в народе начала ходить  новая  примета: если в пути начинает происходить что-то нештатное,  невероятное и вообще полная чертовщине или просто хрень, это означает что, взяли с собой Жеку.

Жека еще сильнее набычился и   продолжал сопеть.

– Разве я тебя не предупреждал? – настойчиво повторил вопрос Тарас.

– Ну и?..

– Какие же могут быть после этого обиды? Ведь из такой поездки, ежели  не будет дисциплины, группа попросту не вернется. Останется в пустыне. Как те литовцы прошлой осенью.

Виктория растерянно глянула на Тараса. А Жека вмиг перестал сопеть. Только глазами метал туда-сюда. В подвале воцарилась немая сцена.

Я наблюдал за лицами.  Тарас восседал за столом и воображал себя прокуратором Иудеи. Виктория вела себя так, словно сидела в партере и смотрела долгожданную  премьеру, но в какой-то момент поняла, что пришла не на тот спектакль. В ее глазах читалось разочарование. А на лице как Жеки было  написано такое волнение, словно он – близкий родственник пропавших. Он широко открыл свои глубоко посаженные глаза и  медленно приподнялся со стула. Ему начал возвращаться дар речи:
 
     – Тарас, какие-такие литовцы?!

     – Обыкновенные. Литовские.  Из Вильнюса. Пошли прошлой осенью в ту самую пустыню, и ку-ку. Не вернулись.

     – Прошлой?.. 

     – Ага.

     Виктория  насторожилась, старалась не пропустить ни единого слова.

     Диалог взволновал и самого Тараса:

     – Да. Поздней осенью. В предзимье, когда у нас уже белые мухи начинают летать. Вижу, не у меня одного в голове непонятки по тому поводу – произнес он, задумчиво заглядывая Жеке в глаза. – Ты что-то знаешь о них?

– Да ни хрена я не знаю, командор! В том-то и беда, что ни… хре… на!

Взгляд Виктории заметался между  Зарабитчуком и Жекой.

Сообщением о пропавших литовцах Заробитчук явно сбил спесь с Жеки. Его дерзость угасла. Тон сменился на просительный.

Жека растерянно бормотал:

– … Командо-ор! Ну прости ты меня, если что не так. Ей Богу, больше не подведу! При всех обещаю. Гадом буду. Клянусь.

– Знаю. Будешь гадом. Тебе не привыкать:  зеленым змием будешь! Драконом полосатым! Трицератопсом с рогами! Вы только посмотрите на него: он еще и божится!..  – передразнивал его Заробитчук, напуская на себя суровость. Но глаза его теплели.   

– …Ладно! Черт с тобой! Уговорил. Беру. Рискну. Что с тобой поделаешь?..  Дам еще один шанс. И делаю последнее китайское предупреждение. Последнее, понимаешь? Помни, ты поклялся при всех.

Это была триумфальная сцена. Зароботчук окинул нас торжествующим  взглядом.

– Спасибо, командор! – пробормотал Жека.

– А теперь, для тех, кто еще не знает, сообщаю: перед вами знаменитый механик, Евгений Рыгорович.  Ударение на «ро». Это не отчество – фамилия такая. Чтоб легче было запомнить – от слова рыгать. А в миру просто Жека. Умелец. Самородок. Велосипедный доктор. В Москве ему нет равных. В свободное от основной работы время занимается мелочевкой  – чинит согражданам тачки: «нисаны», «тоёты», «форды» «бэ-эм-вэ», «шевроле» всякие. Быстро и качественно.

Жека гордо улыбался и сиял счастливой улыбкой.

Зароботчук перевел обеспокоенный взгляд на Викторию.

– Что-то хочешь спросить? 
– Тарас, так туристы, которые пропали, оказывается, из Литвы?

Да. А что? Ты чем-то озабочена?

– Нет. Так. Ничего. Просто мне поначалу показалось, что пропали-то москвичи. А на самом деле оказывается…

– Командор, ты начал о литовцах, которые пропали. Но не договорил. Значит, их было несколько? И сколько же?  – продолжал допытываться Жека.

– Все трое пропали, – ответил несколько озадаченный командор. 

– Все трое?! – взволнованно переспросил механик. – А что ты еще знаешь об ихней поездке? 

     – Ничего. Даже не знаю, какая нелегкая понесла их в предзимье, когда на почве замозки случаются. Знаю лишь, с ними связывались, когда они достигли урочища Юлим-Туза. Мы там тоже скоро будем.

Визгнула дверь: ее решительно открыл следующий посетитель. Это был высокий и плечистый кавказец могучего телосложения. 

«Густые темные волосы,  – начал мысленно рисовать я его словесный портрет. – удлиненный нос с небольшой горбинкой. Карие глаза-миндалины излучают добродушие и веселость».

Цепкий взгляд кавказца оценивающе скользнул по нашим лицам.

«Сумасшедший кинооператор», – догадался я.

– Гоча Циклаури, – представил его Заробитчук. – Будет в группе  фотографом.

Виктория, чуть прищурясь, всматривалась в лицо вошедшего. Обычно так смотрят на человека, которого где-то видел, но забыл когда и где. 

При слове «фотограф» Циклаури поморщился. Еще бы, так принизили его титул! Он как-никак профессиональный кинооператор. А фотографами кличут ребят из другой, касты.  Низшей. Но ничего не попишешь. У этих экстремалов свои заморочки. Хочешь-не хочешь – придется некоторое время походить в «фотографах».

Циклаури  снял куртку, неторопясь повесил на крючок, и принялся цепко всматривается в наши лица.

– Врача нашел? – спросил он, Зарабитчука, так строго, словно это он сам снаряжает путешествие в пустыню.

– Доктор перед тобой. Знакомься: Виктория Добрынина. Высшее медицинское.

– Терапевт? Хирург?

– Провизор, – ответила Вика.

– Для нас важно то, что Вика – медик. И к тому же спортсменка, – заметил Заробитчук.

– В пустыне бывала?

  – В Аравийской. Ездила на «джипе» на сафари, – ответила  Виктория.  И продолжала пристально всматривается в лицо фотографа.

– Механика тоже нашел? – спросил фотограф хозяина кабинета.

Виктория не отрывала глаз от фотографа.

– Механик тоже перед тобой. У него известный в кругах московских автовладельцев бренд: Жека, у которого гараж в Марфино.  – Командор кивнул на самодовольную улыбку  рассевшегося на стуле Жеки.

– Выходит,  передача сработала! Телевидение – могучая сила! – Обрадовался фотограф и перевел вопросительный взгляд на меня.

– А еще у нас сегодня в гостях пресса. Журналист Игорь Баженов. Пишет о путешественниках, – сказал Заробитчук.

Циклаури вспыхнул. Вперил на Зарабитчука гневный взгляд.

– На черта пресса? Неужели мало твоего выступления по телеку?

– Известности, Гоча, в нашем деле много не бывает. Ее всегда мало. Потому  с прессой, надо дружить.

Фотограф скорчил свирепую гримасу.

– Перед поездкой, общение с журналюгами – плохая примета.

– Клубу «Адренилин», что б ты знал, – такое общение всегда было только на пользу, – заметил Заробитчук.

Доктор  продолжала всматриваться в лицо фотографа и вдруг приободрилась. Словно, вспомнила, где именно его видела.

Командор глянул не нее.

– Не передумала еще ехать, Вика? 

– Теперь нет. Наоборот, еще сильнее захотелось.

– Получается группа в сборе. Пора покупать билеты? – обрадаванно спросил фотограф.

– Не гони телегу впереди лошади, – охладил его пыл хозяин кабинета. – Сначала оценим опасности, угрозы, обсудим  экипировку. Экстремалы ведь не самоубийцы,

Железная дверь вновь противно заскрипела. Нерешительно этак, брюзгливо. Из-за нее выглядывал человек…

«Кучерявые рыжие волосы. Лоб широкий, а лицо наоборот узкое, веснушчатое, с близкопосаженными подвижными глазами под очками в металлической оправе над крупным носом с подвижными ноздрями.  Губы толстые. Фигура нескладная: рост ниже среднего. Коротконогий, туловище длинное, таз широкий, словно у женщины». Такой вот получился у меня  словесный портрет вошедшего.

Первым делом, он поправил очки, рассматривая сквозь них собравшихся. Заметив Жеку, скривился. Остановил заинтересованный взгляд на Вике.

От наблюдений меня отвлек голос хозяина кабинета. Словно вышколенный дворецкий, Заробитчук торжественно объявил:

– Вице-президент клуба «Адреналин» Лев Скорняк… Скорняк не профессия – фамилия такая. А по профессии наш Лева снабженец. Опасное путешествие готов экипировать всем, чем потребуется – для Левы невозможного нет. В подвале Лева – незаменимый завхоз. Правда, сам в опасные путешествия ездит редко – не завхозово это дело.

Лева бросил свирепый взгляд на Зарабитчука, оглянулся на Вику и заметно картавя, выпалил:

–  Командорл, прлиберлеги свою ирлонию для дрлугих случаев! Ты прлекрасно знаешь почему не хочу сейчас ехать в пустыню. Это соверлшенно бесполезное, бессмысленное и в то же врлемя опасное мерлопрлиятие. 

Сняв очки, Лева брезгливо осмотрел искривленную без них действительность и  вяло протянул каждому четыре полусогнутых пальца.  Жека, со снисходительной миной, взял их в свою клешню. Скорняк, чуть присел, выпучил карие глаза.  Руку поспешно отдернул. Приблизился к  Вике остановился, поправил очки, не без удовольствия уставился  на нее. Вытянулся во фрует, отвесил поклон. После чего принялся оправдываться перед всеми скрипучим голосом: 

– Прлошу прлостить меня нерлазумного! Но объясните, пожалуйста, зачем ехать в гиблое место, испрлавлять рлаботу поисковой службы, рлисковать головой? Это не входит в мои личные планы. А поисковой службе  спасателям за это деньги, между прлочим,  платят. Нам же  туда поехать – значит головой рлисковать. В пустыне нет людей. Ни охотников, ни чабанов, ни геологов. Даже верлблюды там брлодят полудикие.  Или вконец одичавшие.

– Лева, вы уверены в этом? – спросила Виктория.

Левин взгляд останавился   на ее глазах, затем переметнулся на  изящные сомкнутых колени. Кадык шевельнулся, стекла очков жадно блестнули. Затем  перевел оценивающий взгляд на меня и снова уставился на ноги девушки.

– Врлаждебные там человеку места.

В подтверждение своих слов Лева взял планшет и принялся вдохновенно читать:

«Из источников воды есть только, дождевые ямы и сайрлы. – Заметив на лице Жеки  издевательскую реплику, поспешил пояснить: – Сайрлы – это не рлыбы. Это врлеменные водотоки в рлуслах высохших рлек. Есть и колодцы. Они вырлыты еще до рлеволюции и встрлечаются только на дрлевних карлаванных путях. Повезет – встретите рлаз в день. Не повезет – рлаз в несколько дней. Вода в них соленая и пахнет тухлыми яйцами.

– Хочешь сказать, что воду из колодцев нельзя пить? – спросил Жека.

– Можешь не перлеживать. Спирлтягу и такой водой запьешь. А если  свернете с карлаванного пути – колодцев не встретите и вовсе.

– Доводилось ездить по пустыне? – спросил Циклаури.

– …Доводилось, – помедлив  сознался  Лева. 

Жека снова встрял:

– По пустыне Леве два раза ездить доводилось. Первый раз на скором поезде Москва – Ашхабад, а второй раз на скором поезде Ашхабад – Москва… 

– А я-то подумал!.. – кисло заметил фотограф.

Лева побагровел и бросил взгляд на Викторию. Процедил:

– Не слушайте вы этого балабола!

А Жека не унимался.   

– Наш Лева копенгаген во всех вопросах. Даже в тех, о которых слышит первый раз. – И  рассмеялся  собственной шутке. – А без его лекций окочуримся от скуки.

– Опять вы о каких-то «лекциях»!  – раздраженно буркнул Циклаури.

Заробитчук нахмурился и пояснил:

– На каждом привале группа  заслушивает информацию о вероятных угрозах, с которыми можем столнуться на на предстоящем отрезке пути. Мы это лекциями называем. Читал их обычно Лева. Он в планшете таскает с собой  такие страсти-мордасти, какие  нервным людям лучше вообще не знать.
Гоча удивился еще больше.

– Вы, что же, для безопасности возите с собой лектора?! Спятили, ребята? А почему бы не предостеречь всех перед тем, как поедут?

Лева словно ждал этот вопрос. И даже обрадовался ему. Его пальцы нервно забегали по экрану планшета. Искал какой-то файл.

– Инфорлмирлую! Путешествие вам прледстоит исключительно опасное. Не уверлен, что все возврлатитесь, – сказал он скрипучим голосом. – Вот, смотрлите!

Развернул экран от себя, покрутился, чтобы все увидели. Остановил напротив лица доктора.  Он явно обрадовался подвернувшейся возможности продемонстрировать Виктории свои лекторские умения.

На видео по песку ползла жуткая пятнистая коричневая змея. 

– Длина два метрла. Вес  трли килогрламма.
Повернул к себе экран и принялся с упоением читать:

«Охотится как днем, так и ночью. На песке почти  незаметна. Имеет необычайно развито обоняние. Прекрасно ориентируется в темноте».

Тарас засомневался:

– Там куда едем разве такие водятся?

– Ага.

– Свистишь?

– А ты съезди и посмотрли, – обиделся Лева. 

– Ладно, продолжай.

«Часто заползает в палатки путешественников…».

На этот раз перебил механик. Жеку, оказалось, не так просто напугать.

– Когда паркуешься  на стоянке, дверцу ж всегда  запираешь. Так и тут: вышел из палатки – застегни за собой вход. Чего проще?

Лева пропустил Жекину реплику мимо ушей. Продлолжил лекцию:

«Прлежде чем начать прлеследовать жерлтву, змея подстерлегает ее в засаде, и делает стрлемительный брлосок на длину своего тела.  Чтобы ловить птиц, вползает на дерлевья. Там, затаившись, имитирует сучья. Добычу хватает на лету».

– Не надо  быть раззявами! Присматриваться надо к деревцам-то, – снова перебил его Жека.

Лева прекратил читать и прокомментировал своими словами:

– Ну-ну. Прлисматрливайся. А еще  рлот поширле рлазень. А змеища эта может стрлелять стрлуей яда. Выбрласывает его, – Лева заглянул на экран – «до  четырлех милилитрлов. Может «выстрлелить» до двадцати восьми рлаз подряд. Целится прлямо в глаза. После этого человек лишается зрления».

Жека пошел напопятную:

– Ну что ж, тогда ежели  заметишь такую гадину, тогда сразу же рви когти.

– А ты спринтер, да? – завелся Лева. -  Она ползает со скорлостью двадцать километрлов в час. Как догонит человека, насквозь прлокусывает ему и одежду и обувь. – Глянул на экран. – «Нападая, делает до двенадцати укусов подрляд». Ее яд вызывает мышечный парлалич и остановку серлдца».

– Как змея-то называеья? – все еще сомневаясь, – спросил Заробитчук.

– Фе-рлокс ма-крло… – начал Лева по слогам читать мудреное латинское назваие.

Доктор пришла ему на помощь:

– Ферокс макровипер. С латыни перводится лютая гигантская гадюка.

– Сыворотка против ее укусов есть? – спросил Вику командор.

– Это редкий  вид.  Был малоизвестен. Расплодился сравнительно недавно. Производить сыворотку  еще не начали.

Лева пристально смотрел на Викторию – широко открытыми карими глазами. Он уже понял, что лекциями ее не удивишь – информацией о гигантской гадюке, например, она владеет  куда лучше, чем он.

– Что ты еще знаешь об этих змеях? – продолжил расспрашивать Викторию Тарас.

– Знаю, что если ее схватить ее шею, прокалывает  ядовитыми зубами свою нижнюю челюсть и вонзает их кончики в руку  змеелова.

Лекция потрясла всех. Особенно Гочу, которому предстояло после наступления сумерек бродить по пустыне с камерой. Он, прикусив нижнюю губу и  заметно побледнев, растерянно пялился своими миндалинами то на Леву, то на  и доктора.

– Ну? Все поняли, что безопасность обеспечит только дициплина?! – продолжил наставлять командор. В темное время суток без моего ведома отлучается из бивака можно только до ветра. В остальных случаях исключительно  с моего ведома. Обязательно иметь при себе свисток и «сигнал».

– Свисток и… что еще? – переспросил Гоча.

– Пусковое устройство для ракет, – пояснил Заробитчук. Ракетницами мы их называем. Лева всех снабдит слихвой. Катушку тонкой рыболовной лески для растяжек не забудь. И еще. С этой минуты обращаться друг к другу на «ты».  И называемся мы официально так:  командор, доктор, механик, фотограф.

–  Как на флоте, – с удовольствием заметил Жека: – капитан, кок, боцман, рулевой…

– Световой день, кроме знойного, полуденного, экономим для движения по маршруту. Распорядке дня таков:  завтракаем затемно. Рассветет – в путь… В полдень сиеста –  расползаемся по палаткам, досматриваем ночные сны.  Спадет жара – снова в путь. Опустятся сумерки – при свете налобных фонарей разбиваем бивак, ужинаем. Фотограф  снимает фильм о ночных хищниках.  Механик проводит  техосмотр. Доктор печется о нашем  здравии. А я склоняюсь над картой и по-чапаевски думаю.

– Обувку какую брать? – спросил механик.
 
– Высокие немецкие кроссовки «Лове».  Специально для пустыни. Лева обеспечит всю группу. Так ведь, Левчик?

– Что бы вы делали без меня? Называйте свои рлазмеры.  – Посмотрел на ноги Циклаури, – У тебя, вижу,  сорлок пятый?.. – Ладно, достану и такие…
Хотя… носить эту обувку  долго вам все рлавно не прлидется! 

– Такое паршивое качество? – удивился механик.

– Нет, не по этому. Неужели ты, умелец, надеешься верлнуться домой живым?

Механик ничего не ответил. Лишь выразительно покрутил у виска пальцем.

Лева, тем временем, посматривал на доктора. Как мне показалось, он тоже очень хотел отправиться в экспедицию вместе со всеми, но боялся. Все это можно было отчетливо прочитать на его лице.

– А на чем спать? – спросил фотограф.

– На раскладушках, конечно, – ответил механик.
Лева наблюдал за диалогом и саркастически сверкал очками.

– Как?! Неужели потащим с собой раскладушки?

– Не на земле же спать.

Командор понял, что механик попросту издевается над новичком-фотографом. Вмешался.

«Раскладушкой», мы называем складной пенопластовый матрасик. Он ничего не весит, складывается гармошкой. В сложенном виде размером  с том энциклопедии. В разложенном его хватает от  лопаток до ягодиц. Залезаешь в пуховый спальник, ложишься на «раскладушку». Под голову – свернутую валиком одежду и спишь. Снабдим и тебя такой «раскладушкой». 

– Как воду из колодцев будем доставать? – поинтересовалась  доктор.

– Брезентовым ведерком. Подвешиваем его на капроновым шнуре.

Фотограф насторожился:

– Шнура сколько будет?

– Бобина триста метров, – проинформировал Лева.

Фотограф удовлетворенно кивнул. При этом на его лице почему-то промелькнула злая улыбка. 

– Неплохо бы велосипедные фляги раздобыть, – сказала  доктор.

– Зачем? Кэмэлбэки будут.

– Что это?

– Питьевая система. Американцы изобрели. Боец вешает кэмэлбэк на спину, как рюкзак. Оборудован шланжиком для питья. В жару охлаждает. Вот у меня есть… Натовский.

Командор достал из шкафа некий предмет с камуляжным рисунком и протянул доктору. Фотограф тоже взял посмотреть. Похвалил:

– Вещь! Каждому бы такой в поле!

– Вот каждому и выдадим.   

Лева глянул на планшет, покачал головой, вздохнул и напомнил:

– Один такой  стоит восемь тысяч сто девяноста.

– А еще, – продолжил информировать командор, – из натовской экипировки берем две складных лопаты «бундествер».

Лева покачал рыжей шевелюрой.

– Каждая весит кило сто.  А вам и одна не нужна.

– Одна сгодится. Но остальные как зайцу стоп-сигнал, – согласился механик. – две штуки - занадто.

– «Бундесвер» – вещь полезная вмешался фотограф. Возьму из дома свою, личную.

– Ладно. Кроме личной, которую фотограф заберет на своей  подмосковной даче, возмем еще одну. На этом о лопатах все… А еще берем шесть метров пленки для теплиц, скотч,  ленточки: зеленую, красную, желтую и  фиолетовая.

– Зачем это? Или я что-то снова не догоняю? – заскрипел Лева.

– Для меток. Рюкзаки-то  будут новые, одинаковые.  Чтобы не путать. каждый пришьет на кармане возле застежки. Зеленая – мой рюкзак. Мы – зеленые человечки.  Красная – доктора. Крест ведь красный. Желтая – механика. Золотые руки.  А фиолетовая – фотографа. Цвет у объектива такой.

– Вы забыли о примусе, – напомнил Лева.

– Примус оставим в Москве Леве, – сказал механик. – Будет на нем варить свои треугольные пельмени. А в пустыне для костра есть прорва сухого топлива. Саксаулы!

– Примусы взрываются, – предостерегла  доктор. – Такой взрыв поражает обширные участки тела. Даже в стационаре, в ожоговом отделении летальные исходы – обычное явление.

– Если не хотите,  чтобы прлимус взорлвался, внимательно прлочитайте в Интерлнете прлавила пользования, – проскрипел Лева.

– А хотите, чтобы рванул – делайте все не по инструкции, а наоборот, – добавил механик. 

Фотограф с интересом посмотрел на него. 

Дискуссию завершил командор: 

– Ладно. Примус берем.

– Какая оптика будет? – поинтересовался фотограф.

– Беру прицел ночного видения третьего поколения. Военный. – проинформировал Тарас. – Можно применять даже в  условиях безлунной глубокой ночи при наличии плотной облачности. Дорогущий, правда, сволочь! На порядок дороже обычного. Производят только наши и американцы.

– Добра вещь! – похвалил механик. – Обычно ведь как бывает – зверь тебя видит, а ты его нет. А тут наоборот.

– Лева скрипуче заметил:

– Смотрлишь – видишь шакала. Рлазел пасть, оскалил зубы и мчится в твою сторлону. Догадываешься, о чем он думает?

– Посмотреть на лектора   изблизи  хочет, – не задумываясь ответил механик.  В заповеднике ж такие    не водятся.

– Укусить хочет и зарлазить бешенством. 

– Успокойся, Лева, – вмешался командор. У  доктора есть, что на такой случай вколоть. Разве не так, Вика?

  – Беру четыре коробки набивака. Но стопроцентной гарантии эта вакцина  не дает. В случае укуса  в течение двух дней потребуется помощь в стационаре, – огорчила доктор.

– А коли не получится? – растерянно спросил механик.
 
Доктор не торопилась с ответом. А завхоз уже принялся водить пальцем по экрану планшета. Найдя, поведал:

– Тогда укушенного надо как можно крлепче связать. Чтобы он не покусал дрлугих. А после смерти немеденно поглубже закопать.

Доктор мрачно молчала. Командор  молча слушал и угрюмо кивал. Будучи специалистом по выживанию, знал это жестокое правило, как отче наш. Тем не менее, попытался всех успокоить. Правда, уверенности в его голосе не было:

– Случись – кого укусит – свяжемся  по спутниковому  с большой землей. Прилетит санитарный вертолет, укушенного эвакуируют.

У меня сложилось впечатление, что фотограф категорически против моего участия в экспедиции. А еще он способен повлиять на мнение командора. Потому мои шансы на поездку теперь выглядели сомнительными. А если точнее, я их уже и вовсе не усматривал. Чтобы они появились, взял свою папку, достал из нее еще пахнущий типографской краской сборник своих путевых очерков,  на титульном листе написал:

«Отважному путешественнику Тарасу Зарабитчуку от автора». Протянул томик командору со словами:

– Здесь о моих странствиях. Держи на память о нашем знакомстве.

Смущенно глядя, командор взял томик. Раскрыл с хрустом, глянул на автограф.

Подошел Лева, тоже попросил посмотреть. Вцепился взглядом в книжку. Изумленно уставился  на меня сквозь очки и воскликнул:

– Так вы и есть тот самый Игорль Баженов? Неужели? А я-то все думаю: известная фамилия. Вы ведь и в журлнале «Путешествия» тоже печатаетесь?

Лева обернулся к Зарабитчуку и воскликнул:

– Командор, перлед нами тот самый Игорль Баженов! – Лева похлопал по своему планшету: – некоторые его тексты я даже сюда себе скопировал из Интерлнета. И читал вам на лекциях.

Книжку взяла посмотреть доктор.

– А ведь я вспомнила вас. Вы выступали по телевидению?

– Было дело. В прошлом году. В передаче о туризме.

К сборнику потянулся механик.

– Круто! Вот бы про нас тоже в книжке пропечатали! 

– Тогда клубу точно дадут помещение поближе к метрло, – заметил Лева. 

  – Чтобы написать интересно, мне необходимо самому быть участником. А повествовать о чьем-то путешествии не возьмусь. И за сценарий документального фильма о чьем-то путешесвии – тоже.

  – А что ежели Игоря летописцем взять?  Не мне же дневник вести, – спросил  командор.

– На кой черт нам сдался этот дневник? Пусть их гимназистки ведут. Я сделаю фильм, – ворчал фотограф.  И сниму и смонтирую. И на ти-ви-пристрою... У меня для монтажа есть  пятнадцатая версия «Сони Вегас» за шестьсот баксов. С полной электронной лицензией. В Москве тех, у кого такая программа есть, можно на пальцах пересчитать. А книжки сейчас никто не покупает.

– Дневник от нас все равно потребуют, как приложение к отчету, – пробасил командор. 

– А чем тебя не устраивает видео-дневник? – не унимался фотограф. 

–  Кашу маслом не испортишь. Игорь еще и сценарии пишет. Поможет тебе.

– Подумаешь, делов-то! Сценарий… Что снято – про то и пиши…

– А журналистское расследование ты проведешь?  –  спросил командор.

– Ты у себя на службе вроде как дознаватель? Вот и дознавайся. Расследуй.   

Взгляд командора  стал колючим, перепалка обострялась, но  вмешался Лева: 

– Палатки у вас трлехместные. – Нарлоду четверло. В одной вчетверлом тесно. Прлидется брлать две палатки. А тащить две для четверлых нерлазумно. Так что советую пригласить пятого. Летописца.

– Игорь заместо Левы может и   толкать? – вдруг вставил механик.
– Я тоже думаю, что Игорь и лекции прочитает, и сценарий, и дневник, и очерк в журнале напишет… – сказала доктор. И при этом настолько  ласково глянула на меня, что рыжие Левины волосы чуть въерощились, очки свирепо засверкали, а на горле задергался кадык.

     – Решено: Игорь Баженов едет с нами. В группе будет летописцем, – твердо сказал командор и обернулся ко мне: — твоя метка на рюкзаке белая.

Фотограф скорчил гримасу, но не нашел, что сказать.

На Левином лице все еще отражались мучительные раздумья. Он, не сводил с Виктории глаз. И, как мне показалось, принимал мучительное решение. Вот он вновь метнул жадный взгляд на ее лицо, на точеные ноги, пошевелил острым кадыком.
 
Лева явно волновлся: то снимал очки, протирал, то снова надевал. Взгляд его скакал с доктора на меня и обратно.  Наконец, Лева махнул рукой:

– Все. Прлинял рлешение.

– Ну и?

– Еду!

– Кто бы сомневался! – хмыкнул командор. – Будешь в группе завхозом. И по совместительству лектором. Твоя метка на рюкзаке - синяя. 

Фотограф  вновь с недоумением уставился на командора:

– Как?! И лектора берешь?

– Конечно.

– А не проще ли взвод солдат для охраны? – не унимался фотограф.

– Я подумаю над твоим предложением, – ответил командор. Он прогремел ключами, открыл старенький обшарпанный сейф, дверца которого взвизгнула громче, чем входная дверь.

– А теперь, переходим к следующему вопросу повестки дня!

На письменном столе выстроились бутылки: водка «Белуга», бальзам «Старая Шуя»,  «Нарзан». Рядом с ними легли палка сервилата и две упаковки бежецких крекеров. Фужеров на всех не хватило – их было только четыре. Из посуды  была еще кружка из нержавейки. На ней изображен бородач с гитарой и надпись: «Я русский турист». Завхоз грозился снабдить такими кружками всю команду. У командора же была персональная кружка с надписью «Пошел на»  и изображением  компаса, на котором обозначены стороны света.

– Понятное дело, на всем протяжении пути  действует строжайший «сухой закон». – напомнил командор. – А перед отъездом – традиция – дело святое! Правда, мехник?!

Механик наблюдал за  его манипуляциями с тихим восторгом.  Командор, тем временем, разливал в кружки «белугу» и бальзам – смесь, которую завхоз назвал «святой водой».  Я в свой фужер я плеснул нарзана — за рулем ведь.

Когда всем было налито, механик спросил:

– А кто толкнет  тост?

– Неслыханно! – продолжал ворчать фотограф. Он не мог придти в себя от возмущения. – Тосты надо уважать! Их не толкают… Их произносят. Торжественно. Ну да ладно. Прознесу я. – И поднял кружку.

– Тогда валяй, русский турист!  – поддержал командор.

– По пустыне идет путник. – начал фотограф. – Его мучает жажда.  На его пути стоит человек. Продает галстуки. Кричит:   

«Эй, дорогой, купи галстук!» 

«Лучше бы ты предложил мне бутылку «Боржоми»! 

«Боржоми» нет, дорогой!

Путник пошел дальше, видит  ресторан. Бросился ко входу, а на двери табличка: «Без галстука вход воспрещен». 

«Так выпьем же, – с пафосом воскликнул фотограф, – за предусмотрительных путников»!

Посуда весело зазвякала и зацокала.

– Боюсь, что крломе песка мы там ничего не найдем, – проскрипел завхоз.

– Осмотримся – может быть, и заприметим  что-нибудь этакое  подозрительное, успокоил я его. – Или  местные что расскажут, если встретим случайно.

– Местные?! – недовольно буркнул фотограф. – Будем тратить время на ряженых аборигенов? Да они знают только легенды своих аксакалов! Неужели ты  принимаешь их всерьез?

– У всех аборигенов есть замечательное качество, – возразил я. –  Они –  ходячие видеорегистраторы. Все видят и запоминают. Словно   московские пенсионерки.  Которых боятся воры-домушники.  Сидят, понимаешь, наблюдательные такие  на скамейках у подъездов…

От моей реплики фотограф захлебнулся нарзаном и закашлялся.

Механик мечтательно произнес:

– Эх, Юлим-Туза!

Он залпом осушил фушер  и принялся хлопать фоторафа по спине. За что фотограф  не любил «аборигенов», я так и не понял.

Доктору мое сравнение понравилось – это было видно по ее глазам.

– А теперь, друзи мои, расскажите, как на духу, что вас подвигло согласиться на столь рискованное предприятие? Начнем с новичков, – предложил командор и посмотрел на фотографа.

Тот  смущенно задумался. Наступила пауза, потому я пришел ему на помощь:

– А зачем фотографы вообще куда-то едут? Ясен пень – затем, чтобы найти там через видоискатель что-то интересное и нажать кнопку.

– Захотелось увидеть пустыню… Никогда раньше там не был, – сформулировал фотограф цель своей поездки.

– Почему именно велосипед для путешествия выбрал? – спросил командор. Ведь по пустыне на чем только не передвигаться. На внедорожнике, верблюде, лошади, осле…
– Да! Почему не на осле? – вклилися механик. От «святой воды» им овладело игривое настоеие.

– Велосипед недорог. Можно привезти с собой в самолете, на поезде или купить на месте. Кормить не надо. С ним пройдешь везде. Там, где вязнет «джип» велосипед проведешь в руках.

– А ты, летописец? – командор глянул на меня.   

Взоры устремились в мою сторону. Фотограф поглядывал с недоверием, мол, знаем-знаем, кто ты, и  зачем поперся с нами!

– Моя цель – привлечь читателя. Заинтересовать. Взволновать. Ему ведь интересен сам процесс поиска пропавших в гиблом месте. Сам  ход такого расследования. И конечно же опасности и угрозы, которые возникнут.

Доктор следующая, на кого все посмотрели. Особый интерес к ней можно было прочитать в глазах завхоза.

– Привлекает сочетание двух вещей: велосипед и пустыня, – сказала Виктория. – Велосипед – это  движение, вольный ветер. Пустыня – дикая природа, экзотика и приключения.  В таком сочетании и вижу особую прелесть.

– А я просто хочу побывать. По телеку передача была: там очень глубокие колодцы, – сказал механик. 

Завхоз скромно признался:

– Хочу познакомиться с новыми интересными людьми.
 
При этом снова проронил мимолетный взгляд  на колени доктора и шевельнул кадыком.

Остался командор.
– А мне, – грустно сказал он, – все равно куда ехать и на чем. Лишь бы на время сменить обстановку. Отдохнуть душой. А тут повод подвернулся. Махнул рукой, вдохнул и перевернул надо ртом кружку с надписью «Пошел на».

Командор что-то скрывал. Недоговаривал. Какая-то мрачная тайна витала в его душе, пряталась там,  изредка проявлялась во взгляде.

– Командор, что тебя так озадачило? – спросил я.

Он тягостно молчал. Наконец, подумав, ответил:

– Авантюристы мы проклятые. В первую очередь я сам.  Страшно рискуем. Никто ведь из нас по-настоящему не знает пустыню. Я имею в виду практические навыки. Только разве что у меня есть некоторые.  По выживанию там. А у вас? Завхоз и доктор видели пустыню из окна, фотограф, механик и летописец ее не щупали вовсе. Страшно мне с вами идти, други вы мои… Очень страшно. Ну что скажете?

– А вот мы возьмем, да  и поедем! – ответила Виктория с задорной ноткой в голосе. 

Зазвякала и зацокала посуда. 

Фотораф отхлебнул из кружки. У него мечтательно заблестели глаза.

– Какой будет следующий тост?  – проскрипел завхоз.

– А вы знаете, – заявил фотограф, – что нам всем несказанно повезло?
 
– В чем же, продолжай! – властно пробасил командор.

– В том, что те литовцы не вернулись …

– Спятил?! – свирепо пробасил командор. С ними ж беда стряслась!

– Туристы гибнут каждый год, и этим никого не удивишь, – ухмыльнулся командор. – а наши не погибли. Исчезли. Бесследно. Сгинули. Целая группа. В гиблом месте. И смельчаки, которые рискнут пройти их маршрутом, в глазах людей становятся героями. Потому я поднимаю свой бокал за вас, за героев! И сниму про вас фильм.

По крутым бетонным ступеням мы, пятеро мужчин и  одна девушка  вышли из подвала – некогда бомбоубежища. 

– Разбуди меня теперь среди ночи и спроси, что означают цвета ракет. Не задумываясь отвечу: «желтая – «я здесь», зеленая – «у меня все в порядке», «красная – срочно нужна помощь», – усмехнулся  фотограф.

На  эти слова немедленно отреагировал скрипучий голос:

– Сниться всем будет крласная.

Утром я наведался к  главному редактору журнала «Путешествие». Захотелось  прозондировать его интерес к моему замыслу.

Перед главредом на столе лежала стопка листов. Он сосредотовенно читал. Когда я ступил на порог его кабинета, нехотя  отвлекся, снял очки и бросил на меня из-под косматых бровей по-отечески добрый взгляд. 

– О! Рад видеть! С чем  на этот раз?

– Пока есть только замысел. Проект. Уезжаю в пустыню. Прокачусь по ней на велосипеде.

В глазах главреда вспыхнул интерес.

– Велосипед и пустыня… Интересное сочетание. Нечто свежее. Во всяком случае не избитое. Знаю, что ты скучно не напишешь. И все равно хочу спросить, а в чем, изюминка-то? Какова сверхзадача?

– Займусь журналистским расследованием. Прошлой осенью в биосферном заповеднике бесследно исчезли несколько путешественников из Литвы. История обросла слухами и домыслами. Люди взбудоражены. Сопровождать меня в то урочище взялась группа московских экстремалов. Буду распутывать тайну.

– В буферную-то  зону вас, положим,  пустят. Но не дальше. А пропуск на въезд в основную зону вам все-равно не дадут.

– Уже есть разрешение на въезд и в буферную зоне, и в основную, и заповедную – особо охраняемую.

Улыбка вмиг сошла с лица главреда.

– Оружие в тот заповедник вам взять не позволят. А без карабинов там просто нечего делать. Ведь иметь оружие там  разрешается  только обитателям. Их оружие – острые клыки и смертельный яд. Заповедник – это ж зверинец. Только без клеток и вольеров.

– Да. Оружие  не разрешили.

– А вам острых ощущений захотелось?  Или жить надоело?

«Ну вот, – подумал я. – То Лева пугал, теперь глубоко уважаемый мной человек  тоже вздумал! И кого пугать–то? Меня! Того, кто прошел и  горы, и тайгу,  и тундру».

Главред хлопнул ладонью по стопке скрепленных листков. – Кто-то завез из Мексики в Афганистан невероятно ядовитых ящериц. А они возьми да и расплодись! Теперь расползаются всюду.  Сообщения о их жертвах участились из Ирана, Пакистана и Туркмении. Готовим материал к печати. А заповедник, куда ты рискнул отправиться, такими тварями, между прочим, кишмя-кишит. 
Хотя… там есть угроза и пострашнее.

– Какая же? – заинтересовался я.

– Браконьеры. Там, в безлюдной местности они опаснее зверей,  и кровожаднее исламских террористов. Свидетелей своей «охоты» не оставляют. Так что есть смысл десять раз очень крепко подумать, прежде чем туда соваться. Без причины, поверь, люди не исчезают.

– Понятно… Путевой очерк такого содержания журналу «Путешествие» не нужен… – удрученно пробормотал я.

Уже хотел было  протянуть главреду на прощанье руку и направиться к двери, как  услышал?

– Нужен, Игорь! Еще как нужен! Но и рисковать таким автором как ты   совесть не позволяет.

– Если я  задумал пойти, то пойду, – не задумываясь ответил главреду. 

Он, конечно же, понимал, что мой очерк все равно будет написан. И опубликован. Если не в «Путешествии», так в другом издании.
 
– Что ж, – сказал главред, вздохнув. Коль ты сделал выбор, знаю, отговаривать нет смысла. В таком случае предлагаю предлагаю сотрудничесво. Какое? Редакция выдает тебе аванс. По возвращении принимаешься за путевой очерк. Закончишь – сразу же прямиком ко мне. После одобрения – окончательный расчет.  Согласен?   

– Еще бы! – обрадовался я.

– Тогда – готовлю приказ.  За авансом зайдешь в бухгалтерию, – сказал главред. Грустно улыбаясь, встал, пожал  мою руку. И попросил напутственно:

–  Береги себя! Пожалуйста! Ты еще молодой. 

Дома я попытался предвосхитить в воображении картины которые  предстояло увидеть.  Надел  темные очки.  Мой  кабинет-спальня  погрузился в полумрак. Подошел к окну, посмотрел вдаль. Башни Москва-Сити стали похожими на кривые скалы-останцы.    А за окном горбатились  оранжевые барханы. Каждый не ниже  девятиэтажки. Их единственное украшение – кривые деревья, которые не дают  тени и не шелестят на ветру.


Глава 2. Пойдешь-не-вернешься


…Вот, мы и в пустыне! От станции до сюда, до границы буферной зоны заповедника, несколько часов тряслись в кузове  грузовика-везехода. Но вот он остановился. Выгрузились. Размяли затекшие конечности. За вездеходом поднялся, затем осел шлейф пыли. Надрывное  урчание двигателя стихло.

Знали: на встречу с людьми в ближайшие дни надеяться не придется. Впереди горбатились гряды оранжевых барханов. Взберешься на бугор – увидишь точно такие же. А вдалеке, в дрожащем мареве горячего воздуха заметишь отвесную стену, которая бесконечной лентой тянулась, извиваясь, на горизонте.

С  заходом солнца, на черном небе повисло начищенное серебряное блюдо. Застывшие волны песчаного океана стали черными и зловещими.

Где-то неподалеку находится колодец Гитарсин-Гелма. Все иноязычные названия командор надписал на карте карандашом по-русски. Так и выговорить проще, и легче запомнить.  Получилось – «Пойдешь-не-Вернешься». Вот литовцы и пошли. Теперь мы.

Взял у командора прицел, начал всматриватся в окрестности. Возле уха язвительно скрипел завхоз:

– Что-то я не догоняю, если колодец не найдем – сами будем его копать или как? –Зачем столько лопат?

На Левино брюзжание уже обращали внимания не больше, чем на шуршание песка под шинами.

На гребне одной из застывших гигантских волн я заприметил через окуляр прицела причудливый   силуэт какого-то  живого существа. От малейшего движения руки   кромка неба, редкие пятна древесных крон и косматых кустов рывками метались. А внизу мелькнул  на песке дрожащий черный прямоугольник.

– Похоже на колодец! – порадовал командора и передал ему прицел. – У подножья вон того бархана, наверху которого стоит нечто.

Тарас навел прибор туда, куда я показал.
 
– На бархане  никого не вижу.  А внизу и впрямь колодец.

– Значит, я там через твою военную оптику  призрака видел! Исчез, говоришь?

Командор серьезно ответил:

– Призраки не исчезают. Они прячутся, для того, чтобы в самый неподходящий момент появиться рядом. – И приказал: – А теперь все за мной!

Вскоре мы вшестером стояли возле  каменной шайбы, торцом выступавшей из шелковистого песка. Черная глубина  манила прохладой.

Механик, не раздумывая, бросил в гулкую дыру брезентовое ведерко. Капроновый шнур заскользил в его заскорузлой ладони. Черная глубина разразилась  звуками. Внизу что-то отчаянно, с присвистом захлопало. Овевая ветерком наши лица, в лунном свете заметались тени.
 
Вздрогнуть и отпрянуть от дыры заставили голуби. Стенки колодца, словно ствол старого дерева грибами,  обросли их гнездами.

– И такую воду пить?! – возмутился завхоз.

Далеко в глубине  раздался всплеск. Механик  зачерпнул вожделенную влагу и на натянутом струной шнуре, потащил. Плеск раздавался все резче. Наконец, в лучах налобных фонарей показалось ведерко. Искры капель трассирующими очередями секли гнезда. Механик жадно потянулся  губами к мокрому брезенту. Капли падали на пыльную тельняшку.
 
– Сырую не пить! – одернула доктор.

Живительная студеная влага смочила наши пыльные ладони, головы и лица. Ведерко вновь и вновь ныряло в гулкую глубину за дрожащими звездами, которые сверкая, сыпались на песок, журча наполняли  канистры.

Итак, мы добрались до отравной точки, нашли воду. Теперь будем ужинать, пить чай. Наступило время, когда я вплотную приступлю к расследованию. Размышлял: «Если литовцы здесь проходили, можно ведь поискать следы их бивака. Должны же остаться костища, угольки. Впрочем о чем поведают недогоревшие веточки? Гораздо больше может рассказать наш механик Жека Рыгорович. Это ведь он подозрительно разволновался еще в Москве, в подвале, когда командор завел речь о литовцах. Что-то наверняка знает. Что именно – вот вопрос!
 
Фотограф пристально изучал пугающую пустыню на экранчике видоискателя дорогущей наворочанной камеры, какой может себе позволить пользоваться разве что самый что ни на есть матерый профи. 

– Крутая техника! – похвалил командор.
 
– Через нее в кромешной тьме на горизонте можно рассмотреть мелкие предметы, – с гордостью ответил фотограф. А еще открывает двери в различные кабинеты, –расхваливал он свое приобретение.

– То есть? – не понял командор.

– Нужно мне, к примеру, попасть на прием к важному боссу. Вешаю камеру на шею и подстерегаю его у  парадного  входа. Как только шофер привозит босса, навожу камеру на вывеску учреждения  так, чтобы это было замечено. Босс заинстригован, но важно проходит мимо. 

- И что дальше? – спросил командор.

А дальше все как по маслу. Через минуту-другую подхожу к вахтеру в вестибюле, представляюсь оператором из новостей. Вахтер снимает трубку, докладывает боссу. Получает указание пропустить. Иду к лифту. Секретарша уже предупреждена.

– Что тут говорить – человек с такой камерой вызывает уважение. И священный трепет, – заметил я.

– А я о чем?! – обрадовался  фотограф моей метафоре.

– А еще недоумение, – добавил командор.

– Это почему же?! – вспыхнул  фотограф.

– Камера  такая  навороченная, а таскаешь ее в обшарпанном кофре. Онм сочетаются как седло и корова. В комплекте, небось, поставляется фирменная сумка. Почему не пользуешься? – куражливо продолжил командор,   не отрывая глаза от прицела, через который изучал окрестности.
 
– «Сундук» же удобнее, – смущенно  пробормотал фотограф.
 
Сундуком он называл видавший виды потертый кожаный  кофр, с которым не расставался.

– Такими ваш брат  еще в эпоху перестройки пользовался.
 
Тут вклинился механик:

– Ага. Бутылку «Столичной», пару стаканов и краковскую колбасу в нем таскал. 

А завхоз, не унимась, твердил о своем:

– Если такую колодезную  пить, точно все поляжем!  Прледставляете, сколько в ней микрлобов? Не верлнемся мы, как те литовцы.

– Покипятим. Таблетку акватабса в котел бросим, – успокоила доктор.

Я задумался: «Вряд ли литовцев сопровождал квалифицированный медик. И средство акватабс, чтобы обезвреживать воду у них было ли? Сомеваюсь».

Командор, по-снайперски прищурившись, что-то заметил через прицел. Не отрывая его от глаза, – ответил завхозу:

– Ты возмущался, зачем нам три лопаты? Вот бери одну, и – за мной. Испробуем альтернативный источник.

– Ты таки-думаешь, что я стану бесплатно выполнять бессмысленную пыльную рлаботу? Как это у вас в арлмии говорлят,  лучший дрлуг солдата – совковая лопата?  За дурлака меня дерлжишь?

– Тьфу на тебя, Левчик, – не нашел ничего иного сказать командор.

Непросто это – одновременно решать три задачи: искать разгадку тайны, заботиться о жизнеобеспечении группы, и наставлять на путь истинный своего коллегу. Но командору пришлось. Он посуровел: 

– Слушайте мою команду:  завхоз, доктор и механик обустраивают бивак, остальные за мной!

Остальные – это я и фотограф. Вооружившись  лопатами, рулоном пленки, объемистыми пластиковыми чашами, мы отправились следом   за командором проводить, как он сказал,  эксперимент.

Я шел за командором. Заботил один вопрос: как скорей подступиться к распутывнию тайны.   

Но начать мешал быт путешественников. Приходилось походя ограничиться наблюдением за   пустыней. Она всегда  загадочная: пятнистая – как днем, так и лунной ночью. Только ночью ее пятна ведут себя иначе, нежели днем. Если при солнечном свете они  неподвижны, то при лунном с ними начинает происходить нечто совершенно непонятное. Идешь, и боковым зрением замечаешь: пятна оживают, шевелятся, растут, подкрадываются. Идешь и с замиранием сердца думаешь – если это кусты и кочки, почему они преследуют и приближаются? Не кусты, а монстры какие-то. Того и гляди набросятся, рыча, и вцепятся клыками в твое горло.

Остановишься, глянешь на пятно, которое только что ползло сбоку,  пристально всмотришься  и убедишься, что оно  неподвижно. Но в поле бокового  зрения попадают другие пятна. И вновь начинается их вкрадчивое движение.
 
А еще по ночам пустыня звенит. Непрерывный тонкий грустный звон льется  со всех сторон. Такие звуки издают цикады – мерзкого вида мухи размером с ладонь. Иногда в хор цикад врывается пронзительный писк, почти свист.  Начитанный завхоз утверждает, что такие звуки издают живущие не деревьях змеи… Но я не особенно ему верю.

На песке видны пунктиры самых разных лап. Чтобы освежить следопытские знания, вечером перед поездкой завис в Интернете. Теперь точно знаю: извилистая линия с отпечатками человеческих ладошек по обе стороны означает: прополз варан. Огромные,  в две пяди диаметром, по форме напоминающие дольки гигантских кофейных зерен – верблюжьи. Продолговатые следы с растопыренными длинными пальцами принадлежат дикобразу. Пятипалые, с длинными когтями – пробежал свирепый медоед. Правду говорил главред: заповедник –  это зверинец без клеток.

Из сухого сыпучего песка  тянулись к небу бледнозеленые мясистые стебли ферулы толщиной с доброе бревно и высотой в два человеческих роста. Внизу каждого – розетки огромных листьев. Наверху стеблей желтые зонтики цветов.

Фотограф ударил по одному из стеблей  лезвием лопатки. Растение шумно рухнуло на песок. Оторвал кусок белой сердцевины, понюхал. Коснулся языком и принялся  неистово отплевываться.

– Ты ведь не у себя на даче! –  упрекнул командор. – Немало путешественников погибли оттого, что тянули в рот что  попало. Может, литовцы по этой причине и не вернулись.

– Насчет литовцев не скажу. Не знаю. А насчет дачи… Нет у меня дачи-то!

Командор удивился.

– Ты  в подвале на собрании заявил, что возмешь дома свою складную лопату. Вот все решили, что с дачи. Не в московской же квартире лопату держишь, а?

Не дождавшись от фотографа ответа, командор принялся чертить на песке круги:

– Здесь, здесь и здесь мы с летописцем копаем лунки. Ямы диаметром с метр. Все заснимешь на видео. 

–  Зачем? – спросил фотограф.

– Утром поймешь.

Когда в сухом песке появились лунки,  на дно каждой командор поставил по чаше.  А   над  лунками натянули пленку, углы ее прижали камнями, края присыпали песком. Затем над каждой чашей положили в центре  растянутой пленки по камешку. Пленка слегка провисла в  виде конусов над чашами.

– Перед рассветом придете сюда и осторожно, чтобы в чаши не попала пыль,  снимите пленку, – распорядился командор.

Я уже понял – мы соорудили конденсаторы влаги и спросил:

– Думаешь, литовцы такой способ тоже использовали?

– Не думаю. А мы исользуем. Пропавшие отправились не эксперименты проводить. У них была какая-то другая цель. 

Я подумал, что забирать скопившийся за ночь конденсат лучше было бы на пару с механиком. Смог бы заодно выведать, что ему известно о литовцах. И понять, зачем они отправились в пустыню. И тогда разгадка была бы уже у меня к кармане. Но у командора  свой резон: процесс добычи воды из песка должен быть запечатлен на видео.

Теперь механик не выходил у меня из головы. На пути в бивак вспомнил и сказал  командору: 
 
– Мне ведь однажды тоже рекомендовали какого-то умельца  с гаражом в Марфино, как отменного автослесаря.

– Они имели в виду не какого-то умельца, а нашего механика. Я же говорил: его вся Москва знает, – оживился командор. И поведал историю.

Жеке от отца достались по наследству просторный гараж, коллекция уникального инструмента, навыки, клиентура, навыки и целеустремленность. Жека всем этим успешно распорядился: из нескольких безнадежных ржавых развалюх, собрал самоделку, ездил на ней, чем и прославился в кругах автолюбителей умельцем.

К нему потянулись  люди. Многие ведь, ни для кого не скрт, не секрет, недовольны нашим  автосервисом. Умелец ведь обслуживает с душой: быстрее, надежнее, дешевле и с личной гарантией.
 
Возился Жеха как-то раз с «мицубиси» могущественного прокурорского чинуши. А тут, как на грех дама нарисовалась вся такая из себя расфуфыренная. Налоговичкой представилась. А явилась с проверкой – донес кто-то из «доброжелателей».
 
На такой случай у Жехи всегда есть  объяснение: «Денег не беру, тачки починяю личным друзьям. Чтоб эту, как ее,  квалификацию не потерять». Налоговичка  быстро смикитила, что к чему, и тоже пожелала стать Жекиной подругой. С того момента  Жека четко усвоил простую народную мудрость: не имей сто рублей, а имей сто полезных друзей. В число таковых попал и  подполковник из Министерства обороны Тарас Заробитчук. В миру известный как командор.

– М-да! – выслушав рассказ командора, мечтательно изрек фотограф. – Жеке повезло. Открыл бизнес с таким размахом.  Я б тоже не прочь…

– Открой собственную  кинокомпанию? – подсказал командор.

Фотограф скривился.

– Не обязательно. Свадебное агентство – другое дело! Даже название придумал: «Кавказские свадьбы». 

– В Москве… кавказские? – удивился  командор.

– А что? Они веселые, красивые и богатые, – ответил фотограф. – Кстати уроженцев Кавказа  в Москве и Подмосковье  больше, чем ирландцев в Ирландии.
 
– Так за чем же дело встало? – не унимался командор.

– Стартовый капитал вот так нужен, – грустно посетовал фотограф, проведя ребром ладони по горлу. 

– Где же костер? – сердито пророкотал вдруг бас командора. Где бивак?!
 
Встревоженные, мы заспешили  к колодцу.

– Что же могло с ними стрястись? – спросил я с тревогой.

– Да все что угодно! Это ж пустыня! Случай был: сидели трое у костра. Со всех сторон песчаные гряды. Один решил ненадолго уединиться. Лезть на гряду поленился, решил обойти. Когда пошел обратно – костра не увидел. Начал кричать – бесполезно. Его хватились и тоже принялись искать. Сами заблудились – ведь песчаные гряды это лабиринт. Ловушка.  Потеряли свой бивак и загинули в песках, если бы через три дня их не нашли спасатели.

Объективы прощупавали впереди мрак. Тревога оказалась напрасной:  завхоз бродил, согнувшись и рассматривал песок. Неподалеку  раздавались яростное кряхтение механика  и тупое постукивание. Поодаль полз огонек фонаря доктора. 

Я живо представил, что происходило у колодца.  Механик и завхоз затеяли дискуссию  о топливе в пустыне. Завхоз наполнил пакет сухими верблюжьими катышками, которые в изобилии валялись тут и там, высыпал их горкой на месте  предполагаемого кострища.

Механик брезгливо фыркнул, издевательски хохотнул, затем ухватился за кустик с недружелюбными корявыми ветками и рванул. Растение оказалось строптивым. Жека, кряхтя,  потянул его  изо  всех сил.  Вокруг зашевелился песок, из него показались веревки-корни.

Свирепо дергая, механик все-таки победил упрямое растение.  А завхоз ворчал:

– Рлос-рлос кустик. Песок укрлеплял корлнями. Мудрлец, говорлил...

– Плевал я на ваших мудрецов. Пусть они себе готовят еду на сушеном говне. А мы будем на дровах.

– Здесь каснешься иного кустика - он ужалит тебя стрлашнее, чем змея. Их лучше  не трлогать и в кострле не жечь. Тот же ипрлитник. От его дыма запрлосто все получим  химические ожоги дыхательных путей. Как те бедолаги из Вильнюса. Мы ж в пустыне.

– Откуда знаешь, что с случилось бедологами?

– Ты же сам только что сказал.

«Резонно, – подумал я. – Ипритник – страшное растение».

Механик, хмыкнув, ответил:

– Под Москвой ведь тоже можно залезть в заросли крапивы, снять штаны и твердить: «Ежели кусты жалят мою жопу, значит я в пустыне».
 
После этого Жека, как умеет только он, хохотнул и продолжил рьяно расправляться с кустиками. 

Доктор же предпочла собирать сушняк. К моменту возвращения участников эксперимента она  волокла по песку в бивак  здоровенную корягу. Заметив это, завхоз резво бросился ей помогать.

