Мир ОПМ

Сегодня мир снова сжался.
Утро было просто замечательным. Веселое солнце ярко блестело на востоке изумительной синевы неба. И он, проснувшись, ощутил себя не только здоровым (с поправкой на возраст, конечно), но какую-то легкость и подъем внутри. Не было сомнения в том, что надо быстро вскочить и бежать в парк. Что он и сделал с радостью.
Минут через десять он уже выскочил на «свою» аллею и начал «набирать ход». Но подойдя к большому фонтану, стоящему на перекрестке главной аллеи, и ее перпендикулярных ответвлений, он резко сбросил скорость, а потом и вообще остановился. На следующем перекрестке за большой клумбой висела Хмарь…
«Хмарь» - это он ее так назвал, после того, как столкнулся с ней и попытался понять, что же это такое. Хмарь не представляла собой что-то ни чудовищное, ни даже страшное. Больше всего она была похожа на поднимающийся от асфальта дрожащий воздух, как будто бы очень нагретый, и потому смазывающий все, что находилось за ней. В первый раз он столкнулся с ней километров за шесть (если считать от дома до парка), и вообще не обратил на нее внимания – ну колеблется слегка воздух впереди, ну и пусть. Но когда он приблизился к этой эфемерной завесе, его вдруг «повело» - закружилась голова, ноги ослабли, да еще и кашель такой пробил, что он даже не сел, просто упал на ближнюю лавочку. Отпустило быстро. Он выкурил сигаретку, причем с удовольствием, и даже традиционный утренний кашель его «не достал». Но когда он бодренько вскочил с лавки и повернулся в сторону, в которую шел, его опять скрутило, правда, не так сильно, как в первый раз, но вполне... Чтобы отбить желание идти дальше.
- Не делай то, чего не хочется, - подумал он. – Ну не хочется тебе идти дальше, так и не ходи! Он снова поднялся с лавки и пошел в обратную сторону. Никакого дискомфорта он при этом не испытал, и пройдя метров пятьсот в сторону дома, уже начисто забыл об этом случае. И потом долго не вспоминал. Да и не ходил он в парк так далеко – в тот раз он оказался там, в общем-то, случайно.
Сегодня он, как уже достаточно давно, тоже не стал ломиться вперед, а постоял, выкурил сигаретку, развернулся и пошел домой. Но настроения ситуация явно не повысила. И оно, его настроение, вернулось к этакому, средне мерзостному уровню, каковым и пребывало большую часть времени в последние пару лет. И когда он пришел домой, единственное, что как-то смирило его с постигшим разочарованием, было наличие в буфете бутылки водки, полной на две трети. Не мудрствуя лукаво, он быстро разбил на сковородку два яйца, и как только белок стал плотным, выключил газ и засыпал «глазунью» мелко покрошенным зеленым лучком. При этом грустно подумал, - а раньше я бы себе не просто «глазунью», я бы себе что-нибудь этакое сотворил! Дело в том, что он любил и умел готовить, но в последнее время как-то потерял к этому интерес, и делал себе пищу попроще, но чтоб меньше возни. Намазал тонкий ломтик хлеба маслом, и, налив себе не менее семидесяти пяти граммов, быстро выпил, закусив оторванным прямо со сковородки куском яичницы и бутербродом.
Через некоторое время его тело, а главное – душа, стали приходить в некое стационарное состояние: глаза сфокусировались, а в голове тихо зашевелились какие-то мысли. Мысли были весьма простенькие, в основном на тему, что ему нужно было сегодня сделать. Оказалось, ничего такого, чтобы вот так, после завтрака (а в это время он уже допивал чай), «становиться на крыло» и лететь…
Он взял еще одну сигарету, зажигалку, пепельницу и вышел на балкон. Сделав первую затяжку, и со вкусом выпуская дым, медленно огляделся. Ни справа, ни слева, ни спереди Хмарь замечена не была. Правда, справа улица, на которой стоял его дом, делала достаточно крутой поворот и спуск к мосту, поэтому и просматривалась всего-то метров на двести. Слева, примерно на таком же расстоянии по обеим сторонам его улицы тянулись такие старые и мощные каштаны, так что есть ли там Хмарь, нет ли ее, тоже увидеть было проблематично. Ну а спереди горизонт перекрывало здоровенное административное здание, улочка, которая тянулась перпендикулярно его дому, была стара и узка, и поэтому там тоже толком ничего не просматривалось. Но он-то был уверен, что в этом направлении последнего сжатия скорее всего не было, поскольку там располагалась пара магазинов, в которых он покупал продукты, спиртное, сигареты и прочие мелочи типа трусов-носков. А Хмарь, как он понял, достаточно долго наблюдая за нею и много размышляя над этим, совсем не ставила своей целью убить его, в частности, уморив голодом путем лишения доступа к пищевым продуктам.
