Том 1. Остаюсь Бессмертным глава хv

СТАНИЦА ЗОЛЬСКАЯ.

     Станица Зольская. Место, где я провел детство, где прошли мои юношеские годы, куда я регулярно приезжаю и считаю ст. Зольскую своей Родиной. Не было, и нет для меня роднее места на Земле, чем ст. Зольская.
      Официальная дата основания ст. Зольской - 1848 год, когда сюда переехали крестьяне Воронежской, Харьковской и Полтавской областей. Но, еще в 1842 году, на эти места, «…тогда еще первобытную, почти безлюдную степь, где в небе кружили коршуны, высматривая свою добычу, а в густой траве лисицы растили и прятали свое потомство, и в случае опасности, прятались и сами, где в колючих зарослях дикого кустарника вили свои гнезда многочисленные мелкие птицы, пели свою нескончаемую трель перепела, иногда пробегали дрофы, да степные гадюки, которыми кишела тогдашняя Ставропольская степь, тихо скользили по степи в надежде сыскать себе среди этих птиц жертву на пропитание и где изредка встречались кабардинские пастухи, которые спускались с гор пасти свои стада коров, быков, да отары овец», вот сюда на ничейные земли, приехали шесть крестьянских семей. Они вырыли землянки на крутом берегу реки Золки, начали осваивать ближайшие земли и обустраивать свое житьё бытьё. Но со временем, из-за постоянных набегов кабардинцев, они вынуждены были уйти с этого места. Так,  первые переселенцы перебрались, кто  в ст. Марьинскую,  кто в ст. Горячеводскую,  остальные  в другие места.
      В 1848 г. на эти места приехали 12 новых семей. Фамилии их и сейчас на слуху в ст. Зольской. Это Баскаковы, Донцовы, Железнины, Чипурины, Токаревы, Гришины, Языковы, Ступаковы, Гридасовы, Каньшины, Красновицкие и Кошкаровы.
       Первые Зольчане поселились на горе, хотя за водой спускались вниз, к роднику. Родник был обильным, к нему приходили на водопой многочисленные стада диких животных. Сила родника была такова, что вода, вытекающая из него, могла крутить колесо небольшой мельницы, которую вскоре здесь и поставили. Казаки здесь мололи зерно на хлеб, да и кабардинцы приезжали молоть просо для своих чуреков. Воды хватало всем, поэтому и назвали родник Богатым, а станицу (тогда еще село) называли Богатынской. Но в 1849 году все население было переведено в казачье сословие и ст. стала называться Зольской (от кабардинского слова «Золь» верба), так как все берега реки Золки в то время были сплошь покрыты зарослями вербы.
       Трудна была жизнь станичников, особенно в первое время. Нужно было распахивать первобытную целину, деревянными плугами на конной тяге и одновременно обороняться от набегов горцев, ненависть которых к казакам подогревалась их князьями, они никак не могли смириться с потерей неограниченной власти над своими соплеменниками, которая пошатнулась с поселением здесь российского казачества.
        На работу выезжали рано, группой человек по 20-30, под командой старшего, и обязательно, вооруженные. Оружие во время работы казак должен был иметь всегда при себе, если замечено было, что хоть кто-то, хоть на минуту положил ружье на землю во время полевых работ, расплата плетьми настигала незамедлительно. Держались кучно, далеко вперед пускали разъезды, которые и несли охрану весь день. Вечером, тем же порядком, возвращались домой. И так каждый день, казаки трудились и в случае чего, готовы были дать отпор, так они и жили, сочетая службу с работой. Сама станица, охранялась глубоким искусственным рвом и высоким земляным валом, по которому шел частокол. У единственных ворот всегда стояла наготове пушка и в карауле дежурный пост. На колокольне маленькой деревянной церквушки и днем и ночью находился наблюдатель, не спускавший глаз с окрестных полей. По углам ограды, деревянные башенки с бойницами, а рядом с ними шест с пучком сухой соломы, на случай подачи сигнала тревоги. И солома вспыхивала ночью довольно часто, предупреждая соседние посты о грозящей опасности. И наполнялась тогда молчаливая степь лошадиным ржанием, дикими нечеловеческими криками, скрежетом скрестившейся стали да уханьем пушек. А к утру, когда солнце выходило из своего укрытия и освещало помятую траву, да лужи запекшейся крови, ночные свидетели ночного ужаса, у станичников начинался подсчет потерь, своих и чужих, так как часто находили в ближайших кустах казака, порубленного шашкой или свалившегося от вражеской пули.
     Но были потери и другого рода.    Как - то Влас Языков и Николай Донцов играли на улице, им было по 5-6 лет. В это время на станицу совершили набег два кабардинца, их цель была воровать скот. Один проехал вперед, другой стал ловить пацанов. Первым он схватил Власа, но у того порвалась рубаха, он выскользнул из рук кабардинца и упал на землю. Тогда кабардинец схватил Донцова Николая, перебросил через седло и ускакал.  Кабардинцы вырастили его, как своего и через много лет, когда отношения между казаками и кабардинцами наладились, он приехал в ст. Зольскую. Подъехал к воротам своего дома и попросил напиться воды. Жена его брата вынесла кружку воды, он напился и говорит: - «Родная кружка, долго живет» и уехал.  Она вошла в дом, и говорит, какой – то странный кабардинец приезжал, сам русый и сказал, что это кружка родная. Мать выскочила во двор: - «Это же был Николай». Но он уже уехал, видимо, так ему   было легче жить.
         Станица постепенно росла, и в 1890 году уже в станице насчитывалось 2932 человека, из них 1483 мужского и 1449 женского. Вражда между горцами и казаками постепенно стихала, так как самых отъявленных горских бандитов казаки постепенно уничтожили, а более лояльная часть горцев быстро сообразили, что с казаками лучше жить в мире и согласии. Начинается торговый процесс между казаками и аборигенами, налаживаются торговые связи с кабардинцами, балкарцами, черкесами. У казаков появились кунаки в ближайших аулах, но угон скота из станицы был рядовым явлением, а случалось, брали в поле детей и молодых женщин и требовали потом за них выкуп. Не оставались в долгу и казаки, отвечали кабардинцам тем же. Укрепления постепенно становились ненужными, ров зарос бурьяном, и его засыпало травой, станица стала приобретать современный вид. Началось строительство домов из дерева и кирпича, материалы из дерева возили из Астрахани на телегах. Плетни возили кабардинцы, казаки их не плели, выгоднее было купить, чем изготавливать самим. Казак Белогуров построил кирпично-черепичный завод на ул. Богатынской, там, где сейчас на огороде яма, из которой брали глину для изготовления кирпича и черепицы. Появились целые семьи ремесленников, так казак Титов был хорошим мастером по золоту и серебру, Самохины - отец и сын, имели кузню, Чипурин построил мельницу на р. Золка, завез и поставил оборудование, эта мельница работает и по сей день, снабжая окрестности очень и очень добротной мукой. Казак Горюнов стал местным купцом, имел свой кирпичный дом и ряд магазинов в центре станицы.
      Основная масса казачества так же жила не плохо. На каждую семью выделялся во временное пользование пай в 30 десятин земли (это около 35 га). Паи периодически менялись, чтобы в одних руках не сосредоточивалась только хорошая или только плохая земля. Казак, получивший пай, с 18-летнего возраста и до старости должен был находиться на военной службе. При призыве он должен был поставить боевого коня, седло, верхнюю и нижнюю одежду, сапоги, шашку, кинжал, подковы для лошадей и (ухнали), гвозди для подков. Т.е. должен был снарядиться, как тогда говорили, и «конно и оружно». Царь же в свою очередь давал казаку жалованье и винтовку. Форму казаки позаимствовали у горцев, Черкесска, бешмет, мягкие сапоги, папаха, бурка, башлык, узкий пояс с набором различных украшений из белого металла или серебра. Если у казака при призыве была лошадь, он попадал на службу в кавалерийское казачье воинское соединение. Если же не было коня, то казак служил в пехоте, так называемых «пластунах». Казак мог обратиться в Круг, чтобы ему выделили коня, но это было самым большим унижением.
        Улицы в станице были широкие и прямые и назывались сотнями: 1/я сотня, 2/ сотня и т. д., на каждой улице был сотник. Каждая сотня делились на десятки, здесь старший казак, назывался десятником. Каждая сотня имела свое место в построении. Только раздавался звон колокола, все быстро занимали свои места, и в путь. Станицей управлял атаман, или как его называли односельчане - станичный начальник, как правило, он был офицером. В штате у него был только писарь, а вся полнота его власти заключалась в тяжелой ременной плетке, которой он не забывал пользоваться. Заниматься мирскими делами, крестить, женить и провожать в последний путь, это было дело местного священника.
