Свой

- Каррочка, не урони малышку! - Улыбаюсь я, обращаясь к молодой цыганке , лишь только забравшись в вагон трамвая. Та дремлет, привалившись к окну, узел её головного платка свернуло на сторону, и теперь он, на манер подушки, дарует юной матери тот покой, которого, судя по всему, она была лишена уже не одну ночь. Кроха, что сидела у неё на руках, давно уж сползла почти до пола, цепляясь ручонками за складки  цветастой юбки.

   Цыганка не сразу слышит меня, а пробудившись, испуганно прижимает ребёнка к сердцу и, не отыскав в моём облике примеси родной крови, испытывает некое беспокойство:
- Откуда знаешь язык? Ты, вроде, не из наших. - Вопрошает она, ухватисто привлекая ребёнка к себе и, сдвинув кофточку с груди, принимается кормить.
Старушка, что сидит напротив, смачно плюёт на пол, и, толкая меня грузным задом, поднимается с места, нависая над молодухой:
- Фу! Срамота-то какая! На людях! Эх ты!

  Я отстраняю женщину и замечаю:
- Что ж в этом нехорошего? Малышка проголодалась, а вот плеваться на пол - это, действительно, свинство!
- Что-о?! - Взвилась старуха. - По всему видать, ты ейный хахель, вот и вступаешься за чумазую!
- Вы, бабушка, будете так злиться, у вас удар случиться, или остановку свою проедете. - Вкрадчиво отвечаю я старушке, и пристально, гаденько так гляжу ей при этом в глаза.
   Бабка пугается, и, прижав к толстому животу сумку, пятится к выходу.

   Цыганка смеётся ей вслед, сверкая золотой коронкой.
- Нет, ты наш, вроде, или как?
 Вместо ответа, я подсаживаюсь рядом, и интересуюсь:
- Сама-то, куда едешь?
- Дочку к врачу везу.
- Это хорошо. - Хвалю её я, а так как до детской поликлиники ещё далеко, решаю рассказать о том, что меня связывает с кочевым народом.

- Когда я был ещё ребёнком, родители, выводя на прогулку, каждый раз стращали: «Со двора ни ногой, а то цыгане украдут, выучат петь и будешь ходить с ними на цепи, как медведь!» Я много раз видел людей в весёлых пёстрых одеждах, которые ходят по рынку, разговаривают на непонятном языке, лузгают подсолнухи. Цыгане вызывали во мне неподдельный искренний интерес, и представлялись скорее отставшими от шапито цирковыми, чем разбойниками, которые крадут чужих младенцев. Но, напуганный родителями, я, сломя голову, бежал домой и закрывал входную дверь на все замки, едва завидев, что во двор заходит кто-то чужой.
В ту пору минуло мне пять лет, не больше, и не помню уж зачем, да почему, но на несколько дней я остался жить у бабушки, маминой мамы. Её дом был не слишком далеко от нашего, но, всё же, в другом районе города. В первый же день, накормив завтраком, бабушка подвела меня к окошку и показала на палисадник:
- Видишь, - песочница, лавочка, цветы, вот там можешь поиграть. К обеду я тебя позову.

   Обычно меня выводили из подъезда за руку, нынче же я вышел совершенно один, и, гордый своею самостоятельностью, перешёл неширокую дорожку от порога до палисадника, где занялся своими ребячьими делами: строил дорогу с подземными туннелями, развозил по углам деревянного короба песочницы полные кузова песка... Я  играл, совершенно не обращая внимания на то, что происходит вокруг. В бабушкином дворе песок был чище и крупнее, чем в нашем, в нём не попадались горелые спички и пробковые кругляши из-под крышек лимонада, да и кошками он тоже не пах. В какой-то момент я зачем-то поднял голову, и предательский холодок страха тонким ручейком побежал по спине. Из-за угла дома показалось несколько женщин цыганской наружности. Было очевидно, что они направляются в мою сторону. Бросив любимый грузовичок с жёлтым кузовом и красным рулём в голубой кабине на произвол судьбы, я, что было духу, помчался к подъезду. Но не добежал. Почти у самого порога меня настиг мотоциклист.  По рассказам соседей, тот сшиб меня наземь, испугался, затормозил, и, задев порог дома, откатился назад, переехав мою ногу.
    Бедная бабушка, которая в это время как раз собиралась позвать меня обедать, видела весь этот кошмар через окно, но первой подоспела не она, а одна из цыганок. Крупная, статная женщина легко подхватила меня на руки и понесла. Сил, чтобы вырваться, у меня не было, но хорошо помню, как подумалось тогда: «Ну, вот, так-таки и украли...»

    Безвольно, как бельё на верёвочке, я повис на руках этой женщины, но к моему великому изумлению, цыганка направлялась не в дремучие леса, прятаться в одной из сотен кибиток, где нас никто никогда не найдёт, а в квартиру бабушки. Столкнувшись в дверях, они назвали друг друга по имени-отчеству. Цыганка помогла бабушке уложить меня на сундук в прихожей и что-то шепнула ей на ушко, они посмеялись обе и ... я вдруг заснул. Проснулся лишь наутро, лёжа в своей кровати, раздетый, к тому же, нога, вымазанная зелёнкой в двух местах, почти не болела.

   Наливая мне чаю, бабушка поинтересовалась:
- Ну, и чего ты их так испугался?
- А зачем они приходили? - Вместо ответа спросил я.
- Да, шила я раньше, какие-никакие лоскуты остались, вон, три сундука стоят, что их, солить? А то и пирожков ребятишкам их передам. Бери-ка вон, специально для тебя оставила.
- С рисом и яйцами?!
- С рисом, с рисом! - Усмехнулась бабушка. - Кушай.

...Цыганка слушала мой рассказ, и с улыбкой глядела на своё спящее, утомившееся наконец, дитя. Заметив через окошко нужную остановку, я встал и, перед тем как уйти, склонился, чтобы осторожно погладить ребёнка по волосам, а уже со ступенек трамвая, обернулся к цыганке:
- А так-то я - да, свой. Прабабка, по отцу, как оказалось, была цыганкой. Прадед, ямщик, как увидал её, - полюбил, увёз из табора, и всю жизнь опасался, что родные приедут за ней, чтобы вернуть назад. Тем запугали детей своих, да внуков, ну и правнуков зацепило.

   Вагон трамвая увозил моих случайных знакомых, а я всё стоял с поднятой рукой, и от всего сердца желал им того, что мог:
- Будь счастлива, каррочка, будь здорова...
И на самом повороте увидел, как она машет мне в ответ.