пережившие отцов. часть 6. Жизнь советской деревни

17. Ученье свет, а неученье тьма

Приближалось первое сентября 1947 года. Саньке Кошкину мать сшила сумку с клапаном и длинной ручкой, чтоб можно было носить ее через плечо. Купила тетрадки, букварь, пять таблеток, при растворении которых в воде получались чернила, ручку с пером, на конце которого была «шишечка».
Это все давно было уложено в сумку с клапаном. Мы каждый день открывали ее и проверяли: все ли на месте.
Накануне первого сентября мы с Санькой вновь проверили сумку. В ней изменений не обнаружено, но вот в моей душе изменения произошли большие. Мне стало страшно от того, что я не пойду в школу. Вечером, лишь только мама вошла в комнату я громко заревел.
- Что случилось. Мой мальчик? Почему так горько плачешь? – Встревожилась мама.
- Да-а! Все в школу завтра пойдут, а я вот нет! - выдавил я сквозь слезы.
- Ну, ты еще маленький. На следующий год пойдешь, - пыталась успокоить мама.
- А Санька-то пойдет
- Ну, он же на год старше тебя! Вот Маньшай-то ровесник тебе, он тоже не пойдет в этом году.
- Я хочу с Санькой! – Топнув ногой, прокричал я, - а у меня нет портфеля и букваря.
- Как так нет? Портфель я купила тебе давным-давно, когда еще брату твоему покупала. А лежит он в сенях. В сундуке. 
Мама вышла в сени и быстро вернулась с коричневым портфелем в руках.      
Я быстро схватил этот волшебный предмет, присел на  пол и пытался его открыть. Но сделал это только с помощью мамы. В портфеле были букварь, тетради, ручка и еще белая цилиндрическая штучка. Это была чернильница - невыливайка с мордочкой собачки на боку. Такая же, как у брата, только у него была черная.
Многие завидовали брату, так как  чернила они носили в пузырьках из – под  каких-то лекарств.
- Я завтра пойду в школу вместе с Санькой, -  твердо отчеканил я.
- Ну что ж, сходи, - сказала мама, зная что я посижу  в классе и вернусь со всеми ни с чем, так как  она меня на этот год в школу «не записывала». А брату наказала присматривать за мной.
Мама в самоваре согрела воды  и я в тазике искупался. Из сундука она достала новую рубашку, штаны и ботинки, приготовленные для такого случая.
- Красавец! Когда подрастешь, все девки   будут твои. – Сказала она, когда я все надел на себя. Мне и самому было приятно ходить в новой одежде.
               
                * * *
Я долго не мог заснуть: ворочался и глубоко вздыхал, за что получил подзатыльник от брата:
- Спи, пузан, если не хочешь чтобы я тебя на пол прогнал.
Я пытался захныкать, но зная, что могу получить подзатыльник еще и от матери, только пробурчал:
- Нечего драться-то, - и отвернулся к стенке.
Утром мы с братом вышли из дома вместе, а когда дошли до дома, где жил Санька, он оставил меня.


                * * *
Школа располагалась рядом с пожарной каланчой, сельмагом, колхозными складами и правлением колхоза. Это место считалось центром деревни. Здание школы было длинное, Г – образное, старое и будто вросло в землю. По всему фасаду окна широкие и под самую крышу. Крыша пологая, покрытая тесом, почерневшая от времени. На желобах верхних досок облюбовал себе место мох, отчего северная часть крыши издалека казалась зеленовато – серой. Двор чистый. По всей длине здания открытая веранда. Слева, посредине и справа четырехступенчатое крыльцо. На высоких и широких дверях красовались ромбики с цифрами, обозначающими номер класса. На средней двери была табличка с надписью «Спортзал». Долгое время его занимало правление колхоза, пока не сделали  пристрой к сельмагу. Раз в месяц, а летом иногда и два-три, здесь демонстрировались художественные фильмы. Справа были хозяйственные  постройки и жилая комната заведующей школы Еварестовой Зинаиды Васильевны, моей первой учительницы. Слева, метров в десяти – пятнадцати, в сторону Барыша, под сенью ветел и черемухи просматривался туалет с четырьмя кабинами.
В класс, куда мы вошли, стояли парты в три ряда, с двумя проходами между рядами. Напротив входной двери, около окна стоял стол для учителя. Справа на  стене висела большая  доска.  Все: и стол, и парты, и табуретка, и доска были покрашены  черной краской, пол – грязно – коричневой, окна и подоконники – серой. Под потолком на проводах висели четыре электрических лампочки.



