Батальоная тактическая группа. Глава третья

Глава третья
Проводы – вокзал - дивизия – гостиница - полк
Провожали Сергея на поезд родители, родственники, и конечно же закадычные институтские друзья Игорь Синицын и Коля Жигулин. Остальные товарищи просто тупо напились на проводах и никуда не поехали. Друзья, получившие высшее медицинское образование отравленные хорошей дозой этилового спирта вели себя откровенно бестыдно, что свойственно циничным и пьяным выпускникам медицинского вуза. Коля пытался везде, где только можно помочиться, он расстегивал  ширинку - застегивал, но никак не решался этого сделать – ему мешали то его высшее образование и красный диплом, то окружаашие его люди. Нет, людей он совсем не стеснялся, он просто боялся их намочить. Хотя Жигулин был в скотском состоянии, пьяный до поросячьего визга,но все же помочится на какого-нибудь гражданина это было уже черезчур даже для него.Ведь он четко осозновал очевидную для себя переспективу получить по роже и еще не созрел для этого. И Жигулин терпеливо ждал, что люди наконец-то перестанут бессмыслено ходить туда-сюда возле него и беспокоить, абсолютно не отдавая отчета себе в том, что сам он находится все время в достаточно многолюдных местах для справления нужды, то на автобусной остановке, то в зале ожидания вокзала, то на перроне отправляющегося в путь поезда. Ему не приходило в голову, пройти куда-нибудь в сторону, скажем в туалет, или хотя бы в кустики, куда-то, где нет этих снующих людей. Мочевой пузырь давил на Колю, а Коля мужественно страдал. 
Синицына же рвало прямо на перрон. Он виновато расшвыривал извергнутый на землю салат оливье ботинком сапога, не прекращая извинятся за содеянное, таким нехитрым образом уничтожая моральные и физические свидетельства своего позора. Ершов  по дороге на вокзал наоборот окончательно протрезвел, несмотря на изрядную дозу принятого алкоголя. Водка его не брала. Какое-то чудовищное отрезвление посетило его. Начиналась новая иная жизнь Сергея, совсем другая, о которой он не имел абсолютно никакого представления и даже отдаленно не мог  предположить, что его ждет в армии. Неизвестность рождает тервогу и страх. Среди родственников военных у Сергея не было. Армию он видел только на картинках книг, или на экране цветного телевизора «Славутич», стоявшего в зале трехкомнатной квартиры, где проживало славное семейство Ершовых. Военные ему казались нагловатыми и ушлыми людьми, грубыми и решительными, такое представление о человеке в военной форме в нем заложили преподаватели соотвествующей  кафедры родного института, большей частью  похожие на постоянно  голодных шакалов подполковники и майоры, думающие, как бы что вытрясти с бедного студента, угодившего к ним на обучение. Их образы и типичная внешность алкоголиков с бегающими пустыми глазами не увязывались с представлениями Сергея о славных офицерах Великой Отечественной Войны, общего между теми и другими была одна лишь военная форма и сверкающие звезды на погонах. Да конечно же были и исключения на военной кафедре, но они лишь подтверждали общее правило и сложившиеся на тот момент традиции.
Был осенний вечер, город прощался с Ершовым на два долгих года. Сергей молчал, он замкнулся в себе. Даже прицепившийся к ним как репейник, наряд милиции, узнав сначала на словах, а потом из предъявленных им документов, что Сергей едет служить в далекий Энск, сердечно проникся к их пьяной компании. Милиционеры сначала стыдливо отказались от щедро предлагаемого им спиртного, но из каких-то личных соображений, взялись проводить веселую компанию до отправляющегося поезда, наверное во избежание никому ненужных эксцессов (на всякий случай). Старший сержант, вздохнув, восхищенно рассказал о своей службе в том самом пресловутом Энске, где буквально каких-то три года назад, злые деды в воспитательном порыве ему отбили обе тогда еще здоровые почки. Он так радостно рассказывал, как мочился после этого кровью почти целую неделю, чем несказано удивлял своих любознательных сослуживцев, и добился вообщем-то даде кое-какой известности и популярности в своем батальоне, где тогда служил. Ершов подумал о том, что этот факт автоибиографии сержанта наверное и есть наиболее яркое и запоминающееся событие в его двухлетней армейской жизни, такое же как присяга, дембель или первые стрельбы.
-А вообще там хорошо! – заверял сержант, блаженно закатывая к небу свои голубые глаза, он провожал друзей и родителей Ершова к перрону, но почему-то больше ничего внятного про свою службу не рассказывал, как то уж больно стойко уклоняясь от назойливых расспросов пьяной компании.
-А бабы там есть? - то и дело встревал в разговор сексуально обеспокоенный Жигулин.