Оценив ситуацию, командор, предложил  мне и фотографу заняться монтажом палаток. На Левином лице отразился  бурный мыслительный процесс. Он явно решал в уме уравнение со многими неизвестными. Задача перед ним стояла непростая: просчитать все варианты и определить,  кто в какой палатке будет спать. Палаток  две – желтая и зеленая – и каждой по три места.

Расклад понятен: механик, явно не горел желанием оказаться в одной палатке с командором. Он  тайком таскал  в поясничной  сумке-банане пластиковую бутылочку.  И от него перниодически исходить специфический, способный разгневать командора  запах.

Конечно же, командор  заранее, еще в подвале, понял, что механик нарушит запрет,  но твердо знал: перевоспитание умельца – дело аболютно безнадежное. Тем не менее, последнее китайское предупреждение висело над Жехой дамокловым мечом.

Завхоз же, как можно было нетрудно догадаться,  мечтал расстелить свой спальный мешок рядышком со спальником  доктора. Потому тщательно отслеживал происходящее и  ловил момент, когда это можно будет сделать. Завхоз подкладывал в огонь разгорающегося костра  верблюжьи катышки, а взгляд его непрерывно метался по биваку.  Ждал, когда  группа начнет отстегивать свои рюкзаки от велосипедов, потащат их к палаткам. Ведь кто первым положил возле палатки свой рюкзак, тот и застолбил в ней место.

Лева мучительно пытался угадать, которую палатку,  желтую или зеленую предпочтет доктор. Она  наверняка имела какие-то соображения на этот счет.  Какие именно – завхозу очень хотелось узнать. Чтобы ненавязчиво проверить, Лева подошел к доктору  с аэрозольным баллончиком.

– У меня прлотив змей есть такой себе отпугивающий рлепеллент. Не возрлажаешь, если прлысну в зеленую палатку?

– Действуй,  Левушка.

Командор, тем временем,  понес свой рюкзак к желтой палатке. Это означало: в ней пока еще есть два вакантных места. А доктор  взяла свой рюкзак и понесла в обработанную репелентом зеленую.

Завхоз метнулся к велосипедам, чтобы отсегнуть свой рюкзак с синей меткой, оглянулся и  увидел: к зеленой палатке следом за доктором двинулись с рюкзаками фотограф и механик.

Завхоз свирепо вытаращил  глаза и скрипнул зубами. Ведь места в зеленой первым застолбил себе и доктору он! И поспешил обработать их своим личным, дорогим, импортным, очень дефицитным аэрозолем. 

Когда у завхоза прошло шоковое состояние, он решительно подтащил свой рюкзак к зеленой палатке, поставил его на песок у самого входа рядом с рюкзаком доктора и пробормотал:
 
– Или я чего-то не догоняю? Чей тут мешок с желтой меткой валяется?

– Мой, – устало зевнув, ответил механик. А твое место, лектор, в желтом  гараже.
 
Глаза завхоза стали более выпуклыми, чем обычно, ноздри раздулись, а  руки задрожали от бессильной ярости.

– Здесь мое место! –  гневно заявил он.

– Лектор, не утомляй...
 
Завхоз  схватил за лямки  рюкзак с желтой меткой и отволок в сторону. Механик продолжал невозмутимо расстилать свой спальный мешок в зеленой палатке. Закончив, вылез, и невозмутимо перенес свой рюкзак на прежнее место.

Командор, гарант неписаных правил, обычаев и традиций подвала,  не торопил события.  Делал вид, что спор двоих бывалых экстремалов его не интересует.

Доктор наблюдала за происходящим с интересом, но молча. В ее глазах, как всегда, плясали игривые искорки, что и послужило механику добрым знаком. Он приступил к контратаке: приподнял рюкзак завхоза,  понес   к желтой палатке, чтобы поставить там у входа.

Завхоз вскипел, подбежал к механику, принялся отнимать свой рюкзак, пихать агрессора костлявым   плечом. В ответ механик  бережно оттеснил угловатого завхоза.

– Толкаться будешь? – проскрипел завхоз, и принялся отпиховать механика узкими интеллигентскими ладошками.
 
– Эй, друзи мои, что вы там делите? –спросил командор.

– Пусть не борзеет! – выпалил завхоз и упрямо поволок свой рюкзак к зеленой палатке.
 
– Угомонись, Левчик, ты же образованный, из интеллигентской семьи! – попытался урезонить его командор. Твой дед иллюзионистом был.

Завхоз открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Механик энергично толкнул его.  Да так, что завхоз, пошатываясь,  отлетел от зеленой палатки шага на три.

– Говорю же, лектор недоделанный, твое место в желтом  гараже!

Завхоз побледнел, бросился к механику, ухватил агрессора за ворот новенького  местами еще белоснежного лонгслива, отчего тот жалобно затрещал.

Страсти погасил командор, рявкнув:

– Брек! – Или забыли для чего вы здесь? Разборками займетесь в Москве. А здесь я и только я определяю, кто и в какой палатке займет место. Это моя прерогатива. Члены клуба «Адреналин» занимают желтую палатку, а приглашенные – зеленую.

После вмешательства командора обоим спорщикам пришлось перенести свои спальники в желтую палатку. Мне же Тарас  приказал занять место в гостевой, зеленой.

– А как вы хотели?  – хмыкнул фотограф. – Одна палатка для сахемов, а другая для негров.   

Сказанное фотогрфом  развеселило командора.

– Ты кого это неграми обозвал, расист несчастный?!

Завхоз и механик дружно уставились на фотографа.

– Негры это мы. Приблудные. А вы сахемы – члены клуба, профессионалы.

– Сколько живу на свете – ни разу не слыхивал, чтобы нас так называли! – хмыкнул командор. 

А возле  желтой палатки все еще кипели страсти.  Завхоз бросил в сторону механика свирепый взгляд и тихо процедил:

– За все ответишь, умелец!

Механик даже не глянул на завхоза: спокойно вынул из рюкзака линялую тельняшку, натянул взамен порванного лонгслива и принялся остервенело выдирать из песка пучки чахлой полыни, ворча:
 
– Не-е-ет! Нельзя выпускать в пустыню бешеных львов без намордников!

– Все тебе прлипомню, понял?

Время  для беседы с механиком с глазу на глаз я решил выкроить между ужином и отбоем.

В котле начала шуметь вода. А из серебристой коробочки карманного радиоприемника «панасоник» на груди доктора, доносилось:

«… Речь пойдет о людях, которые раскрывают современникам тайны, веками хранившиеся в толще земли – об археологах. – Сегодня гость нашей программы – заведующий отделом полевых исследований  института археологии доктор исторических наук профессор Олег Петровский. Недавно Олег Николаевич возвратился из Центральной Азии, где руководил раскопками».

– Вика, не слышно, сделай громче, – попросил фотограф. 

Голос из коробочки «панасоника» стал громче:

«Олег Николаевич, вы, археологи, находите и извлекаете недоступные взгляду, скрытые в глубине предметы старины.  Как же вы определяете,, в каком месте надо копать?

«А нам наводки дают», – съюморил профессор. 

«…То есть?!» – удивилась журналистка.

И тут свой  комментарий ввернул механик:
 
– Прямо как у квартирных воров!

Фотограф встрепенулся, вскочил, метнулся к доктору и приложился правым ухом к решеточке «панасоника» на ее груди. Левое ухо заткнул пальцем, чтобы не слышать чьи-либо постороные голоса.

«…Понимаю, это шутка. – усмехнулась журналистка. – А если серьезно?»

«Я серьезно».

«… Кто же вам наводки дает?».

«…Палеографы расшифровывают древнюю рукопись, составленную каким-нибудь дервишем. В ней упоминание о кладе. Если приблизительно выясняем  место, где он спрятан, это и есть, выражавясь обиходно, «наводка».  А дальше – дело техники. Выезжаем в поле искать артефакт, запускаем квадрокоптеры, делаем  аэрофотосъемку в ультра-фиолетовом и инфра-красном спектрах. Ищем  грунтовые аномалии, определяем геологический возраст слоев».

«Зачем?» 

«Тот, кто прячет клад, оставляет следы.  На века. Невооруженным глазом они не видны, а чувствительные приборы видят все. Между прочим, наиболее ценные находки археологи делают еще до того, как извлекут их из земли,  потому что предварительно проводят дистанционную разведку. Сначала выявляют сведении об  артефакте, затем круг поиска вокруг него постепенно сужают. А надеяться без разведки найти в земле что-то ценное столь же нелепо, как рассчитывать на крупный выигрыш в лотерее.

«Поведайте нашмм слушвтелям, как вы это делаете?!»

Берем пробы культурного слоя. Проводим их химический анализ, затем начинаем электроразведку…»

«То есть?..»

«Втыкаем в грунт электроды,  измеряем его сопротивление. Затем  применяем сейсморазведку: бурим скважины, взрываем  в них заряды тротила, слушаем… Используем самую современную технику».

«Какую?»

Профессор принялся перечислять приборы с мудреными названиями: «сейсмоприемник, георадар, зондирующий локатор, протонный магнитометр. С их помощью очерчиваем круг поиска. Если «круг» сужается, значит картинка с силуэтом искомого артефакта, который лежит под толщей земли, скоро появится на  экране обыкновенного ноутбука».

«А дальше?»

Втыкаю вешки - обозначаю ими, где копать шурфы.

«Что? Шурфы?» – переспросила ведущая.
 
«Это ямы такие».

«Какие инструменты применяете?»
 
«Пешню, совковую лопату, совок, мастерок каменщика…» – принялся перечислять профессор.

– Хм! Блондинка! – заметил командор.

– Кто?

– Журналистка.

– Почему так решил?
 
– Вопросы глупые.

– Ну дайте же послушать! – взмолился фотограф.

«…Веник, ложку, геологический молоток, садовые ножницы –  продолжал перечислять профессор, –  фруктовый нож, зубоврачебную иглу, кисточку из верблюжьего волоса…»

«…Напомню, у нас в студии был известный археолог профессор Олег Петровский».

Из «панасоника» зазвучала музыка.

– Не дали вы нашему фотографу послушать про его архивариусов, – гоготнул маханик.

– Не арлхиварлиусов – арлхеологов, темнота! – поправил завхоз.

– Какая разница!

– Для дрлемучих тупиц конечно рлазницы нет! 

А фотограф обернулся к спорщикам и, успокоил:

– Для меня тоже разницы нет. Никогда  в жизни ни с археологами, ни с архивариусами дел не имел.

В темноте сухо потрескивали разминаемые брикетики «ролтона».
 
– Пеммикан у кого? – спросила доктор.
 
Механик достал мешочек с бурым бруском, отломил от одного кусок, положил  в рот, смачно прожевал. Мешочек потянул доктору.

– Продукт попробовал и командор.

– Великолепный! Такой по спецзаказу только для вождя апачей делали.

– Что это? – спросил фотограф.

«Если спрашивает – точно не путешественник», – смекнул  я.
 
– Пеммикан, – ответил механик.
 
– Дай попробовать…

– Держи, вот…

Фотограф понюхал, откусил, пожевал, удовлетворенно кивнул. 

– Где берете? – спросил он.

– На базаре в Оклахома-сити, – пошутил командор.

– Из чего делают?

В глазах механика  заметался озорной огонек.

– Да из этих. Как их… Здоровущие такие, темные, рогатые. Вот из них и делают?
 
Фотограф метнул на механика полный недоумения взгляд, прочитал его лукавую  улыбку, задумался и пересросил:
 
– Из кого – из кого  делают?!

– …Да ты их видел. Из этих, как их…

– Из кого-о-о?! – и не дождавшись ответа, принялся отплвываться, - неужели из… жуков?

Первым прыснул со смеха командор. Затем от души смеялись все, кроме фотографа. Механик и вовсе по-клоунски повалился на песок и задрыгал ногами.

Одернул всех командор:

– Ну хватит! Грех  – потешаться над новичками. – Пеммикан, Гоча, индейцы делали из мяса бизона.

Завхоз достал планшет. Предстояла лекция.

Фотограф отхлебнул компот и сказал:

– Сахару маловато.

Доктор предупредила:

– От сахара захочется пить еще больше.

– Хочешь фокус? – вдруг спросил фотографа  завхоз.

– Валяй!

– Внимательно смотри на мои руки.

Фотограф поднял взгляд.

Завхоз растопырил пальцы, покрутил ладонями, показал их с обеих сторон.

– Ставь свой компот сюда… – показал взглядом на расстеленный велосипедный чехол.

Фотограф поставил свою кружку с надписью «Я русский терист».

Завхоз накрыл крышку ладонью и быстро отдернул ее.

– Пробуй!

Фотограф отхлебнул и удивился:

– Сладкий! А ну-ка, покажи руки еще раз!

– Смотри…   – завхоз снова растопырил пальцы и покрутил ладонями.

– Как ты это делаешь? – спросил изумленный фотограф.

– Секрет.

– Где разузнал? В Интернете? 

– Дед по материнской линии научил.

– Его дел шулером был. Лева секреты деда не продаст. Ты ним в карты сыграй – без штанов останешься.

Завхоз, сверкая карими глазами,  рассматривал механика так, словно мечтал, ради фокуса,  разобрать его на части, но обратно не собирать. 

– Да, мой дед был иллюзионист. Арлтист. В цирлке выступал.

– Ты лекцию, давай,  толкай! – торопил механик.

– В некоторлых пещерлах, которлые зияют на склонах сухих рлусел, живут ядовитые дрлаконы, – начал читать на экране планшета завхоз и тотчас завладел всеобщим вниманием. – От  укуса такого дрлакона у путника через несколько часов начинает сильно крлужиться голова. Он терляет рлавновесие и падает на рловном месте. Через некоторлое врлемя его тело становится рлыхлым, рлазмягчается, как мыло. Жизнь укушеного спасти уже невозможно…

–  Драконы-то с тремя головами, небось?! – заржал механик. – Чем такую фигню нести, лучше бы о скорпионах рассказал.

Завхоз сурово зыркнул на механика и невозмутимо продолжил:

– Именно такое прледставление о варланах было в восемнадцатом веке у прлоезжавших здесь купцов.

– Любопытная информация, – похвалила доктор.

– Из дорлеволюционной книги с буквами «ять». От деда осталась, – объяснил завхоз.– Инфа оттуда. – И продолжил: – Когда варлан рлазъярлен,  нападает  на человека перлвым. Бегает  быстрлее собаки. У него тонкое обоняние и мощные челюсти.  Питается падалью, чует ее за пять километрлов. На запах сбегаются варланы со всей окрлуги.
 
– Ну и лекции у тебя, завхоз! – заметил механик. – Хочешь сказать, что литовцев драконы сожрали?
 
— Если варан укусил одного, мог занести инфекцию, — заметиа доктор. А инфекция передалась другим и погубила всех.
 
Завхоз победоносно осмотрел группу и спросил:

– Тут некоторлые еще и скорлпионами интерлесовались? Так у меня прло них инфы вагон и маленькая тележка.

Извольте!.. По статистике скорлпионы ежегодно отпрлавляют в «лучший мирл» пять тысяч человек. Каждый из нас сегодня может стать пять тысяч перлвым.  В этих местах водится самый ядовитый в мирле скорлпион – толстохвостый черлный… Лева начал читать латинское незвание: ан-дрло-кто…

– Андроктонус крассикауда, – подсказала доктор.

– Он самый! – обрадовался завхоз, двигая пальцем по экрану. – Название перлеводится как «убийца мужчин». Скорлпион – самое ядовитое существо. Достигает рлазмеров рлечного рлака. Чрлезвычайно  агрессивен и ядовит.  Попадание его  яда  в крловь человека влечет неминуемую смерлть. Укушенный не выживает и часа.  Попавшему в эти крлая следует помнить, что скорлпионы любят заползать в снятую обувь. Утром прлежде чем ее надеть, следует тщательно осмотрлеть, перлеверлнуть и потрлясти.

Лекция заинтересовала механика больше всех. Глаза его горели. А завхоз с победным видом выключил планшет и окинул  нас взглядом, словно спрашивая: «Ну?! Каково?!»

– Вика, а против скорпионьего яда противоядие бывает, – спросил фотограф.

– У меня есть несколько ампул,– усполкоила доктор.

Потолковать с механиком не получилось. Он достал из рюкзака и переместил в поясную сумку какой-то поблескивающий инструмент, плоскую пласмассовую банку из-под сельди  и молча удалился в темноту.
 
Пришло время надиктовывать аудиодневник нашего путешествия: рассказать о событиях, которые произошли за минувшие сутки, о планах на завтра.
 
Подвинул на коробочке диктофона кнопку «запись» и отправился  навстречу пугающей темноте диктовать, в одиночестве обращаясь к воображаемому собеседнику. Так получалось живее. После лекции завхоза особо тшательно всматривался в светлое пятно которое  бросал под ноги налобный фонарь. Начал диктовать:

«Нахожусь в урочище со страшным названием Пойдешь–не-Вернешься. Местные жители веками боялись удаляться здесь от юрт более чем на расстояние пол-дня пути. Иначе  это был путь только в одну сторону.  И до нас находилось немало отчаянных смельчаков, которые когда-то пошли в пески. Но остались там навсегда».

Остановился, осметрелся. Сверху на пустыню падал ровный лунный свет. Продолжил:

«Мы находимся в той самой мествости, где несколько месяцев назад пропали трое парней из Литвы. Нам поминутно угрожают те же силы, которые угрожали им. И мы столь же безоружны перед этими силами, как были безоружны они». Но пока ничто увиденное ни на шаг не приблизило меня к разгадке тайны».

Выключил диктофон, осморелся.  Возле мерцающего костра шевелились силуэты. Механик, должно быть уже вернулся. Решил вернуться и я.

Бивак, тем временем,  готовился ко сну. Механик уже объявился. Он, наклонивщись, медленно шел, пристально всамтривался в песок, словно что-то потерял и искал. Неожиданно встал, как вкопанный, присел и принялся расшнуровывать свои кролссовки. Разулся, бережно поставил свою обувь и босой направился к желтой палатке.

«Сорвалась беседа с механиком, – понял я. – Не пойду ж ним, с босым, толковать в пески при лунном свете наедине».
   
За действиями механика все наблюдали с неподдельным изумлением. А завхоз, чтобы разобраться, в чем тут дело, подошел к кроссовкам механика, наклонился  и принялся их пристально рассматривать. Затем, неожиданно шарахнулся  с криком:
– Да тут норла!

Из желтой палатки раздался голос механика:

– Не кричи, лектор  хренов! И отойди. Распугаешь ведь.

– Кого? – испуганно проболрмотал завхоз.
 
–  Да этих, блин, как их, толстохвостиков. Убийцы которые.

– Жека, это что, твой очередной закидон? – спросил командор.

Завхоз выразительно показал, как ввинчивал бы себе в висок шуруп, если его палец был отверткой.

– Зачем они тебе, Женя? – заинтересованно спросила доктор.
 
– Для науки надо, понимаешь, – откровенно признался механик.

Изумленный  командор не унимался:

– Ты в науку решил двинуть?  После вечерней–то  школы кандидатскую пишешь?  Или сразу за докторскую про толстохвостиков втихаря взялся?

– Да не… Друг просил, – честно сознался механик.

– А кто друг-то, – заинтересовался фотограф.

– Ен-тот… как же его… язык сломаешь! – Ентот…

– Может быть, энтомолог? – спросила доктор. 

– Ну да, точно! Он самый! Возится со всякими там скорпионами, сколопендрами, тьфу! И с этими, тарантутами…

– Тарантулами, – уточнила доктор.

– Ну. Я ему карбюратор на «форде» перебирал. Так он просил коли в пустыню едешь, чтоб привез ему для опытов скорпионов.  Книжку он про них пишет. Эту, как ее… мудо…

– Моногафию, – наперебой подсказали механику  несколько голосов.

Взгляд командора потеплел.

– Ясно. И  ты решил для блага науки, прогресса и всего человечества приспособить кроссовки «лове» в качестве ловушки скорпионов.

– Это лектор нехилую мысль подал. Вот я и решил попробовать.

Завхоз, крякнув,  достал из рюкзака пакет, расправил, сел у входа в палатку, разулся, сложил свои кроссовки, пакет старательно завязал, сверток положил на песок у входа в палатку, и только после этого отправился спать сном праведника. 

– Командор спросил:

– Пакет-то почему оставил?
 
– Не понял… А что?

– В палатку занеси. Положишь на ночь под умную голову, прижмешь для надежности. Чтоб «тарантуты» не заползли.

Изрядно похолодало. Усталые, мы разбрелись по палаткам. Зажужжали застежки-молнии.

Волосы доктора пахли жасмином и лавандой. Залез в спальник, застегнулся, поежился, сомкнул веки… Но сон не приходил.

Мысленно возвратился в Москву. Вспомнил: в квартале  от моего дома есть странное  место. Люди  стараются избегать его. Это небольшой тенистый скверик. Здесь не увидишь ни пенсионеров, играющих в шахматы, ни мамаш с малышами. Собачники из примыкающих жилых кварталов тоже в скверике не появляются, потому что их питомцам это место сильно не по душе – начинают тоскливо выть. От скверика до ближайшего продовольственного магазина ближе, чем  пол-остановки, но алкаши, купив бутылку плодово-ягодного и сырок «Дружба», предпочитают не заглядывать сюда. Люди заметили: зайдешь, притомившись, присядешь на минутку, чтоб передохнуть – еще сильней устанешь. И мысли здесь всякие дурные прут в голову. А ночью, хоть и горят здесь тусклые фонари, тем более никто не заглядывает.

Чересчур начитанные граждане наподобие нашего завхоза Левы Скорняка всерьез утверждают, что в скверике дурная энергетика. Может быть в глубине тектонический разлом. А может что-то и похуже.

Даже не знаю, почему я вспомнил тот скверик. И зачем меня понесла туда нелегкая – сам не пойму. Ночью он выглядит  не сквериком, а кладбищем. И  надо смотреть под ноги. Чувство испытываешь такое, словно идешь-идешь, оступишься и свалишься в свежевырытую могилу. 

Сзади раздается грозное ворчание. Ко мне мчится с ощеренной пастью грозная животина размером чуть ли не с теленка. Бегу к ближайшему дому, скрываюсь от этого пугала в каком-то подъезде. Существо продолжает преследовать. Успеваю вбежать в кабину лифта. За мной с шумом закрываются двери. Лифт долго ползет вверх. Выхожу, и оказываюсь в просторной лоджии. Кресло-качалка стоит. Сажусь, покачиваюсь, осматриваюсь. Внизу город, а вверху небо. Словно. нахожусь в одной из башен Москва-сити. В той, которая изогнулась и наклонилась. Замечаю, что лоджия без перил, а кресло стоит на самом краю. Смотрю вниз и… просыпаюсь. Колотится сердце.

Застонал и открыл глаза. Лежал в теплом и мягком спальном мешке и думал: «Ну что за дурацкий сон? Аномальный скверик, незарытые могилы, зверюга, погоня, бездна...» Фотограф тоже проснулся, посмотрел на светящийся циферблат, зевнул и сонно сказал мне:

– Пошли завершать вчерашний эксперимент, что ли? Скоро рассветает.

Вылезать из теплого спальника не хотелось. Было очень темно – луна уже скрылась за горизонтом. Небо светилось мириадами ярких звезд. Глянул на укрепленный на руле вело-термометр. Его стрелка  показывала всего шесть градусов. Того и гляди все инеем покроемся – такая вот холодрыга.

Механик, зябко поеживаясь, уже вылез из желтой палатки, пошел к  своим кроссовкам. Яростно тряс, но ожидаемого «улова» в них не было. А вот в моих…  Едва перевернул  – на песок упало темно-фиолетовое, напоминающее речного рака существо. Оно растопырило короткие клешни и угрожающе подняло хвост с кривым жалом.

– Женя! Сюда! – позвал я механика.
 
Механик не заставил себя ждать, примчался с  корнцангом и проворно ухватил добычу.

Мы с фотографом отправились выполнять поручение, в за нашими с спинами  раздавались голоса:

– Ну что, попался, тварь?!

– Ух, как вырывается, падла!

– Пожалуйста, Женя, осторожнее! Такой великан одним уколом валит верблюда…

У меня появилась  возможность наедине, вдали от чьих-то ушей пообщаться с инициатором нашей экспедиции – фотографом –      и выяснить, что ему было известно о пропавших литовцах до визита в «подвал». 

План пошел напероекосяк:  допрос учинил не я фотографу, а он мне.

– Кто тебе заказал расследование? – сурово начал Гоча.

– Никто. Я человек вольный, темы выбираю сам. Работаю, по социальному заказу. То есть по велению души. 

– Почему именно о тех литовцах?

Догадался, что наше общение простым не будет.

– Они ж пропали. Пропажа - тайна. А писать о  распутывании тайн – мое амплуа.

– Зачем тебе чужие тайны? 

– У читателя на них ажиотажный спрос. Нахожу и продаю. Они не первый год меня поят и кормят. Бизнес…
 
– Кто тебя вывел на Заробитчука?
 
– Не кто, а что. Телезизор.
 
– Литовцев уже искали те, кому положено – спасатели. Так о чем теперь писать? Кому нужна эта писанина? Зачем зря бумагу переводить? Зачем напрасно людям головы морочить?

Не стал я отвечать на его дерзость дерзостью, распинаться, переубеждать. Ответил просто:

– Пишу для тех, кому интересен сам процесс распутывания тайн. И таких читателей очень много.
 
Было жаль, что на препирательсва  с фотографом  уходило драгоценное время. В биваке разговорить его будет невозможно. Действовать надо было немедленно, пока мы наедине.  Но его манера общения бесила. Решил как можно более настойчиво задавать ему свои вопросы и терпеливо добиться ответов!

– Сам-то как вышел на командора? И почему  тебя нелегкая занесла в пустыню?

Фотограф молчал. Лишь целил объективом по стороным. Делал вид, что сосредоточенно работает, хотя  сам  думаел, что бы такое ответить, чтобы я перестал терзать его вопросами. 

Впереди на склоне бархана  в предрассветном небе четко обозначились силуэты торчащих из песка стеблей с зонтиками цветов наверху.

– Пришли, – пробормотал фотограф, вон, наши ямы.

Я и без него это понял.

Подошли к лункам, бережно сняли пыльную провисшую пленку… Стоявшие на дне каждой лунки чаши поблескивали в лучах фонарей. Они на половину были заполнены водой.

– Получилось! – обрадовался фотограф. – Будет, что залить в  кэмэбэки!

Конечно же, готовить на собранной пленкой росе еду в наших условиях непозволительная роскошь. Но утолить глотком-другим жажду в пути  – самое что ни на есть  то!

Собранную воду отведали на вкус.
 
– Лучше «бонаквы», – похвалил фотограф.
 
– Да уж точно не «красноармейская»! – вырвалось у меня.
 
– Причем тут красноармейцы?

Объяснять, почему я так назвал воду, не было ни времени, ни желания. Ели начну историчесий экскурс – бездарно растрачу время, и не узнаю у фотографа главное. Да и тема о той воды была малоприятная.

– Так почему красноармейская-то? – настойчиво добивался  фотограф.

Моя задача – установить с ним контакт. Я не отвечу – он не ответит ни на один мой вопрос. А если вкратце удовлетворить его интерес, может все-таки, удастся разговорить? Поаробую-ка.

– В начале тридцатых прошлого века,– красноармейцы сражались  здесь с басмачами. А те отгораживались от наступавшего противника  широкой полосой безводной пустыни. Отступая, портили колодцы, сбрасывали в них трупы верблюдов. Пленных красноармейцев отправляли следом. Потому от воды из местных колодцев до сих пор несет тухлыми яйцами.

Фотограф  поморщился:

– Тьфу-ты, а я все  думаю, отчего здесь колодезная вода такая препаскудная. Тухлятиной от нее действительно так и воняет!
 
Твое люботытство удовлетворил. А теперь скажи, от кого ты впервые услышал о пропавших  литовцах?

– Луч налобного фонаря фотографа ненадолго остановился на диктофоне, который всегда висел у меня на шее.

– От Заробитчука и услышал.

«Врет. – подумал я. – но зачем?» 
 
– А каково твое личное мнение, почему литовцы  не вернулись?
 
– Здесь же опасно. Скорпионы всякие.
 
– Люди могли стать причиной их гибели, как ты думаешь?

– Луч фонаря вновь пробежал по диктофону.

– А то? – Тут аборигены живут. А они ведь кто? Басмачи. Воины Аллаха. Моджахеды.  Исламисты всякие.

Светало. В биваке нас с фотографом окружили, чтобы продегустировать конденсат. Пробовали, хвалили.

О каком монстре лекция на этот раз? – спросил командор завхоза.

– О самом страшном в пустыне зверле?

– А какой самый страшный зверь?

– Лев, – встрял механик. Чуть что – сразу же  людям новенькую одёжу рвет.

– Угадайте! Высота два метрла семьдесят сантиметрлов, вес около тонны. На бегу рлазвивает шестьдесят  кэ-мэ в час. Не может ни остановиться, ни сверлнуть. А вы едете на авто.

– Тачара, ясен пень,  – в хлам, прокомментировал механик. Летом ребята в тюбетейках, которые дынями торгуют,  притаскивают  ко мне в гараж в Марфино такие каждую неделю.  Все по дороге в Москву поцеловались с  верблюдами. Выстукиваю кузова.

Доктор встала и начала со смартфоном расхаживать вокруг за нашими спинами, целя глазком в наши лица.

– …Клыки у верлблюда  вдвое длинее львиных, – продолжал лекцию завхоз. – Когда самцы срлажаются за самок – калечат и убивают дрлуг дрлуга. А когда верлблюд рлазозлится, может схватить и человека клыками за голову.  Прлиподнимает, шмякнет о землю и топчет. А когда молодому самцу, исполняется четырле года чтобы обзавестись собственным гарлемом уходит из материнского стада порлой на шестьсот километрлов. Самок  он отбивает у дрлугого самца. За  день может  прлойти до девяноста километрлов. Когда верлблюд сильно прлоголодается, может есть и шкурлы животных, и кости. И  даже изделия из них: курлтки, рлемни, сапоги, седла, сумки, четки…

Завхоз опять хотел сморозить что-то язвительное и уже открыл-было рот, но рядом внезапно раздался жуткий отрывистый и басовитый рев: «Ёу! Ёу! Ёу!». Все взрогнули и испуганно повернули головы на звук.  На песчаном холмике шагах в двадцати от наших палаток стоял огромный белый дромадер с красной повязкой на цее.  Из-за ослепительного сверкания утреннего солнца никто не заметил, как он к нам подкрался.

– Вчерашний призрак, – напомнил мне командор. Я же говорил же, что явится.

Красная повзяка обозначала, что это верблюд-убийца, – вспомнил я.

Призрак сердито потоптался и скрылся за холмиком.

– Других побежал звать, – сказал механик. – Сейчас их сюда целая кодла примичится. – Жека  встал на четвереньки, приложил ухо к песку.  – Уже бегут. Послушайте, как земля дрожит! 

– Сожрут нас тут вместе с велосипедными седлами, как тех литовцев, – пробасил, подводя под лекцией черту, командор.

– Днем по прогнозу ожидается жара, – объявила доктор. –  Берегите  от прямых солнечных лучей запястья и лица.
 
Выстроились в традиционную колонну и плавно двинулись. Впереди фотограф – ему полагается там быть, чтобы снимать наши  лица, а не спины.  За фотографом командор – ведь при нем карта.  Дальше должен ехать завхоз, в группе он хоть и маленькое, но все равно какое-никакое начальство, но на этот раз завхоз замешкался, потому  за командором проследовал я – летописец. За мной – доктор. Замыкать колонну должен механик, но на этот раз он обогнал завхоза, который  копошился в рюкзаке. 

Привстав  над седлом, я догнал командора. Поравнялись.
 
– В каких точках наш маршрут будет пересекаться с маршрутом литовцев?
 
Чтобы ответить на мой вопрос точнее, командор,  притормозил, вытащил из офицерского подсумка карту, развернул. Карта зашелестела на теплом ветерке. 

– Пока движемся по тому же маршруту.

– Ты в телеинтервью интересные факты приводил о пропавших литовцах. Говорил о спутниковой связи с ними, о беспилотниках. Поделись, что тебе еще известно?

– Да  нечем особо делиться. – ответил он. –  Все что знал, выложил на тэ-вэ.

– А откуда дровишки для тэ-вэ?

– Из Интернета, вестимо. На сайте литовского клуба «Гуолис» выложены ткие детали: в конце осени член клуба с двумя друзъями, по слухам «черными археологми», отравились на велосипедах в пустыню и не вернулись. Это все.

– Прежде, чем прочитать в Интернете, слышал об этом?

– Молва ж пошла…

– А теперь самое важное: первоисточник этой молвы ты пытался выяснить?

Ответ на этот вопрос помог бы мне разобраться в цели их путешествия.
 
Подъехали фотограф, доктор.

Командор задумался, затем  поднял взгляд… Замолчал, изумленно вытаращил глаза, вздрогнул от увиденного, и застыл…

Я  глянул в ту же  сторону. Сжался внутренне и  обомлел.

К нам, зияя пустыми глазницами и скаля зубы, приближался полуистлевший мертвец. Призрак. Зомби.

Механик   смотрел на него и весело скалился.

–  Ты спятил? –  обратился  командор к ходячему трупу суровым басом.

– Поступило рласпоряжение докторла защитится от солнца, – сказал мертвец.

На его голове была напялена маска для хэллоуина: белая балаклава с черными глазницами и нарисованными оскаленными зубами.

– Завхоз  такие балаклавы сдуру за спонсорские деньги  купил на всю группу, – гоготнул механик.

–  Они защищают-таки от солнца. Тонкие. Недорлогие. Китайские, – оправдывался зомби.

Тут и я не выдержал, возмутился:

– Лева, а как,  по-твоему,  должен называться фильм, который снимает фотограф? «Пять мертвецов и одна девушка»?

– Ты хоть понимаешь, что местный шариатский суд оправдает любого чабана или охотника, который откроет по группе прицельный огонь, увидев нас в таком виде? –спросил, свирепея, командор.

– Рлазве в заповедниках водятся чабаны или охотники? – спросил мертвец.

– Да ты сними, наконец, свою идиотскую маску! – рявкнул командор.

Завхоз повиновлся.

Колонна двинулась дальше.   

Я вплотную приблизился к вопросу о цели пропавших литовцев. Почему они  в предзимье, вдруг сорвались с из теплых вильнюсских квартир и отправились в дикую промозглую пустыню. Они ведь явно торопились. Почему? И что вознамерились откопать? Но из-за Левиной  клоунады с маской  я в разговоре с  командором упустилл тонкую нить разговора.

Поравнялся с завхозом. Не сомневался, что любознательный Лева кое-что знает о пропавшей группе.

– Хочу спросить, что тебе известно о тех литовцах?

–  А тебе?

Понял, что лобовые вопросы в беседе с завхозом не прокатят. Придется  подходить с тылу потайными тропами.

– Мне – ничего. Догадываюсь лишь, что парни – романтики.  Отправились за впечатлениями… И все.

– Рломантики? Это тебе умелец сказал? Ой, да  не смеши мои тапочки! За выгодой они поехали!

– Ты Лева,  человек высокообразованный, интеллектуал, ходячая энциклопедтия. Скажи,  какую выгоду ты имеешь в виду?
 
Взгляд завхоза подобрел.

– Без выгоды сюда кто ж сунется?

– Какая ж у них была выгода, по-твоему?

– А сам-то как думаешь? Зачем они прлиперлись сюда, как не рласкопки прловодить. 

– Интересно, что ж тут можно откопать?

Разговор с завхозом оборвался внезапно. На переднем  колесе моего велосипеда внезапно зазвенели спицы. Глянул – там запуталась змея с треугольной головой. Пришлось тормознуть.

Завхоз с ужасом посмотрел на изуродованную змею и поскорей устремился вперед.

Рядом остановилась доктор. 

– Справишься?  – спросила улыбнувшись.

– Конечно, – ответил, подбирая кривой саксауловый сук.

Доктор  поехала дальше. Остановился механик.

– Спицы, вижу,  целы?

Жека достал сверкающий на солнце корнцанг и вытащил из колеса изуродованную змею.

Мне представился случай один на один, двигаясь в конце колонны, поговорить с механиком.  Решил не торопить события, не спрашивать о том, что жгуче интересовало меня, а начать издалека. Вспомнил Жехин конфликт в подвале с командором. И как бы между прочим сказал, что командор на мой взгляд, неплохой мужик.

– Отличный! – не задумываясь, согласился со мной механик. Только жаль его.

– Почему?

– С женой у Тараса нелады. А пацаненок  класный. Я его видел. Когда командор уезжал – вцепился ему в брючину и кричал: «Папа, возьми меня с собой в пустыню!» – «Так я же, – говорит, – не на машине поеду – на велосипаде. А у велика седло ж только одно». – «А я, – говорит – сверху на рюкзаке буду сидеть».

Механик гоготнул так, что доктор обернулась. Он был явно предрасположен к общению. Потому я перешел к главному вопросу:
 
– Кстати, Женя,  что тебе известно о тех литовцах, которые не вернулись из пустыни?

– Знал только одного. Юрку. С остальными не пересекался.

–  Как ты с ним познакомился?

– Движок ему на «ауди» перебирал. Он тогда Москве у родичей гостил.

– Что ты о нем скажешь?

– А то  и скажу – козел он!..

Разговор становился все интереснее. Механик  явно хотел поделиться со мной наболевшим. Я почувствовал, что мое расследование сдвинулось с мертвой точки. Но совершенно неожиданно Жека  остановился, положил велосипед на песок и предложил мне дальше ехать одному. Пообещал догнать.
 
Его что-то очень заинтересовало. Я посмотрел в ту же сторону и увидел: из-под кучи кривых сучьев  проворно вылезло полосатое полутораметровое существо. Стоя на кривых ногах, оно, не мигая,  внимательно рассматривало нас. Пропустить такой случай любознательный механик конечно же  не мог.   Устремился к  чудовищу, чтоб рассмотреть изблизи.

А оно  направило на Жеху  огромный щучий нос и ринулось навстречу, устрашающе размахивая  гигантским змеиным раздвоенным языком, по-собачьи ухватило механика за ногу, затем жестко сомкнуло  челюсти на  его брючине  и принялось неистово дергать ее из стороны в сторону, силясь  порвать в клочья. Механик поначалу завопил от ужаса и боли, а  затем, негодуя, отчаянно взматерился…

Доктор вмиг оценила ситуацию, положила велосипед и деловито достала из рюкзака аптечку.

После истошных воплей  механика чудовище отпустило его штанину, и шмыгнуло назад в нору, замаскированную сучьями.

Колонна встала. А механик, прихрамывая, спустился по склону бархана, сел на песок, закатал брючину.

Первой над его ногой склонилась доктор. механика тотчас  окружили остальные. А фотограф тем временем, целил объективом в толстую извилистую полосу на песке со следами почти человеческих рук по обе стороны. 

– Кожный покров цел. Гематома… – констатировала доктор, протирая ногу механика ваткой.

– Сприт? – спросил механик, принюхиваясь.
 
– Хлоргексидин. 

Механик скривился.

– Что стряслось? – взволнованно спросил подъехавший командор.
 
– Дракон напал, – ответил завхоз. Скоро  наш умелец превратится в кусок мыла.

– Варан?.. Где?

– И тут у завхоза проснулся неукротимый древний, от пращуров унаследованный  охотничий инстинкт:

– В норле. Убейте его!

– Вот так взял, и ни с того ни с сего набросился? – удивленно спросил командор.

– Я подошел поближе, посмотреть, – оправдывался механик. – А он ка-ак бросится на меня, да ка-ак вцепится, сволочь.  Сожрать меня захотел.

– Здесь  больно? – спросила доктор, протирая укушенное место тампоном. 

– Нет.

– А здесь?

– Немного.

– Что скажешь, доктор? – спросил командор.

– Вараны – трупоеды. В организм укушенного  даже сквозь кожу может попать яд нейрин. От него через несколько часов могут начаться судороги. А еще есть опасность вируской инфекции. Будем надеяться, что все обойдется. Дальше ехать сможешь, Женя?
 
– Смогу.

– Не сможет, – с явным удовольствием комментировал происшествие  завхоз. – Легенда не зря гласит – укушенному скоро кирдык.

Но механик уже оседлал свой велосипед. Не смотря на происшествие, группа плавно двинулась в сторону урочища Гиблое Место. Наш путь облегчали пятна небольших такыров.

Впереди из-за склона горячего сугроба показался, словно игрушечный, купол юрты. Я взял у командора прицел… У входа в юрту сидел на корточках мужчина в красном халате, огромной белой папахе. На ногах – адики – мягкие сапоги местного пошива.

Местный чабан – предположил я.  В руке мужчины сверкал нож, а на песке перед ним  вздрагивал баран со связанными ногами.  Рядом резвился здоровущий, такой же лохматый, как и папаха хозяина, пес.

– Гоча, посмотри, какой типаж! – подсказал  фотографу.
 
Фотограф нацелил не него объектив и пристально всматривался в видоискатель. Чабан, тем временем, деловито  перерезал баранье горло.  Животное отчаянно трепыхалось. 

Пес, ощерившись, зарычал. Чабан заметил фотографа и свирепо глянул на него. Держа окровавленный нож, встал, приложил козырьком ладонь ко лбу.  На его лице отразилась хищная улыбка. Он сделал  властный жест,  который мог обозначать только одно: подъезжайте и становитесь вот здесь.
 
– Немедленно спрячь камеру! – сипло прошептал командор. – Фотограф повиновался. –– Теперь поехали, нас приглашают. – властно сказал все командор.

Фотограф спрятал камеру в кофр и нерешительно поехал следом за нами.

Приблизились. Чабан зычно гаркнул:

– О, сюрюьйи!

При ближайшем рассмотрении баран оказался антилопой. Пес размером едва ли не с медведя, тем временем, уже обнюхивал наши рюкзаки.

При встрече с нами абориген оживился. Не каждый же день в эти забытые  Богом места наведываются такие сумасшедшие, вроде нас.
 
В темном прямоугольнике входа в юрту показалась женщина в тюбетейке, и длинном и пестром одеянии. Приветливо улыбалась, суетливыми  жестами пригласила нас войти.
 
В центре юрты на кучке бездымно тлеющего хвороста чернел, шипя,  восточный чайник.  Сзади, снаружи, за нашими спинами, замер пес, свесил язык  и наблюдал.

Затем в юрту заглянул хозяин. Женщина взяла второй чайник, вышла  и принялась лить воду в подставленные ладони мужа. Подала полотенце. Между пальцами аборигена все равно остались пятна неотмытой антилопьей крови.

На циновке выстроились пиалы.

– Вам здесь опасно, – без обиняков заявил хозяин, пока жена разливала чай.
 
Женщина смотрела на нас сожалением и кивала.

– Осенью, продолжал хозяин, –  гаплань загрыз три сюрюйи тигир.

При слове «гаплань», шастающий возле входа в юрту пес глухо заворчал. А завхоз съежился при слове «тигир».

– Тигир – это велосипед по-ихнему, – пояснил нам  механик. Летом ко мне в Марфино много тюбетеек приезжает. Иногда тачку оставят, а сами уезжают на великах.

– Если тигр – велосипед, кто же загрыз? – в недоумении спросил завхоз.
 
– Гаплань, – сказал хозяин.

– Гаплань? – переспросил механик. – Зверь что ли такой?

– Абориген потер бритую голову, вспоминая слово:

– Э-э-э… леопарть.

– Леопард? — изумился механик? Неужели тут водятся?

– Раньше нет. Сейчас, выпустили – много водятся.

Завхоз зябко поежился:

– А кто такие сюрюйи?
 
Тут образованного завхоза вновь просветил механик.
 
Это  по-ихнему водители.

Уж в чем в чем, а в этом механик толк знал.

– Это что ж получается? – вслух рассуждал потрясенный завхоз.  – Леопард загрыз троих водителей велосипедов. Велосипедистов то есть. Так получается?

Абориген кивнул:

– Так получается. — И добавил:

– Сюрюйи был у меня. Чай пил.

– Откуда они приехали? – поинтересовался командор.

– Из Литва.

– Кто-нибудь видел, как их загрыз леопард? – спросил командор.
 
– Охотники.

– Но здесь же охотиться нельзя! – возразил завхоз.

Командор сурово посмотрел на Леву и выразительно постучал себя ладошкой по виску, давая понять: «не тупи, парень!»

– Охотиться нельзя, – согласился хозяин  горестно. Верблюд пасти нельзя, баран пасти нельзя, собака держать нельзя, дыня растить нельзя. Ничего нельзя. Люди в город уезжать. Мы с женой тоже собрались.
 
– Охотники сами видели, как леопард их загрыз?! – переспросил потрясенный завхоз.
 
– Следы видел.

На лице фотографа появилась ироническая ухмылка.

– Где это произошло? – спросил командор.

– Юлим-Туза.  Чабаны туда больше не ходи, охотники не ходи, верблюд не гуляй, инженеры земля не копай – все уехал.

«Юлим-Туза, Юлим-Туза», – шептал механик, словно молитву.
 
– Значит никто из тех охотников сам не видел, как зверь загрыз велосипедистов? – спросил я хозяина юрты.

– Не видел.

Фотограф беззвучно захохотал.

– А их тела, останки видел?

– Нет. Сыртлан  прибежал их тела жрал.

–  А кости остались?!

– Нет. Торсук прибежал  – их  кости жрал.

Кто такие сыртлан и торсук никто из нас не знал, но все догадались.

– Значит, от останков ничего не осталось, – глубокомысленно заключил механик. – Все сожрали.

Абориген сокрушенно закивал.

  Женщина прислушивалась к мужскому разговору, сочувственно смотрела на нас и тоже кивала в такт словам мужа: да, все именно так, мол, и было.

Поблагодарив аборигенов, мы  вышли из юрты. Хозяин на ходу надевал на бритую голову белую папаху. 

Командор достал карту, которая зашевелилась на ветерке, глянул в нее и сказал:

– Вечером будем в урочище Гиблое Место.
 
Я выключил диктофон. Двинулись дальше, в сторону песчаных холмов. Абориген смотрел нам вслед, и хищно улыбался. Вскоре юрты уже не было видно – спряталась в низине за желтым сугробом.  Пес некоторое время сопровождал нас, но потом отстал. Видимо, по его собачьему разумению, мы занимались совершенно пустым, бессмысленным и, главное,  очень опасным делом. Пес боялся гапланя. Повстречаться с сыртланом или торсуком ему тоже не сильно хотелось.

Чем выше поднималось свирепое солнце, тем меньше радости на наших лицах. Припекало сквозь футболку. Песчаные гряды, как назло, лежали поперек нашего азимута. И потому весь путь был нескончаемой серией спусков и подъемов.

Часа через полтора стало невыносимо жарко.  Придерживая левой рукой горячий руль, и ухватив правой за такую же горячую раму, я тянул велосипед на очередной песчаный холм. Завхоз, то и дело останавливается, вытирал рукавом лоб и, пошатываясь, карабкался дальше. Я считал от подножья до вершины шаги… Пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один…

Уф! На вершине, остановившись на несколько секунд, пристально смотрел вперед, но видел все ту же  картину – вершины других поросших редким лесом холмов, которым несть числа. Прикинул: на километр – пять подъемов, до колодца их  сто пятьдесят.

Когда завхоз снимал темные очки, чтобы протереть их от пыли, в его глазах метался страх, навеянный необозримым пространством. Вероятно, в моих то же самое. Нам, горожанам, знакомы страх высоты, скорости, темноты.  Но никому и в голову не приходило, что может испугать ощущение бесконечности окружающего пространства.
]
…Лева опустился на песок, словно хотел ввинтиться в него, как штопор в пробку. Затем повалился на спину и раскинул руки. Группа встала.

Доктор, бросив  на песок  велосипед, на ходу стянула перчатки, метнулась к завхозу, склонившись над ним,  оттянула веко, пощупала лоб, запястье…

– Скверные дела. Потерял сознание, мрачно сказала она и принялась отрывисто командовать:

– Двое в темпе ставят палатку! Один собирает хворост. Один отходит на двадцать шагов и вешает котел! Да быстрей же!

– Все слышали?.. Быстро устраиваем бивак! – повторил приказы доктора командор.
 
Интересно, наверно было наблюдать за нами со стороны – все кроме завхоза засуетились, словно встревоженные муравьи: командор торопливо, как пожарные разматывают рукав брандспойта, раскатывал на песке палатку. Фотограф  вытряхивал из чехольчика штыри.  Механик карабкался по склону холма за хворостом, а я натягивал тросик на месте будущего костра.

Доктор дала завхозу понюхать что-то из пузырька, задрала, обнажив не его теле густую растительность, футболку, пощупала лоб.
— Тошнит?

— Да, проскрипел завхоз, – очнувшись.

— Смотри на мою руку! – начала сжимать пальцы в кулак и разжимать, – что видишь?

– Мурлашки… 

Доктор разжала  веки завхоза, посмотрела на зрачки.

– Голова болит?

– Воздуха не хватает.

– Судороги?

– Ногу сводит. И рлуку, –  бормотал завхоз, задыхаясь..

– Чувствуешь, как сжимаю руку?
– Боль…

– Вижу, палатка готова… Помогите его перенести. Положите на спину головой к выходу. Под ноги рюкзак, – раздавались четкие команды доктора,  и всем немедленно отойти!
 
Виктория стащила с завхоза брюки и лонгслив, под затылок запихала сумку-банан, начала обмахивать его раскрасневшееся лицо, засунула в рот трубочку кэмелбэка. Что-то накапала в кружку.

– Пей!

Затем суетливо протянула из палатки механику, вернувшемуся с хворостом,  Левину футболку, и попросила:

– Срочно смочи и выжми!

– Голова-а… – скрипел завхоз.

Вскоре механик протянул  мокрую футболку, игриво спросил:

– Доктор, – больной жить будет?

– Тебя пел-р-леживу, – зловеще прокряхтел в ответ завхоз.

– Молчи, закрой глаза, отдыхай, ни о чем не думай, – приказала, натягивая не новоявленного пророка  влажную футболку, доктор. Затем принялась что-то искать возле палатки, погружая пальцы  в сыпучий песок.
 
– Что ищешь, Вика? – спросил механик.

– Крышечку от флакона.
 
– Металлическая?

Доктор с недоумением глянула на механика, а он достал из сумки предмет, напоминающий оранжевую авторучку, поводил над песком. «Авторучка» пискнула, на ней загорелась лампочка. Жека  засунул в песок два пальца и извлек крышечку.

Я догадался, что чудо-авторучка в Жекиной руке – металлодетектор.

Фотограф тоже заметил ее и пристально впился взглядом.

– Чего ты так в «взъерошился»?

А фотограф на сводил глаз с «авторучки» механика. Спросил:

– Зачем тебе эта вещица? И показал глазами на металлодетектор.

– Гарик-то?

– Какой еще Гарик? – допытывался  фотограф.

– Это миниатюрлный металлодетекторл. Изготовитель – компания «Герлет». Вот и прозвали «гарликом», – кряхтя подал из палатки голос завхоз.

– Зачем он тебе? – не унимался фотограф.
 
– Работаю ж с болтиками. Теряются. А «гариком» поводил-поводил и нашел.

Объяснение удовлетворило фотографа.
 
– Бейсболки и майки снимать только в тени, – продолжала раздавать приказы доктор. –  Завхозу  вставать запрещаю, давай-ка сюда кружку, принесу чая.

– Знаете ли вы, у какого зверля самые сильные зубы? – спросил завхоз, насыпая на дно пустой кружки сахарный песок.

Доктор налила в нее чая.

Завхоз потянулся к  планшету и начал лекцию:

– У гиен. Прлирлода наделила их мощными челюстями потому, что они падальщики. Питаются тушами павших верлблюдов. Укус в два рлаза сильнее, чем у льва. Трлубчатыми костями хрлустит в точности как наш механик – компашками.

– Фотограф глянул, как механик отправил в рот очередной сухарик, и спросил завхоза:

– Может литовцев – они?..

– А сам как думаешь? – Завхоз сосредоточил внимание  на  планшете… – На прлисутствие гиен указывает надтреснутый вой по ночам, напоминающий хихиканье. Послушайте!
 
Звук, из динамика планшета, был  действительно какой-то надтреснутый и до жути напоминал хихиканье.

– А еще норлы, возле которлых валяются кости крлупых животных и вот такие следы:

Завхоз развернул и показал экран планшета. На нем отпечатки четырехпалых звериных лап.

– Только что видел нору, когда ходил хворост собирать, – А рядом целая куча костей и такие вот следы. – огорошил  всех механик своим наблюдением.

– А велосипеды там не валялись? – спросил командор.

Завхоз испуганно сверкал очками из палатки.

Сначала я подумал, что командор юморит по-черному. Но его лицо было серьезным и встревоженным.

– Не. Велосипедов не было.
 
Завхоз продолжил лекцию:

- Гиена не боиятся света или огня. Наоборот, огонь вызывает у  них особую ярость и провоцирует на нападение. Бывает достаточно зажженной спички, факела,  луча фонарика, чтобы гиены набросились на путника.

От такой лекции стало не по себе. Ведь я люблю надиктовывать черновики в одиночестве. Зверь, способный легко перекусить трубчатую кость верблюда, чтобы полакомиться костным мозгом, мог и на меня броситься в любой момент. Подумал: «Эх, как бы пришлись кстати шумовые гранаты! Жаль, не догадались мы.»

После прогулки за хворостом механик стал говорливым. Почему – всем понятно.  Ведь пластиковая бутылочка и пакетик с пемиканом  наверняка в сумке. А кемэлбэке булькает компот. При этом  скоро обед,  а пообедать механик  любил с аппетитом.
 
– Кто-нибудь знает в Москве людей, которые могут купить золотые монеты? – неожиданно спросил механик.

– Это к завхозу, – посоветовал командор. У него в базе данных такие сведения наверняка есть.

– Продаешь? – спросил завхоз.

– Пока просто хочу перетереть со знатоками темку. 

– Есть у меня один такой на примете. Зубной техник.

Разговором заинтересовался и фотограф. Он стремительно метал взгляды то на механика, то на завхоза.  Спросил вдруг:

– Царские?

– Не. Иностранные, – ответил Жеха.
 
– В каком году чеканены?
 
– Я в этом не копенгаген.
 
– Монету показать надо. А иначе  – пустой треп.

На лице механика заиграл азарт. Он торжественно достал из сумки смартфон, поводил пальцем.

– Вот, – поднес  к носу фотографа.

Гоча  вытаращил свои миндалины, поперхнулся супом, закашлялся. И снова, как выражается механик, «взъерошился». На этот раз сильно. Его брови взлетели вверх. Прокашлявшись, дрожащей рукой выхватил у механика смартфон, принялся изумленно изучать картинку. Поначалу не мог произнести ни слова, лишь сверлил взглядом экран, где на чьей-то ладони поблескивала  монета.

– У тебя есть еще такие снимки?

– А как же?! Вот…

Перелистнул картинку. На втором снимке тоже на ладони лежала монета. Фотограф  уставился и вытер рукавом лонгслива лоб.

– Это одна и та же монета в обеих сторон: аверс и реверс, – сказал я.
 
Механик оценил мои познания. Слово «реверс» ему знакомо.
 
– Откуда?.. – выдохнул фотограф. Он все еще не пришел в себя от изумления.
 
– Клиент перекачал со своей трубы.

– Что за клиент?! – допытывался фотограф.

– А тебя это колышит? Клиент, как клиент. Обычный.

– Где перекачивал?

– В гараже у меня, в Марфино, где же еще?

– Давно?

