Из книги Все начинается с любви - Душа безумного н

                Душа безумного не безумна

                «Не станет нас». А миру — хоть бы что!
                «Исчезнет след». А миру — хоть бы что!
                «Нас не было, а он сиял и будет!»
                «Исчезнем мы…» А миру — хоть бы что!
                Омар Хайям

Шёл 1984 год. Сибирский город-миллионник Омск жил обыденной  мирной жизнью. Дети, родившиеся после ВОВ, стали взрослыми, а участники войны и труженики тыла - бабушками и дедушками. Были, конечно, потрясения местного значения, но люди относились к этому проще. Нередко можно было услышать фразу «лишь бы не было войны». И когда в ночь на 11 октября в аэропорту при посадке самолёта ТУ-154 случилась катастрофа, она обернулась для всех большим страхом. Погибло около 180 человек - сгорели заживо. Спаслись только члены экипажа и один пассажир, которому оторвало ногу. Это было одно из самых страшных авиационных происшествий того времени. Город не просто гудел, он стонал и выл от горя!
Пять лет прошло, как молодые ребята из нашего города ушли воевать в Афганистан. А про войну хорошо слышать, да тяжело видеть. Появились погибшие  и инвалиды. Не успев стать настоящими военными, молодые парни, многие из которых и любви ещё не знали, вернулись калеками. Солдат, как вы знаете, войну не выбирает! Бои в Афгане продолжались, и матери допризывников были готовы на всё, чтобы спрятать своих детей от очередного призыва и службы в армии. И опять слезы, цинковые гробы… И это в мирное время, с безоблачным голубым небом над головой!
Не меньший страх обыватель испытывал от прогнозов, грозящих нашему городу концом света. Например, от надвигающейся кометы. Омск притих, ожидая всеобщей смерти из космоса  от  хвостатой посланницы. В итоге то ли она мимо пролетела, то ли не долетела – не помню. Но слабонервные даже брали отпуск и старались уехать подальше всей семьёй от эпицентра новой угрозы. До всеобщей паники не дошло, но переживал даже самый психически здоровый человек. Слава богу, обошлось!
В это же время в городе и области периодически проводились учения по гражданской обороне. На всех предприятиях рабочих и технический персонал обучали надевать противогазы, оказывать первую медицинскую помощь пострадавшим и даже водили в специальные бомбоубежища. Там людям читали лекции  о правилах поведения при новой угрозе войны или нападения, рассказывали, как  уцелеть. Даже как-то на несколько часов объявляли всеобщую городскую тревогу. Омск замер. Стояла такая тишина вокруг, что реально было страшно за детей, за себя и за всех жителей! Ни одного прохожего, ни одного транспортного средства, только ветер безмятежно гонял мусор по пустым дворам и улицам...
Несмотря на всё это, город жил полноценной и насыщённой событиями жизнью. Работали заводы, предприятия и магазины. Строились дома и другие объекты, значимые для города. На пересечении двух центральных улиц построили Музыкальный театр оригинальной архитектуры и  первый  в городе подземный пешеходный переход. Сам переход не впечатлял. Это был полый внутри железобетонный параллелепипед с двумя дверьми для обслуживающего персонала и  тремя  большими проёмами с лестницами для выхода. Постепенно внутри перехода и около него зарождалась своя жизнь. По улицам рядом с ним весело тарахтели трамваи;  автобусы и троллейбусы, обгоняя друг друга, развозили пассажиров. А вдоль улицы Лермонтова растянулся метров на 200 самый большой цветочный торговый ряд. Появились импортные цветы: герберы, голландские тюльпаны и розы, даже диковинки, название которых мы не знали. Товар был не из дешёвых, но зато выбор - на любой вкус и на любой каприз! Место возле перехода для торговли цветами было самым популярным среди  горожан.
А внутри этого сооружения появились свои «жители подземелья». В первую очередь, бабушки с жареными семечками и кулёчками из газет; с цветами в рассадных горшках и дешёвыми букетами ромашек; с вязаными носками и рукавичками... Также первые «бизнесмены переходного периода» торговали поштучно сигаретами, мылом и старыми коллекционными значками. Появились и попрошайки: в основном, молодые парни-«афганцы» без ног и калеки на костылях, а ещё пожилые гармонисты с песнями войны. Редко кто проходил мимо, не подав кому-нибудь из них милостыню. Люди понимали, что одну из двух самых важных ценностей в жизни - здоровье - ребята-«афганцы» уже потеряли навсегда! Молодость, правда, осталась, но не все из них смогли найти выход, как жить дальше. Беда вымучит, беда и выручит, а нужда всему научит. Наш народ умеет любить, сочувствовать и сопереживать от души, по-настоящему.