     В 1875г. были построены две школы, одна на выезде из ст. Зольской в сторону ст. Марьинской, на правой стороне улицы и которая в настоящее время не сохранилась. Во время войны в ней немцы   организовали склад боеприпасов, которые там в свое время благополучно взорвались, развалив, правда, при этом и школу. Вторая школа, которую казаки прозвали «хохлацкой», из-за того, что в том краю станицы жили в основном выходцы с Украины, стоит до сих пор, правда сейчас она переоборудована в швейную мастерскую. Первой школой заведовал Чечиль Константин Степанович, математик, знал пять языков, другой, «хохлацкой» Гринько Петр Кириллович. В этих школах сначала давалось двухклассное образование, потом трехклассное, но образование было скорее религиозное, чем светское. В 1894 году было начато и в 1902 закончено строительство центральной школы, здесь сейчас музыкальная школа. Построена она была из материалов, оставшихся после строительства церкви. В этом же году была закончена и 19 декабря 1902 года освящена церковь, которая была названа именем святого Николая. Материалов, оставшихся после   строительства церкви хватило также для постройки Дома Правления с большим залом, для схода станичников (это бывший старый клуб).
     Станица хорошела и расширялась, станичники трудились и богатели, но одновременно накапливались и противоречия. После непродуманной отмены крепостного права в ст. Зольскую, как, впрочем, и в другие станицы, хлынула огромная масса не казачьего населения, имеющая при себе только лишь пару рук да желание жить и работать. Во многих местах пришлые крестьяне уже составляли до половины населения станиц. Но для нормальной жизни, им как минимум нужна была земля, и казаки все чаще и чаще стали сдавать землю в аренду приезжему люду. Большая часть не казачьего населения не имела земли и хотела забрать себе пустующие земли, считая, что она ничейная и просто так пропадает. Не казачье население составляли в основном бывшие крепостные крестьяне и жизни своей без земли они не мыслили. Также они считали величайшей несправедливостью то, что ловить рыбу в реках разрешалось только казакам. Казаки же в свою очередь, отвоевав эту землю и реки большой кровью, ревниво относились к посягательству на свои права и ни с кем делиться ими не хотели. В то же время, среди пришлого безземельного люда было много торговцев, которые наживались на казачьей доверчивости и этим разоряли бедных или наивных казаков. Все это вызывало взаимную вражду и неприязнь между казаками и пришельцами и делало жизнь в казачьей станице неспокойной и взрывоопасной.
   Революцию, или как сейчас выяснилось, октябрьский   переворот сионистов, казаки встретили настороженно, с одной стороны они тоже хотели улучшения своего положения, смягчения тягот военной службы, на которую они собирались за свой счет. Казаки, особенно малоземельные были не прочь разделить между собой помещичьи земли. С другой стороны, основная масса казаков имела земли во много раз больше, чем остальные крестьяне и   они боялись, что если начнется делёж помещичьей земли, то заодно поделят и их земли. Так что основная часть казачества хотела   сначала оглядеться, что   к чему и занимала нейтральную позицию. Но как только в казачьих областях узнали о захвате большевиками власти, практически все казачество осудило большевиков и не признало их правительство. Иногда даже высказывалось мнение об отделении казачьих земель от России, но казаки до последнего часа надеялись, что вооруженного конфликта и кровопролития удастся избежать.
    Беднота выступала на стороне красных. К концу 1918 года получился следующий расклад: 20% на стороне большевиков и 80% против них. В ст. Зольской борьба между красными и белыми с первых же дней приняла бандитский характер.
     Белые, под руководством генералов Деникина и Шкуро, почитали своим святым долгом, беспощадно уничтожать красную, большевистскую заразу, где только можно было. В Зольской, атаманы Ступак и Каньшин избивали, пытали и расстреливали всех, кто казался им подозрительным или был связан с большевиками. Но очень много казаков, увлеченых красивыми обещаниями большевиков, перешли на их сторону. Вскоре, 4 марта 1918 г. под руководством председателя Пятигорского совдепа Григория Анджиевского в Зольской установилась Советская власть. В начале августа 1918 г. белые заняли ст. Марьинскую и Новопавловскую и совсем близко подошли к Зольской, но были остановлены красным отрядом и в станицу не вошли. Не было тогда в станице и красных. Территория станицы Зольской стала ареной постоянных стычек красных и белых. Считая станицу нейтральной полосой, каждый, кто занимал её, накладывал на население контрибуцию. Получалось, как в известном фильме, красные приходят, грабят, и белые приходят, грабят. Куда бедному крестьянину податься? И станичники держали коней в сбруе, в конюшни не заводили, чтобы в случае чего быть наготове, и выехать либо в терновые заросли, либо в кукурузные поля.
      Белыми командовал Иван Ступак, набор он проводил у Дохлого Яра. Свое название он получил неспроста. В церковь, над которой он был построен, на Пасху зольчане приносили тысячи яиц, чтобы батюшка Кирилл их освятил, ну и часть взял себе, как подношение. Этот батюшка был очень жадным и яйца не раздавал обратно до тех пор, пока они не протухали. После целыми бричками эти протухшие яйца сваливали в яр, откуда длительное время поднималось зловоние от тухлых яиц. Так, в августе 1918 г. Иван Ступак со своим отрядом порубал и расстрелял многих станичников: Игольникова Василия, Ступака Антона (своего однофамильца), Хаустова Арсентия, Мищенко Степана, Коротченко Петра, Пополитова Василия, Пенькова Георгия, Гришина Николая, Певнева Тимофея, Долбина Петра и еще многих и многих казаков-станичников.
     Из красных командиров, самой одиозной личностью был Иван Антонович Кочубей, дитя варварского времени, не гнушавшийся грабить поезда, или, выхватив шашку порубать такого же казака только за то, что тот ему не понравился. Кочубей был фигурой настолько неординарной и противоречивой, что историки до сих пор не могут написать его биографию, но один из районов Ставрополья до сих пор носит его фамилию. Но красные соратники знали и понимали его хорошо, поэтому и прислали к нему в бригаду комиссара В.Т. Кандыбина с секретным предписанием: «Если что - расстрелять». И когда Кочубей получил приказ о расформировании своей бригады, то он не подчинился, а двинулся на Северный Кавказ, но по дороге растерял свое войско, попал в плен к белым и был благополучно ими повешен, как позже и генерал Шкуро. Только тот повешен был уже красными.
     Придя к власти, большевистское руководство, состоящее в основном из евреев и ненавидящее казаков ещё со времен Богдана Хмельницкого, который устроил грандиозный еврейский погром, повело политику тотального уничтожения казачества как класса, тем более оно знало и видело, что основную часть основной силы белых армий, составляют казаки. Когда белые потерпели поражение, огромное количество казаков, не признав себя побежденными, покинули пределы России. Кто оказался в Турции, кто в Болгарии, кто в Югославии, а кто и в Америке.
      Оставшиеся казаки попали в жернова коллективизации и соответственно раскулачивания. Поскольку Кубань и Ставрополье были основными поставщиками зерна, коллективизация здесь проводилась быстрыми темпами, с применением насилия и репрессий. Зажиточные казаки были объявлены врагами колхозной жизни, были раскулачены и выселены. У тех же, кто записался в колхозы, забирали весь хлеб. Если какой-то населенный пункт не мог сдать столько, сколько ему предписывалось, его заносили на черную доску, а хлеб (зерно) забиралось силой. Сама станица Зольская была заблокирована войсками, чтобы никто не мог вывезти ни грамма пшеницы. Население обрекалось на голодную смерть и потихоньку перемещалось в другие, менее обжитые и потому не так контролировавшиеся районы. Итогом большевистского правления был начавшийся в богатейших черноземных краях голод. Люди опухали от голода, питались лебедой и другими несъедобными в другое время остатками продовольствия. Неурожай, явившийся результатом, того, что в колхозах оказались лишь бедняки, большевики и прочие бездельники, наряду, со все возрастающей потребностью изъятия хлеба у крестьян, окончательно подкосил земледельцев, хотя в станице не было людоедства, как на Украине.
     Начавшийся НЭП несколько оживил жизнь в выживших хозяйствах. Многие казаки начали активно богатеть, подумав, что вернулись старые времена, к ним стали тянуться и середняки. А те, кто считался беднотой, бездельником или пьяницей, вновь пали духом, так как не только материально, но и морально им стало хуже. Они снова пошли к богатым в батраки.