                * * *
Третьеклассники с шумом ворвались в открытую дверь и в споре, отталкивая друг друга, стали занимать парты с левой стороны класса: каждому хотелось сесть около окна и, непременно, на последней парте. И вот за эти места шли «ожесточенные бои».
Первоклассники робко стали занимать места с правой стороны класса. Мы с Санькой сели за последнюю парту в среднем ряду и внимательно наблюдали за происходящей борьбой за последнюю парту около окна. В ход пошли и сумки, и книжки, и даже кулаки. Все это сопровождалось громкими выкриками и задорным смехом девчонок до тех пор, пока в класс не вошла уверенным шагом высокая, стройная женщина средних лет с книжкой под мышкой и с указкой в руке. В классе сразу же воцарилась тишина. Возбужденные третьеклассники быстро расселись по местам.
Женщина окинула взглядом класс и, убедившись, что  наступила абсолютная тишина, сказала:
- Успокоились?  Первое, что вы должны сделать при входе учителя в класс, это встать.
Те, кто еще сидели, подскочили, как ужаленные роем пчел, устремив взгляд на учителя.
- После того, как я скажу: здравствуйте, дети, вы все вместе должны ответить: здравствуйте, Зинаида Васильевна. Так меня зовут. Я буду вас учить  читать, писать, познавать все то, что нас окружает. Все то, что я знаю, передам вам. Ходить по классу нельзя: если что – то вам потребуется, нужно поднять руку и четко изложить  свой вопрос.
Урок будет длиться сорок пять минут. О его окончании известит звонок. Вы после него можете встать, выйти из класса, при необходимости. Сходить в туалет, что на улице под ветлами. Перерыв, который называется переменой, длится 10 минут. О его окончании также известит звонок. Я вас утомила, наговорила много, теперь скажите, кому что непонятно? Спрашивайте, но прежде поднимите руку. Когда я разрешу говорить, вы встаете и излагаете свой вопрос. Всем понятно?               
Это касалось прежде всего новичков, так как третьеклассники знали и имя учительницы, и правила поведения в школе.
-Да!- Вразнобой прозвучало со всех сторон.
-А теперь садитесь. Будем знакомиться. Когда я назову вашу фамилию, вы встаете и говорите: - я. Итак приступаем. Антропов Гена.
Из-за парты, что у окна, встал неуклюжий крепкий мальчишка, лицо обильно  облеплено веснушками, лоб высокий, на голове копна волос. Одет он был в новую черную  вельветовую куртку, каких не было ни у одного мальчишки во всей школе. А так как парта оказалась для него маловата, он полностью не мог распрямиться, и его поза вызвала всеобщий смех. (Впоследствии Гена станет моим лучшим и надежным другом.)
-Я-а,-  глухо вылетел звук из приоткрытого рта, более похожим на: - А-а-а.
- Ну а что за смех? Смеяться над товарищами нехорошо, - произнесла Зинаида Васильевна, а Антропова Гену попросила пересесть на последнюю парту: она была большего размера.
Когда закончилась перекличка, Зинаида Васильевна встала из-за стола и направилась в сторону нашей парты. Я это понял и затаил дыхание, думая, что так меня не заметят. Но учительница остановилась около меня и, обращаясь ко мне, спросила:
-А вы кто, молодой человек? Как вы сюда попали?
Мне стало страшно, в руках учительницы была указка и я подумал, что меня будут ей бить. В классе стояла мертвая тишина, от чего мне стало еще страшнее, и я заплакал.   
-Это мой друг. Вовка. Он хочет учиться вместе со мной. И мы просим записать его в наш класс, - ответил за меня Санька, сильно заикаясь.
-Чтоб не тратить временя, мы продолжим урок, а судьбу этого мальчика мы решим с его родителями.
Как и с кем решала Зинаида Васильевна «мой вопрос», я так и не узнал, но в этот класс меня все-таки «записали».