– А какая в жопу разница?

– Все-таки? – настаивал фотограф.

– Ну, где-то прошлой осенью.
 
– А точнее?

– В ноября, а что?

– У клиента снимки откуда?

– Что тебя так удивило? – спросил я фотографа. – Эти снимки я видел несколько дней назад.

– Где?! – заволновался фотограф.

– В Интернете. На форуме нумизматов.

Похоже, эта новость потрясла фотографа еще сильнее. И огорчила.

– Несколько дней, несколько дней – бормотал он.

– Но  размещены в прошлом году.

Фотограф шумно выпустил воздух, словно камера, из  который вывинтили ниппель.
 
Все притихли – так удивила реакция фотографа. Не знали, что он такой страстный нумизмат!

Смартфон с картинкой пошел по кругу.

– Арабская, – сходу определил командор.

– А ведь точно золотая… – оценила  доктор и передала смартфон мне.

Все молча смотрели меня.

– На аверсе, – сказал я, глнув на узор арабского письма, – отчеканено: «Нет Бога кроме Аллаха единого, и нет у него сотоварища». – Посмотрел на вторую картинку. – А на реверсе, на круговой легенде надпись гласит:  «Во имя Аллаха бит этот динар в году семьдесят седьмом». Золото, кстати,  высочайшей пробы.

Доктор смотрела на меня  с восхищением.

– Ты чо, по ихнему что-ли балакаешь?! – изумился механик.

– Нет. Писал об этой монете. Запомнил арабскую цитату.

– Если писал, может, случайно знаешь сколько, она весит? – заинтересованно спросил завхоз.

– Знаю. Ровно четыре  и сорок пять сотых грамма каждая.

Лева занялся встроенным калькулятором в своем планшете.
 
– Одна монета тянет на…   одиннадцать тысяч нашими!

– А ежели с ваших  на наши по курсу перевести, это сколько потянет? – спросил механик.

Завхоз взвился:

– Наши – это  рлубли Рлосисской Федерлации! Одиннадцать тысяч… Ну ладно, скажу про тебя Борлису. Купит.
 
Хотел-было порасспросить механика о его клиенте, но командор глянул на часы и пробасил:
 
– Все! Сиеста! До сумерек надо  отдохнуть и немало пройти.

После сиесты зной уже не был столь мучителен, как в полдень. Отдохнувшая группа бодро двинулась к цели. Я же решил продолжить дважды прерванный разговор с механиком. Притормозил и, пропустив доктора, поравнялся с Жекой.

– Женя, разве ты не интересовался, откуда у твоего клиента файлы со снимками монеты?

– Ты про Юрку из Вильнюса, у которого на «ауди» движок стучал?

– Про него.

– А толку! Разве от этого темнилы чего добьешься!

– Как с ним познакомился?

– Прошлой осенью какие-то пацаны  приволокли на жестком прицепе  ко мне в гараж его тачару с вильнюсским номером. Сами-то свалили, а Юрка остался. Поддатый он был. Ну, смотрю я его «ауди», а он от нечего делать рядом крутится, вроде как хочет что-то перетереть со мной.

– С вильнюсским номером, говоришь?

– Ну. Юрка ж оттуда. А сеструха его вышла замуж за москвича. Юрка гулял на свадьбе на Рублевке.  Собрался-было  обратно в Вильнюс – тачара забарахлила. Вот Юркин зять с другом и притащили ее  ко мне.

– А что делают снимки его монеты в твоем телефоне?

– Как что? Юрка ж мне бизнес предложил.  Сначала про моих клиентов все расспрашивал. Выяснял, при бабле аль нет. Я даже поначалу подумал, что Юрка из тамошней вильнюсской братвы.  А он, оказывается,  просто купцов искал. Хотел, чтобы я со своими клиентами эго тему перетирал.  А  я ему, Юрке-то, и говорю, что пустой базар это, коли они не видят тех монет. И что ты думаешь? Юрка достал свой смартфон, картинки мне на нем показал. Затем  перегнал их на мою трубу по этому, как его, вай-фаю.

– Интересно,  откуда у Юрки эти монеты?

Механик задумался, припоминая разговор с клиентом.

«Из пустыни, – говорит. – Только места надо знать». 

– Много грозился привезти?

Столько, грит, что  можно будет засыпать  всех московских му…  ну этих, как их, которые деньги собирают, на «мат» кончаются…

– Нумизматов.

– Точно! В Вильнюсе разве много ли таких? Вильнюс-то в сравнении в Москвой – тьфу, райцентр. А Москва – город. В Москве  продашь сколько угодно. Вот и уговорил.

– И что в результате?

– Ни хрена в результате! Юрка темнила еще тот. Сначала с  ремонтом тачки меня торопил,  в Вильнюс рвался.   Время, говорит, деньги. А мне, грит, «Ищи купцов, показывай картинку клиентам.

– Что говорили клиенты?

– Возбуждались. Точь-в-точь, как фотограф сегодня.

Я вспомнил, что всякое изображение, которое хранится в памяти телефона, имеет свое уникальное имя и  дату.  Обычно имена им дает тот, кто фотографирует. Должны их иметь и картинки с монетой. Как то же обознчил их неизвестный автор. Может быть,  имена файлов прольют свет на историю появления снимков?

Попросил завхоза дать мне его смартфон еще раз. Остановились. Просмотрел на экранчике  перечень снимков. Открытие ошеломило. В списке графических файлов с изображениями древнего золотого динара, лежащего на мужской ладони, значились имена: «julim-tuza1.jpg» и «julim-tuza2.jpg».

– Понятно, – сказал я. – Юлим-Туза – это название колодца, единица – аверс, то есть лицевая сторона монеты, а двойка – ее реверс. Фотограф, назвал снимки  именем колодца, в районе которого монета найдена. Снимок сделан почти год назад.

– Как?! – воскликнул, выпучив глаза, механик. – Колодец? Всего-навсего? А, может,  их там возле него  много? И еще остались?  А мы скоро там будем? – восторженно сыпал механик вопросами.

Монета лежала на правой ладони человека. За ладонью просматривался фон – песчаный грунт. В левом верхнем углу он темнее, словно в песке было углубление с ровным краем.
 
Я подумал: а недурно было бы пообщаться тем Юркой у которого на «ауди» стучал движок. Жека ведь с ним связывался. Наверняка в его смартфоне есть контакт.

Внезавно переди раздалась настойчивая трель свистка. Это командор напоминал нам с механиком,что , что мы отстали. Вернул механику  смартфон, налегли на педали, принялись догонять группу.

Стало ясно, что  и колодец, возле которого нам предстоит побывать, и золотой динар на снимке, и автор снимка, и  некий  Юрка из Вильнюса,– все завязано в один тугой узел, который нам предстоит распутать. 
 
Догнал командора.

– Появились соображения? – спросил он.

– Появились. От аборигена ничего полезного, кроме легенды о леопарде  не услышали. Надежд на то, что отыщем что-либо в пустыне, не прибавилось. А в Вильнюсе могли бы найти больше, чем в пустыне. Склоняюсь к мысли, что ключ к разгадке тайны следовало начинать искать там. 

Командор задумался, затем улыбнулся:

– Ну зачем же дело встало?

Он затормозил, положил велосипед, достал спутниковый телефон, потыкал кнопочки, включил громкий звук.

Раздались гудки вызова, затем мужской голос:

– Гирдзиу!

– Привет, Йонас! Тарас Зароботчук говорит.

– Привет, Тарас! Как погода в Москве? – спросила трубка с прибалтийским акцентом.

– Москва далеко. А здесь ни облачка. Я вблизи урочища Юлим-Туза.

Нас окружила группа. Тарас, как я догадался, разговаривал с президентом Вильнюсского клуба велотуристов «Гуолис».

– Я был у  матери пропавшего. – сообщил Йонас. – Она разрешила включить его компьютер. Скопировал входящую почту за полгода. Обнаружил карту.

– Йонас, я передаю трубку нашему летописцу Игорю. Он занимается расследованием исчезновения твоих земляков. Ответь на его вопросы, – попросил командор.

Тарас протянул мне телефон, а сам достал из подсумка свою военную карту,  карандаш и приготовался слушать.

– Свейки, Игорь! – раздалось из трубки.

– Свейки, Йонас, – ответил ему, даже не понимая значения литовского слова. – А что за карта?

– Это не совсем карта. Снимок то ли со спутника, то ли с  дрона. Файл с пометками в графическом редакторе. Копию передал в полицию. Там сильно ею заинтересовались.

– Что на снимке?

– Пятна. Похожие на грязную  забрызганную  стену… – начал рассказывать Йонас.

– Какого цвета?

– Серые, мутные, на бежевом фоне. Пески, вероятно. Пометки: Кружочек с точкой, крест, прямоугольники, стрелки… Увеличиваю… Масштаб в сантиметре сто метров. Мелкие пятна в форме полумесяцев…

– Барханы, – прокомментировал командор.

– Крестик возле одного из пятен нарисован, – уточнил Йонас.

– Интересно, что крестик может означать?
 
– Как говорят у вас в Москве, тут без бутылки не разберешься… Хотя все надписи по-русски. Возле кружочка с точкой цифры – «тридцать два и буква эм», возле группы прямоугольников слово – «раскоп». Есть еще, темнозеленый овал и надпись: «фисташ. роща».

– Спроси, что можно принять за точку наблюдения?

Я повторил вопрос Йонасу и услышал:

- Колодец на краю рощи.

– Как расположены по отношении к нему  другие обозначения? – спросил я Йонаса.

Он принялся диктовать цифры: азимуты и расстояния.

Командор, прислушиваясь, торопливо делал пометки карандашем на своей карте.

– Вот интересно, откуда  карта с пометками взялась у пропвшей группы? – вырвалось у меня.

– Прислали ее из вашей коварной  Москвы перед поездкой.
 
– Почему коварной? – переспросил я деланным удивлением.

– Там у вас на днях квартиру у сестры нашего земляка и у ее московского мужа обокрали. Все ценное вынесли.

– Бывает… – посочувствовал я. – А карты присланы точно из Москвы?
 
– Да, если судить по айпипшнику.
 
– А имя отправителя файла с картой в адресе есть?

– Циклоп какой-то… Да, и еще… мать моего  коллеги сказала, что перед отъездом он разговаривал с кем-то по телефону.  В распечатке звонков код Москвы.

– Распечатка у тебя?

– Ее полиция забрала.
 
– Мать не говорила, как он обращался к собеседнику?

– Говорила. Не то Максим, не то Моисей. За точность не ручается.

Все с огромным интересом вслушивались в мой разготор с проезидентом «Гуолиса».

– Спасибо, Йонас!

В трубке щелкнуло и запикало.
 
– Ты хоть что-нибудь понял? – спросил механик  у фотографа, помолчав.
 
– Нет. А ты?

– Кое-что.

– Что именно?! – с беспокойством спросил фотограф.

– Понял, что тут без бутылки точно не разберешься.

– А ты? – обратился фотограф к  завхозу.

– Таки-нас ждет то же самое, что и тех литовцев.

Задевая брючинами жалящиеся кусты, которые торчали вокруг из песка, мы унылой цепью потянулись за командором.
 
Густела синева, быстро спадала жара.

Двигались до тех пор, пока не прозвучал приказ командора всем остановится. В нескольких метрах от него впереди на песке белело каменное кольцо с черной дырой посередине. Командор приближался к нему так осторожно, словно двигался по тонкому льду.
 
– Что это?! Что?! – спрашивали у него.
 
Командор выдержал паузу и мрачным басом объявил: 

– …Колодец Гиблое Место!

Но не только название колодца но и жуткая его конструкция наводили тоску и тревогу.

– У них сие называется колодец? А я-таки думаю, что это ловчая яма  на людей, – с дрожью в голосе произнес завхоз.
 
– Такие колодцы – что-то вроде местной традиции, – сказала доктор. – Здешний народ  привык. Нас, к примеру,  коррида тоже пугает, а испанцу она в радость.

– Название колодца очень даже оправдывает свое название, – подумал я вслух.

– Все полюбуйтесь, какая  у аборигенов техника безопасности? – хмыкнул фотограф. – Свалиться в  такой колодец как нечего делать.

На его груди на ремешке продолжала раскачиваеться  камера, а на плече висел  пустой кофр. Прятать камеру  фотограф явно не спешил. Надеялся, что выскочит  из кустов какой-нибудь гаплань или торсук, а камера тут как тут. Снимай – не хочу.
   
Взяв у командора  прицел, я осмотрелся и увидел  нагромождение освещенных полной луной белых, почти как снег, песчаных валов с острыми извилистыми хребтами. Местами из этих сугробов торчали черные срюченные остовы саксаулов. Они распрострели корявые руки-сучья с пальцами веток, словно с мольбой взывали о помощи и пощаде.   А за равниной, поросшей местами редкими кустиками кандыма и пучками осоки бросалось в глаза несвойственное окружающему ландшафту зеленовато-черное пятно. Оно странным образом манило и звало меня. Возможно своей необычностью. Но в зове этом чувствовался скрытый и грозный подвох. Пятно шептало:  «Подойди поближе… Ну подойди же!.. Подойдешь, и увидишь, что из этого получится…»
   
Рядом голос механика:

– Командор, а далеко ли еще до урочища Юлим-Туза?

– Так приехали ж, – он повел рукой вокруг. – Вот Юлим-Туза. По нашему Гиблое Место.  Нижний ствол колодца.

Механик зачем-то извлек из поясной сумки металлодетектор, осторожно приблизился  к дыре, поднес прибор к песку и принялся ходить вокруг нее, постепенно по спирали удаляясь.
 
Я посмотрел на фотографа и заметил, как он вздрогнул и третий раз за сегодня «взъерошился». Но лишь на мгновение, потому что его глаза сверкнули едкой  иронией, губы скривились в язвительной улыбке.
 
– Что ты ищешь, Жека? – дружелюбно поинтересовался командор.

– Да так… – А почему «нижний  ствол»? Есть еще и верхний? – спросил механик.

– Есть. Там, – Командор махнул в ту сторону, где я заприметил на местности необычное пятно.

– Не впадлу им было рядом рыть несколько колодцев – удивился механик.

– А здесь такое сплошь. Когда в пустыне выкапывают колодец, случается, что вода в нем солоноватая. В километре копали второй и даже третий. Называли колодец тем же именем, только для различия указывали ствол: верхний, средний или нижний.

Механику это не понравилось. Сердито буркнул: 

– Понятно…

Он остановился, спрятал металлодетектор, вынул из висевшего на поясе чехла лопатку «буднесвер», разложил ее и поплевал на руки. Все смотрели на него в недоумении.
 
Зачем механику потребовались его нелепые манипуляции с металлодетектором возле колодца, так никто и не понял. А механик как ни в чем не бывало спросил  фотографа:

– Ну чо? Пошли ямы копать, которыми натовцы научили командора, росу собирать?

– Сегодня ямами займусь я, – сказал командор. – хочу  поэкспериментировать, посмотреть, получится ли добывать воду на вершине бархана. У французов это, пишут, получается.

Завхоз, тем временем,  принялся боязливо нырять в темноту. Обратно всякий раз выныривал с пакетом битком набитым отменным верблюжьим кизяком. В какой момент фотограф ушел  снимать ночных хищников, никто не заметил. 

Задрожало пламя костра. Разноцветная эмаль лежащих рядышком шести велосипедов, замерцала бликами. К ним потянулась сизая пелена дыма.
 
Взяв канистры и брезентовый мешок-ведерко, я направился к колодцу. По  ладоням заскользил капроновый шнур, начали проскакивать  узелки.

Долго таскал из мрачной черной глубины живительную влагу, наполнял ею канистры, носил в бивак. А доктор, тем временем,  ополаскивала запылившиеся в пути котлы, сыпала пеммикан, лила серебристую струю  воды.   

– Колодец глубокий? – просила Вика.

– Девяноста метров с лишним.

– Как ты узнал?

– По узелкам на шнуре. Узелок – десять метров. Девять узелков.

– Доктор призадумалась, и даже на какое-то мгновение перестала наполнять котел. Что-то сильно озадачило ее. Вот только что? Хотелось бы это знать.   

Механик подошел к командору:

– Тарас, дай телефона в Москву доценту звякну насчет скорпионов. Он говорил, о соломенно-желтых, о черных, а мне, блин,  какой-то фиолетовый попался. Может, ему такие, и не нужны, и я зря курочусь. 

Механик явно развеселил командора.

– Скажи своему ученому другу на сон грядущий, что таракан пошел несортовой. Не той масти. Неизвестной науке породы. Мутант, короче, нестандартный. Генномодифицированный! А то ведь и впрямь окажется, что доцент зря расщедрился на казенный медицинский спирт…  На, вот, держи, – протянул механику телефон. И смотри, не потеряй. Не то башку откручу.
   
– Да что ты, командор! Поговорю, и верну…

– Какой прекрасный момент! – пришло мне в голову. – Можно пойти вместе с механиком, узнать у него номер телефона Юрки из Вильнюса, позвонить ему, представиться покупателем, потолковать о монетах, о снимках… И тогда многое проясниться. Покупателю Юрка должен  рассказать… Я почти у цели. Вплотную приблизился к разгадке.

– И еще, – строго сказал механику командор, – чтоб я больше  никаких конфликтов. Это вас обоих с завхозом касается. Чтобы сегодня же помирились! Лады?

«Вот уж поистине мне не везет! Такой удобный случай подвернулся в расследовании. Но механик уйдет сейчас с завхозом, и я не позвоню в Вильнюс Юрке. Придется ждать другого момента». 
 
– Лады! – радостно ответил командору механик, вешая на пояс  чехол с лопаткой.

«Зачем Жеке для ловли скорпионов лопатка? – удивленно подумал я. – Он ведь прекрасно наловчился обходиться корнцангом».

Для доктора эта деталь тоже не осталась незамеченной:

– Никак решили закопать топор войны.

Механик подошел к завхозу, прошептал что-то. Похоже тот помириться не прочь – кивнул довольный.

Оба налили в кэмэлбэки черничного компота, механик положил в сумку-банан полиэтиленовый мешок, в котором лежала пластиковая бутылочка. Завхоз положил в свою сумку мешочик с бруском пеммикана.
 
Затем недавние противники направились в ту сторону, где еще совсем недавно полыхала кровавая заря, и  скрылись во тьме.  Командор, зажав под мышкой рулон пленки, отправился поработать землекопом в сторону поросшего местами черкезом бархана. А фотограф то маячил в лунном свете со своей ночной камерой, то расторялся во мраке, то появлялся снова.

Мы с Викой остались у костра вдвоем.

Я разжигал костер, а у самого не выходими из головы пропавшие путешественники из Вилюнюса. Подумал:  «Вряд ли у литовцев были кэмэлбэки»…
   
– У литовцев  не было кэмэлбэков, – вдруг произнесла  доктор. 

Я изумленно смотрел не нее, пытаясь понять, как ей удалось в унисон подумать о том, что, о чем подумал и я.
 
– Невероятно! Вика, ты, никак, чужие мысли читаешь! Как же ты догодалась, что я подумал о литовцах? 

– Подсказало выражение твоего лица, когда посмотрел на жука.

– Какого жука?

– Который полз к костру. Едва не сгорел, но вовремя спохватился и удрал.

Я вспомнил: да, несколько минут назад тут действительно полз иссиня-черный жучище.

– И что же ты увидела на моем лице?

– Ты улыбнулся.

– Разве?

– Да. Чуть-чуть скривил губы.

– И что с того?
 
– Подумай, что смешного ты мог вспомнить, глянув на жука?

– Ровным счетом ничего. Хотя… Вспомнил: фотограф думал, что из них делают пеммикан.

– Вот. А несколько минут назад механик и завхоз пошли прогуляться, прихватили с собой пакетик пеммикамикана, бутылочку с неразбавленным спиртом и что еше?

Кэмэкбэки! Жеха выливал из бутылочки в рот чуть-чуть неразбавленного спирта, хватал скорей  губами шланжик кэмэлбэка, жадно сосал из него компот, глотал, затем забрасывал в рот горстку пеммикана, похрустывая им, запивал, смотрел на луну и мечтал.

Получается,  мысль Вики от жука пришла к пеммикану, а от него к кэмэлбекам, а затем литовцам, о которых в те дни думали все мы.
 
Поразительная интуация доктора потрясла меня. Ей бы следователем работать…

Доктор каким-то непостижимым образом снова по выражению лица угадала мою мысль. Глянула с упреком.

– Думаешь, почему работаю  в  аптеке?! А тебе известно, что содержимое иного аптечного сейфа опаснее оружейного склада в воинской части? Провизру аналитические спосоюности нужны. Прошлой осенью пригласили на совещание в наше управление.  Речь шла о новых лекарственных средствах. В том числе о сильнодействющем снотвороном – новоэстимале.  Там промелькнул настораживающий  факт: на это лекрство почему-то резко подскочил спрос. Вернулась с совещения, и от нашего фармацевта узнала, что не далее, как час назад из только что завезенной партии успели купить одну упаковку. Меня разобрало люботытство, в какой же поликлинике назначают новоэстимал. Взяла рецепт и он меня сильно удивил.

– Чем  же?

– Что представляет собой рецепт ты прекрасно знаешь: заполненный бланк. Таблица с постоянным стандартным текстом, слова, вписанные от руки шариковой ручкой. И печать.  А на том рецепте, на листок попала капелька влаги и линия бланка в этом месте чуть расплылась. Но такого быть не должно. Бланк – типографский, а типографская краска от влаги не расплывается.  Я взяла пипетку, капнула в другом месте. Расплывалась и надпись шариковой ручкой.

– Думаю, рецепт изготовлен на чернильном струйном принтере.

– Вот именно! – воскликнула доктор. – Только это не рецепт. Кустарная его копия. Таких можно изготовить сколько угодно и предъявлять во все аптеки. Решила  это проверить, позвонила Наде. Коллега моя и подруга. поинтероесовалась, спрашивают ли в их аптеке новоэстимал. Оказалось - купили одну упаковку. И рецепт сохранился.

– Эх, сравнить бы эти рецепты!

– Именно это я и сделала.  Проехала две остановки на метро в Надину аптеку, стали сравнивать. Это были две копии одного и того же рецепта: печать, дата, запись врача, подпись – все полностью совпадало. Капнули на Надин рецепт – тоже расплывается. Значит, кто-то штамповал фальшивки чтобы скупать силнодействующее снотворное.   
 
– Боюсь, тут двумя копиями дело не ограничилось. Их на чернильном принтере можно и двадцать, и двести наделать.

– Это меня меня и пугет. Ведь в  Москве пять тысяч аптек. За МКАДом в области их тоже немеряно.

– Это сколько же скупщик  мог заполчить снотворного?! – ужаснулся и я.
 
– Прикинь… В упаковке два блистера по десять  таблеток. Это четыре грамма. Или двадцать предельно допустимых доз на один прием. Проглотит их человек  –  начнется тяжелое угнетение центральной нервной системы, пропадут рефлексы, гиповентиляция, гипотензия, последуют. И… летальный исход. А ведь тут не на граммы счет идет – на килограммы. 

– Кому же могло потребоваться нак много снотворного? – Может быть для того, чтобы  усыпить какое-то крупное животное? Коня, там, скажем или быка?

– Или Кинконга… Не-ет… Владельцы животных на станут таким способом скупать новоэстимал. В ветеринарии свои средства, методы и каналы… Тут смертельным криминалом несет за версту.

– А как рецепт попал скупщику? Кому выписал его врач? Ведь выяснить номер телефона поликлиники – минутное дело.

– Я позвонила, подъехала и… мне сказали, что врача, который выписал рецепт не знают.

– А печать чья?

– Липовая.Ты мог этого не знать: в Москве орудют умельцы. С медицинским образованием, кстати. Они по заказу изготавливают фальшивые рецепты на любые лекарства. Объявления о их услугах,  можно найти  в Интернете. В объявлении  указывают номер связного  телефона. Заказчик звонит, называет  лекарство, сообщает свой адрес. Приезжает курьер, заказчик расплачивается, получает рецепт. Заказать такую фальшивку  – удовольские дорогое. Для  массовой скупки лекарства дешевле копировать рецепт на цветном принтере, что скупщик  и делал. Раскрыть его планы – задачка и не из простых. Чтобы скупщика  уличить, эти планы необходимо знать. А чтобы их узнать – надо выявить его и понблюдать.

– Как же ты поступила?

– Доложила обо всем руководству и тотчас получила указание: немедленно проинформировать полицию, а самостоятельное расследование прекратить – это очень опасно. Полиция дала моему сообщению ход, затеяла  проверку, устроила негласный рейд по аптекам. Нашего фармацевта  и десяток других из разных аптек, в которых лекарство былт куплено,  вызвали для составления фоторобота – композиционного портрета мужчины, который предъявил рецепт. Оказывается, дело у него было поставлено на широкую ногу. Действовал осторожно – больше одного раза в одной и той же аптеке не светился. А в том, что человек приходит и покупает по рецевту упаковку снотворного, фармацевты ничего дурного не видели.

– И чем все закончилось?

– След скупщика оборвался. То ли узнал, что им интересуется полиция и залег на дно, то ли новоэстимала накопил.

– Ты фоторобот видела?

– Так, мельком. Вскользь. С ним ведь  фармацевтов знакомили в других аптеках, где новоэстимал пока на спрашивали.

Из темноты в сторону зеленой палатки проскользнул могучий силуэт фотографа с его камерой на животе и «сундуком».

Различить моих попутчиков по фигурам несложно. Командор – спортивный, механик – кряжистый. А неповторимый женственный  силуэт завхоза вообще ни с каким другим не спутаешь.
 
Приближаясь к костру, фотограф запнулся за кривую, словно пружина,  саксауловую корягу и набросился на нее с радостным остервенением. Принялся сокрушать ее подошвами, мурлыча себе под нос что-то победоносное. И не понятно было, то ли он огорчен чем-то, или, наоборот, обрадован. Обычно так себя ведут люди творческие, когда достигают успеха, но при этом приходят к мысли, что незначительная  ошибка помешала сделать этот успех более весомым.
 
На груди доктора что-то бормотала серебристая коробочка. Фотограф подошел, прислушался и попросил сделать погромче.

«…Мы переживаем археологический бум. Следы незаконных раскопок, грабежа артефактов встречаем на всех объектах. Это приобрело характер эпидемии. Ежегодно в поле выезжают десятки тысяч мародеров, «черных копателей», вооруженных  металлодетекторами. Следы своей варварской деятельности – они бесцеремонно оставляют не только в древних городищах. Загляните на интернет-аукционы, сайты кладоискателей, коллекционеров, в антикварные и комиссионные магазины,  клубы коллекционеров, на стихийные рынки. Вам предложат наше историческое наследие –старинные изделия из меди, серебра, золота, керамики. В несколько раз больше, чем находят за один полевой сезон все научные экспедиции вместе взятые...»

К костру, шмыгая носом,  вышел на запах гречки с говядиной, чем-то взволнованный завхоз.

«…Археологические артефакты, минуя музеи, безвозвратно выходят из научного оборота оседают в частных коллекциях. Пройдет еще  несколько лет  и «черные археологи»  оставят будущим поколениям исследователей обезображенные и опустошенные, изрытые ямами археологические памятники –  невосполнимый и невосстановимый исторический источник древних эпох».
Радиоведущая напомнила:

«У нас в студии был начальник Службы по надзору…»

– Скажи, Гоча, а это ведь замечательно, что радиожурналисты подняли такую тему? Почему бы кинодокументалистам за нее не взяться?  Почему бы не пройти с камерой по следам мародеров от раскопа до комиссионки. Следы-то ведь остались. Видимиые отчетливые следы, понимаешь?
 
Фотограф загрустил. Есть отчего – ведь всякому культурному человеку жаль бесценных памятников старины. 

Вернулся  с лопатой командор, осмотрелся, спросил у завхоза, где механик. Теперь у костра были все, кроме Жеки. 

Обычно, когда Лева взволнован, то картавил сильнее обычного. А теперь еще и гнусавил:

– Скорлпиодов ловит.

При этом нервно махнул рукой в ту сторону, где перед закатом я заметил загадочное   темно-зеленое пятно.
 
«Завхоза бессмысленно расспрашивать, чем он взбудражен.  Не скажет, – подумал я. – Оставалось лишь украдкой наблюдать за ним».

Начал наблюдать. Взгляд упал на Левины пальцы. Увидел между ними пятна, точно такие же, как на руках   гостеприимного браконьера, который незадолго до того, как забраться в юрту, перерезал антилопе горло. Такие пятна между пальцами остаются, если запачканную кровью руки вымыть наспех.
 
– Скоро будет готова, – сказала доктор, попробовав кашу.

Завхоз с удовольствием, зажмурив глаза, ловил горбатым носом запах из котлов. Видать, в процессе   примирения с механиком у него пробудился волчий аппетит.

Когда забурлило во втором котле, я высыпал в него чай. Помешал,  попробовал и заметил:

– Кажется, что для чая вода… мягко говоря… не очень…

Завхоз к тому времени достал планшет и сосредоточенно водил пальцем по экрану.

Доктор тоже попробовала чай.

– Согласна, – сказала она. Водица оставляет желать лучшего. Но ее можно слегка исправить горсткой сушеной черники.

Следующим чай попробовал командор и пробасил:   

– Не паникуйте.  Вода в пределах допустимой нормы. – Добавил: –  давай лекцию, Левчик! Без механика. Пусть не опаздывает.

Завхоз шмыгнул носом и принялся, гнусавя, бормотать:

– Какое вы дубаете сабое свирлепое животдое?

Все ждали ответ.

Завхоз продемонстрировал на экране планшета видео: приземистый зверь на коротких лапах гоняется за огромным львом. Царь зверей одним ударом своей когтистой лапы вполне может переломать наглецу хребет. Но лев трусливо удирает. Может, связываться брезгует, а может и впрямь боится.

– Бедоед, – объявил завхоз.

– Здесь разве и такие водятся? – удивился фотограф.

– Их тут полдо.

– Чем питаются?

Завхоз засмущался. Сказал, что не хотел бы «за столом» заострять внимание на таких деталях. Но фотограф настаивал. Завхоз сделал брезгливую гримасу, засыпал на дно кружки сахарный песок  и зачитал в планшете информацию о том, что медоед  разрывает могилы. Способен это сделать за несколько минут.

Фотограф, понюхал в кружке чай, поморщился, отхлебнул, скорчил гримасу, выплюнул.    Завхоз смотрел не него во все глаза. Спросил:

– Плохой чай?

– Нет. Плохая вода.

– Почему?

- А ты сам ее понюхай.

Завхоз понюхал чай и спросил:

- Почему ты его выплеснул? 

– Потому что вода краснормейская.

– Какая? – удивился завхоз.

Тут вмешался командор:

– Коль на такой солдатам готовят, значит вода в пределах нормы.

– Вы что ж, думаете – что я пургу гоню? – распалялся фотограф. – Спросите у летописца. Расскажи-ка писатель, что это за вода, которую мы вынуждены пить?

Все знали, что воду набирал я, и потому все с подозрением смотрели именно на меня.
 
Озадачило,  что же вдруг ни с того ни с сего нашло на нашего фотографа? Ведь группа уже поддалась его гипнозу и  дружно обратила взоры на меня, ждала объяснений. Пришлось пожалеть о том, что поведал недавно фотографу об исламистах, о том, как они  поступали с плененненными красноармейцами.

– Наотрез отказываюсь развивать эту тему, –  со сталью в голосе заявил я.

– Это почему же? – сурово спросил командор.

– Лева правильно заметил – мы за столом. Это   неприлично. И вообще цинизм.
 
К явному удовольствию фотографа замять разговор, не получалось. Вмешался завхоз. Он все еще гнусавил:

– Почебу-таки  депрлиличдо? Почебу цидизм? – Он подозрительно   рассматривая чай в кружке выпученными глазами. – Зачеб наб набеки, если это касается нашего здорловья? Договарливай, летописец, коли начал!

– Давай, давай, писатель, выкладывай все начистоту! – поддержал его фотограф.

– Действительно, – снова вмешался командор. – Факты нужны, а не намеки.  Коль что знаешь – режь правду-матку, разрешаю! Народ, видишь, жаждет истины. 

И тут я уступил. После такого напора пытливых умов у меня не оставалось выбора. Предупредив, что «сообщаю исключительно исторические факты»,  рассказал все то, что я уже поведал фотографу: и о местных «воинах Аллаха», и об их методах войны с красными,  и о том, что они делали с колодцами в полосе отчуждения.

После  моего рассказа впечатлительный завхоз  достал из сумки на поясе синюю бархотку и принялся сосредоточенно протирть очки. Впечатлительный Лева, должно быть, живо представил себе, как бородатые басмачи тащат упирающегося белобрысого тамбовского комсомольца в буденовке к каменному кольцу.  Красноармеец вопит благим матом, брыкается из последних сил, плачет,  умоляет отпустить его к маме. Но силы не равны. Комсомольца пропихивают в каменное кольцо вниз головой. Парнишка с воплем исчезает в гулкой глубине.

Я попытался-было неумело сгладить ситуацию, но лишь усугубил ее:

–  С тех пор век миновал. Те красноармейцы, давным-давно растворились.

Завхоз глянул на меня и спросил:
 
–  Кашу на этой же воде готовили?
 
–  Другой же нет.

Лева закрыл рот ладонью, захрюкал, и начал судорожно передергивать плечами. Затем вскочил с чехла и,  согнувшись, ринулся  темноту.  Оттуда начали раздваться клокочущие звуки.

Фотограф не скрывал ликования: шутка удалась.

Подключился командор:
 
– Лева, кончай корчить кисейную барышню! Ты же знаешь, что экстремалы пьют, когда нужно выжить в пустыне.

Увы, завхоз знал, какой водой пробавляются экстремалы в случае крайней нужды. И представил это… Легче ему не стало. Наоборот, клокочущие звуки из темноты стали яростнее, громче и продолжительнее.

– Вот видите, какая  психоэмоциональная реакция может быть на ваши неотфильтрованные речи, – упрекнула доктор. – При сильной рвоте от перенапряжения лопаются в мозгу стенки сосудов.  Наступает кровоизлияние и паралич. Человека можно убить даже словом.

Порывшись в аптечке, доктор бросилась вслед за завхозом.  Из темноты доносилось:
– Дыши! Глубже дыши, Левушка! Держи-ка вот  таблетку мотилиума. Запей ее из кэмэлбэка.

Лева понуро вернулся к костру. А меня мучила  совесть: зачем только поучаствовал в этом идиотском спектакле?

Но фотограф продолжал:

– Лева сам всем  еще в подвале говорил, что от здешеней воды несет серо-водородом.

– Тема закрыта! – рявкнул командор. – больше не обсуждаем!

– Я  и не обсуждаю, – не унимался фотограф – просто думаю, что не во все же колодцы сбрасывали красноармейцев. Где-то ж воду и для себя брали. В другом, в верхнем, стволе может быть чистая.

– А я так себе думаю, – хрипло проговорил Лева: – зачем пить такую воду, если рлядом есть чистая? У этого «учкудука» только два ствола, – во втором может быть хорошая – третий-то ствол копать не стали! А эту пить не могу. Что мне теперль делать?

Тарас раздумывал. Он  сурово посмотрел на завхоза, затем вытащил из потертого офицерского подсумка карту, развернул, глянул на компас и рубанул воздух ребром ладони:
 
– Азимут пятьдесят семь. Расстояние семьсот двадцать. Это приблизительно тысяча шагов. Там верхний ствол. Но в нем будет точно такая же вода, уверяю тебя.  Линза ведь та же.

– Красноармейцев-то не в линзу сбрасывали, а в колодец, – встрял фотограф.

– Слышите?! – воскликнул завхоз. – Не в линзу. В колодец! Пойду, достану и попрлобую, точно такая, или не точно.

Поначалу у меня промелькнула мысль составить Леве компанию,  но прогнал ее. Ведь разведка как для туристов, так и для охотников – дело привычное. А завхоз не новичок. В клубе экстремалов второе лицо. Потому я ждал, что скажет командор.

Командор сказал:

– Да иди. Прогуляйся. Проветрись. Воздухом подыши. И убедись что я прав. Ракетница и свисток при тебе?

– Может отправить с ним кого-нибудь? – спросила доктор. – Пусть на пару сходят?

– А смысл? – возразил командор. Пятилитровую бутыль завхоз  и один донесет. В ориентировании ему помощники не нужны, любому фору даст.

– А если там гиены? – дрожащим голосом спросил Лева.

– Тогда потеряем не одного члена группы, а двоих. Что хуже?

Завхоз удрученно взял бутыль, ведро с мотовилом, попробовал ногтем поблескивающее лезвие топорика и отправился. Светлое пятнышко  от луча фонаря завхоза, удаляясь, заметалось по песку.

Глядя завхозу вслед, фотограф  спросил командора:

– Где ты нашел себе такого ассистента?

– В одном НИИ. Бесподобный кадр. Его конек – уникальная база данных, которую он составил сам. Хочешь знать, с какой скоростью бегает верблюд? – Пожалуйста! Как воет гиена? – На, послушай. Фильм о повадках шакалов? – Выбирай! Только Левино  кино все-таки лучше  на ночь не смотреть.

– Небылиц насобирал?

– Увы. В его лекциях собрана чистая правда, – мрачно заметил командор. 

Я подбросил в костер хвороста, чтобы бивак стал заметнее. Пламя бросало отсветы на холмы, палатки замерцали. На полотнище зашевелилась тень командора, который целил в темноту прицелом. Доктор тоже пристально рассматривала палатки. Вот она встала, подошла к желтой, склонилась над рюкзаком и ее лицо стало, как никогда мрачным.

– С механиком что-то стряслось,– сказала она.

– Думаешь? - встревожился командор.

За торчащие из не до конца застегнутого кармана рюкзака кольца доктор вытащила сверкающий хромом инструмент. Это был Жекин корнцанг.

Значит,  завхоз ушел не за скорпионами. А зачем?

Командор вскочил с чехла, решительно шагнул  к палатке, прожужжала «молния» рюкзака механика. Командор достал банку с продырявленной крышкой. Сквозь матовые стенки было видно, как внутри ползают отвратительные черные существа. Это был садок.

Не пошел бы механик за скорпионами без кортцанга и садка.

– Смотрите! – вдруг воскликнула врач. Мы, посмотрели в  сторону пятна, на которое  она показывала. Там, осветив мрачные пески,  в небо поднялась зеленая точка. Она означала одно из двух: либо механик, позвонил в Москву, либо завхоза устраивает вода, которой он набрал.

Командор всмотрелся через  прицел.
 
– …С бутылью идет. Завхоз.

Вскоре Лева действительно показался из темноты. Бережно поставил на песок бутыль и  посетовал:

– Ну и колодцы здесь! Ужас! К такому  приблизиться страшно – того и гляди свалишься. Да и глубокие – едва шнура хватило.

Командор сердито сверкнул глазами и уже открыл-было рот, чтобы начать допрашивать завхоза, выяснять, при каких обстоятельствах он расстался с механиком. но в этот момент все посмотрели на доктора. Она отлила из кмкости, которую принес завхоз, в кружку воды, достала из аптечки пузырек с какой-то жидкостью, набрала пипетку, капнула в кружку.
 
Вода окрасилась в интенсивный синий цвет.

– Что это означает? – спросил я.
 
Доктор не ответила. Лишь мрачно произнесла:

– Заглянуть бы в тот колодец.
 
– Что ты там ожидаешь увидеть? – спросил командор.

Доктор обратилась  к завхозу:
 
– Лева, ты заглядывал в колодец?

– Рлазве я похож на человека, которлый хочет, чтобы у него закрлужилась голова, и он свалиться?

Командор спохватился и  достал ракетницу. После хлопка и шипения в ночное небо взмыл яркий желтый огонек. А когда погас, все сунули во рты  свистки, и в ночную тишину урочища Гиблое Место вонзились трели.
 
– А теперь тишина! – приказал командор.

Все застыли, задержали дыхание и обратились в слух. Стремительно мчались секунды. Звон цикад стал казаться оглушительным. Время от времени его нарушало мерзкое хихиканье в темноте.

 – Завхоз остается в биваке, поддерживает огонь. Остальные за мной! – прохрипел командор. Его слова заставили поежиться. Они прозвучали,  как  сигнал тревоги.

Командор  торопливо  зашагал в ту сторону, откуда только что вернулся завхоз,  на ходу целя фиолетовым глазом прицела. Я, доктор с аптечкой и фотограф, молча, пошли за ним. Впереди четырмя белыми собачками на поводках лучей испуганно заметались по песку лучи наших фонарей. Мы двигались в сторону  таинственного пятна на местности, которое я заметил на закате.

Тут и там вспыхивали пучки осоки.  Поверх недавнего отпечатка кроссовки лег другой, совсем свежий: овальный, длиной сантиметров десять, а шириной - восемь. С треугольной сердцевидной пяткой. Четыре массивные удлиненные подушечки пальцев с когтями. Такие следы я в тот день уже видел на экране плашета завхоза. Именно такие же  высвечивали и наши фонари. По  коже побежали  мурашки.  Оказывается здесь за спиной завхоза, несколько минут назад рыскала стая голодных гиен.  

Впереди меня шел командор. Темно-зеленое на закате, а теперь, в лунном свете, пугающе темное пятно, когда мы приблизились к нему,  оказалась небольшой жутковатой растрепанной рощицей. 

— Виктория, как называются эти деревья? – спросил я.
 
— Фистасия.  По-русски – фисташка.

Внезапно  командор, встал, как вкопанный, попятился, раздвинул руки, словно каменный Христос на горе Корковаду в Рио-де-Жанейро и рявкнул: 

     — Стоп! Всем смотреть под ноги!
 
Перед командором на песке зияла черная дыра. 

     — Колодец!? – невольно вырвалось у меня.

     Командор встал на четвереньки, осторожно подкрался к дыре, которую только по недоразумению можно было назвать  колодцем, и глянул вниз. Луч его фонаря исчез  в бездне. Все замерли. Он направил вниз свой прицел. Вслед за фонарным лучом, в дыру упало его восклицание: 

— Беда!

— Бездна гулко отозвалась затихающим жутким басом:
 
— …Да …Да …Да.

Командор отпрянул от дыры, чуть пошатываясь, встал.

Следом за ним к дыре приблизились и заглянули вниз мы с доктором.

Из глубины на лица повеяло прохладной камня и влаги. Свет фонарей скользнув по  гнездам горлиц, которыми, обросла каменная шахта, упал в кромешный мрак. В центре черного круга крошечной серебряной монеткой сверкнуло далекое пятнышко воды. А в нем я увидел полосы тельняшки.

Доктор попросила у командора прицел, направила его в черную глубину и с минуту молча рассматривала.

Всплыл в памяти недавний сон: Москва-сити, башня, верхний этаж, лоджия без перил, кресло качалка на краю… Тогда, проснувшись, усилием воли я отогнал кошмар после колторого сердце продолжило бешено колотиться. А, здесь,  рядом с черной дырой верхнего ствола колодца Юлим-Туза оторопь не проходила. 

Ко мне сзади подкрался фотограф и тихо пробормотал: 

     – Что-нибудь видешь? 

     А у меня пересохло в горле. Все еще не веря глазам, прохрипел:

  — Жека там…

— Ам… Ам… Ам… — замирая, гулко подтвердила  мрачная глубина.  

  Представил, картину: крошечная серебряная  монетка в глубине, увеличиваясь, стремительно летит, навстречу.  Голубиные гнезда со свистом проносятся возле лица со скоростью курьерского поезда. 

А еще вообразил затихающий  Жекин вопль:

«А-а-а-а-а-а!..»

Закружилась голова. Отпрянул от дыры.
Наступила гнетущая тишина. 

Бросал взгляды  на потрясеннные лица попутчиков.  Они находились в том же смятении, что и я. Радужные  планы разом рухнули.


Глава 3.  Гиблое место


Мы по очереди вглядывались  в круглую черную дыру в песке. А на нас в лунном свете тихо и проистально смотрела зловещая  растрепанная роща.

Надо что-то делать... Спасать механика? Но при падении с такой высоты Жека – явно не жилец. Доставать? Как?! У нас только тонкий капроновый шнур. Вызвать помощь? Спутниковый телефон командора вместе с Жекой на дне колодца… Возвращаться за помощью? Но мы находились в сердце пустыни. В какую сторону не пойдешь – не одного человека не встретишь несколько дней…

Волнение командора выдавал его дрожащий хрипловатый бас.
– Осматриваем место происшествия. Фотограф, снимай все, что делаем. И все вокруг тоже. А летописцец подробно рассказывай, что видишь,  и диктуй.

Я догадался, что заниматься таким серьезным дознаием Заробитчуку еще никогда еще не доводилось. Он явно не знал, с чего начать. 

Пока доктор рассматривала в командорский прицел деревья в роще, сам Заробитчук расстегнул офицерский подсумок, достал  листок бумаги,  карандаш и принялся старательно рисовать план места происшествия. 
 
Я подвинул не серебристой коробочке кнопку «Запись» и начал диктовать: «Мы, четверо  участников поисковой экспедиции:  руководитель группы Тарас Заробитчук, ее члены: Игорь Баженов,  Гоча Циклаури и Виктория Добрынина, обнаружили  на дне верхнего  ствола колодца Юлим Туза тело человека…».

Фотограф усердно топтался вокруг, целил объективом  в наши лица, в отпечатки половинок гигантских кофейных зерен на песке  – верблюжьи следы – и ворчал:

– У этих аборигенов техника безопасности, как у тушканчиков…

Смысла в том, что мы делали возле колодца и на опушке фисташковой рощицы я не понимал. Особенно большое  сомнение вызывали действия фотографа – он скорей затаптывал и уничтожал следы, чем находил и фиксировал.

Доктор направила прицел на развесистое фисташковое  дерево на суку которого чернел восточный чайник. Дотянуться до него у девушки не получилось – достать его попросила фотографа. Гоча подошел, встал на цыпочки, вытянулся, слегка подпрыгнул. Под мышкой его новенького лонгслива при этом обозначился разошедшийся шов.

«Удивительно, как он умудрился порвать новую вещь?!» – недоумевал я.

Чугунную пыльную посудину стали осмотривать. Интересно, кто же его туда повесил и зачем?!

– Это Знак, – сказала доктор.

– Знак? – заинтесоваля командор.

– Знак чего? – обеспокоился фотограф. Что он обозначает?!

– Приглашает, – пришел я на помощь доктору: «Останови караван, путник! Сделай привал, выпей чая, утоли жажду! Отдохни».

Изрядно истоптав  рощицу вдоль и поперек, угрюмо мы потянулись в бивак, где у костра, затравленно сверкал очками и подбрасывал в огонь сухие верблюжьи катышки завхоз. Заметив нас, суетливо вскочил:
— Ну, что там? Что?!

«Ведет себя словно кот, который чует, чье мясо съел!» – пришло мне сравнение в голову. Возможно и командор подумул то же самое.

— Веди-ка друже смотреть то место, где ты с механиком «мирился».

Завхоз взволновался еще сильнее.

— Что выяснили? — допытывался он.

Командорский бас дрожал от негодования:

– Вопросы теперь буду задавать я. А ты будешь на них отвечать.

Завхоз, задевая штанинами за редкие шуршащие колючие кустики,  обреченно, нога за ногу, поплелся в темноту.

Командор жестом приказал мне следовать за ним и завхозом. Фотограф и доктор остались у костра.
 
– Прлишли, – робко сказал завхоз и остановился возле большого скрюченного саксаула.

Командор обернулся ко мне, метнул взгляд на диктофон. Я понял его без слов, кивнул: записываю, мол.

На песке бесшумно шевелился пустой пластиковый мешок. Я поднял его. Он пах пеммиканом. Аккуратно сложил и убрал в поясную сумку. Пояснил:

– Привычка. – Никогда не оставляю на природе мусор.

– Здесь пустыня, – заметил командор. 

– Все равно. Пластмасса ж не гниет.

– Такую пленку  уничтожает солнце. Камни, и те раскаляются не солнцепеке. Яичницу можно жарить. Никакая пленка  не выдерживает. Через несколько дней новый мешок побелеет и рассыпается  в клочья от ветерка, – сказал командор и обернулся к завхозу:

– Что здесь делали?

– Выпивали.

– Что именно?

– Спирт.

– Из чего пили?

– Из горлышка.

— Ты?!  Спирт?! Из горлышка?! – не поверил командор.

Лева без запинки изложил придуманный  механиком способ пития неразбавленного спирта при наличии кэмэлбэка и пеммикана.

Не смотря на мрачное настроение, командор нашел силы на шутку:

— Да-а! — Знал бы тот американец, который изобрел кэмэлбэк, как русские  люди  творчески разовьют его мысль!

Я не мог удержался, чтобы не вставить реплику:

– А хорошо здесь выпивать! Обстановочка-то какая:  луна, как зеркальный шар.   Музыка: цикады поют на всю Ивановскую. Ночной воздух свежий, словно из кондиционера. В звездном небе нетопыри танцуют: платочками машут и пляшут. А за спиной в полумраке взъерошенные лохматые девки хихикают.  Представляешь  себя в заправском баре.

– Какие девки? – вырвалось у  завхоза.

– Пятнистые. Которые трубчатыми верблюжьими костями хрустят, как сухариками-компашками.

– Таки-Жеку загрлызли гиены? – с ужасом спросил завхоз.

– Жека на дне колодца. И очутился там после «примирения» с тобой. Что скажешь, друже? 

В трудные моменты завхоз поддерживал самообладание тем, что цитировал высказывания древних бородатых мудрецов. Теперь самообрадание вновь покинуло его:

— «Человек познается в трлех вещах: в отношении к деньгам, в момент гнева и в опьянении».

— Ну и как? Познал? Что я теперь его близким скажу? Или сам пойдешь, им мудрецов цитировать, чтоб утешить? – Командор пребывал в ярости. Отвернулся от завхоза, снова обернулся к нему, отдышавшись: – С чего ты взял, что он пошел скорпионов ловить?

– А куда же еще ему идти?

– Ты брось привычку отвечать вопросом на вопрос!  О чем говорили?

– О жизни.

– Конкретнее!

– О женщинах.

– Еще конкретнее!

– Это личное.

– Почему ты вернулся один?

– Порлугались.

– Из-за чего?

– С намеками полез, гад.

– На что намекал?

– Это личное.

– Не темни! Выпили сколько?

– Два рлаза по глотку…

Помимо того, что механик и завхоз поссорились и разошлись в разные стороны, выяснить командору ничего не удалось. Во всяком случае для моих целей такое его «дознание» ничего не не проясняло.

– Досмотр рюкзака гражданина Рыгоровича Евгения будет проведен под видео и аудио протоколы в присутствуии Добрыниной Виктории.  Клубное имущество вернется в клуб, личные ценные вещи Рыгоровича передадим его близким, раздавал указания командор. 
   
«Полупрозрачная пластмассовая банка, — принялся я диктовать,– закрыта защелкивающейся крышкой с отверстиями. В банке четыре скорпиона андроктонус крассикауда. — Оглянулся, посмотрел на Викторию. Она кивнула. Продолжил диктовать: — металлический хромированный корнцанг…

Фотографу командор поручил везти инструменты и запчасти, доктору – бутылку с остатками  спирта, завхозу – пеммикан, мне – сухое молоко, которое извлекли из рюкзака механика. Банку со скорпионами, несмотря на советы выбросить, командор поместил в свой рюкзак со словами:

— Разыщу того доцента, торжественно вручу, посмотрю в глаза.

На угли брошена пряно пахнущая охапка полыни, а сверху воодружен белый спрут – саксауловая коряга. Костер ожил и начал облизываться язычками пламени. Словно испуганные сбившиеся в стайку овцы уставились не него из темноты глазами-отражателями, велосипеды. Утром один из них, останется в пустыне.

Мы, не сговариваясь,  уселись вокруг костра на велосипедные чехлы.

– Ну… какие будут мнения? – спросил командор.

– Рлазве не я предупрлеждал, что укус варлана смерлтелен? Цитату из дедовой книги зачитал рлазве зрля? Жекино тело рлазмякло, как мыло.
 
Командор едко добавил: 

– Если твой дед ходил в шляпе, это еще не означает, что он читал правильные книги. А насчет мыла поинтересуйся  мнением специалиста.
 
И посмотрел на доктора.

– Лева, я ничего не имею против твоего дедушки и его книг, – спокойно сказала доктор. Но кожа  на ноге Жеки не была повреждена. Гематому я тотчас обработала хдоргексидином. Прошло несколько часов. За механиком присматривала, ничего подозрительного не заметила.

– Но рлавновесие  он таки-потерлял!

– Такой бывает реакция на какое-то эмоциональное потрясение. Возможно, чего-то сильно испугался.

– И чего же? – спросил фотограф.
– Значит, ночью в той рощице у него был повод испугаться...

– А ты, Гоча,  что скажешь? – продолжал командор дознвние.

– Что тут скажешь? Представь  темный московский двор. Канализационный колодец без люка. В колодец свалился мужик. Причин сколько угодно: темень. Бутылка бормотухи. Пес без намордника. Но в Москве  перед такими местами ограждения ставят. Вот это и скажу.

Командор вопросительно глянул на меня. А я мысленно вернулся к   разговору с главредом об опасностях, которые нас здесь подстерегают на каждом шагу: об исламистах, браконьерах. Висевший на суку чайник вспомнился. И понял: здесь вотчина аборигенов. Их территория.  Что-то вроде дачного участка, на который незваные гости,  приперлись без приглашения. Потому спросил:

– А мы действительно одни в этом урочище?

Всех словно током ударило – опасливо посмотрели по сторонам. Особенно заинтересовался вопросом командор:

– Ты ведь следы фиксировал … Какой обувью они оставлены? – обратился он к фотографу.

– В основном звериными интересовался.

– Я о человеческих. О «чужих»… – не унимался командор, – о следах сапог, например?

Чужие следы действительно были. Я сразу приметил их  возле колодца. Но они были старые, окаменевшие, полузанесенные песком, скорей всего прошлогодние. Потому промолчал.
 
– Отвечу точно, когда просмотрю видеозапись, – пробормотал фотограф.
 
– Ну так просмотри же!

Фотограф растерялся, и командор это заметил. Спросил:

– А все-ли ты фиксировал, голубь?

– Выборочно, – признался фотограф.

– Тогда о чем с тобой толковать?! – В сердцах выпалил командор. – И откуда только такие неумехи берутся на мою голову?!

Прислушиваясь к репликам, я все больше понимал, что «расследование», которое проводил командор, ни что иное, как профанация чистейшей воды. Заробитчук даже собственную внятную версию выдвинуть не способен: опирается на случайные мнения. И это вместо того, чтобы  собрать факты, доказательства! Теперь он, небось, остановится на  простейшем выводе, который лежит на поверхности. Но что делать мне? Что поведаю читателям? О том, как я шел на поводу у Заробитцука?

Нет! Пора начинать действовать! Чтобы самостоятельно найти  разгадку гибели механика, исправить ошибки командора.
    
– Гоча, ты где-то порвал лонгслив, – вдруг напомила доктор.

– Правда? – смутился фотограф. – В каком месте?

– Под мышкой. Снимай-ка, я зашью.

– Да ладно, я сам.

– Давай-давай!
 
– Разбалуешь их, – упрекнул доктора командор. – Путешественник это должен делать сам.

– У меня лучше получится, – настаивала доктор.

Фотограф стянул лонгслив и подал доктору.
 
Где-то очень далеко, словно в другой жизни ритмично отбивал дробь барабан-доли. Звук исходил из  серебристой коробочке «панасоника» на груди доктора.

— Сделай погромче, — попросил фотограф.