Женщина, про которую я хочу рассказать, появилась в переходе весной. Высокая и статная, с горделивой посадкой головы, спокойным и отрешённым взглядом светлых глаз, полным лицом, неярко и аккуратно подкрашенными бровями и губами. На первый взгляд ей можно было дать лет 50. На голове  женщина носила чёрный платок. Но сразу бросалось в глаза не это, а зимнее пальто зелёного цвета с тремя заплатами и облезлым песцовым воротником. Заплатки на спине и груди пришиты вручную небрежными крупными стяжками. Через плечо - котомка из грубого холста. На ногах - какие-то грубые чёрные полуботинки типа армейских. Женщина стояла, прислонившись спиной к железобетонной стене внутри  перехода и, закрыв глаза, слушала парня, который играл на флейте. Казалось, он не первый раз играет эту жалостливую мелодию именно для неё. Музыка флейтиста брала за душу не только её. Все обитатели подземки слушали флейту молча. Когда прозвучала последняя нота, женщина открыла глаза и, низко поклонившись парню, положила ему в кружку деньги. Её глаза были полны тоски. Вдруг она резко развернулась и, тяжело передвигая ноги, стала подниматься вверх по лестнице.
- Кто это? - испуганно спросила девушка с портфелем в руках у бабушки, торгующей семечками.
-  Никто точно не знает,  - ответила та шёпотом. - Говорят, что большой начальницей была, а сейчас рехнулась! В нашем мире все мы сумасшедшие! Прости меня, Господи! - Она перекрестилась. - Ты иди, детка, не бойся, но не вздумай у неё что-то спрашивать. Говорят, она бывает в страшном гневе! Ступай, не мешай!
- Мы сами не знаем, откуда эта бедолага в зелёном взялась! Горе какое-то бабу сильно поломало, - вступил в разговор подвыпивший пожилой баянист. -  Бабка права, остерегайся её!
- Молодой какой нашёлся! - беззлобно  огрызнулась старуха. - Беду скоро наживёшь, да не скоро выживешь. Играй лучше, не пугай девчонку.
Мужчина пробежал пальцами по кнопкам баяна, и, почти положив на него голову, начал какой-то наигрыш. Он подмигнул девушке: 
- Эх, бабка, тряхни кудрями…
Я стала невольным свидетелем этой сцены, потому что на улице моросил дождь, который загнал меня в переход. Женщина в зелёном пальто вызвала у меня любопытство и  какой-то внутренний страх. Не зря говорят, что глаза - зеркало души. Её холодный, «сверлящий» человека взгляд выдавал тихое безумие. Что за мир, в котором она сейчас живёт? И что с её прошлым? Мне показалось, что собравшиеся в переходе люди, как и я, испытывали внутренний дискомфорт при встрече с ней. Почему?
Вновь с женщиной в зелёном заношенном пальто мне пришлось столкнуться в транспорте. Она зашла в автобус на остановке «Площадь Ленина» через заднюю дверь. Свободным было лишь одно место на последнем сидении. Молодой человек лет 20, заметив, что новая пассажирка хочет сесть рядом с ним, поспешно освободил своё место. Она села на это место. Через несколько минут парень наклонился к ней и тихо сказал:
- А вы мыться не пробовали? От вас смердит старьём!
Женщина резко встала, крепко вцепившись в поручни, и, глядя ему в глаза, зло ответила:
- Ты, знаешь, сопляк, кто я?! В порошок тебя сотру, если увижу ещё раз! Гадёныш молодой! Кому ты делаешь замечание?! Пошёл вон! – она почти кричала. – Распустили хамов!
Парню повезло: автобус  остановился, и он быстро выскочил в распахнутую дверь. Женщина ещё долго бормотала какие-то проклятья и грозила молодому человеку в окно кулаком. Пассажиры даже не успели вмешаться в эту ссору. Да и вряд ли бы кто-то осмелился вступить в спор.
Слухами земля полнится. А вокруг женщины в зелёном роилось всё больше слухов и загадок. Она стала своеобразной «достопримечательностью» подземного перехода. Каждый раз кто-нибудь рассказывал о ней правду или небылицу. Так постепенно и сложилась история её жизни.