     Советские власти НЭП вскоре благополучно прикрыли, богатых казаков раскулачили и сослали, для оставшихся казаков опять наступили тяжкие будни, приведшие в итоге к новым голодухам. Таким образом, лучшие казацкие умы и руки ст. Зольской познали ужас раскулачивания, расказачивания, бессрочной высылки и насильственной гибели   лучших сынов и дочерей терского казачества. За этим увлекательным для большевиков делом, раскулачиванием и расказачиванием время прошло незаметно, и наступили сороковые годы.
     Расправившись с казачеством, советские партия и правительство принялись гнобить русских генералов и маршалов, не забывая при этом гнать лучшему другу тов. Адольфу Гитлеру эшелоны с хлебом, станками и прочим добром. Советские партия и правительство считало, мы строим большевистский социализм, а товарищ Адольф Шилькгрубер – социализм национальный, так что мы вместе и есть те самые братья, которые занимаются одним и тем же грязным делом.
     Очухались они лишь через несколько дней после того, как Гитлер напал на Советский Союз. Сталин в сердцах тогда признался: - «Просрали Россию», только вот кто просрал, не уточнил. Поэтому советские историки долго не могли установить, кто же все- таки это сделал? Пока суть да дело, великий вождь решил составы с продовольствием немцам больше не посылать и из тюрем выпустить оставшихся в живых военачальников, мол, хватит сидеть, надо начинать воевать, а войскам отдал приказ - ни шагу назад и воевать до последнего солдата. Все это было выполнено. Так началась Великая Отечественная война, стоившая советскому народу миллионов жизней. Из ст. Зольской ушли на войну и не вернулись более 400 человек.
     В январе 1943 г. советская армия на Северном Кавказе перешла в наступление и ст. Зольская в числе других была освобождена от фашистов.
      Зольчане начали заново отстраивать свое хозяйство, построили ГЭС, радиофицировали станицу и провели водопровод. В 1950 году на базе четырех колхозов, был организован один «40 лет Октября», но который местные шутники очень долго называли «40 лет без урожая». Председателем колхоза назначили самого толкового руководителя станицы - Ивана Потаповича Тищенко. Никогда не было столько построено в Зольской, чем в период   правления колхозом Тищенко. Был построен Дом Культуры на 400 мест с библиотекой, двухэтажное правление колхоза, детский сад на 150 мест, больница, баня, склад зерна, птицефабрика, маслозавод и многое другое.
     Жизнь налаживалась, появились послевоенные ребятишки, подросли и стали ходить в школу. Две школы в станице работали с большой нагрузкой, дети учились в две смены, преподавателей, особенно квалифицированных, катастрофически не хватало.
     Село Камлюко, где жили и работали наши родители, находилось примерно в 15 км. от ст. Зольской. У них уже было двое детей, Татьяна и я. Татьяне шел уже третий год, мне второй. Она начинала разговаривать, но так, как окружение было сплошь одни кабардинцы, родители стали замечать, что по-русски она говорит слабовато, а по-кабардински щебечет, не заикаясь. Тогда у них и созрела мысль о переезде в русскоязычную ст. Зольскую. 16 августа 1952 г. папа увольняется из камлюковской средней школы и в трудовой книжке появляется запись: «Освободить от занимаемой должности в связи с выездом за пределы КБ АССР». И первого сентября вторая запись: «Назначить завучем Зольской семилетней школы».
    Родители сняли в станице небольшой домик на пересечении ул. Степной и Богатынской, где было всего две небольшие комнатушки, но пять человек смогли спокойно разместиться. В одной комнате жили бабушка с Таней, а в другой родители со мной.
    Папа работал в семилетней школе сначала завучем, потом преподавателем географии, потом дополнительно учителем физподготовки, потом назначили вести географию и физкультуру вместе. Мама стала преподавать химию в средней школе, где и проработала до самой пенсии, да работала там  и после пенсии.
     Работа работой, но маленькая халупа, которую родители сняли, была очень тесна, да и нужно было строить свой дом. Папа выбрал для строительства дома участок на окраине станицы, в конце улицы Октябрьской. Там в зарослях белой акации и бузины нарезали несколько планов, один из них и достался нашим родителям. С одной стороны, непонятные люди - Шестаковы, с другой семья белорусов - Вожеговы. С Шестаковыми контакта сразу не получилось. Он полутораметровый прохиндей, любитель выпить и подебоширить, скоро развелся с женой, оставил ей двух пацанов на память, а сам куда-то слинял. Она - от природы хамка и хабалка, скандалистка легкого поведения, обиженная на весь свет, нормально вообще не могла разговаривать, поэтому родители с ней и не общались. Но мы дети, по - соседски, дружили. Их старший сын - Вовка, на год младше меня, мой первый и лучший в детстве друг, похож лицом на отца, но по характеру, простой домашний парень. Младший - Женька, обликом и натурой вылитый мамаша, тихий садист, придурковатый малый, но с большими амбициями. В детстве вешал кошек, а люди говорят, что он этим делом увлекается и в настоящее время.
     Другие соседи – украинец Вожегов Иван, заядлый охотник, на этой почве они с отцом и сошлись, он ездил в горы на охоту, привозил оттуда, то лисицу, то волка. Жена его - Устинья, или как её все звали - Устя, простая женщина из белорусских крестьян, с мамой они сразу нашли общий язык и дружили до самого отъезда наших родителей из ст. Зольской. В конце огорода жил колхозный садовод - Чайко, он помог папе советами, что, где и как сажать, а также помог приобрести саженцы хороших сортов плодовых деревьев. Папа увлекся садоводством, у нас со временем вырос сад, в котором насчитывалось около сотни деревьев.
       Оформив участок, отец начал закупать материалы на дом, который взялся строить Николай Белокуров, муж тети Федоры на условии, что когда построит дом, то поживет в нем до окончания строительства своего дома. Они в это время жили в селе Петропавловское и со своим соседом, другом и кумом Петром Белозубовым решили также обосноваться в ст. Зольской. На фундамент завезли камень из р. Малки, отец купил цемент, который в те времена был страшный дефицит, сделали саман, и завез глиняную черепицу. План дома начертили быстро, тем более, почти, что такой дом, был у Белокуровых в с. Петропавловское. Только здесь его решили делать чуть выше, чуть длиннее и чуть шире. По тем временам это был огромный дом - 3 комнаты и терраса. Николай Белокуров строил, отец помогал, одновременно приобщаясь к строительному ремеслу и осваивая его азы. Через два месяца дом уже стоял под крышей, еще месяц ушел на отделку. Дом изнутри сначала мазали глиной, а потом стены белили известью. Полы все сделали деревянными, а террасу обшили вагонкой, что по тем временам тоже было почти роскошь. Но родители много работали, учительский труд тогда ценили, в отличие от настоящего времени, так, что деньги на строительство были.
    Осенью 1953 года семья Белокуровых перебралась в ст. Зольскую. На зиму он устроился на работу в колхозную столярку, присмотрел себе участок на Степной улице, недалеко от нашего дома. Тетя Федора занималась с детьми, а их у нее уже было пятеро, двое от первого брака - Лежепековы, Виктор и Иван, и от второго - Белокуровы, Надежда, Александр и Николай. Тетя Федора носила фамилию первого мужа, а поскольку тогда брак регистрировали не все, и они тоже не регистрировали, то и детей всех писали на фамилию – Лежепековых. Весной Николай Белокуров начал собственное строительство, только начал он строить не дом, а как это у казаков называлось летней кухней, такое продолговатое многофункциональное строение, где под одной крышей умещались и сарай для коровы, и курятник, и мастерская и собственно, сама кухня, где летом готовили, ели и даже жили. Заработки у него были небольшие, да и строительством он занимался один, так что стройка затянулась. Осенью истекал срок аренды родителями халупы, где они жили, и им нужно было перебираться в свой дом, поэтому некоторое время пришлось жить двум семьям вместе. Через некоторое время Белокуровы съехали в свое жилище, и наша семья стала обустраиваться в новом доме.
     Жизнь в новом доме пошла своим чередом, 23 января 1953г. у меня родился брат, которого родители назвали Александром и 5 января 1955г., сразу после Нового года в нашей семье произошло еще пополнение, родилась девочка, которую назвали Ольгой.