Дробь доли зазвучала рядом, в биваке.  Над урочищем Гиблое Место, над ночной пустыней полетел жизнерадостный и зажигательный  танцевальный ритм. Фотограф оживился, его глаза-миндалины заблестели. Он принялся в такт похлопывать себя по коленкам.

Доктор пристально осмотрела разошедшийся шов, затем весь рукав, вывернула лонгслив наизнанку, вновь принялась осматривать. А когда закончила зашивать, подергала, проверяя на прочность. 

Когда барабан смолк, из «панасоника» раздалось:

«…Объявлен красный  уровень опасности. В ближайшие сутки в регионе продолжит свирепствовать  песчаная буря… имеются жертвы».

Все прислушались. 

«…Медицинские учреждения региона переведены на чрезвычайный режим работы. Власти советуют населению, не покидать свои дома. Атмосферный фронт, который вызвал бурю, быстро перемещается… Густые пылевые облака стремительно движутся в северном направлении».

Мне на ногу нагло взобралось что-то живое и мягкое. Вздрогнул, машинально отшвырнул это «что-то». Весило оно примерно, как стакан воды. Неподалеку на песок шмякнулась пестрая полуметровая ящерица. Удирая, она оставляла за собой четкие следы.

«Уже завтра этих следов не будет — их заметет буря, –подумал я. – Она уничтожит и следы возле  верхнего ствола, и  в зловещей рощице, и вокруг. Следов нашего пребывания в урочище вообще не останется.  А ведь только следы могут рассказать, почему с механиком стряслась беда».

Мысли витали вокруг ускользающей тайны. Если Жека сорвался случайно или по вине зверья — это одно. А если ему «помог» какой-то человек? Тут ведь совсем иной, расклад.

Решил, пока не поздно, незамедлительно проверить свою версию. Возвращаться к верхнему стволу уже не имело смысла: мы так густо понатоптали там, что у самого опытного криминалиста, если вздумал бы в разобраться в следах,  заплелись мозги.  Вот если обойти рощу и осмотреть ее окрестности  в радиусе метров сто от опушки — появится какая-то ясность. Ведь и в рощу и из нее ведут следы. Их цепочки можно осмотреть и посчитать. И, главное – понять, был ли в роще чужак.

Прикинул: первым к колодцу шел механик. Второй след завхоза — он ходил за водой. Туда должны вести еще четыре: мой, командора, фотографа и доктора – мы отпрвились осматривать верхний  ствол. Цепочек следов должно быть не менее шасти. А если окажется больше, значит лишний, принадлежит тому, кто приблизился к колодцу втайне от нас. Он-то и мог столкнуть механика.

Предстояло выяснить, сколько же цепочек следов ведут к рощице и какой обувью оставлены. Только после этого смогу лечь спать. Иначе не усну. Так и буду всю ночь ворочаться, мучиться в догадках и от упущенной возможности. 

Командора о своей затее решил не информировать. Иначе последуют никому не нужные возражения, убеждения, споры. Возможно,  на повышенных тонах. Я же все равно пойду, коль решил.

Взял топорик. У доктора попросил кусок бинта с метр длиной, засунул его в сумку-банан. Туда же  положил фальшфейер и двинулся во мрак. 

— Куда? – раздался за спиной бас командора.

– Дневник надиктовывать.

– Диктуй у костра!

– Не получится. Вдохновение не придет. Творчество – интимный процесс.   

Командор хмыкнул.

— Тогда не уходи далеко — вокруг гиены рыщут.

– Я недалеко, – соврал ему.

И пошел. За мной, светя в спину, наблюдала только луна.

Сознавал: конечно же  прохаживаться ночью по густо населенному хищным зверьем и ядовитыми гадами заповеднику – небезопасно, но что поделать, если у меня такая миссия!

Освещенная луной рощица, словно фантом, маячила впереди.  Не дойдя до нее метров сто, срубил на акации три сука, очистил от веток, заострил снизу и воткнул в песок так, чтобы верхушки  сучьев сошлись вместе. Связал их бинтом. Конец его  слегка шевелился на ветерке. Мое сооружение получилось заметным.

Начал диктовать:

«Встаю так, чтобы  знак из сучьев оказался за моей спиной. Луна светит в правую щеку. Изумрудное пятно рощицы слева от меня. Это исходная точка воображаемого круга. Начинаю  идти по нему против часовой стрелки.  В центре круга — рощица. Она все время будет находиться слева от меня».

 Перешагивал через похожие на скелеты  белые саксауловые коряги, пинал пучки верблюжьей колючки,  обходил кусты кандыма.  Луч выхватывал на песке следы  когтей, и хвостов. Акации тянули ко мне кривые колючие лапы, пытаясь удержать.

«Внимательно смотрю под ноги и стараюсь не пропустить ни одного человеческого следа, ведущего в сторону рощицы».
 
Луч фонаря зигзагами метался по песку. Кривой сучок, который  только что валялся под ногами,  извиваясь, проворно уполз в темноту. Навстречу ему ко мне мчался мерзкий  длинный  черный жучище, но, заметив сучок,  остановился, развернулся и ринулся прочь.

Впереди на моем пути переплетение цепочек следов. Они тянулись и вправо в влево. Меня интересовали только ведущие влево, к опушке. Это были пять пунктиров… – отпечатки подошв немецких  кроссовок. Пунктиры местами  пересекались, где-то шли след в след, где-то расходились. Но их ровно пять. Одна из цепочек следов оставлена обувью несколько меньшего размера. Это женский след, его оставила доктор.

Мне предстояло обойти рощицу и обнаружить еще одну цепочку следов. Всего одну. Что означало бы: никого постороннего возле колодца не было, а механик мог оступиться сам.

Воображаемый круг пересекали и  звериные следы: пятипалые и четырехпалые, круглые и продолговатые, с когтями и — самые страшные — без когтей. Это следы крупных хищников из семейства кошачьих.

Пятно рощицы слева  из изумрудного постепенно становилось черным. Впереди на светлом песке прорисовывалась долговязая тень. Она обгоняла меня. Луна светила уже в спину. Человеческие следы больше не попадались.

Сзади услышел вкрадчивые шаги. Они раздавались все ближе и ближе.  Впереди на мою тень легла другая, исполинская…

Стало не до дневника. Нажал на диктофоне «стоп». Остановился, оглянулся. На фоне яркой луны и звездного неба кралось нечто огромное  и черное.

Бешено заколотилось сердце. Из темноты на длинных узловатых ногах приближалось  бочкообразное, покрытое большими клочьями густой и белой шерсти существо. Оно дико вращало из-под густых ресниц огромными значками и шевелило мясистыми раздвоенными губами. Затем раскрыло пасть, обнажило длинные грозные клыки. Раздалось громкое и грозное с присвистом рычание: «Ёу! Ёу!»

Ошарашенный вспышкой света большущий белый верблюдищие с красной повязкой на шее резко остановился, развернулся и, неуклюже взлягивая, рванул с места.
 
«Уф, и напугал же, черт облезлый!»

Костлявый зад великана с коротким хвостом и кисточкой на конце, удалялся, словно последний вагон уходящего поезда. Когда он пропал  во мраке, я снова включил «запись». Тоскливый обиженный храп и треск иссушенных зноем кустов раздавался еще несколько секунд.

Продолжил диктовать:

«Позади четверть круга. Двигаюсь дальше. Рощица почти вся черная, лишь слева, чуть-чуть отсвечивает темной зеленью».

Совсем близко услышал отвратительное хихиканье. Гиены! Следы этих мерзких тварей уже заметил под ногами. Подавала  голос не одна, а сразу несколько. Памятуя об отношении гиен к искусственному освещению, захотелось выключить налобный фонарь, но не делать этого было нельзя – этак пропусишь  след.

«Луна отчетливо обозначает  черную  рощицу и освещает мою левую щеку. Позади полукруг. Новых человеческих следов пока не встречаю».

Хихиканье все ближе…

Впереди в лунном свете меня рассматривал зверь размером с большую собаку. Рядом  другой. Убеждались, что я один.
 
Схватился за поясничную сумку, нащупывая фальшфейер. Впрочем, это не поможет мне, а только навредит. К тому же фальшфейер у меня всего один, а  зверюг, как успел заметить, несколько.

Явственно представил, как под их зубами затрещали, словно сухарики-компашки, мои трубчатые кости.

…Вот же он, фальшфейер! Ну, будь, что будет! Чиркнул колесиком зажигалки. Ослепительные огонь начал рассыпать  искры.  Вокруг словно от электросварки засияли редкие кусты и кочки. Черная рощица в ста мерах слева засияла изумрудом.

Размахнулся и яростно швырнул фальшвейер в зверюг. Описав дугу, он упал на песок и продолжал ослепительно свергать.

Гиен словно ветром сдуло.

– Ну что, твари?! Испугались?! – гаркнул я и продолжил диктовать: 

«Развеял миф о том, что гиены не боятся огня. От сверкания фальшфейера они, поджав хвосты, разбегаются...

…Луна светит в лицо. Справа, поодаль из песка торчит что-то огромное и непонятное. Напоминает полузакопанного окаменевшего динозавра с гребенчатым хребтом. Ближе котлован правильной геометрической формы, какие бывают на стройках. На дне в лунном свете чуть просматриваются ряды ям, похожие на  незарытые могилы».

Остановился, удивленный, осмотрелся. Непривычный вид местности отвлекал от главной цели – посчитать цепочки следов. 

«По другую сторону котлована маячит еще один странный предмет – в воздухе, как фантом,  висит черный квадратный куб. И  бросает поодаль на песок тень».

Опушка рощицы из черной становилась темно-зеленой.

«Котлован остается  позади. А впереди мой путь пересекает шестая цепочка следов кроссовок «лове»  в сторону рощи. Теперь луна освещает мою правую щеку. Где-то впереди скоро покажется мой знак из сучьев и бинта…

Но что это?! В рощу ведет еще один человеческий след. Седьмой. Оставленный теми же немецкими кроссовками».

Значит, кто-то из наших тайно   побывал в роще. Но кто же!? Почему он это скрыл? Уж не он ли столкнул Жеку в колодец?!

«Луна снова светит справа. Круг замкнулся! Впереди, моя условная пирамидка из сучьев! Наверху ее развевается белая ленточка».

Выключил диктофон. Седьмой след перевернул с ног на голову все расследование. Росла убежденность в  том, что в колодец свалился механик вовсе не по  небрежности. И помог ему в этом не местный браконьер, иначе он оставил бы следы адик – сапог местного пошива. Столкнул свой! Кто же? Кто?! Именно это придется теперь выяснять. Задача становилась все сложней, а тайна ужаснее.

В дурном расположении духа, я, ломая голову,  отправился в бивак. Седьмой след вносил сумятицу в мое представление о попутчиках.

Начнем с фотографа... Подозревать Гочу нелепо. Отношения у него с механиком всегда были ровные, спокойные. И не было у фотографа заметных причин желать гибели Жеки.
 
Командор… Да, он с механиком вздорил, конфликтовал. Но чтоб расправиться? Он мог бы просто не брать Жеку в группу. Наконец, чья-либо гибель бросает тень на репутацию самого командора.
 
Остается завхоз… Тут факты, что называется, лежат на поверхности. Целый набор прямых прилюдных угроз и проклятий. Если сложить их в  единую целостную картину, она для завхоза  получалась совсем неприглядной…

Внезапно впереди раздался хлопок, а вслед за ним шипение. Пески и кусты вспыхнули и засияли. Над ними поднялась яркая желтая  точка. А там,  где она взлетела, во тьме  обеспокоенно заползали огоньки фонарей. Меня явно  хватились и заждались.

Остановился, достал из сумки-банана пусковое устройство, ввинтил в него  патрон-мортирку, взвел пружину и, целя в звездное небо, сдвинул штифт. Устройство в моей ладони, вздрогнуло, раздались хлопок, шипение и яркая зеленая звезда в ответ устремилась в  высоту. Она давала понять: «Да успокойтесь, же! Со мной все в порядке!»

Увидев меня живым и невредимым,  фотограф и доктор отправились в зеленую палатку. А командор бушевал:

— Ты где был столько времени?! Всех поставил на уши. Нам одного Жеки мало, да?! Люди в шоке, а ты им – новое потрясение!

Препираться с командором совершенно не входило в мои планы. Но он так возбудился, что я не мог спокойно подступиться недавнему сенсационному событию, чтобы прояснить его.

– Тарас, отойдем от палаток, не будем людям мешать. У меня для тебя очень важная новость… – тихо попросил я.

Но командор не унимался:

– Решил, что дисциплина – не для тебя, да?

— Только, пожалуйста, не  принимай меня за юного «пионэра» в красном галстуке при горне и барабане, которого ты, вожатый,  взял в поход.
 
— Я принимаю тебя за члена поисковой экспедиции. За твою жизнь головой отвечаю. Потому ты должен подчиняться правилам клуба «Адреналин»… – Лева, – обратился он  к слонявшемуся возле завхозу, –

– Жаль, но  не удосужился чести быть членом этого замечательного клуба…

– Ты включен в список участников поисковой экспедиции. Это документ. Список утвержден спонсором. – Командор поднял вверх указательный палец. – Под тебя грант выделен.
 
– Спасибочки спонсору за грант. Но к своему стыду  до сих пор не знаю, кто же он, богатый и щедрый, который разорился на экспедицию.

Командор оглянулся.

Рядом слонялся и  наблюдал за нашим разговором завхоз. Встрял:

— Да. Богатый и щедрлый. Дрлевний мудрлец говорлил: «У дающего бедному не будет недостатка».

Командор  поморщился, отмахнулся от завхоза, словно от назойливой мухи.

– Лева, а ты иди, ступай спать. Мы тут потолкуем.

Командор явно  не хотел в биваке возле палаток обсуждать эту тему. Согласился отойти в сторону. и чуть слышно сказал:

— Спонсор наш, – м-м-м… скажем так, группа частных лиц.

Меня, признаться,  смутила формулировка  «группа частных лиц», которая бескорыстно пожертвовала деньги на  поездку  экстремалов. Почему же командор скрывает имена благородных жертвователей? Значит, они сами  об этом просили? Но по какой причине? Стесняются? Кого или чего?  Своих щедрот? Происхождения денег?  Целей?  И что это за цели такие, которые они предпочли скрыть?

Отошли шагов на  сорок и дознаватель Зарообитчук принялся с пристрастетием   допрашиваеть меня. Он все еще не мог успокоиться.

– Ты что же, в рощу ходил? – спросил комангдор и показал пальцем на на темно-зеленое пятно.

– Нет. Обошел ее вокруг.

– Рощу? Вокруг?! – изумленно спросил командор, отчаянно жестикулируя.

– Вокруг. – я наприсовал в воздухе большой круг.

– Зачем?!

– Следы сомотрел.

– А что там сверкало?

– Фальшфейер.

– Кто зажег?

– Я.

– Зачем?

– …Гиены.

– Ну и?..

Вместо ответа спросил командора:

– Сколько цепочек следов  должно было вести в рощу?

Командор задумался… Загнул на руке палец:

– Механик… – загнул еще один.  Завхоз… я, фотограф, ты, доктор… Вроде все. Шесть, получается. А что? Разве их больше?

Я промолчал.

Ты не молчи. Отвечай, сколько следов вело в рощу? – допытывался командор возбужденно.

– Семь!

– Ты ошибся! – Гиен испугался и сбился со счета.

– Нет.
– Исходящие следы принял в темноте за входящие.

– Исключено. Пять ведут отсюда, из бивка, два проходят в районе  котлована. –  Я показал рукой направление.

– Какого котлована? – переспросил командор.

– Похож на строительный.

– Где котлован?

– Воон там, слева.— Показал я рукой.

Оглянулся на бивак. Зеленая палатка  была расстегнуты. За нами явно наблюдали.

– Здесь котлованы роют археологи. Называют их раскопами, сказал командор. Ты спускался в него?

– Нет.

– Вот и хорошо! Значит,  не наследил. А я спущусь. Завтра. Повезет – тоже какие-нибудь следы обнаружу. А сейчас – спать!

С этими словами командор отправился в палатку.   

Тут я почувствовал, что мне в затылок кто-то дышит. Вздрогнул. Резко оглянулся, как если бы ожидал увидеть преследующего нас верблюда.

…За моей спиной стоял завхоз. Он озирался, словно хотел убедиться, что никто не услышит. Затем вкрадчивым шепотом попросил обменяться местами в палатках: я перехожу в желтую, рядом с клмандором, а он — в зеленую, на мое место.

Зачем – можно и не объяснять: завхозу хотелось почаще находиться в обществе доктора. Его желание меня совсем не насторожило: оно выглядело этаким подростковым  капризом. Чтобы не уподобляться завхозу, не затевать спор из-за места в палатке и не выглядеть, глупо, мне следовало бы согласиться, уступить. Но это означало перечить командору еще одним проявлением самовольства. К тому же сразу после состоявшегося неприятного разговора с ним. А демонстрировать  командору свою независимость из-за такого пустяка – не самый лучший повод.

Постарался ответить завхозу как можно более вежливо:
– Лева, дорогой мой, порядок размещения в палатках определяет командор. Это его прерогатива. Если даст добро – я не против. Обратись, к нему.

Скорняк свирепо сверкнул выпученными глазами. Прожег меня ненавидящим взглядом, и  понуро поплелся в желтую палатку.  А я, устало, поеживаясь от ночного холодка, полез в зеленую. 

Застегнулся спальнике — стало теплее. Рядом волосы доктора  все еще немного пахли жасмином. Закрыл глаза, и передо мной поплыли кадры воображаемого фильма…
 
Нахожусь в помещении с каменными сводами. Осматриваюсь. Вижу ковры, подушки. На серебряном блюде ломтики дыни и виноград, горка гранатов.

В красном халате и адиках восседает бородач. Он похож на недавнего браконьера – тот же хищный взгляд. Бородач снимает с выбритой головы белую лохматую папаху. Облокачивается о подушки.

Здесь его покои. Усаживается на ковер, берет пиалу и начинает шумно пить. Изящно вбегает красавица  в тончайших зеленых шелковых шароварах. Похожа на нашего доктора.  Начинает танцевать. Соблазнительно движется ее  гибкий обнаженный торс.

Прячусь за колонной, любуюсь.

К бритоголовому бородачу подходит пучеглазый евнух   в чалме. 

Шах, отхлебывая из пиалы, говорит ему:

– Вода в нижнем стволе хорошая. Зачем капризничал?

– Чтобы пойти за дрлугой  и убить там неверлного.

– Застукают тебя когда-нибудь. Никакая презумпция невиновности не спасет.

Евнух поклонился и ответил:

– Чтобы не  застукали, я по твоему наставлению для всех купил  одинаковые крлоссовки. Следы не отличить.
 
– Принес то, что велел?

Евнух горкой высыпал из мешка на ковер человеческие головы…

– В смету уложился?

— Да. За каждую заплатил по дирлхему.

Пристально всматриваюсь в лежащие горкой головы. Вижу округлое лицо, стрижку ежиком. Я знаю, чья это голова. Пячусь к выходу, но евнух меня замечает. Слышу его скрипучий голос:
 
– Босс, он прлишел, чтобы Викторлию укрласть.

Выскальзываю во двор. Но бежать не могу,  ноги становятся ватными и не слушаются. Передвигаю их через силу. Вижу  кладбище с незакрытыми могилами, из песка торчит рукоятка лопаты «бундесвер».

Осматриваю окрестности, ищу взглядом палатки. На них плавно опускаются снежинки. Начинается снегопад, затем метель. Струятся белые змеи поземки.  Набрасывается свирепая снежная буря.  Вокруг растут сугробы. Они уже в мой рост…

Нелепый сон ушел. Понял: я  в палатке. Привиделся кошмар – всего лишь. А проснулся же от того, что фотограф расстегнул вход в палатку и распахнул его.  Отчего на мои щеки и губы повеяло утренним холодком.

Приоткрыл глаза и тотчас  снова зажмурился, потому что в глаза бил ослепительно яркий, колющий свет.

Спросонья померешилось: это ядерный взрыв. В голове заметался рой пугающих предположений: что это? Испытания? Учения? Происки исламских террористов? Война?

Хоть вспышка абсолютно беззвучная, а фотограф и доктор невозмутимы, меня все равно обуяла тревога, а сердце бешено заколотилось.  Казалось, сейчас  примчится  взрывная волна, сметет барханы и нас вместе с ними…

Рядом в палатке сонный голос доктора:

– Рассвело уже. Проспали.

– Не удивительно. Поздно легли,  – ответил фотограф.

– Вылезая из палатки, я думал о том, что могло сверкнуть с такой силой, что даже ослеп на мгновение. И что вообще может так блестеть в пустыне? Ясно, что не  солнце – ведь оно поднималось с другой стороны. И не молния – на небе ни облачка. И даже не лужица на такыре – дождя ж не было. Мистика какая-то!

Осмотревшись, я отметил про себя, что утром в Гиблом Месте совсем не так тоскливо, как после заката. Расстелил на песке чехол, осмотрелся, уселся и включил «запись», продиктовал:

«Пески почти белые, а острые гребни барханов причудливо извививаются и напоминают хребты ползущих исполинских гадов. На боках чудовищ тонкие ребра, отчего они напоминают гигантские стиральные доски. Один бок почти белоснежный, потому что освещен утренним солнцем. А другой, который в тени за острым извилистым хребтом – аспидно-черный. – За серыми пучками песчаной осоки отчетливо вижу изумрудное пятно фисташковой рощи. Утром она выглядит совсем не зловеще. Скорей, сказочно. Слева от рощи разлегся окаменевший исполинский «динозавр». На его изогнутом бугром красноватой спине гребнем торчат острые пластины-зубцы – остатки крепостных стен. Наш фотограф Гоча через свою камеру тоже пристально рассматривает его».

Завхоз, тем временем, решил разжечь костерок из  сухих верблюжих катышков. Поднес зажигалку, чиркнул и скрипуче вставил:
 
– Ага. Крласотища! Пролям как на кладбище!

По склону бархана спустился и вошел в бивак мрачный командор. Я остановил запись. 

– Верблюд, паскудь такая провалил мой эксперимент, - угрюмо сообщил он. Затоптал лунки, порвал пленку, чаши смял. В путь затариваемся колодезной.

Это означало – «красноармейской».

В карих глазах завхоза уныние.
 
– А что, командорл, лекции, отменяются?  – спросил он.

– Почему это?

– Людям теперль до лекций ли?

– Наоборот. Самое время. Подбери что-нибудь поактуальнее.

– Что именно?

– Ну… Комадор зазумался. У тебя о кобрах есть что-нибудь?

– За ваши деньги, барлин, любой капрлиз! – сказал завхоз. – Достал планшет и начал: – Кобрла одна из самых коварлных змей. Обладает исключительной рлеакцией, прлекрасно маскируются.

Завхоз сделал паузу, глянул на нас, оценил произведенное впечатление и продолжил: 
 
– Отличительный прлизнак кобрлы – капюшон. Укусив, эта змея прлинимается  «жевать» жерлтву: шевелит челюстями. Сжимает их, разжимает, и порлциями впрлыскивает яд. Чтобы в тело жерлтвы его попало как можно больше. То есть, убивает наверлняка. А еще кобрлы заползают в жилье, в юрлты…

– Солдатам в к казармах под подушки тоже, – добавил командор.

Тут завхоз сделал паузу, отвлекся от текста на планшете. Под лучами утреннего солнца на его узком лице отчетливо проявились точки веснушек, а на голове горели рыжие  волны волос. Выпуклые близкопосаженные глаза под очками испуганно бегали, крупные ноздри настороженно шевелились.

Вставил собсвенный комментарий:
 
– Кошмарл! А как только арлхеологи рлаботают в таких условиях?! 

– Археолог ведь с лопатой, – вмешался я. – вмиг перерубит змею, как червяка.

– Лопата не поможет, – возразил фотограф. Один мужик как-то раз отрубил кобре башку напрочь. А змеища  даже без башки извивалась. Мужик пнул отрубленную-то башку, а она как вцепится в кирзу! Прокусила насквозь.  И все…

– Что значит  все? – спросил завхоз.

– Кранты мужику.

– В таких случаях надо  сразу же  отрлубить укушенную конечность. Мужик лишился бы ступни, но таки-остался жить, – проскрипел завхоз.

– А если укусит в голову?.. – спросил фотограф.  Его беспокойство легко поняит – все время приходится бродить в темноте среди пугающих коряг.

Ее укус в голову, лицо или шею человека  почти всегда смертелен, потому что яд очень быстро попдает в мозг.

– А если укусит в конечность, не надо ничего рубить. Просто укушенному вводят сыворотку антикобра, – объяснила доктор.
 
– У тебя есть такая? – спросил фотограф. 

– Несколько ампул.

От такой лекции у меня по коже пошли мурашки. И, думаю, не только у меня.

– Хорошая лекция, – похвалил я. – Послушаешь – оторопь берет. Но только самое ли актуальное для нас сейчас – змеи кобры? 

– Вы сейчас пойдете осматривать развалины старинной крепости. Там водятся кобры, – пояснил командор.

– Почему «вы», а не «мы»? Разве ты не пойдешь смотреть развалины?

– Я спущусь в раскоп.  Посмотрю, есть ли там следы.

– Может быть спущусь вместе с тобой? – спросил я.

– Вдвоем мы там только натопчем. Спущусь один, – твердо сказал командор. – А ты пойдешь в крепость.

Спорить с ним не стал. Взял прицел и направил его в сторону «динозавра».  В дрожащем утреннем воздухе поползли белые барханы из которых кое-где торчали черные кривые безлистые деревья. Рядом с остатками изъеденными за века ветром и солнцем стен и башен тянулась ровная линия правильной формы — край большой рытвины, которую я вчера в лунном свете принял за строительный котлован. Это был археологический раскоп. Рядом с ним торчал из песка какой-то столб. А еще заметил предмет, который удивил меня ночью – зависший в воздухе бак. При дневном свете стало ясно, что он покоится на металлической конструкции, служившей ему подставкой.

Фотограф тоже целил объективом в сторону развалин.

– Что там ожидаешь увидеть? – спросил командор.

— Не что, а кого.

– Ну и кого же?

– Негров.

— Каких негров?! — опешилш командор.

Фотограф пресек дальнейшие распросы:

— Да пустое… Шутка. Нет там никого, все окэй.

– Возможно, на объекте работают археологи. Если раскоп оставили незасыпанным, значит, скоро вернутся.  А может уже вернулись,  только мы их не видим. Внизу копошатся, – рассуждал командор.
 
– Зачем нам археологоги? – недовольно спросил фотограф.

– Думаю,  они   встречали осенью тех самых литовцев.

– Предположим. Но местные спасатели, будь уверен,  уже до печенок достали их этими этим вопросами.

– А еще спрошу, что может находиться в том месте, которое на карте обозначено крестом. Может что знают.
      
– Нам-то зачем  то место?

– Должны же мы выяснить, что там находится. Мы расследованием занимается или чем?

Губы фотографа скривились в ехидной   улыбке.

– Чем-то занимаемся...

Командор оседлал велосипед и  поднажал на педали.

Вскоре группа остановилась возле исполинского каменного «динозавра». Осмотрелись. Обратил внимание на металлическую конструкцию с большим баком  наверху и столб. Они находились шагах в пятидесяти справа. Дальше простирался раскоп.

Командор отправился в его сторону, фотограф, доктор и завхоз пошли осматривать развалины, а я решил взглянуть  изблизи на заинтриговавшие меня сооружения.

Одно из них представляло собой металлический более чем двухметровой высоты «табурет», на котором стоял бак, какие мы встречали на пунктах для поения верблюдов и овец.  Из его дна торчал кусок трубы с резьбой на конце. Рядом с «табуретом» вкопан деревянный столб в человеческий рост.

Осмотрев все это, ничего не поняв, пожал плечами и отправился в крепость.

Возле изъеденной временем стены стояли пирамидкой три велосипеда. Прислонил к ним свой, и, перешагивая, через каменные обломки, двинулся к   ближайшей арке.

Меня окружали полуразрушенные стены. Не покинало ощущение, что я здесь недавно, не далее, как несколько часов назад, уже был.  Только тогда вверху красовался каменный купол, а сейчас в зияющем проломе сияла небесная голубизна. Вокруг же все было на удивление знакомо.

В нескольких метрах от меня из «панасоника» лилась затейливая мелодия дутара. Эти звуки напоминали изысканные цветистые восточные узоры, вязь арабского письма,  растительные мотивы гипсового кружева декоративных решеток, за которыми виднелся внутренний дворик. 

Через пролом в стене в помещение вошла доктор.

– Вот здесь, показал ей  на заваленный пыльными осколками  старинного кирпича пол, – был  расстелен огромный персидский ковер. Звучала именно эта музыка. На ковре лежали…

В глазах доктора заплясали смешинки. Она охотно приняла правила игры и даже догадалась, какое следущее слово я произнесу: «подушки».

– …Лежало много подушек.

– Облокотившись о  них лениво развалился бородач, –продолжил я. – А вот здесь стояло серебряное блюдо с ломтиками дыни, винограда и…

– И гранатов. 

– А шах шумно пил чай из пиалы.

– Нет, – возразила доктор. – Шумно пьют чай из блюдечков купчихи в Мытищах.

– Согласен. А вот здесь танцевала девушка в тонких зеленых шелковых шароварах и  обнаженным торсом.

– Красавица.
 
– Похожая на тебя.

Дутарист был в ударе. Из-за  трелей, которые он выводилд на своем инструменте,  пыльные руины и источенные горячими ветрами остатки стен представлялись величественным дворцом. Но видение вмиг растаяло, когда из соседнего помещения сквозь кружево звуков восточной музыки прорвались нарастающие  шорох, хруст и голоса.

– Норла!

– Вон еще одна.

– Где?!.. Твою мать! Да их тут полно!

– Сусличьи.

– Ага. Щас! Кобрлы давно сожрлали тех сусликов  и теперль сами в этих норлах живут. Дерлжи  наготове «бундесвер»...   

Издалека  донеслась трель свистка.

– Тише… Кажется, командорл сигналит.

– Да. Зовет.

– Тогда валим отсюда скорлей подальше от этих норл! – раздавалось из-за стены.

– Пойдем и мы, – тихо сказала рядом со мной доктор.
 
Вчетвером вышли из крепости и направились  в сторону раскопа, на краю которого уже дожидался нас командор.
 
– Свежих следов нет. Археологи еще не приехали, –сообщил он.

— То, что археологов здесь нет, я  еще в биваке понял, – хмыкнул фотограф.

– Как догадался? – спросил завхоз.

– Следов машин не видно.

«Главная наша задача сейчас заключается в том, чтобы выяснить, чей седьмой след тянется в  рощу», – размышлял я. – Но правильно ли действует командор? Потому без обиняков заявил:

– Предположим – уйдем из урочища. Узнаем значение крестика на карте. И что нам даст?

  – Может быть тот крестик и есть ключ к разгадке, над которой ломаем головы? – пробурчал командор.

– Не вижу связи между значком на карте, которой пользовались литовцы, и гибелью Жеки.

– Ну, ежели ты о механике… Я всем вам предоставил возожность  высказать свои мнения. Внимательно выслушал их. Обмозговал. А теперь слушай мое…

–  О двух доказанных  глотках спирта забыл? Это, между прочим, – эквивалент стакана  водки. Снижает внимание реакцию. Большинство аварий на дорогах случается именно после такой дозы. Столько механик принял на глазах завхоза. А что было потом? Не знаешь? А я догадываюсь.  В роще Жека хряпнул еще. У него ведь после конфликта с завхозом настроение было препаскудное.

Я понял: командор завершил расследование причины гибели нашего механика – известного в Москве автоумельца Евгения Рыгоровича.

Я подошел к краю раскопа, окинул взглядом его  дно, на кототом  зияли мрачные прямоугольники вырытых могил. При более тщательном рассмотрении они оказались шурфами, выкопанными археологами.

Дальше нам предстояло  выяснить, что означает на карте крестик за песчаеыми грядоми.  Чтобы напрямую выйти к тому месту, предстояло  преодолеть пешком восемь  тысяч шестьсот семьдесят метров.

— Думаешь, литовцы такие идиоты, и поперлись туда? – усомнился завхоз.

– Даже не сомневаюсь. Та точка на карте не зря обозначена. Ведь зачем-то же они, как ты выразился, «поперлись» в эту пустыню.

– Не зря поперлись, – согласился я с командором. Что ж пошли и мы смотреть! Сам же сокрушелся по поводу того, что тайна седьмого следа так и останется тайной.

– Обязательно посмотрим. Появится информация к размышлению, – сказал командор.   

И мы  шеренгой двинулись. Шины и кроссовки вязли в песке. Завхоз изображал на лице мучение и кряхтел.

– Напрасно тут некоторые приуныли, – попытался командор взбодрить его. –  Эти  несчастные восемь кэ-мэ всего лишь  расстояние от Красной площади до Кутузовского проспекта.  Тут и рассуждать-то не о чем.
 
Вскоре группа была вынуждена встать.  Причем, из-за меня – я заметил то, что на рассвете  так обескуражило. Справа на небольшом холмике лежали несколько камней. К каждому из них был прислонен осколок зеркала. Это и был источник странного ослепительного света. Осколки отбрасывали утром солнечные зайчики. Один из них ослепил меня при пробуждении. В результате спросонья и привиделось черт те что:  ядерный взрыв.

Я положил велосипед, подбежал к  камням, осмотрелся. Оттуда, было  хорошо видно место, где располагался наш бивак. Понял: зайчики  не падали постоянно на одно и то же место, они ползли по мере того, как из-за горизонта поднималось солнце. В какой-то момент один из зайчиков упал на зеленую палатку и через распахнутый вход на мои веки.

Подошла доктор,  тоже начала осматривать осколки и камни. Командор взирал на нас с недоумением, фотограф с беспокойством, а завхоз с капризным раздражением и гневом.

Странное сооружение из камней и осколков  изрядно озадачило меня. Кто же и с какой целью все это нагородил? Доктора оно тоже не оставило равнодушной – тщательно рассматривала  каждый камень, подбирала осколки и складывала их на песке один к другому.

– Может хватит ковырляться на мусорлной свалке – скрипел завхоз. –  Поехали же!

– У вас все в порядке с головами? – спросил фотограф.

Доктор, не обращая на него внимания,  молча сложила из осколков прямоугольное зеркало размером примерно сорок на шестьдесят сантиметров.

– Чем же вас так заинтересовал этот мусор? – удивленно спросил командор.

– Как ты думаешь, кому и зачем взбрело в голову  разложить на холмике камни, натащить сюда осколков и  соорудить нечто невообразимое?

Мой вопрос поставил командора в тупик.

– Хм!.. Спроси что-нибудь полегче!

– Это сделано с какой-то четкой целью. Только не понятно, с какой.

Завхоз и фотограф метнули с мой адрес язвительные реплики:

– Если будем заморлачиваться над каждой мусорлно свалкой, никогда из пустыни не выберлемся.

– Наш писатель детство вспомнил. Решил в песочнице поиграться.

– Ладно, пошли! – окликнул  командор меня и доктора. У нас и без того непоняток накопилось выше головы.

Следующая остановка из-за фотографа. Встал, как вкопанный и принялся что-то рассматривать.

– Что увидел? – испуганно стросил завхоз.

– Торчит что-то из песка…

– Что торлчит?

Фотограф положил велосипед и быстро зашагал к предмету, который его насторожил. Завхоз осторожно двинулся следом. Оба встали.

– Похоже на рламу.

– Не велосипедная.

– Мотоциклетная.

– Что она здесь делает?

Подошел командор и сообщил:
 
– Чабан бросил. Они отары на байках перегоняли.

- На по песку-то? – удивился фотограф.

– Представь себе. На спущенных шинах. Для них в пустыне бочки с бесплатным бензином ставили. Но все это в прошлом.
 
Завхоз толкнул раму ногой – она с хрустом переломилась, обломок упал на песок.

– Насквозь прлорлжавела. Видать, давно тут.
 
– Не факт, – усомнился командор. По тут ночам высокая влажность. Субтропики ж. А в песках много солей. Агрессивная среда получается. Ржавеет все моментально. Скоро на этом месте останется только бурое пятнышко.

Фотограф задумался. Когда двинулись дальше, спросил у завхоза:

– Лева, абориген называл зверюг, которые сожрали литовцев. Есть такие, которые слопают человечка без остатка?

– Поллно, – ответил завхоз, кряхтя толкая за руль велосипед. – На прливале рласскажу.

– А ты сейчас. По памяти. Кратко.

– Человечком они по очерледи займутся.

– Эт понятно! Какой-то гурман уши съест. Другому  печенка нравится. Третий привереда обожает  вырезку.

– Завхоз живо представил себе такую картину и содрогнулся. Даже плечами передернул. Но продолжил развивать мысль фотографа:

– Из млекопитающих это гиены и медоеды. Из прлесмыкающихся варланы. Из птиц – берлкуты.

– А из насекомых, –  подсказала доктор, жуки - никрофорусы.
 
Ее кроссовки по щиколотку вязли в песке.

– Вот! – обрадовался фотограф. Человечка всего поделят и  по норам растащат. Ничего от него не оставят.

– Кое-что оставят, – возразила доктор. 

– Что именно? – спросил фотограф.
 
– Камни.
 
– Камни?

- В почках.

– А-а-а!  Ну да, камни, думаю, оставят, – весело заметил фотограф.

 – Ребята, вы не находите, что в этой пустыне все мы становимся циниками – грустно усмехнулась доктор. Ну ладно – я врач. А вы-то!
 
Но фотограф не унимался – тема его зацепила.

– Интересно, а  тряпка в пустыне долго пролежит?

– Нет, конечно же. Ночью отсыреет от росы – днем над ней поработает солнце. Через нескололько дней станет трухой. 

Доктор ненадолго приложила к уху «панасоник», на ходу с  тревогой оглянулась на горизонт.

Фотограф обратился к командору:

– Какие же следы ищем? Тела тех литовцев  давно пошли на обед целой компании местных зверюг.  Одежда, рюкзаки, палатки, спальники стали трухой. Велосипеды превратились  – в рыжую пыль. Ее унес ветер. Что мы там увидим?

– Идем за тем, на знаем за чем! – раздраженно бормотал, капризничая,  завхоз.
 
Песчаные гряды закончились, и мы оказались на обширном солончаковом  поле поросшем по краям редкими саксаулами. Сели на велосипеды, покатили.

Но ехать долго пришлось — командор затормозил, глянул на дисплей велокомпьютера и объявил:

— Все. Приехали.

…Никакого предмета, никакой примечательной особенности на поверхности солончака, ничего такого, что можно было обозначить на карте, ни рядом, ни вокруг не увидели. Не помогла и оптика. Поблизости возвышался лишь огромный голый бархан со следами ящериц.

Командолр сумрачно пробасил:

– Что ж, отрицательный результат – тоже результат.

– Кто-то заманил нас сюда  крлестиком на карлте. Не находишь? – проскрипел завхоз.



Глава 4. Сезон охоты на летописца



В поисках того, что было обозначено на карте крестиком, мы уклонились от древнего караванного пути и безрезультатно преодолели мучительные восемь километров через вязкие песчаные гряды. Но искомое нечто никак себя не проявило и не выдало. В то же время  ответ на мучавший меня вопрос, кто оставил седьмой ведущий  в рощу след,  увы, так и остался недоступной тайной. А командор задался новой целью: как можно быстрей миновать безводный участок, и вывести группу к некоему источнику, который  значился на его карте. 
 
Под ногами видна частая цепочка следов какого-то коротколапого зверя: каждый — отпечаток пяти продолговатых подушечек пальцев, непропорционально короткие когти, раздвоенная поперек пятка. 

— Чей? — спросила меня доктор, указав на него.

— Медоед рыскал, – сказал я.

Вдлуг раздался вопль завхоза:

— Смотрлите! Да смотрлите же все!

Из-под бархана тянулись шесть узорчатых пересекающихся  и обрывающихся ниточек-следов велосипедных шин. Найти, где начало этих ниточек и где их конец было невозможно – над ними изрядно поработали ветра. Мы наткнулись лишь на  короткий сохранившийся отрезок трассы, оставленный какими-то отчаянными искателями приключений.

Завхоз склонился и принялся рассматривать следы.

- Покрлышки два дюйма с четверлтью. Такой рлисунок прлотектора у немецких. Фирлма эл-тэ-дэ, точно. Обычно литовские турлисты такие велики покупают.

– Значит, мы нашли следы! – заключил командор.

Да. Получается, литовцев, как и нас, заинтересовал крестик на карте. Они, как и мы, тоже уклонились от караванного пути и прибыли это место. И, скорей всего, ничего не обнаружили. Но вот вопрос: на что указывал значок на карте? И что случилось с тремя отчаянными парнями? Это оставалось загадкой.

Следовало ожидать, что фотограф направит на окаменевшие следы объектив, и медленно пройдется. Но его больше занимала  грозная растущая туча.

Внезапно перестал дуть ветерок, умолкли  все привычные звуки пустыни. Наступила гробовая тишина, усиливаелась духота. Командор с  беспокойством  всматривался в горизонт, и его тревога стала передаваться всем.

Все заметили быстрорастущую багровую тучу на горизонте.  Снова налетел ветер. Туча быстро превращалось в гигантский пугающий рыжий холм. Он медленно двигался прямо на нас. Казалось, пройдет еще немного времени, — займет пол-неба и накроет нас. 

Мы  закрыли лица куфиями, пристегнутыми к бейсболкам «сахара». Ни дать ни взять арабы. Принялись спешно монтировать палатки. В желтой командор с завхозом,  начали склеивать попанную скотчем  порванную верблюдом пленку конденсатора. А в зеленой доктор на пластиковом пакете любовно раскладывала  квадратные пластинки  крекеров, а на них  ломтики копченой колбас – близилось обеденное время, но ведь буря не позволит нам приготовить обед.

Фотограф, глянул на  сухие бутербродики, и загрустил:

– Запивать будем из кэмэбэков провонявшей резиной «красноармейской».

– Мечтаешь о Кинзмарули? Или о Мукузани? А, может быть о Хванчаре? – спросил его.

Доктор мечтательно улыбнулась и сказала:

– Нам бы чая горячего!

Переместив движок «молнии», я приоткрыл вход в палатку, выглянул. В лицо ударил сухой колючий ветер. Развести в такую погоду костер было нереально.

Поскольку от затеи  разжечь костер отказался, направился к желтой палатке, чтобы взять у завхоза примус.

Лева обнажил в улыбке десны, на смотрел не меня ток, словно хотел насквозь прожечь взглядом.  Он достал из кармана рюкзака пакет с жестяной коробочкой и пинадлежностяи, назидательно произнес:

– Обрлащайся берлежно. В горлелке тонюсенькое отверлстие. Если засорлится – скажешь мне. И не вздумай сам иголкой ковырлять – срлазу испорлтишь.

– Знаю.

– Все так говорлят. А все рлавно имущество клуба порлтят.
 
Протянул мне пакет:

– Там все: и прлимус, и бензин, и ворлонка.

Возле кострища  установил коробочку поровнее, заполнил топливый бачок. Ветер, тем временем, усилился, вокруг, начала струиться  змейками песчаная поземка.

Хотел-было опробовать прибор, но зажигалки не обнаружил. Ни на песке под ногами, ни в поясной сумке. Может быть обронил, когда ходил к желтой палатке? В рюкзаке есть запасная. Отправился к зеленой , чтобы взять запасную, но внезампный порыв ветра ударил в лицо колючим песком. Зажмурился. Заскрипело на зубах.

Глаза придется промывать. Не видел, но физически, затылком чувствовал, как из желтой палатки злорадно сверкают очки завхоза. 

Как  на грех,  зацепил ногой растяжку зеленой палатки. Колышек выскочил, растяжка провисла, палатка  завалась на бок. Это значит, что  полотно рухнуло прямо на бутерброды, которые делала доктор.

Кое-как промогавшись, я взял топорик, и отправился  восстанавливать нарушенную растяжку. При этом то и дело оглядывался на толстый рыжий смерч, который, извиваясь, мчался к нашему биваку. Струи песчаной  поземки мчались  под ногами все быстрее.

Вылизав песок между палатками, поземка, взмывала вверх, наполняя тяжелую  рыжую тучу. Редкие кривые деревья растворились в пыльной мгле.

Придерживая норовящую слететь с головы и умчаться ввысь бейсболку «сахара», я  забрался в зеленую палатку, которая под мощными порывами ветра содрогалась, трепетала, ходила ходуном, раздувалась, хлопала, норовя вырвать под собой  все колья разом. Фотограф был уже здесь.

– Простите, но обещанного чая не будет, – посетовал я.

– Ощущение такое, что мы накрылись ковром, а из него, тем временем, кто-то выбивает пыль, – заметила доктор.

За тонким вздрагивающим полотном буря снаружи продолжала шуршать, шипеть, реветь и посвистывать.

Сейчас сорвет… — вдруг сказал фотограф. Пойду, колья проверю. Укреплю.

Взял топорик, расстегнул молнию на входе. Ворвались звуки бури, в лица полетел колючий песок. Фотограф вылез, застегнул за собой вход. Послышалось сухое металлическое цоканье обуха. Продолжалось оно недолго, вскоре прекратилось. Последовала пауза. Я прислушался. Было лишь слышно, как завывает буря.

Наконец, снова бжинкула застежка-молния, вместе с пылью и песком буря ворвалась в палатку и хозяйничала  несколько секунд – фотограф вернулся.

Отчетливо запахло бензином.

– Нож затупился, вдруг сказала доктор. – Гоча, ты можешь порезать колбасу тоними ломтиками?

– Циклаури потянулся за колбасой.

Когда удары стихии стали встряхивать нашу палатку не столь яростно, я вылез, склонился над рюкзаком, чтобы найти  запасную зажигалку.

Доктор, заметила мои хлопоты. Она  вылезла из палатки, и направилась со своей зажигалкой  в сторону кострища.

Секунды через три в нескольких шагах от палаток что-то злобно фыркнуло и зажужжало…

Вспышка была столь яркой, что полотно палатки замерцало зеленым светом, словно киноэкран.

— Ой, ма!.. — вскричала доктор.

Из желтой палатки выскочил завхоз.

Над примусом металось коптящее багровое пламя высотой с человеческий рост. Доктор стояла неподалеку от кострища — она благополучно успела отскочить.  Завхоз, словно заправский форвард, в два прыжка метнулся к примусу, и точным ударом послал коптящую железину подальше от палаток. Прожужжал огненный шлейф, пламя полыхнуло еще сильнее, раздался оглушительный хлопок.  И вот уже несколько костров затрепетали огнем, зачадили меж редких кочек, отражаясь в наполненных ужасом глазах доктора.

Завхоз зажмурился, вцепился в правую согнутую  ногу, и, повернувшись  спиной к  ветру, скакал на левой.

— Спасибо, Левушка, милый, - дрожащим голосом сказала доктор, ухватила завхоза за локоть, помогла допрыгать до палатки, усадила на полотняный пол, сняла с его ноги кроссовку. Ее пальцы проворно, но бережно забегали по ступне завхоза.

Я осмотрелся. От пыли отдаленные предметы помутнели, потеряли очертания и превратились в серовато-багровые пятна. Желтая палатка стала грязно-оранжевой. Я оглянулся и в пыльной мгле с изумлением обнаружил, что огромный бархан уполз со своего места.

Ветер все еще носился над песками, но силы его явно иссякли.

Пока завхоз корчился и охал от боли, командор взял лопатку, подошел к злополучному коптящему  имуществу подвала «Адреналин» и потушил за насколько секунд. После этого загремел его бас:

– Ну?! И кто же у нас тут любитель фейерверков?

Я не нашелся, что ответить.

– Примус был исправный? – оглянулся командор на завхоза.

– Рлазве я похож на недоумка, которлый  будет тащить черлез всю пустыню сломанную вещь? Что за вопролос?! Конечно же я все прловерлил. Рлучаюсь.
 
– А кто в группе отвечает за примус? Разве не ты?

– Но ведь летописец тоже не юный пионэрл! Знает, небось, что такое прлимус.
 
- Тем не менее полыхнул! – Бачек, возможно, не был заклыт герлметично.

К командору  подошел фотограф, вместе стали рассматривать то, что недавно было примусом.

Командор поднял и стал  перебрасывал с ладони на ладонь, словно картофелину, поднятый на песке  черный предмет. Дул не него и  рассматривал.

— Крышка бачка держалась на честном слове. Всего на одной нитке резьбы. Вот ее и сорвало взрывом. Неумеха навинчивал…

Обратился ко мне: 

— Перечисли-ка, друг любезный, пошагово все свои действия, когда готовил примус к работе!

— Пожалуйста! Установил поровнее, открыл коробку, откинул стенку, надел ручку на квадрат иглы, повернул ее по стрелке… Отвернул крышку бачка, залил бензин, снова завернул до отказа.

– До отказа ли?

– До скрипа. До упора.

— Крышка легко поворачивалась?

— Свободно. Про резьбе. Я все это с завязанными глазами могу проделать. Это привычка, как уходя, выключать свет. 

Командор все еще недоверчиво посматривая  на меня проворчал:

– Хм! Матчасть вроде бы знаешь. Тем не менее, доктор могла погибнуть!
 
Затем  повернулся к фотографу: 

А ты, кинематографист,  прикасался к примусу?

— На кой  он мне сдался? Я съемкой занимался.

Командор направился к доктору. Она, тем временем, выдавливала из тюбика белый червячок мази на ногу завхоза.

— Сильно повредил?

— Кости стопы и связки  целы. Ушиб.

— Ты поворачивала крышку бачка?

— Нет. Просто поднесла зажигалку и щелкнула, – ответила доктор и принялась втирать мазь. 

 — Примус исправный.  Все всё делали правильно, а он  возьми да и вспыхни! Прям мистика какая-то! Полтергейст! — бушевал командор. — А если бы тебя обожгло? Что тогда, скажи на милость? Телефона нет. Помощь не вызовешь. Что бы мы стали делать в условиях пустыни? Ничего. Даже страшно представить, что могло быть – опоздай завхоз на секунду-другую. 
– Кто тебя  послал тебя зажигать прлимус? – спросил доктора завхоз. – Летописец?
 
– Нет. Это была исключительно моя инициатива. Во взрыве я сама виновата, – сказала доктор. – Прежде чем подносить зажигалку надо было убедиться, что крышка туго завернута.
 
– Не ты! – возразил завхоз. Я доверлил прлимус летописцу.  Вот с него и спрос. 

Командор, как я догадался, не горит желанием до конца расследовать причину чрезвычайного происшествия с примусом. Его занимало другое. Пока она в наших канистрах и кэмэлбэках вода еще булькала, но когда доберемся до новой, он явно не знал.

– Ну ладно! – война войной, а обед по расписанию. Сварим  горохового супа с копченой колбасой, разбираем палатки  и в путь.

– А лекция? – спросил завхоз.

– Лева совершил героический поступок. Пострадал. Пусть отдыхает. Инфорация могу сделать я, – предложил неожиданно для всех.
 
– Валяй. Только в темпе, пока варится суп.
 
Глянул на доктора и заметил, что мое предложение заинтересовал ее. И поймал себя на мысли о том, что мне приятен ее интерес.

– Один мой знакомый завел котеночка.

– Это имеет отношение к нашей экспедиции? – сурово спросил командор.
 
– Непосредственное.   Приобрел заводчик в частном питомнике, заплатил пять штук зеленых.
 
– Ско-олько?! – изумился завхоз.

– Пять тонн бакинских рублей.

– Что же это за кот такой?

– Его из пустыни привезли. Миленький такой котик. Стал быстро расти.  Вымахал в холке высотой сорок пять сантиметров. Заводчик кормит его курами. Привозит с рынка живых.

– Домой? Живых?

– Котик приучен только к парному сырому мясу.

– Дома дерлжит? – все еще не мог поверить завхоз.

– Целую комнату питомцу в своем пентхаузе отвел.

– Заводчик – фабрликант, значит? Олигарлх? – спросил завхоз.

– Заводчиками называют тех, кто заводит дома животных.

Лева приподнял ладошку над чехлом и  прикинул высоту холки кота, отчего его глаза стали еще выпуклее.

– Это где-то раз в пять раз больше крупного домашнего!

– Да. Весит, как два ведры воды. Очень свирепый. Нападает на добычу, которая весит в два раза больше его. На антилопу, например.

— Разве антилопу догонишь? — усомнился завхоз.

— Они  не гоняются за добычей. Подстерегают и прыгают из засады. Реакция адская. Может подскочить высоту на четыре с половиной метра и ухватить пролетающую птицу. Когти острые, как бритва.  Кстати, в поединке со здоровенной  овчаркой всегда побеждает.

Моя лекция сильно заинтересовала фотографа.

– Заводчик, говоришь, живет в пентзаузе?

– На Таганке.

– А как зверь называется?

– Каракал. Здесь такие водятся.

– Кажется,  я знаю того заводчика, – тревожно сказал командор. Недавно он женился во второй раз. Свадьбу отмечал два дня. В «Метрополе», и дома.

– Он самый.

–  Интересно, что входит в рацион зверя здесь, в пустыне? — поинтересовался командор.

—  Джейраны, корсаки, толаи, вараны… – проинформировал я.

— Как только разбогатею — непременно себе такого  заведу, — мечтательно сказал фотограф. Выйдешь с котярой  во двор — все собаки разбегутся вместе с собачниками. 
 
— А он за тощих кур обидится на тебя и прокусит, пока спишь, на шее сонную артерию. Обидчивые они.

– Так ведь ручной же…

– Ручной.  Оставил его заводчик ненадолго в  пентхаузе одного, а сам уехал по делам… Как раз за день до нашей поездкой в пустыню…

– Ну и? – нетерпеливо переспросил фотограф.
 
– Возвращается домой. Слышит за дверью вопли, стоны. Дверь почему-то не заперта. Входит. В квартире море кровищи.  На полу, мужик какой-то корчится. Вместо глаз — две ямы. Глаза валяются на полу.

— Что за мужик?! — выдохнул Гоча.

— Домушник. Вор квартирный. Заблокировал, понимаешь, сигнализацию, подобрал ключи и залез. В пентхаузах ведь не бедные живут. А у заводчика того не пентхауз, а музей антиквариата.

– И что же с мужиком?

– Не спасли.  Скончался от обильной кровопотери.

Фотограф побледнел от ужаса.
    
– Ну как? Страшная история? – спросил я.
 
Пламя, на котором варился суп, трепыхалось  от ветра и изрядно коптило. Костер разводили при помощи бензина. От наших рук, одежды, бутербродов, кружек с бородатыми русскими туристами, и даже, от чая теперь изрядно и неистребимо несло нефтепродуктами. 

Решил прямо ходу надиктовывать все самое важное увиденное и услышанное.
 
«Едем в урочище Верблюд-на-Холме.  Перед нами разверзается пятнистый песчаный океан. Сзади он смыкается, и, словно гигантский удав,  заглатывает нас…

Не дает покоя вопрос: кто мог в мое отсутствие получить доступ к примусу? Фотограф выходил укреплять колья. Но отрезок времени между окончанием стука обухом топорика по кольям, и возвращением фотографа в палатку был очень коротким. Он мог лишь на непродолжительное время подойти к кострищу. Да и не знал Гоча устройства примуса. Не турист ведь он. А чтобы во время бури  сотворить с примусом что-то такое, чтобы за минуту-другую превратить его во взрывное устройство человек, не знакомый  этим прибором, точно не сможет.
   
Самое же главное то, что не было у Гочи повода покушаться на меня. Конфликов и противоречий  между нами не возникало, мое присутствие в группе совсем не мешало ему заниматься своим делом – снимать видеоматериал о путешествии. Напротив, я даже обещел ему подготовить перед монтажем сценарий для документального телефильма, если бы он того пожелает. Нет-нет. Не Гоча. Отношения между нами были творческими. Дорогу я ему не переходил.