Клавдия (так звали женщину) родилась до войны в Ленинграде. Когда телеграфный завод имени Козицкого эвакуировали в Омск, ей было всего 7 лет. Для эвакуированных людей завод строил насыпные бараки, в которых норма проживания на каждого человека составляла всего 1 квадратный метр площади. Все газоны, прилегающие к баракам, засаживали не цветами, а овощами. Даже в небольшом скверике, где изредка отдыхали взрослые и дети, на клумбах сажали картошку. Так как отец  Клавы был на заводе ведущим инженером, то им вскоре дали  квартиру в заводском городке с удобствами на улице и печным отоплением. Мать тоже работала на  заводе вахтёром, хотя по образованию была педагогом. С ними ещё жили бабушка и дедушка, которых родители смогли забрать из блокадного Ленинграда.
Клава пошла учиться в омскую школу. Через два года после окончания войны родители решили временно остаться в Омске. Но остались на всю жизнь. Родители отца вернулись в Ленинград, в свою уцелевшую квартиру: они были в этом городе коренными жителями и очень скучали по родному Питеру.
Шли годы. Клавдия с золотой медалью окончила общеобразовательную школу, а параллельно - и музыкальную по классу фортепиано. Высшее образование девушка получила в Ленинграде, но решила вернуться в Омск. С её красным дипломом и сильным характером, конечно, она бы и в городе на Неве нашла работу. Но Клава не хотела бросать родителей. Через год её бабушка, похоронив мужа, продала квартиру и приехала в Омск, чтобы жить рядом со своими «кровинушками».
Клавдия устроилась работать на завод имени Козицкого, где трудился отец. И её заметили. Уже через год активная, добросовестная и инициативная девушка возглавила комсомольскую организацию завода, где умело вела всю работу. Говорили, что Клава тесно была связана со студенческими отрядами и даже сама ездила на комсомольскую стройку. В те времена молодые люди не особо стремились жить и работать в столицу нашей Родины. Их больше привлекали перспективы романтических эпохальных строек.
Карьера Клавдии сложилась удачно - она стала начальником экономического отдела завода. Замуж вышла только в 25 лет. Очаровательный молодой «сердцеед», работавший  на заводе мастером цеха, добивался девушки 2 года. Впервые они встретились в её отделе по работе: после проверки Клава практически швырнула его отчёт на стол. Парень  был взбешён: какая-то девчонка пытается учить его уму-разуму и отчитывает при коллегах, которые наверняка разнесут эту историю по всему заводу! Мастер ушёл, однако затаил обиду на заносчивую молодую начальницу. Он никому ничего не рассказал и не знал, что ему делать. Но Клавдия сама извинилась перед парнем, когда пришла в цех:
- Вы извините меня, Георгий Ильич! Я была неправа и не знала, что это ваш первый отчёт. Давайте, я вам помогу. Ничего в этом мудрёного нет.
- Бывает, и ружьё само стреляет! Справлюсь сам!
Парень был доволен. Гордячка, а пришла сама! Сблизила молодых людей предстоящая ноябрьская демонстрация. Все мероприятия в те времена утверждались в профсоюзе и парткоме завода. Цеху Георгия поручили приготовить транспаранты, портреты и нагрудные красные ленточки, а также список участников. Клава тоже принесла на подпись списки от своего отдела.  Красиво одетая, с прической, в туфлях на шпильке, она выглядела потрясающе! После демонстрации коллеги оказались в одной компании, которая отправилась гулять по праздничному городу. Георгий провожал девушку домой. А когда ночью шёл обратно, то понял, что Клава зацепила не только его самолюбие, но и сердце. «Интересная девчонка! До такой надо дорасти. Пока не получу диплом, к ней не подойду!» - решил он.
Однако ждать Георгий не умел и стал сам искать встречи с начальницей. А когда узнал, что у Клавдии нет парня, у него и вовсе выросли крылья за спиною! Ухаживания длились почти 2 года и окончились свадьбой.
Молодая жена умела всё. Но самое главное, она была терпеливой и не унывала при любой  неудаче. Через год родился сын. Нянек было достаточно, поэтому супруги спокойно работали. Они доверяли друг другу, и скандалы в их семье были исключены. Мальчик рос не по дням, а по часам, хлопот молодым не доставлял. Родители Клавы души не чаяли во внуке (Георгий был детдомовский и своих родных не знал). А бабушка всем говорила, что этот мальчик продлил ей жизнь.