                * * *
В течение всего учебного года в классе, где обучались одновременно и первоклассники, и третьеклассники царила доброжелательная обстановка. Никто в деревне не понимал: где Зинаида Васильевна черпала силы для такой изнурительной работы. Ей помогала дочь, Зоя, окончившая в Ульяновске педагогический институт, но не могла устроиться на постоянную работу из-за какой-то «хронической» болезни. Учителя Красноборской школы давали высокую оценку глубины знаний Котяковских школьников по всем предметам.


18. Степан Федорович

Степан Федорович Феоктистов, муж старшей сестры моей мамы, с легкостью распростился со своей фамилией во время женитьбы и стал Степаном Федоровичем Смоляковым. Никто в деревне не понял такого перевоплощения, да и сам он, наверно, не мог объяснить свое решение.
В свободное время он чаще бывал в кругу женщин, чем среди своих сверстников, а вот чем он завоевал их внимание, почему он стал идеалом мужчины для них, для многих осталось загадкой. Ведь рост его был ниже среднего, коренастый, энергичный, лицо ничем не приметное, разве что только усы, густые, черные, как смоль, делали его солидным. Когда он говорил, речь его переливалась словно весенний ручеек, бежавший в лесу по корням деревьев, извещавший о приходе весны. Но если ручеек нес радость зарождения новой жизни, то Степан Федорович вселял в души слушающих покой. Он верил во Всевышнего и сознанием, и душой и мог ненавязчиво передавать эту веру другим.
В его внешности, в разговоре, в манере поведения было что-то необыкновенное, привлекательное, что женщинам нравилось. Только они могли это уловить, прочувствовать и оценить. Им было интересно слушать Степана, его бесконечные рассказы из старины, которые он прочитал в книгах.
Он это чувствовал, отчего раскрепощался и становился словоохотливым, уместно вставляя шутки, пословицы и поговорки. Лицо его в это время делалось одухотворенным.
Если утром он поедет в сельмаг, который находился в километре от дома, то вернется с покупками только к вечеру.
       

Он остановится у каждой лавочки, где сидят женщины, заведет разговор с каждой встречной женщиной или подождет женщину, идущую в его сторону, чтоб вместе продолжить путь, ведя задушевную беседу. Сначала Мария Федоровна ревновала мужа, закатывала истерики, потом привыкла: горбатого только могила исправит.
-Пусть лясы точит, а деньги-то домой приносит. Да и не малые! Бабник он и есть бабник. А спит-то и в баню ходит со мной.- Успокаивала она себя.
Он много читал,  выписывал центральную газету до женитьбы,  это и выделяло его среди своих сверстников. Он не курил, не сквернословил, не злоупотреблял выпивкой. Выпить-то он мог, но не больше рюмки. Он понимал, что водка «умного делает дураком» и поэтому всегда обходил стороной питейные заведения.
Он с детских лет под присмотром отца занимался сапожным делом. И преуспел. Уже в шестнадцать лет «сработал» сапоги, приведя в восторг умудренных опытом сапожников.
Может быть этим он очаровал Марию Федоровну и тем неуловимым в его характере обаянием
Она была почти на голову выше своего избранника. Властная, ладноскроенная, хорошая хозяйка. Многие Котяковские мужики положили на нее глаз. И надо ж! выбор ее пал на этого «сморчка».
Она не захотела жить в семье мужа, да и Степан не очень-то возражал против этого.
У них вскоре появился первый сын Саша, потом Коленька, Катя и Маша.

