Хозяин безлунной Москвы. Глава 24

                Глава 24.
      «Любопытно, какой отъявленный плут и шарлатан, а может просто недотёпа, и при каких нелепых обстоятельствах первым разнёс по белому свету глупейший миф, что французы – великие затейники и отъявленные безобразники в постели, награда и отрада для любой женщины? Некий, наделённый больной фантазией, придворный якобы распутного двора Людовиков? Бездарный и безызвестный создатель бульварных романов? Великий сказочник Шарль Реппо (или как его там по фамилии)? Наполеон, в конце концов? Кто посмел растрепать по миру и, в частности, по земле российской такую чудовищную ложь, тщетно обнадёживающую прекрасную половину человечества?» - полные руки в праведном гневе взмыли вверх над водной гладью, потревожив её безветренное спокойствие, сердито парирующей мириадами сверкающих на солнце брызг в античное лицо. Замешкавшись посередине парной от наплывшей в ночи жары речки, резво заболтав в глубине сильными ногами и прервав вынужденно странный ход похмельных мыслей, Хранительница протёрла пальцами потерявшие на короткий срок зрение васильки, похлопала пшеничными ресницами, вгляделась в лебединую пару с взъерошенными отпрысками, лениво покачивающихся на мели у противоположного берега, убедившись, что не ослепла, и, неспешно развернувшись, поплыла обратно. В памяти возникла сцена из далёкой молодости: вот она, красивая, высокая, стройная и крепостная, с тугой косой, перекинутой через плечо, струящейся меж аппетитно выдающихся персей, лепит пирожки на господской кухне и молодой статный барин, подкравшийся незаметно сзади, хватает её за плечи, разворачивает к себе и впивается страстно в юные сахарные уста, приятно щекоча жёсткими усами губной желобок, параллельно блуждая требовательной рукой по девичьим прелестям, настойчиво задирая юбку. Тогда она, конечно, испугалась этой мужской неведомой нахрапистости и неожиданно возникшего на пороге сурового аскетического отца семейства, немедленно выдворившего похотливого сына из усадьбы в Первопрестольную, но потом, выйдя замуж за потомственного француза по настоянию хозяина и увещеванию местных глупых болтливых баб, нашёптывающих в невинные уши: «Ох, эти галлы такие проказники в постели! Будешь счастливой!», ничего не поняв и особо не почувствовав ни в первую брачную ночь, ни в последующие, вспоминала только те сладкие грубоватые и мучительные ласки, не поддающиеся сравнению со слабыми потугами вечно вялого апатичного супруга.              Арина Тимофеевна никогда бы не позволила себе настолько нагло, огульно обвинять всех пришельцев из недавно враждебной страны в некомпетентном подходе к вопросам  интимного характера, если бы ни некоторые вопиющие факты: во-первых, её незлобивая свекровь и взрывная невестка намекали на почти полную несостоятельность французских мужей, последняя, вероятно, не случайно загуляла и ушла (достойных в постели партнёров не покидают), во-вторых, деревенские старушки, пережившие Наполеона, поговаривали, хряпнув лишнего за праздничным застольем, хихикая в цветастые платочки, что нелепее насильников, чем «хилые хранцузы» они не встречали, «куда им до наших здоровенных напористых ненасытных мужиков».
- Тьфу-ты, ну и думы похабные с самого рассвета! – хмыкнула женщина вслух, выбравшись на сушу и принявшись меланхолично отирать дородное тело льняным полотенцем. За спиной послышался лёгкий хруст ветки. Она резко обернулась, тревожно забегав васильками по густой хвое: ей почудились мелькнувшие в зарослях серебряные серёжки и торопливое шуршание удаляющихся по тропе шагов, хотя, возможно и птица какая, напуганная, сверкнула перьями и прытко зашелестела крыльями, покидая убежище.
     Облачившись в бельё и синее платье, под глаза, она поплелась в сторону особняка, размышляя тоскливо о вряд ли благостном впечатлении, произведённом на Него сомнительной прелестью увядающей плоти в целом и упитанных ягодиц в частности. Пока пеклись оладушки, Хранительница, смахнув крохи, оставшиеся после завтрака казака со стола и вымыв использованный кофейник, наблюдала сквозь стекло, как Платон Нилыч ведёт коней за конюшню к просторному барскому лугу, с досадой отметив, что сегодня он не оглянулся, как всегда, на кухонное окно и не погрозил деланно сурово кулаком. Столь непонятная ситуация её категорически не устраивала.