- Наш внук из гвидоновской бочки! - шутила мама Клавдии.
- Бабушка, не делайте из мальчика девочку! - говорил зять. - Он опять стряпал с вами пирожки! Что, занять нечем ребёнка?!
- Георгий, ты же не играешь с сыном в футбол, книжек ему не читаешь,  ссылаясь на занятость. Клавдия тоже «прозаседавшаяся»! А вообще в мире самые лучшие повара - мужчины. Ты об этом не знаешь? – возражала бабушка.
…Как скоротечно время! Сын Клавы и Георгия  окончил школу с медалью и без труда поступил в медицинский институт. Парень занимался легкой атлетикой, был физически очень развит и как две капли воды похож на своего отца. Окончив институт, он по распределению уехал  работать в Новосибирск. А там сам пошёл в военкомат и попросился на войну в Афганистан (тогда шёл второй год войны). Родственники не смогли его отговорить. Такой у парня был характер!
- Родители, я принял решение. Это мой долг! Не переживайте, я буду врачом, а не в окопах, - сказал он по телефону. - Ждите весточки!   
Теперь каждодневная тревога за сына и внука не покидала дом. Она-то и разбила семью. Скрывая свои переживания и избегая лишних дискуссий, родные люди как бы прятались друг от друга. Бабушка часами молилась и зачастила в церковь. Клава рвала газеты, чтобы никто не читал про войну, и плакала тайком от всех. Мама Клавы старалась молчать и не вмешиваться ни во что. Мужчины переносили всё более стойко, но Клавдия заметила, что всё чаще муж начал приходить попозже и даже выпивши. Георгий стал упрекать жену, что она ради карьеры не родила ему второго ребёнка. Им  обоим уже было больше 40 лет. Ежедневное внутреннее напряжение в семье становилось невыносимым.
Письма приходили редко. В них сын подбадривал всех и обещал вернуться живым и невредимым. Но мы предполагаем, а Бог располагает. Война милости не знает, она через трупы шагает. Груз 200 семья получила в начале 1983 года.
Беда не приходит одна. После похорон отца Клавдии хватил инфаркт, а врачи не приехали вовремя. Мама умерла на девятый день вслед  за мужем. Бабушка тоже слегла, а через полгода Господь забрал и её. Клавдия хоронила родственников с удивительным для всех равнодушием. В основном всё держалось на плечах Георгия. В этой суматохе он не сразу заметил странности в поведении жены; списывал её поведение на забывчивость, перегруженность и  пережитое горе. А Клава стала забывать, что ей нужно идти на работу. Она  не верила, что её сына нет. Однажды в 11 часов ночи женщине вдруг показалось, что тот за окном зовёт её. Клавдия распахнула окна. Муж едва успел её подхватить, осторожно положил на диван. Она прикрыла глаза, а Георгий пошёл на кухню и поставил чайник.
- Ты же сильная! Мы же вдвоём! Возьми себя в руки! - уговаривал он жену, вернувшись. - Любимая моя, не сходи с ума, прошу!
- Жора, ты слышал?! Сын просит сбросить ключи!  – закричала Клавдия и кинулась в коридор. – Мы же поменяли замки! Я сейчас… - она упала, споткнувшись об ковёр. – Мальчик мой, я сейчас!
Женщина пыталась выбежать из квартиры. Георгий еле удержал жену, успев спрятать ключи от входной двери. Растрёпанная и заплаканная, она, усевшись на палас, рвала на себе халат. Потом, кое-как сдёрнув его с себя, Клава схватила ножницы и остервенело начала резать ткань на куски. Она ничего не ела и ходила по квартире как потерянная. Рылась в шкафах и рвала всё, что ей не нравилось. Что она искала? Как оказалось, дудочку, на которой любил играть их сын. Георгий купил новую флейту и сделал вид, что нашёл.
Он взял отпуск и проводил всё время с женой, но однажды не выдержал и вызвал «скорую помощь». Врачи посоветовали Клавдии лечиться дома, дали больничный лист, выписали какие-то препараты… Но однажды после телефонного звонка она вдруг стала собирать чемодан. В трубке были слышны только гудки.
- Я еду в Новосибирск. У сына концерт, а он не может играть на чужой дудочке! Ты же мне поможешь? - спросила Клава мужа, прижавшись к нему и лукаво заглядывая в глаза.