Вернувшись с балкона, он выполнил положенные утренние гигиенические процедуры, бухнулся на продавленный диван и включил телевизор. Пощелкал каналами и с привычным уже раздражением отметил, что по телеку снова идет все то же самое.
На новостных каналах примерно в одних и тех же выражениях говорили о терактах, о войне и противостоянии, о беженцах. В подробностях описывали стихийные бедствия по всему миру: наводнения, землетрясения, цунами и лесные пожары. Но в нем все сильнее зрела уверенность, что все эти ужасы уже показывали, показывали.… Немного с других ракурсов, про другие страны: сегодня например, наводнение случилось в Италии, а завтра в Польше. Но если всмотреться и Италия и Польша и даже какая-нибудь Индонезия были на одно лицо, как будто один и тот же актер, только в разном гриме.
Все «разговорные» передачи также не блистали новизной лиц. Все эти лица то с умным видом вещали прописные истины, что лучше жить богатым и здоровым, чем бедным и больным, причем спорили об этом чуть не до хрипа, перебивая и не слушая друг друга. И хоть все говорили об одном и том же, то когда ведущий задавал вопрос «Что делать?», в ответ неслась такая ахинея, то диву можно было даваться, как такое может говорить какой-нибудь Директор Института глобальных исследований потенциального развития, доктор всяческих наук, почетный член каких-то Академий или некий депутат Госдумы. Последний и иже с ними появлялись в «болтанках», как он называл эти передачи, так часто, что вызывало удивление, а когда они собственно исполняют свои депутатские обязанности.
В передаче «Все тайны мира» диктор за кадром утробным голосом с какой-то садисткой ноткой бодро перечислял причины по которым человечество вот-вот вымрет. Здесь был упомянут и астероид Апофиз, который если и не врежется в Землю, то наверняка сорвет с нее атмосферу, и Йелоустоунский супер вулкан, который завтра к-а-ак е…, и все! Упоминались так же глобальное потепление или похолодание климата, пресловутая озоновая дыра и смещение земной оси. Не исключались из апокалиптического списка и пандемии, и нашествие чупакабр, и вырождение самого человека.
Он зевнул и отметил, что в этой передаче даже видеоряды почти перестали меняться. Тот же клип с жуткой сценой столкновения Земли с Апофизом (разумеется – компьютерная модель) он видел уже в этой передаче раз, наверное, пять за последнее время.
Потом с экрана начала вещать сисястая тетечка, которая уже в который раз тоже обещала раскрыть ну абсолютно все тайны и показать зрителям уникальное интервью с живым инопланетянином. Впрочем, это обещание опять же повторялось уже не первый раз
По кино каналам крутили либо одни и те же американские стрелялки-догонялки, либо «закольцованные» отечественные сериалы. Разнообразием тематики последние тоже не блистали: унылые, похожие один на другой, как хрущевки времен социализма, правда, не блещущие таким большим количеством разбиваемых автомобилей в силу своего малого бюджета. Кроме этого крутили сериалы и «про любовь» с обязательными «любовными треугольниками», изменами по молодости или глупости, страданиями, раскаяниями и непременным Happy End.