Они любили своих детей и делали все, чтобы они выделялись среди своих сверстников. И это им удавалось: Смоляковым завидовали многие.
В колхоз они не вступили. Их называли единоличниками, предпринимателями, ведущими свое дело, за что платили налог государству. А вот прав на собственный клочок земли они не имели.
Картошку, просо, рожь и овощи Мария и Степан все-таки выращивали на сорока сотках, которые выделил колхоз родителям Марии Федоровны.  Им же достался сад, выращенный в свое время Федором Капитоновичем.
В овине «1» Степан оборудовал себе местечко, где было можно не только ремонтировать и шить обувь, но и, в случае необходимости, отдохнуть.
                * * *
Когда началась война, Степан Федорович сразу же был призван в ряды защитников Родины. Его со слезами провожали жена, дети и близкие родственники. Ему не хотелось менять удачно сложившую жизнь. Он не мог представить себя с винтовкой в руках.  Его страшил ужас, который может принести война.
                * * *
Спустя десять дней, дом Смоляковых стал навещать Николай Сидякин, следователь  по особо важным делам, интересуясь: не вернулся ли их хозяин домой. Такие посещения были и  ночью. Весть об обысках у Смоляковых облетела всю деревню: пропал Степан Смоляков.
«1»  Овин – строение для сушки снопов перед молотьбой.

По Марии Федоровне не было видно, что она была убита горем от потери мужа и соседи думали о сложившейся ситуации так, как подсказывало им их убеждение: Степан - дезертир.

                * * *
Доходили известия, что разгромили врага под Москвой. Наконец-то перелом в войне наступил. Враг отступал, но огрызался. Шли ожесточенные бои за освобождение городов и сел измученной войной страны.
В сорок четвертом призвали на войну старшего сына Марии Федоровны, Александра. Ему исполнилось восемнадцать лет. Мать не верила, что сына заберут в армию: ведь война-то идет к завершению. Но свершилось то, чего она больше всего боялась. Убитая горем она не находила себе место. Саньку она в этот момент любила больше, чем младшую дочь. Казалось, что все слезы выплаканы, но тоска, боль не отпускали, давили с такой силой, что все валилось из рук. Были моменты, когда она «хотела наложить на себя руки», но Бог  уберег ее от такого большого греха. Она все чаще на коленях просила Бога сберечь и «сохранить в целости» сына Александра.
                * * *
Ее сын, Санька, сразу же принял участие в боевых действиях. Ему даже при освобождении деревушки под Жуковкой Брянской области осколком снаряда разорвало гимнастерку и слегка задело плечо. Он не придал этому особого значения: крови-то сильной не было, а гимнастерку он заштопал, как только представилось свободное время.


Но вот случай, когда они втроем, сидя на пеньке спиной друг к другу, согреваясь, и когда в стороне разорвался снаряд, сделав огромную воронку, ему запомнился на всю жизнь. Он долго уговаривал друзей тогда перебраться в воронку. Ведь не зря же  говорят: -   снаряд не попадает в одно место. Но не успели друзья  поудобней расположиться на дне воронки, как снаряд превратил в воронку, то место, где они только что сидели на пеньке.
И пока были живы эти три друга, а они войну закончили без единого ранения, 9 Мая, в День Победы, первые сто грамм выпивали в Мехзаводском лесу, на пеньке и лишь потом садились за стол в доме, чтобы продолжить празднование.

                * * *
В сорок шестом сын Александр вернулся с войны. Мария Федоровна была счастлива, что Сашенька вернулся «целым и невредимым», да еще с красавицей женой Анной Васильевной, учителем химии, которая стала ему самым лучшем другом на всю жизнь. У них появились славные Танюшка, Коля и Вова у которых по-разному сложилась судьба: так как они сами хотели, или как распорядился Всевышний.
В это же время объявился «целым и невредимым» Степан Федорович.
Встреча отца и сына были не такими восторженными, как бы хотелось, но каждый, по своему давал оценку поступку этого взрослого человека.