- Ты к кому поедешь? Как его зовут? - спросил тот её.
- Забыл, что ли, как зовут нашего мальчика?! Ай-ай-ай! – погрозила пальцем жена.
- Завтра мы купим билеты и поедем вместе. А сейчас спать!
Удивительно, но Клава поверила и не стала возражать, а покорно опустила голову и пошла в спальню. Георгия обуял страх: жена не помнит, что сын мёртв?! Ночью у Клавдии случился новый приступ. А утром, когда она, схватив нож, хотела перерезать себе вены, мужчина вызвал уже психиатрическую помощь…
Клава пролежала в клинике почти полгода. Домой вернулась другая женщина: тихая снаружи и агрессивная внутри. Понятно, что нельзя полностью избавиться от призраков прошлого и печальных воспоминаний. Но Георгий понял, что у жены появился совсем другой, собственный мир. Поскольку кому-то в семье нужно было зарабатывать деньги, он нанял опытную сиделку и вышел на работу. Однако через 2 года Георгий разбился на машине. Спешил домой, потому что у Клавдии случился очередной приступ агрессии. А на улице был скрытый под снегом гололёд, и водитель не справился с управлением автомобиля…
Похороны мужа Клава не помнит. Были какие-то люди, всем командовала «молодая мама» (приехавшая из Ленинграда двоюродная племянница Марина была очень похожа на её мать). Женщина называла её мамой, ластилась к ней. А после похорон Клавдия снова долго лежала в клинике. Сначала она не могла понять, куда делся Георгий, а потом просто забыла его. По просьбе Марины сиделка поселилась у Клавы навсегда. Та принимала наёмную работницу за свою бабушку и даже называла её тем же именем.
Консилиум психиатров только через год объявил Клавдию вменяемой и не опасной для общества. Постепенно она всё-таки стала приходить в нормальное состояние. Отклонения в психике оставались, но агрессия проявляла себя редко. Когда престарелую сиделку забрали к себе дети, Клава была уже почти адекватна. Не известно, жил ли с ней потом кто-то в квартире или она справлялась сама. Работать немолодая женщина уже не могла, и её отправили на пенсию.
Клавдия на автобусе приезжала в центр Омска из городка Нефтяников и бродила по улицам. Часто её видели кормящей голубей у памятника Ленину. Она с ними разговаривала, а некоторых птиц называла по имени. Голуби любили женщину, ели с руки крошки или зерно и позволяли себя гладить. Иногда Клава подходила к магазину детских товаров и подолгу рассматривала витрины, но внутрь не заходила. А вот просящей милостыню с протянутой рукой её никто не видел. К тому времени Клаву уже мало кто боялся. Только торговки на парапете подземки, завидев её, прятали цветы в горшках. Потому что однажды Клавдия смела рукой все горшочки на землю, сказав, что фиалки напоминают ей о смерти.
В 1989 году в городе напротив магазина «Детский мир» по настоятельным просьбам верующих вновь зазвонили колокола Свято-Никольского собора. Пасху горожане встречали в этом празднично убранном соборе, который ещё требовал дополнительного ремонта после переноса органа в здание бывшего кинотеатра «Художественный». Среди прихожан была и Клавдия. Бывший комсомольский и партийный работник, она с трепетом в душе подошла к ступеням собора. У Бога для праведных места много, но примет ли Он её в теперешнем состоянии?  В храм Клава зайти побоялась и присела на лавочку, чтобы собраться с духом.
На лавке уже сидела пожилая женщина: очень худая, в обшарпанном демисезонном пальто и потёртой кроличьей шапке мужского фасона. Её ноги были обёрнуты газетой и засунуты в серые войлочные ботинки, в народе называемые «прощай, молодость». На её измождённом тревогой  и недоеданием лице выделялись большие карие глаза. Бабуля постелила рядом с собой газету и с жадностью ела крашеные яйца, которые ей дали как подаяние, запивая их водой. Увидев Клаву, она прикрыла еду руками, а в глазах вспыхнул испуг. Скорее всего,  она подумала, что эта грузная женщина с красивым полным лицом отберёт у неё яйца. Ведь на вид Клавдия очень сильная. Но та порылась в своей котомке и протянула побирушке два пряника. Бабушка сразу  успокоилась, на её лице появилось подобие улыбки. Она протянула в ответ яйцо и торопливо перекрестилась на купола собора. Женщины долго присматривались друг к другу.  Нищенка первая по-мужски протянула Клаве руку для знакомства, обтерев её о пальто.