Вспомнилось: «Их заполняли удручающие остроты, бездарные карикатуры, среди которых особой глупостью сияли серии «без слов», биографии каких-то тусклых личностей, слюнявые очерки из жизни различных слоев населения, кошмарные циклы фотографий «Ваш муж на службе и дома», бесконечные полезные советы, как занять свои руки и при этом, упаси бог, не побеспокоить голову, страстные идиотские выпады против пьянства, хулиганства и распутства…»
- А что, - вяло подумалось. – если сжимается, так сказать, материальный мир, то с чего бы нее сжиматься миру и в информационном пространстве?
Он давно научил себя дистанцироваться от всей этой жвачки, превращая звуки в «белый шум», а изображения – в цветные картинки калейдоскопа. И в этот раз, отключившись, он снова начал вспоминать.… Даже не вспоминать, а в очередной раз перемалывать внутри себя происходящее, строя причинно-следственные связи и ища в них хоть какую-то логику. Он бы с удовольствием поверил бы даже в мистику, но и мистика тоже не очень-то объясняла происходящее.
А началось все примерно через месяц после того, как он окончательно ушел с работы. Не сорясь с начальством, не хлопая дверью, просто написал заявление и ушел. Потому что понял: все, что он делал, здесь абсолютно никому не было нужно. Ни его изящные идеи, явившиеся плодами тяжких размышлений и трудов, ни постоянное стремление к познанию нового.
Нет, он не конфликтовал с коллегами и начальством. Правда и те и другие не очень понимали смысл его разработок, хотя на словах даже иногда восторгались. Но…
… и все вокруг как будто «за»,
И смотрят искренне в глаза,
И громко воздают тебе хвалу.
Но дом твой пуст и разорен,
И ты – добыча для ворон,
И гривенник пылится на полу…

Следующий «звонок» случился через месяц. В тот день он снова побежал утром в парк, предвкушая не столько разминку, сколько последующее купание в озере. Он, как всегда добежал до довольно симпатичной, но, увы, не ухоженной лестницы, которую называл про себя «средним спуском». Ближним спуском на его «карте мира» было довольно благоустроенное шоссе, которое по плавной дуге тоже спускалось к озеру, но этот спуск начинался метров на двести ранее лестницы, огибая озеро с севера.
Остановившись на верху лестницы и полюбовавшись на тихую водную гладь, он поскакал по ступеням вниз и, добравшись до шоссе, пошел вдоль берега, огибая озеро слева. И вот когда он уже обогнул четверть его диаметра, и до вожделенных мест «физического совершенства» осталось не более тех же двухсот метров, он вновь увидел Хмарь. Точнее, не увидел, а влетел. А понял, куда «влетел», после того как начал приходить в себя на берегу на скамеечке метрах в двадцати от этой колеблющейся «занавески».
Но и на этот раз, приходя в себя от жуткого приступа кашля, головокружения и слабости в ногах, он не связал свое состояние с Хмарью. Зато в голове четко прорезалась мысль: «На хрен тебе…. Иди, куда шел!» И, еще немного посидев, он пошел по берегу в противоположную сторону от зыбкой границы, установленной Хмарью, к тренажерам и купальням.
Он немного «понасиловал» попутные лавки, отжимаясь от каждой по десятку раз, потом поддался «насилованию» со стороны пятерки тренажеров и с удовольствием умакнул тело в воды озера. Немного усталый, но бодрый, вышел на «свою» аллею и, в предвкушении утреннего омлета (а замыслил его он на это утро исполнить с грибами и беконом), не очень торопясь, направился домой. Однако в голове, кроме образа омлета, вертелось что-то постороннее, какое-то не совместимое с общим «благорастворением воздусей». Что-то было или стало неправильно в этом мире. Что? Этот «гвоздь в башмаке» не исчез и дома, ни во время завтрака, ни во время исполнения всех запланированных на тот день дел.
И уже дома он вспомнил еще одно. В какой-то момент по ту сторону Хмари появилось нечто, напоминающее человеческую фигуру, нарисованную как-бы штрихами. И эта фигура двигалась. Более того, он приближалась к стене Хмари, но с противоположной стороны, при этом становясь все четче и четче. И в какой-то момент, эта фигура совершенно беспрепятственно пересекла границу и, обретя абсолютную четкость, появилась на «его» стороне, оказавшись достаточно знакомым мужиком. Назир, да, кажется, так его звали, проходя мимо скамейки, махнул ему рукой, задав ничего не значащий вопрос о делах.