       Она застала его в тени ветвистого клёна, одиноко возвышающегося среди пёстрого ковра, сотканного из травы и мелких цветов, лениво пожираемых конями, полураздетым и разобутым, в одних шароварах с красными лампасами, притулившимся спиной к мощному стволу, сосредоточенно вырезающим из деревянного бруска какую-то затейливую фигурку.
- Доброе утро! – дрогнули в робкой улыбке сахарные уста. – А я вам оладушек горячих со сметанкой и молочка свежего принесла. С полчаса назад молочник доставил, - полная рука качнула призывно овальной камышовой корзиной.
- Здарова днявали, - вишнёвые глаза мрачно покосились на женщину. – Закой? Не голоден я, зря старалися.
- Да разве булка и кофе – еда для такого дюжего дядьки? – Арина Тимофеевна, возбуждённо сглотнув, восхищённо уставилась на внушительный торс, выглядывающий из-под расчёсанной надвое бороды, густо поросший чёрными с проседью волосками, оголённый только на длинных, причудливо сплетающихся дорожках шрамов, покрывающих грудь, живот, плечи и руки, продолжающие остервенело орудовать ножом. Она замялась, заметив его упорное нежелание поддерживать разговор, но всё же брякнула, не выдержав: - Там, на реке, мне показалось...
- Не показалось! – пресёк угрюмо казак. – Это я был. Хотел искупаться, а тут такая живописная картина...
- Глумитесь? Живописная полинялая баба с полотенцем? – в круглые щеки с ямочками бросилась стыдливо кровь. – Вы что же, всё – всё видели? Совсем всё?
- Всё видел, - невозмутимо кивнула коротко стриженая голова. – Отчего же полинялая? По мне, так самый сок, нет, скорее клубничка со сливками. Вы ведь в возрасте ягодки изволите находиться?
- Ага, угадали, винной ягодки, - горько усмехнулась женщина, - сорок шесть мне.
- Тем более: смоква – особо сладкая! Я-то уже за полвека перевалил, молодуха вы ещё для меня, - острое лезвие, вонзившись с размаху, неистово проковыряло брусок. – Скажу прямо, завидую я Наркису и удивляюсь его глупости: ни за что такую справную ладушку не отпустил бы одну купаться, да ещё в наряде нашей прародительницы.
- Ой, да ему уже давно всё равно, - хихикнула довольно Хранительница, кокетливо поправив корону из косы. – Не волную его ни я, ни мои одеяния, никто другой, кроме единственной возлюбленной - печи, на которой можно подрыхнуть в отсутствие хозяина.
- Я думал, французы – ого-го! – вскинулись с любопытством мохнатые брови на мгновенно подобревшем лице, нож и недоделанная фигурка прыгнули в траву.
- Я тоже так думала, пока замуж не вышла, - небрежно передёрнулись сдобные плечи. – Поешьте, прошу, - она осторожно приблизилась к изрезанному торсу, нагнулась, ставя корзину, и, мгновенно пленённая крепкими мускулистыми руками, повалилась на волосатую грудь, удивлённо и радостно охнув.
   Пурпурные губы впились жадно в сахарные уста, возбуждающе щекоча усами и бородой губной желобок и античный подбородок, крепкие руки забродили по пышной груди, властно сжимая, лихорадочно разыскивая подступ к телу. И она сама, скользнув дрожащими пальцами к воротничку, расстегнула пуговицы, скрытые нарядными рюшами, до пупка, выгибаясь, словно рубенсовская златоволосая юная Орифия, похищаемая распалённым похотью седым Бореем и постанывая. А он, тем временем, ловко подобравшись к юбке и задрав её, нагло стянул с пышных бёдер панталоны, зашарил мозолистыми ладонями вверх от налитых упитанных колен к заманчивым недрам, повозился недолго со своими шароварами, легко повернул дородное тело, уложив на живот, шлёпнул ласково по внушительной половинке белоснежной ягодицы и пригвоздил к земле, бормоча неверным языком:
- Болезная моя! Жалочка ненаглядная!
       В затуманенном сознании мелькнула зазольная мысль, что жалочками ненаглядными зовётся обычно барская гнедая пара, но обижаться в подобных обстоятельствах, когда каждую клеточку прожигала упоительная услада, не имело никакого резона.
                ***
- Ишь злопамятная какая! Я и не думал тебя обидеть, - тихо засмеялся Платон Нилыч, наматывая на руку длинную, жестоко развенчанную им во время слияния влажную косу. – Жалочка – это значит милая, любимая. Кого раньше я мог так называть, окромя животных? Гутарь дальше, - потребовал он, крепко прижав тёплую румяную щёку к шерстяной исполосованной груди.