- Меня зовут Катерина, а тебя? - невнятно прошамкала она.
- Клава.
-  Ты в первый раз подошла к церкви, я вижу. Только без веры и без дел молитвы Бог не примет. Моль одежду ест, а печаль - человека. Далеко живёшь-то?
Клава с трудом понимала речь попрошайки. Похоже, у неё совсем не было зубов во рту, а вместо губ - тонкая полоска.
- Далеко. Я пойду, холодно мне! - поёжилась Клавдия.
- Пойдём вместе до автобуса. Не побрезгуешь? - Катя торопливо стала заворачивать свою снедь в газету. - Вдвоём теплее! А ты не дерёшься?
Обе с трудом встали со скамьи и поплелись через сквер на проспект. Катерина очень обрадовалась новой знакомой и за 15 минут, которые они шли до перехода, успела рассказать, что ей 70 лет, что она больна и очень одинока. Дома она не может долго быть одна, потому что привыкла жить среди людей. Поэтому стала ходить в церковь. Хотела даже уйти в монастырь, но потом передумала, да и работать практически не может. К Богу Катя пришла давно. Пенсия маленькая, а Он, Господь, сегодня ей гостинцев на неделю дал.
У Клавдии закружилась голова. Она  устало прислонилась к углу высотного дома. Её била нешуточная дрожь. Мало того, что Катерина  шепелявила, так  ещё и сильно мешал уличный шум, поэтому пришлось напрягать слух.
- Не доедешь ты, дочка, до дому. Я за углом живу, недалеко. Ещё не поздно, пошли ко мне. Чай-то горячий у меня всегда есть. А лекарство у тебя с собой?  - засуетилась женщина. - Что за напасть? Господи, спаси и  сохрани!
Клава только кивнула головой в знак согласия. Катина квартира находилась на улице Почтовой, совсем рядом с переходом. Однокомнатное жильё на первом этаже было чисто прибрано и очень бедно обставлено. Клава разделась. И Катерина поразилась её чистой, красивой и дорогой одежде, спрятанной под задрипанным пальто. «Я попрошайничаю от нищеты, а с этой бабой что случилось? Да, дела!  - задумалась Катя. - Нищий болезней ищет, а к богатым, выходит, они сами бегут».
- Клава, я тебе постелила, ложись. В тесноте, да не в обиде! Как же так-то? А лекарство твоё где?
- Там, в котомке поищи.
Клавдию так трясло, что аж начало подбрасывать на диване. Катя буквально влила ей таблетки, старательно размяв их ложкой. Женщина проспала около двух часов, а, очнувшись, не сразу поняла, что случилось. Хлебосольная хозяйка поила её горячим чаем и  кормила пасхальной «добычей».
- Ты  тоже одна живёшь? Оставайся до утра, а то таких, как мы, всякий норовит обидеть! Многие не понимают, что не всё правда, что люди говорят!  - заплакала Катя. - Меня сейчас все чураются, а я на них не обижаюсь. От судьбы не уйдёшь. А ты хорошая! Молодец, что к церкви подошла!
- Неверующая я! - рассердилась Клава. – Домой  поеду.
- Вольному - воля! Я тебе адрес свой написала. Может, свидимся. Телефона у меня нет, в очереди стою на установку. А зачем он мне? Да и доживу ли?
Клава быстро оделась и выбежала за дверь, буркнув:
- Спасибо, Катерина!
- Бог в помощь! - услышала она вслед.
Катя закрыла за гостьей дверь и достала из шкафа заветную бутылочку самогонки. Налила полстакана и выпила залпом, закусив теми же крашеными яйцами. Она долго сидела за столом, размазывая слёзы, которые текли от воспоминаний. Пожилая женщина не стала расспрашивать Клавдию о её беде, но сердцем почувствовала, что та не в себе. А человеку на фоне одиночества очень легко сойти с ума. Ему нельзя оставаться одному в своём сумасшествии.
Клава  не появлялась возле перехода больше месяца, пряталась от людей. Но однажды Катя опять встретила её возле храма. Центральный вход был закрыт, и Клава, похоже, не знала про другой вход. Катерина долго наблюдала за Клавдией, а когда та, развернувшись, пошла на выход из сквера, окликнула её.