Доктор ни до начала бури, ни в разгар, когда я ушел, к костищу вообще не подходила. Она мечтала о горячем чае, и устраивать для нелепой показухи фейерверк с примусом, портить его, рисковать, у нее не могло быть и в мыслях. Она просто искренне хотела ускорить то, что я затеял, помочь мне закипятить воду. Когда порывы бури стихли,  Вика подошла к кострищу чтобы зажечь примус. Но  герметичность топливного бачка к тому времени кем-то уже была нарушена. Явно с чьм-то злым умыслом.
 
Командор устройство примуса, разумеется, знает неплохо.  И при  желании способен сделать худо недругу, которому бы захотелось этим примусом воспользоваться. Но покушаться на участников экспедиции, в том числе и на меня Тарас не стал бы ни при каких обстоятельствах. Прежде всего потому, что мы не враги. И антагоничтических противоречий между нами нет. А если и случалолсь несогласие в некоторых моментах, так это сущие пустяки. Кроме того командор слишком дорожил своей репутацией и офицера, и общественника, чтобы пойти на что-то  противозаконное. Доступ в мое отсутствие к стоящему у костища примусу Тарас  конечно же имел, но то, что воспользовался им – невероятно. Перед бурей я отходил  только один раз – за запасной зажигалкой, а командор сидел в глубине палатки. У выхода же находился завхоз.   

У меня есть все основания предположить, что это именно он повернул колпачок на примусе. Устройство его Лева знает великолепно. Он сидел в палатке и наблюдал за тем, что происходит возле кострища. Видел каждое мое движение: когда ушел за запасной зажигалкой, и когда восстанавливал нарушенную растяжку. Вполне мог подойти.
 
Предполагаю, что и зажигалка пропала не без его помощи. Когда подошел к желтой палатке за примусом, по привычке сжимал ее в руке. Завхоз сунул мне в руки коробочку с примусом, затем бутылку с бензином, суетливо объяснял, как бережно обращаться с прибором. Тогда  я вполне случайно мог выронить злосчастную зажигалку. А завхоз не мог не заметить это. И нечего мне не сказал. 

Мои сомнения в том, что колпачок отвинтил именно завхоз, развеялись. Но что его подтолкнуло к тому? Может быть в отместку за то, что не уступил место в зеленой палатке, чем рушил его надежды? Он ведь согласился поехать в пустыню исключительно ради того, чтобы подольше побыть рядом с Викторией.

Никогда бы раньше не подумал, что две страшные силы этакое подростковое   чувство ревности и  чувство ненависти на ее почве у взрослого образованного человека могнут так тесно переплестись! Случай с механиком убеждал меня в этом все сильнее».

Размышления прервал бас командора:

– Всем стоять! Урочище Верблюд-на Холме. Выбираем  место для бивака, монтируем палатки, собираем топливо!

Я выключил диктофон.

За пыльной мглой не видно ни верблюда, ни холма. Луны тоже не видно – она лишь угадывалась в виде размытого багрового пятна на темнеющем  небе. Все тонуло во мраке с которым отчаянно боролись пять налобных фонарей «феникс».

На песок присели две большие птицы, желтая и зеленая. Расправляли свои мерцающие крылья.
 
Фотограф собирался пойти копать лунки для конденсаторов. Со со щелчком разложил   лопаткку «бундесвер». Камера болталась на его животе на переброшенном через шею ремешешке. Пустой кофр висел отдельно на левом плече. С этоими двумя предметами Гоча  никогда не расставался, хоть и мешали ему копать лунки.

Он потянулся за рулоном  пленки, чтобы привычно сунуть его под мышку, как всех заставил замереть  вопль:

— Змеища! Убейте ее! Лопатку!

Лучи наших фонарей метнулись в ту сторону, куда указывал завхоз. Там ожил кривой сук, который  валялся под ногами занимавшегося палаткой командора. Один  конец сучка поднялся над песком и сплющился. Сплющенный конец злыми бусинами следил за каждым движением тараса. Змея явно  прицеливалась для стремительного броска.

Командор резво, словно молодой тушканчик,  скакнул в сторону. При этом,  забыв о том, что неподалеку стоит  Виктория, проронил тираду, из тех, которые иной мужчина произносит,  когда на ногу падает раскаленный утюг. А злые бусины продолжали высматривать точку для броска.

Завхоз же продолжал истерить:

— Лопатку, Гоча! Лопатку!

- Подождите убивать, - попросил фотограф. При этом правой ручищей стиснул древко лопаты, а левой ощупал расстегнутый кофр. — Запечатлю-ка я ее. А то ведь кино  о пустыне без кобры – то же самое, что о  свадьба без невесты.
 
Змея, словно поняла, что сказал фотограф и , извиваясь, заскользила прочь, в темноту, заманивая его.  А Гоча,  придерживаясь  почтительной дистанции, устремился следом.
— Осторожнее,– крикнула вслед доктор. Очень крупный экземпляр. - Такая укусит — у меня столько сывортки не будет.

Фотограф уже скрылся по тьме. А подслепованый завхоз так разволновался, что не спешил стелить на песок чехол – пристально осматривался, нет ли рядом другой змеи.
 
– Наверлняка их здесь целый выводок. Все из одной кладки.

Постелил лишь после того, как убедился, что никаких подогительных сучков на песке нет. Сел и начал вслушиваться, не раздастся ли в той стороне, куда ушел фотограф, глухой удар лопаты «бундесвер».

Вернулся фотограф не скоро. Но был довольный. На его животе раскачивалась камера. Торжественно объявил:

— Готово!

— Таки-убил? — с надеждой спросил завхоз.

— Нет. Уползла. Нора у нее там, – ответил фотограф. Он осторожно снял с плеча кофр, поставил его на песок за палаткой.

— Ляжем спать – верлнется, прлиползет мстить, — брюзжал  завхоз.
 
После этого  командор повторил свою любимую прибаутку про исчезновение монстров и добавил:

– Как пить дать снова приползет. Объявится в самом неожиданном месте и в самый неожиданный момент. Вот увидите!

«Песчаная буря и  взрыв примуса – сущие мелочи в сравнении с тем, что мы ушли с караванного пути, и теперь можем не надеяться на колодцы через каждые тридцать киломатров. Теперь рискуем остаться без воды. Не случайно же, командор заметно загрустил - размышлал я. - Интересно, а что насчет источников говорит военная карта?» Без обиняков спросил об этом у командора..

– До сардобы мы пока не дошли, – ответил он. – Будем там завтра.
 
Мы уже хорошо знали некоторые местные слова. Колючее «чирле» ласкало слух. Как и шершавое «кяриз» или сухое «кую». Так местные называют источники воды разной конструкции. Пыльное слово «сардоба» – тоже приятное. Оно обещало чаепитие, и отдых в палатке. Сардоба – это яма с водой под каменным куполом.

– А как будем двигаться дальше?

Командор  развернул карту и с расстановкой прочитал:

— Гудуз Шагалнин. По-нашему — Бешеный Шакал. В том урочище наш следующий ночлег. Там бывшее пастбище. А на пастбищах всегда есть водопойные пункты. Не переживай.  Бог не выдаст, свинья не съест. Пройдем.

Услышав название урочища, завхоз потянулся за планшетом и со словами «если урлочище так называется, значит там шакалов немерляно» начал перелистывать страницы, готовясь к очередному вечернему докладу об ужасах пустыни.

«Перлед  поездкой  прлосмотрел новостные ленты, поискал  свежие упоминаниях об этом зверлье всего за несколько апрельских дней.  Вот с ними вас и ознакомлю. 

Итак, Ростовская область. Жители хуторов Песчанокопского района вечером боятся выходить из домов. Шакалы, стаями забегают  на частные подворья, душат птицу и даже нападают на  собак. Местный житель Юрий Шведко за одну ночь лишился сорока кур и уток, которые  сидели на яйцах. Яйца шакалы сожрали вместе со скорлупой. Действовала стая стремительно, бесшумно и нагло.

Узбекистан, Ферганская область.  В довольно крупном городе Кувасай Ферганской области стая шакалов ночью напала на частный жилой дом на улице Мустакиллик. Домочадцы спали и не слышали шума на дворе. Наутро они обнаружили восемь задушенных баранов и множество шакальих следов. Горожане  боятся выходить на улицу по вечерам, а тем более разрешать детям гулять.

Казахстан, Талды-Курган.  Там по ночам стаи шакалов тоже нападают на домашний скот на городских окраинах областного центра.

Украина, Одесская область, Татарбунарской район.  Стаи шакалов под покровом ночи заходят в сельские дворы, душат птицу и коз, нападают на хозяев. После заката солнца люди боится выходить на улицу.

Армения, Тавушская область.  Стая шакалов бесшумно подкралась к шедшим по дороге супругам и набросилась на них, разев пасти и оскалив зубы. Мужчина и женщина отбивались палками, как могли, но звери успели сильно покусать обоих. Супругам  чудом удалось спастись.

Ставропольский край, Кисловодск. Отдыхающим санатория «Пикет» не рекомендуют с  наступлением темноты находиться поодиночке в курортном парке Долина Роз, где стая шакалов загрызла мужчину, который решил по вечерам прогуливаться по терренкуру.  Он позвонил в службу  спасения и сообщил, что  его окружили шакалы. Подобрал какую-то палку, попробовал отбиваться, но безуспешно. Связь прервалась.  Спасатели немедленно выехали в сторону терренкура. Когда мужчину нашли, было уже поздно — он лежал с перегрызенным горлом, а его безжизненное тело терзала стая шакалов.  При появлении спасателей звери  разбежались. Спасателям не оставалось ничего иного как доставить тело несчастного   в кисловодский морг. 

Азербайджан, Зердабский район.  Стая шакалов  близ села Мамедгасымлы напала на шестнадцатилетнего Элвина Мамедова, где он пас скот. Когда  обнаружили тело юноши, шакалы разгрызли  его живот. Врачи констатировали травмы несовместимые с жизнью.

Нагорный Карабах. Город Мартуни.  С наступлением темноты люди, даже группами,  стороной обходят птицефабрику, запах которой привлекает стаи шакалов.  А поодиночке горожане боятся ходить даже днем.  Здесь от зубов шакалов уже не раз гибли люди.

Завхоз выключил планшет и посмотрел каждому из нас в глаза, словно спрашивая: «Ну что, страшно?». 

Все задумавшись. Молчание прервал фотограф. Попросил доктора рассказать о симптомах бешенства. Виктория владела темой великолепно.

— На третий день после укуса бешеного шакала больным при виде воды, журчании ее, плеске, словесном упоминании о ней овладевает чувство ужаса. Начинаются  болезненные спазмы мышц гортани. Больной с криком откидывает назад голову и туловище, выбрасывает вперед дрожащие руки, отталкивает сосуд с водой. Его лицо искажают мучительные судороги. Он умоляет о помощи, становятся агрессивным, царапает себя, кусает окружающих, кричит и мечется, ломает мебель, проявляя нечеловеческую силу. Появляется обильное мучительное слюнотечение. Слюна стекает по подбородку. Умирает больной от остановки сердца. Спасти его невозможно.

После такой лекции отходить от бивака, чтобы надиктовывать дневник расхотелось. Тем более, что пустыня погрузиась во мрак – не было видно ни луны, ни звезд. И не известно, кто, заслышав мой голос, внезапно выскочит из темноты и набросится. К тому же надиктовывать особо нечего. Составить дальнейший план расследования? А оно забуксовало. Уверен, что  следов литовцев мы, больше не встретим. Что случилось с Жекой и мне уже стало в общих чертах понятно. Приблизился я и к ответу на вопрос  почему взорвался с примус.

Неподалеку от палатки раздавалось сухое постукивание – это фотограф подобрал сук акации и рубил его топориком. Заготавливал на утро дрова для костра.

Бивак готовился ко сну. В кострище из-под седого пепла выглядывали красные угольки. Залез в палатку, и в спальник. Фотографа еще не было – он постукивал неподалеку топориком.

Волосы доктора благоухали пустынными цветами-эфемерами.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы наш фотограф  пользовался сменным объективом? – тихо прошептала доктор.

– Он ему не нужен. В его камере встроенный объектив с «зумом». То есть  с  переменным фокусным расстоянием.
 
– А тубус, в каких хранят сменные объективы видел у него?

– Пластмассовый такой, да? Черный? Видел как-то раз.
 
– Как думаешь, для чего он ему?

– Сам не возьму в толк, зачем он собой лишнюю вещь таскает.

– Кроме как для объектива для чего такой тубус еще можно использовать?

– Вместо стакана.  Фотографы водку в такие  разливают.

– Наш водку  собой не взял. И чачу, думаю, тоже.

– Тогда ума не приложу.

Фотограф вернулся, застегнул вход в палатку. Стало совсем темно. Полез в спальник.

А мне вспомнился главред. Я представил, как он поправляет очки, перекладывает на столе бумаги. Строго смотрит на меня. Говорит:

– Не своречивайте с караванного пути. Свернете  – всем конец.

– Почему? – спрашиваю я.

– Пропадете.

– Но ведь мы должны пройти по следу литовцев. А они повернули с караванного пути, чтобы посмотреть на какой-то  объект, одозначенный на карте.

– Они поступили неразумно.
 
– Нам-то  что же теперь делать?! – спрашиваю в отчаянии.

– Уже ничего не сделаешь! – отвечает главред. Поздно...
 
Мрачный  сон медленно уходил. Я перевернулся на другой бок.

– Доброе утро! Ты стонал ночью, – услышал голос доктора.

  Я потирал, прогоняя кошмар, ладонями виски. Вход в палатку расстегнут. – Значит,  фотограф ушел.  Бивак уже проснулся – булькала, выливаемая в котел вода, сухо трещали сучья для костра. Горящая полынь источала пряный аромат. Дежурили командор и завхоз.

Виктория, поеживаясь, вылезла из палатки. А я все никак не мог придти в себя от приснившегося кошмара. Подумал: «Привидится же такая чертовщина!».

– Кто везет сухое молоко? – услышал голос завхоза.
 
После распределения жекиного багажа сухое молоко вез я. Попросил из палатки:

– Виктория, ты ближе стоишь. Достань, пожалуйста, в левом кармане моего рюкзака с белой меткой пакет с сухим молоком.

Прожужжала молния…

И точас стихли разговоры. Бивак словно оцепенел. Только костерок чуть пощелкивал. Там, снаружи,  явно что-то стряслось.

Услышал вопрос удивленной Виктории:

— А ты что  здесь делаешь, красавица?!
 
Доктор сидела на корточках перед моим рюкзаком. Дежурные возле кострища, застыли, словно изваяния.

Я проворно натянул на лоб фонарь, вкючил и увидел: Виктория держала длинный черный жгут. Он судорожно дергался и обвивал ее руку.

— Только прикинь, весело сказала доктор, — улеглась в твоем рюкзаке кольцами, прямо на пакете с молоком. Словно у себя норе.
 
Перед моим лицом, два желтых глаза. В них — вселенская  злоба и ненависть ко всему, что шевелится. Из разинутой пасти торчали две смертоносные кривые иглы.

Я не сразу поверил в то, что закончился недавний  кошмарный сон. Сначала подумал, что он продолжается. А когда поверил в происходящее — оцепенел, как и все, ощутил леденящий ужас.

Перед моими глазами трепетал раздвоенный язычок. Змея отчаянно дергала головой. Она злилась, потому что побелевшими от усилия пальцами доктор безжалостно смяла ее капюшон. Кобре, как я догадался, было больно и невыносимо обидно. Аспидный жгут сжимал руку доктора. Змея  была в ярости и  отчаянно силилась освободиться.
 
Виктория встала по весь рост и гордо продемонстрировала всем трофей. Сказала, с улыбкой.
 
— Эту красавицу зовут Вальтериннесия. В переводе с латыни – пустынная кобра.

Командор стоял бледный. Накаркал вчера: монстр вернется. А завхоз… я уже даже и не знал, как описать его гримасу.

Отойдя от палаток шагов на десять, доктор с размаху швырнула живую дергающуюся пружину, которая, шмякнувшись о песок,  вытянулась, и извиваясь проворно заскользила прочь, поблескивая чешуйками в лучах наших фонарей.

Мы во все глаза изумленно смотрели на происходящее и на время потеряли дар речи.

— И ты… Взяла ее… рукой… – задыхаясь от изумления бормотал  завхоз.

— Не взяла, а схватила. У меня выбора не было. Иначе бы она сделала бросок мне прямо в лицо.

Неукротимый Левин инстинкт в стремлении убить в пустыне все, что шевелит хвостом, вновь проснулся.

— Лопатка! У кого  ближе лопатка?! — завопил завхоз и, вертя головой, засверкал очками. — Сейчас она вернется! И тогда нам всем кранты.

Внимание завхоза сосредоточилось на огне фонаря — в предутреннем полумраке к биваку возвращался фотограф. Он был чем-то сильно огорчен. Через плечо — рулон пленки, в одной руке пластковая бутыль, в другой еще не сложенная лопата «Бундесвер» со сверкающим лезвием.

Завхоз бросился ему навстречу, вытянув вперед обе руки:

— Гоча! Дай лопатку скорей! 
 
— А что, собственно, случилось? —  с интересом спросил фотограф.

Скорняк вцепился в лопатку, и, ничеге не ответив, задевая за натянутые, как струны, растяжки палаток, вырывая колья, ринулся  к палаткам.

Неожиданно охнув, и в сердцах недобрым словом вспомнив чью-то мать, завхоз растянулся на песке. После этого  взвыл корчась, перевернулся на спину, выпустил из руки лопатку, согнул ногу  и схватился за кроссовку.

Доктор бросилась к нему.
 
— Что с тобой, Левушка? – спросила сокрушенно.

— Нога-а-а-а…

Виктория,  встав на колени, принялась расшнуровывать кроссовку завхоза.

К палатке степенно подошел фотограф.

— Почему паника? Что произошло? — спросил, он.

Командор лениво объяснил:

Вчерашняя «актриса» объявилась.

– Актриса?!

– Да, которую ты снимал вон за тем бугром. Но недоснял. А она вошла в роль. Приползла сниматься во второй серии. Спряталась у летописца в рюкзаке. – Тарас кивнул на завалившуюся зеленую палатку, из которой я в тот момент вылезал.
   
Фотограф перевел на меня взгляд, вздрогнул и замер.  На его лице отразилась непонятная мне сложная гамма чувств: то ли люботытство, то ли удивление, то ли испуг, то ли досада, то ли все вместе разом.

Придя в себя от изумления, он воскликнул:

— Да, змеи любят молоко. Это известно.
 
– Гоча, причем тут молоко? – заинтересовался командор, внимательно  посмотрел на фотографа. 

– Ты же сам поручил летописцу везти сухое молоко из Жекиного рюкзака.

Доктор, тем временем,  рассматривала и ощупывала ступню завхоза:

— … Здесь?

— Нет.

— А здесь?
 
— Ох! – застонал Лева.
 
— Вчерашний ушиб еще не зажил, а тебя угораздило снова. Два раза подряд!

– Что-то валялось в темноте под ногами.
 
Доктор  достала из сумки-аптечки тюбик и начала выдавливать мазь.
 
— Змей, Левчик убивать нельзя.  Это очень полезные животные… — увещевала завхоза Виктория.

— Так ведь она вернулась в бивак для того, чтобы убить нас, – не дал ей договорить завхоз.

-  Вернулась потому, что продолжается созон охоты на летописца, - Загадочно ответила Виктория.

– …Из их яда, делают замечательные  мази. — разъясняла доктор,  давя на тюбик.  — Лекарство эффективное, подействует.  Но не сразу. Где-то через полчаса. Позавтракаешь. Чаю попьешь. Думаю, сможешь ехать…

На востоке побагровело. Над горизонтом поднимался кровавый диск. Хоть его  лучи уже и  пробивались сквозь пелену пыли, кусты бересклета все еще не отбрасывали тени.

«Что же тяжелое могло валяться у завхоза под ногами?» – недоумевал я.

Тем временем, командор уже затеял очередное дознание.

– Как думаете, это та самая кобра, которая вчера ползала по биваку или другая? – спросил он.

Интересный вопрос!

– Вчера я видел черную, и сегодня в руке у Вики того же цвета. Примерно такой же длины. Это все, что я успел рассмотреть.

– Конечно вчерлашняя, – сказал завхоз. Я же говорлил, что прлиползет мстить. Как в воду глядел. Вот и прлиползла. Зрля ты, Гоча, не убил ее вчерла! – упрекнул он фотографа.

– Другой вопрос: когда она оказалась в рюкзаке летописца?   Ночью. Или она уже была там вчера вечером? А может еще вчера утром? И не везешь ли ты, друже, из самого урочища Гиблое Место? – басил командор.
 
– Очень даже может быть, – подключился фотограф. Вчера днем перед началом бури летописец в кармане рюкзака искал зажигалку, чтобы зажечь примус. Не удивительно, что в суматохе забыл его застегнуть…
 
– В каком кармане ты возил зажигалку, в левом или правом? – спросил командор.

– В левом.

- А в каком карманы вез пакет с молоком?

– …В левом. К чему ты клонишь?

– Вика, в каком кармане рюкзака летописца ты обнаружила змею?

– В левом.

– Что ж, все ясно. Продолжай, – обратился он к фотографу.

– Змея, это ведь живое существо. И ей, как и всем не нравится, когда в глаза летит песок. Налетела буря – она начала норку искать. А какая может быть норка в сыпучем песке? – увидела рюкзак летописца, в нем карман оттопыренный, незастегнутый, вот и заползла.   Спряталась там от бури. А когда буря утихла,  летописец застегнул рюкзак, повесил его  на багажник и привез ту змею сюда, в урочище Верблюд-на-Холме.

– Молодец, Гоча! – похвалил командор. Делаешь успехи! Принимаю твою версию за рабочую.

Командор уже не первый раз жестоко заблуждался. У него манера не раздумывая, цепляется за поверхностные факты, делать напрашивающиеся выводы. Ни странности, ни противоречия не настораживают его. Все у него было просто: механик упал в колодец потому что выпил. Воспламенился примус – это я не довернул крышку. Змея в рюкзаке – не застегнул карман…

– Кобра, которую я поймала в рюкзаке летописца та же самая, которая накануне ползала по биваку: самка черной вальтериннесии.

Я был очень благоларен доктору за поддержку. После ее утренного героического поступка, когда она голыми руками поймала грозу пустыни – опаснейшую змеищу, авторитет ее в области ядовитых пресмыкающтхся стал в группе непререкаем.

– Все сышали? – спросил я. – Так вот: мой велосипед и рюкзак находились метрах в двадцати от того места, где завхоз вчера обнаружил змею. Фотограф несет сущий вздор, когда говоритсам , что змея была с вечера в моем рюкзаке.

– Как же она оказалась в рюкзаке сегодня утром? – допытывался командор.

У меня вывод напрашивается сам – какой-то очень коварный человек преднамеренно засунул ее туда ночью. Кто же? В карманы рюкзака обычно  кладут часто используемые и привычные вещи, достают их без опаски, не глядя, на ощупь. Если хозяин рюкзака, в проедрассветном полумраке заметит в кармане что-то не то, недоумевая заглядывает в него, приближает к змее лицо.  А укус в лицо гарантированно  смертельный.

– Почему ты на меня так подозрлительно смотрлишь? –  вдруг вспылил завхоз. – Думаешь я ее туда засунул,  да?! Дрлевний мудрлец говорлил…

– Подожди, Лева! – оборвал его командор. – Я провожу официальное дознание. Что мне в протоколе написать?  Про ваших бородатых мудрецов в шляпах? Есть у тебя что-нибудь по существу!
 
– Есть. Летописец рлассеянный, забывчивый и неаккурлатный. То крлышку на прлимусе забудет завинтить, когда запрлавляет бензином, то свои крлоссовки забывает потрясти, когда утром обувается. Теперль карлман на рюкзаке забыл на ночь застегнуть. Вот змеищи и заползают.

– Вика, левый карман рюкзак летописца был застегут?

– Да.

– Уверена?

– Абсолютно. На все сто.

Командор смотрел на нее с сомнеием.

– Получается, его  кто-то расстегивал?

– Получается. Я его все время застегиваю. Привычка.
 
– Как ширлинку на брлюках? – попытался завхоз блестнуть остороумием.

– Кто же, по-твоему, мог расстегнуть твой рюкзак? Сама змея? Представь: подползла ночью, расстегнула «молнию», заползла, застегнунула за собой, улеглась на пакете с молоком и стала дожидаться тебя, чтобы укусить. Так получается?
 
– Да. Именно это пытался внушить всем фокусник. Это был злой фокус. Как и всякий другой, основан на обмане. Как фокусник пытался каждого из вас поводить за нос – мне еще предстоит выяснить. И я, поверьте, выясню.

– Снова на меня намекаешь?! – негодовал завхоз.

Усиливалось навевающее ужас  ощущение: на меня надвигается некая  угроза. Причем не извне. Она исходит изнутри группы. Следующая после механика потенциальная жертва – я. С примусом и змеей пронесло. Чего же ожидать дальше?   

— О чем утренняя лекция? — спросил командор у завхоза.

Лева  бешено свергал глазами. Он явно был  намерен не лекцию читать, а с пристрастием допрашивать меня, узнать с какой целью послал доктора доставать молоко в рюкзаке, в котором сидела живая кобра.

– Расскажи о самом страшном животном пустыни, — предложил он.

Вмешался фотограф:

– Оно сегодня ночью опять истоптало наши конденсаторы. Пленки порвало, сволочуга!

– Пленки склеим. Но все равно страшно, – согласился командор. – Придется жестко экономить воду.
 
Завхоз включил планшет. На экране изображение некоего уродца: покрытое  крупной чешуей округлое пестрое туловище с желтыми пятнами на темном фоне. На круглой черной голове с маленьким глазами из пасти торчал толстый раздвоенный язык. На коротком хвосте чередовались, темные и светлые поперечные полосы. Существо  растопырило  короткие пятипалые когтистые лапы. 

— Ядозуб. Обитает эта тварль на юге Соединенных Штатов и в Мексике. Завезли в Афганистан. Там рласплодилась. Теперль  сообщения о жерлтвах их укусов одно за дрлугим поступают из Афганистана, Ирлана, Пакистана, Турлкмении.

«Эта ящерлица настолько ядовита, – принялся читать завхоз, – что индейцы боятся даже смотреть на нее. Они утверлждают: посмотрлишь  — ослепнешь. И приводят многочисленные подтверлжденния таких случаев.  А если заприиметят ядозуба издали  — тотчас отворачиваются, и стрлемглав брлосаются прочь. Убеждены, что можно отрлавиться даже воздухом, которлый  выдыхает ядозуб. Если эта ящерица укусит в ногу или руку, укушенную конечность лучше всего немедленно отрлубить».
 
– Ситуация не нова, – сказала доктор. – Нельзя бездумно завозить диких животных в другие регионы.  Так вмиг нарушишь экосистему. В  естественной среде, в Техасе и в Мексике ядозубы подвержены саморегуляции. Там их численность не поднимается до критической отметки. Здесь же саморегуляции нет. Их размножение приняло стихийный взрывной характер. Такие эксперименты опасны. Животные-чужаки – смертельная угроза для населения.
 
–  То, о чем мы сейчас говорим, называют экологической диверсией, – добавил командор. – Животных из других регионов могут завозить с умыслом. С целью причинению вреда тем или иным странам. Налицо один из приемов биологической войны. Песчаный монстр ядозуб в этих краях – биологическое оружие.

— Ехать сможешь, спросила доктор завхоза.
 
Лева, морщась, встал, и, прихрамывая, поволок к велосипеду свой рюкзак.

К тому моменту я убедил себя: механика столкнул в колодец завхоз. И крышку на примусе отвинтил он же – кто же еще? Напрашивался вывод – кобра в моем рюкзаке – тоже его козни. Правда, пока не было ясно, как трусливый тщедушный завхоз, пусть даже владеющий несколькоми секретами деда-иллюзиониста,  умудрился засунуть ее туда? Но я разгадаю и эту загадку!
 
Размышлять над ней начал прямо на ходу, когда группа двинулась дальше. «А была ли кобра, вот вопрос! Безусловно была! Не муляж, не игрушка. Так яростно, вырываясь, дергаться способна только настоящая живая змея. Тогда какое, же, найти всему этому объяснение? 

Завхоз продемонстрировал необъяснимый эффект, «чудо» с замаскированной  в нем  каверзой. Змея оказалась в запертом кармане рюкзака. Лева всех ввел заблуждение, озадачил, ловко обманул и ошеломил. Как же ему удалось исказить наше восприятие? Как он заставил нас поверить в то, что быть не должно в принципе? Тем не менее произошло нечто невероятное! Но каков прием ловкого обмана? Где кроется подвох? В змее? В рюкзаке?  Почему никто не заметил этого подвоха? Почему не догадался о нем? Каков секрет фокуса? Как завхоз умудрился превратить мой рюкзак в смертоносную западню? Секрет ведь должен быть прост. Тем не менее я ломал голову, строил догадки...

Попытался перемотать в памяти все, что связанное с завхозом произошло в урочище Верблюд-на-Холме. Поминутно, посекунно. Вспомнил, как он тщаетльно следил за тем, чтобы в его короссовки на заполз скорпион. Остановился на том моменте, когда он упрекал меня в беспечности, когда я, перед тем, как обуться, не потряс свои кроссовки, а сразу сунул в них ноги и завязал шнурки…
Стоп!.. Шнурки… Шнурки… Шнурки…»

Представил, как перед сном группа разберадалась по палаткам. Завхоз сел в желтой, но не стал как обычно, ослаблять в кроссовке, шнурок, а вытащил его совсем. Взял планшет, установил первый вибросигнал будильника на непродолжительное время, когда командор уже должен заснуть. Второй же вибросигнал установил на предрассветное время. Не снимая кроссовок, лег. Планшет приложил к щеке.

Когда завхоза разбудила дрожь первого вибросигнала, рядом уже раздается богатырский храп командора. Завхоз сел, медленно рассегнул молнию своей палатки, вышел, подкрался к нашей, склонился над моим рюкзаком с белой меткой. Вставил пистон шнурка в ушко движка «молнии» на кармане, протащил через ушко шнурок до половины. Медленно потянул за оба конца. Движок, тихо жужжа,  пополз и рассегнул «молнию» на кармане. В лунном свете было видно, как там белел пакет с молоком.

Оставив концы шнурка свисать, завхоз прокрался назад в желтую палатку, тихо лег.

Когда в биваке смолкли тихие шаги, голодная кобра выползла из норы и отправилась на свое привычное место охоты. Оттуда ветерок доносил небывалые диковинные запахи: пеммикана, крекеров, вермишели, сухого молока. Змея заползла в расстегнутый карман рюкзака с белой меткой. 

Через некоторое время завхоза разбудил второй вибросигнал планшета. Лева снова прокрался к зеленой палатке и глянул на зияющий карман. В нем уже не белел пакет с молоком. Там асподными чешуйками поблескивал змеиный бок.   С замиранием сердца завхоз прикаснулся к кончикам шнурка, свисающим  из движка застежки  «молнии», ухватил их и решительно потянул. Застежка бжикнула, края кармана сошлись. Змея оказалась в плену. 

Не медля ни секунды, завхоз вытянул из ушка в движке молнии свой шнурок и на цыпочках шмыгнул в желтую палатку.

Таков секрет фокуса! Дедова наука не прошла мимо Левы! Когда я сложил все в единую мысленную цепочку, настало время всерьез потолковать с командором.

Обогнал завхоза, поравнялся с командором, предложил чуть притормозить, пропустить группу вперед, и потолковать с глазу на глаз о серьезном.

Командор нехотя согласился.

– Каких последствий ожидаешь после гибели механика? – спросил я.

Командор помрачнел.

– Ничего хорошего.

– А если из поездки не вернутся два человека или больше?

– Типун тебе на язык!

– И все-таки?

– Подвал разгонят к лешему.

– А лично для себя?

– Затаскают. Начнут шить халатность… Даже страшно подумать!

– А возможен такой вариант: клуб «Адреналин» оставят, а тебя сместят?

– Не исключаю.

– А может президентом стать Лева Скорняк?

– Он мечтает об этом. И не скрывает. Еще бы: гранты дают. Слава опять же: берут интервью, показывают по ти-ви, упоминают в прессе. А власти скоро выделят под клуб новое помещение. Туда будут наведываться  красивые спортивные девушки. Лева станет брать их с собой в путешествия по горам да лесам, ночевать с ними, с красивыми,  в палатках.

– А тебе не приходило в голову, что в условиях дикой безлюдной местности подстроить «несчастный случай», не так уж и сложно?

Командор задумался. 

– Если намекаешь на Леву – пустое. На пакость он, конечно,  горазд, но у него умений не хватит подстроить такой «несчастный случай».

– Ошибаешься.

Командор насупился.

Пришлось во всех подробностях и деталях рассказать командору о своих догадках относительно Левиного фокуса «кобра в рюкзаке».
 
Командор помрачел еще сильнее.

Свирепое солнце неимоверно жгло и слепило сквозь редеющую пыльную мглу. Ни темные очки, ни козырек бейсболки «сахара» не спасали. Со лба  в глаза сползали ручейки. Солнце, и мокрая спина грели в кэмэлбэке «красноармейскую» воду с двух сторон.

С холма мы спустились на испещренную тонкими трещинами белесую твердь. До блеска отшлифованная  летучими песками она напоминала брусчатку.  Велосипеды стали невесомыми и чуть ли не сами рвались вперед. Мельтешили цифры на дисплее велокомпьютера. Мы наслаждались скоростью. На сковороде бескрайнего такыра в пыльной мгле великан жарил гигантскую яичницу – ее правильной формы желток – купол сардобы – уже маячил в дымке. Стремительно летящей стаей стрижей устремились к нему. Теплый ветер дул в спины.

Каменный «желток» все ближе. Я продиктовал: «Сардоба манит нас, словно заправский пивной бар».

Представил, как в высокой запотевшей кружке поднимаются пузырики светлого пенистого напитка. Мысленно сделал живительный глоток…

В куполе чернел вход. Приехали. Дружно засвистели тормоза.  Гоча подошел к пролому первым, заглянул. За ним завхоз.  Я приблизился, и тоже заглянул… 

Узкое Левино лицо приобрело зловещее и выражение. Он, приподнял козырек бейсболки, обнажил широкий лоб, и проскрипел: «Дрлевний мудрлец говорлил: смотрли не на кувшин, а на то, что в нем».

Фотограф вздрогнул.

– Какой еще кувшин?!

– Изрлечение это. Афорлизм,  – пояснил завхоз.

В сумрачной тени мы увидели большие серые чешуйки с закрученными краями. Ими шуршала столь же серая ящерица…

Рядом с моим ухом – прогремел бас командора:

– Лева, опять твой дурацкий фокус? …Публика в шоке. Хочешь сорвать аплодисменты – включи в сардобе воду, маг ты наш дорогой!

– Аплодисментов не будет, – сказала доктор. Сардоба без воды – это не Левин фокус. Мрачная шутка пустыни.

Завхоз отвернулся от каменного купола и отрешенно смотрел на   барельефы засохших черепашьих следов.

Командор сочувственно глянул на завхоза и спросил:

— Как же тебя, Левчик,  угораздило ногу-то во второй раз ушибить?..

Завхоз уже открыл было рот, чтобы ответить,  но фотограф, словно тамада на свадьбе, который умеет внезапно оборвать многоголосый гомон, объявил:

– Попрошу минуточку внимания!

Все прислушались.

— Дорогие участники экспедиции, у меня для вас приятный сюрприз!..

Мы вопросительно смотрели на Гочу.

— Хочу всех порадовать! Обнаружил на дне рюкзака забытый неприкосновенный запас конденсата. На каждого получится по кружке…

— Ура! – хрипловато прошептала доктор и беззвучно похлопала в ладоши.

— Заварим на ней листовой «Букет Грузии»!

Не сговариваясь принялись за дело: завхоз принес кизяка, мы с командором натянули тросик, доктор повесила  закопченый котел, а фотограф вылил в него из бутыли драгоценную стеклянную струйку.

Когда в котле забурлило, фотограф бросил в него аромантную горстку и объявил:

— Все сюда с кружками.

Завхоз, прихрамывая, проворно и суетливо  устремился к костру, а командор, глядя на него, весело напомнил:

—  Левчик, ты так и не ответил, обо что во второй раз зашиб ногу?

- Да о чей-то рю…

Завхозу не дали договорить сердитые звуки: протяженное затихаюшее «Т-р-р-р-р…» и громкое бешеное шипение.

Черный котел, весело прыгал над углями, словно мячик, и расплескивал драгоценную влагу. Это фотограф, раззява,  перешагивая, запнулся за тросик и едва не разлил весь вожделенный чай.

Доктор, словно кошка,  стремительно бросилась к скачущему котлу, изящными ладошками схватила его за черные бока и успокоила.

Шипение прекратилось, а доктор  принялась дуть на ладони. Затем  вытащила из аптечки тюбик, выдавила белого червяка, и принялась растирать.

— Бедняжечка! – искренне посочувствовал я.

— Ничего, бывает и хуже.

Завхоз изливал накопившуюся желчь:

— Вот так прлям щас и попили!

Командор пожурил фотографа:

— Экий ты у нас, Гоча, неуклюжий!
 
Фотограф с горечью объявил: 

— Там еще осталось… А я не буду пить чай – провинился.

– Будешь! – решительно и твердо заявила доктор, глядя в глаза фотографа. – То, что осталось – поделим на пятерых.

– Пока есть что делить – будем делить, – подтвердил командор.

– А когда не останется что делить? – спросил завхоз.

– Тогда поделят нас.

– Кто?!

– Во-он, та парочка… – командор показал пальцем в небо.

Все подняли головы. Над нами в мутной дымке парили два беркута.

Завхоз заглянул в планшет и сказал:

– Рлазмах крлыльев два с половиной  метрла. – Этим рлебятам, для полного счастья нужно в день съесть трли килогрламма мяса. Особенно обожают человечину. С тухлецой.

–  Смотрят на нас сверху и радуются, сказал командор. –  Прикидывают, насколько им нас хватит. Договариваются, с кого начнут.



Глава 5. Коварное редколесье



Впереди на краю горячей серой сковороды очередного такыра разбросаны черные клочья саксаульника. Изнывая от жажды, мы двигались к нему по шуршащей «брусчатке». Затвердевшие следы овец на «плитках» говорили: до того как, здесь установили режим охраняемой зоны заповедника, чабаны гоняли скот.

Добрались до края такыра. Усталость, которая копилась в теле в течение изнурительного дня, наполнила конечности тяжестью. Спешились.

Простиравшееся впереди редколесье раньше действительно могло быть пастбищем. Потому в таких местах с большой долей вероятности можно встретить водопойный пункт. Не исключено, он прятался от нас где-то здесь неподалеку в медленно густеющих сумерках. Если на белесом такыре пока еще можно было что-то рассмотретьдаже сквозь редеющую пыльную мрачное  это «пастбище» представляло собой унылую картину. На закате здесь стояла кладбищенская тишина.

Приплюснутый ломтик солнца растворился в багровой дымке на горизонте, по телу пополз озноб.

С противоположной стороны над горизонтом висела не серебряная, как обычно, а мутная бронзовая луна. Из песка торчали кривые деревья и коряги.  Тени от них  походили на жуткие корчащиеся скелеты.

– Думаешь, мы отсюда, с такырла увидим в лесу колодец? – пререкался с командором  завхоз.

– Зачем с такыра? Мы пойдем в этот лес.

– Ночью?! Да там же тьма египетская!

– Вот и пойдем…

– А что там на твоей военной карлте? – спросил потрясенный завхоз.

Командор вытащил из подсумка изрядно потертую карту. Мы вчетвером столпились вокруг него.

– Ну и как же будем ночью обследовать этот рлайон? – не унимался завхоз.

– А что если провести разведку по схеме «пальма»? – родилось у меня предложение.

Понял сказавнное только  командор. Похвалил:

– Сразу вижу бывалого туриста!

– И что же это за схема? – заинтересовалась доктор.

– Представь: группа разведчиков ночью прочесывает лес.  Схема их движения  напоминает силуэт пальмы. Сначала они все вместе, одной группой выдвигаются в центр леса и путь их, как бы ствол дерева. Затем останавливаются, разводят сигнальный костер. Это, условно говоря, «вершина пальмы». Дальше разведчики расходятся  в разные стороны. Проходит контрольное время, все возвращаются к «вершине», к сигнальному костру. Путь каждого разведчика  напоминает пальмовый лист. Так можно быстро обследовать обширную  территорию. Конечно, «гребень» – коли лес прочесывають цепью – эффективнее.

– Для «гребешка» у нас людей маловато, – посетовал командор. – Применим   «пальму».

– Эх, вот если бы под этой пальмой еще и холодильник с «боржоми» нас дожидался! – мечтательно произнес фотограф.

– Гоча, не береди душу! – беззлобно буркнул командор. – Ткнул пальцем в магические изгибы линий на карте и сказал: – «Вершина пальмы» будет здесь.

Фотограф не силен в таких премудростях, как ориентирование на местности. Карту рассматривал, словно баран новые ворота, но тоже ткнул в карту  и спросил:

— А это что?

— Кыр. По-другому – чинк. Крутой обрыв, в общем. Где-то  отвестный, где-то и вовсе нависающий козырьком.

– Высокий?

— Местами до трехсот метров.

– Как же мы на него поднимемся?

– Зачем? Мы неверху. Лучше спроси, как с него спустимся.

— Далеко он?

— От «вершины пальмы» где-то  в часе ходьбы.

Смеркалось, изрядно похолодало. Надели флисовки, включили налобные фонари, спешились, повели велосипеды за рули.
 
– Осторожнее, на деревьях змеи! – предостерег командор.

Все заозирались. Под лучами фонарей тусклыми молниями начали вспыхивать ветки. В нескольких шагах, обмотав хвостом сук акации, действительно свисала здоровенная змеища с треугольной головой и пристально,  как потенциальную жертву, рассматривала меня злыми бусинами с вертикальным разрезом. Искусно маскируясь среди кривых ветвей, гадина,   вместо того, чтобы уползти от нас по тьму, затаившись, заняла поудобнее позицию для нападения и готовились к броску.

Завхоз, крутил головой, словно заведенный. Стекла его очков сверкали паникой.  Заметив змею, он завопил так, что даже невозмутимый командор вздрогнул:

– Уже укусила?.. Пока еще нет? Подожди, все равно укусит, если будет так орать, словно тебя ограбили.

«Хорошо, что лес редкий, можем держаться от деревьев поодаль», – подумал я. 
Наконец, командор, глянув на светящиеся цифры велокомпьютера, останавился, в очередной раз пошуршал картой, нацелил в темноту просвеленное  око прицела и принялся медленно крутиться на одном месте. Затем протянул прибор мне:

– Глянь-ка,  может, что заприметишь.
В окуляре, запрыгали, дрожа, однообразные древесные скелеты и кусты. Ниже шустро семенил по песку дикобраз. Выше, на границе песков и неба мельтешило: куст — дерево — дерево — куст… И ни малейшего  намека на предметы строгой геометрической формы.
 
— Почти час идем от такырла. Где вода? — ворчал завхоз. – Ты-таки думаешь, что если мы и дальше, будем плестись по  лесу, как карлаван верлблюдов, то  найдем полную бочку?  Дрлевний мудрлец говорли…

Командор не дал завхозу процитировать афоризм:

– Болван – твой мудрец. Его уровень – собирать засохшие верблюжьи какашки. Лучше бы посоветовал, что сделать, чтобы эти горбатые засранцы наши конденсаторы не топтали.

– А я знаю, что надо делать, – вдруг сказал фотограф.

– Ну,  Гоча, выкладывай! – торопил  командор.

Палатки должны стоять  в нескольких шагах от лунок. И обращены к ним входами. Придет верблюд - можно быстро выскочить и прогнать его...

Командор хмыкнул: 

- Зачем выскакивать? Завхоз выглянет и закричит: «Верблю-ю-юд! У кого лопата – убейте его!». После таких слов горбатого как ветром сдует. Конечно, если его тут же кондрашка не хватит.

- ... А еще палатки должны стоять вряд, чтобы стеной загораживать пленки кондесаторов от жара костра, – продолжил фотограф. И костище должно располагаться поодаль.

- Разумно, – поддержал идею командор. – Кострище соорудим шагах в двадцати с подветренной стороны, чтобы теплый дым не шел на пленки.

Пробежавшись пристальным взглядом по нашим лицам, командор продолжил отдавать распоряжения:

– Теперь о деле… Доктор останется в биваке. Будет поддерживать  в точке сбора сигнальный костер,  и охранять от шакалов продукты. Через час пустит желтую ракету. Будет означать: «возвоащайтесь!» А мы   разойдемся в четырех направлениях.

– Не оставить ли в биваке Леву? Куда ж ему с ушибленной-то ногой  – возразила доктор.

Лева вспыхнул.   

– Стерлплю! А в биваке пусть Викторлия дежурлит. 

– В биваке останется доктор, – принял решение командор. – Доктор нам  живой нужна.

Все притихли.

– Думаешь, настолько все серьезно? – спросил я.

– А ты этого еще не понял? – буркнул командор и   продолжил: водопойные пункты ищите на широких прогалинах. С виду – железный резервуар в форме куба или цилиндра. К нему могут вести старые автомобильные следы.  Рядом всегда водопойная площадка с длинным корытом. Резервуар можно заметить издалека. Если кто обнаружит — запускает зеленую ракету. Пойдем  в  четырех направлениях. Азимут летописца семьдесят два. Понятно направление?

— Что ж тут непонятного? – Я мельком глянул на компас и решительно рубанул воздух ребром ладони. 

— С тобой, Игорь,  приятно иметь дело.  Ты у нас путешественник бывалый. — Затем командор обернулся к фотографу. — Ты, Гоча,  придерживаешься направления между западом и юго-западом. Тебе, длинногому, шагать всего минут сорок.

Фотограф глянул на компас, задумался и угрюмо кивнул.

— Вполне.
 
— Азимут завхоза триста двадцать четыре. Мой — сто восемь. В темпе выпиваем по кружке чая и  расходимся. Вопросы есть?..

– Предлагаю  обменяться направлениями с завхозом.

Шестое чувство подсказало завхозу скрытый в словах фотографа подвох. Он всегда и  во всем чуял чьи-нибудь козни:

— Таки-с какой стати?

— Твой маршрут длинее, а мой маршрут короче.

— Тогда почему хочешь его уступить?
 
– Ты прихрамываешь. Быстрей вернешься.

Такое объяснение завхоза не сильно убедило. Фотограф добавил:

– Когда сюда шли, мне показалось, что слева вдалеке было что-то  похожее на предмет строгой формы. На секунду мелькнуло в видоискателе.

Такое объяснение и вовсе показалось завхозу подозрительным:

— Почему сразу об этом командору не доложил?

— Не был уверен. На ходу трудно рассмотреть. Изображение ж мечется в видоискателе. Большое увеличение. Вот и хочу прогуляться по твоему маршруту, еще разок глянуть,  не бак ли водопойного пункта померещился? Мне ведь со своей оптикой искать его сподручнее. – А тебе перцовый баллончик дам на случай, если шакалы набросятся.

По лицу  завхоза было видно, что он все равно сомневется.

– У самого имеется, – буркнул завхоз, но согласился.

Началась привычная работа. Из лунок полетели порции песка. Мы с командором монтировали палатки. Завхоз усердно искал и подбирал верблюжьи катышки. А Виктория кружкой бережно измеряла воду и выливала в котел.

Взгорбатились палатки, над кострищем заалела и задымила горка кизяка. На дне котла вот-вот зашипит драгоценный литр с четвертью. Завхоз подошел к велосипеду, отстегнул рюкзак и утащил его  за палатку. В рюкзаке у него сахарный песок. Лева категорически не признавал несладкий чай. Перетащив рюкзак, слонялся по биваку со страдальческим выражением лица и поглядывал в котел.

Фотограф тоже отстегнул свой рюкзак и скрылся с ним за палатками.
 
– Через две минуты можете подходить, с кружками, – объявила Виктория.

В котле забурлило, доктор бросила  в него гостку чая.

—  Разведчики! Подходите!

Завхоз вернулся к палаткам за своей. Потянулись к костру и остальные. На дно Левиной кружки как обычно уже был насыпан сахарный песок. В руке Виктории парил черпак.

Первым в черное и безмолвное редколесье двинулся командор. Завхоз разложил лопатку, попробовал ногтем ее блестящее лезвие, и цепляясь штанинами за кусты,  боязливо углубился во мрак. Фотограф привычно накинул не плечо ремешок кофра. Камера, как обычно, висела на шее.

Я достал в рюкзаке фальшфеер, спрятал его на пояснице в сумку-банан и зашагал в противоположном направлении.

Пройдя с полсотни шагов, среди причудливых теней, которые в лунном свете бросали на песок корявые деревья, я  вздрогнул от неожиданности: из песка торчали обглоданные кости.  Подошел ближе. Под лучом моего фонаря они превратились в диковинную корягу.

Облегченно вдохнул и подумал: «немного нужно для того, чтобы у путника возник, или, наоборот, улетучился страх».
 
Оглянулся. В крошечном  светлом мирке нашего бивака дрожала звездочка костра, просматривался хрупкий силуэт доктора. А вокруг простиралось огромное темное пугающее пространство.

Множество свежих следов под ногами заставило замереть, начать озираться  и тщательно прислушиваться. По сторонам и позади заприметил тени. Они крались, преследовали. 

Раздался  звук, от которого стало не по себе. Очень знакомый, привычный и в другой обстановке совсем не страшный. В Москве я часто слышал его. Это был детский плач. Он доносился до моих ушей их соседней квартиры, где  живет молодая семья. Капризничая,  подавал голос их сынишка.

Но откуда доноситься этим звукам здесь, в дикой пустыне?  Мелькнула мысль: может быть, где-нибудь неподалеку стоит юрта местного чабана, и детский плач раздается из нее?  Но такое предположение отмел напрочь – откуда же здесь, в заповеднике, взяться чабану?

Пришло в голову и нечто более страшное: а вдруг это действительно плачет маленький ребенок, который заблудился? Чем черт не шутит? Такое ведь иногда случается – дети забредают в лес и пропадают. На несклолько дней. Родители с ног сбиваются в их поиске. Изредка такой случай имеет счастливый конец – ребенок находится. Но чаще… Обнаруживают обглоданные останки.
 
Как бы там не было, но я просто обязан пойти на этот звук и разобраться, в чем же дело. Потому что ребенок не просто плакал, а надрывался от плача.
      
Пришлось на время сменить направление. А звук, на который я шел, становился все  более ужасным. Это уже был не плач, а настоящий, пронзающий душу леденящим страхом вой.  Звук был пронзительный, отрывистый и громкий. И раздавался где-то совсем рядом.

Такое  тоже доводилось слышать. Память согранила эти звуки на всю жизнь. Женщине принесли страшную весть: несколько часов назад погибли сразу два ее сына. Парни затеяли ссору с рыбаком, устроили с ним драку и рыбак, защищаясь, проколол одного за другим пешней. Стенания матери минут пятнадцать раздавались на лестничной площадке многоэтажного дома, переполошив всех жильцов подъезда.

Ужасные звуки переросли в  пронзительный визг и начали раздаваться  со всех сторон. Они напоминали и вопль ужаса и безумный хохот одновременно.

Луч моего налобного фонаря нырнул в огромную черную неизвестность. Похоже, пустыня кончилась и началась пустота. В нескольких шагах от меня был край пропасти. Ее кромка. За ней — огромная котловина, по дну которой с тихим печальным гулом гулял ветер. Здесь, наверху, этот звук дополнял многоголосый звериный вой.

Встал к пропасти спиной. В той стороне, где расположен наш бивак  в условленное время от щетки саксаульника оторвалась желтая  звездочка и, повисев немного в небе, погасла. Время поисков воды истекло.  Пора возвращаться.

Через несколько секунд левее в  небе показалась  еще одна желтая точка. Это сигналил командор.

Запустил ракету и я. После ее хлопка и шипения шакалы вмиг перестали голосить. А вдалеке, едва смог рассмотреть, крошечной точкой в черном небе отозвался фотограф.

Ни одной зеленой ракеты не заметил. Это было печально осознавать: значит, водопойный пункт не обнаружил никто. Что, впрочем, не удивительно – ведь на простиравшееся на плоскогорье пастбище – теперь уже бывшее – давно воду на машинах не привозят.

Озадачивало и то, что не отозвался завхоз, не запустил ответную ракету. Пока я торопливо шагал в сторону бивака, размышлял – может быть Лева просто закапризничал и проигнорировал требование командора просигналить в ответ,  что не удивительно – характер у Левы еще тот. А может быть затеял какую-нибудь каверзу?

Разное передумал , пока не услышал впереди тонкую трель свистка доктора. А еще увидел, как за сеткой ветвей, дрожит  пламя костра, которым доктор указывала нам направление.

Вскоре подтянулись командор и фотограф.

Завхоза в биваке не было. Командор принялся дуть в свисток. Делал это с такой яростью, словно хотел выгнать из себя все накопившееся огорчение. Я, доктор и фотограф попытались помочь ему трелями. Но усилия наших легких были небезграничны. Да и тщетны – завхоз не отзывался.

От свиста и натуги звенело в ушах. Командор и фотограф  целясь  в темноту своей ночной чудо-оптикой, искали хотя бы какой-нибудь намек на присутствие там человека. Но завхоз  словно провалился сквозь землю.

Командор в отчаянии оторвал прицел от глаза. Мы, не сговариваясь, поняли:  разумное время для ожидания закончилось. Новое происшествие  окончательно скомкало планы  командора, даже поиск воды вытеснило на задний план. Тарас  в отчаянии плюхнулся  на чехол, схатился за голову. Затем развернул карту. Посидел над ней с полминуты, и объявил:

– Пойдем по его следам. Будем искать.   

– Лучше еше подождем. Объявится. Куда ж он денется? – пробормотал фотограф.

– А если с ним что-то случилось? – спросила взволнованная доктор.

– Да ничего с ним не случится! – пытался успокоить ее фотограф. – Скоро придет.
– Почему он ракетой на мой сигнал не ответил? 

– Значит мотрирка попалась бракованная. Вот и не смог.

– Но сигнал-то по окончании контрольного времени к сбору в биваке он должен был заметить?

– Отвернулся, и не заметил, – вяло бормотал фотограф. 

– Свист должен был услышать. Не отвечает.

– Свисток потерял.

Командор негодовал, стиснул зубы. А потом рявкнул:

- Все, хватит гадать! Идем выручать завхоза. И мрачно добавил: – Если еще успеем.

– А шакалы погрызут наши рюкзаки. Там продукты.   В биваке кто останется?

Командор метнул на фотогафа свирепый взгляд.

– Вот тебя  и оставим… стеречь пакетики «ролтона».
 
– Чтоб скучно не было – послушай музыку. – Доктор сняла с шеи коробочку «панасоника» и протянула фотографу. Включишь на полную громкость. Когда сядет питание, вставь новое. – протянула два элемента...

Мы понуро поплелись в ту сторону, где на черной скатерти виднелась большая грязная  бронзовая тарелка лунного диска. Ветки сакасаула прочертили на ней губокие кривые трещины. За нашими спинами издевательски весело выводил узорчатую мелодию виртуоз-дутарист.

Чтобы не терять напрасно времени, решил надиктовывать дневник:

«Втроем, командор, доктор и я  отправляемся  на поиски завхоза, который не вернулся из разведки…».