     Весной 1955г. отец начал благоустраивать участок. Вырубил и выкорчевал мешающие акации, разметил красную линию и место под забор, ворота и калитку. Этой же весной сделали крыльцо в доме, резные стойки, три ступеньки и под крышей из черепицы. По тем временам, это было даже очень богато. Но главное, какой изумительный, неописуемый вид  на Кавказские горы открывался с этого крыльца! Сама улица Октябрьская очень широкая, метров 50-60, за ней был огромный пустырь, где мы в детстве часто играли и где сейчас стоит новая средняя школа. Домов высоких тогда в станице ещё не было. В ясный, солнечный день с нашего крыльца открывалась изумительная панорама на сияющий девственными снегами Кавказский горный хребет. Могучие горы, покрытые снегом и вечными льдами и посередине этого безмолвного великолепия двуглавый красавец Эльбрус, с вечной снеговой шапкой на голове. Летом он шапку приподнимает, будто здоровается, а зимой наоборот, натягивает, как бы предупреждает, ребята, на улице уже холодно. Справа от нашего дома начинались поля, разделенные молодыми лесополосами, и кругом степь, простор и пьянящий, сладкий воздух, еще не загаженный непрерывными автомобильными выхлопами, специфическим мусором и демократическим капитализмом.   
      В этом же сезоне папа начал обрабатывать землю и сажать деревья. А это были дикие земли, целинные, их никто никогда не копал и не пахал. Началась многолетняя эпопея борьбы с сорняками. По меже росла конопля, купырь, лопухи, крапива, нескольких видов полыни и все это закрывали заросли белой акации. Но самым серьезным сорняком оказался свинорой, многолетний ковер которого казался неиссякаемым. Копать нужно было см. на 30-40 в глубину, выбирать каждый корешок, но по весне огород опять покрывала эта незатейливая трава. Одно время ходили цыгане, нанимались копать огороды. Отец один раз нанял человек 6-7. Пришли со своими лопатами и дружно взялись за работу. Отработав в школе, приходит домой, а цыгане уже ждут: «Принимай хозяин работу». Отец вышел в огород, вроде бы все нормально и уже было, полез в карман за деньгами, но тут один участок ему показался несколько отличным от других. Он берет лопату, пробует копать, а там целина. Цыгане метров 20-30 некопаной целины припорошили сверху свежей землей, в надежде, что хозяин не заметит сразу и рассчитается, а после ищи ветер в поле. Отец заметил, подозвал старшего работника, выяснить, кто это схалтурил. Тот подошел к бригаде и начал что-то с ними выяснять по-цыгански, но оказывается никто из них, к этому не был причастен, и как не пытались, так виновного и не нашли. Тогда отец сказал, чтобы приходили завтра и все исправили. Все ушли недовольные, но на следующий день пришли, и все как надо перекопали и даже корни свинороя убрали. Но все равно по весне, после цыганской копки свинорой зазеленел, как ни в чем не бывало.         
     С тех пор отец прекратил эту практику, нанимать цыган, хотя они еще не раз приходили, мы с тех пор огород копали сами. Когда нам стукнуло по 10-12 лет, в этот процесс, включились и мы, ведь почти весь огород засаживали картошкой, семья то ведь большая. Осенью картошку нужно выкопать, огород перекопать, сорняки выбрать и сжечь. Весной огород нужно еще раз перекопать и посадить картошку, так что работа была для всех и всегда. Но страстью отца было садоводство. Он с большим удовольствием выполнял все работы в саду. Как положено, копал довольно большую яму, вниз клал перегнивший навоз, обильно поливал, хотя в степи вода была всегда в дефиците.  Сажал на место дерево- саженец, поручал держать его мне.  Потом часто говорил, что мы с ним сажали деревья вместе.  Руками подсыпал под каждый корешок землю, и когда уже корешков не было видно, засыпал остальную землю лопатой, слегка уплотнял ногами, вокруг дерева делал земляной холмик, опять поливал и еще раз уплотнял землю.
    Самыми первыми деревьями, которые он посадил, были восемь черешен, разных сортов. Как он говорил, дети растут и им нужны витамины. Потом, когда мы выросли, оставались три черешни, желтая, черная и коричневая - самая поздняя и самая обильная. Ягоды на ней лепились одна к одной так, что не было просвета, как на облепихе, только ягоды крупные и сочные. Но основными плодовыми деревьями, были, конечно, яблони. Зимние яблоки сорта Семиренко, белоснежный кальвиль, наливные, восковые шафраны, от огромных, весом более полукилограмма яблок сорта Апорт до маленьких, но безумно ароматных Пепин-китайки.  Очень много было в саду груш, сорта от зимних, до летних, июльских.  Но груши, более капризные деревья, и из-за безводья, они росли довольно медленно. Росли на участке так же сливы, вишни, алыча и абрикосы. Когда я был уже большим, для интереса их пересчитал, деревьев было около сотни. Хотя урожаи были невелики, опять же из-за отсутствия воды, плоды и ягоды у нас были все лето, осень и даже на зиму оставались. Хранили яблоки на чердаке, в пшенице или полове.
     Еще отцу нравились грецкие орехи. Мощные, неприхотливые деревья, с огромными кронами, дающие громадное количество полезных орехов. В саду он посадил десятка полтора саженцев ореха, когда они подросли, пересадил их возле дома. Чтобы их не поломали коровы, идущие после пастбища по домам, оградил их подобием забора из стоек, расшитых горизонтально горбылем. Это защищало деревья, но иногда коровы забредали за забор и делали свое черное дело. Несколько орехов погибло, но основная масса прижилась. Это были первые грецкие орехи в станице, посаженные перед домом, на улице. Сейчас же возле каждого дома растут и плодоносят по нескольку ореховых деревьев, а станица буквально купается в их зелени.
      Но главное в сельском подворье, это корова. Кормилица. В те времена в каждом подворье была корова, так как без молока и без молочных продуктов жить в сельской местности было очень и очень тяжело. Однажды к отцу приехал знакомый из села Сармаково и посоветовал, есть в Сармаково семья и у них есть корова и телка стельная, которая должна скоро отелиться. Отец поехал и предложил купить у них корову, те пошептались и говорят: - «Нет, только телку». «Сколько?» «Кто даст 350 руб. тот и забирает». Торговаться не стали. Деньги у отца были наготове, он отсчитал, ударили по рукам, и отец повел эту телку домой. Это была небольшого роста, аккуратная, белой масти молодая корова, но с большим уже наливавшимся молоком выменем. Но ведь из Сармакова её ещё нужно доставить домой. Тут подвернулся товарищ на бейдарке (телега без бортов), корову привязали, сами сели и поехали. Ехать нужно было через Кабарду, степью, км. 25-30. Когда подъезжали к станице, навстречу попался кабардинец на ишаке (осле) с мешком муки, смолотой на мельнице в ст. Зольской. Остановились, поговорили, он и спрашивает: - «Слушай. А сколько ты за неё отдал?» «350руб.» «Нет, она столько не стоит». И поехал дальше. Немного отъехал, обернулся, а у телки вымя уже наливается молоком, и знающему человеку уже ясно, что это будет за корова, он остановился и кричит отцу: - «Стой! Стой! Подожди.» Отец обернулся: - «Что случилось?» «Слушай, стоит она столько, стоит и молока будет много, жирного и вкусного». Так впоследствии и произошло. Она постояла у отца недели две, люди приходили и давали за нее уже 500 руб. Но отец всем отказал: - «Нет, у меня семья, её нужно кормить, я её сам только что купил». Из-за её небольшого роста назвали её Малюткой. Одна она в станице была белой масти, спокойная, умная и неприхотливая корова. Если не успевали её забрать из стада, она всегда сама приходила домой. Потомство, надо сказать, у нее было не в мать. Молока давали тоже все много, но масти были красно - тигровой, норовистые характером, так что мне часто приходилось за ними бегать по окрестным полям, а иногда и по чужим огородам. Бегал я довольно быстро. Бывает, обгонишь телку, которая от тебя бежит во всю прыть, забежишь ей спереди, она остановится как вкопанная, несколько мгновений смотрит на тебя оценивающим взглядом, резко разворачивается и те же аллюром пару километров, в другую сторону. В обратную. И так несколько раз, пока не устанет. Так что тренеры по бегу у меня в детстве были серьезные. Всегда, когда Малютка ходила стельная, люди приходили и говорили, если будет телочка, продайте нам. Вот такая была наша кормилица - Малютка. 11 лет она жила у нас и все 11 лет исправно кормила нас молоком и молочными продуктами.