 Родители Сергея после повествования об отбитых почках, помрачнели еще больше,даже поникли. Полицейским они подарили целую еще не початую бутылку водки, те сначала демонстративно отбрыкивались от такого драгоценного подарка(может, ждали чего-то большего, может не одну, а целых две бутылки огненной воды?) но, в конце – концов ее согласились взять, так  словно бы сделали родителям одолжение. И тут же куда-то мигом как японские шпионы ниндзя пропали, испарились,умыкнув с собой подаренный  флакон, хотя и заявляли, что не потребляют при исполнении, что, конечно же, вызвало большое сомнение у всей честной компании. Синицыну вдруг  стало стыдно и даже неловко, и он принялся заверять Сергея и его родителей, что завтра прямо с утра не затягивая,пойдет прямиком в районный  военкомат, и честно признается, что его чудовищное продольное плоскостопие сделавшее из его стоп ласты аквалангиста это просто фальсифицированная любящими сына родителями - липа, и пристыженный уклонист немедленно поедет вслед за Сергеем в Энск служить, точно так же как его друг лейтенантом в самую что не на есть войсковую часть. Жигулин же был хитрее, его водка так не пронимала, то что бы сохранить моральный паритет с изобретательным  Игорем, он громогласно объявил всем, что он Коля убежденный и даже наследственный пацифист в третьем поколении, точно так же как уехавший в Америку его друг Миша Хенкин, и только одно это и останавливает его от призыва на военную службу, и именно из-за этой страшной причины, его мама с папой выкупили ненавистный военник. Жигулин не переносит убийство вообще и даже смерть таракана на кухне вызывает в нем страдания. Родители Ершова тут расстроились еще больше, они сразу почувствовали себя виноватыми перед сыном, из-за не смогли уберечь его от армии, хотя признались всем, что с самого пятнадцатилетия Сергея они тоже копили деньги ему на откуп от военкомата. Но тяжелое безденежье девяностых заставило пустить их отложенные средства на пропитание, все равно бы их скушала дикая инфляция 

 Поезд отправлялся с перрона в сторону Энска ровно в семь вечера. Все шло по расписанию.Сергей удобно расположился на нижней полке в пустом четырехместном купе. Обьевили отправку и наконец поезд тронулся, все провожающие замахали ему вслед руками. Синицын пробежал за покатившимся вперед вагоном стараясь удердаться на против окна Ершовского купе с криком: «Серега», но продержался так буквально целых двадцать  метров пока подскользнувшийсь не упал лицом в огромную как море лужу грязи. Через него тут же кувыркнулся бежавший следом Жигулин словно на лету сраженный шальной пулей. Получилось смешно. Проводы удались на славу, особенно финал. Мать тихо плакала, отец сжимал губы и молчал. Сердобольные провожающие поднимали товарищей из грязи.
-Вот и все, - вздохнул Ершов, глядя из окна набирающего скорость поезда на перрон. Сергей пустил одинокую слезу.  Мимо пронеслось куда-то в темноту здание городского вокзала с горящими окнами и большим рекламным  плакатом на углу, в котором он успел прочитать лишь одну фразу прежде чем баннер скрылся во мраке: «Что нам новый 1995 год готовит?»,  размещенную на полотне, под ехидной усатой рожей какого-то деятеля в малиновом пиджаке напоминающего глумливого Якубовича. Это была реклама какого-то новомодного банка ссужающего деньги населению на очередных супервыгодных условиях.  Сергей представил себе, что через каких-то два года, (а что они значат в размерах жизни человека эти два года?) он вернется в этот город, который тонул в темноте вечера, новым другим, повзрослевшим. Таким как главный герой из фильма «холодное лето 53», ставшим за годы сталинских лагерей  иным суровым  человеком, Таким графом Монте-Кристо познавшим что-то такое, чего его, не служившие не знавшие суровой настоящей жизни товарищи, так и никогда и не узнают. И это приобретение, это знание новых сторон жизни сделает его Ершова совсем другим, по сравнению с прочими, необычным, особенным человеком. Пережитое станет его внутреннем стержнем, его силой, его очевидным преимуществом. Люди как однажды вычитал Сергей в умной книжке, как существа социальные обитают в однообразных общественно-экономических и профессинальных пластах социума, общаясь достаточно близко  лишь с узкой прослойкой окружающих, подобных себе субьектов и поэтому не представляют, что происходит в других отдаленных от них слоях человеческого общества, хотя живут с представителями этих человеческих групп буквально, по соседству. Ограниченные рамками своей социальной группы, ее убеждениями, верованиями и разделенными представлениями, они не имеют представления о том чем и как там живут представители других социальных групп и слоев.  Это как жизнь на разных этажах небоскреба, обитающие на двадцатом этаже не догадываются, что происходит вверху на восьмидесятом. Да возможно и те и другие воображают что то там себе, придумывают, но в других местах все это может выглядеть иначе чем они себе представляли, так как их представление поверхностно, оно вовсе не есть прочувствованное лично на своей шкуре глубокое внутреннее переживание. Воображая что-то, пусть даже ярко, ты все таки не способен прочувствовать чужую жизнь по настоящему глубоко,до конца. Так играя в войну, ты все равно не способен на яву пережить все то, что ощущает на свой шкуре человек в настоящем бою. Словами это не опишешь. Или не пережив утрату смерти близкого, ты пожалуй не можешь понять, что это такое на самом деле такоеи и значит это остается не доступно тебе. Искренно переживать, сочувствовать ты конечно способен, но пока ты сам не пережил что то, пока это было не с тобой, то все равно ты будешь глядеть на убивающегося от потери близкого человека товарища, не понимая его полностью, пока однажды все тоже самое не произойдет и тобой. Ведь верна пословица: сытый человек голодного  не поймет.
 И в тот вечер подобные глупые фантазии спасали Ершова от мучительного страха перед страшоой неизвестностью ждавшей его впереди, летевшей ему ночными огнями навстречу, как фонарные столбы, стоящие будто мрачные часовые, растянутые в бесконечную цепь, вдоль железнодорожного полотна. Сергей выпил чаю, потом плюнул на все, залез на верхнюю полку, но сразу не уснул. Он долго ворочался, пытаясь хоть как-то успокоиться и остановить непрекращающийся поток дурацких мыслей в своей усталой голове.