— Я вспомнила… — задумчиво произнесла доктор – где и когда впервые увидела фотографа.

– Разве не на собрании в подвале?

– Нет. Раньше.

— Где же? — спросил я.

Внезапно Виктория цепко ухватила меня за локоть и потянула к себе, пытаясь оттащить от дерева, с которого свисала большущая змея. 

Инстинктивно метнул взгляд под ноги и заметил, что след завхоза все больше напоминал зигзаги.

– Ему бочка железная мерещилась то слева, то справа? – предположил. Вот он и метался. Всматривался. Зрение ведь у Левы никудышное.

Командор непрерывно шарил на местности прицелом.

– Стоп! – неожиданно воскликнул он.

Цепочка отпечатков левиных кроссовок превратилася в замысловатый иероглиф. Завхоз возвращался, топтался месте, снова шел вперед.

– Может быть,  змею увидел?  – размышлял я вслух.

Лучи фонарей забегали по ветвям росшей неподалеку акации, но змеи на них мы не заметили.

– А мне кажется, что Лева раздумывал, вернуться или идти дальше, – сказала доктор.

Дальше на песке отпечатались следы   не только кроссовок, но и пятерни.
 
Посыпались предположения:

– Ошупывал песок… Фонарик вышел из строя.

– Уронил что-то.

– Точно, что-то искал.

– Очки?

– Лопату?

– Свисток? 

– Ракетницу?

– Фальшфейер?

– Зажигалку, может быть?

– Тише! – вдруг потребовала  доктор.

Мы замерли и, задержав дыхание,  напряженно прислушались.

Из темноты донеслись пугающие звуки. Это были тяжелый  топот множества ног, сухой треск ломаемых веток, неистовое бормотание и свист. Грозные звуки становились все громче.  В лунном свете уже можно было заметить табун верблюдов. Он  неумолимо двигался прямо на нас.

– Их тут с дюжину, не меньше.

– Больше.  Целое стадо.

Бронзовая терелка на черном небе замигала – на ней замельтешили силуэты голов и горбов. Командор,  целил своей оптикой и тревожно комментировал:

– Удирают от кого-то.

– В такой панике можно удирать разве что от льва.

– Затопчут весь песок, – сокрушенно сказала доктор.

– Считай – уже затоптали.
 
—  Нас не растоптали бы, – опасливо бросил командор. – Вон их сколько!

—  Эти в два счета могут. Мокрого места не оставят… – согласился я.

Табун убегал от двух огромных самцов-бактрианов: бурого и белого.

Мне  и без оптики было видно: на прогалину выбежали, толкаясь боками, два длинноногих преследователя. Они толкались боками, задирали головы. 

— Дерутся! – со злостью хмыкнул командор.

— Прямо на ходу! – удивился я.

Бормоча и  с присвистом храпя преследователи пытались вонзить друг-другу в изогнутые шеи свои клыки-сабли   и одновременно, не останавливаясь, яростно лягались.  Не ожидал я столько прыти и резвости от степенных «кораблей пустыни».

Неожиданно бурый  обмяк и  грузно рухнул на песок. Белый с красной повязкой на шее  нанес ему еще несколько сокрушительных ударов ногами. Бурый затих. А белый  продолжил веселое преследование.  Шум табуна  стихал в темном саксаульнике.

Мы втроем окружили растянувшегося на песке неудачника. Из разинутой его пасти шла обильная пена. Доктор склонилась над зияющей на его шее раной.  Из нее била темная  струйка  горячего фонтанчика. На ночном холодке от нее исходил легкий пар.

— Конец тебе, бродяга, — сказала доктор. – Артерия прокушена.
 
Она прикаснулась к краю раны, после чего верблюд несколько раз дрыгнул ногами, отшвыривая песок,
 .
— Живой, сволочь! — воскликнул командор.

— Это агония, — подвела черту доктор и выпрямилась.

Теперь среди множества гигантских отпечатков верблюжьих ног предстояло отыскать затоптанный  извилистый пунктирчик Левиных кроссовок. Но табун не просто испещрил – «перепахал» впереди весь песок. Оставленная им пыль медленно оседала. А когда она рассеялось, мы увидели: впереди на местности зияла чернотой пропасть. Это было продолжение  все того же бесконечного обрыва, на краю которого я в ту ночь уже был.

Услышали угрюмый тихий бас: Мы потеряли  след.

Я и командор осторжно подкрались к пропасти и замерли шагах трех от ее  кромки. Ближе подойти страшно – неизвестно, что там за грунт – может быть тонкий козырек из рыхлого песчаника, а под нами – выеденная ветрами ниша.

Глянули вниз – темнота. Командор принялся всматриваться через свой ночной прицел но комментирий последовал скупой:

– Темнота...

Взял у него прицел. 

Когда глаза и оптика привыкли к темноте, глубоко внизу заметил неровности черного солончака – шора. Темнота простиралась вдаль и  становилась непроглядной.

Спросил:

– Ну что, Тарас, будем искать спуск?
 
Понимал всю абсурдность своего вопроса. Ведь мы не знали, где завхоз, в редколесье  он, или там, внизу.Что с ним, жив ли. Есть ли поблизости спуск с обрыва, в какой стороне его искать и удастся ли его найти. Этот же немой вопрос прочитал я и на лице командора.

Сзади зашуршало – к нам шла доктор.

– Идем  искать спуск?

Командор привычным движением схватился за подсумок. В его руках зашевелилась не ветерке карта. По ней тянулась жирная линия обрыва. Местами она глубоко врезаясь извилинами-отростками   в плато.
 
– Где мы? – спросил я.

Командор ткнул пальцем.
 
Ближайшая извилина уходила в редкий лес и возвращалась. Было несложно догадаться, что это овраг и по его дну тянулось сухое русло.  Волосинки тонких линий говорили о том, что его дно заканчивалось селевым выносом, по которому можно спуститься в пропасть.

– Далеко до оврага?

– Километра два.
 
Не сговариваясь, топропливо двинусь вдоль линии обрыва.
На песке на поводках лучей резвыми белыми собачонками заметались пятна  от наших  фонарей. Они  обнюхивали кромку обрыва, но испугавшись бездны, шарахались от нее прочь.

От наших кроссовок отлетали мелкие камешки, скакали, изчезали, и некоторое время сухо цокали в глубине, затихая.

От одного вида проститающейся справа бездны бросало в дрожь и подкашивались ноги, а на спине выступил холодный пот. Кроме того –  не проходило ощущение того, что справа из темноты за нами непрерывно кто-то пристально наблюдает и готовит каверзу.
 
«Это всего лишь кажется, – внушал себе. – Такое бывает он усталости, от пережитых волнений. Это пройдет».  Но дурные мысли и ощущение грядущей беды не проходили.

Окрик командора заставил вздрогнуть:
 
– Смотрите!

Наш путь пересекали две плотно протоптанные сходившиеся на кромке обрыва  тропы. На тропах множественные отпечатки кошачьих, только очень больших лап. От кромки обрыва обе лучами уходили в темноту.

«Вот он где – спуск! – такая пришла первая мысль. – Ведь если звери протоптали к обрыву целые тропы, значит и мы можем тут спуститься». 
 
Осторожно приблизился к чернеющей справа бездне, глянул вниз…

– Что там? – спросил командор.

Я молча продолжал всматриваться. Командор осторожно подошел с прицелом, направил вниз объектив.
 
– Что там? – повторила его вопрос доктор.

– Темнота – ответил я после паузы.

Еще раз всмотрелся в следы. На одной тропе, которая вела к обрыву от черной сетки саксаульника, следы звериных лап были направлены в одну сторону. На другой следы вели в противоположном направлении. Складывалось впечатление,  что звери не спускались вниз, а подбежав к пропасти по одной тропе и потоптавшись, убегали по другой.
Это сильно озадачило. Двинулись дальше.

Впереди на нашем пути явственно просматривался изгиб обрыва. Через несколько десятков шагом убедились в том, что к краю пропасти действительно вел глубокий овраг, а мы подошли к его устью.
 
Склон оврага был настолько крут, что спуститься по нему без альпинистского снаряжения немыслимо. Нам оставалось лишь пойти вдоль  края оврага в ту сторону, где на карте он острием врезался в редколесье.

Вскоре нас вновь заставила остановиться звериная тропа. Она от края пропасти вела к перпендикулярному краю оврага. Протоплали ее – и в этом уже не могла быть  сомнения, все те же огромные кошки. С замиранием сердца подошел к оврагу… По дну его действительно  тянулось сухое русло,  поросшее редкими кустами. Склоны имели уступы. Прыгая с одного на другой, звери неоднократно спускались здесь.
Первым на пыльный уступ ступил я, протянул руку доктору и бережно взял ее теплую ладошку. За другую руку  ее подстраховывал командор. Осторожно, словно по ступенькам, помогая друг-другу, мы спустились на дно дикого оврага, каждую секунду ожидая столкнуться с его обитателями. 
Ощущение того, что за нами пристально наблюдают, усилилось. Не  покидала мысль и о том, что мы  вторглись чьи-то владения.
 
Едва спустились на дно, как  я увидел «хозяина».  Из-за большого камня торчали длинные и острые, с кисточками на концах уши.  Мы находились в логове каракала. Зверь злобно зашипел. Он был от меня на расстоянии всего одного прыжка.
Рука потянулись к пояснице. Предстояло расстегнуть на «банане» молнию,  нащупать цилиндрик фальшфейера, зажигалку, вытащить и зажечь. А зверюга, тем временем,  напрягся и приготовился к стремительному броску.   
Внезапно позади меня раздались щелчок и оглушительный треск. Мрачные склоны оврага замерцали неестественно белым светом. Заметил, как из-за моей спины полетели в стороны ослепительные искры –  это доктор успела раньше меня достать и зажечь фальшфейер.

Описав в воздухе дугу, он треща и сверкая, полетел в сторону зверя, упал возле самого его носа. Каракал отскочил, схватил зубами что-то бесформенное, окровавленное, развернулся, распластался, удирая, в прыжке,  резво помчался по дну оврага вниз и скрылся в темноте.
Мы, не торопясь, двинулись следом за ним. Когда, наконец, достигли обширного селевого выноса, там тоже увидели много следов гигантской кошки.
Жуток  черный шор при свете луны в пыльной мгле. Не увидел бы сам – не поверил. Разве только  злое воображение способно создать такую мертвую равнину, ограниченную  с одной стороны стеной обрыва. Бескрайнее аспидно-черное пространоство съедало лучи фонарей.
Слева от селевого выноса у стены просматривались огромные  столбы скал-останцов, напоминающие  небоскребы Москва-Сити: остроконечная - Меркурий, кривая - Эволюция, та, которая того и гляди рухнет и рассыплется - Город Столиц, а гигантская - Федерация.  Прямо и справа простирался все тот же черный солончак, похожий  торфоразработки.  На него и спустились с рыхлого селевого выноса. Под ногами захрустела корка черного наста.
Вскоре под обрывом глазам предстало необычное зрелище – горка окровавленных камней. Стало понятно, почему тропа, протоптанная наверху, заканчивалась тупиком. Зверь ловил в саксаульнике черепах, схватив зубами за ногу,  тащил к обрыву и сбрасывал. Высота такая, что черепашьи панцири разбивались о камни. Сбросив добычу, каракал мчался к краю оврага, где по уступам спускался на его дно, по селевому выносу выбегал на черный шор, мчался  к горке камней, о которых, словно орехи,  разбивались пятнистые медлительные  твари. Он тащил добычу назад, в овраг, в свое лежбище, где, не торопясь, отрывал зубами черепашье тельце от осколков панциря. 
Тропы оставил один зверь. Он промышлял здесь постоянно, изо дня в день.

Черный наст похрустывал под ногами еще минут двадцать пока командор не остановился: 

– Вон он!..

После этого все встали, как вкопанные.

Под обрывом лежала кучка тряпья и что-то блестело. над нами козырьком нависала кромка  обрыва. Стук сердца отзывался в висках. И стучало оно тем чаще, чем ближе подходил к месту, указанному командором.

Обнаруженное не было кучей тряпья. Под обрывом в неестественной позе распластался человек. Рядом валялась бейсболка «сахара», неподалеку поблескивали стекляшки  очков и лезвие лопатки «бундесвер». Завхоз лежал на спине и, раскинув руки, задумчиво смотрел на луну. Фонарь на лбу погас от чудовищного удара.

Где-то высоко над нашими головами неистово выли  шакалы.
 
Доктор, встав на колени,  склонилась над телом завхоза. Ее волосы закрыли его лицо. Пальцы бегло ощупывали Левины веки, затылок…

Томительно тянулись секунды молчания.

– Смерть наступила около двух часов назад, – сказала, наконец, доктор, вытерев с пальцев Левину кровь. Запаха алкоголя не замечено. Характерные для падения с высоты травмы не совместимы с жизнью. Повреждены шейные позвонки, глубокий пролом затылочной кости черепа…

Лопатка «бундесвер», с размаха вгрызалась в черную землю. Эти звуки я никогда не забуду: стальное лезвие  с шорохом размерянно вонзалась в хрустящий черный песок, его порция отлетала в сторону и с шелестом падала. Раздавалось: шорох – шелест, шорох – шелест, шорох – шелест…

Втроем собирали и таскали камни. Сначала они беззвучно ложились на сыпучий бугорок, затем сухо цокали, стучали, гремели… Росла пирамидка. Наверху ее установили скрученный горячими ветрам  белый сук. Доктор повесила на него Левину бейсболку. Молча постояли вокруг временного памятника. Затем понуро побрели в обратный путь, к распластавшемуся на черном шоре селевому выносу. Гудели натруженные руки. На ладонях стягивало шершавую кожу. В ушах продолжал звучать сухой шорох, шелест песка, стук камней.

– Как же такое могло случиься?! – вслух размышлял я, когда приблизились к устью оврага, – Ведь кромку обрыва невозможно не заметить… Не иначе что-то приближалось к нему. Испугался, бросился в панике убегать… – предположил я.

– Зрение у Левы слабое. Подбежал к краю, а козырек из песчаника обломился…

– Вспомните-ка  его след Тут не все так просто!.. Кажется, я догадываюсь, что произошло, – сказала доктор.

– Поделись, что же? – полюбопытствовал командор.

– Рано делиться. Пока всего лишь догадываюсь.

По сухому руслу, тянущемуся по дну оврага, подкрались к логову каракала. Ежесекундно ожидая прыжка зверя, совместными усилиями вскарабкались по уступам крутого склона на плато. Нам предстояло вернуться в бивак, где, охраняя  имущество группы, скучал фотограф.   Командор пошуршал картой, глянул на стрелку компаса и  пристально всмотрелся в темноту.

По сосредоточенному лицу Заробитчука можно было понять, что он решает какую-то задачу. Возможно хочет, чтобы сэкономить время, выйти к биваку не от того места в двух километрах,  где завхоз сорвался с обрыва, а вычислял кратчайший путь к биваку, отсюда,  от оврага.

Двинулись  в редкий  лес. Командор время от времени останавливался, посматривал на стрелку компаса и нацеливал в пугающую темноту прицел. Словно не был уверен, правильно ни мы идем. Иногда вздрагивали то при виде свисающей с дерева двухметровой змеи, то вкрадчивого пощелкивания под чьей-то тяжелей поступью сухих веточек берекслета. А от раздававшегося со всех сторон визга шакалов по спине бегали мурашки.

– Эх, вот бы знать, что так сильно напугало завхоза! – сказал я.

– Местая полиция выяснит, – буркнул командор.

– Местная? – обеспокоилась доктор.

– Другой нет.
 
– Не она ли занималась пропавшими литовцами? – спросил я.

– Она самая?! Теперь вот и нас возьмет в оборот. Будем с пеной у рта доказывать, что мы – не верблюды.

– Худо! – произнесла вдруг Виктория.

– Не доверяешь им? — спросил я. 

– Коль полиция местная, то и проблемы решает по-местному.  А местность же здесь, как вы заметили,  тоже особая. Дикая. Вокруг бескрайние пески. Люди, здесь бесследно целыми группами исчезают. А в песках, обрати вниание, разные  торсуки с гапланями рыщут… – загадочно ответила доктор. – Случись что – все на них спишут.

– Мы поступим, как положено, – отрезал командор. Прибудем в Чайгент, остановимся возле    отделения полиции. Я пойду к дежурному, доложу, что с нами стряслось.  А вы трое в укромном месте под чинарой начнете упаковывать велосипеды в чехлы. Затем начнется дознание. Всех допросят под протокол. Нас  на полицейском вездеходе повезут в – Гиблое Место…

– Ты уверен? – засомневался я.

– Знаю. Сам дознаватель. Кто мы теперь для местных оперов? Ротозеи-туристы? Жертвы несчастных случаев? Нет. Теперь мы для них подозреваемые… И местная полиция будет выяснить, не было ли между нами  конфликтов, разборок, самосуда,  бунта на корабле, дуэлей из… – глянул на Викторию – ревности.

– И долго сие действо продлится? – заинтересовался  я.

– Да уж не скоро. Надо ведь трупы достать. Затем – вскрытие, экспертиза… Все, как водится. На это время требуется.
 
– Вскрытие-то зачем? – спросил я.

– Положено.  А коль положено – то будет.

Я глянул на Вику. Она мрачно кивнула.

– А с нами что?

– Отпустят под подписку. Хотя… за местных ручаться не могу.

Доктор загрустила. Командор решил взбодрить ее:

– Неприятных нюансов, Вика, не исключаю, но если какой-нибудь Мустафа в полицейской фуражке  будет бесить тебя, примени излюбленный Левин способ вернуть себе самообладание. Лева всегда применял его, когда  настроение было вконец  испорчено.

Доктор вцепилась в командора заинтересованным взглядом.

– Что за способ?

– Для начала Лева через силу заставлял себя улыбнуться. Затем зажмуривался, представлял лицо обидчика. Воображал, как его недруг наодалживав у друзей и родственников кучу денег, покупает новенький японский внедорожник и ставил  его на ночь во дворе под окнами. Затем Лева трижды шептал магическое заклинание: «Таки-тебе будет плохо!».

Командор заинтриговал нас таким началом.

– Ночью, – продолжил он, – на «новеньку. крутую тачку»  обращают внимание  пьяные отморозки. Подходят  с битами, принимаются ее сокрушать. Стекла вдрызг, на кузове вмятины. А хозяин, так и не досмотрев чудный эротический сон, просыпается от грохота.

– Сон обязательно  эротический? – спросила доктор.

– Лева рекомендовал именно такой. Объяснял так: «чтобы гаду обиднее было». Затем Лева с упоением  воображал, как  хозяин машины вскакивет с постели, бросается  к окну, выбегает в подъезд, теряет на бегу шлепанцы, босиком вылетает во двор… А еще Лева представлял  жесты своего недруга, выражение его лица, голос  и дословно все что он при этом кричал.

– Помогало? – спросила  доктор, грустно улыбнувшись. 

– Лева, когда был на кого-то зол, только так заставлял себя успокоиться.

Саксаульник угнетал унылым однообразием. Командор все чаще останавливался, словно вкопанный столб, затем посматривал на часы и медленно крутился на месте.

– Прошли мимо? – спросила доктор.

– Похоже на то, – буркнул Тарас, поеживаясь от ночного холодка, и достал свисток.

В темноту вонзилась трель, стихла. Мы прислушивались… Тишина.

– Во, попали! – удрученно пробормотал командор.
 
Я попробовал  оценить ситуацию адекватно, без нервов: 

Если бивак мы потеряли, что имеем? Температура, как в Москве в марте. Флисовочки наши на рыбьем меху.

Командор продолжил:

– Питание фонарей иссякает, запасное в рюкзаках, рюкзаки в биваке, который не известно где, луна тусклая, уходит за горизонт.  Скоро очутимся в кромешной тьме.

Он достал  ракетницу и мортирку. Пальцы  слегка дрожали. Хлопок – и над черными кронами повисла яркая желтая точка. Мы пристально всматривались, в ночное небо, с замиранием сердца тщетно ждали ответного сигнала… Затем вновь и вновь остревенело дули в свистки. Но в ответ раздавался лишь звон в собственных ушах.

Виктория предложила:

– А что, если вернемся назад, снова дойдем  до  обрыва, вдоль него до того места, где сорвался Лева, а оттуда по своим старым следам  в бивак?

– На это нет времени. Фонари вот-вот погаснут.

Плечи доктора дрожали от холода.

– Разведем костер, и будем дожидаться рассвета здесь, – предложил я.

– А если что-то случилось с фотографом? Может быть ему нужна помощь?
 
– Пустим еще ракету?

– Мортики закончились. Есть только в биваке.

– Тихо! – потребовала доктор.

Обратились в слух.

В темноте раздавался тоскливый визг.

– Шакалы… – сказал командор.

– Да замолчите же! – вновь потребовала Виктория.

Я задержал дыхание и услышал, как в ночной тьме, протяжно и тоскливо, словно засыпая,  держал ноту мулла: «Алла-а-а-а-а…»
Со всех сторон ему столь же грустно подпевали шакалы. Мы пошли на голос муллы.
Впереди в кучке  седого пепла заметили  красные угли, а рядом на чехле – неподвижную фигуру сгорбившегося сидящего человека. Фотограф! Командор подошел к нему, наклонился и бережно потрепал за плечо.

Фотограф встрепенулся, испуганно закрутил головой, затем  неторопливо встал, осмотрелся, и, не увидев рядом с нами завхоза, с тревогой  спросил:

– Ну?!

Чтобы упредить полагающуюся в этих случаях лавину  Гочиных   вопросов, охов и ахов,  командор скупо с расстановкой, и вместе с тем   исчерпывающе  сообщил:

– Завхоз упал с обрыва…  Разбился…  Насмерть.

Луч налобного фонаря фотографа по очереди бил в наши глаза.

– Он мертв?

– Мертвее не бывает, – буркнул командор.

– А тело где?..

– Присыпали камнями от хищников. Утром поедем через то место. Увидишь.

Маска ужаса на лице фотографа медленно разглаживалась.

Доктор молча положила на угли охапку хвороста, расстелила неподалеку  чехол.  Я бросил рядом на песок свой, скомканный.
 
Наступила тишина.  Было лишь слышно, как в огне пощелкивали сухие веточки черкеза.

Я размышлял над недавними словами командора. Не все в них было понятно. Не в пристанционном же поселке проведут вскрытие тел, экспертизу. Спросил об этом Заробитчука. При этом даже не догадывался, что мой вопрос прозвучит как гонг к началу ожесточеного  словесного раунда и станет спусковым крючком для бурного конфликта. Фотограф тотчас. по-верблюжьи вращая глазами. «Взъеродился». Но уставший командор не был склонен вновь все подробно объяснять. Пришлось мне пересказать фотографу уже сказанное Тарасом о дознании местными.

Командор, глядя на хворостины, которые пустили едкий дым, лишь буркнул:

– Наши вещи изымут, тщательно досмотрят, поместят на ответственное хранение, а самих нас повезут  для проведения следственных экспериментов…

Фотографа ошеломило сказанное. Он беспомощно, словно рыба, разевал рот. 

Доктор, язвительную добавила:

– Досмотрят, заметьте, местные. По местным понятиям. Тут варианты могут быть разные: с понятыми или  без них, с нашим участием либо без нас, досматривать станет  один полицейский или несколько…

Своей репликой я подлил масла в огонь

– Московский гаишник, когда досматривает багажник твоего автомобиля,  привлекает понятых?.. – спросил фотографа. Нет. Так то Москва! А тут пустыня.

Гоча вспылил:

– Аборигены и слова такого не знают – понятые. У них бараны будут понятыми. Обыщут с пристрастием. Мордой на песок положат.

Я недоумевал, откуда у фотографа, никогда не бывавшего в пустыне появился такой опыт.
 
Командор вдруг спохватился и метнул взгляд на доктора: 

– Виктория, в твоей аптечке конечно  есть какие-нибудь сильнодействующие лекарства?

– А как же?!  Анаболики есть, трамадол, хлорэтил…

– При выходе из пустыни не забудь бросить  их в костер.

– Спасибо, за заботу, Тарас –  мог бы не напоминать.

Взбудораженный услышанным  фотограф возбудился еще сильнее.

– И что нам теперь делать? – растерянно  спросил он.

– Ты, Гоченька почему так разволновался? – язвительно процедил командор –   За камеру свою опасаешьлся? Боишься, будут аборигены лапать – сломают?

– Да на кой черт приближатьк ним?! – взорвался фотограф. – Едем себе домой и едем?  Рюкзак им расстегни! А, может ширинку?

– Потребуют – и штаны снять заставят. И снимешь! 

Картина брутального обыска вызвала у доктора кривую улыбку. Фотограф же бурлил, словно  кипяток в котле. И тут командор смягчился:

– Пойми меня правильно, друже! Оперативно-следственные действия в нашей ситуации так же  неизбежны, как снег зимой в Москве. А личного досмотра нам  не избежать ни при каких обстоятельствах. У нас нет других вариантов. Говорю это, как офицер, военный дознаватель. Да успокийся ты! Путь они полапают твою камеру… Хотя ведь могут и сломать…

Гоча Циклаури – человек гордый. Это наследственное. Завхоз как-то сказал, что прадед фотографа из горских князей. И гордость в Гоче зашкаливала.

– Не позволю рыться в своих вещах!

– Бросят в зиндан, – спокойно сказал командлор.

– Мои вещи?

– Тебя.

– В какой еще зиндан?!

– В яму. Здесь же Восток. Не знал?

Фотографом овладела ярость и тоска от безысходности. Он целил объективом в темному ночного леса, словно там хотел найти выход из ситуации. Затем принялся «обрабатывать» командора:

– Ты на чьей стороне? Туземцев? Они же дикари. Посмотри, как они в Москве. учат своих детей, как во дворах резать баранов. Сам видел. Рядами становятся на улицах на проезжей части раком и молятся своему богу. Мы для них вражеские шпионы. Миссионеры. Для нас бородатые воины Аллаха – пугала, а для местных полицейских – родные братаны. А еще у них, прикинь, действует уголовная статья за связь с шайтаном. У них здесь до сих пор действуют средневековые суды. Шариатские. Что-то вроде святой инквизиции. Приговаривают к смертной казни.

В охапке хвороста зашевелились язычки пламени, отражаясь в  глазах фотографа.

– А смертная казнь у них страшная. Женщин забивают камнями. Мужчин вешают. Вот приедем скоро в этот, как его, Чайгент, присмотритесь. Везде виселицы. Из стен глинобитных домов торчат толстые круглые жерди.

– Был там? – спросил я.

– Рассказывали. 

– Все равно дознание провести необходимо. Такой порядок, – упрямо настаивал командор.

– Ты думаешь, их будет интересовать гибель Жеки и Левы? Как бы не так! 

– И что же их будет интересовать?

– Не крестоносец ли ты, вражина московская?  Не возводишь  хулу на их веру.  Не тащишь ли в своем рюкзащиче правоверным  подрывающую устои ересь? Не якшаешься ли с их  оппозицией. Не интересуешся ли древними караванными тропами, по которым везут  наркоту  и оружие.

«Видать кто-то из мусульман перешел этому парню дорогу», – подумал я. Стало даже жаль гордого отпрыска горских князей. Решил немножко успокоить его:

– Не переживай, Гоча! Ну, подумаешь – пороется какой-нибудь лейтенанат Мустафа в твоем несвежем нижнем  белье, коль ему это в кайф.  Сцепи зубы и молчи, – сказал я Гоче.

– По твоему лицу вижу что рад, – гневно бросил фотограф.

— Конечно, рад. Эта нелепая история с дознанием, в которую мы  вляпались, мне все больше начинает нравится. И даже чем-то забавляет.  В кои-то веки  еще доведется поучаствовать в такой приближенной к реальности деловой игре: оказаться   подследственным, подозреваемым в совершении убийств? К тому же в столь экзотических обстановке – вообразить себя  путешественником, оказавшимся в плену у туземцев. Блестящий сюжет сам плывет мне в руки!

Фотограф что-то стремительно прокручивал в голове. И вдруг едко прервал мою восторженную тираду:

– Мустафа  увидит твой  диктофон и конфискует.

– Шутишь? На каком основании? Это же мой личный аудио-дневник!

– Для тебя дневник. А для туземца любой микрофон или  объектив в твоих руках – красная тряпка для быка. Попробуй-ка у здесь нацелить объектив на бабу или ребенка… Сразу поймешь, что у них  мозги устроены совсем не так, как у нас. 

Мне довелось побывать в нескольких странах Востока, потому  наблюдать нечто подобное, признаться, приходилось. И на нездоровый интерес тамошних  таможенников к аудио- и видеотехнике европейцев тоже обратил внимание.
 
Судьба дневника слегка обеспокоила. Снял с шеи диктофон, приложил его к уху и принялся ускоренно прослушивать отрывки файлов.  Эх! Много же  всего интересного успел надиктовать!

Положил диктофон на ладонь и сказал всем:

– В этой коробочке записи с множеством отрывков  моей речью на русском языке.  Для того чтобы бегло их прослушать мне самому потребуется не один час. А чтобы превратить  текст  – не один день. Так ведь это мне.  А нерусскому полицейскому, чтобы разобраться в них, перевести – не одна неделя. 

– Тому, кто на базаре купит у Мустафы твой диктофон, плевать на твои речи. Он любит пение муллы. Послушай, что они по радио сутками крутят.

- Мы сегодня заблудились втроем. И неизвестно что стало, ели бы нас не спас мулла своим пением из радиоприемничка Виктории.

Тут и я внуренне вскипел:

– Чтобы полицейские изъяли у меня диктофон, необходимо, они сначала узнали, что он у меня есть.  Диктофон – вещица мелкая. Вот не стану таскать на темлячке на шее –  никто из полицейских и не узнает, что он у меня был. Если, конечно им ему  специально в уши не ввести.

– А что, разве у тебя был диктофон? – игриво спросил фотограф.

Доктор вдруг посмотрела мне в глаза и твердо заявила:

– Игорь, обещаю никаким полицейским не упоминать о диктофоне.

Я глянул  на командора. Он, подперев лоб кончиками пальцев, опустил глаза и играл желваками. Сказал вдруг:

– Гибель Жехи и Левы должна быть расследована профессионально. Чтобы в деле ни одного  белого пятна не осталось.  Наш долг способствовать этому. Чтобы дело на спустили на тормозах. А в диктофоне аудиопротоколы… Они нужны следствию,  пойми меня правильно. 

– Это мой рабочий инструмент. Как у плотника топор.

– А без диктофона  ты, разве не можешь обойтись? – спросил командор.

– Могу. Но мимолетные впечатления, тончайшие детали наблюдений, оттенки атмосферы, нюансы настроения, неповторимый колорит происходящего все, что нужно для добротной прозы в памяти не удержишь. Детали забываются, как сны. А замечательный инструмент диктофон, позволяет все это сохранить и использовать.

Фотограф, слушая нас,  шумно вздохнул, сцепил пальцы замком, прижал к  затылоку, опустился спиной на холодный  чехол. Луч налобного фонаря фотографа устремился в небо. Затем он снова сел и сказал:

– Варианты есть всегда.

– Излагай… - пробасил командор.

– Доберемся до станции, без шума и пыли в укромном местечке под чинарой упакуем в чехлы велосипеды. Никаких контактов с местными, кроме железнодорожного кассира. Молча дожидаемся в теньке поезда, занимаем свои места.

– Не получится, – уверенно ответил командор.

– Почему?

– Из Чайгента я обязан отправить в ка-эс-эс сообщение.

Фотограф потряс головой.

– Куда-куда сообщение?

– В ка-эс-эс. В контрольно-спасательную службу.

– С какой стати?

– Она отслеживает наше передвижение. Так полагается.

– Эта служба уже знает о нашей поездке?

– Конечно. У нас же клуб. Все официально.

– Какая-то служба знает  наш машрут!?

– Разумеется.

– А о чем сообщишь?

– О том,  что  маршрут пройден и у группы все в порядке. Вот только  у нас не все в порядке. Потери. Я обязан обо всем проинформировать местную полицию власти.

– А если не сообщишь в эту самую эс-эс?

– Тогда по нашему маршруту отправят легкомоторный самолет. Нас начнут искать.

– Ну и пусть полетает… Мы к тому времени уже под Воронежем будем.

– Это будет серьезнейшее нарушение. Следы группа оставила. Граждане возле станции запомнили велосипедистов.Кассир подтвердит, что туристы брали до Москвы билеты. Бригадир поезда сообщит: да, едут. Случись подобное, в том же Воронеже транспортная полиция пройдется по составу, проверит документы и предложит  нам проследовать с вещами на выход. Тогда уж точно заподозрят в том, что  сговорились и убили Рыгоровича со Скорняком. И троих литовцев на нас же повесят. Нет-нет, даже и не уговаривай!

Командор встал с чехла.

– В желтой палатке два свободных места. Тащи-ка туда свой спальник, Гоча, – давая понять, что  разговор окончен. И, зевая, отправился в палатку.

Встрепенуться всех заставили леденящие душу звуки. Они раздавались в темноте  совсем рядом. Неподалеку плакал ребенок. Плач превратился в тоскливый вопль, затем перерос  в истошный визг. Казалось, что раздавался он  на расстоянии вытянутой руки.

– У кого леска? – спросил командор.
Я достал из  рюкзака катушку, протянул. 
Командор взял топорик и начал делать  колышки длиной с шашлычный шампур.

– Нужны еще две ракетницы.
Я достал свой из поясной сумки пусковое устройство и отдал командору. Другое протянула доктор.

Ребенок визжал не один. Их было много,  целый детский сад.

Командор, не обращая на них внимания, загонял по периметру бивака в песок колышки, приматывал к ним ракетницы, натягивал леску.

– Кому приспичит выйти – смотрите под ноги – предупредил он. –  А теперь всем спать!

Под аккомпанемент звериных визгов я проследовал за доктором в зеленую палатку, залез в прохладный спальник. Прожужжала застежка «молния».

Рядом тихий шепот Виктории:

– Игорь, вернешся в Москву – скопируешь мне звуковые файлы твоего путевого  дневника?

– Не вопрос! Проблема – как привезти его в Москву.

– Это как раз не проблема. Перед выходом из пустыни объявишь, так, чтобы тебя командор и фотограф слышали, что хочешь вернуться. Искать диктофон, который потерял. Ты ведь его на груди носишь, на темлячке. Оборвался, мол, темлячок-то. Командор примется тебя отговаривать. Дескать, не дури, черт с ним, с диктофоном. Уговорит не возвращаться…

– Бесполезно,  он  раскусит  эту хитрость, заявит местным полицейским, что я вел звуковой протокол. Дело дойдет до обыска…

– Пусть обыщут. Все равно ж ничего не найдут.

– Почему?

– Меня, думаешь,  тоже станут обыскивать? А в поезде я верну твой диктофон в целости и сохранности.

– Держи! – Я снял с шеи коробочку, протянул доктору, положил в ее ладошку.
В палатке кромешная тьма.  По моей щеке скользнула и задержалась на мгновение шелковистая прядь. Она пахла ветрами пустыни.

Я лежал и  прислушивался. Пугающие звуки то затихали, то усиливались. Они  сменялись ворчанием, подвыванием, тоскливыми стонами. Воображение рисовало жуткие картины: на дне пропасти, на черном шоре  голодные зверье нюхало и отчаянно скребло горку камней.  То ли в нервной полудреме разыгралось воображение, то ли помещилось в полусне,  то ли явь уже прешла в сон…

Рядом слышны тяжелые шаги. Это возле палатки бродит белый верблюд с красной повязкой на шее.

Отчетливо раздается хруст стекла. Это верблюд наступил на рюкзак.

…Мучает жажда. Кэмэбэк лежит снаружи на рюкзаке. Вылезаю из палатки, нашупываю шланг, сжимаю его губами. Но в моем кэмэлбэке сушь.

Неподалеку щелкает ветка. На песке возле кострища сидит человек в тельняшке. Он пристально смотрит на почерневшие угли. Так пристально, что они становятся красными от его взгляда. Над ними начинает виться дымок.

– Жека,  ты жив!? – радостно спрашиваю его. – А я думал, что ты упал в колодец и разбился.

– В колодец упала моя тельняшка.

– Она же сейчас на тебе!

– Это другая, сменная… «Портер» будешь? У меня его целый рюкзак.

– На бутылках пишут «Чрезмерное употребление пива вредит вашему здоровью».

– Дураки пишут. «Портер» помогает человеку хранить тайны. Разведчики пьют его перед вылазкой. Если враги поймают, начнут пытать, то разведчик ничего не скажет».

Я проснулся от оглушительного, метрах в двух от уха хлопка и затихающего шипения. В испуге открыл глаза и увидел, как засияло зеленое полотно палатки.
Лежал, прислушивался.

Через несколько секунд за полотняной станкой палатки раздался недовольный сонный бас:

– Я ж предупредил: тут кругом растяжки! Внимательнее надо…
Видать, фотограф запнулся за леску и взлетела ракета. А ведь обидно! Не дал посмотреть  такой удивительный сон!


Перед рассветом повылезали из палаток невыспавшиеся и раздраженные. Больше всего удручало то, что почти не осталось воды. Правда,  в моей ситуации был один положительный момент: аудио-дневник теперь в безопасности.  Скоро начнется новая фаза работы: буду колдовать над своими записями и,  вслушиваясь в  звуки речи, воссоздавать историю нашего полное мук и страхов путешествия, чтобы представить его читателю как увлекательное, и романтическое приключение.

Из расстегнутого входа в палатку в преутренних сумерках было видно, как фотограф старательно переливал в бутыли собранную в лунках воду – ночь выдалась прохладная и это хорошо: на пленках и в чашах скопилось  много влаги.
 
Вчерашняя  паника во взгляде фотографа  сменилась озабоченностью. Доктор была  задумчива. А командор, прежде чем надеть, тряс свои кроссовки с особой яростью. Он явно был в дурном расположении духа. Затем   поднес огонек зажигалки к пучку сухой осоки, принялся с остервенением  щелкать.

«Небось зол на себя, – подумал я. – Стыдно за вчерашее. Ну надо же – хочет, чтобы местная полиция забрала мой диктофон!»
 
Видать, командора, самого угнетала накалившаяся в группе атмосфера, потому он решил несколько сгладить ситуацию, оправдаться.
 
– Зря вы, друзи мои, так переполошились вчера перед сном. Я ведь тоже не хочу, чтобы расследованием занималась лишь местная полиция. Как только нарисумся в Чайгенте, сразу же сделаю несколько звоночков, и из Москвы  вылетит группа настоящих профессионалов, а не, каких там-нибудь журналистов-расследователей – ты уж прости меня, Игорь.

«Не очень-то доверяет военный дознаватель нашему брату, людям пишущим. С предубеждением относится», – с усмешкой подумал я.

– Полагаешь, мы такие важные  персоны, чтобы московские следаки все бросили и помчали нами заниматься?  – спросил я командора, выдирая из песка колья. Полотно палатки,  подобно большой зеленой птице, завалилась набок, рухнуло на песок, обвяло и перестало вздрагивать.

– А почему бы и нет? Случай-то исключительный. При невыясненных обстоятельствах в ходе поисковой  экспедиции погибли два члена известного на всю страну клуба туристов-экстремалов «Адреналин». Все указывает на то, что их гибель как-то связана в исчезновением группы литовских туристов на том же самом маршруте в ноябре прошлого года. А коль уж подключились телевидение дело будет  резонансным. Интерпол подключат.

Фотограф закончил складывать снятые с лунок помутневшие  пленки и зло хмыкнул:
 
– Прилетят, и примутся шить убийство по предварительному сговору двух и более лиц организованной группой «Адреналин», возглавляемой авторитетом по кличке Командор.
 
– Ты посмейся тут у меня еще! Скоро увидишь как работают комитетчики. Все выяснят.

– Что именно? – спросил фотограф.

– Откуда у Жеки снимки в смартфоне? Что он искал металлодетектором возле нижнего ствола колодца Гиблое Место? Кто виноват в том, что вспыхнул примус? Был ли застегнут рюкзак, в который заползла кобра? Обо что завхоз ушиб ногу? Кого он испугался возле обрыва? Говорю же: выяснят все! И в Москве никого из нас в покое не оставят. Допросы проведут и перекрестные, и повторные и  с видеозаписью, и очные ставки устроят. Со своей стороны сделаю все, чтобы этим занялись специалисты  экстра-класса.

– И сыворотку правды применят? – язвительно спросил фотограф.

– В случае противоречии… Хорошая мысль. Подскажу, кому следует… Дело-то серьезное.

– Тарас, а на кой черт тебе это надо? – спросил фотограф. – Затаскают ведь  всех. Ни мне, ни летописцу, ни доктору, нормально работать не дадут. Репутацию клуба «Адреналин» окончательно опустишь.  А Жеху с Левой все равно не воскресишь. Коль подвязки среди следаков есть, сделал  бы наоборот так, чтобы они сильно нас не напрягали. 

– Что ты такое говоришь?! – возмутился командор. Пока я жив, дело не будет спущено на тормозах, запомни. Это вопрос моей офицерской чести. Сделаю все, в моих силах, чтобы расследование провели как можно более тщательно. А вас, друзи мои, попрошу: когда начнется расследование гибели Жехи и Левы, будьте со следователем предельно откровенны. Расскажиье ему  не только о том, что видели или слышали, но и о том, о чем сами смутно догадываетесь.

– Психоаналитка к допросам привлекут… Он может вытянуть  много полезной информации.

– Поподробнее… – заинтересовался фотограф.
 
– Опросит каждого, выяснит, произносил ли его сосед по палатке во сне какие-нибудь слова. Если да, что именно.

– Что за  слова? – возмутился фотограф. – Ночью люди спят…

– А во сне, бормочут. Вот как ты, к примеру, сегодня… – заметил командор.

– Ну и какие слова я бормотал?
– …Кумган, например. И следователь спросит где и когда   вы, гражданин, видели эти кумганы? Что ты на это скажешь?

Фотограф вспыхнул:

– Скажу, что я и слова-то такого не знаю. Курган знаю, кумач знаю, а кумган – не знаю.

– В таком случае следователь применит полиграф. Детектор лжи. И тотчас выяснит врешь или нет.

Солнце готовилось брызнуть лучами из-за бархана. Слова командора сильно взбудоражили фотогафа. Возмутимлся. Действительно, кому приятно, если кто-то без спроса начет копаться в твоих сновидениях?!

– Собирайтесь, друзи, ничего не забудьте, выезжаем! – объявил командор.

Фотограф поднял свой рюкзак. Его лицо стало неподвижным, как маска, и покрылось пятнами.

Рюкзак стал непривычно легок. Лихрадочно расстегнул, запустил руку. Его ли жто рюкзак? Да, его. С фиолетовой меткой. Но кумгана не было! Пронзила догадка: ночью в суматохе засунул пакет с кумганом в рюкзак командора.

Исправлять ошибку  немедленно было уже поздно – группа вот-вот тронется.

Дальше нам предстояло двигаться по вчерашнему пути, по лесу, только в противоположным направлении – к оврагу, тянущемуся к селевому выносу, а спуститься на черный шор.

– Где следующая ночевка? – спросил фотограф.

– Возле дождевой ямы Зеленый Глаз.

– Там можно разжиться водой?

– Очень бы хотелось на это надеяться.

– А если яма пересохла?

Командор заметно помрачнел.

– В кранем случае  свернем с машрута и двинем в сторону Святого Колодца. Колодец тот, если верить военным картам, сухой. Одно название. Но там развалины крепости и если повезет, можем встретить археологов. Им воду привозят.

– А если там нет археологов?

Командор помрачнел еще сильнее.

Значит, нам не повезет.

– В урочище Зеленый Глах  последняя последняя ночевка перед станцией Чайгент?

– Предпоследняя. Будет еще одна.

Фотограф задумался.

– А что это? – спросила доктор, указывая на карту.
 
– Развалины в урочище Святой Источник.

– Мы будем там проезжать? – оживилась Виктория.

– Нет. Срежем вот так, – провел командор пальцем по карте. – Короче будет.

Доктор, которая уже пристегивала свой рюкзак к велосипеду,  после его слов погрустнела.   

Разговор о детекторе лжи заинтересовал всех. Но меня в первую очередь. Ведь заманчиво использовать эту деталь в какой-нибудь остросюжетной истории. 

– Тарас, – а существуют способы «обмануть» полиграф? – спросил я.

– С какой целью спрашиваешь?

– Чисто из профессионального интереса.

Мои попутчики притихли. А в ответ услышал басовитее неопределенное клокотание:

– М-м-м…

Командор с усилием поднял свой рюкзак и водрузил его на багажник.

Из его мычания я понял, что наверняка можно. И командор знает как, но не скажет. Ведь он жаждет истины, а полигаф – инструмент ее получения.

Командор сердито  рубанул ребром ладони воздух – указал направление. Мы ухватили  своих «коней» за металлические рога и принялись толкать, подальше от  деревьев – змеи ведь на ветвях ни ночью ни днем не дремали, – подстерегали добычу.

Командор шел впереди, всматривался в показания компаса и крутил головой.

В ответ на мой вопрос прозвучал чистый звонкий  голос:

– Способ как обмануть детектор лжи известен.

– Вика, прекрати! – потребовал командор.

Молча остановились у  склона в овраг, на дне которого мы обнаружили вчера логово  свирепого каракала.

– Вика, так как же все-таки, обманывают детектор лжи? – повторил я свой вопрос.
 
В это время фотограф глянул вниз, оценивая обстановку.  Начал  спускаться на уступ первым, чтобы принимать груз, который мы будем подавать сверху. – Давай сюда свой! – сказал он командору, поднял руки вверх, чтобы взять его велосипед. 

– Это мучительный способ… – начала-было доктор отвечать на мой вопрос.

– Какой же? – удивился я.

– Вика! – командор вновь осадил девушку и метнул не нее свирепый взгляд.

– Нужно перед тем как явиться на допрос к следователю, выпить как можно больше жидкости, продолжала она.

– Тормозной? – пошутил фотограф.

– Чая, кваса, газировки… – уточнила доктор, не обращая на командора внимания. В результате  во время допроса начнутся сильные позывы к мочеиспусканию. Надо собрать волю в кулак и приложить усилия, чтобы их сдерживать. И тогда тебе никакой детектор лжи не страшен. Ври сколько хочешь – никак не отреагирует.

– Откуда у тебя эта информация? – строго спросил командор.
 
– Из лекций по физиологии человека.

– А ты с какой целью своими вопросами людей провоцируешь? – набросился командор на меня?

– С творческой, Тарас, целью. Интересная деталь. Я такие коллекционирую. Моим читателям понравится. – И чтобы чуточку смягчить гнев командора позволил себе  пошутить: – Эх, как бы я хотел сейчас тайно совершить какое-нибудь уголовное преступление. Чтобы меня вызвали на допрос с применением полиграфа. А перед этим в охотку осушил бы двухлитовый пэт пива «Охота».

Доктор улыбнулись. Мрачный со вчерашнего дня фотограф беззвучно хохотнул. Видать Гоча живо представил себе, как подследственный через силу, через немогу, выпучив глаза  опрокинул в глотку  несколько высоких кружек пенного, и устремился к кабинет следователя. А там нетерпеливо подергивал коленями, прищуривал глаза, кривил губы и   ерзал. Взгляд изумленного следователя метался: на лицо подследоственного – на показания полиграфа – снова на лицо подследственного… туда-сюда, туда-сюда! 

Мы двинулись по дну оврага. Лицо же командора продолжало оставаться суровым. Он проворчал:

– Ты, Виктория, поступила очень опрометчиво, когда растрезвонила о способе обмана детектора лжи. Предстоит расследование, а ты проворцируешь людей на на то, как помешать поиску  истины. Кому-то  и впрямь ради озорства захочется попробовать. И что в результате? Ни полноты информации, ни точности. Вредительство это!

– «Кому именно захочется попробовать?», – спросил фотограф.

Командор молча засопел.

– А ведь ты прав, – сказал я командору. – Действительно захочется из озорства обмануть. Мне уже захотелось. Я обязательно применю этот способ. Всенепременно! В одной из своих историй. Читатели будут в восторге.
 
– Буду вынужден предупредить следователя, что группа проинформирована о  способе обмана полиграфа. Он это учтет и примет к сведению.
 
Командор нервно крутил головой. То ли опасливо искал взглядом  логово каракала, то ли возмущался моими и доктора выходками. 

На черном шоре оседлали велосипеды и вскоре увидели горку камней. Наверху ее скорбно торчал скученный сук. Затормозили, спешились и обнажили головы.

Доктор отвернулась в ту сторону, где на черном шоре,  далеко за селевым выносом в пыльной мгле дрожали в мареве горячего воздуха, повторяя очертания небоскребов Москва-Сити, черные башни скал-останцов.

Мы оглянулись на рыжую ленту обрыва, кривые  скалы, горку камней и двинулись шеренгой, оставляя за собой на черном похрустывающем солью насте четыре вьющихся веревочки белесых следов.

Утреннее сопоставление командором следователя с литератором я счел убогим. Цель следака сводится к сухому скупому результату – докпавшись до истины, направить перст и показать судье: «Злодей он. А вот,  извольте, доказуха!» У меня цель иная, живая: на много часов увлечь и повести за собой множество самых разных людей по тернистому извилистому пути навстречу разгадке тайны. Но моя работа может стать палкой в колесе следователя.

У кого больше прав,  у следователья или у меня? Казалось бы у него. Может ответить мне встречным коварством: взять с меня расписку о неразглашении материалов дела. И тогда моя работа над очерком остановится не начавшись. Ее придется отложить до лучших времен. То есть до окончания следствия.
 
Поначалу представил огорченное лицо главреда, когда сообщу ему малоприятную. Потом смекнул: этот запрет с легкостью обойду. Прав больше у меня.  Это для него произошедшее с группой «материалы дела», а для меня – литературный материал. И действовть стану по своим правилам. Вот  не буду использовать паспортных имен и географических названий и все. Не Тарас Заробитчук, а командор. Урочище не Гудуз Шагалнин, а Бешеный Шакал. Такого  названия на картах ведь нет. И тогда даже самый строптивый следак ничего не запретит мне писать. Пусть, читая журнал, скрипит в бессильной ярости зубами и трясет в воздухе кулаками.



Глава 6. Зеленый глаз



Незадолго до заката, мы увидели с холма группу зеленых тополей и устремилась к ней. На карте командора она была обозначена как дождевая яма Луйк-Салгым или, в переводе,  Зеленый Глаз.

Небольшой поросший ряской водоем окружали гряды желто-серых бугров, у подножья которых зеленели исполинские листья ревеня. Черепахи под ними ползали тоже особенные — огромные, и не пятнистые как, обычно, а зеленые.

Сам же водоем правильнее было бы назвать глазом не зеленым, а мутным. Осторожно, чтобы не замутить его еще больше, зачерпывали сверху относительно прозрачную водицу. Тревога улетучилась. Не сговариваясь, принялись за дело: фотограф задумчиво  монтировал палатки, я орудовал топориком в саксаульнике, доктор достала аптечку, чтобы продизинфицировать воду дорогущим ирладским акватабсом, заливала ее в котлы,  а командор  натягивал тросик над кострищем.

Вскоре из одного котлов потянуло божественными запахами супа-харчо, и лимонным ароматом.

Усевшись на чехлах, пили чай, хлебали суп, снова пили чай. 

Прежде, чем отправиться в палатку, командор известил:

– Дорога до Чайганта будет тяжелая – барханы. Дня добраться до него нам не хватит. Впереди решающий бросок. Надо хорошо отдохнуть.
 
Влезая в  спальник, я с удовольстивием думал о том, что близок финал. Скоро прибуду в Москву, сяду за клавитуру, попробую  удивить и даже ошеломить  читателя рассказом о происшествиях, которые приключились с нами во время поисковой эспедиции.

Сквозь дремоту услышал, как тихо прожужжала молния – Доктор  залезла в свой спальник и застегивала. От ее волос повеяло дымом костра.

Усталость брала свое. Мягкая дремота обволакивала со всех сторон. Мной овладело полное безразличие к тому, что происходило там, снаружи, за зеленым полотном. А там раздавались тихие шаги – то ли фотограф закончил копать лунки под листьями ревеня, то ли между палатками бродил какой-то приблудный вербдюд.

Неподалеку в желтой басом выругался командор. Не доволен, по-видимому, что фотограф никак не угомонится – возится. А, может быть, в палатку заполз скарабей.

Незаметно сковал сон, и вновь приснился Жека. Почудился сухой треск и голос механика: «верблюд, сволочуга, наступил на рюкзак. Бутылки с «Портером» раздавал».

Сон ушел, когда заворочалась доктор. Мы лежали и прислушивались. Неподалеку раздавалось басовитае:

– Ох… Ох…

Бжикнула «молния» палатки. Лицо обдало прохладой.  Приоткрыл глаза – увидел треугольный осколок звездного неба, силуэто доктора и услышал ее обоспокоенный  обращенный в темноту голос:

– Эй, что у вас там стряслось?

– Сам не пойму. Что-то с командором… Про зуб говорил. Может быть зуб разболелся? Стонет, ответил фотограф.
 
Обеспокоенная Виктория вылезла из палатки.

— У командора зубная боль? Этого не может быть! — засомневалась доктор. — Зуб  ему перед поездкой запломбировали.

Я полежал с минуту, и тоже вылез – все равно сон ушел. Перешагивая через растяжки, направился к желтой палатке.

Там доктор опустилась  на колени перед входом. Фотограф стоял рядом. Командор неподвижно лежал на спине. Там же валялся свернутый, еще не расстеленный спальник фотографа.
 
– Что стряслось Тарас? – спросила доктор.
 
— Жжет… Вождуха не хватает...

— Какие ощущения во рту? – спросила доктор, – обеспокоенно шупая запятье трясущейся руки командора.

— Яжик опух...— булькая ответил он.

— Открой рот. Слюна, вижу, течет?

— Шильно, – булькая ответил командор. - И в груди болит.
 
— Что с руками?

— Шводит...
— Где еще болит?, – спросила доктор, щупая запятьте командора

— Живот... Горло...

Доктор принялась ощупывать его шею.

— Что ощущаешь?

— Ничшего...

— А здесь?

— Шильно чешетша... Жжет.

Начала ощупывать живот командора...

— О-о-х!

— А здесь?

— О-о-о!..

По дрожащему подбородоку команлра текли ручейки из носа. Пощупала лоб.

– Что с ним, Вика?! Что?! – теребил я доктора.

Доктор сама была в замешательстве и не могла сходу сформулировать диагноз. Лишь перечисляла симптомы. Скорей для себя, чем для меня, вспоминая лекции:
 
– Гиперемия тканей в области шеи… Отек… Расстройство чувствительности… Искажен порог восприятия…

— О-о-ох!..
 
— … Выделения из глаз гнойной консистенции… тремор… воспаление лимфоузлов… тахикардия…
 
– Причина?!

– Думаю, отравление каким-то нейротоксическим полипептидом животного происхождения. 

Из  сказанногог я ничего не понял. Спросил:
 
– Это может быть укус какой-нибудь ядовитой твари?

– Вполне…
– Ты про яд толкуешь, а он про зуб. Может его ядозуб укусил. Самая ядовится ящерица. Они здесь развелись.

– Не исключаю.

Я поискал глазами фотографа.

– Гоча, ты не видел здесь поблизости какой-нибудь странной пятнистой ящерицы?

– Видел. Ползала.

К сожалению, я не успел перед поездкой выяснить, какие следы  оставляет  ядозуб. Тем не менее, отправился осматривать песок близ палатки. Следы каких-то рептилий действительно были, но кому именно они принадлежали, мне не было известно.