    В семье у нас все родители и мы, дети любили молоко и употребляли его в любом виде. Я, наверное, мог выпить, да и выпивал больше всех молока, я был, наверное, самым молочным ребенком в семье. Часто вечером, когда мама доила корову, нальет мне в кружку парного молока, а кружка эта вмещала в себя ровно один литр, я его выпиваю и протягиваю ещё. Мама наливает ещё раз, и я выпиваю вторую кружку, выпив около двух литров молока, считал, что хорошо поужинал. Иногда мне приходилось употреблять молока и больше. А многие не могут пить парное молоко, и у нас в семье, по-моему, не все пили парное молоко. Из молока готовили много различных молочных продуктов. Когда корова только телилась, у нее было очень жирное молоко. Из него готовили молозиво, которое можно было резать ножом, почти, как масло. Была у нас ручная маслобойка, такой деревянный барабанчик, внутри две лопасти, которые приводились в движение ручкой. В дырочку сверху заливались сливки или сметана и движущиеся лопасти сливки превращали потихоньку в масло. Ручку, естественно, вращали вручную. Бывало, крутишь, крутишь эту ручку, рука начинает болеть, сделаешь паузу, пальцем залезешь в заливное отверстие, может, уже масло сбилось? Но на пальцах пока только крупинки масла. Оближешь палец и давай дальше крутить ручку. Так, за несколько заходов, масло и сбивалось. Сметану обычно снимали с банок с молоком. Молоко постоит сутки в банке, и в банке сверху скапливается сметана, как более легкая фракция. Потом родители купили сепаратор. Это такой хитрый механизм с полусотней чашечек, через которые прогоняется молоко, а на выходе в одной стороне остаются сливки, на другой обрат (сыворотка). Мы все любили разбирать этот сепаратор. Когда добирались до последних чашечек, они все были в толстом слое сливок. Пальцем захватишь побольше сливок, и в рот. Очень уж они казались, да, наверное, и на самом деле были такими, очень вкусными. Готовили так же с помощью закваски, аналог кефира. Молоко с закваской ставили на ночь в теплое место, где оно с помощью молочнокислых бактерий скисало и приобретало специфический вкус и консистенцию. А просто скисшее молоко (простоквашу) употребляли вместо воды, особенно сыворотку.
     Большим подспорьем был огород, картофель, как правило, давал хорошие урожаи, по крайней мере, всегда его хватало. Копали картошку всей семьей, это такая работа, которая всем по силам, и большим, и малым. Хранили его в первые годы в яме, которую выкапывали в огороде, дно и стены застилали соломой, засыпали картофель, сверху опять закрывали соломой, и зимой, по мере надобности его доставали. Земля на большую глубину не промерзала, и картошка всегда сохранялась хорошо. Потом родители построили огромный дом-сарай, где под одной крышей была и летняя кухня с подвалом, помещение для коровы и телят, а в конце был курятник. То есть, было, все необходимое, для сельского жителя.
      Родители работали в школе и в первую и во вторую смену, а когда открылась школа вечерняя, стали работать и по вечерам. Про асфальт в то время в станице и не думали, ходили по земляным дорожкам, которые после дождя превращались в грязечерноземное месиво. Мама ходила на работу в резиновых сапогах, там, на месте уже переобувалась в туфли. Папа по молодости очень любил носить брюки галифе и хромовые сапоги. На сапоги надевал резиновые галоши, а в школе их снимал, так что основная обувь оставалась чистой. Мы тоже ходили одно время в галошах, которые одевали сверху на ботинки, правда, у нас они, не прижились. Иногда они пропадали в школе, а бывало, шли из школы, не замечали, как галошина оставалась в вязкой грязи.
     Когда папа пришел в семилетнюю школу работать завучем, директором там работал Ермак Петр Федорович, тихий, спокойный и безобидный человек, ученики между собой его звали Пёр Фёр. С ним у папы сразу сложились хорошие отношения. Но через два года директором был назначен Аверьянов. Сначала у них были натянутые отношения, папа даже ушел с должности завуча, но жизнь расставила вскоре все по своим местам, два умных и порядочных человека должны были обязательно сойтись. Почему - то жизнь так устроена, что хорошие люди прежде, чем сойтись, должны миновать некий психологический барьер, плохие же люди, почему-то, как собаки, снюхиваются моментально.
  Так и случилось. Миновав этот барьер, через некоторое время они были уже друзьями. Он, как и папа, фронтовик, шахматист и любитель музыки. Они стали ходить друг другу в гости и дружить семьями. Но жизнь часто бьёт изподтишка, попадая, как правило, в самых заметных и достойных людей. У него открылись фронтовые раны, и он, не прожив пятидесяти лет, скончался. На смену ему пришел новый директор, Ефременко Николай Иванович очень по-своему правильный человек, из числа так называемых советских руководителей, по кличке Сикозя (не путать с Саркози). Что обозначает это слово, никто толком не знал, но говорят, что и отца его и деда тоже звали Сикозями. В самом деле, русский народ, если даст кликуху, её уже ничем не смоешь, как метку на лысине   Горбачева. Как мне рассказывала, мой бывший преподаватель истории, Анна Ивановна, пришла один раз в школу солидная женщина, по какому - то серьезному вопросу. У входа в школу спрашивает учеников: - «Как зовут вашего директора школы?» «Сикозя». Заходит она в учительскую: - «Кто здесь директор»?  Ефременко встает: - «Я». «Здравствуйте товарищ Сикозя, я к вам по такому-то вопросу». Как рассказывает Анна Ивановна, все учителя прикрыли рот руками и начали от смеха сползать со стульев, а потом гуськом, гуськом, один за другим начали быстро выходить из учительской, чтобы не дай бог, не рассмеяться вслух. В учительской осталась одна Анна Ивановна. «Вы, по какому вопросу»? «Я товарищ Сикозя...» Ефременко посмотрел на Анну Ивановну, как та еле сдерживается, чтобы не рассмеяться и говорит: - «Вы это слово больше не говорите, а зовите меня просто, Николай Иванович». В школе его никто, ни учителя, ни ученики, не любили и не уважали. Да видимо и не   за что было уважать.  Когда человек-подхалим лебезит перед начальством, а на своих сотрудников смотрит свысока, кто его будет уважать. Так многие и работали, старались его не замечать, и если получалось, старались с ним не пересекаться.
     У папы с ним произошла однажды размолвка. В школе работал его хороший друг, преподаватель труда. Замечательный столяр, спокойный и безобидный человек, и к тому же хороший музыкант, Папоротный Иван Ильич. Он, папа и Ермак Петр Федорович иногда оставались в школе, в мастерской, это отдельное здание на отшибе, иногда что-то мастерили, сделали папе кухонный стол, а потом делали ульи для пчел, играли на музыкальных инструментах, играли в шахматы, ну иногда и пропускали рюмку другую.
     Каким - то образом Сикозя, в смысле Ефременко, это дело разнюхал и доложил в РОНО. После очередного собрания зав. РОНО попросил их всех четверых задержаться. «Директор школы жалуется, что вы устраиваете в школе пьянки». Все посмотрели недоуменно на Сикозю. «Я докладывал не потому, что пьянки, а просто считаю, что вы должны были меня пригласить в компанию, чтобы не было пересудов, вместе посидеть, поговорить и выпить». Петр Федорович посмотрел на зав. РОНО и говорит: - «Да я лучше вообще пить брошу, чем буду сидеть с ним за одним столом». Когда Сикозя ушел, зав. РОНО им говорит: - «Вы с ним поаккуратнее, он может и выше куда - нибудь пожаловаться». Но вскоре произошла трагедия, умер Иван Ильич, отказало больное сердце. Встречи в мастерской прекратились. А на счет Ефременко, о нем все отзываются либо нейтрально, либо с неприязнью.
      Дома все шло своим чередом. Родители работали с утра до вечера, заработки были хорошие, дома был надежный тыл - бабушка Таня, которая управлялась и с детьми, и с хозяйством. Мама у нас, насколько я помню, никогда не болела, или не подавала виду, болеть было некогда, работа, хозяйство, дети. А папу один раз в 1956г. положили в больницу. Проходил он как- то рентген, врач обнаружил в начальной форме туберкулез, следствие плеврита, полученного в сырых окопах на войне. Положили его в больницу, это маленький домик возле родника Богатого, потом там была школа, а сейчас филиал Сельскохозяйственного института. Мне, было, пять лет, я сам дошел до этой больницы, но внутрь попроситься не осмелился и засел там рядышком в зарослях конопли. Когда кто-то выходил из больницы, я прятался, заходили обратно в больницу, и я выходил из укрытия. Но потом меня заметили и стали выяснять, кто я, чей я и что здесь делаю. Я сказал, что я Вася Бессмертный и пришел к папе в гости. Те заулыбались и провели меня к отцу. Он обрадовался, порасспрашивал меня и отправил домой.