- Это как же? – подумал он. – Хмарь, значит, оттуда пропускает кого угодно, а его туда не пускает? Но при этом в голове зашевелилась мысль: «Ну и что? Он тебе надо? А на хрен.... Пускает – не пускает…. Ты бы о завтраке подумал. Что там сегодня предполагается исполнить: супер омлет?»

Первая безработная и беззаботная неделя была полна радости свободы. Не надо вставать вот во столько, чтобы успеть на работу, не надо надевать галстук (ну был у него его некий пунктик, что на службу надо ходить не в потертых джинсах, а в костюме, причем при галстуке), не надо надевать на лицо дежурную улыбку, здороваясь с некоторыми из коллег, сдерживая при этом рвотный рефлекс. Господи, не надо сочинять гору бумаг, совершенно шизофренического содержания, которые никто не читал и читать не будет, но «галочки» в нужных графах поставят, что де «Исполнено».
И как апофеоз абсурда вспомнилось, как сколько-то времени тому назад он командовал экспедицией. И писал помимо программы работ (ее-то никто и не читал – подписывали с маху) пространные ведомости о том, что им на полгода работы «в поле» надобно. В том числе и ГСМ  для транспорта. И он потел, считал километры, переводил их в литры горючего, стараясь не взять лишку. Но как бы он ни калькулировал, все равно давали не более половины от запрашиваемого. Но сюр был в том, что после закрытия полевого сезона с него обязательно требовали бумагу об экономии этих самых ГСМ. И не дай бог было такую бумагу не предоставить в срок, де еще и экономию требовали не менее десяти процентов…
Ситуация была не единичной. И как ему хотелось тогда написать рассказ или повесть на эту тему. Даже название придумал «Слуга маразма». Но решил отложить на потом, чтобы без спешки и суеты, тщательно подбирая слова…. И вот «потом» наступило, и сладкое слово «свобода» пришло в его жизнь. И в эту, первую неделю он отдавался этой свободе, как перезрелая девушка, дорвавшаяся, наконец, до большого секса.
В воскресенье же, предшествующее второй неделе свободы, он твердо решил жить по-новому. С утра: зарядка в парке, купание в озере, легкий завтрак и работа до обеда (были кое-какие идеи, реализацию которых он как раз и оставлял на этот случай…), Но когда утром он едва протер глаза после разгульной и разнузданной ночи. (разгул и разнузданность заключались в том, что он до трех часов утра смотрел какие-то убогие американские фильмы по телеку, сопровождая просмотр употреблением коньяка и закусыванием оного на скорую руку сделанными бутербродами), все планы пошли прахом. Да и погодой утро не радовало. Но он собрал себя в кучку и побежал в парк.
Слегка уставший, но на подъеме он вернулся домой, сотворил себе фирменный омлет с грибами и только собрался приступить к его употреблению, как вдруг обнаружил в буфете недопитую бутылку коньяка.
- Ну и что? – подумал он, - все цари перед завтраком употребляли, а я чем не царь? И, естественно – рюмка до омлета, и рюмка перед кофе нашли свое должное место.
Но, увы, завтрак закончился весьма тривиально – лежанием у телека и сквозь полудрему, созерцанием очередных видеотизмов.
Так прошла вторая неделя, а потом и весь месяц. Каждый день находилась куча мелких, но совершенно неотложных дел, типа покупки туалетной бумаги, которая вот-вот закончится или поиск крайне любимой рубашки, которая была уже настолько заношена, что место ей было только в мусорном ведре. И, разумеется, после сих «трудов праведных», обед требовал сопровождения в виде определённого количества водки или коньяка. И, разумеется, пары часов послеобеденного сна. Что он регулярно и воплощал в жизнь.