– Скорей всего, командора укусила самая ядовитая ящерица, на которую индейцы боятся даже смотреть, – сказал я.

– Ну насчет того, что «боятся смотреть», это скорей не из области науки, а из области суеверий, – заметила доктор. 

– Сыворотки против яда этих тварей, как я догадываюсь, у небя нет?

– Ты догадливый. Чего нет, того нет.  Но я все равно попытаюсь что-нибудь сделать… Надежда умирает последной.

Доктор  взяла сумку-аптечку, лихорадочно расстегнула, заглянула в нее, порылась, резко отдернула руку, засунула палец в рот,  медленно положила сумку на песок рядом с собой, вытащила палец. Под лучом фонаря не нем показалась капелька крови.

— Все...

— Что все?!

— Это конец!

Доктор в смятении, перебирала  содержимое сумки аптечки, раскрывала упаковки из гофрокартона и вытряхивала на песок.

— Шприц… термометр… ампулы... Все ж хрупкое…

Я заметил в стоявшей у нее на коленях раскрытой сумке-атечке, блеск стеклянных осколков.

За происходящим наблюдал фотограф.

— Долбанные верблюды! — вырвалось у него.

 Доктор попросила меня и фотографа вытащить командора из палатки на песок. Мы выволкли его прямо в спальном мешке. Доктор расстегнула молнию на спальнике.

— Воды! — потребовала доктор.

Я метнулся за кружкой, принес полную.

— О-о-ох!.. – продолжал стонать командор.

Доктор склонилась над  его шеей. Пряди ее волос легли командору на лицо.

Виктория приложилась губами  к его шее, через секунду отвернулась, тщательно прополоскала рот, сплюнула на песок, снова наклонилась и снова приложила губы в шее командора… И так несколько раз.

– Его ужалил скорпион, – сказала она.

Затем попросила меня принести от костра сучок с тлеющим на конце красным угольком.
 
Я заспешил к кострищу, и в лунном свете  увидел старого знакомого: огромного белого дромедера с красной повязкой на шее. Он по колени стоял в дождевой яме.

Принес тлеющий уголок. Доктор взяла его  и сказала дрожащим голосом:

— Теперь, Тарасик, миленький, придется, потерпеть… Будет больно.

Даже у меня, мужчины, готовящаяся процедура вызвала оторопь. А каково было ей, девушке!

Вика  прикаснулась красным угольком к  шее командора и надавила. Я отчетливо услышал тихое шипение. Не выдержал и отвернулся.
 
— О-о-о-о-о! – взвыл командор.

Затем доктор смочила ватный тампон спиртом из пластиковой бутылки и приложила к ранке.

— О-о-о-о-о!

Я увидел на шее командора красное пятно с темной точкой посередине.

— Сынишка плакал… папа, я с тобой… возьми меня в пустыню…  сяду сверху на рюкзак…— бормотал, с трудом выдавливал из себя слова Тарас, и умолк.

— Потерял сознание… — горько констатировала доктор. — Ввести бы сейчас атропина, но…  Все раздавлено. И шприц и ампулы. И тонометр – все вдрызг!

Виктория, тем временем, щупала шею командора, запястья, раздвигала веки светила на зрачки. И кричала:

– Дыши, Тарас! Дыши! Дыши! – Затем скорбно произнесла: — Остановилось дыхание…  Пульс нитевидный… Сердце остановилось…  Помогите быстрей вытащить его из спальника!
 
Вытащили. Положили командора спиной на песок.

— Становись на колени, – приказала мне доктор.  Левую руку кладешь ему здесь на грудь вот так, а правую вот так. И начинаешь через каждую секунду резко нажимать.

Сама же запрокинула командору голову, одной рукой сжала пальцами ноздри, другой обхватила губы и,  вдохнув побольше воздуха, с усилием подула ему в рот. Затем еще раз. Еще…

Остановилась, пощупала пульс, посмотрела на зрачки.  Удрученно покачав головой, командовала:

— Резче Игорь! Еще резче! Продолжаем…
И так снова и снова.

Кожа Тараса приобрела синюшный свет. Доктор  посмотрела на часы…

– Дыхания нет. – наконец сказала она. –  И пульса тоже. Все… Паралич сердца.

Губы доктора задрожали.

– Ты успел заснять ту пеструю ящерицу – спросил я фотографа через минуту.

– Не до не было, – удрученно ответил он.
 
– Понимаю…

Мы  с фотографом переместили тело командора в желтую палатку. В его глазах мне виделись вселенская тоска, панический блеск и предчуствие очередной беды. Он выглядел угрюмым и затравленным.

Перетаскивая, я запнулся в темноте за  что-то тверое и тяжелое, поморщился, помянул черта. Фотограф бросил на меня обеспокоенный взгляд. Оказалось, на песке у входа лежал рюкзак.
 
Моя нога все еще ныла. Захотелось узнать, о чей же рюкзак я запнулся и спросить, какой чудак  возит в нем  булыжник. Вернулся, взглянул. На рюкзаке зеленая метка. Это рюкзак командора. Увы, у него уже ничего не спросишь.

Хотелось глянуть что же там такое тяжелое… Подумал: «Ну ничего, сейчас перераспределим его вещи и просмотрим». 

Доктор конечно же заметила, как я запнулся и чертыхнулся. В ее взгляде читался вопрос. Даже брови чуть приподняла от недоумения.

– Займемся вещами командора, – предложил я.
– Прямо сейчас? –  спросил фотограф.

– Сейчас.

– В темноте? При свете всего трех фонариков? Давайте  утром, когда рассветет? – возразил фотограф.

– Когда рассветет, мы уже должны будет двигаься в сторону Чайгента. В наших же интересах  поскорей выбраться из этой пустыни.

– Мы все устали. Я смертельно. С ног падаю. А перераспределить груз  лучше  на свежую голову!

– Справимся. И много времени это не займет.

– Тем более. Давайте утром!

– А ты ложись, если устал. Мы без тебя справися, правда, Вика?

– Вика, ну хоть ты его убеди! – не унимался фотограф.

– Народная мудрость: не откладывай не завтра то, что можно сделать сегодня. – устало сказала доктор.
 
Фотограф смерил меня мрачным взглядом.
 
Я подбросил в костер веток, расстелил неподалеку чехол. Фотограф нехотя притащил и водрузил не него велорюкзак, расстегнул и принялся выкладывать вещи, объявляя:

– Пакет с рисом.

– Сусликам.

– Пакет с пеммиканом…

– Съедим сами.

В руке фотографа пластмассовая банка с крышкой, продырявленной в нескольких местах.

– Скорпионы.

Не раздумывая, фотограф, швырнул банку в костер. Она быстро начала терять форму, искривилась, ее охватило желтое коптящее пламя.

– Что же ты наделал?! – вспылил я в отчаянии.

– Ты собрался везти этот мусор в Москву? – удивился фотограф.

Банка расплавилась и превратилась в черный комок. Фотограф смотрел на него с нескрываемым удовольствием.

– Жеха, может быть, и погиб потому, что бродил в темноте в поисках этих скорпионов. Чтобы привезти их энтомологу.

– Ты надеялся разыскать в Москве того чудака?

– Между прочим, американцы научились производить из яда скорпиона эффективное лекарство от шизофрении,  – сказала Виктория.

– Займусь-как грузом, – сказал я. –  А ты, если устал, иди отдыхать.

И продолжил выкладывать на чехол вещи Тараса.

Рука наткнулась на что-то твердое. Это «что-то» лежало в черном пластиковом мешке. Ухватил за ручки, потянул – мешок словно прирос к дну рюкзака. Потянул сильнее, так, что суставы побелели, а ручки норовили оторваться.  Мешок подался. Поставил его на чехол. Раздался глухой звук, какой бывает, если на песок опустить гирю. Вот, оказывается, обо что я запнулся! Стянул пакет за края вниз и обомлел…
 
На лице доктора прочитал изумление. На чехле стоял узкогорлый восточный сосуд с плавно изогнутой ручкой и длинным носиком. Невысокий поддон плавно переходил в слегка сплющенное сверху и снизу почти дисковидное тулово. Сосуд был покрыт корочкой засохшей глины. Слегка посреб веткой саксаула – блестнул белый металл. На высокой и узкой горловине  сосуда обозначился выгравированный ободок из растительного орнамента.

Надел перчатки, смочил их из шланга кэмэбэка, потер участок тулова сосуда. Его также опоясывали орнамент и изображения людей.

Воцарилась тишина. Было лишь слышно, как слегка пощеликвает костер, да пламя перешептывается с ветерком.
…На ковре восседал чернобородый халиф в роскошной чалме. В ухе тяжелая серьга. Под складками легкого одеяния угадывались могучие мускулы. Халиф облокотился о стопу подушек и держал чашу с виноградом. Рядом, полусогнув одну ногу и поджав другую, сидела красавица. Ее лицо и взгдяд больших глаз обращены к повелителю. По воздушной, облегающей тело одежде, которая ниспадала наискосок с плеча,  струились косы. Слуга подобострастно подавал ей кувшин. Нос и рот его закрыты повязкой, чтоб плебейское дыхание не оскверняло воздух, которым дышал владыка.

У фотографа запершило в горле. Прокашлявшись, хрипло произнес:
 
– Антикварная вещь. Старинная, видать. Интересно, насколько в комиссионке оценили бы.
 
В антикравные магазины я не ходок. Правда, неподалеку от моего дома есть один. Редко туда заглядывал. Покупать — ничего не покупал, но на цены внимание обращал.

— Современная такая вещица стоит  — тысяч сорок. А если девятнадцатого века — то цена будет с пятью нулями.

– Ого! Неужели эта посудина столько стоит?!

— Эта посудина древняя.  Домусульманского периода. Такие предметы оценивают не оценщики в комиссионках, а искусствоведы высочайшего класса.

Фотограф нервно икнул.

– Не пойму, как этот кумган очутился в рюкзаке Тараса? – задумчиво проронила доктор. – Для меня это полная неожиданность.

У меня же тотчас возникли вопросы, на каждый из которых придется искать вразумительный ответ. Почему, например, в Гиблом Месте командор решил спуститься в раскоп один, а группу отправил с глаз долой осматриваеть осматривать развалины крепости? Почему занервничал, когда  узнал, что я, считая цепочки человеческих следов, без его согласия обошел вокруг фисташковую рощу и  побывал вблизи раскопа. Казалось, я уже никогда не узнаю, чем он там в раскопе занимался один. Но теперь же   с учетом того, что мы обнаруживали в его рюкзаке, завеса над этой тайной начала приоткрываться.
 
Я взял кумган за узкую высокую горловину, которая расширялась вверху в виде воронки, и с усилием наклонил его. Со скрипом приподнял крышку, которая на шарннире крепилась к ручке.
 
На чехол, звякая, высыпалась с горсть блестящих желтых монет.  Мы, затаив дыхание,  смотрели на завораживающую блестящую  горку. Тотчас забыл о том, что ныла ушибленна нога. Обомлел.

Доктор приподняла брови. Лицо ее застыло. Чуть приоткрыла рот.
 
Фотограф побледнел. Его глаза  были широко разинуты, взгляд бегал так, словно он что-то потерял и силился поскорей отыскать. Руки и пальцы беспрестанно двигались.

Взяли по монете и принялись рассматривать. Арабская вязь выглядела загадочно и притягательно.

Это былы те  самые золотые динары пятого халифа из первой арабской династии Омейядов Абд аль-Малика ибн Мервана. Снимок такой монеты показывал на своем смартфоне Жека,  а несколько раньше такой же был выложен на форуме нумизматов.

Сколько же это может стоить? — хрипло спросил фотограф. Находка потрясла его.

Доктор встала, приподняла кумган, поставила.

– Навскидку весит, как ведро воды.
 
– С ума сойти! – лицо фотографа побледнело от изумления. Это же где-то –  он посмотрел в ночное небо и зашевелил губами… тонн на шестьсот баксов!

— Ошибаешься, — возразил я.

Гоча вцепился в меня вопросительным взглядом и пробормотал:

- Почему? Если это золото, а знаем, вес и цену… Перемножь.

– Причем тут золото? Да хоть бы и медные! Это древнейшие монеты.
 
— Вы же сами с  завхозом подсчитали: цена одной монетки одиннадцать тысяч, — робко возразил он.

– Не путай цену на золотой лом и на эти монеты.

- Ты говорил, что арабы чеканили их в семьдесят седьмом году…

– По их летоисчислению. А по нашему в шестьсот девяноста пятом. Но есть в седьмом веке. Их возраст  четырнадцать веков.

Фотограф не нашелся что ответить. Он лишь, как рыба, открывал рот.

Чтобы Гоча поскорей пришел в чувство, решил взбодрить его словесной картинкой:

– Представь себе: по пустыне движется караван верблюдов. На одном сидит купец из Багдада.  Неожиданно из-за бархана, из засады,  с гиканьем выскакивают всадники на скакунах с саблями.  Это гаракчи  – местные разбойники. Купец на радость беркутам и гиенам остается лежать на окровавленном песке, а вся его выручка оказывается в руках у разбойничьего шаха. Он наполнял динарами, которые отнимали его воины у купцов, вот в этот самый кумган. Однажды, когда разбойничий шах, сидел в прохладе под куполом, пил шербет  и любовался красавицей, своей младшей женной, которая  под звуки дутара  изящно танцевала в тонких шелковых зеленых шароварах, наехало неприятельское войско.  Гаракчи вскарабкались на башни, вырезы парапетов ощерились стрелами. Засуетился и шах. Неприятель берет крепость на приступ, а он, вместо того, чтобы командовать обороной, закапывал в песок кумган с динарами. Надежно закопал, не нашли его тогда неприятельские воины — не было у них ту пору металлодетекторов. Но  шаху монеты так и достались – пронзила его стрела.

– Представляю, как высоко ценяться они сейчас! – восторженно сказала доктор.

– И в старину тоже высоко ценились. За один вот такой динар, – я покрутил пальцами блестящую монету, –  давали двадцать серебряных дирхемов. Насколько это много? Тридцать дирхемов зарабатывал за месяц опытный гончар. Подмастерье – пятнадцать. И кормил на них многодетную семью. То есть за одну такую монетку могли целый месяц могли прожить десять многодетных семей.

– Во сколько же сейчас коллекционеры оценивают такую монету? – спросил фотограф.

– Вечером накануне выезда я набрел на эту информацию в Интернете. На аукционе Сотбис в Лондоне она была продана за миллион долларов.
 
Фотограф в очередной раз онемел.

Командор загадал нам много загадок. Было не понятно, как могло случиться, что  не у археологов, которые применяют электро-, сейсмо- и другие мудреные виды разведки, оказался бесценный кумган, а у, велотериста-экстремала? И еще: зачем кошмарил всех нас предстоящим досмотром и изъятием диктофона, если кумган лежал у самого в рюкзаке?

Главный же вопрос о том, как поступим с удивительной находкой мы даже не обсуждали. Решение сложилось само собой – по приезду в Чайгент  я выясню, не работают ли в округе археологи. Если работают – попробум с ними связаться, пригласим и вручим монеты. Если не работают – передадим находку местным властям.
 
Вспомнилось предостережения на форуме черных копателей:  обладание даже одной такой монетой представляет смертельную опасность. Отсюда вывод: от кумгана надо избавляться. И чем быстрее, тем лучше.

Монеты сухо зацокали. Это фотограф, деловито собрав их с чехла, пригоршнями, высыпал в горло кумгана, захлопнул крышку, поднял сосуд и направился к зеленой палатке.

Вернувшись, обратился ко мне:
 
– А мы сумеем выбераться отсюда без командора? Лично я не силен в ориентировании. А ты охотник — небось, лучше меня  разбираешься.

Я достал из командорского подсумка карту, развернул. Фотограф и доктор тоже склонились над ней. Посмотрел на стрелку компаса…

– Вот это станция Чайгент, куда нам надо выйти. А вот это урочище Зеленый Глаз, где мы сейчас находимся. Будем двигаться вот в этом направлении – показал я жестом.

Фотограф внимательно посмотрел на кончик моего пальца, затем на горизонт, затеи снова на мой палец.

Моя уверенность успокоила его… Сказал:

– Сегодня такую встряску получили. В горле пересохло. А не попить ли нам чаю?

– Если испытываешь жажаду и есть возможность ее утолить, лучше утолить. Это идет на пользу, – отозвалась доктор, – стресс снимает.
 
– А почему бы и не попить?! – поддержал я.
 
Фотограф подошел к своему рюкзаку, вернулся:

– У меня вот осталась пачка «Букета Грузии». Это замечательный чай. На экспорт поставоют. Вообще грузинский чай лучший в мире. У индийского вкус терпкий и вяжущий. А грузинского нежный и мягкий.

Рассказывая, как трепетно грузинские девушки срывают на зеленых склонах плантаций листья с кустов, бережно поставил пачку на чехол неподалеку от костра. И, сам нервно помахивая в воздухе поблескивающим лезвием топорика,  отправился за топливом.

Слегка возбужденный и озабоченный фотограф  притащил и бросил возле кострища большую охапку хвороста. Затем потянулся к дужке котла, чтобы пойти набрать воды.
Виктория  остановила его:

– Из ямы воду лучше не брать.

Циклаури  в нерешительности замер…

– Почему?

– Это ведь открытый водоем Гоча!

– Мы ж ее сегодня пили…

– Пили, пока она была чистой …А потом пришел верблюд и мочился в нее. Сама видела. Там  до сих пор пена плавает, можешь пойти-посмотреть.

Гоча поморщился, передернул плечами и растерянно уставился на Вику.

– Можно заварить чай не той воде, которую мы сегодня уже пили.

– У утром? А в дорогу что брать? Думаешь из конденсата  хватит?

– Я из сегодня из-за суматохи конденсаторы не копал.

– Так что ж вы тут сидите, парни?! Идите строить конденсаторы!

– Рассчитывал на воду из ямы… – растерялся фотограф. – Ни ничего еще не потеряно. – обернулся ко мне:

– Пошли копать лунки вон под теми лопухами, – он кивнул на заросли ревеня, вытаскивая из рюкзака рулоны с пленкой. – К утру полные чаши будут.

Виктория  смотрела  на фотографа, который, остановившись возле своего рюкзака, по привычке  потянулся за кэмэлбэком, что б повесить его за спиной.
 
– Гоча! Что ты делаешь?

Фотограф встал, как вкопанный и оглянулся  в недоумении.

– И что я такого делаю?

– Кэмэлбэк зачем с собой берешь?

– Что значит зачем? Пить. Всегда беру.

– Ты меня удивляешь! С ним копать неудобно. Да и вода в нем уже противная стала, теплая, резиной провоняла. А к вашему с Игорем возвращению будет готов чаек. Свежезаваненный «Букет Грузии». На незамутненной воде. Потерпи.
 
Аргументы доктора фотограф счел убедительными.  Вернулся к палатке, снял кэмэлбэк и положил на свой рюкзак. Затем, поднял с песка уже разложенную лоптку, сжал в руке, как сжимают холодное оружие, направил сверкающее лезвие вперед. Глянув не меня, мотнул головой в сторону зарослей ревеня: пошли, мол!

Доктор остановила меня:

– Игорь, подожди секундочку. Катушка с леской, кажется, у тебя?

«Зачем ей леска?» – недоумевал я. – Растяжки тут не нужны. Порылся в рюкзаке и протянул катушку.

Вскоре возле бархана от наших лопат  уже отлетали порции песка. Вспомнились звуки, которые врезались в памяти прошлой ночью  в урочище Бешеный Шакал на черном шоре: шорох – шелест, шорох – шелест…

Соорудив три конденсатора, направились в бивак, где  доктор хлопотала у костра. Из котла валил пар. Фотограф прищурился, поводил носом и восторженно сказал:

– Люблю «Букет Грузии»! Самый правильный  чай! Ни с чем не сравнимый аромат. Ничета какому-то  там индийскому!

Доктор сняла котел с огня и поставила на песок. На чехле порций ароматного напитка уже дожидались три кружки с надписью «Я русский турист». Доктор взяла черпак и наполнила их.

Тонизирующий аромат грузинского чая возбуждал фотографа. Он не стал садиться возле костра, а нервно похаживал, нарезая круги по биваку, слонялся от костища к палатке.  Виктория же сидела на чехле, невозмутимо смотрела, как огонь в костре пожирал сухие веточки и дожидалась, когда чай немного остынет.  Язычки пламени облизывали угли и бросали тусклые отсветы на  лицо доктора. Она с нескрываемым интересом посматривала на фотографа.

Я и Виктория начали понемногу отхлебывать из своих кружек. Фотограф сел. Смотрел на нас так, словно видел впервые. Поставил кружку возле себя, на чехол. Из  нее поднималось и таял  в прохладном ночном воздухе пар. Снова решил встать, неосторожно опрокинул кружку ногой. На чехле заблестела  горячая лужица. Доктор вновь наполнила его кружку и поставила на чехол.

Видя, как мы с Викторией наслаждались отхлебывали из кружек дымящийся «Букет Грузии», фотограф  пристально смотрел не нас с нескрываемой завистью.

Он выглядел сильно усталым. Охватил голову ладонями,  опустил глаза.

Мне тоже хотелось выпив чая, добраться до спальника и залезть него, закрыть глаза и…

Фотограф что-то промычал рядом. Глянул на него –  он лег на спину, губы его шевелились. Что-то бормотал. Снова  опрокинул сволю гружку с чаем кружка с надписью «Я русский турист». Остатки чая образовали на чехле лужицу, бородач гитарой на картинке смеялся.

– Гоча, что с тобой?!

Циклаури не услышал меня. Он смотрел в ночное небо, и силился что-то сказать.

Я повторил свой ворос.   
 
– Резо… – пробормотал фотограф.— Важа… Бесо…  – Я свою работу сделал…

На меня даже не глянул. А если бы и глянул, думаю, все равно не узнал бы. Я для него в эти минуты не существовал.
 
Доктор не заставила себя ждать, налонилась, приподняла у Гочи веко.

– Ты слышишь меня?!

– Резо… Я же снял свадьбу на Рублевке…

– С ним что-то неладное, – сказал я доктору.

– Да уж вижу! – она снова коснулась пальцем века фотографа.

– Гоча, – здесь нет никакого Резо!

– Я предупреждал … – бормотал фотограф.

– Вика, что с ним?! – начал теребить я вопросами доктора.

А она нашупывала на руке фотографа пульс.

– Резо, я все делал правильно… – хрипел фотограф.

– Что делал, Гоча? – мучительно допытывался я.

 Фотограф по-прежнему не слышал меня. Лишь шевелил губами: 

– Они все умрут… – расслышал я.

– Гоча, ты о ком?!

Бред фотографа был не только нелепым, но и жутким.

Попытки пообщаться были бесмысленны.  Достучаться до его сознания не получалось.

– Как ты думаешь, долго у него будет продолжаться это? К утру он придет в себя, как думаешь? Передвигаться завтра сможет? – выпытывал я у доктора.

– Исключено.

Это прозвучало, как приговор.

– До оазиса мы с ним не доберемся. Стать при Циклаури больничными сиделками не можем. Оставить его здесь в таком состоянии  и искать помощь – исключено. Никогда еще не оказывался в такой нелепой ситуации!

Доктор же была на удивление спокойна.   

Не представляю, что теперь делать! Бросил в отчаянии:

– То, что я скажу.

– А ты знаешь, что надо делать?

– Знаю.

– Точно знаешь?

– Точно. 

Подумал: «В конце-концов, мы столкнулись с чисто медицинской проблемой. Я в этих делах ни уха ни рыла, ни бельмеса и ни бум-бум. И не советчик.  А она медик высшей квалификации. Тут я должен слушать ее, учиться у нее,  а что делать – ей виднее. Это ее проблема.

– Хорошо. Буду делать то, что ты скажешь.

– Обещаешь?

– Обещаю, – ответил я. – У меня ведь выбора нет.

– Это верно. Выбора у тебя нет.

Доктор принесла спальный мешок. Расстелила его на песке и пропросила меня помочь засунуть в него фотографа, который тяжелее ее раза в полтора.

Совместными усилиями засунули. Затем попросила отволочь мешок с фотографом в зеленую палатку.

Я ухватился за конец мягкого тюка и сделал то, что она просила.

Залезла в палтку, приказала не входить и не беспокоить. Застегнула вход на молнию изнутри. Я стал дожидаться снаружи, бесцельно слоняясь по биваку. Время тянулось мучительно.

Наконец, молния прожужжала, доктор распахнула вход в палатку.

Бросился к ней с вопросом:

– Ну?

– Договоримся: лишних вопросов не задавать!

Возле желтой палатки доктор подобрала кэмэмлек командора, заправила чаем из котла, отнесла его в зеленую, просунула «соску» шланга кэмэлбэка между  губ фотографа, а сам шланг зафиксировала куском пластыря на его подбородке.  Посде этого    вылезла из палатки и плотно застегнула вход.

Мне ничего иного не оставалось, как полностью довериться доктору, безукоснительно выполнять ее наставления, ждать ее решений и верить в  то, что она сумеет найти выход из ситуации.

Виктория пристально посмотрела мне в глаза.

– Нам срочно необходима помощь. Медицицинская, в том числе. Даже температуру нечем замерить.
 
– Понимаю.  Плохи наши дела. 

– Но ты сильно не переживай. Я найду выход.  Доставай карту, определи расстояние и направление и до урочища Святой Источник.
 
– Оно в стороне от нашего пути к Чайганту.
 
– Знаю. Немедленно выезжаем туда.
 
– По прямой двенадцать километров, – напомнил я.

– Значит, едем.

– Там нет населенных пунктов.

– Знаю. Бери из рюкзака фотографа кумган, переложи в свой, садись на велосипед и вперед.

– Почему ты так была уверена, что в урочище Святой Колодец встретим археологов?

– Сам рассуди: из Гиблого Места они ушли не на совмем, потому, что там началось следствие. Где им быть, в новом сезоне, как не на соседнем объекте? 


– Это риск. Безумие!

– Разве у нас есть лучший  вариант?

Я задумался… В конце-концов, преодолеем эти злосчастные двенадцать километров с тяжеленным кумганом. Проголодаемся. В наших кэмэлбэках закончится вода. Людей не встретим. Вернемся, несолоно хлебавшие изнуренные в бивак. Но это не смертельно.  А к тому времени, фотографу, может, и полегчает. Лучшего-то варианта  у нас все равно нет.

– Ты не ответил, у нас по-твоему есть лучший вариант? – допытывалась доктор.

– Нет.

– Тогда что ты стоишь? Поехли!

Чувство тревоги и паническое настроение уходили, на душе при общении с Викой, становилось легче. Способствовала тому ее решимость бороться с обстоятельствами и невзгодами. Необъяснимая сила была в ее решимости.

Виктория оседлала велосипед и мы тронулась.

– Там впереди барханы… – предупредил я.
– Будем штурмовать барханы!



Глава 7. Выход из зоны зла



Теперь, когда наше путешествие близилось к завершению, после ночных потрясений пустыня казалась  еще более опасной и пугающей. Этакой зоной зла.

И мы поехали…

Впереди Виктория усердно нажимала на педали. В безвыхожном положении, в котором мы очутились, ее оптимизм и увереноть радовали. Помощь конечно же не встретим. В лучшем случае увидим  три юрты, приютившихся возле рещервуара с привозной водой. Но рассчитывать на немедленную связь с Большойи Землей вряд ли сможем.  Да и  стоит надеяться  на тот самый вожделенный «лучший случай»?

На карте командора  в урочище Святой Источник указан символ, обозначающий древние развалины. Но следы былых цивилизаций  вовсе не обещают ее ныне. В пустыне немало мертвых городов, городов-признаков, в которых кроме кобр никто не живет.
 
Оглянулся.   Бивак уже скрылся из вида. Лишь в небе над ним величественно кружила пара беркутов.

- Вика, так что все-таки с Гочей?
 
– Скоро узнаешь… – ответила доктор. – А когда все узнаешь – ужаснешься.

Я понял, что до поры до времени Вика ничего мне не скажет. Лишь еще сильнее заинтригует. И все-таки, отчего чего я должен ужаснуться? Неужели Гочуу укусил бешеный шакал? Но ведь рабиес – это водобоязнь. А Гочаа, напротив,  мечтал напиться  чая. А может, его ужалила какая-то ядовитая тварь? Или   в этой мутной воде из дождевой ямы Зеленый Глаз подцепил какую-то, неизвестную мне заразу? Мы  с Викторией ту воду тоже ее пили, между прочим. Неужели,  с нами скоро будет  то же самое, что и с фотографом?!

Из-за острой вершины бархана в глаза брызнули и на мгновение ослепили  первые лучи солнца. Бархан обогнули, а за ним утро уже вступило в свои права.

Внезапно доктор остановилась, положила велосипед,  отошла в сторону,  наклонилась, принялась что-то рассматривать и , поманила меня жестом.

Что же она там обнаружила? Я навел прицел в ее сторону и опешил…

Из песка возле буйного стебля чомуча торчали… грибы.

– Не может быть! – Неужели они здесь растут?! – воскликнул я.

– Пустыня – это царство грибов.

– Шутишь?

– Ничуть.

Подошел, чтобы посмотреть.

– Поганки, небось?

– Разные.

– Вика, какие же грибы растут в путыне? Подсаксаульники?

– Миценаструм, феллориния. А еще есть  баттареа, дисциседа, толостома, монтанея, шампиньон Бернара, – перебирала доктор в памяти.  Как жаль, что у нас времени не было.  А то пособирали бы, и отведали экзотические деликатесы.

Доктор озиралась  по сторонам. Неожиданно воскликнула: 

– Смотри-ка! Вон там совсем свежие.

Посмотрел, куда она показывала. Оказывается, доктора не грибы  интересовали. Она обнаружила автомобильные следы.

– Похоже, здесь недавно проехал джип «тоета», - сходу определил я и  принялся водить  по сторонам прицелом. Но джипа не заметил: вокруг лишь сиротливо торчали из песка одинокие безлистые и корявые деревца.

– Интересно, что тут человек делал на рассвете! – размышлял я вслух.

– Как что! Грибы собирал, – уверенно сказала доктор.

– В такую-то рань перся сюда ради  пригоршни-другой грибочков?..

Ближе к полудню песок раскалится и грибнику тут делать нечего. Взглни-ка сюда!

Вика показала на торчащеи рядом с чомучем акурвтные белые пенечки – срезы ножек грибов. Потемнеть они еще не успели.

– Получается,  насобирал грибник на завтрак и обратно.

– Получается. Ну, что ты думаешь о грибнике? – спросила доктор.

С  одной стороны, то он вроде бы местный.

Почему так решил?

– Места знает, в здешник грибах разбирается, в которых  я ни ни бум-бум.

– А с другой стороны?
 
Чем больше иронии было в словах доктора, тем глуюже я заходил в своих размышлених в тупик.

– В Подмосковье деревенские бабули грибы рвут.  Эти же ведут себя как активисты Гринписа – аккуратно срезают.  Странные здесь какие-то аборигены: щеголяют не в кустарных сапогах аддиках, а в кроссовках «пума», рассекают на джипе «Тоета».

Мы оседлали велосипеды и принялись с удвоенной энергией давить не педали. Виктория тщательно осматривалась по стороным. 

Внезапно раздалось подлое предательское шипение. Это Вика нечаянно наехала на пук коварной верблюжьей колючки.

Через несколько секунд я уже осматривал Колесо ее велосипеда. И сокрушенно думал о том, что заменить камеру не смогу: запасная в биваке, в урочище Зеленый Глаз, в рюкзаке фотографа. Не получится и заклеить – ремнабор: бензин, шкурка, заплаты, насос – все там же.

– Придется возвращаться. Причем  пешком, – мрачно сказал я.

– Ни в коем случае! – решительно возразила  доктор. Пока вижу только два варианта: налегке отправляешься один на поиски археолотов, а я остаюсь тебя ждать. И второй: идем вместе вперед, а ты свой велосипед используешь для перевозки груза – поведешь его за руль.
   
– Эх, вот бы глянуть  через прицел горизонт! Но он со всех сторон закрыт барханами! – сказал я с досадой. – Впрочем…– заберусь-ка на пологую наветренную, сторону вон того, огромного и посмотрю, что с него видно.
 
Положил велосипед, взял прицел и полез.
 
Кроссовки тонули в шелковистом песке, оставляя на сыпучем склоне глубокие лунки. За мной сбегали вниз золотистые ручейки. С нетерпением посмтривал  наверх, где четкой линией заканчивалась золотая дуга песка и начиналась бездонная голубизна. Переживал: неужели сейчас, поднявшись, увижу только  барханы вокруг и больше ничего?

Поднялся, остановился, посмотрел во все стороны.  Вокруг действительно такие же барханы. А впереди между ними виднелась величественная зубчая стена и башни крепости.
 
Стал пристально искать взглядом в дрожащем воздухе хотя бы малейшие презнаки пребывания там человека: блеск автомобильных стекол, дым… И вдруг заметил, как  вдалеке движется облачко пыли. Напряг зрение.

«Неужели?...» – мелькнула мысль.
 
Машиально сделал полшага вперед и… Вокруг зашушал песок.  Подветренная сторона была очень крутой, почти отвесной. Я стремительно поехал вниз вместе с песчаной лавиной. Сначала заскользил по песку на спине, затем меня понесло боком.

Быстро приближался к торчавшим из песка полузасыпанным кустам, напоминающим комки спутанной колючей проволоки. Сверху, с гребня бархана они казались маленькими зелеными кочками. А тут…

Услышал жалкий треск своей одеженки… Плечо и бок пронзила жгучая боль. Первая мысль — на меня налетела и жалит туча ос. Попытался встать, но любое движение приносило адские муки.

Все-таки поднялся, постанывая. Это была настощця пытка. Виктория ничего не видела — она находилась за песчаным лезвием, разделяющим наветренный и подветренный склоны бархана. Лезвие имело зазубрину — которую сделал я, рухнув с крутого склона вместе с лавиной песка.

Понял, наконец, почему в урочище Пойдешь-не-Вернешься так внезапно исчез силует верблюда — он привычно устремился вниз с крутого склона.
 
Лонгслив на мне касался воспаленного тела, при движении шевелится, потому каждый шаг причиняел страдания. Осыпая песок, поднялся на гребень бархана, выбрался   на пологий подветреный склон и  начал спускаться. Доктор, судя по всему, тотчас  поняла, что со мой случилось нечто неладное. Выдавали походка и мученическое выражение лица.

На ее вопрос «что случилось?» — прокряхтел:

— Куст…

Доктор приказала поднять руки и терпеть, принялась бережно снимать с меня изрядно порванный лонгслив.

Глянул на свое плечо, на бок и ужаснулся. Кожа сильно покраснела, опухла, и покрылась пузыриками. Стало тяжело дышать, начал мучить  кашель.

— Очень тяжелая реакция, — мрачно проговорила доктор, щупая мой пульс. — Глюкокортикоид бы ввести, но… Придется обойтись подручными средствами. У нас на все про все несколько минут. Потом будет поздно. Она смочила  из шланга кэмылбэка большой ватный тампон, потерла о кусок мыла и принялась бережно водить им по моему воспаленному ядом боку. Я заохол.

— Поражен большой участок кожи. Сейчас смою яд, смажу гидрокортизоном и тебе станет чуточку легче.

От мази, которую Виктория нежно нанесла мне на кожу, — мучительные жжение и зуд действительно поутихли.

— С бархана видна крепость, — сказал я. — Километров пять отсюда. Людей не заметил.

Доктор  достала из поясной сумки дорожный набор с иголкой и нитками – зеленый пласмассовый цилиндирик, напоминабщий губную помаду…

– Предлагаю третий вриант плана: ты на моем велосипеде налегге отправляешься на разведку, а я остаюсь сторожить груз. Справишься?

Подняв глаза, доктор замерла.

– …А вот и наш приятель пожаловал.

Я бросил взгляд, в ту сторону, куда смотрела она. Там  ждало очередное потрясение.

  За нами наблюдал, убийца и предвестник бед: огромный белый бактриан с красной повязкой не шее. Тот самый,  которого я уже ни с каким другим никогда не спутаю.  Удирать он  никуда и собирался. Рассматривал нас, вращая зрачками,
— Великан. — сказала Виктория. — Альбинос. Красавец.

– Ага. Только этого красавца нам  сейчас и не хватало для полного счастья. Сейчас подойдет,  схватит клыками за голову, приподнимет, шмякнет и втопчет в песок, словно ящериц.

Но дромадер стоял, как вкопанный.

– Не шевелись, – попросила доктор, – не спугни.

Набрала в  поясной сумке горсть крекеров, вытянула руку и  начала крадущимся шагом, словно дикая кошка приближаться к верблюду.

— Не подходи! Он очень дикий – прохрипел я.

– Не очень. Так, чуть-чуть, – мягко сказала Виктория.

Подошла так близко, что смогла дотянутся до морды. Верблюд надул ноздри,  повращал зрачками,  издал свистяще-клокочущий звук, подобрал губами с ладони доктора, угощение, чавкнул.

«Загтипнотизировала его, что ли?!»

Верблюд продолжал стоять, не шелохнувшись.
 
- Чок, - звонко произнесла доктор. — Чок-чок-чок!

Услышав родную команду, огромный верблюдище-дикарь медленно и покорно опустил голову, подгнул сначала  передние, затем задние ноги.

Виктория  лихо уселась между холкой горбами, ласково потрепала белого великана  за шею, звонко и требовательно крикнула:

- Галмак! Оне!

Великан-дормадер проворно поднялся, резво двинулся к  бархану. К тому-самомоу, за которым я только что так сильно пострадал.

Оглянулась: и сказала:

— Жди!

Затем воскликнула:

- Чалт! Гымылда!

После очередной ее команды, верблюд лихо рысью взбежал на бархан. Я смотрел вслед доктору словно заврорженный. Она выкрикивала какие-то еще непонятные мне команды, а верблюд уносил ее к тому коварному песчаному лезвию-кромке между наветренной и подветренной сторонами бархана,  скрылся за ней, словно призрак, спустившись туда,   где расли жуткие ядовитые кусты.
 
От увиденного моему изумлению не было предела. Не песке сиротливо лежали два велосипеда и два рюкзака. А рядом со мной на чехле песке – зеленый цилиндрик «губнай помады» с кольцом для булавок.

Наступила пугающая тишина.

Стена мертвого города, след автомобиля, и неизвестно кем срезанные грибы еще не означали, что Виктория в ближайшые часы встретит людей, способных мне и Гоче помочь. А теперь беспокоило то, что будут с ней самой. Верблюд ведь полудикий. Не зря же ему не шею повязали красную повязку. И не спрыгнешь с такого великана на песок – ноги сломаешь.

Невыносимое  жжение поутихшее понечалу, вновь  усиливалось. На теле образовались  новые пузыри.

Накрылся велосипедным чехлом, уселся на песке поднял «губную помаду». От нечего делать принялся зашивать лонгслив. Невольно размышлял, что буду делать при самом неблагоприятном исходе, если доктор не встретит никаких археологов, и не вернтся ни к полудню, ни к наступлению сумерек. Разумеется, буду дожидаться ее до рассвета. А дальше? Что буду делть дальше, не знал.

Размышления прервали посвитыстывающие звуки, словно кто-то рядом со мной кто-то сильно, рассекая воздух,  размахивал чем-то длинным. Огромная птица, затмив не некоторое время солнце, растопырила их на два с половиной метра, приземлилась в нескольх шагах от меня. За ней еще одна…

Всякие наглые птицы – будь-то  вороны, гусаки или индюки никогда не вызывали у меня симпатии, даже в бытность  подростком, страха. Скорей, охотничий азарт. Глаза при их приближении обычно  искали хворостину подлинней. Но тут слегка екнуло сердце.

Эти, с клювами, загнутыми вниз, не мигая смотрели на меня. Они явно видели во мне потенциальную еду.

– Ну что, сволочи, человечинки захотелось? А ну, кыш! – заорал во всю глотку и сунул в рот свисток. Раздалась трель. Необожженной рукой нащупал в поясной сумке фальфейер. Но воспользоваться им не пришлось – беркуты, нехотя, расправили крылья,  лениво сделали по несколько мощных взмахов и плавно поднялись в воздух. Негодуя, видимо, что завтракать пока рановато.
 
Мысленно рисовал в воображении, что будет делать Гоча, когда придет в себя, выберется из палатки и не увидит нас. Что он станет делать? Терпеливо дожидаться? Отправится нас искать? Или начет самостоятельно искать путь  к оазису и пробираться к нему без нас?

Беспокоило и то, что потерялась Вика. Может быть верблюд завез ее черт знает куда, и сбросил не землю?

Я продолжил отгонять тревожные мысли, но они возвращались вновь и вновь. Раздумывая,  потерял счет времени… Вновь ощутил безвыходную ситуацию.

Вдали послышался звук автомобильного мотора. Прислушался. Звук нарастал. Выглянул из-под чехла, а сам подумал:  «Снаружи, я, вероятно, похож на одинокого дервиша спрятавшего, от бури».

Из-за бархана показался «джип». Он мчался ко мне. Вот визгнули тормоза, распахнулась дверца. В песок вдавились кроссовки «пума».

«Грибник», — догадался я.

— Зравствуйте!  Быстро я вас нашел? – Представился: – Федор меня зовут… Как вы себя чувствуете? – Тело жгло так,  что жить не хотелось. А Федор продолжал допытываться:

– Ваша девушка сказала, что вам совсем плохо. Ляжете на заднем сиденье или спереди сядите?

«Сказала»… Значит, добралась… Это хорошо. Цела, – обрадовался я.

— Где девушка? — выдавил из себя.

— У Олега Николаевича, начальника экспедиции. Чаем ее отпаивает  в штабной палатке. Поехали же…

Тут я вспомнил о Гоче. 

— В урочище Зеленый… Э-эээ… Ясил Гез возле дождевой ямы в палатке лежит еще один человек. Он потерял сознание. Ему нужна ему срочная помощь.

– …Мне Олег Николаевич приказал в первую очередь  доставить в лагерь именно вас. И ваши рюкзаки. Все остальное потом.  Да не волнуйтесь вы.   И товарища вашего эвакуируем, и велосипеды, и инвентарь соберем.
 
Федер помог мне добраться до машины, перенес в нее рюкзаки.

— За велосипедами вашими я вернусь, красть их тут некому.
   
Хлопнула дверца.

Внедорожник резко рванул, и я слегка застонал. Федор сбавил ход, чтобы поменьше трясло.

— Что хоть с вами случилось-то?

— Поцарапался о куст.

Федор сочувственно глянул не меня.

— Да… здесь прикасаться к кустам нельзя.
Дальше он старался вести машину медленне, чтобы поменьше трясло. 

За очередным поворотом из-за холма, словно иллюстрация к восточной сказке показались могучие зубчатые стены крепости. «Джип», оставляя за собой густой шлейф пыли, двинулся  к ним.

Рядом с крепостной стеной тянулась ровная кромка раскопа. Неподалеку  выстроились  в ряд палатки.

— Вот они,  наши архи! — сказал Федор и затормозил возле  самой большой, с окнами из пленки:

Морщась от боли, я вылез из машины и увидел неподалеку колодец. Он, как и те, которые мы раньше встречали,  представлял собой торчащий из песка до безобразия низкий каменный цилиндр. Метрах в двадцати сверкало укрепленное на столбике зеркало. Под ним умывальник. Чуть дальше  рыжая приподнятая на металлической конструкции бочка. Ширма, окружавшая конструкцию, образовывала кабинку. Рядом на песке стояла старинная кабинетная вешалка-стойка.
 
Догадался – это душ. Точно такой же я видел возле развалин другого мертвого города в районе урочища Гиблое Место.

Федор одной рукой бережно, словно кисейную барышню придерживал меня за локоть, в другой нес за ремни мой тяжеленный рюкзак. В просторной палатке сквозь окна из пленки лился матовый свет. Было жарко, словно в бане. На твердом полу стоял легкий складной стол с алюминиевыми ножками. За столом сидели, держа пиалы, доктор и аккуратно выбритый, что редко наблюдается  среди археологов, работающих  в полевых условиях, худощавый  предпенсионного возраста мужчина в узких очких без оправы. 

Узнал его сразу же. Это профессор Петровский, арехеолог, выступление которого видел по телевидению в передаче Эльвиры.

Увидев нас с Федором, чаевники обрадовались. Профессор оживился – встал,  протянул руку, а сам впился взглядом в рюкзаке, который Федор поставил,  от чего тонкий пол в штабной палатки содрогнулся. Виктория резво извлекла из моего рюкзака кумган и торжественно воодрузила его на профессорский стол.

Едва из-под краев пластикового мешка показались  расписные бока кумгана, профессор воскликнул:

– Это же он, он, дорогие вы мои! Он самый!

Скрипнула  крышка. На профессорскую ладонь выкатились несколько монет…

Я морщился от жжения. Доктор, достала бутылку со спиртом, полила на руки, протерла, бережно стянула с меня лонгслив, и, нежно прикасаясь прохладными пальцами к разгоряченной коже, начала наносить пахучую мазь.

– На час-другой боль поутихнет, но это самообман, – сказала она. – Надо срочно ложиться  в клинику.

Профессор и Федор отвлеклись от монет и смотрели на мое тело с ужасом и содроганием.
 
— Сейчас Федя повезет вас в местную  больницу — решительно заявил профессор. – Но сначала напою вас чаем.

Услышав, «В местную больницу?» в отчаянии представил, какая унылая и тоскливая  участь ожидает меня в ближайшее время.  Подумал:  «Нет-нет – ни за какие коврижки! – Если бы я кому и доверился, так московским врачам».  Осторожно намекнул на это профессору.

Его обескуражило мое упрямство. Он ждал комментариев доктора.  А комментарий Вики был таков:

– При такой тяжелейшей форме дерматита  госпитализации не избежать.   И сделать это надо в течение ближайших  сорока восьми часов. Вот-вот начнется нагноение лимфатической ткани. И там  сепсис  и… летальный исход.

Было заметно: настроение доктора, поднявшееся было при моем появлении, заметно  упало.

Профессора словно осенило: он метнул взгдяд на вертикальную стенку палатки, где висело расписание авиарейсов, затем на часы.

— Если отправим вас   в аэропорт сейчас, успеете к московскому рейсу – сказал профессор. С билетами проблемы не будет – полетите по нашей брони. Я позвоню в аэропорт, предупрежу. Федор доставит вас к самому трапу.  А по прибытию в Москву у трапа вас будет ждать «скорая»…

– Огромное вам спасибо Олег Николаевич! Есть, правда, еще некоторые проблемы… Наш товарищ…

Профессор не дал мне договорить:

– Это вам с Викторией Эдуардовной огромное спасибо. Вы даже не представляете, дорогие мои,  что вы сделали для науки, для института, для нашего отдела, для меня лично… Не волнуйтесь. Ваши проблемы мне известны. Вас сейчас отправлю вас  в аэропорт, а мы тут с Викторией Эдуардовной – решим все ваши проблемы. Встретитесь в Москве. При этом, глянув на часы, поторопил: – Допивайте чай.

Вика достала мой диктофон, помогла его спрятать в поясной сумке и напомнила:
   
– Не забудь по приезду сбросить файлы дневника на мою электронную почту.

– Не забуду. Я ж обещал…

С муками усевшись в «джипе» я наблюдал, как парень в красной футболке перебирая руками веревку, вытаскивал из каменной шайбы на песке ведро с водой.
 
– Ночью свалиться в такой колодец можно, как дваджы два, – сказал я Федеру, пока он запускал двигатель.

– Да уж! – Сахем говорит, что у абиригенов, которые строят такие колодцы, представление о  технике безопасности на уровне тушканчиков.

– Как, а сам-то Сахем, разве, не абориген?

– Нет! – Федя усмехнулся. – Он русский. Кандидат исторических наук, кстати.

– Имя странное.  Кличка, что-ли? Хотя… Александр – Саша – Сахем…

– Это не имя. Это неформальное полевое  звание. У нас сахемами называют бывалых архов. Сахемы обычно бывают – заместителями начальников экспедиций. Нашего зовут Володя. Вон он, кстати, с мегафоном…

Действительно, из палатки вышел рыжий с мегафоном, направил его на раскоп и гаркнул:

– Господа негры, жрать подано!

Словно упырь из могилы, из раскопа  выкарабкался загорелый парень. За ним другой, третий. Ребята дружно направились к столбику, на котором висел рукомойник и укреплено зеркало. Рукомойник зазвякал.

– Негр – тоже полевое звание?

– Ага. Негр – простой копарь. К архологической науке имеющий отдаленное отношение.

Машина плавно тронулась.

– Все благоустроено, как в заправском отеле, – похвалил я. Есть, где побриться. И вообще у вас, археологов, интересная жизнь: сплошная романтика!

– Поначалу да. Группа прибывает на место раскопок, закипает работа: монтируют палатки, душевую кабину,  вкапывают столбик для умывальника, в штабную палатку волокут сейф, а в складскую всякие коробки и ящики. Чуть поодаль сооружают самый популярный в лагере объект – «сергей-иваныча».

– Кто такой Сергей Иванович? – спросил я.

Федя усмехнулся:

– Не кто, а что. Архи называют «сергейиванычем» то, что моряки называют гальютом.

– Почему? – удивился я.

– Так уж повелось. «Сергейиваныч» – знаковый объект. Есть  он – значит уже есть лагерь, раскоп. Будут поиск, находки. Но когда находок долго нет – все приходят в уныние. От  раздражения могут что-нибудь отморозить…

– Что именно? – недоумевал я.

– В прошлом сезоне в урочище Юлим-Туза, например, какой-то псих зеркало спер над умывальником.

– Зеркало-то в чем провинилось?!

– Сам не пойму. Ведь к тому моменту поводов психовать   уже не было. По лагерю пошла молва:  аккустики что-то учуяли.  Круг сужаться! В таких случаях у архов поднимается настроение.  Значит, вот-вот  откопают что-то ценное, будет праздник, профессор на радостях разрешит вечернюю посиделку. А тут надо же: утром архам не  побриться, девченки – глаза подкрасить. Хотя, это был сущий пустяк по сравнении с тем, что начало твориться дальше.
 
– И что же начало твориться?

– Тот день, если не считать пропвшего зеркала, начинался замечательно. Профессор спустился в раскоп, указал пальцем на песок и сказал: «Копаем здесь! Только очень бережно!»

Сахем выхватил у негра лопатку и начал копать сам. Вытащил из песка что-то округлое, почерневшее.  Это был тот самый кумган, который вы с Викторией Эдуардовн6ой привезли. Архи от счастья чуть с ума не посходили. Прямо там же, в раскопе возле шурфа достали из кумгана монетку. Все столпились, начали рассматривать. Киношник был в группе – этот стал снимать. Кумган потащили в штабную палатку, чтобы запереть в сейф. Тяжеленный, сволочь. Даже не знаю, как вы его сюда на велосипедах довезли! Вот тут-то и началась настоящая чертовщина. Олег Николаевич  обнаружил, что пропала связка ключей. А в ней был ключ от сейфа. Сейф уже не открыть. Связка лежала в кармане джинсов.  Профессор сначала подумал, что выпала, когда  вечером душ принимал. Все прощупали металлотедектором – так и не нашли.
 
Я представил ситуация, о которой поведал Федя. Накануне вечером копари собрались за дощатым столом под тентом, уселись на скамьи, зазвенела гитара. А вор не дремал,  он ждал, когда погаснет свет в окнах штабной палатки и из нее выйдет профессор с полотенцем на плече,  повесит через ширму душевой кабины одежду на крючок. Раздастся шелест воды, потечет, исчезая в песке, ручеек. Осмотрелся, подкрался к кабинке, запустил руку в карман профессорских джинсов, вытащил кошелек с ключами. Затем приблизился к столбу, на котором висело зеркало, отогнул жестяные ушки, снял его, нырнул в темноту.

Профессор разрешил посиделку. Что стоят мелкие огорчения: зеркало и ключи на фоне сенционной находки!
 
– Где же спрятали кумган? – спросил я Федю.
 
– В складской палатке. Ее охраняли – там ведь дорогие приборы держали, тротиловые шашки, спирт, продукты. Охранники дежурили посменно. Все равно пропал. А ведь за охранниками соглядтаи присматривали.

– Кто-кто?

– Тайные агенты. За каждым  участником экспедиции тайно   присматривают. Глаза и уши всюду. Агентои может оказаться кто угодно: и граф – то есть негр со стажем – и даже повариха.

– Ключ от сейфа так и не нашли? – спросил я.
– Нашелся, – сердито фыркнул Федя. – Но уже после того, как я я замок высверлил. На песке валялся возле штабной палатки. Украли, думаю,  ключ-то. Затем подбросили.
 
– Не затем ли умыкнули  ключ, чтобы профессор не мог спрятать кумган в сейф?

– А для чего же еще? 

– Что случилось с кумганом? – подошел я к самоу главному.
 
– После вечерней посиделки все разбрелись по палаткам.
 
– Охраннику  наливали?
 
– Не думаю. С этим у нас строго. А когда утром хватились кумгана – поднялась паника.
 
– И что охранник?

– Нес вздор. Мол, его из пустыни начали слепить «красными вспышками». Взял ружье, прошелся вдоль распопа, ничего не обнаружил, вернулся, уселся на складную табуретку в входа в палатку и продолжил дежурить. 

Полагаю, кумган вынесли в то время, когда охранник пошел выяснять, что за вспышки. – Значит, его кто-то специально отвлек? Что же все-таки произошло?

– Следователи, и те понять не могут.

– Прям мистика какя-то!

– Работы на объекте  временно свернули, – продолжил Федор. Группу отправили в Москву.
 
– А если предположить, вор кто-то из своих. Мог он узезти его кумган в личной клади? – спросил я.
 
– Исключено. Группы вылетела организованно, в аэротопорту багаж рентгеном просвечивали.

Я мысленно строил версии. Они грамоздились одна на другую. Истина ускользала.

Не заметил, как, как задремал. Проснулся оттого, что Федор слегка прикоснулся к моему здоровому плечу и прошептал:

– Приехали. Аэропорт. Паспорт приготовьте.

Дальнейший мой путь из пустыни домой почти не запомнился. Разве что некоторые детали и штрихи: трап самолета, к которому доставил меня Федор… Участливая и очень заботливая пухлогубая стюардесса… Авиакресло, в которое с трудом уселся… Буквы в черном небе  «Москва»… «скорая» у трапа… Дальше — сирена «скорой», коляска в приемном покое, больничные запахи, кушетка в процедурной, капельница, стерилная повязка… Озобоченное лицо врача. который  настивал на госпитализацию – и от которой я категорически отказался, потому что после их капельницы ощутимо полегчало. Дальше – такси. Дверь моей квартиры. Кабинет-спальня. Диван. Сноведение…
 
Снился белый верблюд-убийца с красной повязкой на шее.

 

Глава 8. Изобличение

Глава 8. Изобличение

Наутро, отравив Виктории, как обещал – звуковые файлы аудио-дневника, начал их расшифровывать они мне и  самому потребуются для очерка. Но речь, обращенная в текст, порождала множество вопросов. Образовалось целое нагромождение нераскрытых  тайн. Очень захотелось узнать, как истолковала бы их Викториия, девушка на удивление проницательная. Но дозвониться до нее ни  по мобильному, ни по городскому телефону  не получалось. А электронная почта приносила спам. Значит, Виктория еще не вернулась.
Тревожила и судьба Гочи. ни по.  Оставалось лишь ждать вестей.

 Через несколько дней после моего возвращения в Москву обожженный бок уже не  сильно досаждал – капельницы в процедурной делали свое дело. Беспокоила лишь  полная неизвестность того, что происходило в урочище Зеленый Глаз и в лагере после моего отъезда.  Телефона Гочи я не знал. Попытался  связаться с профессором. Но никаких контактов с ним, кроме номера отдела кадров института у меня не было.

