Запоздалая встреча

               
Вконец себя извёл. Регулярное самобичевание сыграло злую шутку.
Оборвалась какая -то спасительная нить,
которая сдерживала от болезненных размышлений.
Пустота угодливо заполнила поры, как пчёлы мёдом ячейки сотов.
Целыми днями не знал, куда себя деть. Лишь изредка жена возвращала к реальности своими трафаретными, опостылевшими за совместную жизнь, придирками.
Сломалась газовая колонка, течёт кран, ноет: «Мужской руки в доме не чувствуется!»
А сама – тоже хороша!
Бельё замочит на неделю, посуда в раковине, пока он сам не перемоет,
будет кваситься целый день... «Зачем её туда наваливать египетской пирамидой?!» – зло подумалось ему.
А сегодня жена целенаправленно мстила за знакомство с женщиной из соседней станицы, которая прислала на его имя свои стихи.
И хотя ему никто давно ничего не писал, а женщина эта и вовсе
затерялась в веренице лет, разубеждать жену не стал.
Наверное потому, что жена, сама того не ведая, напомнила ему о женщине с небрежно рассыпанными по плечам длинными волосами, с волнующим запахом солнечного полдня и богородской травы. От сердца вдруг отлегло.
Прошла тяжесть, давившая его в последнее время. На душе, стало светлее.
Вспомнилось детство... На Троицу мать эту травку собирала вместе с майской полынью, клала на подоконник, осеняла её перстом и благословляла  его  с братом, коснувшись пучком их непокорных голов.
От материнских рук исходило тепло и успокоение.
Ладони хранили аромат ещё не остывшей горбушки сунутой на ходу
в шершавые, упругие ручонки, с утра до вечера не загонявшихся будущих кормильцев.
И с чего он взял, что мать любила его меньше, чем брата?!
Оправдать, конечно же, оправдать хочется свою приобретённую чёрствость.
Равнодушие своё чем -то подменить, чтоб и самому не разглядеть...
Сдавило сердце. В горле стало сухо и горько.
«Водицы бы родниковой хлебнуть», – тоскливо подумалось ему.
Что, опять амуры в голове?
Насмешливо осведомилась жена, сделав сочувственную гримаску.
Привлекательность мгновенно улетучилась с лица, будто, её кто-то смахнул.
Обнажилась вызубренная наизусть, как таблица умножения, неприязнь и отчуждение.
Что-то холодное, липкое коснулось сердца.
Проследив его взгляд, жена, криво улыбнувшись, язвительно спросила.
– Никак, змея проползла?
Почти угадала, – горько усмехнулся он. – Прямо в корень зришь, как ясновидица.
Жена нервно повела плечом
И с обиженным видом ушла на кухню, вписавшись в привычный интерьер надоевшего дома. Такой изученный до мелочей, медленно убивающий своим постоянством и несокрушимостью.
Захотелось отвлечься. Закурил.
Всхлипнула входная дверь: вернулась с занятий Светка – дочка.
Сейчас нырнёт в свою комнатку, как золотая рыбка из рыночной баночки в аквариум, и затаится до поры до времени... «Вылитая мать: все крохи подобрала», – грустно констатировал он. – Никакого взаимопонимания и тепла в родной душе».
Вот так мелькают серые дни.
Незаметно проходит стороной, как чужая тётка, собственная жизнь.
Катится каким -то снежным комом – не остановить, не выровнять...
Так по воле божией. Наобум.
Напряжённая бумажная работа.
От неё, от горячо любимой, уже что-то захлёбывается внутри.
Прыгает давление.
Провалялся целую неделю на больничном, а толку-то: ни заботы тебе, ни сочувствия.
У жены уже давным-давно не вспыхивают тревожно глаза: привыкла, заледенела.
На рабочем столе в редакции, наверное, скопилась гора бумаг.
Закрою больничный, выйду, надо разгребать этот завал. А дальше что?

А дальше – тоска зелёная, фиолетовая, непонятного цвета.
Хорошо, что мать не согласилась на переезд.
Зачахла бы раньше времени от всего этого четырёхкомнатного комфорта.
Высосали бы из неё остаток былого задора и радости
разноцветные фото-обои с мёртвыми деревьями и цветами.
Доконало бы равнодушие внучки и фальшивая учтивость снохи.
Казнилась бы старая, глядя на, разрывающегося от дел и житейских передряг, сына.
«Сотовый под рукой, а позвонить... некогда.
А валяться на диване и пялить глаза в телевизор время находит», – напомнил он себе.
Слава Богу, книги стал перечитывать. Чтение книг он всегда считал отключением.
Вернее, включением в чью-то счастливую жизнь, частицей которой становился на некоторое время. Но сегодня и это не помогало.
Успокоения не было. А ведь ещё кто-то завидует! Образцовая семья.
– Благополучная пара! – сердито передразнил он кого-то.
Суррогат от бывшего слова "счастливая" – сделал он открытие для себя.
Течёт это "благополучие" по жилам, медленно отравляя кровь.
Хотя и нет его давно в общем-то – одна видимость.
Но для окружающих, эти правила почитай,
чтобы, не приведи Бог, никто ничего не подумал.
Пальцем, как в белую ворону, не ткнул.
Чем спасти себя? Какие травы настоять?
Кто же будет для него их собирать на донышке выгоревших и опустевших женских душ?
С такими вот"радужными" мыслями и вышел на работу три дня назад
После, с позволения сказать, передышки.
Хорошо хоть очереди в регистратуре не было, когда закрывал больничный.
Вроде настроение поднялось. Действительно, чего это он себя ест поедом?
Живут же другие, не задумываясь, не боясь греха, а его словно изымает...
Вот опять что-то заныло внутри.