За компьютер он теперь садился не чаще чем раз в три дня. Просматривал почту, в которой раз за разом появлялись все те же никакой ценности для него не представляющие письма. Пробовал что-то писать (как упоминалось, были, были у него наполеоновские планы по поводу написания новой эпохальной монографии), но после пары строк опять нападало «…на хрен кому это надо?». И он переключался на «вечный» «солитер», и сгоняв три-четыре партии, просто отпадал от экрана, думая, что белее идиотской игры человечество не придумало.
И написал он за этот месяц ну, дай бог, строк десять…
Но каждое последующее воскресенье он упорно твердил себе: «Все! Сейчас позавтракаю и сажусь за работу. Только каждый новый день повторял день вчерашний.
Вот так прошел месяц. И с каждым днем в нем все четче и четче звучал рефрен: «А на хрен!…». … И еще чувство, что и следующий месяц будет мало чем отличаться от предыдущего.

В тот день Хмарь стояла уже непосредственно под средним спуском. Он стоял на вершине пресловутой лестницы, а внутри меланхолично звучало: «На хрен тебе…». Он развернулся, и пошел было к ближнему спуску, но что-то его задержало.
И опять, «покачавшись», поплавав, и возвратившись, домой, и, переделав все мелкие, но хлопотные дела, и возлегши перед телеком, он вдруг вспомнил, что именно его задержало.
За ним бежал такой же «спортсмен». Бежал себе, бежал и так спокойно, пересек границу Хмари, как бы ее вообще не существовало, и углубился дальше по аллее. При этом силуэт «спортсмена» становился все менее и менее резким, потом превратился в колеблющуюся фигурку, небрежно нарисованную штрихами, и в конце концов пропал. И вот это действительно задело. Получилось так, что эта гадость – его личная гадость. А для остальных она просто не существует.
На следующее утро он не стал приближаться к этой стенке дрожащего воздуха. А пошел вниз к реке, оставляя Хмарь по правую руку. Хмарь спускалась к реке, перекрывала ее и исчезала на другом берегу в кустах кизила. В какой-то момент он видимо все-таки слишком приблизился к границе. И в мозгу тут же застучала мысль: «А что ты там забыл? На том берегу…», со становящимся привычным рефреном: «А на хрен тебе…».
Однако он задавил в себе этот рефрен, повернулся и пошел вверх от озера. Теперь Хмарь была слева. Он поднялся на шоссе и увидел, что Хмарь здесь пересекает асфальт и упирается в фундаментальный забор какого-то санатория. Продолжалась ли она дальше за забором, видно не было.
Возвращаясь домой, он вдруг с испугом подумал, что эта гадость, может быть, не быть не только в парке, но и в других сторонах города. Все это нуждалось в немедленной проверке. Он решил попробовать съездить на дальний рынок, который располагался почти у городской черты. Наскоро позавтракав, он выскочил на остановку возле своего дома. Нужный ему троллейбус подошел на удивление быстро. Но проехав пару остановок, вдруг остановился как вкопанный, и голос водителя печально сообщил, что на линии случилась авария, электричество отключили, а сколько ждать, пока его дадут, он, водитель, не знает. После чего двери троллейбуса распахнулись, приглашая всех нетерпеливых выйти и добираться куда им надо другим транспортом.
Что ж, остановка, на которой застрял троллейбус, находилась почти в центре города на почти главной улице. А кроме троллейбуса на рынок ходили еще и маршрутки. Он вышел на остановку и стал ждать. Пара маршруток прошла мимо, но не те номера, которые были ему нужны. Он прождал свои маршрутки, примерно, полчаса, пока какая-то сердобольная тетечка не сообщила, что эти номера здесь не ходят, поскольку где-то там улицу перекрыли.
Внутри снова, как больной зуб заныло: «А на хрен…». С остановки Хмарь была не вида, но она была, стояла впереди и делала все, чтобы он не лез. Это его разозлило и раззадорило. Поэтому он решил продолжить свои изыскания.
Вернувшись на остановку назад, он вышел на перекресток и повернул на поперечную улицу, тоже довольно крупную, и пошел по ней вверх, в сторону своей прошлой работы. Но и там, через километр-два снова почувствовал Хмарь.