 А поезд как колыбель, мерно раскачиваясь на рельсах, мчался в ночь, баюкая сонный вагон, в котором  воцарилась тишина и покой, и лишь изредка громко хлопали двери тамбура не нарушая сложившейся гармонии. А мимо проносясь в даль мелькали незнакомые села, поселки, звенящие железнодорожные переезды со скучающими автомобилями, гулкие мосты, раскинутые над черными реками. Над поездом переплетались уносясь вдаль бесконечные линии проводов. И можно было угадывать в том мире за оконным стеклом другую неизвестную жизнь незнакомых Ершову людей, совсем другую жизнь чем ту которая была у него в городе, и он лишь мог предполагать, угадывать и придумывать чем они живут, что делают, о чем мечтают .
Примерно в два ночи состав прибывал в пункт назначения в город Энск. Это всего лишь каких-то пятьсот километров от родного дома Ершова, как пошутил его отец, гиблое гнилое место, затерянное среди приуральских степей.
Ершов припомнил, что Чувакин ему рассказал, под очередные сто грамм ледяной водки которыми обмывалось назначение на должность новоиспеченного лейтенанта, что в Энске с вокзала в военный городок ночью можно добраться с ветерком и комфортом на такси. Маршрутные автобусы в той дыре по ночам не ходят, да и в этом богом забытом городке всего то три номера автобусов, это маршруты: вокзал-больница, больница-кладбище и больница- военный городок, с обязательным заездом конечно на кладбище. Типично для российской глубинки. Пешком идти до военного городка от вокзала километров так пять, но вокруг очень уж темно, никакого освещения, дорога к городку шла через лес,  да и наверное по ночам такое путешествие совсем не безопасно. Все же на дворе как говорится лихие девяностые.  Местные бомбилы зарабатывают себе на хлеб перевозками припозднившихся военных и членов их семей. Вообще весь нищий Энск кормит разместившаяся на его окраине мотострелковая дивизия. Все предприятия Энска, такие как мясомолочный комбинат, бумажная фабрика,колбасный цех,зерновой элеватор в этой новой реальности как-то так благополучненько загнулись, стали нерентабельны, неконкурентноспособны. Не знаменитые энские куры, не экнская говядина и превосходная по вкусовым качествам свинина точно так же как парное энское молоко уже не продавались в местных магазинах. все сельхозтовары везли теперь с неблизкого Татарстана. Наверное местные производители не выдержали жесткой конкуренции на рынке сельхозпродуктов и перешли на столь востребованный населением самогон, как более калорийный и доходный продукт, легкий как в изготовлении так и хранении.  Когда-то второстипенный военный гарнизон на окраине теперь стал для нищего Энска по настоящему градообразующим предприятием, и звонкий ручеек бюджетных денег затекавший туда из казны министерства обороны стал для местных папуасов той питательной средой  на которой как-то сводило свои концы с концами обедневшее население. Впрочем, в армейский городок можно было добраться и на военном транспорте, который в изобилии курсировал практически круглые сутки между вокзалом и дивизией по каким-то своим милитаристким мало кому из гражданских понятным делам. Да и местные лишенные полета фантазии порой даже не могли и представить по каким поводам мотается туда сюда весь этот транспорт, а если бы узнали то очень даже удивились банальности причин.
-На вокзале стоит рампа, там часто разгружают и загружают военную технику на железнодорожные платформы. Ее то привозят,то увозят. Что то тащат на ремонт, что то волокут на списание, а что-то поступает в войска на вооружение с баз хранения на замену убитому железу,– рассказывал пьяному Ершову такой же нетрезвый Чувакин, - кроме того у вокзала расположена окружная страшно секретная база горюче-смазочных материалов, какие-то еще окружные склады ГСМ, поспрашивай, авось, кто-нибудь да и подбросит тебя в военный городок на попутке.
Сергею несказанно повезло. В вагоне с Ершовым ехали тощие и пугливые как степные мыши солдаты, команда - человек двадцать, их везли с учебки из Елани в Энскую дивизию. Это были механики водители БТР, которых пол тода толи морили толи учили в далекой уральской учебке. А тех кто передил это теперь распихивали по частям.Зачуханных голодных бойцов сопровождал в качестве старшего небритый и усатый старший прапорщик немного похожий на почтальона Печкина. Ему было уже под пятьдесят лет – это был веселый и разговорчивый мужик, как выяснилось родом из самого Энска. Сергея  в завязавшейся беседе он сразу мягко поправил, – я теперича буду не из Энска, я из Энска-2. При этом прапорюга поднял вверх длинный указательный палец правой руки тем самым акцентируя внимание собеседника на данный и немаловажный факт.