Набрал тот номер. Трубку сняла женщина.

Женщина сухо ответила прокуренным голосом:

– Профессор Петровский  в экспедиции. 

Я напомнил: у Олега Николаевича  есть спутниковый телефон, но не знаю его номера.
 
Женщина спросила мою фамилию. Представился. Помедлив, огорошила ответом:

– А вас нет в списке.

– К каком-еще  списке?

Женщина объяснила, что Петровский работает на режимном объекте, потому для связи с ним приказом установлены ограничения. Связаться с ним можно только по служебным вопросам определенный круг лиц, включенных в перечень, утвержденный руководством. Добавила: 

– Если вы насчет работы в археологической партии – напрасно теряете  время. Петровский  теперь  такие решения не принимает. И ставлю вас в известность: берем только своих, проверенных людей.

Попытался объяснить, что срочно связаться с профессором крайне необходимо совсем по другому вопросу, но в трубке запикало.
 
Набрал еще раз. Услышав мой голос, женщина в сердцах и с расстановской повторила:

– Петровский находится на режимном объекте. На ре-жим-ном! Понятно?

Снова бросила трубку.

– Вот дура! – в сердцах процедил я сквозь зубы. 

В сложившейся ситуации не представлял, как буду работать над  путевыи очерком, если  судьба Гочи не известна. Он жил где-то на улице Грузинский Вал, а найти номер его телефона я найти так и не сумел. И куда делась Виктория? Живы ли они? Что расскажу читателям, если сам ничего толком не знаю?! А еще мне совершенно не понятно было,  как кумган с монетами очутился в рюкзаке командора. Ответа, увы, у меня не было.

Наконец, после полудня гнетующую тишину в моем кабинете-спальне взорвала мелодия смартфона. Схватил его с замиранием сердца.

– Слушаю!

В кабинете словно повеяло тонким, желанным и  волнующим ароматом жасмина, лаванды и цитрусов:

– Привет! Как самочувствие? Я вся испереживалась.

– Вика, ты в Москве?.. Ну, наконец-то! Когда и где  встречаемся?

– Сначала мне надо побывать у одной молодой домохозяйки на Рублевке. И, недурно, если ты составишь мне компанию.

– Значит, едем!

Вика назвала место на набережной. Это было недалеко. Я метнулся во двор к машине.

День стоял не по сезону теплый, почти летний. Вскоре припарковался около билбоарда с приглашением совершить романтическую речную прогулку на теплоходе и  увидел Вику. Она  была в тонком шелковом комбинезоне, который великолепно гармонировал с ее изящными туфельками-босоножками на высоком каблуке. Заметив меня, сверкнула обворожительной улыбкой.

Отметив, что Вика  великолепно выглядит, перешел к  вопросу, который меня сильно тревожил:

– Как самочувствие Гочи? 
 
– В норме. Чего не скажешь о его настроении.

– Почему?

— Арестован.

— Вот те раз! За что?!

— Идет следствие.  Будем недеяться, что мы скоро узнаем все подробности. 

— Тут какая-то ошибка… — растерянно бормотал я.

— Разберутся.

Вика мягко, но непреклонно  дала мне понять, что  не склонна обсуждать эту тему. Во всяком случае пока.

И мы поехали на Рублевку…

Я так растерялся, что Вика поспешила взбодрить вопросом:

– Как творчество?

— Уперся в частокол загадок. А ты сейчас еше одину добавила.
 
— У каждой загадки есть разгадка. Иногда неожиданная. Например, два кольца, два конца, посредине гвоздик — что это? Кто-то  скажет: очки, в дужку которых чудак заколотил гвоздь. А кто-то ответит  — ножницы.

– Мне на ум пока и приходят только очки с гвоздиками. 

– Приехали… Вон хоромы нашей домохозяюшки –  прервала Виктория мои невеселые размышления.

Остановились возле глазка видеонаблюдения. Вика нажала кнопку. Нас пристально рассматривали. Послышался женский голос с ярко выраженным прибалтийским акцентом:
 
– Виктоория? Вы не однаа?

— Рамуне, со мной Игорь Баженов, он тоже участник поисковой экспедиции, — успокоила хозяйку Вика.
 
Клацнул замок. Из динамика раздалось:

– Входиите.
 Зашли у ухоженный двор.
Из-за входной двери на меня с опаской смотрела молодая белокурая женщина. Она была беременна. На ней яркий шелковый халат. На ногах отделанные пушистым мехом шлепанцы.

Мы шагнули в переднюю, над которой некогда изрядно поработал дизайнер. За приоткрытой в одну из комнат двери я заметил роскошную мебель.  Чувствовалось, что здесь живут весьма обеспеченные люди.

Рамуне пригласила нас на кухню, из окна которой открывался вид на бассейн в саду.

— Хочу угостиить вас травяным чаем «Жолинелис», с жагарелисом — это крученое печенье в виде хвороста. Я пеку его сама. Мужу нравится. – Рамуне не сводила с нас глаз. –Расскажите, что вы там обнаружили.

Я догадался: перед нами сестра не вернувшегося из пустыни Юргиса. Ответил:

— Очень жаль, но все, что мы обнарудили – лишь следы их велосипедов.
 
Кончиками пальцев Рамоне прикоснулась к щеке по которой поползла слезинка.

— Чтобы  хоть как-то приоткрыть тайну исчезновения ребят, нам необходимо узнать кое-что о Юргисе, – добавила  Вика.

— Спраашивайте.

– Чем он занимается?

– Торговым бизнесом. У него в Вильнюсе свой антикварный магазин.

– С вашей стороны или со стороны жениха гости из Грузии на свадьбе были?

– Нет, – уверенно ответила Рамоне.
 
— Кто вам делал снимки на свадьбе?

— Парень из какого-то агентства. Высокий брюнет. Камера у него была большая. Снимал фильм. Показать не могу – нас обокрали. Вынесли всю электронику…

— Имя видеографа запомнили?

Рамоне помотала белокурой головой.

– Как он выглядит?

Рамуне задумалась.

– Муж называет таких  «лицо кавказской национальности».

Похрустев  печеньем, Виктория спросила:
 
– Вспомните, пожалуйста, при видеографе  была какая-нибудь сумка, чехол, футляр для камеры?
 
– Была. Хозяйка пыталась вспомнить, как тот предмет называется.

– Э-э… Майшели... Лагаминас... - перебирала она  в памяти слова, показывала ладошками вместилище, сходное по габаритам с кофром. Старый кожаный… Не помню, как по-русски. За него запинаались в прихожей.
 
Виктория деловито открыла на экране смартфона снимок.

Рамоне тоже заметила его и воскликнула:
— Вот же он, тот паарень!

Я вспомнил: Вика сделала снимок  в  урочище Пойдешь-не-Вернешся. Тогда завхоз только что пощекотал всем нервы лекцией о плотоядных верблюдах, Гоча сидел на чехле и  щурился от утреннего солнца. На его плече висел кофр.

Рамоне продолжила:

– Мне показалось, что Юргис и этот парень, раньше уже общались в Интернете.
 
– Почему показалось?

– Юргис знал его никнейм: имя на форуме. Спросил  «Ты и есть тот самый Циклооп?!» А парень в ответ: «Ты и есть, тот саамый Юргис?».

Рамоне подсыпала в вазочку жагарелиса и продолжила:

– А еще они уединялись в прихожей, говорили о чем-то своем. До меня донеслись отдельные фразы. Юргис сказал: «Я не играю втемную. Мне нужны гарантии, что поедем не напрасно». Упоминал про карту. А еще Циклоп что-то копировал со своего смартфона Юргису. Затем  Юргис звонил друзьям  в Литву.

– Как вы догадались, что он звонил имено в Литву? – спросил я.

– Говорил по-литовски.

– О чем он говорил с друзьями?

– О том, что Циклоп – «симп» и смеялся.  У нас так называют простофииль. А еще передавал мне поздравления.

– Запомнилось какие-нибудь слово, фраза из их разговора?

– … «Антикинес ауксо монетос», – подумав, ответила Рамуне, –  «старинные золотые монеты.»

– До той поездки Юргис бывал в пустыне? – спросила Виктория.

– Никогда.

– А его друзья?

– Нет, – ответила хозяйка. – Я бы знала.

Мы поблагорили Рамуне и  откланялись.
 
– Что-нибудь проясняется? – спросила Вика, когда сели в машину и заурчал стартер.

– Загадок стало еще больше…

– Например…

– Заробитчук  представил нам Гочу, как профессионального кинооператора, который работает то ли в какой-то кинокомпании, то ли на телеканале. А тут мы вдруг узнаем, что Гоча подхалтуривает через агентство видографом на свадьбах. Не кажется странным?..

– Очень даже кажется. Меня это тоже смутило, – заметила Вика.

– Вспомнилась и такая деталь, добавил я:  речь у профессиональных кинооператоров особенная. Не один год водил с некоторыми знакомство, не раз слышал от них словечки: «аа», «всякая хрень», «замша», «порткап». От Гочи не ни разу. Вот и  засомневался, а кинооператор ли он? Ну да ничего, попробую и это проверить …

Достал смартфон, нашел нужный контакт, включил громкий звук.

Эльвира ответила тотчас. Узнала меня то ли по номеру телефона, то ли по голосу.

Раздалось:

«Здравствуйте Игорь! Сама собралась вас разыскивать. Получается, на ловца и зверь… Мне попала в руки ваша книга «Тайна лесной пещеры». Пробежалась. Впечатляет! Хочу сделать сюжет с вашим участием. У вас надеется время на днях заглянуть в  студию?»

Виктория прислушивалась к нашему разговору.

«Для такого благого дела время всегда найдется. – А позвонил, вот почему: хотел спросить: – вам знаком такой профессиональный кинооператор Гоча Циклаури?..

Мой вопрос вызвал у Эльвиры бурный восторг.

«Кто-о? Гоча? Циклаури? Он что,  уже профессиональным кинооператором стал?! Игорь, вы, случаем, ничего не перепутали?»

«Ничуть. Значит, вы знакомы…»

«С института».

«Он окончил институт?»

«Нет. Его отчислили после второго семестра за академическую задолженность».

«Где  он работает?»

«…Краем уха слышала – подвизается где-то в сфере услуг…»

«Странно… Представляется оператором российско-германской кинокомпании».

Эльвира рассмеялась.

«Гоча горазд приврать».

«А когда вы с ним встречались последний раз?»

«Где-то в прошлом году.  Случайно встретились на улице. Спросил, где весной умудрилась так загореть. А я тогда только-только вернулась в Москву из съемочной экспедиции. Сюжет в пустыне снимали. Остановились, слово за слово… Расспрашивал о работе археологов..

«Чем именно интересовался?»
 
«М-м-м… Что ценного археологи находят. Как часто. Попадаются ли изделия из драгметаллов. Много ли остались некопанных мест».
 
Виктория тщатльно  прислушивалась к нашему разговору.

Перед моими глазами вперемешку в кучу были свалены воображаемые концы, кольца и гвоздики.  А разгадки, которые наблюдательная Виктория лихо умеет находить, могли бы позакрывать в моей работе над  очерком «белые пятна». Потому испытывал неистребимое желание провести с ней предстоящий вечер. Идею, где и как подсказал величаво бороздящий речную гладь белоснежный теплоход. Он сулил романтическую прогулку по Москва-реке с ужином и танцами.

Виктории моя идея  пришлась по душе. Отогнал машину во двор своего дома, затем, не торопять, мы направились пешком на набережную.

Река сверкала дрожащими,  бликами. Люди уже подимались по трапу. Некоторые вооружились видеокамерами.

– И откуда только, у Циклаури, простого свадебного видеографа, такая  навороченная  камера, как  у голливудского профессионала? – размышлял я влух.

– Он не обычный, – ответила Виктория.

На палубе заняли двухместный столик. Подошел улыбчивый официант, положил меню. Наш выбор сошелся на  салате  «Цезарь» с тигровыми креветками. Из напитков остановились на  текиле и сангрите.

Причал начал медленно удаляться.

– Свадебный видеограф – не основная профессия Гочи , – пояснила Виктория. – Видеограф это прикрытие, как у Штирлица. 

– Какая же основная?

– Разведчик.  Догадайся, что общего у  дома на Рублевке и пентхауза на Таганке, который не дал  обокрасть сердитый котик?

– И там и там  живут небедные люди…

– Какой из этого следует вывод?

– Ворам наверняка есть, чем поживится.

– Точно подметил! Развивай дальше…

– …Такие «хаты» хорошо охраняются.

– Вывод!..

– Значит, их грабят серьезные   «профессионалы».

А осведомители у них разве не серьезные?

– Да уж, конечно  не разносчики пиццы.

– Какова, же главная особенность обоих мест преступления?

– И там и там прошли свадьбы…

– Вот! В точку! А кто обе свадьбы снимал?

Я понял к чему клонит Вика и заметил:

– А ведь – свадебный видеограф – и впрямь идеальный наводчик. Выпивший клиент теряет бдительность. И свадьбу можно отснять целенаправленно. Объектив камеры видит и все укромные уголки, и запоры, и сигнализацию, и замки, и ценности… К тому же  камера все запоминает.

Вика продолжала озадачивать меня все больше:

– В урочище Зеленый Глаз в бреду Циклаури докладывал какому-то Резо, мол свадьбу на Рублевке заснял. А ведь тот Резо явно не – родственник новобрачных. Догадываешься, кто он?

– И кто же?

– Пахан грузинской этнической группировки московских домушников. А орудует шайка по наводкам Гочи.

Я не мог возразить Вике. Лишь пробормотал:
 
– Не пойму,  почему он носит камеру не в штатном футляре, а в старом потертом кофре?

– Потому, что камера краденая. Родной ее футляр ворам не достался. А без него камера уже не товар. Но вполне сгодилась как вознаграждение за услуги наводчику.

  После таких догадок Виктории в моих версиях все начинало срастаться.

  …Арка моста  в стремительном прыжке от  берега до берега застыла впереди дугой между небом и водной гладью.

– О чем задумался? – спросила Вика.

– Не пойму,  что могло заставить вора-домушника увлечься пустыней.

– Не пустыней. Находками археологов в пустыне. Ведь в раскопе возьмешь куда больше, чем в квартире московского коллекционера. А грабануть раскоп безопаснее, чем любой московский ювелирный  магазин.
 
Тут я начал обо всем догадываться. Циклаури просмотрел телесюжет Эльвиры и  сходу заболел  «золотой лихордкой». Задумал-было внедриться в археологическую экспедицию, но кадровичка с порога дала понять, что «негров» с улицы не  берут.

После этого Гоча окончательно утвердился во мнении, что  вакансии в археологической партии намазаны медом. Ведь свято место пусто не бывает. Чужаков к  сокровищам не подопускают. После этого Циклаури  еще сильнее захотел стать зелекопом… Он посматривал на свою  камеру и размышлял, како ей найти применение, чтобы пиблизиться к заметной цели.

Из рассуждений Вики следовало, что профессор приветствовал идею  Циклаури  снять фильм для западного зрителя о российских археологах. И тогда Гоча принялся развивать свою мысль:  чтобы поглубже изучить материал и снять «настоящее кино», ему, автору, хорошо бы «проникнуться духом», все  «прочувствовать». А для этого  важно побыть рядом с участниками экспедиции недельку-другую, поработать бок о бок с настоящими археологами  и заняться между делом  с лопатой в руках тем же самым, чем и они.

Профессор поддержал такой творческий подход. Вопрос был решен в пользу Гочи – он  был включен  в состав экспедиции.

Попав с археологами в урочище Гиблое Место,  Циклаури вскоре понял, насколько убоги его первоначальные представления о их работе. Но вскоре отчаяние развеялось, потому что услышал от акустиков  чарующие слова «круг сужается».
 
Когда стемнело, повесил на шею камеру, которую использовал в качестве прибора ночного видения, спрятал в кофре черный пластиковый пакет, и начал  слоняться по лагерю, посметривая  на окна штабной палатки. Наконец, они погасли – значит, профессор отправился принимать душ.
 
Циклаури подкрался к вешалке-стойке, вытащил из кармана профессорских джинсов связку ключей. Значит, сейфом начальник уже не воспользуется.
 
Отогнув жестяные ушки, Гоча снял со столба зеркало над умывальником, спрятал его в пакет. Проделав по пескам изрядный крюк, на приличном расстоянии обогнул складскую палатку и раскоп,  появился на  противоположной от лагеря стороне, принялся собирать камни и расставлять их, на песке словно солдтиков  цепью. Затем потоптался  на пакете с зеркалом. Захрустело. Начал доставать сколки и приставлять их камням.

Закончив это занятие, Циклаури тем же путем вернулся в лагерь. Окна штабной палатки уже горели – значит профессор уже лег спать.  Гоча спрятался в  кабине «сергей-иваныча», приоткрыл дверь и принялся наблюдать. Убедившись, что кроме охранника весь лагерь спит, пробрался  в спальную палатку, где дружно храпели «негры».  Улегся.

На следующую ночь кумган по прежнему находился  в складской палатке. Гоча  тихо встал, повесил на шею камеру, а на пояс – чехол с лопаткой «бундесвер», положил в кофр лазерную указку  и отправился к «сергей-иванычу». Из-за приоткрытой двери осмотрел спящий лагерь. Стояла тишина. Охранник бдел на складном табурете. Циклаури  направил луч указки на осколки, расставленные на другой стороне раскопа. По спящему лагерю заметались красные точки. Едва одна из них упала на лицо охраннику, как он  встрепенулся, схватился за ружье и отправился смотреть, что его ослепило. Циклаури проворно двинулся из будки «сергей-иваныча» ко входу в складскую палатку и скрылся в ней. Найти среди коробок и ящиков пакет с кумганом особого труда не составило. Выглянул из палатки и пристально посмотрел в спину охраннику, луч фонаря которого метался по песку.

Затем Гоча поспешно вышел из складской палатки, та этот раз с тяжелым пакетом и снова скрылся в  туалетной будке.

Лагерь спал. Охранник приближался к противоположному краю раскопа. А Циклаури, ликуя, с драгоценным грузом, тем временем,  уже уносил ноги в пески,  подальше от  лагеря. Сделав крюк, достиг  фисташковой рощи, углубился в нее.

В роще Гоча зацепился ногой за пустой закопченный чугунный кумган без крышки. Посмотрел на него, задумался, направил объектив камеры вверх, заметил торчавший сук, поднял чугунную посудину, подпрыгнул и повесил. Рядом под тем же деревом  выкопал лунку, опустил в нее пакет с драгоценным собратом чугунного кумгана, закопал и разровнял сверху песок… Дело сделано.

В лагере для отвода глаз навестил «срегей-иваныча». Убедившись, что охранник не смотрит в его сторону, спрятал камеру в кофр, проскольнул в спальную палатку, улегся на раскладушку  и заснул сном декханина, продавшего на рынке урожай дынь.
 
Я понял, что осколки и есть  источник странного ослепительного света. Они отбрасывали после восхода солнечные зайчики, которые ползли по мере того, как из-за горизонта поднималось солнце. В какой-то момент один из зайчиков упал на зеленую палатку и через распахнутый вход на мои веки, разбудил и ослепил. В результате спросонья и привиделся  «ядерный взрыв».

…В небе над нашими головами чернела огромная петля.  Там мост протянулся к другому берегу, но, не достигнув цели, повернул, сделал вираж. Черная петля  зависла в воздухе и застыла.  Мы двигались под этим мостом-петлей. По мосту  прогуливались люди,  некоторые смотреди на нас, перегнувшись через перила. «Точно так же, – подумал я, – завис в неопределенности и план Циклаури».

Вообразил, какие проблемы свалились на его голову. С собой в самолет он кумган не возьмет. Стал размышлять, как доставит его в Москву. Остановил  выбор на  велосипеде, но ведь без группы далеко на нем по пустыне не уедешь. А где ее взять, группу-то?

Соотечественники  из диаспоры,  для этой цели не годились. Не хотел Гоча, чтобы братва видела те монеты. При блеске такого количества золотища вор млеет и руководствуется не рассудком, а звериными инстинктами. Рассчитывать на справедливый дележ не приходилось. Кто для них наводчик? «Шестерка», человек далеко не самой престижной воровской профессии. Его золотишко уйдет в общак, а сам он будет довольствоваться малой долей. Разве об этом Гоча мечтал?!
   
Кроме того, попутчики не должны знать, с какой целью едут. Хорошо, если это будут туристы-романтики.  Эти «за туманом и запахом тайги» махнут куда угодно. Разумеется, если им авиабилеты оплатить, если провиантом снабдить  и если экипировской обеспечить. Все упиралось в эти проклятые «если». К тому же сумма расходов зависела от  климата, что в условиях предзимья было немаловажно.   

Циклаури отчаянно искал решение. Он задумывался о том, чтобы найти барыг или коллекционеров, и, как вариант, пообещать им горсть монет. На всяий случай засветился на форумах, разместил на них фото монет. В определенных кругах тотчас пошла молва, что некий Циклоп торгует динарами пятого халифа. Гоча понимал, что после похищения из раскопа кумгана, такие слухи в Москве крайне нежелательны и чрезвычайно опасны для него.

Знакомство на свадьбе на  Рублевке с литовским «черным копателем» Юргисом стало для Циклаури настоящей находкой. Он понял, что мытарства его окончены: проблема сопровождающих  решилась сама собой. Черные копатели  Гоче вполне вполне подходили:  народ скрытный, не москвичи, в антиквариате знают толк,  в хабаре тоже, аванюры им не чужды. Правда, возникло и сильное сомнение: можно ли этим биралюкасам доверять? Сам-то он находку археологов умыкнул ведь без зазрения совести. А как копатели из Вильнюса поступят с ним, с первым встречным иноплеменником, чужаком? На какое-то время он будет им полезен  в качестве ишака-носильщика, то к концу пути зачем нужен? Что он сможет сделать один  против троих? Как  удержит свой  хабар? Там ведь вокруг безлюдная пустыня. Помощи просить не у кого.  И в полицию жаловаться не побежишь. Жизнь его бренная вдали от цивилизации, не будет стоить и ломаного гроша. И все-таки Циклаури придумал, как защититься от такой  угрозы.

– Значит, это он скупал в московских аптеках таблетки?

– А ты догадливый… Между прочим, измельченный в пудру новоэстимал растворяется в кипятке за секунду.
 
– Как же он собирался поступить  телами попутчиков?

– Зря что ли, не имея дачного участка, Циклаури хранил в московской квартире складную лопату!

– Выходит, перехитрил-таки биралюкасов?
– Чтобы Юргис не передумал ехать, Циклаури  легко согласился на четверную долю «хабара». Настолько легко, что Юргис даже  засомневался – уж не разыгрыш ли это. Предложение  Циклопа походило на волшебную сказку.
 
Чутье подсказывало ушлому вильнюсскому антиквару: видеограф почему-то  сильно заинтересован в нем, чем и решил воспользоваться. Напомнил, что компаньоны должны полностью доверять друг другу и потребовал копию карты урочища.

Циклаури обещал Юргису прислать по электронной почте файл с подробной картой, хотя сам еще не решил, как посупит дальше.
– Действительно, – очень заманчиво поехать без Гочи. Как же он собирался выкрутиться из щекотливой ситуации?
– Очень просто. Вернулся с Рублевки домой на Грузинский Вал, вывел на монитор изготовленную археологами карту. Это был снимок с пометками, сделанный с высоты птичьего полета. На нем можно рассмотреть и одиночные деревья, и даже бак душевой кабины.

Циклаури, не сомневался: если литовцы отправиться в пустыню без него, пойдут  в рощу бродить металлодетекторами.
 
Взгляд Гочи упал на карте на кружочик с точкой. и вспыхнул коварством, а губы скривились в злорадной  улыбке. Положил руку на «мышь» подвигал по коврику, навел курсор на цифры и заменил 92 на 38. Но это показалось недостаточным. Нарисовал в стороне от рощи за песчаными грядами крестик. Затем Циклаури открыл почтовую программу, ввел электронный адрес Юргиса, вложил  файл с картой, над которой поработал  и нажал «отправить». В колонках пропиликало – файл ушел в Вильнюс.

…Я настолько увлекса увлекся рассказом Вики, что не заметил, как официант принес салат. Оказался отменный: с киндзой, базиликом и эстрагоном. На оливковом масле.

– И все-таки, почему же не вернулись литовцы?

- Ты все еще не понял? Скажи-ка, что обозначает а карте кружичик с точкой?

– Колодец.

– А цифры рядом?

– Глубину в метрах.

– Какой глубины колодец Гиблое Место?

Я начал догадываться, о чем речь, догадка эта начала проявляться на моем и лице и Вика заметила ее.

– Какие цифры обозначены на карте, которая была у Юргиса? – продолжила она добивать меня вопросами.

– …

- Откуда взялась у Юргиса та карта?

– …

– Какая фамилия может быть у человека который выбрал себе форумный псевдоним Циклоп?

– …

– Как его зовут, если имя напоминает литовке то-ли Максим, то-ли Моисей?

- Мать честная! – Я хлопнул ладошкой по столу с такой силой, что тарелки с салатом слегка подскочили.— Как же я сразу-то не догададся? 

Сидевшая за соседним столом парочка вздрогнула и испуганно посмотрела на нас.

– Тише… – попросила Виктория, улыбаясь. – Перепугаешь всех… – И продолжила: Расчет Циклаури был сделан на то, что копатели поверят цифрам на карте, не запасутся  шнуром надлежащей длины. И фальшь обнаружится уже в пустыне, когда исправить что-либо поздно.

Посматривая на пестрые в полоску маковки храма на берегу, а попытался представить то, что случилось в урочище Гиблое Место.

Юргис деловито выложил на песке возле черной дыры зигзагами  шнур, собрался  опускать ведро. Капроновая  змейка заскользила в дыру, Ведерко устремилось в черную глубину за живительной влагой.  Копатели  предвкушали, как будут пить цветочный чай жолинелис.

Половина змейки уже в колодце. Еще немного и в глубине раздастся всплеск… Но всплска не было.

В голове Юргиса занозой застряла дурная мыслишка: только бы хватило шнура. Оглянулся. По песку полз лишь хвост капроновой змейки. И она становилась все короче и короче.

А всплеска так и не не было. Лишь сухой шорох — ведерко задевало за каменные стенки.  Беспокойство сменил смутный страх.  В голове закопошились пугающие мысли.

Ведерко  опускалось все ниже и ниже.  Капронвойой змейки на песке больше не было, а ведро все еще не каснулось воды. За спиной Юргиса ползло пустое мотовило, к которому привязан конец шнура. Сердце заколотилось, как сумасшедшее.

От сознания того, что ведерко уже не станет мокрым и не орошит пересохшие рты охватывал леденящий душу ужас.

Ведерко повисло над бездной. Шнур был кататстрофически короток, а вокруг на сотни километров простираются пески. От сознания этого лицо литовского антикрвара исказил ужас.

Юогис взял мотовило, лег на живот, опустил руку в колодец как можно ниже, но ведерко все равно не каснулось воды. Хрипло прошептал литовское проклятие вперемешку с  русскими непечатными словами.

На него округлившимися глазами смотрели приятели. Всех охватила паника.

…В Вильнюсе первой забила тревогу мать Юргиса. Побежала в клуб «Гуолис»… Арвидас выслушал ее, всячески пытался утешить. Единственное, чем мог помочь – обратился в полицию. Полицейские связались со спасателями. Машина розыска медленно закрутилась, но, поскрипев, остановилась. Трое черных копателей словно провалились сквозь землю.

Не дождавшись вестей, Циклаури все понял. Предстояло искать новых попутчиков. Когда за окном его квартиры на Грузинском Валу закружили первые снежинки, он достал фужер, штопор, бутылку «Мукузани», привычными движениями откупорил ее и задумчиво наполнил бокал. Его губы были презрительно сжаты, а в глазах плескалось злорадство.

…За бортом зубчатым обрывом тянулась известная весему  миру красновая стена, из которой, словно скалы-останцы  торчали сказчные островерхие башни. Мы с викторией сделали по глотоку текилы. В животе потеплело.

После неудачи с литовскими копателями бывалые московские туристы посоветовали Гоче обратиться в клуб экстремалов «Адреналин». Туда он и отправился. Оказалось, что  ребята из этого клуба бывалые путешественники, готовы бескорыстно отравиться куда угодно, хоть в Антарктиду. Лишь бы была соответсвующая экипировка, А экипировку они нередко успешно находили и доставали и изготовливали сами. А еще мечтали, чтобы о их путешествиях протрубили СМИ. Это сулило известность, славу, и гранты.
 
Тут Циклаури и смекнул: если отправиться в Гиблое Место в составе этого «Адриналина» и извлечь из тайника кумган тайком, какой-либо  дележ отпадает.

Но нужной экипировки у экстремалов не нашлось вопрос вновь уперся в расходы на поездку.  Тут-то Гоча и решился открыться перед родным братом Резо.

Гоча рассказал братцу о том, как умыкнул монеты, почему был вынужден их перепрятать. Приуменьшил лишь размер добычи раз в десять. Рассказал и том, как маялся в поисках группы, почему отказался от варианта с попутчиками из братвы, и о том, как его «кинули» литовские черные копатели.

Узнав о подробностях кончины черных копателей, Гоча     злорадствовал, словно раздавил жука.
 
Гоча попросил у брата денег на новую поездку. Резо сообразил, что расходы с лихвой окуптся. И согласился.

Оставался вопрос,  под каким предлогом  передать эти деньги клубу «Адреналин»? Конверт с наличкой смутил бы педантчного Заробитчука.    Решили в виде гранта, который нежданно-негаднно безналом упадет на головы членов клуба после телепередчи. 

Сразу же после того, как на счет поступил грант командор, не раздумывая,  согласился включить Гочу в состав поисковой экспедиции.

…За водной гладью проплывали  огни гигантских тяжелых и мрачных кубов Большого театра эстрады.

– Что ты думаешь о гибели Жеки?  – спросила Виктория.

– Скорняка рук дело. Все улики налицо.

– В Гиблом Месте,  мы с тобой на какое-то время остались у костра вдвоем.  Все тогда разошлись по разным делам. Вспомни-ка, в  какой последовательности они возвращались, – попросила Вика.

– Первым вернулся командор, когда  спустился с бархана, Следом явился командор. Он тогда,  помнится, в биваке наступил на  какую-то корягу. Последним – вернулся завхоз. Наверняка он же поледним и видел Жеку живым.

– Первым вернулся Лева, – не согласилась со мной доктор. Просто ты сидел к нему спиной и не видел.  Он спрятался за палаткой. Менял лонгслив.
– Зачем его менять?

–Кровью он был запачкан.

– Небось, во время потасовки запачкан?

– Да.

– Ну вот, кое-что и проясняется!

– Ничего не проясняется. Ведь от места, где они «мирились» до колодца в котором обнаружили Жеку  больше  километра.
А теперь вообрази ситуацию:  двое знакомых тебе мужчин, которые не очень-то  ладят меж собой, взяли бутылочку, стаканчики, кэмэлбеки с компотом, пеммикан, уединились  для разговора. Включи творческое воображение на максимум и представь, о чем они могли говорить? 

Предложение Вики позабавило, словно игра.

– Ну, включил. На самый максимум. Лева и Жека стоят сейчас перед моими глазами со станканчиками словно живые возле старого саксаула под луной.  Хочешь, чтобы я воспроизвел  диалог двоих выпивших мужчин?

— Хочу.

– Без купюр?

– Валяй! Ты ведь не сценарий сочиняешь для детского утренника.

— Что ж, изволь без купюр! Сама попросила! — дерзко ответил я.

«Жеха, как поступил, если б нашел клад со старинными золотыми монетами?» – спросил бы завхоз.

Механик изобразил бы глубокомысленную мину и, не задумываясь, ответил:

«Купил надувную бабу». При этом пошленько так гоготнул.

Завхоз нахмурился:

«Не прикалывайся! Я серьезно…»

Механик, опрокинул надо ртом очередной «наперсток», пососал из шланжика кэмэлбэка компот, открыл пошире рот, бросил в него горстку пеммикана, смачно прожевывал и ответил:
 
«Вот я на полном серьезе и отвечаю. Красивую бы выбрал. Из латекса. Мягонькую. Импортную. С подогревом. Дорогую. Не себе. Подарил бы ее тебе.  А чо? Сдуешь ее, свернешь в трубочку и везешь с собой  в рюкзаке.  Тогда уж точно не станешь ни с кем за место в палатке рубиться».

Лева  начал медленно закипать:

«Что-то я не догоняю, ты на что намекаешь?! Повтори!».

Жеку  долго упрашивать не пришлось:

«Повторяю: надувную бабу!».
 
Лева побагровел и схватил Жеку за тельняшку:

«Слушай, умелец! Не суй нос в чужие дела! А не то…»

«А не то откусишь?» – спросил Жека.

Лева задрожал от ярости:

«Схлопочешь по нему».

«Вот что, страдалец озабоченный, тельник-то мой не трожь! Это ж память о флоте», – Жеха поднес тыльную сторону кулака к горбатому Левиному носу резко оттолкнул. От неожиданности завхоз потерял равновесие, выронил стаканчик,  шмякнулся спиной на песок, затем, сел, бережно поднес к руку  носу, пощупал его  и зашмыгал.
 
– И что механик, по твоему, делал дальше, если в бивак не пошел, ни корнцанга, ни садка при нем не было, зато были металлодетектор и лопатка? – расспрашивала Вика. 

Мне понравился ход ее рассуждений.
– Жека нашел бы верхний ствол колодца, которым интересовался. Когда приблизился к нему, делал там, пожалуй, то же самое, что и  возле нижнего: заклянул в него, достал металлодетектор и принялся ходить вокруг дыры изучая песок «гариком».

   – А неподалеку в темноте бродил Гоча, – добавила Виктория.- И ты не мог не заметить: прибор «гарик» в Жекиных руках его бесил, словно быка красная тряпка. И Жекин интерес к старинным золотым монетам тоже. Но я не догадывалсь тогда, что произошло возле верхнего ствола.
– Тогда… А сейчас?
– А сейчас все прояснилось. – Поделись…


Гоча подошел и толкнул механика. Жека потерял равновесие, Жека обернулся, успел машинально схватить Гочу за рукав лонгслива, но это не спасло. Лонгслив затрещал и выскользнул из пальцев.

Позже в биваке, когда зашивала Гочин лонгслив, я тщательно осмотрела его. Заметила на рукаве пятна. Разрыв был по шву. Полотно  прочное. Такие следы мог оставить  человек, который имеет дело с гаечками, болтиками и от души дернет за рукав.
…Сквозь стеклянное ограждение борта Виктория смотрела на отражение городских огней, которыми играла река.

В биваке Гоча все еще ликовал. Но эйфория вмиг улетучилась и сменилась тревогой   после того, как зазвучала радиопередача о следах, которые оставляют черные копатели.

Он  смекнул, что Жеку будут искать и все равно найдут. А в фисташковой роще несомненно  увидят на песке четкие отпечатки подошв Гочиного сорок пятого размера. Выход только один – сделать так, чтобы возле колодца  кто-нибудь  побродил  и и тоже потоптался.

Какповел себя  Гоча мы все видели. Правда не все сразу поняли, почему так странно себя повел, зачем вынудил тебя рассказывать о красноармейцах и качестве колодезной воды. Но цели своей достиг – Лева все-таки пошел топтаться возле верхнего ствола 

Вика задумчиво смотрела, как в  черном небе сверкал золотой купол белоснежного храма. Сказала:

– Паниковал Циклаури напрасно. Он не предполагал, что следы, и его, и Жеки мы сами же вскоре изрядно затопчем. Да так, что тебе придется ночью разгадывать оставленную не песке шараду. Правда,  при этом ты допустил непростительную ошибку.

– Какую же? 

– Напрасно рассказывал командору о том, что обнаружил седьмой, то есть «лишний» след в рощу. И превратился в опасного свидетелеля.

– Значит, Лева подслушал и разболтал содержание моего разговора с командором?

– Нет. Я и Гоча  наблюдали за выми  из палатки. Совсем не обязательно  подслушивать. Если я все поняла, то и Гоча по вашем выразительным жестам мог догадаться, о что речь шла о нем.Тем более, что на Гоче папаха горела.
– … Теперь о примусе. Не Скорняку ли   взбрела  в голову мысль, что примус можно использовать в качестве орудия убийства?

– Ему.После того, как в «подвале» я рассказала о последствиях  пользования примуса неумехами, завхоз отпустил злую шутку: прочитай, мол,  инструкцию и делай все с точностью до наоборот. Этим «советом» и решил воспользоваться фотограф. Примус – идеальная вещь,  которая позволяет убийство представить, как несчастный случай. Вспомни-ка: Гоча  всячески склонял  тебя после начала бури воспользоваться примусом, чтобы ты взял его у Левы примус, заправил. А прежде чем зажечь, отлучился  на время ,  и в твое отсутствие отвернуть крышку топливного бачка.  Проходя мимо увидел на песке зажигалку и отшвырнул ее  ногой, чтобы ты отлучился за запасной. Отвинтить крышку Гоча не мог – примус находился в поле зрения завхоза. А затем налетел мощный шквал и все залезли в палатки.
 
Намерения отвинтить крышку на примусе Циклаури не оставил. В разгар бури он вышел под предлогом укрепить колья, приблизился к кострищу  и отвинтил крышку. Навинтил крышку снова, но на один оборот, что правила запрещают.

С того момента, когда Циклаури  перестал постукивать обухом топора по кольям, до возвращения в палатку был небольшой интервал.  именно во время его фотограф приблизиться к кострищу и подошел к примусу.
 
– Женская интуиция? – спросил я.

– Скорей… чутье, как у собаки.
 
Удивленно вскинул на Вику взгляд.

– Вспомни-ка: от еды отчетливо несло автомобильными ароматами, – пояснила она.
 
– Хм! Не мудрено.

– От чьих  рук должно было пахнуть бензином? – спросила Вика.

– От  моих. За примус брался, за бутылку с бензином, за воронку, за крышку топливного бачка, за пакет с принадлжнлостями, ответил я.

– К еде руками прикасался?

– Нет.

А еще от чьих?

Я задумался.

– От Гочиных – подсказала Вика. Он отвинчивал крышку топливного бачка, завинчивал обратно на одну нитку резьбы, спешил, волновался. Пролил бензн на руки.  А потом  резал колбасу. От нее-то и воняло бензином.

Слева в ночное небо вонзилось жутковатое сооружение черного памятника-монстра.

– С примусом разобралиь. А вот  случай с коброй потряс.  Тут ты всех ошеломила…

– Символ моей профессии – змея и чаша. Возиться со змеями доводилось, еще когда училась в институте.

– Но засунуть ее в рюкзак!.. На такое способен разве что  иллюзионист. А кто у нас был фокусник – известно.

– Я с удовольствием прослушала в твоем аудио-дневнике о кобре, порошковом молоке, шнурке, отверстии  в движке-«молнии». Получился забавный приключеский рассказик для детишек. Но поверь: к кобре в кармане твоего рюкзака Лева  не имел ни малейшего отношения, – решительно возразила доктор. Ты заблуждался. Змеи не реагируют на запах молока. И то что этот запах якобы привлекает их – не более чем расхожий миф, который сочинили невежды. Если даже гипотетически предположить, что Лева  действительно расстегнул не твоем рюкзаке «молнию», чтобы заманить в него кобру, и змея туда и впрямь сдуру возми да заползи,  у завхоза все равно не хватило бы духа протянуть руку к  кончикам шнурка дернуть за них.

– Но ведь  кобра как-то оказалась в моем рюкзаке!

– Ее засунул туда Циклаури.

– Вот так взял живую кобру и засунул? Ведь у змеи молниеносная реакция, как у мухи. Он кто, заклинатель? Факир?

- Говорят, «с кем поведешься»… Самое прискорбное в этой истории то, что на кобру, как на оредство убийства, Гочу невольно надоумила я. Сказала: укус кобры в лицо или шею человека наверняка смертелен. Вот Циклаури и решил испытать на тебе этот тайый и безотказный  способ. 

– Откуда же у Гочи  навыки змеелова?

– Если экспедиция работает в пустыне, в группе всегда найдется человек с такими навыками. Был он  и в Гиблом Месте. Гоча поднабрался от него. В этом меня убедила рогатина.

– Рогатина?

– Да. Инструмент змеелова. В урочище Верблюд-на-Холме, в биваке, вечером перед сном  Циклаури постукивал по суку акации топориком. Можно было подумать,  что он с вечера заготавливал дрова. Но мне можно не объяснять, что он мастерил и для чего нужна рогатина с двумя короткими тупыми концами. Такими змееловы прижимают за шею свою добычу к песку. Прижал, и бери ее за шею голой рукой.

– Змеелов убедил его: обращение с рептилиями состоит из цепочки точных заученных до автоматизма последовательных действий.

Слушать Викторию было настолько интересно, что   мне самому захотелось переквалифицироваться в змееловы.

Когда Циклаури преследовал кобру,  на ходу нащупал замок висевшего на плече кофра, расстегнул его, откинул крышку, схватилд лопатку и бросил ее плашмя на змею лопатку – что  рогатины у него тогда еще не было.  Наступив на рукоятку лопаты,  плотно прижал змею к земле, затем сбросил с плеча ремешок кофра. 

Змея пыталось освободиться. Из-под лезвия лопаты показалась ее треугольная голова.
 
Циклаури с усилием сомкнул и стиснул пальцы на шее змеи, вытащил ее из под лопаты. Распахнул кофр, с нескольких попыток опустил хвост кобры в открытый кофр, затем – туда же всю змею. Прикоснулся левой рукой к крышке кофра, сосредоточился… Мысленно на счет «три» резко разжал правую руку, освободив шею змеи. Ее голова скрылась в кофре.  Стремительно отдернул руку,  захлопнул крышку кофра, и быстро запер.

Половина дела сделана. Вздохнув с облегчением, Циклаури вернулся в бивак, ответил на вопросы любопытного и назойливого Левы, поставил за палаткой потяжелевший кофр, который время от времения  вздрагивал. Затем взял топор, подобрал сук акации и принялся делать рогатину, которая потребуется ночью – ведь использовать вместо нее лопату, чтобы прижать змею, очень опасно.
 
Из рассказа Виктории следовало что ночью фотограф тихо вылез из спального мешка, выбрался из желтой палатки, бережно расстегнул молнию на кармане твоего рюкзака. Рядом положил на бок кофр, расстегнул на нем замок, приготовил рогатину, приоткрыл крышку кофра. Едва из него показалась змеиная голова, как точным движением рогатины плотно прижал шею змеи к песку, а свободной рукой, смял ее капюшон и вытащил из кофра. Затем дождался, когда извивающейся хвост окажется над карманом рюкзака, начал медленно опускать змею туда. На мысленный счет «три» разжал пальцы, кобра целиком, с головой, скрылась  в кармане.  Циклаури  осторожно потянул движок молнии и запер ее. Выполнена вторая половина задачи: твой рюкзак превратился в настороженную биологичекую мину.

– Зачем погружать во вместилице сначала хвост змеи и только после этого ее голову? – не понял я. – почему не наоборот?      

– Это неписанное правило змеелова. Его выработало не одно поколение. И заплатило за эти навыки не одной жизнью. У верхолазов, например, тоже есть свой секрет: находясь на верхотуре не вздумай  смотреть вниз.

Я поежился и спросил:

— Капюшон у кобры наощупь жесткий? 
 
– Не жестче, чем  бока у выпотрошенной селедки, если их раздвинуть в стороны.  Капюшон – это и есть раздвинутые ребра. Природа наделила кобру такой возможностью, чтобы она могла маскировать самое уязвимое место – шею. Основа ее капюшона – тонкие и гибкие косточки скелета. Капюшон – не помеха для человеческой руки. Шею кобры, даже если она «раздула» капюшон, змеелов легко сожмет пальцами. А у Циклаури лапища-то – ого-го какая!

— Ты анатомировала кобр!?

— Доводилось.

… За бортом на берегу среди мрачных фантасмагорических скульптур поблескивал  сомкнулись в стройный ряд легкие павильоны.
   
– После урочища Верблюд-на-холме у Циклаури  появился повод панически бояться Левы. Угроза от него исходила поминутно. И все потому что командор при всех начал назойливо цепляться к Скорняку и допытываться, обо что он второй раз ушиб ногу. А ушиб ее Лева о кумган, который лежал в очином рюкзаке. Циклаури Гоча дважды отвлекал всех от этого разговора, но командор мог возратиться к нему вновь в любой момент. И даже представлял, что Лева ответит:

– О чей-то рлюкзак.

Рюкзаков возле зеленой палатки лежало всего три. Пощупает Заробитчук ногой каждый, а Гочин с фиолетовой меткой  попробует поднять.  И спросит:

– Что у тебя там? Ну-ка открой!

Последует замешательство.

Рюкзак все равно будет открыт, черный пакет  ощупан,  а содержимое кумгана осмотрено. …Засверкают на солнце монеты. И тогда случится катстрофа потому что  тайна перестанет быть тайной и рухнет «мирный» Гочин план.. Придется  избавляться от всех нас, свидетелей. А это новые хлопоты.
Избежать кататсрофы помогли бы  несколько обстоятельств. Верблюд каждую ночь методично рвал на конденаторах пленки, и с чем надо было как-то бороться. Входы в палатки, где мы все собирались,  былы видны от кострища. Лева пил только сладкий чай, и когда он подавал дежурным свою кружку, на дне ее всегда был насыпал сахарный песок. А еще Леве предстояло дойти до  трехсотметрового обрыва. Вот Гоча при помощи комбинации задумал всем этим одновременно воспользоваться.
Когда вы разошлись, я заглянула в его рюкзак и олбнаружила там кумган с монетами. 
– В рюзаке Гочи?!

– Вот именно!.

Осмотрела и карманы рюкзака. В  одном обнаружила тубус с порошком. Определить что это за порошок, уж поверь, сумела. В тубусе был новоэсимал.  Так я нашла того  самого   скупщика за которым с осени охототилась московская полиция. 

Когда ты увидел как петляет след Левы, ошибочно решил, что ему всюду мерещилась бочка. Вот он и он метался туда-сюда. Двигался же так с транно потому, что не него уже начал действовать новоэстимал. А когда вы с Тарасом заметили  на песке отпечаток Левиной пятерни, то подумали, что он искал какой-то мелкий предмет, который потерял. На самом же деле Лева потерял равновесие. Он уже находился в таком состоянии, когда нельзя не только приближаться к пропасти, но  становиться на табуретку, чтобы ввинтить в люстру лампочку.

Впереди в московском небе висело кружево ажурного  моста.

– Я была сильно удивлена, когда увидела кумган с монетами в рюкзаке Тараса, хотя его следовало увидеть в Гочином. Потом поняла: он попал туда по ошибке.

– Гоча только утром осознал, насколько чудовищной была эта ошибка. И как она могла произойти.
Но получился досадный промах. Рядом завыли шакалы, Гоча вздрогнул, зацепил ногой растяжку, всполошил пуском ракеты бивак и впопыхах по ошибке в темноте засунул кумган в рюкзак командора.
 
– Он сильно переживал за кумган. Боялся и того, что Тарас обнаружит его в своем рюкзаке, и досмотра, который предстоял. План незаметного вывоза добычи накрывался медным тазом. Потому Гоча задумал перепрятать сокровище как можно скорее.

– А ты помнишь, какая была тогда ночь: луна зашла, висела пыльная мгла, не видно ни зги. Циклаури опасался, что не сможет найти кумган, когда еще раз приедет за ним . Или его раньше найдет полиция, которая скоро будет осматривать место происшествия. Потому над тем, где и как перепрятывать, Гоча решил еще раз по дороге в Чайгант крепко подумать. Но сначала переложить его в свой рюкзак.

…За сверкающими блестками в черной воде величаво проплывал берег вместе с парком, густыми темными кронами деревьев, городскими
огнями

После гибели Левы командор стал самым опасным для Гочи человеком в группе. Потому Циклаури не выдел иного выхода, кроме как под видом постройки конденсаторов поглубже закопать пакет с кумгамом в зарослях ревеня и приехать  за ним в пустыню еще один раз.

Гоча изначально не намеревался остаться спать в желтой палатке и заранее знал, чем завершится его возня со скорпиоными. Даже не расстелил свой спальный шешок. Он был озабочен только одним: как можно скорей незаметно переместить кумган из рюкзака командора в свой.
 
Когда Тарас  отправились спать, и захрапел, Гоча тихо  вылез из палатки, сложил лопатку в рабочее состояние, любовно как женщину, погладил ее, через камеру присмотрел местечко, где закопает пакет с кумганом. Потянулся к рюкзаку командора, расстегнул, запустил в него руки.

Пальцы ощутили легкий гладкий цилиндр. Это была пласмассовая банка-садок. Циклаури вытащил ее.

Под продырявленной матовой полупрозрачной крышкой тихо шуршали  мерзкие черные смертоносные твари. Командор вез в Москву идеальное, придуманное самой природой орудие для тайных убийств  под названием андроктонус красикауда.  Именно то, чего Гоче в тот момент так остро не хватало.

Он не спешил вытаскивать  пакет с кумганом. Задумался. Оглянулся на зеленую палатку. Подошел к рюкзаку с белой меткой, постоял, прислушиваясь, пощупал рюкзак ногой. Затем решительно надавил. В рюкзаке захрустело, из него потекло. 

А Гоча вернулся к желтой палатке, взял садок. Прислушиваясь к каждому шороху,  еще раз удостоверился, что командор спит, подцепил ногтем пластмассовую крышку, приоткрыл ее, перевернул банку над полом палатки потряс.

Один из скорпионов выпал и пополз к Тарасу. 

Скорпион сделал свое дело и командора  начала мучить жгучая боль. Разбудил нас с тобой. Но я, осмотрев его, по понятной причине ничем не могла помочь командору. А Гоча в нашем присутствии не мог незаметно переложить кумган в свой рюкзак.


Дальше у Гочи все пошло на перекосяк: ты запнулся за рюкзак командора, ощутил в нем необычную тяжесть, Настоял, не откладывая, заняться перераспределением груза,  чем напрочь поломал  планы Циклаури.

В биваке отчетливо запахло катастрофой. И Гоча  уже больше ни о чем не думал, как о тубусе с порошком и чае. Стало понятно, что тайком монеты, скорей всего  уже не вывезти и блеск золота в биваке не позволял в этом умомниться.
 
В небе над рекой  медленно плыли поблескиваюбщие бочки кабинок канатной дороги.

Когда Циклаури предложил нам с тобой испить «Букет Грузии», это означало, что он решился применить «белый порошок», который приготовил для черных копателей. А нам с тобой мысленно уже вынес приговор. Ведь  после того как  монеты будут обнаружены, ему  не останется ничего иного, как избавиться от нас.
 
Хоть «работка» ему и предстояла мерзкая, Душа его все равно ликовала. Он стал сказочно богатым, как бухарский эмир.

Чтобы упредить беду, мне мне позарез требовались две вещи: ты Циклаури на время  отлучились бы. И при этом  он оставил в биваке свой кэмэлбэк.

Поначалу Гоча не собирался уходить далеко и решил, как ты помнишь, набрать воды рядом в дождевой яме. Пришлось объяснить ему, что в нее на моих глазах  мочился верблюд.  А то, что мы готовили на ней чай, не довод: вода к тому моменту  еще не была испорчена. Аргумент сработал.
 
Отправляясь копать лунки, Циклаури порывался взять с собой кэмэлбэк. Пришлось убедить его, что к вашему возращению все мы трое с удовольивием будем пить ароматный «Букет Грузии» на еще не испорченной воде. А на утром в дорогу – нальем в кэмэлбеки конденсат.

Пить «Букет Грузии», Гоча конечно же, не намеревался, потому что решил напоить им только нас. А утолить жажду, все равно, был бы не прочь. Вот я и сыпанула в его кэмэлбэк новоэстимала. Пачку «Букета Грузии» бросила в огонь, а в котле заварила цейлонский высшего сорта.  Дожидаясь, когда чай остынет, Циклаури  дважды подходил к зеленой платке, сосал воду из шланга своего кэмэбэка. При этом поглядывал на нас, ждал, когда начнем дремать. Но не дождался.

– Зачем тебе понадобилась леска?

– Чтобы до самого подбородка зашить Гочу в капроновом спальнике. Даже такой здоровяк, как он, не смог выбраться.

– Небось, извивался, как аспид, когда проснулся…

Он и есть настоящий аспид. Вызволили его из этого плена хорошие парни: офицер местной полиции Али и водитель из археологической партии Федя.

– Догадываюсь, как рад был Гоча тебя увидеть. 

– А как он вращал  своими миндалинами!

– У тебя не было опасения, что Гоча примет слишком большую дозу снотворного?

– Было. Потому  и сказала, что нам может потребоваться медицинская помощь.

…В другом конце палубы сидела шумная компания кавказцев. На мгновение один повернулся так, что я увидел его лицо. Он показался мне похожим на Циклаури. 

Захотелось убедиться, что ошибся. Начал пристально присматриваться к их компании. Говорили они громко. Понять смысл их гортанных речей не мог, разобрал только произносимые имена: «Резо», «Важа», «Бесо»…

Кавказец, напомнивший мне внешностью Циклаури что-то сказал парням, сидевшим с ним за столом. Они оглянулись в мою сторону.
Их изрядно разогретая вином компания, что-то гортанно тараторила не по-русски и таращила глаза  в нашу в Викторией сторону. Говорили явно о нас.
 
Наши взгляды встретились.

— На борту Циклаури, — сказал я.

— Знаю, — ответила Вика. Я давно его заметила.

Один из кавказцев  встал, подошел к музыкантам, достал бумажник, извлек купюру, протянул гитаристу, что-то сказал ему. Гитарист кивнул, деловито засунул купюру в карман.

– Следующий номер посвящен нашим гостям из солнечной Грузии! – бодро раздалось из динамиков. - Сегодня наш гость… –  В этот момент  на берегу внезапно раздался  мощный хлопок, в черном небе затрещало, засверкало, словно электрик-неумеха  устроил там короткое замыкание. Во все  стороны полетели разноцветные огни, До меня долетела оставшаяся часть фразы: – … Вахтангович Циклаури в компании друзей отмечает свой день рожденья… В честь их  прозвучит Церули!  Это традиционный горский танец. Его танцуют исключительно мужчины.

У меня внутри словно что-то оборвалось.
 
     Из-за стола вышли  двое джигитов, встали на цыпочки, подняли руки вверх, развели их в стороны и закружись под звуки доли, пандуры и зурны. Лица гостей из виноградной республики засияли счастьем. Оставшиеся за столом дружно хлопали в такт музыке. 
 
– Командор говорил, что призраки не исчезают. Они прячутся.  Для того, чтобы в самый неподходящий момент появиться рядом. – В глазах Вики вновь появились смешинки. – Там в компании сидит Резо, сказала Резо Вахтангович Циклаури. Не кинооператор. Не видеограф. Не наводчик домушников. И не Гоча он. Старший брат. У Гочи Вахтанговича день рождения зимой.

Отгремели залпы фейерверка, погасли в черном небе его веселые огни. Теплоход медленно приближался к причалу и готовился швартоваться.  Смолкла музыка.

– Эти «гости» очень уж подозрительно на нас взирали, – сказал я.

– Не удивительно, – усмехнулась Виктория. – Когда произнесли  фамилию Циклаури, твои глаза сразу же стали размером с блюдца. Эти ребята увидели и заволновались. Между прочим, Лева Скорняк на кобру смотрел куда ласковее, чем ты на этих джигитов.




Владимир Кожевников