Да и сестренки Катя и Маша, казалось, были больше рады приезду старшего брата, который рассказывал, как ему воевалось. А потом они до - поздна слушали исповедь отца.

                * * *
В Сызрани отец получил обмундирование и винтовку.  Слух прошел, что этот призы бросят для защиты Киева. Он облачился в военную форму, осмотрел винтовку и вздохнул:
- И как же она стреляет?- Чем вызвал общий хохот сослуживцев.
Он никогда не убивал даже назойливых мух: ведь это же божья тварь! И вот из этого оружия он должен убивать себе подобных людей.
И на каком-то переезде, когда поезд притормозил, Степан, оставив в углу тамбура  винтовку, выпрыгнул из вагона. С этого момента он стал дезертиром. Он не думал о последствиях, вызванных этим поступком, но понимал, что совершает преступление, но жажда жизни превышала это понятие.  Он готов защищать Родину от коварного врага, но как-то по-другому, не убивая людей.
Через сутки он добрался до Котяковского взгорья и по оврагу добрался до огорода Акулины. Чтобы, ненароком,  не обнаружить себя, он до дома Акулины добирался ползком между картофельными рядками.
И в течение пяти лет Степан Федорович скрывался от возмездия, то на чердаке дома  Акулины, то на сеновале своих сараев.

Только два человека общались с ним: жена и Акулина.  Даже взрослого сына Александра не посвящали в эту тайну.
                * * *
Учитывая то, что человек почти шесть лет сам себя обрек на заточение, Степана Федоровича направила на лесоповал в Воркуту. Он целый год двуручной пилой валил лес и топором с длинной ручкой срубал со стволов сучья. Под наблюдением охранников с винтовкой.
А когда вернулся в Котяковку,  многие забыли о его прошлом, ведь он был обаятельным человеком, хорошим сапожником и умеющим сказать нужное слово тому, у кого кошки скребут по сердцу.
               

19. Пир в Подкотяковской

Осень в деревне всегда была напряженной порой. Это и сбор урожая и сдача его на элеватор в Вешкайму. Это подготовка кормов к зиме для огромного стада коров и овец, это и сев озимых и подготовка полей под пары. «1» Да мало ли осенью работы в колхозе!
Но первого сентября начинаются и занятия в школе. Солнце по-летнему греет затылки и спины мальчишкам и девчонкам, шагающим с сумками и портфелями  в Красноборскую школу. Слева стога соломы, справа Барыш с застывшими на его берегах ивами. А гладь реки бороздят гуси стайками, чей гогот далеко разносится во все стороны.
От толпы ребят отделяется Петька Ермишин, заводила, вечный двоечник, специалист по анекдотам и лучший наездник на лошади без седла. К нему присоединяется восьмиклассник Санька Юдин, семиклассник Петька Краснов, Санька Кузин и Колька Дубцов. Они гурьбой направились в сторону Барыша.
Все поняли, что эта группа ребят до школы не дойдет
Первый день начало учебного года они проведут на лоне природы. В сельской школе учителя  понимали, что заготовка продуктов на зиму прежде всего и поэтому не придавали особого значения, если кто-то пропускал первые дни занятий. Это знал и Петька Ермишин и поэтому он смело пошел в сторону Барыша. И не по тому, что не хотелось учиться, а по тому, что очень хотелось есть.

«1» Пары – поле, оставленное на одно лето незасеянным для очищения от сорняков и удобрения почвы.