Так, оказывается, назывался  требуемый Ершовым военный городок, цель его недолгого путешествия, место двухлетней ссылки. Окружной дисбат расположенный в непосредственной близости от военного городка имел наименование Энск-3, а сама дивизия, то есть ее многочисленные казармы, штабы,парки, склады и огромный полигон  - Энск-4. Может быть, были еще какие-то другие Энски, но прапорщик в разговоре почему-то о них не упомянул, возможно из-за лютой секретности данных военных обьектов,он лишь ограничился четырьмя, наверное наиболее востребованными и безобидными разновидностями. Этот усатый туземец охотно отвечал на все вопросы Сергея об энске и его обитателях. Прапор рассказал, что в Энск 25 мотострелковую дивизию  из Германии передислоцировали сравнительно недавно, в 1992 году. Там она стояла около небдльшого немецкого города Бернау, что недалеко от Берлина. Офицеры и прапорщики в далекой и теплой Германии жили очень хорошо и дружно, получали приличное по меркам Союза денежное довольствие, служили  и не тужили.  Дивизия  была придворно-образцовой, все блестело, сверкало, ездило и стреляло. Жизнь била ключем.В том славном соединении, имевшем в своем наименовании названия несколько немецких и польских городов взятых ею штурмом еще в годы Отечественной войны, при Союзе служили лучшие из лучших. После передислокации в Энск эту образцово- показательную дивизию как полагается первым делом сократили (как шутливо говорят в войсках, кастрировали): все развернутые ее полки и батальоны сделали разной степени кадрированными, а сейчас зачем-то заново стали разворачивать на полный штат военного времени. Старый еще германский состав дивизии потихоньку в ужасе от службы на родине разбегался, кто куда, кто на пенсию, кто на гражданку, не видя больше для себя дальнейших перспектив и не в силах мирится с действительностью. То что они подразумевали под службой при Союзе службой в новой российской действительности уже не являлось. Но куда-то  уехать из Энска офицерам и прочим контрактникам было очень сложно, положенного постоянного  жилья, которым обеспечивался каждый офицер и прапорщик при выходе на пенсию, уволенным больше не выдавали. Нищая голодная страна, балансирующая на грани распада больше не строила благоустроенное жилье для своих защитников. Жилье как то быстро заменили на жилищные сертификаты. Целенаправленно выделяемые денежные суммы на покупку квартир. Бесквартирные пенсионеры или навечно оседали в Энской глухомани, превращаясь в аборигенов, при этом проживая в своих служебных квартирах, или наплевав на все долги министерства обороны, уезжали домой,при этом не сдавая свое служебное жилье государству. Эта странная ситуация вызвала в военном городке дефицит этого самого служебного жилья в котором остро нуждался бесквартирный офицерский корпус дивизии. Уехавшие военные пенсионеры практично предпочитали отдавать свои благоустроенные жилища под найм, местным жителям работавшим в дивизии как вольнонаемные, а так же офицерам, прапорщикам или контрактникам у которых своих служебных квартир по причине дефицита последних не было. Это был неплохой заработок для одних и убыток для других. Спрос на служебное жилье в гарнизоне не падал, всегда находились те кто хотел снять для себя какую-нибудь квартирку. Жилищная комиссия гарнизона даже незаконно изменила правила выдачи служебного жилья военнослужащим, его теперь давали лишь офицерам, отслужившим в гарнизоне не менее 3 лет, или приехавшим в звании капитан и не как не ниже, причем в обязательном порядке имеющим семью как минимум с одним ребенком. Прочих селили в гостиницы или общежития. Освободившиеся служебные квартиры получали в порядке бесконечной очереди, или по блату. Освободившиеся служебные квартиры расхватывали как горячие пирожки. Каждая часть имела свой собственный жилой фонд и свято блюда его, следя, что бы квартиры принадлежащие этому фонду не уходили на сторону, то есть не в коем случае доставались военнослужащим других частей. Что бы как то разрядить обстановку и улучшить положение военнослужащих в гарнизоне стали активно выдавать появившиеся не так давно жилищные сертификаты, повторюсь это были крупные суммы денег на которые увольняющиеся военнослужащие  могли себе купить хоть какое-то жилье. А где бюджетные деньги там всегда пасется коррупция. Сумму давали пропорциональную числу членов семьи, не очень большую, но вполне приличную даже по тем меркам. В городке активно ходили слухи, что для получения сертификата нужны взятки,и шептались якобы эти заплаченные деньги передавались лично председателю жилищной комиссии некой Клавдии Марковне Мичуриной, отвозившей в свою очередь их прямиком в Москву. Эти деньги позволяли Клавдии Марковне не сколько лично обогащаться (хотя это невозможно исключить как же, жить у колодца и ненапиться), сколько умасливать голодную и алчную армию московских чиновников в центральном аппарате Министерства Обороны в отделе ведавшем жилищными сертификатами. Многочисленные бумаги на получение сертификатов должны были пройти через длинную как лабиринт минотавра цепочку кабинетов, служб, подвергнуться массе разнообразых и бесконечных проверок, сверок, уточнений и дополнений. Документы эти сшитые в пухлые личные дела, могли быть на каждом этапе их движения повернуты обратно, вспять, по самым мельчайшим поводам, ведь речь шла о больших деньгах. И никто не хотел брать на себя отвественность при сомнениях в правильности справки, если что-то с ней было не так.  