История партийного диссидента

Критичность по отношению к обществу (в прежние времена это было советское, в новые - российское) зрела во мне ещё со времён студенчества 60-х.

Отслужив в Германии два с половиной года срочной воинской службы, свято веря в коммунизм и вступив в КПСС, в 1963-м я вернулся на родину и не узнал её. Это была уже не та страна, которую я знал в детстве-юношестве 40-х и 50-х. Освободившись от культа личности, люди смелее стали заявлять свои интересы. Процветали обособленность, карьеризм, корысть, стяжательство. Счастливые времена пионерских песен, которые я пел в школьном хоре, военных маршей, которые я играл на трубе в духовом оркестре, и демонстраций с плакатами вождей прошли. Жизнь заставляла заново подумать кем и как быть.

В армии я мечтал стать сценаристом кино или философом диамата. Но, не имея литературных публикаций, родственников в сферах кино и рекомендаций райкома ВЛКСМ, я, легко справляясь с математикой и физикой, двинулся по лёгкой дорожке и подался в физики. Генка Тарасов, мой армейский друг тех времён, матерщинник, бывший кочегар газовой котельной – соблазнил податься на физфак МГУ. Вступительные экзамены я сдал легко и хорошо. Да и учился на физфаке то очень хорошо, то просто хорошо.

Окунувшись в университетскую жизнь, я быстро понял куда попал и был разочарован. В МГУ я вошёл как в храм науки. Но, как оказалось, “вступил” - попал в мастерскую по штамповке научных ремесленников, верных власти и руководству. К моей радости ректору и декану проштамповать удалось не всех. Это были мои друзья.

Меня потянуло в духовный андеграунд. Я посещал лекции на мехмате и филфаке, слушал классическую музыку и Битлз, околачивался на художественных выставках, смотрел спектакли студии МГУ “Наш дом”, слушал песни Высоцкого и Окуджавы, играл на гитаре и пел студенческие песни, читал “Новый мир”. А однажды набрёл на подпольные английские издания язвительных антисоветских повестей Андрея Синявского, преподавателя филфака. Их, фарцуя голубыми джинсами,  распространяли церковные просветители - стажёры из Англии. Синявский в своей повести изобразил, как Хрущёв катается на метле над крышами словно ведьмак.

Мой друг Дима Михеев, член бюро ВЛКСМ физфака, вдруг затеял остросюжетный диспут с провокационным названием "Цинизм и общественные идеалы". Диспут состоялся в ЦФА. По началу он протекал вяло - студенты молчали, а записные ораторы несли какую-то околесную.

Как вдруг на сцену вырвался некто Ржевский, вроде мой однофамилец. Это была заготовка Димы Михеева.  На самом деле это был известный советский диссидент Щаранский. Он сказал: "Когда я вижу толстый затылок кагэбэшника, мне хочется стрелять, стрелять, стрелять!" Публика озверела. Слышались крики, восклицания, топот восторга...
Присутствующие преподаватели молчали.

Вскоре на физфаке состоялось партийное собрание. Громили диспут и присутствующих там преподавателей, мол, не дали отпор провокатору.
Я тоже выступил и сказал что-то критическое и невразумительное. Председатель собрания, секретарь парткома факультета, меня оборвал. Я сел, красный от стыда. Через минуту ко мне по рядам пришла записка. Мне писали, что я прав.. но жаль, что не успел сказать что-то главное.

А тут подоспел праздник - День советской Конституции. Студенты с аспирантами и преподами устроили у памятника Пушкина на Горького несанкционированный митинг. Кто-то поднял плакат с сомнительным содержанием, не проверенным в парткоме, кто-то махал Конституцией и читал вслух статьи Конституции о правах советского человека. Был там и преподаватель филфака Синявский. Митинг закончился задержаниями.

После посадки Синявского на всех факультетах начались разборки. Преподов проверяли на верность партии и народу. В защиту Синявского выступил Даниэль, также преподаватель филфака. Того и другого вскоре уволили. А Синявскому дали тюремный срок. 

По студенческому митингу у Пушкина в комитете комсомола МГУ начались разборки. Председателем комитета был мне знакомый физик Борис Крайнов. Он дал мне почитать протокол заседания комитета по делу о комсомольцах, участниках митинга.
 
В разборках принял участие и я, но по-своему. Почитав протокол, мы с другом Серёгой Тищенко (ныне спец. по Торе), сочинили и повесили в коридоре физфака самодеятельную стенгазету “Слова”. Я сочинил язвительный кич, основанный на Евангелие, по поводу задержаний и разборок. Серёга разместил стихи дисидента Наума Коржавина, его учителя литературы в школе. Аспирантка филфака, моя знакомая, сочинила эссе о ранее запрещённой поэзии Ахматовой.

Реакция партийный инстанций была сокрушительной. Секретарь партбюро ядерного отделения физфака МГУ и НИИЯФ Корниенко самолично снял мою газету, собрал партбюро и мне влепили строгий партийный  выговор “за неправильную политику в области стенной печати”. Выговор подлежал утверждению в парткоме МГУ (он был на правах райкома КПСС).

На партийной комиссии МГУ меня ехидно спросили “как вы оцениваете действия СССР в Чехословакии”. Я схитрил и ответил, мол, с точки зрения интересов КПСС и СССР – это были действия вынужденные”. Но парткомерсанты не догадались меня спросить разделяю ли я лично эти интересы. Их подвела боязнь скандала. Кое-кто (Андрияхин, аспирант, комсомольский функционер) предложил исключить меня из КПСС. Я был шокирован. Ведь Андрияхин, как и я, был целинником. Мы с ним даже встречались под Целиноградом. Исключение из КПСС автоматически означало исключение из МГУ. Но – пронесло. Я же был отличник!!!

Мне влепили строгача с "занесением” в учётную карточку. По тем временам это был волчий билет на всю жизнь. Как следствие - на пятом курсе мне не дали рекомендацию в аспирантуру.

После окончания физфака МГУ в 1969-м, получив профессию физика-теоретика, я по приглашению друга Юрки Драгунова был распределён на работу в подмосковное КБ ядерных реакторов (подольское ОКБ “Гидропресс”) конструктором 2-й категории. Там я написал ироническую повесть “В этой удивительной жизни”. Повесть была карикатурой на жизнь, мой ответ на обман, который сотворило со мной общество, лишив права заниматься чистой наукой.

И вот наступили 80-е. При Горбачёве партийные карточки поменяли и ввели срок давности взысканий. Я стал чист перед партией.

В 90-е началась новая жизнь. КПСС ликвидировали. Партийные лидеры подались в большую политику. И в 1995-м я стал с ними сотрудничать. С тех пор я больше не диссидент. Я государственник.

3 окт. 2018 г., 02:49