Он еще ночью разработал план, как успокоить желудок. И вот этот момент настал. Он видел много гусей, плавающих в водах Барыша и стайки гусей,  мирно щипающих  сочную травку по берегу реки. Вот они-то и стали объектом его внимания.
Петьке не составляло большого труда поймать пару гусей, свернуть им шею и выпотрошить их. Потом он ловко отрезал крылья, обмазывал тушку глиной, не снимая перьев, и отправлял ее в костер, на раскаленные угли.
Оставалось только подбрасывать сухие ветки в костер, а их было рядом с избытком, и ждать, когда заветное кушанье будет готово.
И вот наступает торжественный момент: Петька извещает, что пора пробовать приготовленное кушанье. Он знал, что за подобную инициативу его не поблагодарят хозяева пропавших гусей, но успокаивал себя тем, что схулиганить ведь могли и  Красноборские мальчишки.
Разбив глиняные шары, мальчишки насладились вкусным гусиным мясом, сожалея, то не прихватили с собой соли. Гусиные перья отделились вместе с запекшей глиной.
Довольные мальчишки поднялись на взгорье «1» и в стоге соломы нашли себе пристанище, где можно переждать время, когда из школы будут возвращаться Котяковские ученики, чтобы влиться в их компанию и вернуться домой, словно и не было этого пира в Подкотяковском саду.

«1» Взгорье – небольшое возвышение, холм, пригорок.



Подобное повторилось и на следующий день. Нок этой группе подключился мой брат. Я очень переживал и не знал как себя вести. Если я скажу об этом маме, то стану доносчиком, провокатором,, ябедником, а в тоже время, чем я объясню учителям отсутствие брата в школе. Тем более и на третий день эта группа  до школы не дошла.

К разведенному костру, неожиданно со своим Жуликом подошел Василий Чирков.  У него за два дня пропало четыре гуся и он решил проверить: не запутались они  где-то в рваных сетях, брошенных рыбаками. Жулик, понюхав воздух, юркнул в кусты, где в яму сбрасывали мальчишки внутренности гусей и черепки глины с перьями птиц.
Мальчишки поняли, что их разоблачили и бросились врассыпную. Только мой брат не смог убежать и остался главным виновником кражи чужих гусей.
Василий видел в лицо всех мальчишек, всех он знал и, понимая,  что их родители не смогут оплатить потерю  гусей, всю вину возложил  на моего брата. Да и он ни кого не выдал.
Мама заплатила Чирковым стоимость всех четырех гусей. Теми деньгами, которые она получала за погибшего мужа.
Мама не стала наказывать Тольку, так как была уверена, что он не мог организовать мальчишек на воровство чужих гусей. Ее дети по утрам, с появлением коровы в их хлеву, пили и парное молоко, и ели кашу с маслом.


20. Страшная ночь.

На землю опускались густые сумерки, когда три подруги собрались около Кулининой бани, напротив Филаретова вяза. Скотина в хлевах успокаивалась от изнуряющей дневной жары, от донимающих слепней и оводов, от въедливых зеленых мошек. Коровы подоены, их не беспокоило вымя от переполненного молока. Сквозь приоткрытые окна и двери в хлев поступал вечерний, слегка посвежевший воздух, да и близость Барыша сказывалась: от воды, хотя и разогретой за день, исходила долгожданная свежесть.
Подобрав платья, мама, тетя Настя и тетя Рая, не сговариваясь, присели на верху крутого склона на пожухшую траву. Пожар от раскаленного, уставшего от  непосильной дневной работы, солнца угасал за лесом, лишь только на  одиноких облаках, там, на западе, остались еле заметные его отголоски.
Вяз смиренно застыл в удивлении, увидев неподалеку трех солдаток. За последнее время они редко встречаются вместе: домашние заботы, да работа в колхозе отнимали все время, оставляя несколько часов на сон. И вот сейчас они за счет этого времени решили провести несколько часов вместе.
-Ну какую, подруженьки, споем? Грустную? Веселую? – Это Настя с вопросов начала разговор.
-А что нам молодым , да красивым грустить!- - Это Рая хотела сказать бодро, но получилось как-то неуверенно, а мама запела:

-Под окном черемуха колышется,
Распуская лепестки свои.

И два голос, один высокий, другой низкий подхватили:
-За рекой знакомый голос слышится
Да поют всю ночку соловьи.

Подруги пели нежно и задорно, и ветлы, что охраняли берега Барыша, и сосновый бор, там, вдали, откликались им. А песня то взлетала ввысь, то ласково скользила по глади реки.
И все вокруг заполнилось пением этих трех не то девиц, не то умудренных опытом женщин.