А вообще в любой из тридцати справок вложенных в пухлое личное дело того или иного увольняющегося военнослужащего могла найтись малюсенькая гадкая помарка,- не так поставленая печать (напрмер так называемые «блюющие орлы», когда гербовая печать наклонена, или поставлена на документе не в том месте) или дата выдачи справка на пару дней не соответствует предьявляемых к ней требованиям о сроке годности документа. И так далее и тому подобное. Делопроизводство подобного рода вообще дело тонкое, требующее огромной внимательности, и если подходить к нему сугубо формально, то документы на что-либо, тем более на жилищный сертификат оформить сразу с первой попытки, практически не реально. Представьте, у вас просрочен ответ запрос на Дальний Восток, где вы служили десять лет назад, вам и так оттуда с трудом дали нужны ответ (выслали его лишь через полгода из какого-то военного архива, ведь вашей части давно уже нет, ее лет пять назад как расформировали), а вам его теперь надо делать заново. Когда придет ответ? Пока ответ на ваш новый запрос придет, тут уже и  все прочие справки формально тоже станут просрочены, сроки их годности за это время истекут, и вам придется собирать их повторно. А как вы думали? Но не факт что за этот период ваш запрос сохранит свою временную годность, ответ на него не бессрочен и согласно приказов он ограничен четкими временными рамками годности. Замкнутый круг? Да. А как вы хотели, бюрократия, или власть бюро вещь такая, основанная на крайнем формализме и личной незаинтересованности управленца-бюрократа в результате дела. Секретарь жилищной комиссии бывший заслуженный учитель Узбекистана, кстати беженец из знойного Ташкента, бюрократом не была. Она была человеком дела. Есть дело - надо делать. И  привыкшая на среднеазиатском востоке к подобным вещам то есть к взяткам как к привычной норме, особенно в позднем советском периоде, она сразу поняла как ей правильно организовать работу комиссии в интересах дела. А тут нарисовался этот нервный прокурор, безумно желавший стать генералом юстиции. подняться как на дрожжах на каком-нибудь громком коррупционном процессе в вооруженных силах. Формально он конечно с точки зрения закона был абсолютно прав, но чисто по человечески, сотни пенсионеров ожидавших годами жилищные сертификаты возненавидели его и слали гневные письма об его преступной деятельности прямо в Москву, требуя вернуть на должность святую, любимую всеми и оклеветанную Клавдию Марковну. Вот так вот. Просто ужас. Беда! А люди в центральном аппарате Жилищного Управления Министерства Обороны это все сплошь ушлые москвичи, развращенные жители столицы нашей родины, привыкшие к хорошей жизни, с совсем другими сибаритскими потребностями иными чем у скромного жителя захолустной глубинки. Вот и возила тезка известного селекционера Мичурина деньги им да и кому надо чемоданами, благодаря чему получение сертификатов в гарнизоне, шло достаточно бодро, для тех кто платил порою даже с первого раза. Так вот тот самый рьяный из рьяных гарнизонных прокуроров, отнюдь не из чувства справедливости, долга, а ради личной карьеры попытался поймать предприимчивую Клавдию Марковну на взятке, и когда какой-то безквартирнвый пенсионер передал ей в руки ФСБ меченые деньги, то ее быстренько арестовали. Официальная должность Мичуриной была секретарь жилищной группы, председателем коей был сам начальник гарнизона то есть комдив. Так вот ее сначала арестовали,а потом по ходатайству сверху отпустили, а она тут же пустилась от несправедливого к ее праведной деятельность правосудия в бега. Скрылась в столице. В результате отселение пенсионеров сразу прекратилось. Как и зачах поток желанных жилищных сертификатов. Москвичи не собирались иметь дело из Энска с кем-то кроме Клавдии Марковны, боясь, что и под них капают, сертификатов стало приходить в Энск мало,иной раз ничего, много бумаг из Москвы возвращали с указанием доработать, устранить дефекты неправильного оформления, и исправить граматические ошибки в справках и отчетах. Люди жаловались,теперь стабильно не хватало в личных делах то одной, то другой справки, то один документ, то другой были составлены не верно, с неточностями и поэтому не принимались к рассмотрению.
 Знаменитый Энский полигон был самый большой в этом военном округе, и  командование проводило на нем разнообразные учения, стрельбы, всякие там сборы, то артиллерии округа, то разведки, кроме того в самой дивизии еще верной прежним традициям, велась какая - никакая боевая подготовка, включавшая в себя ротные и батальонные тактические учения. А летом на полгон приезжали курсанты военных училищ и военные каферы ВУЗов привозили на сборы в поля своих студентов.Сам военный городок  Энск-2 располагался в степи прямо за городом, если ехать по военной дороге, то сразу за лесом в километрах пяти. Эту  асфальтированную  трассу, ведущую через лес в городок, перекрывал дивизионный контрольно-пропускной пункт. Энск-2, как это не странно, все еще носил статус закрытого военного городка.  В стране почти все военные тайны продали и пропили, но еще оставались вот такие островки прежней страны, обнесенные колючей проволокой с КПП на вьезде и выезде, где у тебя как раньше проверяют документы и неподдельно интересуются целью твоего прибытия в это богом забытое место. По своим размерам Энс-2 был достаточно большой для военного городка и по населению и по количеству размещенных там войск. В гарнизоне по-мимо мотострелковой дивизии еще располагалась целая ракетно-артиллерийская бригада, дисциплинарный батальон, окружной учебный центр, и еще какие-то маленькие части окружного подчинения, о которых прапорщик упомянул вскользь, сам имея о них весьма смутное представление. Ершов их даже не запомнил. Интересное было то что ракетная бригада не имела ракет. Ее ракетные дивизионы сдали старые ракеты, а новых не получили. Жилой фонд военного городка составляла добрая сотня трех и пятиэтажных домов, многие из которых были построены совсем недавно, к выводу 25 дивизии из Германии. Три школы, два садика, четырехсоткоечный госпиталь с родильным домом, военная поликлиника обеспечивали автономную обжитую инфраструктуру гарнизону. .
Уже подъезжая к Энску, Сергей долго всматривался в непроглядную ночь за окном, темную уральскую степь, сливающуюся с таким де непроглядно черным небом и мрачным даже зловещим лесом, пока наконец-то вдалеке не замерцали раскиданные повсюду как рассыпанные бусинки огоньки города.
-Вон смотри, вон наш военный городок начинается, - кивнул на дальние огни прапор, - а сам Энск вдоль железной дороги лежит, а городок за речкой прямо в степи. Там за городком и наш полигон. 