Он ходил по городу еще часа два - три, пытаясь определить границы этой или этого… И когда почувствовал, что находился так, что ступни в мокасинах начали гореть медленным огнем, то решил возвращаться.
Злой, усталый и, чего там, испуганный, он вернулся домой. Нацедил сто грамм коньяку, на скорую руку сделал пару бутербродов, выпил и закусил. Мозги постепенно начали работать. Пусть и замедленно, но, как сейчас говорят, без «пафоса».

Возвращаясь же, к сегодняшним мыслям, он, вспомнив тот день, и как-то не очень связно с предыдущими мыслями, грустно отметил, что даже в еде и питье уже тогда появились изменения.
Вообще-то он всегда был гурманом. И, кстати, весьма неплохо готовил. По этой же причине он очень редко посещал кафе, рестораны и прочие места коллективного питания. Знал, что то, что он приготовит себе сам, всегда будет вкуснее, чем любая казенная еда.
Более того. В то время ему достаточно регулярно звонили приятели и приятельницы, напрашивались в гости, и как-бы ненароком спрашивали: «А ты не хочешь к нашему визиту поджарить, например, отбивные, или сделать курицу с грибами?»
Да, вспоминая то время, он с большим неудовлетворением отмечал, что готовить дома стал ощутимо реже – чаще покупал что-то из полуфабрикатов, доводя их на своей кухне до приемлемого ему вкуса. А иногда и этим не затруднялся. Как у Чехова «Лопай, что дают!»
Но не то чтобы не гадкий, а скорее, чуждый вкус казенной пиццы или шаурмы, он все чаще скрашивал алкоголем. Нет, он не стал пить больше…. Как он говорил себе: « я пью меньше, чем могу, но больше, чем хотелось бы!» Он практически никогда не напивался до «поросячьего визга», так, вливал в себя понемногу…. Кроме того, ввел для себя некоторые табу. Например, не пить раньше обеда или вообще не пить, если впереди маячила какая-то официальная встреча. Только после…. А потом оказалось, что он мог выпить за день бутылку крепкого, начиная с после обеда, но выпивание этой бутылки растягивалось минимум на восемь часов! Европа, бля!

…Не то чтоб очень пьян,
Но счастлив бесконечно!

Однако большого счастья это не приносило, разве что временно затупляло уровень восприятия окружающего, позволяя мозг думать «ровнее» и, как ни странно – трезвее..
Время от времени он брал себя за шкирку и устраивал «винные» (когда пил только сухое вино, и то не много), или «безалкогольные» дни, когда не пил вообще. Но потом все возвращалось «на круги своя».
Но сегодня ему вдруг подумалось, что вот это, вроде, безобидное пьянство очень хорошо резонировало с рефреном Хмари «А на хрен…».

И снова, возвратившись памятью в тот день, когда он устанавливал границы Хмари, он четко определи, что зона, за которую ему не выйти составляет четырехугольник со сторонами примерно в три километра. Причем в этом периметре было все, что нужно для поддержания как-бы нормального образа жизни (или существования). Но его постоянно угнетало то, что его не то чтобы не пускали за границы его клетки силой, а все время давили на мозг мыслью, что ему и не хочется выходить за эти границы. Причем не грубо, а так, как будто он сам начинал верить в тот же рефрен «А на хрен…».
Далее он вспомнил второй месяц своей безработной «пенсионной» свободы. И оказалось, что тогдашнее чувство, что этот месяц будет мало чем отличаться от предыдущего, его не подвело. То же самое нежелание работать…. Почему-то оказалось, что каждый день приходилось выполнять массу мелких, но обязательных дел: готовка, уборка, мытье посуды, гигиенические процедуры. Все это он выполнял неукоснительно, равно как и утренние забеги в парк и на озеро (но это – по погоде, а погода, кстати, в то лето не очень способствовала… ), походы за продуктами прочими мелочами, так необходимыми в хозяйстве. Только после всех этих телодвижений на него сваливалась такая усталость, что сил оставалось только на поглощение обеда с соответствующим количеством спиртного, но никак не на писание очередной «эпохального» научного труда, который зрел в нем уже несколько лет.