                * * *
И вдруг Настя стала замечать, что ее подруга, Настя Филаретова,  не всегда вовремя начинала вступать в припев песни, была рассеянной и делала попытки подняться.
Небо начали заволакивать тучи, а  из-за леса доносились раскаты грома.
-Чем же ты, подружка, так встревожена? – Спросила Настя, - уж не женихов ли ждешь?
Мама смутилась: - Что-то мне нездоровится. Я, пожалуй, пойду домой. Не до женихов мне сегодня.

                * * *
Да, маме было из чего расстроиться: приближающая гроза не входила в ее планы. Бригадир Татьяна Антропова передала, что в Рамешках, а это километрах в пяти от деревни, начали убирать пшеницу и около дуба, заросшего орешником, она спрятала мешок пшеницы. И его нужно было принести домой. И именно в эту ночь!


И вот надвигалась гроза. И как же в такую темень идти,  через вспаханное накануне поле, в лес?
Мама вбежала в комнату. Дети спали непробудным сном. Но это ее не успокоило. Ей страшно было отправляться в Рамешки, когда все небо заволокли тучи.
Она знала, что за сумку колосков, собранны с земли после жатвы, Евдокию посадили не два года. А у нее-то было семеро ребят! И не пожалели. А меня что ждет? Зачем же я согласилась? И только лишь потому, что дети мои должны есть хлеб: они не должны голодать. Будь что будет. Может Бог поможет, пожалеет меня: ведь я иду не воровать, а спасать детские души.
Мама встала на колени перед образами и начала молить Бога о помощи, делая поклоны до самого пола. Потом она встала, взяла пустой мешок под мышку и нырнула во двор. По меже добралась до вспаханного поля и остановилась, как на распутье: направо пойдешь – дорога наезженная, но она огибает поле и потом вдоль оврага доходит до колхозного тока и лишь, потом вильнет влево и устремится к дальним полям мимо злосчастного дуба. А если прямо пойдешь, то сколько сил отнимет это вспаханное поле. Но этот путь почти в два раза короче: его-то мама и выбрала.
Идти по пашне было тяжело: то споткнешься о вывороченный лемехом плуга плотный пласт земли, то провалишься в какую-то яму. И вернуться бы назад, на дорогу, но уж слишком большое расстояние она преодолела.

Ощущение подступающего приступа тяжелой тревоги не покидало ее. Дважды на пути к дубу маму одолевало желание отказаться от задуманного, тем более, что погода не на шутку расстроилась. Молнии то и дело раскалывали небо и после них прямо над головой гремели оглушающие раскаты грома. Вот-вот прольется проливной дождь. Но пройдено больше половины пути, да и пашня скоро заканчивается, а там через колок будет идти легче: мальчишки так утоптали траву, собирая ягоды, что  словно по тропинке доберется она до цели.
Пашня кончается!
Но вдруг увидела впереди, что кто-то идет ей навстречу, качаясь из стороны в сторону, как пьяный. Сердце заколотилось, как молотилка. По спине пробежали мурашки.
-Все! Попалась! – Мелькнула мысль и быстро упала на пашню, стараясь плотнее прижаться к земле. Прошло несколько минут, но, казалось, что прошла вечность. Только ветер посвистывает над головой, да раскаты грома нарушают тишину. Мама боялась пошевельнуться и ждала, как тот, кто заставил ее прижаться к земле, наклонится над ней и скажет:
-Чего же ты, красавица, делаешь здесь в такую погоду недалеко от колхозного поля?  И что же у тебя в руках? А,  мешок! Воровать колхозное добро собралась? Ну-ка, вставай! Я тебя в правление колхоза отведу, а там разговор короткий!  Мама подняла голову. Рядом никого не было. А тот, кто напугал ее, все на том же месте покачивался из стороны в сторону. И когда она догадалась, что  это ветер играет с молодой березкой, облегченно вздохнула, словно камень свалился с плеч.