- Где-то я тебя видела,  - сказала Клавдия, в упор рассматривая бабушку. - Почему у тебя ноги завёрнуты в газеты? Тебя зовут…  - она нахмурила лоб, вспоминая.
- Катя я! На Пасху познакомились. Здесь, на лавочке.
- Катя, Катерина… - женщина полезла в свою сумку и достала скомканный листок. - Так это твой адрес? Здравствуй!
- Я за тебя переживала, Клавочка! В храме идёт ремонт, временный вход с другой стороны. Если хочешь зайти, то я тебя провожу.
- Нет! Пойдём отсюда. Не верю я Ему! Бабушка и мама молились, а Он моего сыночка не спас! Не могу, понимаешь!
-  Вот что я тебе скажу: веры не было настоящей, вот Бог и не услышал! А что ты сама в это время делала? Тебе как матери просить надо было!  Материнская молитва самая сильная! Извини, пойдём ко мне, а то сейчас дождь начнётся, – предложила Катя.
Клава пошла за приятельницей, покорно опустив голову. Много лет она не общалась ни с кем и никому не верила. Из родных осталась только племянница в далёком Ленинграде. Старые друзья после смерти сына забыли о ней, а записную книжку она в гневе порвала. Единственный адрес, который Клавдия оставила у себя на всякий случай, был дома.
Раздевшись у порога и порывшись в сумке, она достала чай, баранки и сахар. Катерина не стала предлагать гостье выпивку из опасений, вдруг та буйная. Поэтому женщины, не торопясь, пили чай. Клавдия молчала, говорила в основном хозяйка.
-  Я расскажу тебе о себе, а ты сама рассудишь, справедлива ли ко мне жизнь. Послушай меня, если нетрудно. В мае 1941 года я вышла замуж. Муж мой даже до фронта не доехал - погиб при авианалёте. А я осталась вдовой в 20 лет.  Сын мой родился недоношенным и вскоре умер от воспаления лёгких. Работала я в школе учительницей начальных классов, подрабатывала сторожем. Была у меня ещё попытка выйти замуж, но внешне красивый и вроде бы достойный мужчина оказался домашним извергом и пьяницей. Он вернулся с войны живым, но контуженным на всю голову. Сбежала я от него в город, в чём была. Муж и не искал меня. Я же в деревню после училища по распределению попала, вот и прижилась. Родители мои в городе жили в маленьком домике на берегу Оми.  Прожила я с ними лучшие годы, пока они не померли. Дом начал рушиться, а у меня пенсия - 60 рублей. Денег не хватало. Надоумили меня добрые люди, что мне должны помочь с жильём как жене фронтовика, да и я без дела в тылу тоже не сидела. Полгода «жила» в райисполкоме, на стульях завтракала и обедала. А потом ночью рухнула в моей кухоньке крыша. Стена дала трещину и покосилась, отвалился большой кусок глиняной штукатурки. Я утром в сумку положила обломки стены, залетела в ярости в кабинет начальника по жилищному сектору в райисполкоме и весь этот срам ему на стол плюхнула. Случилась со мной истерика, вызвали милицию и врачей… Потом - больница и долгожданный  выстраданный ордер на квартиру. Добилась! Но жить мне ещё труднее стало. Вот отдам квартирную плату ЖКХ, а потом остаток делю на дни месяца до новой «получки». Радуюсь, как ребёнок, если хотя бы 10 копеек останется. Веришь,  даже в психушке побывала. Стала Библию читать и Бога о помощи просить. Нужда меня научила Богу молиться. Есть люди, которые умеют просить, а я… Знаю, что судьба попрошаек не любит, но иногда хочется не просто есть, а жрать! Обидно, что мясо для меня теперь как заморское яство! Вот и хожу к храму.
Клавдия не перебивала её и терпеливо слушала, а потом спросила:
- И что, есть он или нет, Бог-то твой?
- Знаешь, Клава, телевизора у меня нет, так я много читаю. При свечке, экономлю свет. Вот вчера прочла: «Бог души не вынет, сама душа не выйдет». Помогает Он всем, но если в Него верить. Я у Бога только здоровья прошу. А богатства или денег у Него просить нельзя - осерчает!
- Внушила себе, вот и веришь! - вздохнула Клавдия.
- Кто мне ещё поможет? Одна я, понимаешь? На работу не берут, даже метлой махать.