      Наступил 1959 год. Я ходил в школу, как говорится, первый раз в первый класс. Поздней осенью, в субботу, у нас был банный день, мама нас мыла, мылись и родители сами. Бабушка тоже помылась, я помню, она попросила меня потереть ей спину мочалкой. Поужинали и легли спать. Наутро бабушка стала жаловаться папе: - «Федя, мне плохо с сердцем». Скорой помощи, как таковой тогда не было и нашей бабушки в этот день не стало. Папа послал меня к тете Федоре, они жили уже на Хаустовой улице. Я помню, что очень долго бежал, хотя это всего 1,5-2км. Я прибежал и, задыхаясь от бега и слез, объявил эту страшную весть. «Бабушка умирает». Тетя Федора запричитала, перекрестилась, она была, как и бабушка, верующей, собрала все необходимое, и мы поспешили к нам, на ул. Октябрьскую. Пришли соседи, знакомые, проститься с бабушкой.  Вот так и не стало нашей бабушки. Она была истинно верующей и еще при жизни говорила отцу: - «Ты уж меня Федя прости, но в церковь ты меня понесешь». Когда бабушку хоронили, гроб занесли в церковь и когда по христианским законам, батюшка отпевал, все стояли в стороне. Многие даже представить себе не могут, что это было за время. Сейчас коммунисты все, как один перекрасились, стали истово верующими, и толпой, наперегонки, как бараны в хлев за кормежкой, прут в церковь, стараясь стать поближе к батюшке.
   Тогда же, когда хоронили бабушку, генсек Хрущев по своей глупости, со всех трибун орал, что скоро покажет по телевизору советским людям последнего попа. Верующих хоть и не преследовали, но относились к ним крайне отрицательно и органы всех мастей следили, чтобы ни один пионер или комсомолец не заходил в церковь, а если это случалось, то за это была самая, что ни на есть серьезная разборка с вынесением выговоров и головомойками для учителей и родителей. А если церковь посещал член партии, то это было событие, чуть ли не вселенского масштаба. Отец был член партии, работал учителем и по определению, должен был сам агитировать против церкви, но он пошел в церковь, зная, что этот страшный поступок ему советские власти не простят. Как потом, через много лет, рассказывал сам отец: - «Батюшка отпевает, а гроб стоит один посредине церкви, я подошел и встал рядом. Это же моя родная мать». Здесь же были мамины подруги - председатель профкома Мария Максимовна Котэнко и преподаватель Анна Пахомовна Пышнограева, они часто приходили к нам домой, общались с бабушкой и хорошо её знали. Они тоже подошли к гробу. Батюшка отпел, как положено, гроб вынесли из церкви, и скорбная процессия пошла, провожать бабушку в последний путь, на кладбище, или как говорят Зольчане, на гору. В ст. Зольской, кладбище находится на небольшой предгорной возвышенности. Ноябрь, погода была мерзкая, я тоже был на похоронах, но меня после церкви отправили домой, дабы я не простудился. Похоронили бабушку на старом кладбище, в огромных зарослях сирени, там бабушка спит и поныне.
     На следующий день папу и маминых подруг вызвали в партком РОНО. Выслушали и направили в райком партии. Маленький плюгавенький парторг визжал, брызгал слюной и ругался на своем партийном, картавом языке. Всех хотели уволить с работы, но преподавать все равно кому-то надо, парторг же в школе работать не будет, ему и здесь не плохо, поэтому всех троих на работе оставили. Марии Максимовне и Анне Михайловне объявили выговор, а для принятия решения в отношении отца, собрали внеочередной партком. Что там было, и как там было, отец нам так и не рассказал. Помню, пришел он домой поздно вечером, крепко выпивши. Мама его встречала у калитки. Когда он маме рассказывал, как там все было, то сквозь слезы повторял одну и ту же фразу: - «Голосовали все». Я слышал этот разговор, но я был сельский, и еще глупый пацан и смысла этой фразы не понимал, думал «голосовать» это то же самое, что и «голосить, плакать», только по какому поводу, не было понятно. Думал, что все плакали из-за смерти бабушки, так как он все время повторял: - «Это же моя родная мать, она меня родила и выкормила, как я мог поступить иначе?» Сейчас то я понимаю, что там произошло. Был партком и видимо, как положено по партийному ритуалу, каждая парттварь сказала отцу своё «бе». Вспомнили и его кулацкое прошлое, ссылку и репрессии. А как же без этого. В партии было принято и безоговорочно выполнялось жидовское правило, если гнобить, то гнобить по полной программе. Чтобы человек уже не смог поднять голову никогда. Проголосовали единогласно, так тоже тогда было принято, и со спокойной (не совестью), а что там у них было вместо неё, разошлись по домам. То, что они, шайка партийных жополизов, люди без чести, совести и достоинства, а может и вообще нелюди, в очередной раз исковеркали и перевернули жизнь отцу, это никого из них не волновало.  Главное они проявили бдительность и принципиальность и вовремя протянули вверх свои поганые ручонки, а это означало, их шкура пока цела, и, на какое - то время находится вне досягаемости партийных властей и прокурорского ока.
     После исключения из партии, у отца произошел срыв, видать слишком глубокую рану нанесли ему на этом парткоме. Срыв, вероятно единственный в жизни, но он был. Рассказывал он про это с большой неохотой и отрывками. Говорил, ему не хотелось жить. В сильнейшем стрессовом состоянии он оказался в Мин-Водах, а, как и почему и сам не знает. Было дикое желание покончить жизнь самоубийством, броситься под поезд, чтобы больше не видеть и не слышать про эту мерзость, под названием КПСС, с ее служаками- подхалимами всех мастей и разновидностей. Он уже вышел   на железнодорожное полотно, и тут его как бы осенило, он остановился. Сколько стоял не помнит, но было все это поздним вечером. Вдруг услышал какой-то звон. Смотрит, между рельсами лежат монеты. Он их поднял, машинально пересчитал, оказалось десять монет серебром. Так же машинально пришла в голову, минуя сознание мысль: - «Почему десять, до дюжины не хватает две монеты». Присмотрелся, а за рельсами лежат еще две монеты. Он их поднял, успокоился, пошел на вокзал, взял билет и поехал домой. Так, чья - то рука остановила нашего отца. Бог, видимо посчитал, что отец    выполнил еще не всю программу на этом свете и спас его. А эти монеты он потом очень долго хранил у себя, как талисман.
    Прошли годы. Время лечит как раны физические, так и душевные. Со временем папа стал подзабывать своё партийное прошлое, оказалось быть беспартийным ненамного хуже, чем быть членом партии. Семья к этому времени уже была большая, было шесть детей, в 1961 году, аккурат 1 января родилась наша сестра Наталья и в 1963 году брат Жорик. Забот у родителей было невпроворот, душевная рана, связанная спартией зарубцевалась, иногда напоминая о себе   лишь в трудные минуты жизни.
     Пока подрастали наши младшие братья и сестры, нам с Татьяной подошло время заканчивать школу и входить в большую жизнь. Татьяна была на год старше меня, но в девятом классе она почти полгода проболела, и мама решила оставить её на второй год, чтобы она смогла окончить школу с медалью и соответственно иметь льготы при поступлении в институт. Так мы с ней оказались в одном классе. К тому же в этом классе учился и наш двоюродный брат Лежепеков Александр. В этом же классе училась еще одна очень симпатичная девушка, комсорг школы, активистка, спортсменка, комсомолка и что-то там еще очень хорошее, ну, в общем, девушка на которую все ребята, без исключения заглядывались, в душе надеясь найти в ней спутницу во взрослой совместной жизни. Звали её Нина Цыганкова. Забегая вперед, скажу, позже у нас с ней родились две замечательные дочки красавицы – Инна и Люба, а также три эсклюзивных внука – Никита, Виталик и Савелий, а также суперэсклюзивная внучка красавица – Елизавета. Я, на своей практике лично убедился, что красивые дети рождаются только в любви. Но речь пока не об этом.
     В мае 1968 года мы заканчивали школу. У Татьяны в последней четверти по физике стояли две четверки и две пятерки, и вопрос стоял, таким образом, если ей в аттестате по физике ставят «отлично», она получает золотую медаль со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если «хорошо», то, то же самое, только без медали. Наш сосед, Ачаков Василий Иванович, преподаватель физики, мог бы её дополнительно проэкзаменовать, если нужно дать возможность что-то еще выучить дополнительно, но раз вопрос стоял принципиальный, получение медали, по моему мнению, он должен был подойти к этому вопросу по-человечески. Тем более дочь его коллеги – учителя, да к тому же еще и соседей. Человек вступает во взрослую жизнь, оканчивает школу, причем из-за этой долбаной медали потеряла год, любой нормальный человек должен был принять это во внимание и пойти навстречу.