                * * *
И вот оно злосчастное место! Попробовала поднять мешок, но не тут-то было: она еле оторвала его от земли. Отсыпала половину содержимое в припасенный мешок и поспешила домой: надо же успеть до рассвета вернуться за второй половиной.
Мама прошла с мешком за спиной метров двести и остановилась, чтобы перевести дух. Темно. Страх не покидает ни на минуту. И еще долго он будет сковывать ее душу: нужно еще возвращаться за оставленным мешком. Нет! Не перенесу я этого безумия.!
А что, если я вернусь за вторым  мешком, донесу его до ранее оставленного, а потом десять – двадцать метров отнесу второй мешок далее первого. И так далее. И таким образом за одну ходку принесу домой оба мешка.
Молнии не переставали бороздить небо и освещать на короткое время вспаханное поле, а гром заставлял вспоминать Бога. Только бы добраться домой до начала дождя.
И снова пашня!
И снова пять-десять метров один мешок и возвращение за другим. Силы на исходе. А еще целый километр пути по вспаханному полю.
Упали первые крупные капли дождя. Холодок пробежал по спине, предчувствуя начало ливня. Жесткая нервная дрожь сотрясла ее отяжелевшие ноги. В глубине души скапливалось отчаяние, готовое в любую минуту  вырваться наружу. Ей так хотелось подняться в небо и как вольная птица перелететь эту, начинающуюся раскисать, пашню.
Дождь внезапно обрушился с неба лавиной и прижал маму с мешком к земле. Пашня превратилась в месиво: ноги скользили или вязли в землю так, что с трудом их она освобождала. Да и ноша потяжелела, напитавшись влагой.
Теперь мешок мама  перебросит на метр, потом второй бросит к первому, освободит ноги и снова   повторяет одно и то же действие, передвигаясь к дому. Одежда промокла до последней нитки.
                * * *
Мама не помнила, как занесла мешки на погребцу, как сбросила в сенях мокрую одежду, как натянула на себя  сухую ночную рубашку и как оказалась  в койке. Ее бил озноб. Она не чувствовала ни рук ни ног. Поясница вызывала такую боль, что при небольшом повороте из глаз высекались искры.  И вот, только теперь, отчаянье вырвалось наружу и так захлестнуло ее, что она не могла глубоко вздохнуть, а вдохнув, слезы ливнем обрушились на подушку.

                * * *
Ее разбудили настойчивые стуки в дверь:
- Настя! Настя! Корову пора доить. С выселок уже раздается рев стада.
Мама с трудом поднялась,  открыла дверь и попросила мать, чтоб она   подоила корову и отправила ее в стадо. А сама прилегла на кровать: хоть полчаса, но подремлю. А когда  ее мать вошла с подойником в комнату, она встала и быстро оделась. Нужно было идти на колхозный двор и везти на лошади молоко утренней дойки колхозных коров в Красный Бор на сыроварню.



Дети еще спали. Баба Таня поглядела на них, на своих внучат и перекрестила их, желая им счастливой доли. Слезы накатились на глаза: ей стало  жалко их, что они растут без отца. Ей жалко было и свою младшую дочь: так бьется эта несчастная бабенка, что света вольного не видит.
Татьяна видела, как ее дочь уходила огородами на гумно и догадалась, зачем и куда ночью отправилась она.

                * * *
А дочь ее Настя, дошла до дома Кузиных и упала на дорогу. Сашка Кузин и Катя Кошкина помогли ей добраться до дома.
Мама пролежала в постели двое суток, не проронив ни единого слова. Врач, приехавший из Красного Бора, осмотрел маму и сказал:
- Это от истощения. Лучше кормите и дайте ей покой. А еще лучше: отправьте ее в Вешкайму в районную больницу. 
На третьи сутки мама сама подоила корову и собралась на работу.
А эти злосчастные мешки она передала Татьяне Антроповой.
Оба.
Чтобы не напоминали ей об этой страшной ночи.