- После той неприличной сцены с молодым барином и изгнания его из родного дома, - продолжила Арина Тимофеевна рассказ, умиротворённо вытягивая пальцами, не глядя из серебряной сережки запутанные в ней длинные пшеничные волосы, жестоко сотрясая мочку уха бравого казака, - господин мой изъявил желание немедленно выдать меня замуж, поскольку, по его словам слишком лакомой была.
- Такой и осталась, - пунцовые губы, задорно усмехнувшись, коснулись тонкой удивлённой морщинки, рассекающей загорелый лоб.
- Скажешь тоже, ты мне льстишь, - кокетливо усмехнулась новоиспечённая любовница. – Я так долго гутарить, подобно тебе вчера, не смогу - серая скучная жизнь. Так вот, привёз хозяин из соседней деревни тридцатилетнего тщедушного невзрачного Наркиса, который, оказывается, служа передвижным садовником в окрестных поместьях и нашем, давно на меня глаз положил, и сказал строго:  «Коли выйдешь за него и останешься у меня в прислугах, больно готовишь ты вкусно, дам тебе вольную и избу построю для молодой семьи на свои средства, а если откажешься, в дом терпимости продам, не нужны мне здесь соблазнительные свободные девки, сбивающие с панталыку работящих мужиков». Что мне оставалось делать? Согласилась я тотчас, тем более жених совсем не пугал, выглядя скромно и галантно. В супружестве у нас сын родился, Венсан.
- Ну, о Вене вашем беспутном мне всё Миша поведал, - дёрнулась всклокоченная борода. – А почему после него-то детей не было?
- Да не хотел Наркис больше детей, - взметнулись к восточному носу васильковые глаза. – Не терпит он визга и гама, производимого малышами.
- Дурак твой супружник, - мозолистые ладони пригладили мягкую обнажённую потную спину. – Я бы с тобой младенцев с десяток нарожал. Знаешь, жалочка, - изрёк он после минутной заминки, - мне всё-таки немного стыдно, что я с венчанной женщиной такое непотребство учинил, хоть и на дух не переношу твоего самовлюблённого садовника. Ведь всегда осуждал барина за подобный грех, из года в год, изо дня в день, и сам попался на удочку. Как говорится: «не судите, да не судимы будете».
- А что, Александр Сергеевич действительно был склонен к прелюбодеянию? Невоздержан? – захлопали в любопытстве пшеничные ресницы. - Слышала я от балаболок московских, наведываясь в Белокаменную, о его победах над женским полом, сплошь родовитых дворянках.
- Не, он совсем не был склонен к блуду, совсем, - махнула крепкая рука, опутанная косой. - Никогда ни за одной юбкой не волочился, но отказать не мог. Да и как тут откажешь? Вот ты представь, - вишнёвые глаза устремились к ясному небу, вспоминая, - жили мы много лет до переселения сюда вдвоём в меблированных комнатах Чижовского подворья. Я выполнял, помимо обязанностей кучера, все хозяйские дела. Часто поздними вечерами раздавался стук в дверь, мне приходилось открывать: на пороге неизменно стояли расфуфыренные особы, сверкая бриллиантами сквозь чёрные вуальки, намекающие на замужнее положение, и просили Орлова позвать. Мои слабые попытки донести до них, что барин нынче отдыхает, терпели неизменное фиаско, эти фифы отталкивали меня, восклицая: «Да кто ты такой, плебей, чтобы задерживать даму?» и стремительно исчезали в господских покоях. И он поначалу, видимо, не решался сразу отказать: мадамы всё же, да и потребности мужские, молодая горячая кровь. Спустя первую ночь каждая новая посетительница покидала наши скромные хоромы восторженной и окрылённой, по прошествии недели, эта же щеголиха, как правило горько рыдала, оставляя временное пристанище навсегда. Парочка шибко оскорблённых аристократок даже запустила в меня драгоценными браслетами, подаренными Александром Сергеевичем, видимо в знак расставания и благодарности за сносно проведённые часы досуга. В такие дни с утра он выходил на кухню, суровый, раздражённый, неизменно бормоча под нос: «Зачем я только связался с этой похотливой пустышкой? Ведь не люблю её. Для чего?» А однажды, чуть более года назад, заявил он мне, вернувшись в апартаменты: «Всё, Платон Нилыч, собирай скарб, убираемся мы из Москвы, подальше от непрошенных визитёрш. Покупаю поместье, будем жить в тишине и отшельничестве. Хватит с меня этой не дарящей счастья дури». Так я встретил тебя, жалочка моя ненаглядная, - шершавые ладони ласково смяли налитые перси.