- И я одна. Мама моя говорила, что счастье вольная пташка, где захочет, там и сядет, – вспомнила Клава.
- Растревожила я себя. Нужно полечиться. Хочу выпить! Будешь со мной? - Катерина достала полбутылки вонючего самогона из шкафа. - Таблетки для меня дорого, а этого надолго хватает. - Она виновато улыбнулась, потрясла содержимое бутылки и налила половину стакана. - Не хочешь? Ладно, мне больше достанется!
Клава отказалась. Она ни разу в жизни не пила даже водки, а здесь самогон. Клавдия так и не рассказала ничего о себе и вскоре засобиралась домой.
Бабушку развезло от выпитой бурды. На прощание, закрывая дверь, она прошепелявила:
- Дочка, ты приходи ко мне, не брезгуй! Я же вижу, что ты другого поля ягода, богачкой была. Тому тяжело, кто помнит зло и обиду. Коротка молитва «Отче наш», да спасает! Я и рада бы тебе помочь, но только беседой и могу. Клавочка, а у тебя на проезд деньги есть? Подожди! – она вернулась с банкой, в которой лежали монеты. – Бери, а то штрафанут!
- Катя, есть. Теперь ты подожди. – Клава засунула руку в свою безразмерную сумку и достала горсть монет. – Спасибо тебе! А это в твою копилку. - И высыпала мелочь в банку.
Приехав домой, Клавдия долго искала в шкафу с книгами бабушкину Библию. Нашла её в комоде аккуратно завёрнутой в красную бархатную материю. И теперь в  часы прозрения Клава вечерами иногда читала Библию. Чтение давалось ей с большим трудом. В голове постоянно теснились сомнения, смешанные с обидой и воспоминаниями. Тогда женщина в ярости швыряла книгу, у неё начинала болеть голова, она металась по квартире, не находя себе места. Много лет Клавдия не брала в руки никакого чтива, а здесь – Библия! Имена и события путались в голове, она не всё понимала, но упорно хотела разобраться. Постепенно чтение так увлекло женщину, что, дойдя до середины, она начала читать заново. И в конце концов, вновь пошла к церкви, на этот раз почти сознательно. Она боялась, что из собора её прогонят. В храме заметили, что Клавдия часто робко стоит на ступенях, но боится зайти. Доложили о ней Владыке Феодосию. Тот вышел сам, пригласил её в храм, и они о чём-то долго говорили… Последующие 5 лет верующие видели Клаву в храме. До сих пор люди смотрели на неё с недоверием и с брезгливостью, но их мнение ей было не важно. Она стала совсем другой.
А Катерина потом вдруг исчезла. Клавдия дважды приходила, но не заставала её дома. Соседи рассказали, что бабушка совсем спилась и умерла на пороге своей квартиры с открытой дверью. Наверное, хотела попросить о помощи, но не смогла. Хоронили Катю как безродную в общей могиле.
…Клавдия тоже умерла в своей квартире. Двери в неё открыла милиция по просьбе соседей, почувствовавших трупный запах. Умершая сидела за столом на стуле в бархатном вишнёвом халате. А её лицо выражало высшую степень блаженства. Наверное, в своём безумии женщина в тот момент познала и поняла что-то нам не доступное.
Жилище Клавы поразило всех присутствующих. Дорогая обстановка, красивая посуда, картины, хрусталь… Никакого хлама и  запустения. На диване - раскрытая Библия и фотоальбомы. На столе - фрукты, икра, вино, сыр, хлеб и ещё рассыпанные таблетки. Рядом - бутылка дорогого марочного вина. Напротив - фотографии умерших полукругом в чёрных рамках. Возле каждой - рюмки с вином, накрытые печеньем. Посреди стола лежала записка: «Позвоните Марине. Пусть хоть она будет счастливой! Завещание - в верхнем ящике стола. Копия - у нотариуса». Рядом лежали адрес и телефон нотариуса.
В прихожей на плечиках висело зелёное пальто с тремя большими заплатами и облезлым песцовым воротником. Рядом стояли чисто вымытые чёрные стоптанные башмаки. В шкафу оказалось полно красивой одежды, и других пальто в том числе. Почему же Клава так дорожила именно этим «нарядом»? Что это: обида на судьбу, протест или болезнь? Это так и осталось тайной…
Трижды человек дивен бывает: когда родится, женится и умирает. Но город-миллионник всегда продолжает жить своей обыденной и суетной жизнью…