А еще он заметил, что к нему почти перестали ходить люди: друзья, приятели и просто знакомые. Правда, тут он учел, что и сам отказал от дома многим из своих знакомых, зачислив их в разряд «допивальщиков». Так он классифицировал тех, кто, приняв на стороне, приходил к нему в дом с бутылкой, чтобы «догнаться» до нужного градуса, прикрывая свою «жажду» желанием пообщаться с ним, таким мудрым. Он вычислял таких достаточно быстро и категорически не принимал.
В результате число гостей упало почти до нуля. Понятно, что те, кто не был «допивальщиками» не могли навещать его с такой частотой, как бы ему хотелось, имели собственные проблемы, и им было при решении своих проблем не до него. Конечно, можно было бы позвонить и сказать: « Ребята, мне очень хреново! Приходите!» Но он по какому-то изврату своей морали всегда считал, что нельзя загружать друзей собственным дерьмом, в каком бы виде оно не представлялось: в виде ссоры с начальством, творческого «запора» или просто приступа меланхолии. Только веселым, бодрым и вдохновленным он желал видеть себя в глазах гостей.
Но дом его быстро пустел гостями. Но самое страшное, что еще через месяц он понял, что и видеть - то у себя никого особенно и не хочет.

Еще некоторое время тому назад, наверное, с неделю, вернувшись домой, и, съев очередную яичницу под сто грамм, он окончательно понял, что Хмарь – это его личное. Ответ окружающего мира лично ему, на то, как он себя поставил в этом мире. Сказать, что это понимание его сильно напугало – таки нет! И он решил бороться c этой напастью с помощью положительных эмоций. А для начала начал перебирать все то, что за прошедшее с появления Хмари время доставило ему положительные эмоции.
Первым делом, конечно, были его утренние пробежки и купания. Сюда же вошли удовольствия, когда он все-таки готовил себе что-нибудь вкусное и поглощал его. Редкие удачные покупки, как-то симпатичные, удобные и в то же время дешевые летние туфли, тоже вносили свою лепту в копилку удовольствий. Но поразмыслив, он пришел к выводу, что все это было столь не значительным, что никак не могло капитально и надолго поднять ему настроение, а скорее, сводило его к некому терпимому уровню.
Посещения друзей, хоть и редкие тоже являлись генератором позитива. Однако, зачастую их застолья сворачивали на скулеж о том, как все вокруг плохо и улучшения не предвидится. А на следующее утро, особенно если предыдущее застолье было достаточно интенсивным, его так корежило, что все вчерашнее положительное полностью этим нивелировалось.
Правда, как-то его к удивлению пригласили в Центральную библиотеку, с просьбой прочесть лекцию о его поездке в Норвегию. Было у них в Иностранном отделе такое мероприятие – любой желающий мог рассказать о тех странах, в которых побывал. Лекция на удивление удалась – он всегда был неплохим рассказчиком, да и фотографии были не чета тупым смайликам. Его долго не отпускали, подарили что-то не дорогое, но очень симпатичное, и домой он вернулся весьма в приподнятом состоянии.
А через пару дней пришло извещение, что его статью наконец-то опубликовали в одном о-о-чень престижном журнале. Правда, послал он эту статью, когда еще не вышел на пенсию, но это не на много умалило его радость. Куда больше огорчило то, что когда он просматривал оглавление, то наткнулся на фамилию одного своего старого знакомого – сволочи той еще! Этот тип был полной бездарностью в науке, зато обладал двумя крайне важными качествами: был абсолютным прохиндеем и ювелирно умел выдавать чужие идеи и разработки за свои. Ну и радость это если не убило окончательно, то свело почти к нулю.
А более ничего толком и не было. Так что связь, между изменением границ Хмари и положительными эмоциями представлялась крайне недостоверной. И он бросил это дело.

А сегодня Хмарь еще раз сжала его мир. Теперь он даже не мог пройти за дорогу, что вела к «дальнему» спуску. Но дойти до озера все-таки позволяла по боковой лестнице с разбитыми ступенями.