- Я подозревала, что нет на нём особой вины. Не похож наш барин на ловеласа, - облегчённо выдохнули сахарные зацелованные уста. – А как вы познакомились? Ты мне так и не рассказал, а ведь обещал вчера, - напомнила Хранительница, кротко потёршись щекой о жёсткую бороду.
- О-о-о, - хмыкнул казак, с трудом оторвавшись от выдающихся прелестей, вынув из кармана сброшенных наземь шаровар надолго покинутые бриаровую трубку и спички и раскурив, - это особая история, в которой опять же была замешана представительница прекрасного пола. Как я тебе уже давеча сказывал, - выдохнул он вверх густой сизый дым, - приспичило мне после получения отставки у великого князя Константина Николаевича Москву посмотреть. Сняв комнату в Чижовском подворье, прогуливался я целыми днями верхом, разглядывая местные красоты, а поздними вечерами возвращался ночевать в своё временное пристанище. Путешествие случилось в мае, погода позволяла. Вот, однажды, в сумерках направлял я неспешно скакуна в сторону гостиницы, да замешкался на повороте к Богоявленскому, подав инвалиду Крымской и загутарив с ним. Только собрался трогать дальше, как заметил женщину в чёрном, маячившую в глубине безлюдного и неосвещённого переулка, заставившую меня, придержав коня, замереть. Уж очень странно она себя вела: то выбегала на середину мостовой, то пряталась за столб с разбитым фонарём, то к мешку холщовому сгибалась, брошенному у края дороги, и всё время вскидывала голову в шляпе с вуалью вверх, явно глядя на окна гостиницы, какие-то определённые. Я с интересом стал наблюдать: вот пара окон погасли, она дёрнулась и бросилась к мешку, судорожно развязывая его на ходу, перенося в самый центр проезжей части. Распахнулись ворота подворья, из них выскочил каурый конь с огромным всадником в седле и зарысил, к счастью лениво, аккурат навстречу чудаковатой даме. Она мгновенно вывалила из мешка нечто неприятно шевелящееся, бросилась за фонарный столб и, выудив из недр мрачного наряда револьвер, принялась бешено, словно умалишённая крутить барабан. Моментально расценив сложившуюся обстановку, как опасную, угрожающую жизни может совсем не дурного человека, я пришпорил коня, направив его галопом в переулок, и, поравнявшись с женщиной, выбил нагайкой оружие из дрожащей руки, затем рванул шашку из ножен и, подлетев к колышущемуся комку, ещё по пути сообразив, что это здоровенная змея, разрубил её надвое и одновременно с гигантским всадником остановился друг против друга...
- А змея-то зачем? – перебила Арина Тимофеевна, округлив от ужаса глаза.
- Понимаешь, болезочка, у лошадей с гадами ползучими особые отношения, - пыхнула важно, со знанием дела бриаровая люлька. – Кто-то из гривастых, совершенно их не боится, как к примеру, мой старичок, прошедший суровые испытания Кавказа, - он кивнул в сторону белого в яблоках коня, задумчиво жующего клевер, а лошадки незнакомые с шипящими тварями могут и на дыбы встать, и понести, и скинуть всадника с себя, вынудив его свернуть себе шею. Того, видно, и добивалась невменяемая лиходейка. Кстати, змейка та оказалась при ближайшем рассмотрении шестифутовой опаснейшей закавказской гюрзой. У меня в комнате, ненавистной тобой, имеется такая краля, выкованная на кузне, - пурпурные губы иронично усмехнулись.
- Приберусь там, пожалуй, сегодня, - полные пальцы игриво щёлкнули по основанию сунутой в рот трубки, вынудив казака поперхнуться, закашляться и рассмеяться. – Итак, вы остановились супротив друг друга, - напомнила она.