Конечно же, как снег на голову, неожиданный приезд женщины, которую на днях вспомнил. Позвонил. Сам позвал, как и десять лет назад.
Зачем, спрашивается? С него, конечно, не убыло: встретились, поговорили.
Бережливая оказалась, открытку столько лет хранила, которую он ей когда-то отправил. Так, несколько тёплых слов от широты души...
Пишите, звоните. Я Ваш! Дознайся жена – на всю жизнь хватило бы темы!
А интересно всё же, перечитать собственные строки через вереницу лет...
С трудом узнавал самого себя. Вот ведь какой романтик был!
Сейчас уже совсем не тот – скороговоркой сыпал он, оправдываясь.
Или защищаясь на всякий случай от чего-то.
Как она его слушала вчера! Улыбалась, вспоминала их мимолётные встречи.
Читала свои, посвящённые ему, стихи, давно позабытые им.
Когда собралась уходить, неожиданно пошёл её провожать, отложив дела.
После прошедших дождей, листва казалась атласной.
Шли медленно, осторожно обходя лужи.
Ни с того ни с сего он начал пересказывать ей отрывок из модного и знаменитого французского романа. Она с интересом слушала.
Странное чувство удивления и нежности вдруг нахлынуло на него неожиданно и сильно Он заметил, как изменилось выражение её глаз.
Сейчас он не решился бы объяснить своего состояния даже самому себе.
Ему стало вдруг жаль с ней расставаться,
Расхотелось возвращаться на работу в серое, пожирающее его жизнелюбие здание.
Он вдруг понял, как иссушила его эта коробка с пресными, продуманными  коллегами. Как он смертельно устал от  их дежурных улыбок, похожих на яркие безжизненные бумажные цветы.
Забыться бы! Рвануть, куда глаза глядят – хоть за Кудыкины горы!
Захотелось простора!
Они стояли рядом, почти не разговаривая.
Он даже не предложил ей встретиться ещё раз.
А она, как бы невзначай, но уверенно, вложила в его ладонь два тетрадных листка со стихами.
Молча кивнув головой, ушла.
Привычно замелькали похожие друг на друга, как близнецы, дни.
Телефонный звонок буквально оторвал его от статьи в тот самый момент, когда застарелая болезнь занятости прогрессировала.
Звонила она. Он так и не вспомнил её имя, и признаться звонка от неё не ждал.
Навязчивостью, её настойчивость назвать было нельзя, но она уже выбивала его из привычного, отрегулированного с годами ритма.
Он не знал, как ему поступить, но, заглушив раздражение,
начал слушать её сбивчивую речь.
Женщина почти исповедовалась, говорила обо всём сразу,
признавалась в немыслимом, о чём -то сожалела...
Слушать времени не было, но его что-то удерживало от желания отключить сотовый.
Вдруг он великодушно решил дать ей возможность выговориться.
Неожиданно напевность её голоса вызвала у него улыбку.
И, как бы издалека, из закоулков его припрятанной памяти, выплыло её чёткое имя.
Он начал её успокаивать, говорить что-то трепетное.
Он даже успел поразиться самому себе – откуда всё это?
Она внезапно замолчала. Сотовый смолк и погас.
Он вздохнул с облегчением. Так хорошо ему было когда -то очень давно,
в полузабытом детстве, в Вербное воскресение.
Когда они с матерью и братом вышли из церкви осторожно и ласково
хлестали друг друга по лицу пушистыми веточками вербы.
Распахнул окно. Дохнуло свежей травой. Удивился, что нет машин.
Они вечно торчали под окнами редакции с утра до вечера,
отравляя воздух и настроение бензиновой гарью.
Свежий, ворвавшийся ветерок  снова оживил застоявшуюся память.
Кажется эта, без условностей, женщина всё же затронула в нём
какие -то очень давно забытые чувства.
Захотелось взглянуть на себя в зеркало.
Она, кажется, спросила, какого цвета у него глаза?
А он ей шутливо ответил, что они у него замечательные!
Внезапно он почти пожалел, что не солгал ей, не сказал, что тоже всё помнит.
Что её стихи всегда волновали его и трогали душу.
И открытку с фиалками, которую подарил ей, тоже помнит.
Медленно выдвинул ящик стола и достал два листочка,
которые она ему отдала при прощании.
Смотрел и смотрел на неровные строчки-пружинки.
И они ожили, стали прыгать, улетать, таять, ускользать от него.
Губы отчего-то стали солёными.
«Больше не позвонит», – почему-то горько подумалось ему.
В обновлённой памяти, как светлячок, вспыхнула и погасла её доверчивая улыбка.
Что-то дрогнуло в нём. А может, показалось, что дрогнуло?...