   Но, Ачаков, долго не заморачиваясь поставил ей четверку и всё пошло коту под хвост. Мама потом подходила к нему и спрашивала его об этом. На что он отвечал: - «Если бы Вы подошли ко мне и попросили, я бы, конечно, поставил ей пятерку». На это мама ему прямо ответила: - «Никого, никогда не прсила и просить не буду. У каждого человека должна быть совесть, чувство ответственности и порядочности».  Со мной вопрос стоял намного проще. Учитывая мою вольную жизнь и такое же отношение к учебе, где немалое место занимали походы во время контрольных к зубному врачу и регулярное посещение во время невыученных уроков спортплощадки, мой аттестат был с несколькими тройками. Но определенными знаниями я все - таки обладал, особенно по биологии, химии, неплохо владел и русской речью. Те темы, которые я, каким - то образо, удосужился выучить, я знал хорошо, а те которые вообще не учил, соответственно о них я и не имел   никакого понятия. Почти как у «доцента» тут помню, а тут не помню. Тем не менее, я, как и Татьяна решили поступать в ближайшее к нам учебное заведение Нальчинский университет. Она поступала на химический факультет, химию она знала, наверное, лучше всех в школе, ну а я, как представитель сельской молодежи и потенциальный колхозник – на агрономический.
   Как ни странно, я, как и Татьяна сдал безболезненно все три первых экзамена в университет, остался у нас один последний, решающий экзамен. У меня – физика, у Татьяны химия. Мне, для поступления нужно было получить хотя бы «три» балла, а Татьяне «четыре». После сдачи трех экзаменов пришло даже какое-то успокоение, мол, не так страшен черт, как его малюют, то бишь экзамены, это не такое уж серьёзное испытание, со мной вместе поступали и сдавали экзамены, абитуриенты намного слабее меня, особенно это касалось ребят, представителей кавказказской диаспоры. Мы тогда были молодые, неопытные и глупые сельские ребята, и, конечно, мы не знали, и даже не подозревали, что успокаиваться можно только после сдачи всех экзаменов и получения студенческого билета, а не перед экзаменом решающим.
   Когда готовились к экзаменам, я там сдружился с одним молодым кабардинцем, таким же абитуриентом, как и я.  К сдаче экзамена по физике мы готовились вместе. У меня, что греха таить, знания по физике были слабоватые, да и отрывочные.  Но против этого кабардинца я чувствовал себя настоящим доцентом, так как он вообще ничего в физике не соображал, не мог запомнить и рассказать ни одно правило и не знал практически ни одного закона. Про таких в народе говорят дуб дубом.  На экзамены мы шли вместе, он отвечал первый. По сравнению с ним бараны в отаре блеют значительно четче. Но они с преподавателем о чем-то поговорили на своем кабардинском языке, и преподаватель поставил ему тройку, а значит, он получил проходной балл.
    Мне билет попался с более или менее знакомой темой. По крайней мере, я смог ответить на все вопросы. Другой преподаватель задал мне несколько дополнительных вопросов, они поговорили о чем-то по-кабардински и мне поставили «неуд». Я был в шоке.  Только когда я вышел из аудитории на улицу, до меня, наконец, дошло, они вместо меня приняли в университет того бестолкового кабардинца. Когда я папе сказал, что мне поставили «неуд» он ничего больше не стал расспрашивать, а сразу сказал: - «Я так и знал, они готовят свои национальные кадры и русские им здесь не нужны. Я здесь в Кабарде побыл немного и сразу почувствовал, отношение к русским уже совсем не такое, как было после войны. Я боюсь, что они и Татьяну прокатят. Не нужно было сдавать документы в Кабардинский университет, нужно было поступать в Российское учебное заведение. Даже в Камлюко, я чувствую, отношение ко мне стало другим». Папа как в воду глядел, через несколько дней, Татьяне поставили по химии тройку. Татьяне, которая химию знала, чуть ли не лучше всех в школе, и потом, когда она через год поступала и поступила в МИХМ, московский институт химического машиностроения, один из трех самых уважаемых институтов в СССР, она сдала химию на «пятерку» и преподаватель её спрашивал, откуда она так хорошо знает химию.
     После неудачной попытки стать кабардинцами, родители на семейном совете, решили нас отправить в Москву, подальше от этой Кабарды.
    Татьяна училась на дневном отделении, я поступил работать на стройку в г. Жуковском. Но поскольку года подпирали, мне исполнилось 18 лет и пора было идти попонять ряды СА. В ст. Зольской папа начинал строить новый дом, фундамент под который мы залили еще когда я учился в 10 классе. Я выписался из Жуковского и вернулся в ст. Зольскую, получив, таким образом, отсрочку от армии на полгода.
    На стройке в г. Жуковском я приобрел, некоторые навыки и научился держать правильно в руке мастерок и класть кирпичи. Папа за время моего отсутствия завез кирпич и другие стройматериалы, и мы с ним решили строить дом   сами, без посторонней помощи. Он говорил: - «Я больше всего не хочу, чтобы кто-то ходил по станице и говорил, мол, это я построил дом Бессмертному».  Строительство можно было начинать лишь весной, а пока мы решили поездить и походить, посмотреть, как построены   современные последние дома. У кого какой рисунок на доме выложен из кирпича, кто и как выполняет пилястры, оконные наличники и подоконники, как мастер вырисовывает кирпичные «зеркала», кто как сочетает кирпич белый и красный и тд. и т. п. В марте мы уже определдились, что и как мы будем делать. В кухне устроили мастерскую. Все рисунки перенесли на бумагу и начали эксперементировать. Чтобы получился желаемый рисунок, многие кирпичи нужно было обтесывать киркой и дальше обтачивать рашпилем. За зиму мы отработали технологию точки и к весне практически сделали все заготовки.
     Как только сошел снег, мы приступили, собственно к строительству, к возведегнию стен. Я как специалист – каменщик и папа на подхвате. И надо сказать дело пошло довольно споро. Кладку начали с задней стены, чтобы огрехи, получившиеся из-за неопытности и недостатка мастерства не бросались в глаза. Пока дошли до передней стены, уже набили руку и все, что мы задумали, практически все удалось воплотить в жизнь.
     Когда уже выгнали фасадную стену до окон, к папе подъезжает кабардинец, и они о чем-то там беседуют. Кабардинец уехал, а папа мне рассказывает, приезжал этот кабардинец и интересовался, что за мастер строит тебе дом? «Да это здешний, Зольский мастер». «За сколько договорились?» «За восемьсот рублей». «Скажи мастеру, пусть мне точно такой же построит, я заплачу тысячу».  Тогда отец показал на меня и сказал, что мы дом строим сами, а стены кладет сын. Кабардинец уехал, а папа потом долго вспоминал и все время говорил: - «Кабардинец, наверное, не поверил, подумал, что мы его разыгрываем».
  Когда мы заканчивали класть последнюю стену, мне пришла повестка из военкомата, через три дня нужно идти в армию. Мы с отцом, в горячке как-то и подзабыли, что мне нужно идти служить. Стройку приостановили.  Мыслей спрятать повестку, чтобы отсрочить призыв, как это делают сейчас, и в помине не было. Надо, так надо. Родина приказала – мы сказали, «Есть!» Собрали стол, на проводв пригласили друзей одноклассников и рано утром 17 мая 1970 года нас, несколько человек из ст. Зольской, повезли на сборный пункт в г. Ставрополь.
    Через несколько дней я уже был на Западной Украине, под г. Луцком. В армии я считаю, мне повезло. После карантина я был в казарме, как вдруг вижу, армяне стаей бегут в штаб. Оказывается, приехала комиссия, и набирают солдат учиться на поваров. Пошел и я. Меня зачислили без проволочек, так как я подходил по всем параметрам. Полгода нас учили на поваров в г. Ивано-Франкивське. Закончил я школу   на «отлично», отличников было лишь двое из 120 человек, мне присвоили четвертый разряд повара, и уже осенью я приступил к приготовлению солдатских каш, борщей и т.д. С приготовлением пищи у меня все получалось довольно хорошо, через полгода меня назначили старшим поваром, я готовил лишь обеды и не выходил на смены, а последние полгода я проработал в офицерской столовой, нечто наподобие ресторана. Там готовили несколько первых и вторых блюд по заказу. Особенно приходилось учитывать пожелания начальства, иначе можно было и на «губу» залететь. В общем армия для меня, как, впрочем, и подавляющего числа ребят была хорошей школой жизни, выживания и проживания. 17 мая 1970 года меня призвали в армию и 17 мая 1972 года, день в день, демобилизовали.