- С трудом осадив взметнувшегося на дыбы коня, - с готовностью продолжил Платон Нилыч, - испугавшегося поверженного, но ещё извивающегося расчленённого василиска, всадник спешился, кинув мне поводья с просьбой придержать всполошенное животное, бросился к истошно заверещавшей даме, откинув подальше ногой револьвер, схватил её за плечи и затряс, что есть мочи, гневно крича: «Оставьте меня, наконец, в покое! Сколько можно преследовать? Я же сразу предупреждал об отсутствии чувств и вероятности совместного будущего!» А она завыла дико на всю округу: «Не оставлю! Всё равно убью! Не позволю, чтобы другие были с вами счастливы, как я недавно». С её головы слетела шляпа и я заметил, что она весьма привлекательна: с тонкими чертами на благородном лице и медными блестящими волосами. Казалось, глупо было бросать такую. Потом-то, открывая двери и получая браслетами и брызгами слёз в лицо от его пассий, сплошь хорошеньких, как на подбор, я обнаружил странное равнодушие барина к внешней пригожести. Ведь и на Ольгу Николаевну он обратил внимание не сразу, я заметил краем глаза, оборотившись с козел, и не на пленительную красоту, а на беспардонный хохот, звенящий по всему Пречистенскому бульвару. Так вот, о чём я? Ах, да. На шум, крики сбежался народ, вскоре городовой подоспел и увёл слабо передвигающую ногами несостоявшуюся преступницу, подняв прежде головной убор и собрав брезгливо в мешок улики. Огромный всадник вернулся ко мне, пожал крепко и благодарно руку, воскликнув: «Спасибо, бравый казак. Ты мне жизнь спас», оседлал своего коня, спросил, где я нынче ночую и узнав, что мы живём в одной гостинице, рассудил мудро: «Не стоит мне сегодня выезжать за пределы переулка. Ангел - Хранитель отвратил видимо от большей беды. Пойдём ко мне в гости, примем на грудь, выпьем за твоё здоровье, отметим моё спасение». За коньяком разговорились мы не в меру: он поведал о себе, я о своей скромной персоне. Слово за словом, рюмка за рюмкой и предложил мне Александр Сергеевич: «Оставайся при мне верным защитником. Давно такого искал, боевого и невозмутимого. Экипаж приобретём, лошадок породистых, будешь ухаживать за ними, управлять в своё удовольствие. А я тебе достойное жалованье положу и дам обет к любовницам, в отличие от великого князя не приставлять, если только к жене, которой нет у меня и вряд ли будет». Раздумывать мне долго не пришлось – больно располагал к себе гигантский барин, согласился почти сразу. Заметив в его смуглом лице переживания по поводу той неприятной сцены в переулке, я, постеснявшись задавать лишние вопросы, поинтересовался только вскользь: «Откуда она взяла в Москве Гюрзу?» «Да супруг её, какой-то полковник или выше, не помню, несёт вечную вахту на Кавказе, - пожал он равнодушно широкими плечами, - и, видимо не отличаясь высоким интеллектом, привозит, навещая в отпуск семью, крошечных, только вылупившихся змей, дабы порадовать своего томящегося от безделья маленького избалованного сына». Спустя месяца полтора барин обронил беззаботно, ставя мне мат в шахматной игре, с интересом внимая моим военным байкам, об освобождении по его протекции ещё не приговорённой к каторге злоумышленницы по просьбе написавшего ему умоляющее письмо мужа, пообещавшего немедленно отозвать «вавилонскую блудницу» на Кавказ. На этом история сия печальная закончилась.
- Ох, боюсь, не закончилась, - Арина Тимофеевна провела взволнованно пухлым пальцем по особо заметному лысому шраму.
- Что ты имеешь в виду? – встрепенулся казак, выдув последнее облако из затухающей люльки.
- Не забывают женщины поражения и унижения, если любовь не остыла - пояснила печально она. – Да и муж её простил ли интрижку в самом деле или только сделал вид?
- А твой-то, чванливый, простит, коли узнает? – тревожно насупились мохнатые брови. – Вздумается ему прогуляться на луг, а тут лада его с конюхом в чём мать родила.
- Не вздумается, - полная рука лениво отогнала противно зазвеневшего комара, - никуда они сегодня с Мишей не собирались. Да и мир за пределами сада его нисколь не прельщает. И вообще, не хочу я думать об исходе случайно сложившегося положения, когда настолько хорошо, когда испытала такое блаженство, может последнее в жизни. Катись оно всё коромыслом! 
- С чего вдруг последнее, – хохотнул призывно Платон Нилыч, отбросив в сторону погасшую трубку и накрыв с налёта крепким телом размышляющую вслух болезную.
- Ой, про оладушки совсем забыла, остыли, поди, - выкрикнула  Хранительница, моментально потеряв в экстазе дар речи.
- Подождут твои оладушки, - пурпурные губы накрыли поцелуем парализованные восторгом сахарные уста.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...