- Ну, здравствуй, паранойя! – уже чуть ли не традиционно он поздоровался про себя, не подходя к границам близко. А, вернувшись домой, подумал. - Все мы в какой-то мере психи. И тут же на ум пришла фраза из какого-то давно читаного детектива: «Если у вас паранойя, то это не значит, что за вами не следят!» Цитата не то чтобы успокоила, но как-то перевела ситуацию в более спокойную плоскость.
- Ну и что, что паранойя? – продолжи он свои размышления. – Я же не запираюсь в сортире с кухонным ножом в ожидании то ли террористов, то-ли злобных инопланетян. Я просто живу, как положено человеку моего возраста. Не «гарцую» на роликах или скейтах, не волокусь за молодыми студентками и вообще – ничего экстремального! Просят о консультациях – консультирую, просят о рецензировании – рецензирую. И вообще, никому в «чай не писаю». Какие претензии? Моя паранойя – это моя паранойя, пока никому не наносит вреда. А может, это и не паранойя вообще, а, например, сумеречное состояние сознания?
Он никогда не увлекался ни психологией, ни психиатрией, но пару книжек на эту тему прочел. Тогда он сделал для себя очень забавный вывод, что все психиатры и психологи это, скорее всего, – шарлатаны. Но в отличие от конкретных мошенников, эти на голубом глазу верили в то, о чем они вещали!
Ну, пусть будет паранойя. Но ведь она не приносит окружающему миру никаких проблем. Да и ему самому тоже. А если вдуматься, то и наоборот, многие удобства. Не надо думать, не надо суетиться и не сомневаться.
Может эта самая Хмарь является инструментом для повышения стабильности его мира. Как там? Если у вас нету тети, ее не отравит сосед… Действительно, чем меньше окружающий тебя мир, тем, например, меньше вероятность встречи с неприятными тебе людьми. А шансы попасть в авиакатастрофу вообще снижаются до нуля, если у тебя нет возможности летать.
Вот кормушка, вот горшок,
Вот загон – пасись, дружок!

…и пасись в отведенном тебе загончике – отсутствие хищников гарантировано! А чтобы не возникали комплексы, вот тебе мантра: «А на хрен…».
Мир сжимается? Но стабильность повышается, а что тебе еще надо, мой ОПМ…

P.S. На этой фразе Автор и заканчивает свое повествование. При этом он явственно видит перед собой лица читателей, на которых явно выражено непонимание и даже раздражение. Как! А где? Ну, нельзя же так! Чем-то эта история должна же заканчиваться! Где развязка, где мораль? Что стало в итоге с героем?
Да, конечно, Автор мог бы продолжить сюжет, написав, например, как герой – ОПМ, ценой нечеловеческих усилий, собирает в кулак все свое «внутренне железо», заставляет себя регулярно работать над монографией, даже почти перестает пить, находит пару дипломников, которых начинает интенсивно консультировать. И, в конце концов, понимается и разгоняет эту проклятую Хмарь к такой то матери. А может быть, даже находит себе нестарую еще симпатичную даму, которая входит в его дом, и все у всех становится «в шоколаде»
Но Автор отвечает. – Все! Я сказал все что хотел! И вообще, литература не обязана давать ответы на вопросы: роль литературы в том чтобы, эти вопросы формулировать, и запускать в читателей. Это, во-первых.
А во вторых у каждого своя жизнь, и каждый уверен, что он лучше знает, как надо…. Так вот, пусть он сам выбирает то окончание истории, которое ему ближе и роднее.
Да, вот и третье. Литература – это не физическое зеркало. И не обязана отображать мир «один в один» На самом деле (по мнению Автора), она есть некая зеркальная субстанция, подверженная аберрациям, кои вносит в нее сам Автор. И отображает не реальную реальность (да ладно, мы все знаем, что такое «тавтология»), а такую какой ее видит этот самый с зудом в одном месте, который пытается ее описать
Кстати, ОПМ расшифровывается как одинокий пожилой мужчина…