И, правда по ходу поезда вдоль железнодорожных путей с обеих сторон появились невысокие строения самого Энска – одно и двухэтажные деревянные и каменные домики,не определяемого времени постройки, усыпавшие тускло освещенные безлюдные улицы, а вдали как заброшенный средневековый замок возникла огромная махина элеватора пугая своими размерами.  Так плавно снижая скорость, вдоль спящего города, поезд замедляя ход проехал еще примерно минут десять, а шустрый прапорщик Печкин дал команду и его пугливые солдаты дружно принялись собираться на выход. Кроме Ершова и команды солдат никто с вагона больше в Энске не выходил, и бойцы запрудили весь тамбур вагона и перекрыли все проходы, создавая давку
Примерно в два часа ночи поезд прибыл на станцию Энск. Деревянный одноэтажный вокзал, через тучи выглянуло небо усыпанное звездами, осветив пустынный перрон выплыла полная луна. Ершов сошел на перрон вместе с камуфлированными попутчиками: прапором и его механоводческой  командой. Остановка поезда была короткой две минуты, и подгоняемые Печкиным солдатики едва успели десантироваться из вагона, вытащить  свои пожитки, прежде чем состав следуя расписанию снова тронулся в путь. Прапорщик по-военному тут же построил свой отряд в две шеренги, и лично как цыплят пересчитал своих бойцов по головам. Сергей обратил внимание, что из других вагонов так же высадились нестройные военные команды. Создавалось впечатление, что в Энск свозили личный состав.
-Дивизию комплектуют, с учебок отовсюду народ везут. У меня механики-водители БМП, а наводчики-операторы  соседнем вагоне ехали, вон они.- пояснил прапор тыча пальцем на другую команду. А в самом начале состава вроде как, из саперной учебки ребятишки были, человек сорок - минеры.
- Вперед шагом марш! – отдал Печкин команду и солдатики браво зашагали к вокзалу.
, перешли железнодорожные пути, обогнули здание и вышли на расположенную за ним маленькую привокзальную площадь, где их «под парами» уже поджидал грузовой военный автомобильный транспорт. Благодаря попутчику, Сергей вместе с солдатами  забрался в тентованный кузов «Урала» на котором висела  таблички «механики-водители» и рядом тут же "осторожно люди". Сам же прапорщик в кузов с солдатами  не сел, он важно залез в кабину к водителю. В такие же тентованные кузова рядом стоявших «Уралов» ловко и быстро погрузились прочие прибывшие поездом команды. Все торопились домой,была ночь, старшие подгоняли нерасторопных бойцов.  Сергей успел осмотреть привокзальную площадь,- ничего особенного - одноэтажная почта, серый облезлый Ленин, выкрашенный с ног до головы выцветшей серебряной краской, а теперь от времени или от досады облупившийся, при этом краска забавно слезла полностью с его лысины,и рядом пустая выкрашенная синим цветом автобусная остановка.  Со степи в лицо подул ледяной ветер, и  в тентованном кузове стало холодно. Бойцы делились своими страхами. в их понимании Елань была еще терпимым местом в отличии от ужасного Энска, о котором среди них ходили страшные легенды.
Своих бойцов прапор пересчитал опять по головам, убедился, что все в наличии и только после этого «Урал» тронулся и тяжело покатился по привокзальной площади в сторону дороги. набирая скорость. Мимо замелькали какие-то сельские улочки, одноэтажные магазинчики, тусклые фонари, незнакомые дома.
- Здесь тоже живут какие-то люди, - отчего-то подумалось Сергею. Слово «живут» он наполнил таким смыслом, словно бы примерил местную Энскую жизнь как какую-то чужую вещь. скажем майку или свитер  на себя. Он живо представил, как школьником бы ходил по этим улочкам на учебу, как гулял бы тут с друзьями, а на этой железной остановке ждал бы рейсового автобуса, что бы доехать до больницы или кладбища. Они ехали каких-то минут десять сначала по спящему Энску, а потом на перекрестке вывернули на темную широкую дорогу уже без домов на обочинах, с обеих сторон окаймленную густым кустарником и деревьями. И Ершов догадался, что  город уже остался сзади, и машина, мчалась в ночь. Солдатики задремали.
Через пять минут этой езды возник из темноты долгожданный военный городок. Сначала  Сергей увидел КПП как полагается с полосатым шлагбаумом, где сонные бойцы уже одетые по-зимнему в бушлатах и синих шапках, даже не стали их останавливать. А потом Урал проехал странный мост перекинутый через реку, по которому огромная машина, проехала так как будто бы пропрыгала как лягушка, прогромыхала по металлическому покрытию. Сразу за мостом всплыли очертания домов  – погруженные во мрак пятиэтажки с темными окнами. Как зачарованный  Сергей видел их через огромную дыру в тенте. Городок как не странно в отличие от Энска был чист и ухожен, а улицы неестественно прямы проложены кем-то как по линеечке.
На площади перед зданием похожим на дворец культуры «Урал» внезапно остановился, резко фыркнул, но двигатель не заглох, продолжил шумно чадить и  работать. Солдатики ожили. проснулись. загалдели, и с любопытством стали разглядывать все вокруг. Прапорщик же выпрыгнул из кабины, хлопнул дверью, закурил, и тут же громко позвал Сергея, - давай сюда, лейтенант, вылазь, все приехали!