     Через два дня, один день вынужденной пересадки в Киеве, я ранним автобусом из Пятигорска прибыл в ст. Зольскую. Дома все еще спали.  Я зашел через заднюю калитку и постучал в дом. Выходитмама в ночнушке, увидела меня и заплакала.  Я говорю, чего плакать то, вернулся домой живой невредимый и здоровый, как бугай, радоваться надо.  Надо сказать, что из армии я вернулся более чем упитанный, постоянное нахождение на кухне среди продуктов сказало свое слово. Мама говорит, что это она плачет от радости. Тут вышел папа, братья, сестры. За расспросами и рассказами незаметно прошло утро. Папа показал новый дом. Рассказывал, как он сам доделывал остальную кладку и клал карниз.  Мама потом мне говорила, как он клал этот карниз: несколько раз карниз сложит и разберет, сложит и разберет, что-то ему все время не нравилось. А сам папа говорил, что сколько песен он спел, пока клал этот карниз, столько не спел за всю свою жизнь. В это время папа как раз договорился со штукатуром, и я к нему сразу пошел помощником, осваивать новое для себя ремесло. Штукатур попался классный, дело пошло споро, и мы скоро оштукатурили весь дом. Очень много времени заняли работы по наброске и устройству карниза в комнатах. Папа всегда говорил, что зал без красивого карниза, это пол зала. Он нашел оригинальный шаблон и карниз получился довольно объемный и красивый, но в то же время воздушный, легкий. Как раз то, что папа и хотел. За лето дом привели в жилой вид, оштукатурили, покрасили и частично обставили мебелью.
     А жизнь между тем шла своим чередом, молодая кровь играла, подталкивая к созданию семейного очага. Будучи в армии, я переписывался со своей девушкой и по совместительству бывшей одноклассницей, Ниной Цыганковой, я без ума был влюблен в нее, и это чувство во мне не остыло до сих пор, она отвечала мне взаимностью, в общем,  дело двигалось к свадьбе и созданию новой семьи. Я благодарю Бога, что он подарил мне эту большую Любовь, которую я смог пронести через всю свою жизнь.
    Не откладывая дело в долгий ящик, папа со своим товарищем поехали сватать мою будущую жену. Когда подъезжали к их дому, навстречу вышла Нина с двумя полными ведрами воды, она со своей матерью в это время поливала огород. Главный сват Владимир, папин друг это сразу обыграл, он сказал, если невеста идет навстречу с полными ведрами, жизнь у этой семьи заладится, семья будет крепкая, в этой семье будет любовь, достаток и все остальное. Не забыл упомянуть про здоровых и красивых детишек. Его главный афоризм был такой – только в любви рождаются красивые дети. Но пока до детей было далеко, будущая теща собрала стол, поговорили о том, о сем, обсудили ситуацию, естественно – выпили, и под конец разговора назначили день свадьбы.
  Начались приготовления к свадьбе. Когда дети вступают во взрослую жизнь, наверное, все родители как - то объясняют им, или, по крайней мере, пытаются объяснить своим детям с высоты своего жизненного опыта, как нужно себя вести, чтобы в семье были любовь, лад, красивые дети, а со стороны окружающих уважение.  Отец мне рассказал одну сказку-притчу: поехали два мужика   продавать своих коней. Один богатый быстро продал своего коня и поехал по базару за покупками. Бедный мужик долго стоял со своим худым конем, но никто так и не купил у него коня. Прошло уже полдня, как подходит к нему другой мужик с коровой и предлагает обмен. Тот подумал-подумал, и поменял своего коня на корову. Собрался уже, было идти домой, как подходит к нему другой мужик с козой и предлагает поменять козу на корову. Коза, мол, и молока много дает, да и ест мало. Поменялись. Только разошлись, как подходит к нему еще один человек с поросенком и опять предлагает обмен. Мужик подумал и согласился. Поменял козу на поросенка. Стал он выбираться с базара, как видит, хулиганы издеваются над маленьким щенком. Он начал их стыдить, а они ему говорят, раз ты такой сердобольный, давай обменяем нашего щенка на твоего поросенка.  Мужик отдал поросенка и забрал щенка. Закутал его в полу халата и пошел домой. А путь не близкий. Видит у дороги костер, люди у костра расположились на ночлег.  Он к ним и напросился ночевать. Здесь же был и его богатый сосед. Начал он расспрашивать, как тот продал своего коня.  Мужик все подробно рассказал и щенка показал. Посмеялся богатый сосед, посмеялись и остальные мужики, говорят, ну теперь точно, жена тебя за это из дома выгонит. А мужик и говорит, я готов поспорить на что угодно, что жена мне ни одного худого слова не скажет. Тогда мужики еще посмеялись над неудачливым менялой, а богатый сосед взял в свидетели всех мужиков и говорит: - «Если его жена не скажет ему ни одного плохого слова, я ему дам и коня, и корову, и козу, и поросенка. Но если она его обругает, он отработает у меня в батраках целый год бесплатно». На том и порешили, ударили по рукам и утром поехали к дому того мужика. Мужик зашел в дом, а все незаметно спрятались за изгородью и стали слушать, что же скажет этому бедняку жена.
   Жена, увидев мужа, выбежала на порог, обрадовалась его возвращению, долго обнимала его и целовала, где же ты так долго был и как продал коня?
     «Я коня не продал, а обменял на корову». 
     «Вот молодец» - говорит жена, «Давай веди её сюда, теперь у нас будет свое молоко».
     «Коровы нет, я поменял её на козу». 
     «Какой же ты у меня умный. И зачем нам корова?  Зачем нам столько молока? Оно все равно пропадет. Молока, что дает коза, нам на двоих вполне хватит, а корма для козы в несколько раз меньше нужно». 
      «Только у меня нет козы, я её поменял на поросенка».
     «Ну, какой же ты у меня умница, зачем нам коза? Еще забежит в чужой огород, попортит соседский урожай, тогда мы никогда за него не рассчитаемся. А поросеночек он лежит себе в сажке, мясо, сало   нагуливает, а кормить его можно лишь отходами со стола. К Рождеству у нас будет и сало, и мясо свое, давай, неси сюда нашего поросеночка».
     Тут мужик рассказал жене, как он увидел, что мальчишки мучают щенка, и решил поменять его на поросенка.
     «Вот это ты правильно сделал.  Какой от поросенка прок, одни заботы. А щенок вырастет, будет нас охранять, ни один вор к нам не залезет. А хозяйство дело наживное, если у нас в семье будет любовь да лад, у нас все будет, и кони, и коровы, и козы с поросятами.  Пошли скорее в дом, а то обед уже стынет».
    Тут все мужики вышли из-за изгороди, а тому богатому мужику пришлось отдать проспоренные им коня, корову и козу с поросенком. Богатый мужик все это отдал бедному и говорит: - «Я бы еще столько же отдал, если бы у меня такая же жена была».
     Вот такую сказку – притчу рассказал мне отец перед свадьбой и так примерно я пытаюсь строить свои отношения с женой.
     Пока суть да дело, наступила осень, время свадеб. Урожай убран, можно и расслабиться, погулять на свадьбе.  Так было заведено на Руси испокон веков. Во дворе поставили столы натянули полог на случай, если и дождь заглянет на свадьбу, закупили спиртное и продукты, и 14 сентября 1972 года образовалась новая первичная ячейка общества – семья Бессмертных. Отгуляли на славу несколько дней, но поскольку продуктов и выпивки оказалось в избытке, папа еще несколько дней приходил с друзьями-гостями, которые между тостами нас с Ниной поздравляли и желали нам счастья, удачи, ну и конечно много красивых ребятишек.
    Заканчивалась свадебная эпопея, и надо было думать, как нам жить дальше. На семейном совете мы с Ниной решили ехать покорять Москву. Папа сказал, что здесь в Зольской перспективы нет, и чтобы чего - либо серьезного добиться в жизни нужно ехать в столицу. Недолго думая, мы собрали свои нехитрые пожитки, на руках у нас была небольшая сумма денег, как говаривал мой свояк, Пыряев Михаил Петрович «свадьбишные деньги» и, самое главное, в Москве и Подмосковье у нас жили мамины родственники, у которых можно было на первых порах остановиться.
   Не прошло и месяца, как мы с Ниной уже ходили по московской брусчатке. Но это уже другая, московская история, которая к ст. Зольской имеет лишь косвенное отношение.