Ершов схватил сумку с вещами, встал и протиснулся между бойцов, сидевших кто на скамьях вдоль бортов, кто прямо на полу на своих вещевых мешках, к выходу.   Кое-как пробравшись через них, он ловко по-юношески перелез через борт на землю, а бойцы доброжелательно сверху подали ему сумку и даже попрощались. Прапорщик указал Сергею на стоящую поодаль трехэтажную гостиницу:
- Там можно пока остановиться.  А завтра или общагу дадут или сам что-то снимешь. Тут двухгодичникам жилье не дают, почти все снимают квартиры у местных. Ну, ничего тут не дорого! Холостые лейтенанты-пиджаки обычно по два-три человека живут, если без семьи. Дешево так сказать, и сердито. Есть выпить с кем вечером и поговорить. Одному то все по - началу тошно на новом месте, все домой тянет. 
Сергей сердечно поблагодарил прапора, и по пустынной улице бодро зашагал к зданию гостиницы. Дверь в гостиницу была заперта и минуты три Ершов давил кнопку дежурного звонка. Не сразу, но все же зажегся свет, застучали по полу женские каблуки, лязгнул, открываясь, дверной замок. Дверь отварила сонная девушка с недовольным злым лицом и растрепанными рыжими волосами, видимо в гостинице никого уже сегодня не ждали. Но вела она себя очень  вежливо. Не дорого, Ершов снял себе одноместный номер на втором этаже, где и благополучно заночевал. Комнатка была до безобразия скромной, но впрочем, достаточно чистенькой. Запах свежего белья на постели неожиданно напомнил ему родной дом, сразу тоскливо защемило сердце, и он понял, что, не успев толком проститься, уже скучает не по работе и друзьям, а скучает по своей уютной квартире и по родителям.
-Год это пятьдесят восемь недель, два - почти семьсот тридцать дней и ночей. За два года - два отпуска дней по тридцать… - так размышлял Ершов, кутаясь в теплое одеяло и постепенно тихо засыпая. В предписании было написано, что только завтра новоиспеченный лейтенант должен был прибыть в штаб мотострелковой дивизии. Конечно, можно было заболеть и задержаться дома на хотя бы неделю, а еще лучше на целый месяц, а то и на два. А что бы они ему сделали? Привез бы справку от врача и пусть идут лесом. В худшем случае наорали бы на него и все. Все бы на этом и закончилось. Ну не убили бы и в тюрьму бы не посадили. Но так бы поступил ушлый молодой человек, Ершов был воспитан и скромен, а мы-то теперь точно знаем, что скромность это скорейший путь к бедности и безызвестности.
Утром Ершов встал сам без какого-либо будильника, умылся, оделся, и, оставив свои вещи в гостиничном номере, отправился в отдел кадров мотострелковой дивизии.  Дежурная в гостинице просто и доступно, объяснила Сергею, как найти дорогу к штабу.
А с пробуждением все те же тревожные мысли одолевали его, все та же обида точила сердце, ну почему, почему именно он? Ответ лежал на поверхности и был прост – он беден и у него нет денег, что бы откупиться от военной службы. Откупиться, так как сделали его однокурсники, так как сделал, к примеру, все тот же Синицын. Его близкий товарищ с первого курса. Хоть Ершов и не солдат – срочник, которого ждут все прелести дедовщины, побои и издевательства, но он такой же раб на два года только в лейтенантских погонах, как и любой из призванных на службу солдат.  Просто раб более квалифицированный, которому даже будут платить денежное довольствие. Отслужить эти два года, это быть рабом на весь срок, заниматься тем, что тебе абсолютно не нравится, делать то, что ты не совсем хочешь. В этой армии теперь служат одни дураки и неудачники, - так говорят все его однокурсники. Раньше служить в армии было почетно, а теперь? Престижа армии больше нет, в Москве военные не ездят на службу в форме, стыдясь ее. Говорят, могут даже побить? Люди в форме вызывают презрение у окружающих, это нищие тупые неудачники, которые вместо того что бы зарабатывать деньги, как все нормальные люди, служат. А это значит, они ничего не делают. Взять кредит, и откупится от армии, - так советовали  ему умные люди. А он? А что он? Он думал о будущем. А что же будет с ним потом, как ему отдавать этот кредит с крошечной зарплаты врача? Как ему вернуть эту сумму банку? Плевать, - отслужу, будь что будет. Постараюсь, что бы эти два года прошли не напрасно, - успокаивал Сергей себя, - буду на всем экономить, накоплю денег за два года. 
По дороге в штаб с попавшейся ему по пути почты Сергей позвонил родителям, доложился, что все нормально и он уже на месте, идет в штаб за назначением. Мама очень обрадовалась, договорились, звонить домой родителям он будет через день. Пока в первое время, потом видно будет.
Возле КПП №1 25 мотострелковой дивизии, где предстояло служить Сергею на постаменте, стояла выкрашенная в зеленый цвет боевая машина пехоты. Пушка смотрела в небо, все люки были задраены, на борту белой краской была нарисована цифра 25, что выглядело символично и отражало суть славного традициями боевого соединения, являвшегося мотострелковым. Лучше подчеркнуть именно то, что дивизия мотострелковая было невозможно. Если бы она была танковой, то на постаменте был бы какой-нибудь танк Т-72, а не БМП. Именно боевая машина пехоты самая массовая техника в пехоте и символизировала дивизию. Пройти через КПП в штаб ему не дал наряд, бойцы вооруженные автоматами в бронежилетах его тормознули сразу на проходной. Дежурный по КПП долго с кем-то согласовывал его пропуск. Сергею пришлось терпеливо подождать, пока завершится развод управления дивизии, и солдатик с КПП сопроводит его в кадры. Перед штабом дивизии с удивлением Ершов наблюдал античную галерею командиров славного соединения с 1939 года, сделанные скульптором головы комдивов как ловоы римских императоров с именными табличками стояли в два ряда образуя проход ведующий к ступеням парадного входа в здание. За галереей комдивов с другой стороны простирался  вычищенный как сковородка у хорошей хозяйки, огромный плац с красной дощатой трибуной, резмеченный белой краской. Дальше как солдаты на построении в ряд, уходящие в даль, насколько хватала взгляда, в линеечку вытянулись серые трехэтажные казармы в окружении одиноких деревьев.
- Большая дивизия? – спросил Ершов у сопровождавшего его солдата.
- Ага, - по-простому ответил тот, - до конца забота в ту сторону минут тридцать идти надо будет, а там еще на отшибе танковый полк стоит, у него казармы старые бараки. А на другой стороне располагаются парки частей – там ангары и техника, а за парками еще есть склады дивизионные  целый город, а за ними еще склады – окружные, их тоже строений пятьдесят будет.  За полигоном километрах в пяти инженерные склады и дисбат. Туда со всего округа военных преступников везут. Страшное поговаривают место.
Начальник отдела кадров дивизии представившийся  Ершову подполковником Гоголевым, быстро оформил все нужные документы. Без задержек и лишних разговоров он направил Сергея в предписанный округом мотострелковый полк. В отдел кадров за Сергеем сидело еще несколько офицеров, судя потому, что они были как и Ершов по гражданке, их тоже призвали из запаса. Товарищи по несчастью разговорились друг с другом, и правда, один из них артиллерист, был вчерашний выпускник Казанского строительного института, который печально поведал, что ему даже не выдавали на руки диплом, пока он не получит повестку из военкомата. Второй был из Саранска из образовательной организации гордо именуемой точно так же как престижный московский супер ВУЗ - МГУ. За этой аббревиатурой  как за шутейской маской скрывался ни кто иной, как скромный и малоизвестный в широких образовательных кругах Мордовский Государственный Университет.  Парня по образованию филолога, дипломированного специалиста по угро-финскому фольклору призвали на должность заместителя командира роты по воспитательной работе. Чему филолог рад не был. Стало ясно, что даже со специалистами воспитателями у военных беда под названием дефицит кадров. За мордовским филологом как за диким зверем два месяца охотился упрямый военком, выставляя засады около дома, слал повестки,,вызванивал его, пока измученный парень, наконец, не сдался добровольно. Так в совершенстве изучивший древний эпос  Калевалу, в совершенстве владеющий языками эрзей и мокшей, вчерашний студент трансформировался в офицера замполита.
 Кадровик отправил Сергея прямиком к начальнику медицинской службы дивизии подполковнику Кривенко. Его кабинет был рядом, буквально по соседству- белая дверь с красной табличкой.  Кривенко был сравнительно молодой рано лысеющий человек лет тридцати пяти с остренькими усиками и необыкновенно выразительно грустными глазами на выкате, который с ходу и безапелляционно выразил свое недовольство тем, что кадры округа определили Сергея, минуя его, целого начмеда дивизии, сразу в мотострелковый полк. Кажется, начмед имел какие-то свои планы на боевое применение нового лейтенанта, а округ их попросту разрушил, вызвав этим раздражение  начальника медицинской службы.  Самолично отменить решение кадров и приказ командующего округа Кривенко никак не мог, поэтому и  бесился. Он долго и нудно высказывал Ершову свою горькую обиду, так словно бы Сергей и сам был в чем-то перед ним виноват. Оправданий нового врача по данному вопросу Кривенко слушать не захотел, заявив, что и так все знает. Что он знает и что такое все, Сергею было не понятно, ему пришлось просто поверить на слово своему проницательному начальнику, кивая и где-то даже поддакивая он соглашался с тем, что начмед и правда знает все обо всем, и даже знает то, что и сам Ершов, и вообще никто не знать не может. Кривенко в общении с подчиненными была присуща позиция «ты начальник я дурак, я начальник, ты дурак».
В связи со своими такими глубокими познаниями, начальник медицинской службы детально разъяснил своему новому подчиненному, что такое субординация в армии и с чем ее едят.  Мысленно Ершов сравнил Кривенко с Наполеоном Бонапартом, заподозрив, что у начмеда есть большой комплекс французского императора  так свойственный маленьким властным и чрезвычайно обидчивым людям, которые что-то себе там надумают в своей голове, а потом на это все сами и бесконечно обижаются. Хотя обижаться, как правило, бывает и не на что. во всем они виноваты сами. За тридцать минут беседы с начальником службы у Сергея так сильно заболела голова, что он уже был готов завыть от безысходности, его спасло лишь то, что в кабинет начмеда негромко но настойчиво постучали. Это было счастливое избавление от потока слов и многочисленных упреков, которым Ершов как пыткам, был безжалостно,  подвергнут. Создавалось впечатление, что в лице Сергея начмед высказал все свои многолетние обиды каким-то неизвестным Ершову и неприятным  людям, которые больно задевали несчастного Кривенко, игнорировали, постоянно выказывали неуважение, делали, то, что сам Ершов сделать, еще хотя бы даже по причине слишком короткого знакомства с начмедом при всем своем желании просто бч не успел. 
Дверь кабинета Кривенко распахнулась, и туда вошел, буквально ввалился полноватый усатый майор в очках. Совсем не похожий на подлых военкоматовских  майоров .